Понятие «Хабзэ», как в его узком социальном, сословном аспекте – «Уэркъ Хабзэ», так и в более широком общенациональном – «Адыгэ Хабзэ», является чрезвычайно насыщенным и всеохватывающим. Здесь подразумеваются явления не только этикетного характера, но и обряды, традиции, общественные институты, нормы обычного права, духовные, этические и моральные ценности адыгов.
Уэркъ Хабзэ – Кодекс чести черкесского дворянстваРазличные аспекты этой темы затрагивались в работах Б. Х. Бгажнокова, С. Х. Мафедзева, А. И. Мусукаева, А. М. Гутова и других авторов. В данной статье Уэркъ Хабзэ рассматривается как феодальный, рыцарский кодекс с точки зрения его социального, сословно-классового содержания.
Черкесское дворянство, девизом которого было «Хэбзэрэ зауэрэ» – «Честь и война», выработало свой рыцарский моральный кодекс, так называемый Уэркъ Хабзэ (уэркъ – рыцарь, дворянин; Хабзэ – кодекс обычно-правовых, этикетных норм). Многие его положения, несомненно, вытекают из военного образа жизни и связанных с ним норм поведения. В качестве примера, аналогии такой культурной модели, связанной с войной, можно привести средневековый японский кодекс чести самурая «Буси-до» («Путь воина»), с которым Уэркъ Хабзэ имеет некоторые параллели.
Жизнь черкесского рыцаря (дворянина) регулировалась с рождения и до смерти неписаным кодексом Уэркъ Хабзэ. В основе этого кодекса лежало понятие «уэркъ напэ» (рыцарская честь). Не было никаких моральных или материальных ценностей, которые могли бы превалировать над этим понятием. Сама жизнь имела ценность только в том случае, если она была посвящена служению принципам уэркъ напэ. У черкесов бытует много пословиц, посвященных этому, например: «Псэр щэи, напэр къэщэху» – «Жизнь продай, купи честь». Даже такие естественные чувства, как любовь или ненависть, должны были отступить на задний план перед необходимостью соблюдения закона чести в том виде, как его понимали черкесские дворяне.
В основе дворянского кодекса чести Уэркъ Хабзэ лежал общенациональный кодекс этикетных, моральных принципов, называемый Адыгэ Хабзэ (черкесский этикет).
В понятие «Адыгэ Хабзэ» входили не только этикетные, моральные ценности, но и все нормы обычного права, регулировавшие жизнь черкеса от рождения и до смерти. Дворяне должны были быть эталоном в соблюдении Адыгэ Хабзэ – то, что прощалось простолюдину, не прощалось дворянину в смысле нарушения норм Адыгэ Хабзэ. Само дворянское сословие не было замкнутым и пополнялось из среды крестьянства за счет тех, кто проявлял личное мужество во время войны и в совершенстве владел Адыгэ Хабзэ.
В то же время любого уорка в случае нарушения им норм черкесского этикета, по обычаю, могли лишить дворянского звания. Таким образом, звание дворянина накладывало на человека много обязанностей и не давало ему само по себе каких-либо привилегий.
Дворянином мог быть человек, ведущий соответствующий образ жизни и соблюдающий присущие данному званию нормы поведения. Как только он переставал соответствовать тому месту, которое занимал в обществе, и соблюдать нормы, связанные с этим статусом, он сразу же лишался дворянского звания. В истории черкесов было немало случаев, когда лишали даже княжеского звания.
Князья, возглавлявшие дворянство, считались блюстителями и гарантами соблюдения черкесских обычаев. Поэтому с детства при их воспитании большое внимание уделялось не только военной подготовке, но и в не меньшей степени изучению и усвоению ими норм Адыгэ Хабзэ. Князьям принадлежало исключительное право взимания штрафов за оскорбление достоинства, которые они могли наложить на любого подвластного, в том числе и дворянина. При этом под оскорблением княжеского достоинства понималось любое нарушение этикетных правил, совершенное кем-либо в присутствии князя. Так, например, пункт 16 записей обычного права кабардинцев, сделанных Я. М. Шардановым, гласил: «Если подерутся два человека, чьи бы они ни были, в лице князя на улице, во дворе, в доме, тогда зачинщик драки платит штраф князю одну холопку за несоблюдение благопристойности к князю, что смели при нем драться» [14, с. 290]
Причиной штрафа могло стать любое проявление неуважения к черкесскому этикету, например, неприличное слово или выражение, особенно в обществе женщин.
Кстати, княжна имела такое же право наказывать женщин, в том числе дворянок, наложением штрафа. Штрафы обычно заключались в определенном количестве быков, которые немедленно изымались из хозяйства провинившегося человека в пользу князя. Для исполнения этих полицейских функций при князьях постоянно находились так называемые бейголи. Сословие бейголей пополнялось за счет крепостных крестьян, так как не только для дворян, но и для свободных крестьян выполнение подобных функций считалось предосудительным. Адыгский этикет – Адыгэ Хабзэ, как уже отмечалось, лежал в основании, являлся фундаментом так называемого Уэркъ Хабзэ – дворянского этикета. Уэркъ Хабзэ отличался более строгой организацией, требовательностью к своим носителям. Кроме того, в нем нашли отражение нормы взаимоотношений внутри господствующего класса, в частности, нормы, регулирующие взаимоотношения сюзерена и вассала.
В XVIII– XIX веках у черкесов произошло разделение по принципу политического устройства на две категории: «аристократические» и «демократические». К первым относились кабардинцы, бесленеевцы, темиргоевцы, бжедуги и некоторые другие этнические подразделения, у которых во главе феодальной иерархии стояли князья. У шапсугов и абадзехов князей не было, а были только дворяне, которые в результате так называемого «демократического переворота» потеряли свои политические привилегии. Тем не менее в плане соблюдения тех многочисленных и щепетильных отношений, которые отличали черкесский этикет, шапсуги и абадзехи были такими же «аристократами», как кабардинцы, бесленеевцы, темиргоевцы и другие. Обычаи, манеры, костюм, оружие и конская сбруя черкесов стали для ближайших их соседей образцом для подражания. Они настолько были сильно подвержены рыцарско-аристократическому влиянию черкесов, что господствующие слои соседних народов посылали своих детей к ним на воспитание для усвоения ими черкесских манер и образа жизни [9, с. 223]
В совершенствовании и пунктуальном соблюдении Уэркъ Хабзэ особенно преуспели кабардинцы, которых некоторые исследователи называли «французами Кавказа». «Благородный тип кабардинца, изящество его манер, искусство носить оружие, своеобразное умение держать себя в обществе действительно поразительны, и уже по одному наружному виду можно отличить кабардинца», – писал В. А. Потто [20, т. 2, с. 345].
