Ей досталось чувственное, проницательное произведение Ф. Листа. С каждым отстукиванием клавиш сердце ее трепетало и рвалось наружу, а тело хотело плясать, глаза хотели плакать от волнующих звуков.
“Ах, если бы я могла писать такое, я была бы самой счастливой! Если бы я умела играть на фортепиано, я бы играла все время! Мы бы с музыкой Листа и моими стихами были бы неразлучны, несокрушимы, идиллия этих прекрас была бы неразрушима! Я благодарю это время, эту минуту, этих людей, сидящих рядом со мной, они немые, но непременно с блестящими глазами, они чувствую, что и я! Я благодарю природу. Я воспеваю все! Благоговею перед такой музыкой, элегией, что рождается ежесекундно в моей голове, я больше не вынесу такого восхищения, я тот час лопну, закричу и испорчу всю идиллию. Нет, я буду примерной слугой природных прекрас и божественной музыки! Я невольно плачу душой с черными клавишами и смеюсь с белыми. Я со своей ребяческой нежностью совсем забыла одну простую истину, если ты и пришла в театр, то наслаждайся всей волшебной аурой, непередаваемой акустикой и музыкой, что звучит именно в этих стенах особенно, эластично и объемно”, - ее мысли так же терзали ее, то смущали, то раскрепощали. Всей своей вновь приобретенной доброте и вдохновению она обязана величественной музыке и величественному миру в целом.
“Где же мой Гумилев? ”- вздохнула она, как бы смеясь или злорадствуя над своей судьбой и мечтами. И в ту же минуту она закрыла глаза, продолжила нежиться в отблесках звучания минора, чтобы больше ее не трогало ничего из тленного, а только музыка.
Она была впечатлительной особой, гениальной на любовные и душевные терзания, едакое высвобождение энергии, что помогало ей жить, невзирая на неприятности разных масштабов. Героиня являлась таким человеком, что стала бы главной героиней легких проницательных рассказов. И ей в последствии поклонники будут посвещать строки. Одним словом, она была талантливой, с изящными манерами, словно француженка и в то же мгновение гордая и самодержавная русская, каких восхвалял бы Ломоносов, Тургенев, Чехов; не терпела лести, лицемерия, была свободна в вольнодумии и проявлении своих чувств. Порой щепетильна, своенравна, энергична с периодами творческих затуханий. Она была словно девчонка, для нее не было условностей. Она делала что и как, и когда хотела. Она жила и радовалась. Но в ее жизни приходили сырые и хмурые времена, тогда она нравственно заболевала. И не было конца и края ее меланхолии. Но жить без отяготяющих обстоятельств можно сравнительно недолго, а посему у нее было много проблем, она была малоизвестна, но ее это не душило. Она писала для себя, чтобы перечитывать ночами и в минуты бесцельной печали строки, которые спасали ее теплыми воспоминаниями. Она писала и для думающего читателя, который не оценивая талант и слог, просто поймет переданный на бумаге чувств и избитую философию пафосной девочки, живший в мечтах о креналиновых балах и одновременно о посиделках в барах Франции 60-х. она была таким человеком, что была вольна в своих мыслях и действиях, без дома житейского и душевного. Нет, у нее был дом детства, который считался ее материнским домом – дом ее матери. Но непременно он был тем местом, в котором сокрыто много воспоминаний, которые угнетают и воскрешают, сводят с ума и успокаивают. Иногда она смотрела в зеркало и думала про себя, а иногда и рассуждала вслух и ей казалось, что из зеркала смотрит на нее Ахматова. Идеалом ее любимого был Гумилев. И Ахматову она считала гениальной, ее слог восхищал ее, а чувства так въедались ей в сердце, что она могла плакать. Она могла плакать не от горечи и от обиды, а от нежности, счастья и просто от того, что у нее есть доброе сердце. И всего больше ей хотелось избавиться от терзаний прошлого, от той маленькой девочки, которой она была раньше, потому что все это было для нее кошмаром, сущей пыткой. Она хотела освободиться от оков детского прошлого, от образов, которые только губили ее благодетелей и душу, избавиться от первой любви, от бессмыслицы и глупости, от непосильной ноши от непомерной гордости, от ненависти к отчиму, от любви к матери. Она зареклась, что не будет похожа на своих родителей. Она отпустит все ненужное, давно прошедшее и пережитое. Будет веселой, грациозной, величавой и талантливой.
