Словно сорванный ветром лист ее носило по жизни. Осенью она оказалась в кафе-закусочной, куда ей удалось устроиться после ухода с телефонной станции. Но она никогда не хотела работать официанткой.
Дни в ту пору стояли ясные, свежие, и она чувствовала эту свежесть по лицам посетителей, не выходя из зала.
Работа в кафе оказалась нетрудной, а люди не злыми, а равнодушными. Подавая обеды, она молча брала чеки и была довольна, что не приходится работать вечером и терпеть все, что с этим связано. Было немного скучно, но вспоминая свой прежний срыв на станции, ей не хотелось возвращаться.
Работали они втроем, каждая на своем ряду, и ей достались столы подальше от кухни. Старшая из официанток, Валентина, говорила мало и думала лишь о муже, шофере местной автобазы. Когда муж подъезжал на машине, Валентина несла ему свертки через кухню, задерживалась, и приходилось смывать и ее столы. Третьей в кафе была Капа, уволенная из ресторана за обсчет посетителей.
Окна кафе, высокие, арочные, выходили в переулок, на котором сохранились старые здания, теперь – музеи. Здесь было тихо, и тополя, которые не стригли тут, разрослись, давая тень. Особенно ей нравились краснеющие листья рябин на фоне сухого, прохладного неба.
В перерывах они усаживались с Капой у окна, прикрытого шторой, и о чем-то беседовали. С улицы их не различишь, - только две серые фигуры, сидящие напротив. Капа рассказывала о бывшем муже, летчике, с которым она разошлась, не сумев поделить его большой зарплаты. Было странно слушать о скупости летчиков, их высокомерии и развратничестве, и порой казалось, а не приснилось ли это Капе.
Иногда они забывались за рюмкой портвейна и, включив томную музыку, грезили. Капе виделась белая машина, бегущая вдоль берега моря, а рядом – темноволосый красавец, сошедший с наклейки одеколона…
Она вглядывалась в лицо Капы и почти верила ей. Та была молода, нахальна и полна желаний. А ей самой, что виделось ей?
Ее «бывший» бросил ее с двумя детьми, и она едва свела концы с концами. Приходилось подрабатывать уборщицей, пока девочки не выросли. Но и сейчас ей не хочется возвращаться домой, где каждый угол, каждая вещь напоминают о том, как это все досталось. Был еще один человек в жизни, но тот не сумел стать даже нормальным квартирантом.
Как смешны теперь былые иллюзии! Вот и она уже говорит «мужик» вместо «мужчина», много курит и все чаще прикладывается к вину, от которого хоть на время меняется настроение. Но еще случаются с ней те странные минуты, когда проснувшись утром, она испытывает странное томление от увиденного незнакомого человека, с которым только что разговаривала, любила…И как ни старается она запомнить его черты, - они расплываются, уходят, оставляя чувство горечи от своей плывущей куда-то жизни.
…Она сразу заметила этих двоих у окна. Один большой, грузный, с отвисшими щеками, что-то весело говорил товарищу. Другой – маленький, стройный, с аккуратной стриженой головкой. Глаза у него были синие,серьезные.
Она поняла – они из «интеллигенции»… Ее всегда тянуло к таким людям. Она считала их умнее себя и завидовала их яркой, интересной жизни.
Она стояла с тряпкой в руках и прислушивалась к их разговору. Доносились обрывки фраз… «искренность», «выражение», «свой путь в искусстве»… еще какие-то хорошие слова, которые в этом кафе выглядели странно и одиноко. Слова были такими нарядными и чужими, как те иностранные вещи, которые изредка бывали в ее квартире.
Кажется, у них что-то не ладилось. Они спорили весело, уверенные каждый в своем. Толстяк жестикулировал, изображая кого-то в лицах. А маленький красиво ел, с улыбкой поглядывая на приятеля. Но она чувствовала его озабоченность, и ее тянуло помочь ему.
Когда она подошла к ним, оба уже стояли. Маленький стоял к ней так близко, что она видела его светлый открытый лоб. Он смотрел на нее, и она чувствовала, как внутри прокатывается ветерок, - такой нежный и тревожный. Она что-то ответила, и оба удивленно переглянулись. Толстяк мирно улыбался, а маленький еще раз вежливо поблагодарил.
Она смотрела им вслед, отодвинув штору. Большой шел, небрежно раскачиваясь. А маленький, в узком плаще с поясом, строго глядел вперед. Они продолжали разговаривать, и никто из них не оглянулся.
А ей почему-то захотелось плакать. Захотелось похныкать, как когда-то в детстве, когда накатывалась тоска, и мама, поглаживая по голове, говорила, что все будет хорошо.