Суровое было время, только вернулись с войны, и надо привыкать к мирной жизни. Мама пошла работать на гвоздильный завод. Там папа её и нашёл. И уговорил поступать в автодорожный техникум. Они вместе и поступили. Тем более, что фронтовиков брали без экзаменов. Тем более, что техникум принадлежал к системе МВД. To eсть более высокая по сравнению с другими стипендия. И распределитель мвдвский. Папа поступил на автомобильное отделение, а мама - на дорожное.
Публика среди студентов была весёлая. В основном офицерьё. Директор, когда заходил к ним в общежитие, так и обращался:
— Господа офицеры.
Учились упорно. Потому что всякие сопроматы оптимизма не добавляют. Кто учил сопромат, меня поймёт. Сдавали по восемь раз. Папу выручала фотографическая память. Он запоминал текс и его расположение на странице, и номер этой страницы. Так и сдавал. Метод подвёл только один раз. при сдаче на права. Там память не помогла. И он сдавал на права одиннадцать раз. За такое упорство мама его и полюбила.
Папа в те времена жил очень бедно. Отца убили в сорок втором под Батайском. Его мама Гликерия Аниподистовна, умерла в сорок шестом от голода. Поэтому папа в каникулы подрабатывал сторожем на преподавательских огородах. Огороды находились в лесу. Там он жил, в лесу при огородах. Копал картошку у преподавателей, собирал грибы в лесу. С грибами была напряженка. Он точно умел узнавать белые грибы. Их и собирал. Другие все игнорировал.
Работал стекольщиком. И даже попал под, как сейчас бы сказали, гуманитарную помощь. Дело в том, ч то в те времена ещё сохранялись некоторые обычаи "проклятого" царского времени. Я о чём. Однажды в техникум пришёл человек, прямо в дирекцию, и задал простой вопрос:
— Кто у вас из студентов самый бедный?
Назвали моего папу.
— Он должен каждое пятнадцатое число месяца приходить вот по этому адресу, – человек передал бумажку с написанным на ней адресом, – ему вручат вспомоществование.
И папа ходил. Звонил в дверь, дверь открывалась, женщина в белом переднике выносила конверт с деньгами. 150 рублей сумма небольшая, но существенная для студента. Ни разу его не пригласили в дом. Он даже не знал имя и фамилию благотворителя. Это было условие выдачи вспомоществования. Вот такие нравы тогда были.
Папа оканчивал техникум раньше мамы. И наступило распределение на работу. Можно было оставаться в Москве. Это сделала семейная пара Алла и Витя Буренины. Их направили на работу в Кремль дорожными мастерами. Они так и сказали ребятам:
— Теперь пишите нам письма по адресу: Москва, Кремль, Бурениным.
Шутка имела успех.
Папа отказался оставаться в Москве.
— Я в Москве всё время мёрз, – говорил он, оправдываясь.
Родом из Новочеркасска, он тяжело принимал резко континентальный климат Москвы. Её северную длинную по южным меркам зиму, и поэтому выбрал Украину. На распределение по Украине он приехал в Киев, в Республиканское МВД. Там с ним беседовал зам министра. Говорят, такие были порядки. Не мне судить правильно или не правильно это. Но так вот было. Папе предложили на выбор Одесса или Ужгород. Он выбрал Одессу. На вопрос зам министра:
— Почему именно Одесса?, – папа сказал:
— Меня в войну не убили, и я не хочу сейчас погибнуть от рук бандеровцев. Объяснение сочли корректным и направили папу в Одессу в автоинспекцию.
Поселили в общежитие на Полицейской. И пошла служба. Нормальный рабочий ритм. С девяти утра до шести вечера. Перерыв три часа. И ещё с девяти вечера до двенадцати ночи. Такое было время. Это ни хорошо, ни плохо. Просто так было, и они с этим жили. Как и с тем, что уходишь с работы в двенадцать ночи – у тебя одни начальники. Приходишь утром в девять, а у тебя уже в кабинетах сидят другие начальники. И даже таблички на дверях поменяны. Их за ночь поменяли. Тех вывезли, других завезли. Шоб не привыкали! Ротация кадров по товарищу Сталину.
Надо было обустраиваться в хорошем южном городе. И папа написал маме письмо, которое состояло, по преданию, из одной строчки: "Приезжай, будем жениться". Вот такое объяснение в любви. Просить маминой руки было не у кого. Папу её арестовали ещё в тридцать восьмом. За близость с Пятаковым. Но это совсем другая история. А её мама умерла в эвакуации в Уфе в сорок втором.. После чего мама пошла на войну. И прошла её до конца, до победы.
