В детстве у нее была мечта: чтобы коленки – в зеленке, чтоб скакать, как егоза, не угонишься. А на деле все оказывалоcь не так: из дома она выходила с неохотой, а если бегала с девчонками, то бегала неуклюже, медленно и быстро уставала. Веселее ей было с книжками, которые она нагребала в ближайшей библиотеке, и читала без устали. От этого девочка росла мечтательной фантазеркой, на ее деревьях росли булки, принцы всегда были героями, а прекрасные дамы умирали от любви. .Поэтому никаких шишек и синяков у нее отродясь не водилось не только на душе, но и на коленках. И выглядела Любочка, как совершенный одуванчик: молочно-белая копна густых курчавых волос; вся такая мягонькая, нескладная, но удивительно пластичная, как кошка. Когда превратилась в девушку, мать пригляделась повнимательнее и поняла: удалась, девка! Румяная, добротная, с толстенной косой ниже пояса. Была бы красавица, тогда бы и звали по-другому, как-нибудь солидно, звучно: «Любовь», еще лучше – «Любаша». А мать оценила метко, материнским взглядом охватив не только мягкотелость, но всю ее наивную сущность – Пуся. Слово шелестящеще, томное и не имеющее ни одной косточки, только хрящики. Одним словом – Пуся, другого и не дашь.
Первый удар изнанки жизни она получила в ранней юности. Однажды, перед новогодним праздником, она, уже взрослая деваха-школьница, мчалась в актовый зал и остолбенела: волосатые руки мужиков-плотников складывали и связывали проволокой мелкие части елок, составляя из них одну большую, крупную. Оказывается, красавица-елка, приезда которой из Сибири, из лесной чащи, Любочка так ждала, на самом деле всего лишь чахлые веточки, связанные между собой проволокой?! Горькая правда жизни, беспощадной и грубой, как волосатые руки мужиков, ударила ее наотмашь, да так, что прорыдала она в раздевалке добрых полчаса, а потом высморкалась, вытерла рукавом слезки и обновленная, повзрослевшая, вышла в коридор, с твердым решением: никогда никому не доверять!
Так и шла Пуся по жизни, иногда вспоминая свой зарок, но, впрочем, чаще его забывая. А зачем он, когда не приносила она забот и хлопот матери в детстве? Школьные подружки не видели в ней конкурентку, а от мамкиной груди она оторвалась легко и непринужденно в 18 лет, когда, на свою и родительскую удачу, встретила порядочного молодого человека, работящего и культурного. Что его привязало к ней, бог его знает, кто разберет мужское сердце! Но с Любочкой он чувствовал себя необыкновенно мужественным, опытным; та рыхлость, которую она в себе ненавидела, притягивала его. Сама Пуся любила своего мужа самозабвенно, со страстью. Мужнина грудь оказалась ничуть не хуже материнской, такой же надежной, а в некоторых вопросах имела даже больше преимуществ. К тому же муж баловал ее, как ребенка, и она, убаюканная его заботой, нежила свой мягкое тельце. Иногда она все же выпускала коготки, которые были уже давно подстрижены и никого поцарапать не могли. Изредка Любочка сталкивалась с несовершенствами мира, погружаясь в рассказы приятельниц о подлых подружках – разлучницах, коварных мужьях – изменниках, цыганках – мошенницах, но это было так от нее далеко и неправдоподобно, что не стоило и думать об этом. «Уж я – то грамотная, меня не проведешь, слава богу, не девочка!». Конечно, и с ней случались «стыдные» курьезы, когда она теряла бдительность и расслаблялась, забывая о своей «проницательности».