Она не задумывалась о будущем, потому что думала, что ее жизнь будет коротко и трагичной, она просто ждала того дня, когда могла исчезнуть. И о славе не было дум, о больших публикациях. Все человеку – безвозмездно. Она аристократически изъяснялась, вела себя вызывающе, но гениально просто. В душе считала себя работницей, пролетариатом. А ее многие не любили за высокомерие и сложный характер. Она гордость считала хорошим качеством, а горделивость своим почерком. Писала хорошие вещи, говорила хорошие вещи, а в душе – девушка с кучей комплексов, самобичеванием, тщетностью существования, самолюбием, порой параноидальном безумием. Для нее любой выход в свет волнителен. Она вообще не любит спешке, только посредственность и идеализированность собственных действий, публики и отдельных людей.
~
“Сколько новых впечатлений, а сил сколько, меня совершенно не утомила поездка, музыка, словно бальзам на мою измученную томлением и бессмысленными страданиями душу. Когда я зашла в зал, в меня словно привидением вселилось это бесподобное чувство сопричастности ко всему прекрасному и необычайно важному и правильному. Я ощутила такой прилив сил, нежности, будто подчерпнула запретных, но чарующих знаний. Это как глоток холодной воды, байкальского воздуха, как бешенный прилив крови. Все густеет, краснеет от возвышенных чувств, все переходит на более высокие тона и все более важные темы. Порывы, слова – все сводится к смелому действию. Хочется, чтобы музыка не заканчивалась никогда, чтобы собственные надежды обрастали смыслом, дерзкими мечтаниями.
Я слишком нерешительна и повиновенна, и от того прекрасна. Во мне нет еще той взрослой колдовской грубости, являющейся на деле простым и обычным общением. Во мне нет лжи. Но во мне и нет правды. Я буду борцом. И пусть только правда меня склонит, только перед ней я преклонюсь. Я одинокая, но не одна. Я ранима, сердечная ранимость прекрасное качество, присуще не только институткам и инфантильным и избалованным барышням. Я ранима, весь мир за это в ответе и я в ответе за то, чтобы сделать его лучше пусть на столько, на сколько сама хороша. Я не броская, но и не серая мышка, и музыка меня вдохновляет, выпрямляет и уговаривает на войну принципов – жить не ради воздуха, а ради служение великим целям, жить не ради служения, а ради жизни, что была до нас, что будет после нас, что есть сейчас. Со всей пылкость и чувственностью, что возлагает на меня играющая музыка, буду идти. И только музыка будет мне помогать выстоять на смертном одре. Но зачем? Но зачем я говорю эти глупости? Я молода, неопытна и неотесанная. Это музыка великих рассуждений, пониманий человеческих пороков, радостей и низменных, возвышенных переживаний готовит меня к взрослой жизни. Музыка обращается ко мне, я обращаюсь к ней, а все остается фоном, печали и невзгоды остаются уталенными, а недра настоящих чувств исчерпаны. Пока будет играть музыка я буду жить. Пока люди слушают и благоговеют от нее, человечество будет процветать”, - все рождалось необдуманно, под громыхание и цоканье клавиш и ее сердца.
Третья героиня – 16-ти летняя девочка, девушка. Она была особенной, ангелом среди всех присутствующих в здании театра и среди всех моих героев. Она была особенна в прямом смысле этого слова. В ней сочетались несочетаемые качества. Она была наивна и немного глупа, жизнерадостна, но в учебе была блестящей и как натура творческая и растущая была гениальна, умна, чувствительна и чиста. Чиста по помыслам и действием. Верила в определенным стереотипы и придуманные ей идеалы всего сотворенного природой. Ее идеалы были близки к совершенству, но отнюдь не уступали реальности. Она была забывчива, но в обществе не забывалась. В ней боролись ее любимая героиня Наташа Ростова и предубедительная, волевая, опытная натура, которая являлась ее настоящим человеческим прототипом.