На папино предложение мама отреагировала мгновенно. Собралась и поехала в Одессу. Не обращая внимания на то, что до окончания техникума ей оставалось пол года, то есть диплом. Ей выдали справку: прослушала курс...
Явление мамы в Одессу состоялось второго февраля, в гнусный холодный не по южному день, близость моря и ветры зимой в Одессе – хуже Норильска. Не примите это за гиперболу. С тех пор у нас второе апреля был главный праздник.
И они стали жить. Сняли квартиру на Запорожской. Квартира это громко сказано. Угол в комнате со старухой, которая в целях профилактики на ночь мазалась керосином. Лечебный эффект от меня ускользает. Зато атмосфэра в комнате! На Запорожской они выдержали не долго. Нашли комнату в большом частном доме на Чубаевке. Потом мы с хозяевами этого дома дружили всю жизнь. Но это тоже другая история. И не здесь.
А потом появился я. Я появился в роддоме около вокзала. Там сейчас женская консультация и консульство России. И папа решил расписаться с мамой. До этого они жили не расписанными, потому что сотрудникам органов запрещалось вить семью с теми, у кого родственники репрессированы. А у мамы был репрессирован отец. Но когда я родился, папа сказал: гори всё огнём, - и пошёл с мамой в ЗАГС. А меня усыновил. И его никто не тронул, и из органов не уволил. А предложили одну самостоятельную комнату на Молдаванке, на улице Голоковской.
Вот тут у нас и появился патефон. Комнату отжали у польского сапожника Станислава. Впрочем, не он в этой семье был главным. Он был просто сапожник, но очень хороший сапожник, во всех смыслах. Именно на его примере я понял, что значит пить как сапожник. Главной была его супруга Неля. Она имела небольшое хозяйство в нашем дворе: курочки, петушок, поросёночек в хлеву. Неля нас тихо ненавидела за отжатую комнату.
А комната-то была! Четырнадцать метров, плита в комнате – отопление и кухня в одном лице. Два окна на улицу. Из одного окна прорезали дверь и снабдили её крылечком, потому что цоколь высокий. В дальнем левом углу плита. Вдоль задней стены кровать на которой спали родители. У окна диван с высокой спинкой и круглыми валиками вместо подлокотников.
Моя кроватка вдоль правой стены у двери, которая вела внутрь вражеской квартиры. Дверь не заложили, она была просто закрыта на ключ. И если было надо, можно было пройти на территорию хозяев. А в замочную скважину можно было поздней ночью шептать разные слова. Что Неля и делала. А эхо отражалось от стен и становилось жутко в комнате от непонятного звука. Пока мои фронтовики не провели экспресс–расследование, и папа не объяснил Неле, как он выразился, по-партийному, что этого не надо больше делать.
По центру комнаты стоял квадратный стол накрытый бархатной скатертью и под зелёным абажуром. За этим столом мама читала нам по вечерам книги вслух. Была в те времена такая фишка. Мама говорила:
— Гоголя можно читать только вслух.
Как я понимаю, ей это в своё время внушила её мама. И мы слушали Гоголя, Пушкина, и ещё кого-то модного, не помню фамилию из-за давности лет. А ещё у нас был патефон, который заводили по праздникам. И крутили пластинки. Патефон был хороший. По тем временам – редкость. Черный чемоданчик с блестящими замками. Если открыть, внутри обит красной ворсистой материей. Это для улучшения звука. Блестящая мембрана, снабжённая специальной патефонной иголкой, плавно опускалась на пластинку.
Перед этим патефон надо было заводить специальной ручкой. Делал это всегда папа, никому не доверял эту почётную обязанность. И мы слушали пластинки и танцевали под патефон. Папа очень любил танцевать. До войны он учился в артспецшколе в Ростове, а там у них были уроки танцев. С тех пор он и полюбил это занятие.
"Брызги шампанского", "Рио Рита", "В парке Чаир", да мало ли. Танго и фокстроты, и даже вальс. Жаль в комната маловата, негде развернуться. Но родители как-то выкручивались, вписывались в габариты. Не знаю, может, для кого-то это было кровавое сталинское время, а для кого-то счастливое детство и без всяких кавычек.