В зауральских дубравах, по 55 широте гулял листопад. Вкрадчивый шорох листьев слышался повсюду. Золотая осень, покидала нас, и, отступая к полуденным краям, увлекала вслед за собой перелетную птицу.
Осенний вечер сибирских равнин великий художник. Прижавшись плечом к стволу березы, я ласкал взглядом затушеванные пастельными красками лесные острова. Они по всему периметру подступили к скошенному полю пшеницы. Колосья ее, сваленные комбайнами в длинные, почти в версту, валки, были прижаты к земле. Обмолачивать их было еще бесполезно. Зерно было мягким, и на нем жадно жировала перелетная птица.
В урочный час, где то в меркнущей глубине бескрайней равнины, прозвучал чей-то одинокий выстрел. Звуку не хватило сил раскатиться по суходолам. Он был округл и быстро растаял, не достигнув небесного зенита. Сидящий рядом со мной товарищ, встрепенулся. Ружейный удар спугнул тишину. В сердцевине хлебного увала заговорили сторожевые гуси. Им ответили другие, подхватили третьи, и сразу загомонила вся птичья стая. Крики птиц звучали все громче и дружней. В них стали вплетаться пронзительные голоса казарок и, наконец, над гаснущей желтизной поля, протянула первая тройка гусей. Тяжелые птицы прочертили низкую траекторию, и ушли в какие - то свои сизые дали. Василий проводил гусиную ватагу взглядом и привстал.
-Вот этой же дорогой полетит и вся остальная птица.
-Так поползли же скорей на перехват?
-Руки колоть на стерне?
-Как хочешь.
Я повесил на шею подсумок с патронами, перекинул в правую руку ружье, согнулся и зашуршал на четвереньках по жнивью в сторону той невидимой линии, которую только что обозначила гусиная ватага. Через минуту оглянулся. Василий уже догонял меня. Теперь мы дружно двигались в одном направлении. Но не успели мы преодолеть и половины задуманной дороги, как вдруг все гуси дружно поднялись на крыло. За спиной раздался предупреждающий возглас.
-Ложись. Летят!
Я прижался к земле всем телом, и только тогда позволил себе оглянуться. Такого мне видеть еще не приходилось. На розовом фоне зари одновременно возникли сотни черных силуэтов птиц. Гуси были стремительны и теперь их широкие, в несколько эшелонов цепи, связывали все наше внимание. Это был не косяк и не стая, это был небесный полк, заполнивший своими телами весь западный небосклон.
Ах, этот сладкий миг удачи! В нужный момент мы одновременно встали на колени. Стволы выбирали смутные цели. Мушек было не видно. Поводка. Выстрел. Теперь надо поскорее перезарядить переломки, пока не вся еще птица миновала наши ухоронки.
-Я потерял патронташ! - Василий с лихорадочной поспешностью ощупывал вокруг себя щетку стерни. Я бросил ему свой подсумок.
- Бери!
Мы успели сделать еще по одному выстрелу и встали. Поистине охота эта одна из вековых мужских утех! Да и не только. В моей семье тогда было пять человек, а в каждой руке я нес по гусю. Приварок! Поднял с земли одну птицу и мой товарищ. Густые сумерки полностью накрыли нас, когда возбужденные стрельбой и редким зрелищем мы пошли к мотоциклу. Я уже представлял себе, как обрадуются моей добыче дома.
-Как же я мог смазать по первому? -В неподдельном горестном недоумении спрашивал самого себя Василий.
Я протянул ему одного своего.
-Возьми одного у меня,- простодушно предложил я.
Но эта моя снисходительная доброта, только еще больше обожгла самолюбие моего напарника.
-Да причем тут твой гусь? Как я мог смазать первого?
Я понимал состояние товарища, потому что и сам не однажды позорно мазал с двух десятков шагов. Утешить его словами было бесполезно, да и каждый из нас тогда понимал, все наши главные охоты еще впереди.
В зал своего дома я вошел с пылающим от счастья лицом.
Торжествующим жестом поднял перед собой добытых птиц и начал рассказывать жене, все, что я увидел и пережил. Сидя в кресле, перед телевизором, та молча, повернулась ко мне и стала слушать. Наконец, я перевел дыхание и замолчал, ожидая ее похвалы.
-Ну, все, теперь нам отсюда уже никогда не уехать. Гуси, утки, зайцы,- заметила она упавшим голосом.
Предсказание ее сбылось. Городская, она до конца своих дней прожила со мной в сельской местности.
Когда я оглядываюсь на то близкое и прекрасное далеко, почему то щемит в груди. Это было беспокойное время. Время сбывшихся и несбывшихся надежд. Для счастья было достаточно иметь чистую рубашку, да запас сухих дров в поленнице. А все остальное у нас тогда было.