Однажды в поезде, когда она с семьей ехала на море, в тамбуре подстерег ее какой-то дед, лет эдак 60. Любочка давно заметила его взгляды украдкой (наверное, от слова «украденные») на станциях во время остановок, возле окошка вагона. Многие романы завязываются в поездах и возле окошек вагона, когда ветер развевает волосы, поезд мчится бешено в такт твоему настроению. «Вперед, вперед!»; люди мелькают, дома несутся, «тебя никто не знает и никогда не узнает», будто и попутчики в вагоне обладают той же способностью исчезнуть так же быстро, как и пейзажи за окном. Так вот, дед для нее, а на самом деле, мужчина с благородной сединой, подстерег ее в тамбуре и неожиданно начал заговаривать с ней: «Вы знаете, что Вы необыкновенно красива?». Любочка остолбенела. Она знала, что муж ее любит, что у нее двое детей и квартира, собака, но удивительно: она не знала, что КРАСИВА! Следующая его фраза убила ее окончательно: «Вам кто-нибудь говорил об этом?». Тут она замерла еще больше: а ведь и вправду, кто-нибудь ГОВОРИЛ? И подлый мужик, после этой легкой артподготовки, нанес последний бомбовый удар, который она уже не почувствовала в силу контуженно-бессознательного состояния: «Можно Вас поцеловать?». Ее мыслью было: «Старый же человек просит, может, этот поцелуй скрасит его немощные годы? Да и нас, пионеров-тимуровцев, не учили отказывать дедушкам». И, конечно, она поцеловала его. Позже, когда подруги и муж, которому она, конечно, все рассказала, высмеяли ее. «Неужели ты думаешь, что он искренне тебе это говорил? Он просто бывший ловелас, бабник, стареющий «старик Козлодоев», а по-русски – кобель». Потом, вспоминая этот случай, она краснела до корней волос: «Ну вот, опять я сглупила! Поверила этому негодяю, который, наверное, перецеловал уже весь состав от Москвы до Новосибирска? А вдруг он и вправду что-то во мне разглядел? Нет, теперь уж точно меня не проведешь, слава богу, не девочка!».
Лежа в постели и ожидая мужа с работы, Любочка перебирает в памяти события дня. Мысли скачут, как солнечные блики на воде, яркие, вспыхивающие. Что-то выпячивается, потом, из глубины фонтанчиком вспыхивает другая, потом и она ускользает: дети, попугайчики, «Радио России», борщ, тетка на рынке. Кстати, неужели у Нинки гуляет муж? Подумать только, вот есть же гады! Мой муж никогда бы такого не сделал! Он всегда говорит, что изменять – это подло и только дураки и извращенцы совершают такие гнусности. Нет, меня бы он ни за что не провел, уж я – то грамотная, сразу бы догадалась, что к чему, слава богу, не девочка!».
Ее дом – это ее любимое место, и, как у всякого кошачьего дома, у него свой родной запах, пропитанный ею, углы помечены, все уязвимые части тела прикрыты, тылы защищены. Поэтому наутро, отдохнувшая и полная сил, Любочка принимается за каждодневную работу, которая, впрочем, ее и не тяготит. «Вот паразит, хоть бы рубашку на стул повесил!», - думает она, вспоминая сегодняшний (или вчерашний?) ночной приход мужа с работы. Но тут же стыдится своей ярости. Как она несправедлива! Ну и пусть ходил в сауну! У него такая напряженная работа, что ему просто необходима разрядка, тем более, чего бояться? Банщик там мужчина, отдыхают «своей» компанией, я их всех знаю: Колька, Андрей, Гоша, женщин ни одной нет; отчего бы не мужчине после работы не отдохнуть? Тем более, муж всегда говорит, что ему противны чужие женщины. Пристыженная, она берет рубашку в руки и видит размазанный след от помады на воротнике. Боже! Пальцы замирают, взгляд останавливается. Это...что? Помада? На рубашке? Тошнота подступает к горлу, голова начинает гореть, будто внутри разожгли костер и он выжигает все внутри, разрастается и готов выскочить наружу. Он что, был с женщиной? И она его целовала? Но ведь он смеялся, что, кроме меня, уже две недели не видел ни одной женщины, поскольку работа сугубо мужская, автосервис – откуда женщины? Значит, обманул? Губы дрожат, но она сдерживает себя и ждет его прихода с работы. Время тянется подло медленно, и вот, наконец, приходит муж на обед, она бросает ему рубашку и с замиранием сердца ждет объяснений. Он, глядя на следы дамского пребывания, спокойно отвечает, что за хорошо сделанную работу старушка-божий одуванчик, водительница с минимальным стажем, таким способом отблагодарила ее любимого. Ей, любимой Пусечке, надо радоваться тому, что ее муж такой хороший специалист. Любочка недоверчиво выслушивает его объяснения. Ну вот, все объяснилось, хотя... Не думала, что старушки красят губы в такой яркий цвет. Но додумывать эти особенности безвкусного старушечьего макияжа у нее нет времени, да и зачем? Все благополучно разрешилось.