К. Ф. Сталь в своей работе отмечал: «Большая Кабарда имела огромное влияние не только на все черкесские народы, но и на соседних осетин и чеченцев. Князья и дворянство кабардинское славились своим наездничеством, храбростью, щегольством в наряде, вежливостью в обхождении и были для прочих черкесских народов образцом для подражания и соревнования» [20, с. 100].
Рыцарский кодекс Уэркъ Хабзэ можно условно разделить на несколько ключевых установок, включающих в себя следующие понятия:
1. Верность. Это понятие подразумевало прежде всего верность своему сюзерену, а также своей сословной группе. Дворяне служили князьям из поколения в поколение.
Смена сюзерена бросала тень на репутацию как той, так и другой стороны и считалась большим позором.
Дворяне сохраняли верность своему князю, даже если последний терпел поражение в междоусобной борьбе и переселялся к другим народам. В таком случае они сопровождали князя и вместе с ним покидали родину. Правда, последнее обстоятельство вызывало недовольство народа и дворян пытались удержать от переселения. Во время боя дворяне дрались каждый возле своего князя, и, если князь погибал, они должны были вынести его тело с поля битвы или погибнуть.
Понятие «верность» включало также в себя преданность своим родственникам и уважение к родителям. Слово отца было законом для всех членов семьи, точно так же младший брат беспрекословно слушался старшего. Дворянин был обязан поддерживать фамильную честь и мстить каждому, кто покушался бы на жизнь и честь членов его фамилии.
2. Вежливость. Это понятие включало в себя несколько положений:
– Уважение по отношению к вышестоящим в социальной иерархии. По понятиям черкесов, уважение, независимо от разницы положения в социальной иерархии, должно быть взаимным. Дворяне служили своему князю, оказывали ему определенные знаки почтения. Самые низшие категории дворянства, так называемые пшичеу, будучи телохранителями и оруженосцами князя, прислуживали ему ежедневно в домашнем быту. При этом, по словам Н. Дубровина, «по большей части, с обеих сторон соблюдались утонченная вежливость и взаимное уважение» [7, с. 176–177].
– Уважение к старшим по возрасту. Каждому человеку старшего возраста необходимо было оказывать знаки внимания, положенные по черкесскому этикету: вставать при его появлении и не садиться без его разрешения, не говорить, а только почтительно отвечать на вопросы, выполнять его просьбы, прислуживать во время трапезы за столом и т. д. При этом все эти и другие знаки внимания оказывались вне зависимости от социального происхождения. Ф. Торнау в связи с этим сообщал следующее: «Лета у горцев в общежитии выше звания. Молодой человек самого высокого происхождения обязан вставать перед каждым стариком, не спрашивая его имени, уступать ему место, не садиться без его позволения, молчать перед ним, кратко и почтительно отвечать на его вопросы. Каждая услуга, оказанная седине, ставится молодому человеку в честь. Даже старый невольник не совсем исключен из этого правила. Хотя дворянин и каждый вольный черкес не имеют привычки вставать перед рабом, однако ж мне случалось нередко видеть, как они сажали с собою за стол пришедшего в кунацкую седобородого невольника» [22, 1992, № 2, с. 39].
– Уважение к женщине. Это положение означало прежде всего уважение к матери, а также уважение к женскому полу вообще. Каждый рыцарь считал за честь выполнить просьбу девушки или женщины, что нашло отражение в непереводимой черкесской пословице: «ЦIыхубз пшэрыхь хущанэ». Это выражение имеет несколько смысловых оттенков, одно из которых означает невозможность для мужчины не уважить просьбу женщины. Большим позором считалось обнажить в присутствии женщины оружие или же, наоборот, не вложить его тотчас в ножны при ее появлении.
Если дворянин в присутствии женщины позволил себе нечаянно неприличное слово, то, по обычаю, он должен был загладить свою вину преподнесением ей какого-либо ценного подарка.
Женщина у черкесов не могла быть ни объектом, ни исполнителем кровной мести. Посягательства на жизнь женщины черкесам были неизвестны (инф. Х. Х. Яхтанигов).
Большим позором считалось для мужчины, в том числе и для мужа, поднять руку на женщину.
«У черкесов, – сообщает Хан-Гирей, – обхождение мужа с женою также основывается на строгих правилах приличия. Когда муж ударит или осыплет бранными словами жену, то он делается предметом посмеяния...» [25, с. 274].
Покушение на честь матери, жены или сестры в понятии черкесов были самым сильным оскорблением, которое можно нанести мужчине. Если дела об убийствах можно было путем выплаты цены крови уладить, то подобные посягательства на честь женщины обычно заканчивались кровопролитием.
– В понятие «вежливость» входило уважение к любому человеку, в том числе и незнакомому. Природа этого уважения была, по всей видимости, порождена, как и у всех наций, создавших этикет, двумя основными факторами: во-первых, тот, кто оказывал уважение и знаки внимания другому человеку, имел право требовать с его стороны такого же отношения; во-вторых, каждый человек, будучи постоянно вооружен, имел право для защиты своей чести применить оружие. Многие авторы и путешественники, побывавшие на Кавказе, справедливо полагали, что та вежливость и уважение, которые были характерны для повседневных взаимоотношений черкесов, были в определенной мере порождены той «умиротворяющей» ролью, которую играло всеобщее вооружение народа.
Надо отметить, что для черкесов и созданного ими этикета был абсолютно чужд социальный сервилизм – весь их этикет был основан на сильно развитом чувстве личного достоинства. Это обстоятельство отметил и Дж. А. Лонгворт, который писал: «Однако эта смиренность, как я вскоре обнаружил, сочеталась в них с полнейшей независимостью характера и основывалась, как и у всех наций, склонных к церемонностям, на уважении к самому себе, когда другим тщательно отмеривается та степень уважения, которую требуют и для себя» [13, с. 531].
Даже князья, стоявшие во главе феодальной иерархии, не могли требовать от своих подвластных чрезмерных проявлений знаков внимания, сопряженных, с одной стороны, с личным самоуничижением, а с другой – вознесением, чинопочитанием княжеского достоинства.
В истории черкесов были случаи, когда чрезмерная гордость и тщеславие отдельных князей восстанавливали против них не только других князей, но и весь народ. Обычно это приводило к изгнанию, уничтожению или же лишению княжеского достоинства подобных людей.
Так произошло, например, с кабардинскими князьями Тохтамышевыми, которых на общенародном собрании лишили княжеского звания и перевели в сословие дворян 1-й степени (дыжьыныгъуэ) [11, с.17].