“Жизнь научит всех, и меня научит, а я прилежная ученица, все уроки к сведению приму, за правду поборюсь. Но одно мне сомнение, боюсь потом черствой и злой стать или понять, что жизнь прожита зазря или с ошибками. Этого я не люблю. Дурой быть не люблю”, - она верила, и только ее вера в собственные силы, в значимость всех символистических сюжетов и помогла ей прожить достойную жизнь.
~
Он любил бесцельно ходить по городу, наслаждаясь его шумом и людьми, он наслаждался ими внешне, никогда не углубляясь в причинно-следственные подробности, чтобы не тревожиться и не сочувствовать. А сегодня он блуждал мимо театра и удивлялся зрелищем, что предстало перед ним.
“Пафосное здание, пафосные люди и конечно же, патетика, что показывается внутри, на искусственных сценах. Вы бы в свет чаще выходили, с людьми общайтесь, вам тогда такой театр будет, выше всех ваших садов и донышек!” – он откровенно не любил литературу, театры, классику, а чувства считал проявлением ужасным, думал, что чувствительные и чувствующие, проницательные люди отравляют графин с житейской ходовой пролетариатской правдой.”
“Как можно слушать эту скукоту. Я живу реалиям и вполне доволен, не от кого ничего не жду, не обманут ни своими возлагающимися надеждами, ни ожиданиями других людей, не обязан, не отчитан. Но живу по совести. Благодетель моя невинна и невидима. Я человек может и защищен в чем-то, но только в том, чтобы требовать к себе непредвзятого отношения без патетики, чувственности и прочей театральной и девической мишуры. Я не живу изменами, огорчениями, всю радость я доставляю себе сам. Обхожусь без провокационных сплетен, не замечаю ничего и никого, чтобы не приносило мне выгоду и приятельское общение. Все материально и выгодно”. – говорил он это уверенно, призывая всех этому поверить и подчиниться. Его голос и манеры располагали к доверию и хорошему отношению. Его веселье забавляло людей, он относился к ним как к декорациям, от того и просто ему жилось, по пустому. Дерзость его сводила многих с ума. Герой наш был пустым человеком, каким взрастило его государство. Он был глуп в науки, считал, что заумных слишком много развелось, а в делах вечных и любовных все презирал и отрицал. Пил кошерное вино и вальяжно рассуждал: “я не слушаю музыку, не думаю о “сольном”, не плачу и не плачусь, а работаю физически – деньги, развлечения и кусочек завтра, я всегда одним глазом слежу за завтрашним днем и за карманом, за своими глаженными рубашками и словами. Я ем пирог жизни сразу с начинки, не довольствуюсь корочками в бессмысленном ожидании, я ем начинку, не спрашивая себя и не терзая неизвестными вещами о составе начинки, на экспертизу ее не отправляю. Все мы питаемся падалью. Я стервятник и все остальные тоже. Но наше различие лишь в том, что я стервятник без дум, печали, воскрешений, поедаю начинку и не терплю голода, съедая и вашу начинку, а вы, в то время как забрать ее у меня, рыдаете и сокрушаетесь на судьбу. Живите умом, инстинктами, что подарила нами природа, мы же авто-механизированное существо. Вы стервятники, воры, глупцы, а кто-то вдвойне, но с большой буквы Интеллектуалы. Жизнь не перехитришь, а кражи наши повсеместные всегда приведут нас к расплате, и неважно украли мы кошелек или украли чью-то судьбу. Расценок нет.”
Как уже стало интуитивно понятно, что герой Пустой человек слишком активная личность, самовлюбленная, но в тоже время волевая и храбрая, чтобы отрешиться от всеми приписанных истин и жить не сокрушаясь, а возвышаясь над всем эфемерным и призрачно прекрасным. Все же он остается продвинутым жителем своего города, хоть и скептически относящийся к обычным привычкам и принципам других недальновидных, по собственному мнению, людей. И остающимся на протяжении всего своего существования чурбаном. Пустой он от внутренней пустоты, от пустоты там, где должно быть сердце, понимание и немного человеческой нежности; пустой от того, что является человеком без истории, без любви к человеку и к классики. Его интересует земное и объяснимое, физическое и материальное. Но он является неосознанным и непонятым философом с сарказмом о земном и неземном. Обычная бюрократическая личность, современник государственной системы - дикого капитализма.
