Блестящей белой наледью искрится земля под лучами нещедрого зимнего солнца. Ветхая, сгорбленная старушка,
как прикованная, стоит неподалёку от высокого дома.
Не в силах ни вернуться назад, ни пойти дальше. Она
пытается опереться на тоненькую палочку, но та предательски скользит по синему льду.
Отчаявшись, старая женщина смотрит с покорной безнадёжностью на дорогу. Угадав её беспомощное положение,
я спешу подать ей руку. Обрадованная старушка судорожно цепляется за мой рукав и семенит рядом, не выпуская из морщинистой дрожащей руки скользкой тросточки.
Мы медленно, целую вечность, добираемся, рискуя ежеминутно упасть, до ближайшей булочной. Там бабушка обстоятельно объясняет молодым розовощёким продавщицам, с каким превеликим трудом она добралась до них и слёзно просит две булки хлеба до пенсии. Те безропотно молча отпускают ей в целлофановом шуршащем пакете две буханки, видно ссужая ей не впервые.
Затем мы так же бесконечно долго, ежеминутно останавливаясь, бредём обратно. В одной руке у меня пакетик с хлебом, на другой бессильная рука старой женщины, с колоссальными усилиями, пытающейся бороться с равнодушно-жестокой гололедицей. Нет нечего сильнее необходимости.
Горемычная старушка, божий одуванчик - дунь и исчезнет. Настолько слабенькая, что кажется каждый вздох у неё последний... Огарок свечи..
Я хочу поднять её на руки и донести её до подъезда. Её иссохшее тельце не намного тяжелее её пакета. Но голубой лёд опасно блестит под ногами и рискуя поскользнуться с бабушкой на руках, я мысленно отказываюсь от этой затеи. И тяну за собой старушонку по синему льду дальше. И сердце сжимается от её
неимоверных усилий...
И прозрачные как росинки слёзы скатываются по испещренному морщинками лицу. И старая женщина шёпотом с надрывом стенает о детях... Ведь я их вырастила на ладонях, не давала их ногам коснуться земли. Почему я теперь им не нужна?
А я знаю её детей. Один живет в доме напротив. Без семьи, без забот, без проблем для себя. Некоторые даже считают его мудрецом и нередко обращаются к нему за советом...
Другой, живёт в роскошном особняке. Один из влиятельных людей. Занимает высокий пост. Когда они с женой по барской прихоти решаются пройтись пешком, оба в высоких собольих шапках, увенчивающих одутловатые от жира лица со свиными заплывшими глазками, не выражающими ничего, то не умещаются вдвоём на тротуаре из-за толщины торсов.
А наш бесконечный путь по синему стекловидному льду с никому не нужной старушкой продолжается. И кажется, стоящие рядом булочная и дом старушки отдаляются друг от друга. И призрачные слезинки на её дряблых щеках стынут на жгучем
морозе...
Бедная многострадальная, беспомощная старая женщина. Я доведу её до спасительного для неё подъезда. И потом мы разминёмся, растаем в безликом людском и временном потоке, не зная и имени друг друга.
Но это всего-лишь мишура. По сути, все мы люди не зависимо от расы - братья и сёстры, дети и родители. И каждый в ответе за всех.
И вот мы у заветного подъезда. Старушка, сухими дрожащими ручонками тянется ко мне. Я наклоняюсь к ней и частично приседаю.Она благодарно целует мня в лоб. И долго смотрит мне в след из под ладони подслеповатыми слезящимися глазами, оперевшись на хрупкую трость.
А я ухожу со сгорбленными плечами, мгновенно постарев, и тяжёлая ноша камнем давит вниз чувством вины и беспомощности изменить судьбу одинокой женщины у подъезда.
Прости меня, бабушка!
Зачем я живу?... если ничего не могу....