У кабардинцев был такой обычай: если по дороге ехал князь, то встретившийся с ним должен был разворачиваться и сопровождать его до тех пор, пока тот его не отпустит (Впрочем, это правило необходимо было соблюдать по отношению к каждому старшему по возрасту человеку). По отношению к князьям оно соблюдалось независимо от возраста…
Так вот, князья Тохтамышевы в своей заносчивости и тщеславии дошли до того, что заставляли поворачивать и следовать за ними по нескольку верст тяжело груженные арбы крестьян.
В конце XVII или начале XVIII века, по сведениям Я. Потоцкого, в Кабарде произошло уничтожение княжеского семейства Чегенукхо. «Генеалогия говорит единственно, что семейство было уничтожено по причине своей гордости: но вот что по этому поводу сохранилось в преданиях. Главы этого семейства не допускали, чтобы другие князья садились раньше их. Они не разрешали, чтобы лошадей других князей поили водой тех же речек или, как минимум, выше по течению того места, где поились их собственные лошади. Когда им хотелось вымыть руки, они приказывали молодому князю держать перед ними таз. Они считали выше своего достоинства посещать «поки», или собрания князей. И вот что из всего этого вышло. На одном из таких всеобщих собраний они были осуждены на уничтожение.
Судьи взяли на себя роль исполнителей приговора, ими же вынесенного» [21, с.230–231].
В «Кратком историко-этнографическом описании кабардинского народа», составленном в 1784 году, об этом же событии сообщалось: «Поколение же сие было в Кабарде во особливом уважении. Старший из оного составлял род самовластного владельца, но в конце прошлого века по ненависти к нему других князей, не терпя его гордости, учинен был заговор, и истребили сие колено даже до младенца» [8, т.2, с.359–360].
Особенностью менталитета черкесов было уважение личного достоинства и личной свободы и связанный с ними ярко выраженный индивидуализм. Это, по-видимому, было одной из причин того, что демократизм был в высшей степени характерен для их политического устройства, и здесь было мало предпосылок для установления тирании или диктатуры. Этот демократизм проявлялся даже в военной сфере. В частности, Ф.Ф. Торнау по этому поводу писал: «По черкесским понятиям... мужчина должен обдумывать и обсуживать каждое предприятие зрелым образом, и если есть у него товарищи, то подчинять их своему мнению не силою, а словом и убеждением, так как каждый имеет свою свободную волю» [22, 1991, № 2, с. 15].
Несмотря на существование развитой сословной иерархии, чинопочитание в высшей степени претило свободному духу черкесов. Один из героев рассказа А.-Г. Кешева неприятие этого, образно выражаясь «падишахства», выразил следующим образом: «Достоинство и хорошее происхождение везде в почете – против того и спора нет, но ни в каком случае не должно им поклоняться, сносить от них всякие обиды. Дворянский обычай указывает каждому черкесу приличное ему место, дает знать, что можно ему делать и чего нельзя. Тому нет места между адыгами, кто захочет стать выше всех, кто пожелает поставить волю свою законом для других. Такого человека всякий заметит, всякий будет стремиться как бы подрезать ему крылья. И будь он силой равен хоть грому, имей на плечах своих сто голов, рано или поздно, а сломит себе шею» [9, с. 148–149].
В понятие «вежливость» входили такие нормы Уэркъ Хабзэ, как запрет на ругань, брань, рукоприкладство и другие формы проявления вражды, достойных, по мнению уорков, только плебеев [4, с. 99].
Это правило нашло отражение в народной пословице: «Хьэ джафэ банэркъым, уэркъ хъуанэркъым» – «Гончая не лает, дворянин не ругается». С. Броневский сообщает: «Черкесы грубых и ругательных слов не терпят; в противном случае князья и уздени равного себе вызывают на поединок, а незнатного человека нижней степени или простолюдина убивают на месте. Кабардинцы всегда наблюдают в обращении между собою вежливость, чинопочитанием соразмеряемую; – и сколь ни пылки в страстях своих, стараются умерять оныя в разговоре...» [6, с.132].
Более того, по свидетельству Хан-Гирея, «достойно замечания то, что все эти обряды вежливости соблюдаются и тогда, когда князья и дворяне друг друга ненавидят, даже и тогда, когда они бывают явные враги, но ежели им случится встретиться в таком месте, где законы благопристойности удерживают их оружие в бездействии, например, в доме князя или дворянина, в присутствии женщин, на съездах дворянства и тому подобных случаях, где приличия воспрещают обнажить оружие, и самые враги остаются в границах вежливости и даже оказывают нередко друг другу разные услужливости, что называется дворянская (то есть благородная) неприязненность или вражда, но затем эти враги являются самыми свирепыми кровопийцами там, где они могут свободно обнажать свое оружие, и тем более вежливость их делает им честь, и народ питает к ним большое за то уважение» [25, с. 277].
Не только брань или ругань считались неприличными, но и даже разговаривать на повышенных тонах, поддавшись эмоциям, было для представителей высших сословий непозволительным. «Черкесский дворянин бравировал своей вежливостью, – писал Н. Дубровин, – и стоило только разгорячившегося узденя, забывшего приличие и вежливость, спросить: ты дворянин или холоп? – чтобы, напомнив его происхождение, заставить его переменить тон из грубого в более мягкий и деликатный» [7, с. 177].
Болтливость также считалась неприличной, особенно для князя. Поэтому при приеме гостей «всегда один из дворян должен был занимать гостей разговором, потому что самому князю декорум не позволял, чтобы он много говорил» [5, с. 518].
Темиргоевские князья ввели даже следующее обыкновение: «...они вообще при важных переговорах с соседними ли народами или во время распрей междоусобных, сами не входят в словопрения, а их дворяне, которым вверяют дела, объясняются в присутствии князей». Хан-Гирей называет это обыкновение прекрасным, «ибо оно, удерживая тяжущиеся лица, так сказать, от исступления, в которое нередко впадают при сильных прениях, сохраняет тишину на съездах» [25, с. 175].
К понятию «вежливость» можно отнести и такое качество, как скромность. Н. Дубровин писал: «Храбрые по природе, привыкшие с детства бороться с опасностью, черкесы в высшей степени пренебрегали самохвальством. О военных подвигах своих черкес никогда не говорил, никогда не прославлял их, считая такой поступок неприличным. Самые смелые джигиты (витязи) отличались необыкновенной скромностью; говорили тихо, не хвалились своими подвигами, готовы были каждому уступить место и замолчать в споре; зато на действительное оскорбление отвечали оружием с быстротою молнии, но без угрозы, без крика и брани» [7, с.85].
