Луг. Широкий. Бескрайний. Окаймлённый волной серебристых ив. Звенящее хрустально-голубое небо. Июньское. Солнечное, с лёгкой крапинкой облаков.
«Русь называют Святою.
Поле, да лес, да вода,
Церковь над тихой рекою
И в два оконца изба…»
Заповедный Боголюбовский луг. Тропа из каменных плит. В средокрестье неба, нитки кустов, железной дороги - белый столп Храма.
Я шла, купаясь в солнечной музыке окружающего пространства, и храм то удалялся, то приближался ко мне, подчиняясь изгибам дороги. Ветер играл некошеной травой. Так и хотелось броситься в это шелестящее море, раствориться в перекатах. Расправить крылья и нестись с ветром над пятнами зелени, жёлтых цветов, голубыми проблесками воды.
Дорожка выгнулась едва намеченным мостиком-трубой через топкую старицу. Рядом над шёлковой волной травы показались уши таксы. Они трепыхались на ветру в такт колоскам травы. Маленькая, резвая, почти щенок. Он, путаясь в нитях трав, делал круг за кругом, заливаясь громкий звенящим лаем. Через мгновение из травы взмыл жаворонок. Словно камушек из пращи. И вот в небе разлилась трель. Сначала тревожная, потом мелодичная. Щенок попытался подпрыгнуть, только уши хлопнули, и опять пустился кругом по траве, захлёбываясь и дрожа. Жаворонок подкинулся выше, почти слившись с небом. Щенок, обессилев, растянулся на земле, и набежавшая зелёная волна скрыла его.
Луга… Сколько их любимых… Памятных… С пахучей травой... Сияющих солнцем. Скошенных осенних. Укрытых снегом.
Помню Поленовский «Пьяный луг», тот, что по дороге к мосту через Скнижку. Его так назвали в послереволюционные годы, когда комсомольская молодёжь окрестных деревень приходила на него для шумных сходок. В основном с целью «раскулачить» хозяев усадьбы. Да только «охранная» Луначарского спасала.
В то лето, я прожила в усадьбе целых полтора месяца. Как старшую, мне было лет девятнадцать, оставили помогать с «пионерлагерем» из детей друзей. Ёлка репетировала очередной спектакль в Аббатстве. В один из дней нам дали задание, набрать луговых цветов для кладбища в Бёхово. Был памятный день кого-то из членов семьи. Я отправилась со стайкой детворы.
Кто вырос в городе, поймёт меня. Я никогда в жизни не могла представить, что на лугу может расти столько красоты. Я видела раньше эти травы и цветы лишь в виньетках Билибина, а тут они просились в руки. …Жёлтые, серебристые, лиловые, ультрамариново - синие, изумрудно зелёные, золотистые, пунцовые. Колосья. Пушистые шарики. Корзинки медуницы, тысячелистника и пижмы. Шишечки синеголовника. Шелковые лоскутки мака, они были уже редки в середине июля. Горько пахнущая полынь зелёная и стальная серая в облаке жёлтых пылинок соцветий. И конечно дикие мальвы, чудные с резной листвой сизо-голубых кустов и нежными розоватыми цветами.
Мы не могли выбрать и рвали всё в огромные пёстрые охапки.
Наш отряд вернулся, сгибаясь под тяжестью душистых снопов. Вынесли вёдра и поставили их кругом. И каждый из нас сфотографировался посреди этой импровизированной клумбы. А потом мы грузили цветы в багажники машин, и везли на погост, украшать могилы. Я помню, что отобрала пучок из мальв, синеголовника, полыни и чего-то ещё пушистого и жёлтого, и обвила им крест на могиле «Девочки с персиками». Посеребрившейся замшелый крест, тёплый от солнца......
Заповедный Боголюбовский луг. Тропа из каменных плит бегущая к белым стенам храма. Я дошла до конца. Всхолмье. Изгиб старицы, мостки с косыми перилами. Ватага детворы, с шумом плюхающаяся в тёплую воду. А рядом под изогнувшимся ивовым стволом кувшинки, покачивающиеся после очередного плюх-бульк-шлёпа - визга.
Вот они древние стены, над полоской воды, двоящиеся воплоти и в отражении. Вид, который знает каждый. Картинка на обложке учебника.Храм Покрова на Нерли.
Обойдя храм, я коснулась его стен. Шершавый камень, пел под моей рукой. Я явственно услышала знаменный распев с иссоном. Тот особый уже непривычный нашему уху звук унисонного пения, знаменующий Бога.
Потом была прохлада и полутьма внутри. Когда перейдя порог, переступаешь грань миров. Яркий насыщенный звуками день исчез. Тишина. Уходит всё. Настоящее, прошлое, реальность, мечты. Стены обнимают тебя, и ты невольно поднимаешь взгляд к парусам и куполу. И поднимаешься сама, повторяя изгибы столпов и стен. Такое бывает только в очень древних храмах. Там где стены молятся сами.
…Я обернулась, пора было в обратный путь. Мир вновь ворвался диссонансом звуков. Дохнуло сигаретой, услышался маток со стороны скамеек под дубами, где отдыхала, несколько нетрезвая компания. День клонился к закату. Травяное море затихло. Только иногда пробегала лёгкая рябь. Под ногами плитки тропы… Пройдя полдороги увидела что, я на тропе одна. Люди были или далеко впереди или сильно позади. Поворот и уклон отмостки укрыл меня от глаз. Я сбросила с плеча сумку и опустилась на колени, пытаясь склониться, как всегда неуклюже, но мне удалось коснуться земли. Я выпрямилась.
Это моя земля, мой мир. Мои луга.
«Родиной землю другую я б не назвал никогда».
Луг. Широкий. Бескрайний. Окаймлённый нитью серебристых ив. Низкие медные лучи вечернего солнца. Шум поезда. И два храма. Покрова, застывший как свеча, белый, сияющий, словно летящий к тебе через луг. И громада синих куполов монастырского собора впереди.
«Там, в недоступных небесах
За Русь свершается молитва.
И светлым облаком покрыта
Россия все-таки жива» (Иеродиакон Роман Тамберг)