После обеда, когда Любочка уже понемногу стала забывать неприятное утреннее происшествие, в дверь позвонили. На пороге стояли мужчина и женщина с чемоданчиком. Среднего возраста, в бюджетных пальто и усталыми глазами. Зашли они сразу, деловито отодвинув опешившую Любочку.
- Мы из поликлиники, делаем прививки от дифтерии, - с ходу начал мужчина, недовольно взглянув на нее.
- Что за народ пошел недоверчивый! – подхватила тетка. – Не открывают двери, в глазкИ свои уставятся и не открывают! А нам как отчитываться? Ну, народ! – Тетка смотрела с укоризной на Любочку, как будто она и была тем самым недоверчивым народом.
- Некогда нам с вами разговаривать, ведите нас на кухню, - мужик выдвинул подбородок и решительно ввалился в кухню. Любочка открывала и закрывала рот, но от неожиданности к этим двум странникам в грязных сапогах, не могла ничего сказать. К тому же ей было стыдно за жителей, которые не понимают нужности и важности работы этих двух людей, в любую погоду спасающих наши жизни, рискующих нарваться на злобных собак и недоверчивых людей.
Пройдя на кухню, мужик резким движением обветренной руки отодвинул ложки-тарелки и поставил потрепанный чемоданчик. В Любочке шевельнулось подозрение. «А вдруг грабители? Говорят, последнее время стали бомбить квартиры...». Подозрение тут же сморщилось и растворилось. «Нет, тетка же взрослая, солидная, в матери мне годится, грабители такие не бывают. Да и дядька не похож на наркомана или там бандита! Я бы их раскусила сразу». Поэтому она не сразу поняла, чего хотят эти двое.
- Несите паспорт, нам надо переписать Ваши данные, - мужик, видимо, осознавал всю важность своей миссии и ограждал себя от панибратских отношений с пациентами. Любочка метнулась в комнату, лихорадочно вытряхнула из сумки с документами паспорт («Быстрее! Люди же ждут!») и вернулась на кухню.
Дядька сложил губы гузкой, посмотрел из-под кустистых выцветших бровей на Любочку, сверяя фото с оригиналом. Любочка под его взглядом съежилась. Взгляд мужика быстро пробрался через кожные покровы пациентки («кожные покровы чистые, бледные, при пальпации мягкие»), скользнул по внутренним органам («печень в норме, лоханки в пределах») и попытался ковырнуть ее душевную сущность. До сущности он не добрался (мешал эпителий, жировая ткань и прочее), но коварство ее он все-таки распознал.
- Да-а, дамочка! С Вами опасно связываться на темной дорожке! Вижу, что Вы прожженная бабенка, а уж я навидался в своей жизни всякого!
Любочка изо всех сил старалась смотреть на него преданными глазами доброй собаки и глупо улыбалась, чтобы не обидеть доброго человека злым умыслом прожженной бабенки. Любочке стало до слез обидно. «За что? Дверь открыла быстро, разуваться не заставила, документы не спросила…», но ход ее мыслей был прерван строгим голосом санитара.
- Ну что Вы стоите? Мы же Вас ждем! Снимайте быстрее!
- Что снимать?
- Господи, ну что за женщина?! Трусы, конечно! Как Вы хотите, чтобы мы Вас кололи?