Действительно, у черкесов бытует много пословиц и поговорок, прославляющих скромность и порицающих хвастовство: «Щхьэщытхъурэ къэрабгъэрэ зэблагъэщ» – «Хвастун и трус – родственники», «ЛIы хахуэр утыкум щощабэри, лIы щабэр утыкум щокIий» – «Храбрый муж становится на людях мягкий (ведет себя скромно), трусливый на людях становится крикливым».
«Уэркъ ищIэ иIуэтэжыркъым» – «Дворянин не похваляется своими подвигами». Особенно неприличным считалось, по черкесскому этикету, хвалиться своими подвигами в присутствии женщин, что нашло отражение в пословице: «ЛIым и лIыгъэр лэгъунэм щиIуатэркъым» – «Мужчина не распространяется о своих деяниях в обществе женщин». По мнению черкесов, о храбрости человека должны говорить люди, но не он сам: «УлIмэ, уи щхьэ ущымытхъу, уфIмэ, жылэр къыпщытхъунщ», «Если ты мужчина – не хвались, если ты хорош – люди тебя похвалят».
Право увековечения и прославления подвигов героя принадлежало исключительно народным певцам – джегуако. Как правило, это делалось после смерти героя сочинением в его честь величальной песни. Когда дворянина просили рассказать о каком-нибудь событии, то он, по обычаю, в своем повествовании старался опустить те места, в которых сообщалось о его действиях в данной ситуации или же, в крайнем случае, говорил о себе в третьем лице, дабы его не заподозрили в нескромности. Вот что сообщает об этом знаток адыгского фольклора Зарамук Кардангушев: «В старину черкесы считали позором, когда о свершенном человек говорил: «со мной случилось», «я сделал». Это было непозволительно. «Я ударил», «я убил» и т.д. – настоящий мужчина о себе никогда не скажет. В крайнем случае, если ему придется рассказывать о каком-нибудь случае, он скажет: «В руке находящееся ружье выстрелило – мужчина упал». Вот так он будет рассказывать, как будто его дела в том нет, и все произошло само собой».
В апреле 1825 года царскими войсками был уничтожен аул беглого кабардинского князя Али Карамурзина. Когда князя Атажукина Магомеда (Хьэт1охъущокъуэ Мыхьэмэт 1эшэ) попросили рассказать, каким образом он отомстил одному из виновников гибели аула предателю Шогурову, он ответил кратко: «Ержыбыжьыр гъуэгъуащ, Шоугъурыжьыр гъуэгащ» – «Ереджиб* старый прогремел, Шогуров подлый заревел» [27, с.29] (*Ереджиб – ержыб – марка кремневого кавказского ружья, названная по имени мастера.).
3. Мужество. Понятие «мужество» включало в себя такие положения, как:
– Храбрость. Это качество было обязательным для уорка, оно было неразрывно связано с его статусом.
Трусость, в свою очередь, несовместима с положением свободного человека, а тем более дворянина. Если трусость проявил крестьянин, то за это его безусловно осудили бы, но ниже занимаемого им в социальной иерархии места его нельзя было опустить. В отличие от него уорк, проявивший трусость, лишался дворянского звания. Рыцарь, уличенный в трусости, подвергался гражданской смерти, которую, как нам сообщил Хасан Яхтанигов, адыги обозначали термином «унэ дэмыхьэ, хьэдэ имых» (букв.: к кому не входят в дом, в чьих похоронах не участвуют). С таким человеком переставали общаться друзья, ни одна девушка не вышла бы за него замуж, он не мог принимать участие в народных собраниях и вообще в политической жизни своего народа, общины.
Для всеобщей демонстрации народного презрения в старину, по свидетельству Ш. Б. Ногмова, «уличенных в трусости выводили перед собранием в войлочном безобразном колпаке для посрамления и налагали пеню ценою в пару волов» [18, с. 66].
По другим данным, этот колпак носила мать провинившегося, пока он каким-либо подвигом не искупал своей вины. Этот войлочный «колпак труса» назывался пIынэ. В фольклоре упоминается также специальное платье – къэрабгъэ джанэ (рубашка труса), которое выполняло аналогичную функцию.
Воин, проявивший трусость, мог искупить свою вину перед обществом только свершением подвига или же своей смертью. До этого же времени вся его семья пребывала как бы в трауре. Жене опозоренного воина окружающие выражали сочувствие, в знак которого высказывалось благопожелание: «Уи лIым и напэр тхьэм хужь ищIыж» – «Честь твоего мужа бог да восстановит» [4, с.54].
– Твердость и хладнокровие. Это положение подразумевало, что уорк в любой ситуации должен был сохранять самообладание, быть невозмутимым, никогда не поддаваться панике и страху. Сохранилось фольклорное свидетельство о том, как уорки Кармовы были понижены в сословной иерархии переводом из первостепенных дворян (дыжьыныгъуэ) в сословие второстепенных дворян (беслъэн уэркъ). Вот что фольклор сообщает об этом: «Къармэхэ жьындум къигъащтэри, лIакъуэлIэшым къыхадзыжащ» – «Кармова сова испугала, за это из тлекотлешей его исключили» [1, с.84].
Хотя фольклорная версия носит больше анекдотический характер и скорее всего не является исторически достоверной, тем не менее такая постановка любопытна сама по себе. Действительно, согласно историческим свидетельствам и некоторым фольклорным данным Кармовы были дворянами 1-й степени, но не тлекотлешами, а деженуго, и действительно были переведены в сословие второстепенных дворян. Причиной же послужило то, что они отказались убить находившихся у них на постое крымских воинов и помогли им бежать во время их всеобщего избиения. Кармовы не сделали этого не из трусости, а по причине родственных отношений, в которых они состояли с крымскими ханами. Одна из их дочерей, как сообщают предания, была замужем в Крымском ханстве. После разгрома и уничтожения крымско-татарского войска на народном собрании кабардинцы и приняли, по всей видимости, это решение.
– Терпеливость и выносливость. Эти качества воспитывались в дворянине с раннего детства. Истинный рыцарь-уорк должен был быть сильнее своих естественных человеческих слабостей. Считались позором и подвергались осуждению жалобы на усталость, недомогание, холод, жару, голод и даже всякое упоминание о вкусной и здоровой пище [4, с.101].
У черкесов существует много преданий, описывающих и восхваляющих стойкость и терпеливость. Так, говорят, Андемыркан, начавший наездническую жизнь с 15 лет, имел следующее обыкновение: когда ему выпадало быть в карауле или стеречь лошадей, он даже зимой, в самый лютый мороз, проводил всю ночь стоя на одном месте и не смыкая глаз. За это ему дали прозвище Чэщанэ – Башня.
