Сорак Сашак - Самадзейнасць
- Усё павінны ўдзельнічаць у самадзейнасці! - крычаў наш куратар Разнясловіч Аляксандр Парфір'евіч.
- А калі мы ні спяваць ні скакаць не ўмеем? - нахабна пытала я.
- Усё адно павінны! - крычаў Аляксандр Парфір'евіч.
Але ўсёткі ад нас з Людкай адсталі.
Праўда, калі канцэрт пачаўся, мне таксама захацелася гучных працяглых апладысментаў, тым больш, што перад гэтым Людка з Машай спялі песню пра космас.
- Давайце, я верш прачытаю, - сказала я вядучай.
- А як твой верш назывецца.
Аўтара я не памятала, толькі назву.
- Агністыя коні, - кажу.
І выйшла вядучая і абвясціла:
- А цяпер вы пачуеце верш пра жывёл. Будзем спадзявацца, што вясёлы і смешны.
Сітуацыя, вядома. Выйшла я на сцэну, а па зале прабягае лёгкі смяшлівы шоргат, усе прыгатаваліся весяліцца ўва ўсю. Але па меры таго, як я чытала, вельмі хутка ўсталявалася абсалютная цішыня, толькі чуваць было, як рэха майго голасу адлюстроўваецца ад сцен:
«После пыток, допросов, вернувшись к промозглым потёмкам, где кровавый туман застилал даже отсветы дня, на стене своей камеры утлой, кирпичным обломком рисовал арестант боевого коня. И вдыхал видно жизнь в сочетание линий несложных. Конь от стражи шарахался. Искры копытом кресал. Шеф полиции щурился: - Ишь, ты, художник. Самородок, иль как, отвечай, комиссар!…--- Но в ответ только конь и косил своим глазом суровым, но в ответ только гривы разветренной жар. Лишь когда громыхали тюремщики ржавым засовом, конь склонялся и тихо над узником ржал… И в какой-то ночи, в беспросветной немыслимой саже, храп и цокот послышались вдруг в тишине. Померещилось вдруг перепуганной страже: мимо всадник огнём пролетел на коне. По колючкам оград сквозь пальбу без прицела он пронёсся в клочки разорвав первобытную тьму. Шеф полиции замер, уставился остекленело в донесенье, вручённое утром ему. И ожогом – догадка, и сжав кулачища до хруста торопился к той камере шеф. Распекал всё и всех. С лязгом дверь распахнул, на стене было пусто. А в глазах комиссаровых солнечный смех. И сказал комиссар: - Разве есть у вас путы? Чтоб стреножить огонь? Чтоб стреножить такого коня? Тело здесь – дух на воле, и как бы вы ни были люты, вам ни слова, ни стона не вырвать теперь из меня. И почудилось: будто небо раскалывается на части. И грома в такт подковам гремят говорят: - Бойтесь каты коней красно-огненной масти, нет для них ни решёток. Ни пуль ни оград…»
…А потым мы з Людкай пачалі ўвесь час спяваць усюды. Памятаецца, сядзелі за доўгім сталом у "Рэстаран-бар-стары-амбар" , перад намі на стале дзве літровых эмаляваных кружкі са свяжэй завараным венікам. І. гледзячы ў столь, надрываемся:
Нет, мой милый, всё у нас не так-то просто,
Шум проспектов и меня манит и дразнит.
Понимаешь, всё у нас не так-то просто,
В свою горницу зову тебя не в гости,
Ну а в город будем ездить каждый праздник…
І душыць нас пры гэтым благі смех. Але мы, імкнёмся, які выводзіцца пакутнымі галасамі:
Нет, мой милый, я ни капли не тушуюсь,
Не робею, мол, деревня я простая.
Понимаешь, я ни капли не тушуюсь,
Отдаю тебе любовь свою большую,
И в причёску незабудку заплетаю…
Да таго ж мы бачым, сто глядзіць на нас Аляксандр Парфір'евіч, вочы вытарашчаны, сківіца адвісла. А нас яшчэ большы смех забірае. Ну, мы і імкнёмся, пакутуем далей:
Нет, мой милый, никуда я не уеду,
А иначе мы друг друга обездолим,
Понимаешь, никуда я не уеду,
Лучше было бы не знать тебя не ведать,
Чем проститься, чем расстаться с этим полем…
Такая залежная песня, а нас смех душыць. А куратар бесперапынна глядзіць, як аслупянеў, шэры ўвесь, з адвіслай сківіцай:
Нет, мой милый, я не вынесу разлуки,
Ты всё пишешь, но плывут в тумане строчки,
Понимаешь, я не вынесу разлуки,
Ты спаси меня, избавь от этой муки,
Или сердце разорвётся на кусочки.
А Разнясловіч усё стаяў слупом, а мы ўсё пакутавалі, і душыў нас смех дзікі…