Любочка замерла. Такого подвоха она не ожидала. Дело было не только в том, что ей сделают больно, а в небрежности, с какой ей это было сказано. Она густо покраснела.
- Может, пусть она уколет? – надеясь на чудо, промямлила Любочка.
Тут в бой вступила молчавшая до того тетенька.
- Еще чего! Вы нам, женщина, тут не командуйте! У себя дома будете командовать! – привычно затрубила она, но поняла, что сморозила что-то не то и оскорблено замолчала.
- Господи, ну что за люди сегодня попались? Мало того, что двери не открывают, так еще и права качают. Постыдились бы, женщина! Мы ради вас ходим тут, ноги вколачиваем в …, а Вы устраиваете нам проблемы. Снимайте живо трусы.
- Ну, не здесь же! – Любочка помнила, что на медицинской кафедре их учили алгоритмам внутримышечного введения: положить пациента на живот, мысленно разделить ягодицу на четыре сектора и т.д. - Может, пройдем в спальню? – И Любочка покраснела еще гуще. Не часто, а, вернее, ни разу, ей не приходилось приглашать к себе в спальню незнакомого мужчину.
- Да Вы что?! С ума сошли? Мне вас еще на постель укладывать? И чего это Вы краснеете? Я что, женских задниц не видел? Стоя, моя дорогая, стоя! И быстро!
Любочка покорно повернулась лицом к мойке, приспустила трусы и приняла позор молча и гордо.
Выходя из квартиры, дядька еще раз обернулся:
- Через 40 дней придем на ревакцинацию! И чтоб без глупостей! – прошел немного, опять обернулся: - Ох, и хитрая баба! По глазам вижу!
После их ухода Любочка подтерла пятна растекшейся грязи на полу, собрала ватки, пахнущие спиртом, и вздохнула. Было или не было? Пришли, наследили, оскорбили, укололи, ушли. «Надо было хоть документы спросить. А теперь сиди, жди ревакцинации. Нет, надо быть хитрее. В другой раз не позволю себя обмануть». Любочка подошла к настенному календарю и фломастером обвела квадратик «12 апреля», день их следующего прихода.
Уже ночью, уставшая после всех домашних дел и происшествий, привычно ожидая любимого мужа, она перебирала в памяти все свои маленькие победы и поражения прошедшего дня. Вдруг ее радостно осенило: «Какая же я дура! Ну, конечно! Как же я сразу не догадалась!». Любочка в волнении перевернулась на один бок, потом на другой; села. «Просто надо включить мозги и все встанет на свои места. Муж ведь недавно рассказывал, что ему еще неделю назад сдала машину в ремонт какая-то странная старушенция. Точно, это она его и поцеловала! Все сходится: только такие молодящиеся старушки красят губы в алый цвет. И потом, он вчера сказал, что за последнюю неделю не видел ни одной женщины (старушки, конечно, не в счет). А я, дура, заревновала! Как я могла, ведь он у меня святой человек! Если бы он мне изменил, я бы обязательно догадалась . Уж я – то грамотная, меня не проведешь, слава богу, не девочка!. Стыдись, Любовь!». Постыдившись немного, насколько хватило сил, она умиротворенно уснула.
12 апреля Любочка никуда не уходила. Она не пошла ни в магазин, ни к соседке, хотя ей хотелось кофе и поболтать; в обед приехал муж и предложил съездить в «Быттехнику», чтобы выбрать диван, о котором она столько мечтала. Но и туда она отказалась ехать, чтобы не пропустить ревакцинацию. «Ну подумай, люди придут, а меня нет! Они и так потеряли веру в людей из-за таких, как я». Муж вздохнул, огромной пятерней ласково, но с нажимом, провел по ее волосам, ото лба к затылку, как гладят кошку – одно движение, другое, между ушей к холке – «Пуся ты, моя, Пуся!».
Группа товарищей в белых халатах так и не пришла, ни в этот, ни в другой день, заслонив собою историю с помадой на рубашке, и оставив после себя шишку на ягодице Любочки, и незаживающий след в душе от позорной внутримышечной инъекции на кухне.