Одним из первых достоинств молодого человека у черкесов считались стойкость и терпеливость в перенесении страданий. «Равнодушие, с которым они переносили боль, доходило до такой степени, – писал Н. Дубровин, – что в этом случае легко было узнать между ними европейца, который мог быть столько же бесстрашен, как и черкес, но никогда не мог сравниться с ним в терпеливости» [7, с. 88]. Об этом свидетельствовал и А. Фонвиль – европеец, непосредственный участник и очевидец военных действий на Северо-Западном Кавказе в 1863–1864 годах. Он, в частности, писал: «Страдания от ран черкесы переносили с необыкновенною твердостью; даже тяжело раненные не выражали громко своих страданий, стараясь показать вид, что они ничего не чувствуют; они без малейших предосторожностей предавались своим обычным работам, и на предложение наше не утруждать себя и отдохнуть, они всегда отвечали, что это ни к чему не может послужить и что они гораздо лучше сделают, так как им уже суждено от бога умереть, если они не будут идти против его предопределения» [24, с. 386].
Альтруизм – пренебрежение собственными интересами – был присущ отдельным положениям уэркъ хабзэ. Этот принцип можно проиллюстрировать на конкретном историческом примере, описанном Хан-Гиреем. В позднее осеннее время партия наездников была застигнута в Донских степях сильным бураном. Вдруг ударили сильные морозы, и наездники, большинство из которых было легко одето, испытывали жестокие муки. «Наездники не вдруг решили бросить добычу и спасаться: они старались превзойти друг друга в твердости и терпении, гнали захваченных лошадей, но бедные животные кружились, толпились в кучу и их принуждены были бросить. Пока у черкесов были седла, они могли еще хоть раз в сутки согревать себя огнем от зажигаемых арчаков; но когда и это спасительное средство исчезло, когда мороз и метель увеличились и уже не одного товарища недосчитывались, или замерзшего, или бежавшего, в надежде на свою лошадь и теплую одежду...» [26, с.196].
Семь человек из партии спаслись и, вернувшись на родину, рассказали о страдальческой кончине своих товарищей. Те же, кто бежал, оставив своих спутников, покрыли себя позором. Последними были нарушены принципы уэркъ хабзэ, а именно:
– принцип, «повелевающий уступить последнее более нуждающемуся» [26, с.196];
– принцип, предписывающий делиться со своими товарищами (спутниками) всем, что «приобретено вместе, дурно ли, хорошо ли оно» [3, с.154].
Альтруизм уэркъ хабзэ проявлялся даже в таких простых ситуациях, как прием пищи, и здесь, по поведению и действиям человека, легко было отличить дворянина. Допустим, перед кем-либо поставили и предложили отведать разделанный арбуз. Только по тому, какую часть взял тот или иной человек, можно было определить его социальное происхождение. Если кто-то выбрал середину арбуза, что вполне естественно, так как эта часть более вкусная, то об этом человеке сразу же можно было сказать, что он простолюдин или плохо воспитан. Дворянин, если ему предложат выбирать, никогда не возьмет себе лучшую часть, будь то арбуз или куски мяса, а будет брать с краю, то, что ближе к нему (инф. М. К. Шопаров).
Следование принципам дворянской чести требовало от уорка умения контролировать свои естественные эмоции и чувства. В этом смысле любопытно отношение черкесских рыцарей к женщине и любви вообще. С одной стороны, они по-рыцарски превозносят женщин, выполняют их желания, совершают ради них подвиги, дабы добиться их расположения, а с другой – они чрезвычайно сдержанны в проявлении чувств к противоположному полу, более того, они организуют свою жизнь так, чтобы быть как можно реже под их «расслабляющим» влиянием.
Своеобразное отношение черкесов к слабому полу выразил один известный своим мужеством и подвигами наездник, который «на вопрос, почему он не женился на известной своей красотой девушке, отвечал: «Я не хочу, чтобы меня только по жене моей знали» [10, с.274].
Принадлежность к сословию уорков накладывала на человека много ограничений, обрекала на жизнь, полную тягот и лишений, проводимую в сражениях, набегах и поединках. О них в адыгских историко-героических песнях сказано: «Губгъуэ зи унэ, зауэ зи хабзэ» – «Поле чей дом, война чей обычай». Черкесский рыцарь-наездник, как отмечал А.-Г. Кешев, «постоянно жаждал приключений, опасностей, отыскивал их всюду, где только рассчитывал натолкнуться на них. Он не любил засиживаться дома, в своем околотке. Дым родной сакли, жена, дети, родные – все это, по его понятиям, было создано нарочно для искушения его железного духа коварными обольщениями, для того, чтобы опутать слабое сердце заманчивыми узами любви, нежности и ласки. Чувствуя всю опасность подобной обстановки для своей репутации, он избегал ее всеми силами, старался почаще отрываться от нее. Он сознавал себя больше человеком и мужем, когда изголовием служило ему вместо мягкой подушки жесткое седло, постелью бурка, когда вместо искорок, поднимающихся сквозь широкое отверстие трубы от костра на родном очаге, его взор следил за таинственным течением светил по необъятному своду неба» [9, с.226].
4. Простота. Уэркъ хабзэ среди прочих ограничений исключало стремление к роскоши, жажду наживы, любовь к комфорту, сооружение благоустроенных жилищ.
В одном из рассказов А.-Г. Кешева приводится нетипичный, даже для второй половины ХIХ века, тип черкесского князя. Этот князь был достаточно богат, но совершенно не пользовался уважением в своей среде из-за своего равнодушия к наездничеству и военной славе. Дом же его, вопреки обычаям и по черкесским понятиям, был наполнен чрезмерной роскошью. «Если справедливо поверье, – говорится в рассказе, – будто души умерших по каждым пятницам витают в сакле потомков, то я уверен, что предки князя с глубоким негодованием отказались бы от подобного путешествия. Так много было в сакле его вещей, невидимой цепью оковывающих железную мощь черкесского духа» [10, с.279].
П. С. Потемкин, описывая в 1784 году быт кабардинцев, сравнивал его с образом жизни древних спартанцев. «Рыцарство есть предмет славы каждого,– писал он, – и роскошь еще не вкралась в сердца этого народа. Злато и серебро ставят они ни во что, или за весьма мало, напротив того всякие доспехи и оружие ставят за драгоценное» [8, т.2, с.361].