~
“Почему музыка и отнимает и, одновременно, вбирает в нас самые лучшие чувства, словно одаривает позолотой, лавровым венком, всепризнанием, почему эти чувства, которые, как и вникают, так и быстро опустошают нас, оставляют нас наедине со своей пустой сердцевиной? Почему музыка так бьет в сердце, независимо от места нахождения, почему она так настойчива сильна, как не вникнет в наше несокрушимое на первый взгляд душевное ложе, человек, со всеми его сладострастиями, злостью, подчинением и объяснениями, что хорошо, а что беспричинно плохо. Наверное, музыка и только одна она является истиной, только в такой музыкальной тишине она безропытна и прямолинейна, не заставляет себя слушать, клеветать собственную гармонию и порочить, а непременно добродушно, по собственной искаженной воли человеческой внимать дары музыки, а в подлинные ощущения еще и острая сопричастность ко всему прекрасному, что было в нашем мире, что осталось и что будет, благодаря нам, революционалам, радикалам и просто приверженцев правдивой и простой истории”, - она рассуждала почти не задумываясь об этом, в ней говорила музыка и мудрость предков крови. За щекой ее было слишком много карамели, чтобы вслух рассуждать о величии музыки, концертов на больших площадях и красивых музыкантах, что сходили на кинозвезд безумной эпохи освобождения от тяготеющих оков привычки, от кризиса, от упоения во вседозволенности, разврата. Свобода! И почему люди выбирают меньшее, что им предоставляет жизнь, почему они чернят понятие свободы, почему для них даже тот самый кислород не существует, если только в тот самый последний миг, когда они задыхаются от собственной зловонности разврата и бесчестия? Сегодня она решила сделать себе выходной, дать настоящий русский разгул этой новомодной депрессии и просто просидеть весь вечер дома около телевизора, внимая на его радужный экран, на выступающих, слушать и наслаждаться музыкой самых лучших композиторов и певцов.
Наша героиня не сравнима ни с одной предыдущей. Именно она будет моей любимицей на последующих страницах, так как ее я уважаю больше, чем кого-либо, не в обиду никому, просто данный прототип – это герой! Героиня! Нового времени, нашего времени! ( Вот кто бы подошел Лермонтову, осчастливил бы его своей речью, позицией в жизни и непомерно печальными глазами) Когда в мире слишком много идеологий, но нет одной простой и исхудалой истины, которая способна объединить без кровопролитий, заговоров и падших стен цивилизаций и политических строев, приравнить все гендеры, все народы между собой во имя рождающего с криками, ревам и непременно кровавыми волнениями будущего. Да, наша героиня – феминистка, справедливая, строгих нравов, но это лишь слова – строгие нравы здесь подразумевается равноправие, благочестивость, рационализм и просветленность в умах всех поколений всех сословностей и всех условностей. Какая-то, но самая малая частичка ее собственного Я, есть и в характере нашей писательнице, но лишь своей энергичностью, непримиримостью и должной горделивостью авторка похожа на нашу феминистку. Но не стоит обижать феминистку недоверием, смехотворными обидным сексистскими выражениям, не узнав в ней человека, не прочувствовав ее душу. В ней намного больше уверенности, решимости, верности и любви, чем в сотнях пустых и привыкающих к угнетению граждан.
“Прекрасный вечер, прекрасный концерт!” – с такими словам она вошла на свою цветущую сорняками веранду. И хотя глаза ее болели от света телевизора, в душе ее было умиротворение, громадное чувство не собственного достоинства, а гордости за историю, за все историю музыки, за все приятные звуки, которые издавали люди, издавала природа даже в такое прохладное и темное время суток. Луна мерно освещала апельсиновым светом улицу, а немного розоватый горизонт создавал ощущения теплоты, равновесия и учтивости.