Уэркъ Хабзэ – Кодекс чести черкесского дворянстваПо мнению черкесов, для того, чтобы сохранить честь, человек должен быть свободен. Зависимость или чрезмерное пристрастие к чему-либо (богатству, спиртному, женщинам и т.д.) рано или поздно приведут человека к потере чести. В то же время черкесы не были ханжами и придерживались того правила, что мужчина, образно выражаясь, может все испробовать, но не должен ни к чему пристраститься. Потому считалось предосудительным молодым людям увлекаться спиртным, частыми застольями, азартными играми и т.д.
В основе привилегированного положения черкесских князей и дворян лежала их узкая военная специализация и превосходство в военной сфере. Черкесские князья и дворяне должны были быть гарантами национальной независимости, поэтому сам народ не хотел, чтобы они занимались чем-либо кроме войны и военных предприятий. Именно с этим, видимо, был связан запрет на роскошь и занятие торговлей, существовавшие в Черкесии для высших сословий.
Хан-Гирей по этому поводу писал: «Конские заводы, равно и овцеводство, могли бы приносить значительные доходы владельцам, об них пекущимся... если бы народный предрассудок, ко вреду края так сильно вкоренившийся, позволял высшему классу продавать лошадей и вообще скот, но так как от торговых оборотов извлекать себе пользы почитается постыдным для высшего класса, то доходы от хлебопашества и скотоводства ограничиваются обеспечением семейств князей и дворян... Из... этого описания, кажется, ясно видим, сколько доходы князей... в сущности маловажны, но тем не менее они, не зная другого недостатка, кроме важнейших необходимостей в жизни, не ища ничего, кроме известности в наездничестве, похвалы народа, и мечтая о важности своего происхождения, довольны своим состоянием...» [25, с.254–255].
5. Правдивость. В это понятие входило прежде всего такое положение Уэркъ Хабзэ, как верность данному слову. Не сдержать обещания считалось поступком, роняющим честь и потому недопустимым для дворянина. У черкесов есть много пословиц, посвященных этому: «Уэркъ и псалъэ епцIыжыркъым» – «Дворянин верен данному слову»; «УлIмэ улIэнуми уи псалъэр гъэпэж» – «Умри, но слово сдержи»; «Уэркъ и пIалъэ епцыжкъым» – «Дворянин верен назначенному сроку».
Дабы не уронить честь, рыцарь должен быть осторожным: давать слово кому-либо «должно с полной уверенностью, что сдержишь его» [9, с.149].
Хитрость, лесть, раболепство – все это могло быть свойственно людям несвободным, но никак не дворянину. Хан-Гирей в связи с этим сообщает: «По их мнению, хвалить человека в глазах его есть гнусное лицемерство. Постоянство в поведении и твердость в данном слове почитают величайшими достоинствами человека. Напротив того, двуличие – гнуснейшей низостью» [25, с.278].
6. Человечность. Это качество для рыцаря считалось таким же обязательным, как и храбрость. Более того, по мнению черкесов, эти два качества взаимосвязаны и не могут существовать друг без друга.
Чувство личной уверенности в жизни, вес и уважение в обществе человеку давали не одна грубая физическая сила и храбрость, а прежде всего соблюдение норм Адыгэ Хабзэ. В системе принципов Адыгэ Хабзэ понятие «человечность» занимало одно из ключевых позиций.
Физическая сила, храбрость, умение в совершенстве владеть оружием – все это необходимо рыцарю, чтобы защитить свою честь и честь окружающих, нуждающихся в его защите и покровительстве. К тем людям, которые пренебрегали принципами человечности и делали из силы культ, черкесы относились с презрением. Обычно таким людям говорили: «Выри лъэщ дыдэщ, ауэ къаубыдыри щIащIэ» – «Бык очень силен, однако его ловят и запрягают».
Адыгское дворянство, как отмечал А.-Г. Кешев, «не довольствовалось, однако, репутацией воина бесстрашного, смелого, предприимчивого, испытанного всякого рода лишениями и невзгодами, но метило гораздо дальше, добивалось вместе с тем славы благородного, великодушного рыцаря» [9, с.223].
Человечность обязывала щадить самолюбие окружающих, помогать страждущим, особенно сиротам, вдовам, старикам. Смысл Адыгэ Хабзэ – поддержание личного достоинства человека. Поэтому им осуждается унижение человеческого достоинства, произвол сильного над слабым. Считалось неприличным оскорблять или же говорить на повышенных тонах с людьми пусть даже низкого социального статуса [4, с.100].
Настоящий рыцарь должен был не только сам проявлять к людям гуманность, но и защищать каждого, кто просил о помощи и нуждался в ней.
«Справедливость требует сказать...– писал Хан-Гирей,– что бескорыстное соблюдение приличия производит иногда у черкесов поступки истинно великодушные. Молодой дворянин, или какого ни было бы звания воин, готовый пожертвовать собой для славы, догоняет неприятелей, сделавших неожиданный набег, и, несмотря ни на число их, ни на опасность, бросается на них, дерется и получает смерть или тяжелую рану. В случае смерти его, первый благородный человек, нашедший тело, по предании его земле на свой счет совершает все, что религия предписывает родственникам покойного оказывать его памяти. Если он находит его раненого, то берет его к себе, содержит самым лучшим образом, платит врачу, который пользует его, и наконец, по выздоровлении дарит ему прекрасную лошадь со всей конской сбруей и полное на одного человека вооружение, даже одежду, и все делает из одной чести, не имея в виду никакого вознаграждения, кроме похвалы народной» [26, с.176–177].
Таким образом, не только жажда военных подвигов привлекала черкесов, но и стремление прославить свое имя добрыми делами также было для них весьма характерно. Хан-Гирей в одном из записанных им черкесских преданий рассказывает об одном дворянине, для которого вышеуказанная особенность была очень характерна.
Этот дворянин, по имени Ногозий, был из старинного бжедугского рода Хакуи, которому принадлежала почетная обязанность знаменосцев. Как и все члены этого рода, Ногозий отличался храбростью и отвагой. Но кроме этого, писал Хан-Гирей, «какая-то непостижимая жажда сделаться чем-нибудь известным не давала ему покоя! Встретит ли, бывало, аробников, завязших в болоте, он бросится к ним на помощь; остановится ли обоз во время переправы через реку, на берегу которой он жил, он спешит к ним,– нередко переплывает реку даже в самое позднее время осени, когда поверхность ее была уже покрыта плавучими льдинами; встретит ли поблизости торговых людей, приглашает их к себе и делает им неожиданные подарки. И всякий раз после таких услуг он говаривал: «Знаете ли вы человека, который для вас трудился с таким усердием? Если нет, так знайте же, что меня зовут Ногозием, и когда возвратитесь к себе, рассказывайте обо мне всем, кого ни встретите, больше мне ничего не нужно!» Веселые, остроумные шутки, сопровождавшие его услуги, придавали им еще большую цену и предохраняли его от насмешек, которым хвастливые люди обыкновенно подвергаются» [26, с.254–255].
7. «Сладкий язык», как образно называли черкесы ораторское искусство, был не менее необходимым в Черкесии качеством, чем храбрость. Во время народных собраний и третейских судов, по свидетельству Хан-Гирея, «нередко виноватый, обладая даром красноречия, обвиняет правого противника, от природы лишенного этого качества, необходимого в Черкесии, столь же как и самый меч...» [25, с.175].
Обучение искусству красноречия и рассуждения входило в курс воспитания юных дворян. Для этого аталыки водили своих воспитанников на народные собрания, военные советы и третейские суды, где они получали уроки ораторского искусства и знание народных обычаев. Кроме этого, дворянину вменялось в обязанность знание историко-героических песен, народного фольклора и преданий.
При рассмотрении рыцарского кодекса Уэркъ Хабзэ необходимо также указать на существование в нем двух специфических правил, сформулированных следующим образом: «Уэркъ здашэ щIэупщIэркъым» – «Дворянин не спрашивает, куда его ведут»; «Уэркъ хашэркъым» – «Дворянин чужой тайны не разглашает».
Первое означало, что дворянин должен был последовать, не требуя никаких разъяснений, за любым позвавшим его человеком, а тем более сеньором. Этим обычаем могли воспользоваться и враги, но в любом случае, дабы не быть заподозренным в трусости, ни один дворянин не отказался бы от подобного предложения. Когда уорка вызывали из дому днем или ночью, считалось позором не выйти или же выслать вместо себя кого-нибудь другого. Данный обычай нашел отражение в пословице: «Къоджэм кIуэ, уиукIынуми» –«Когда зовут – иди, если даже тебя убьют» [2, с.100].
Второе означало, что дворянин, ставший невольным свидетелем чужой тайны, ни под каким предлогом не мог ее разгласить. Яркий пример действия этого обычая содержится в старинной кабардинской песне и связанном с ним предании «Сетования Гудаберда Азепша сына».
По преданию, уорк Гудаберд сын Азепша стал невольным очевидцем того, как братья-уорки Тхапцевы убили князя Таусултанова. Вскоре разнеслась молва, что князя убил Гудаберд.
Чтобы не стать «хашэ», т. е. доносчиком, Гудаберд покинул родину, но не выдал настоящих убийц. Пробыв несколько лет на чужбине, в Крыму, но не найдя там пристанища, Гудаберд возвратился тайно в свой аул. Затем он пошел в дом князеубийц и спросил их, как быть ему дальше. Те задумали убить его. Узнав об этом, Гудаберд сбежал из дома убийц, проник в кунацкую рода убитого князя. Обычай не позволял хозяевам проливать кровь гостя, поэтому в кунацкой Гудаберд был под защитой обычая. Он снял со стены шичепшину* и спел собравшимся сложенную им песню (* Шичепшина (шьжIэпшынэ) – адыгский музыкальный инструмент, род скрипки). Он поведал в ней, не называя имен убийц, о своей непричастности к убийству князя и тем самым снял с себя все подозрения. Тем временем настоящие убийцы покинули аул [16, т.3, ч.2, с.363].
Согласно дворянскому кодексу чести женщины-дворянки, как представители привилегированного класса, также не должны были называть имени того, кто был повинен в каком-либо проступке. Так, например, в песне-плаче «Сетования лабинцев», повествующей о разорении царскими войсками аула князя Али Карамурзина, есть следующие слова: «Мы, как дворянки, не можем делать показаний насчет того, кто виноват: виноват тот, у кого горничная чернявая и косоглазая» [23, с.50]. Таким образом, они, не называя прямо имени (дабы не нарушить обычая), косвенным образом указали на одного из виновников разорения аула.
Неотъемлемой частью рыцарского образа жизни были поединки – следствие возникающих в среде высших сословий конфликтов, касающихся чести, а также неустанного соперничества в среде элиты. Однако это «соперничество не нарушало солидарности элиты как таковой, солидарности, распространявшейся на врагов, принадлежащих к элите» [19, с.84].
Черкесское понятие «дворянская вражда» (уэркъ зэбиикIэ) предполагало взаимное уважение противников с соблюдением всех этикетных норм. В этой связи примечательно предание, записанное профессором Джамалдином Коковым со слов знатока адыгского фольклора Абубекира Махмудовича Гукемуха: «Князья Атажукин и Коноков были во вражде. Ближайшая встреча должна была кровью определить сильнейшего и правого. К тому времени Коноков, будучи хаджретом, «переселенцем», жил на Кубани. Как-то Атажукину в один из походов (зекIуэ) довелось быть со своими спутниками во владениях Конокова, и пожелал он об этом известить хозяина, чтобы не упустить случай помериться силой. Коноков не замедлил со своим отрядом выехать навстречу Атажукину. Впереди всех с ружьем в руках на неоседланном коне мчался юноша, сын Конокова. Указав на стремительно приближающегося к князю Атажукину мальчика, слуга последнего, отличный стрелок, навел винтовку на него. Но Атажукин не велел стрелять, дабы не смешивать «кровь и молоко». Между тем тот подоспел и выстрелил в князя. В завязавшейся битве погибли и князь Атажукин, и двое сыновей Конокова. Трупы их были доставлены в аул Конокова. В кунацкой тела молодых княжичей положили на почетном месте, а убитого князя Атажукина – близко от входа.
Зайдя туда, княгиня Конокова без слез погладила по голове своих сыновей и сказала: «Вы достойно умерли, дети мои, не зря отдали свои молодые жизни». Повернувшись к трупу Атажукина, она добавила: «А князя перенесите на почетное место. Ведь он же гость здесь».
Славу рыцарю приносила не только победа, но и поведение в бою. Мотивация поведения включала уважение к противнику, собственное достоинство, гуманность. Весь этот комплекс предполагал предоставление сопернику по возможности равных шансов.
Например, если во время боя один рыцарь терял лошадь, то другой тоже должен был спешиться. Убитого соперника уорк должен был положить на спину, укрыть буркой и сообщить его местонахождение родственникам убитого. Если это было невозможно, его тело должно было быть предано земле [23, с.57].
Жажда подвигов, неуемное желание первенствовать возбуждали часто ревнивое отношение к подвигам и славе других рыцарей. Чужая слава не давала покоя черкесскому воину и часто становилась источником кровной вражды и поединков [4, с.85].