“Если бы только музыка могла менять людей мгновенно и на всю жизнь, если она рождала в их умах хоть немного рассудительности, которая никогда бы не очернялась ненавистью, насилием, слабоумием или слепой расчетливой любовью! Если бы восторгала, оставалась в сердце навсегда!” Но музыка, словно налет для многих людей, опустощая место в сердце для прекрасного, которое люди заполняют непомерной грязью, продолжает кочевать и разносить свою пыль забвения.
Ей уже чудилось, как люди выходят из концертного зала, глаза их становились алмазными лишь в отражении чудовищно – огромных зеркал и люстр, а потом взгляды каменели, или же вовсе становились плассмасовымы, не согревающими и не убивающими. Как многие убирали свою вычурную бижутерию, тонко подделанную под дорогих творцов или настоящее алмазное золото: как другие отдавали свои шубки, платья в химчистку от того, что неаккуратно ели в кашерных ресторанах, а кто-то сдавал свои вещи в магазины, будто скидывая мантию аристократа и превращаясь в обычного человека, который скрывает и стесняется свою сущность. А кто-то переживает самую худшую ночь в своей жизни, кто-то кого-то убивает под Баха или Бетховена, кто-то устраивает сцены, забываясь, что жизнь не терпит сценических монологов и высокопарно – патетических разговоров. Ей просто представлялся мир, подлинный мир в своих безыскусных красках, будто бы кто-то пролил на дешевый холст слишком много гуаши, и она словно жирными серыми сгустками свисает с холста, меняя очертание улиц и человеческих физиономий. От таких скучных картин в ее воображении, от панорамы из ее веранды ей сделалось не по себе. “Не надо под таким впечатлением от такой величественной музыки опять опускаться до уровня повседневности. Культура и нужна, как и архитектурное и каменное дело, чтобы в обезображенных людях выскабливать немного, но очень ценного гуманно чувства и осмысления”.
~~~
Герои - сложные люди, а просты лишь дураки. В них есть весь демонизм нынешней эпохи, в них вихрь свободы, гордости и чести, они герои с пылким сердцем и могучей воли, что верны не только клятвам, но и самим себе, гибнут за идеи, за волю и за родную землю. Они – слуги таланта.
Это подлинные истории – люди, в них непреодолимая и в тоже время разрушительная сила никем не обязанной и не обузданной любви, которая поражает их сердце, их верного ангела хранителя наповал, которая требует похвал, обязанностей и подтверждений, которая оскорбляет человеческое достоинство, делает всю жертвенность не подвластной к обвинению или оправданию для людского суда. Как говориться, любовью оскорбить нельзя, если только воскресить или убить.
~~~
Комната была сжата скукой, даже свежий воздух, исходивший из открытого окна навевал скуку или же грустные воспоминания непонятно чего, толи тоски по несуществующей весне, толи от наступательного мороза, который сковывает в лед человеческое сердце.
Он сидел на диване и читал газету, в которой, конечно же, ничего толкового не писали, а если и писали, то верно слишком шокированное для нынешних читателей, заранее как бы извиняясь мелким серым шрифтом. Отодвинув серый комок заказанных статеек, он включил телевизор. Телевизор ярко моргал, переключаясь с канала на канал, и ему стало так дурно, что он остановился на каком-то концерте классической музыки.
“О, классика, что ж, хоть я и не ярый поклонник и не интеллигент вовсе, но можно и такое послушать простому народу”, - то и вымолвил он в пустую комнату и съежился от неожиданного эха. Этим героем был он – человек с советской закалкой, воспитанный и с прилежным характером. Хоть был он и не родовит, но весьма образован, аккуратен и чист перед совестью и судьбой. Единственным обстоятельством, омрачающем теперь его вот такое полураспавшееся состояние, стал развод с женой, с которой он прожил больше половины лет своей жизни, воспитывал вместе с женой дочку, но нет, конец жизни ознаменуется и концом притворства. Жена устала терпеть его трепетную натуру, которая была сильная, гордая и трудолюбивая и в тоже время неуверенная, словно устаревшая версия человека, если такая бывает. А бывает просто различия в воспитании. Уж он от жизни взял все, все уроки были выполнены блестяще, но вот своей золотой середине не нашел ни в молодости, ни в сегодняшний миг.
Советскому человеку было лет 50 или около этого. Он был человеком долга и чести, много чего повидал на своем веку, жил размеренной жизнью, подкрепленной обязательствами, оправданиями, следствиями и прочими “гвоздями” стройки его социального устройства.
Музыка доносилась до его ушей, он не сопротивлялся, и она полностью его поглощала, меняла его, открывала в его сердце еще одну дверцу для смелый и дерзких свершений, чтоб он не доживал свои оставшиеся года, а творил хоть что-нибудь во благо свое или своих любимых. Он крепчал духом, осознавал гнетущие перемены, хоть и боялся, но был ответственным за все свои мысли и поступки. С музыкой Р. Вагнера он воспрянул. Воля, честь, свобода вдруг взбудоражили его, в нем проснулся рыцарь и неугасаемая теперь вера в своей еще не упущенное будущее.
“До чего она невесома, эта музыка, и там томна и многозвучна, как же она прекрасна. Вот умеют же без слов создать наслаждение! Заслушиваюсь”. – он был изумлен и полон сил, удивлен, что раньше не мог заострить внимание на таких близких прекрасных моментах, как сейчас.
~
Наш последний герой в таком вот небольшом знакомстве на данный момент, когда кто-то был в театре, кто-то дома смотрел концерт классической музыки, шел с работы домой, засмотревшись на дорожные вывески. Он решил зайти в магазин холостятски отовариться. В магазине звучала какая-то томная, гипнотизирующая покупателей музыка, от которой у него разболелась голова.
Вот так наш герой скрашивал свой путь с работы домой. Идя и размышляя, он искреннее не понимал, почему нельзя быть единым и сплоченным народом, единой верой, единым идеалом. Набожный человек, мне так проще его называть и охарактеризовывать в последующем, был человеком добрым, без пафоса и лишнего недоумения или злости. Он желал лишь мира миру. Некий пацифист – мазохист. Кто-то называл его слабовольным или бесхарактерным, а он лишь следовал своим убеждением. Вел размеренную, но спокойную жизнь, и верил, что смиренность и есть его удел, что счастье ему уготовано невиданное на небесах. Создавалось впечатление, что он фанатично верил в бога, но таким образом он просто боялся, боялся правды, ответственности, выбора. Наверное, он бы поступил бы как и многие, выбирая свободу, выбрали бы разврат и вседозволенность. Но все грани так смыты, что нельзя с точностью сказать, что разврат, а что реалии жизни, точнее обыденность. Потому что все оно реалии жизни – все это гнусное, безжизненное, нервно бьющееся в конвульсиях синтетического счастья.
Проходя мимо театра, он видел, как люди выходили из него, полные бесчестия, как он привык думать. Видел их робость, жалость, приземленность, раскрытость души и тела, но он забыл учесть лишь одно, ведь этот мир, это зрелище и есть наше зеркало. Мы смотрим в него и видим: частичку себя, живописную картину мира, чьи-то осколки чего-то, что так сверкают и режут глаз, что взгляды в зеркало сокращаются, и человек не смотрит в него, как бы огорождаясь от него. Общество и я – мы разные люди. У набожного человека была воля и чувства самодостоинства, смиренность и спокойствие, он был образован, достаточно, чтоб привести себя к такой вот жизни, которой он сейчас упивается, но не было в нем рационализма, уверенности и хладнокровности высказать миру свои надежды. Когда он в возрасте 40-43 лет верил с бесконечный пацифический мир и, собственно, видел его, вокруг исчезали люди латентной преступности и слишком отяготяющей, чтоб оставить это без внимания, но графоманство и баловство словами на тему наказания всего-то сотрясенный воздух, ни у кого не хватало уверенности, а может и жизни, чтобы изменить все раз и навсегда. Он это понимал и копил уверенность для борьбы. В такие минуты он был словно Муссолини, когда-то тот был пацифистом, а теперь какой был революционер!
; Все герои были готовы к бою: к бою с демонами, злым роком, собственной любовью и самотлением. Они, полные надежды, груза ожиданий, вычитанного или прожитого опыта, делали первые шаги к своей неминуемой гибели, как человека, но неминуемого возрождения, как героя своей эпохи. ;