Хан-Гирей по этому поводу писал: «...прекрасные стремления к прославлению нередко заставляют черкесов делать с истинным самоотвержением добро и защищать невинность. Но эта благородная черта характера, к сожалению, часто обезображивается, так сказать, косвенными понятиями черкесов о славе: они нередко проливают потоки крови, подвергают свою жизнь опасности, и все это лишь для приобретения воинственной славы, не приносящей никакой пользы отечеству, отвергаемой богом и законами человечества» [25, с.293–294].
Именно слава погубила Андемыркана, как и многих других известных в истории Черкесии личностей. Так, например, в родословной кабардинских князей XVII века о смерти сына князя Темрюка Идарова сообщается: «А Мамстрюк добр был собою гораздо и дороден, и боялись ево многие в Кабарде, в зависти ево и убили» [8, т.1, с.385].
Как только, образно выражаясь, «на сцене» появлялась яркая личность, выдающаяся своими качествами, у нее тут же появлялось множество врагов, стремящихся оспорить известность. Поэтому черкесы считали, что у достойного мужчины должно быть много врагов. При этом у достойного человека должны быть достойные враги. Если перефразировать известную поговорку, то черкесы подходили к оценке личности человека по принципу: «Скажи мне, кто твой враг, я скажу тебе, кто ты» или же, выражаясь словами Ф. Ницше: «Вы должны гордиться вашими врагами: тогда успехи их будут и вашими» [17, с.41].
Так, герой преданий кабардинский князь Алиджуко сын Шолоха во время своих странствий по черкесским землям всегда после приветствия задавал один вопрос:
«Фи хэкум хэт ис бгъэныбжьэгъум ныбжьэгъу къыпхуэхъуну, бгъэбийми къобийжыфыну?» – «В вашей земле есть кто, если дружить, чтобы достойным другом был, если враждовать, чтобы достойным врагом был?» [8, с.339].
Вражда, по понятиям черкесов, носила элитарный, сословный характер. Официально враждовать могут люди одинакового социального происхождения. Любопытное обстоятельство относительно этого приводится в кабардинском предании, записанном адыгским просветителем К. Атажукиным. В нем, в частности, говорится, что когда князь узнал о любовной связи своей жены с его подвластным табунщиком, то решил обоих наказать. При этом другой князь, его друг, сделал ему замечание: «...соглашаясь с тем, чтобы жена... была наказана, решительно отверг, чтобы любовнику ее было сделано какое бы то ни было насилие, так как это могло означать, будто человек такого низкого происхождения может оскорбить его...» [3, с.206].
Соответственно, по понятиям черкесов, дуэли или поединки могли происходить только между людьми равного социального статуса. Дворянин не мог вызвать на поединок князя, а крестьянин дворянина. В таких случаях для защиты своей чести обиженная сторона имела право обратиться в третейский суд (хеищIэ).
Поединки обычно проходили без свидетелей, в поле, около какого-нибудь кургана. Поэтому выражение «Iуащхьэ пIалъэ» (Iуащхьэ – курган, пIалъэ – срок) имело терминологическое значение и означало вызов на поединок.
Как сообщается в старинной кабардинской песне «Сетования Боры Могучего», однажды ночью какой-то незнакомец вызвал старого дворянина Бору из дому и назначил ему «встречу на кургане».
«Борэжьу бзаджэ! – жеIэри зы къоджэ,
Къаджэ псоми сыдыщIокI,
Iуащхьэ пIалъэ къызет» –
«Бора, старый, злой,– говоря
вызывает меня кто-то,
Кто бы ни вызвал – всегда выхожу,
Встречу на кургане [он] мне назначает» [1, с.100].
В нартском эпосе поверженный наземь Сосруко, обращаясь за отсрочкой к Тотрешу, говорил: «Хьэрэмэ Iуащхьэ ди пIалъэщ...» – «Харама-курган – место нашей встречи...» [1, с.62].
Согласно фольклорным данным черкесам были известны несколько видов поединков. Обычно дворяне предпочитали драться верхом и спешивались только в том случае, если по причине полученных ран не могли держаться в седле [7, с.199].
Поединок проходил следующим образом: противники скакали верхом навстречу друг к другу, делали при сближении по одному выстрелу из ружей и в случае промаха начинали рубиться шашками. Такая форма поединка, как нам сообщил Хасан Яхтанигов, называлась «дохъутейтех» (дохъутей – ружейный чехол, тех – снимать).
Был известен и другой способ проведения поединка – «ЩIакIуэ кIапэ». При этом расстилали на земле бурку и становились на разные ее концы. Отсюда и название «ЩIакIуэ кIапэ» (щIакIуэ – бурка, кIапэ – конец). Поединок проходил на кинжалах, при этом нельзя было колоть, а только рубить. В случае если один из противников сходил с бурки, то другой имел право его заколоть. Один из противников мог на правах победителя снять с другого оружие как трофей. Так как лишиться оружия считалось большим позором, то обычно поединки заканчивались смертью одного из участников. Если же кто-то отказывался принять вызов, то тем самым он признавал себя побежденным и с ним могли поступить как с «убитым», т.е. отобрать у него лошадь и оружие [7, с.199–200].
Надо заметить, что оружие у черкесов само по себе являлось объектом почитания и многие правила этикета были порождены обычаем ношения оружия. Например, каждый уорк должен был знать и соблюдать следующие правила: при встрече на дороге мужчины должны были расходиться с правой стороны, так, чтобы их левая сторона (вооруженная) была обращена друг к другу. В таком положении неудобно выхватить шашку и нанести удар. Если навстречу шел человек и желал разойтись с левой, «неправильной», стороны, то он нарушал этикет, и его следовало опасаться.
В случае с женщинами мужчины поступали наоборот, так как женщины не представляли угрозы и не могли быть объектом нападения. С женщинами расходились по левую сторону. Во время беседы с женщиной нельзя было стоять к ней левым боком, показывая ей «вооруженную» сторону. Отходя от женщины, мужчина поворачивался налево, так, чтобы быть к ней правым боком.
Если двое всадников ехали вместе в одном направлении, то младший занимал по отношению к старшему левую, менее защищенную сторону. Если же спутников было трое, то порядок изменялся: старший находился в центре, следующий по возрасту или положению занимал левую сторону, самый младший находился справа. Такая схема также имела скрытый смысл. Если младший по поручению старшего отлучался, то левая, более уязвимая, сторона у старшего оставалась закрытой, а правую он контролировал сам. Если всадник встречал в пути другого, едущего с ним в одном направлении, то необходимо было поступить следующим образом: догнав его, чтобы не вызвать опасений, подъехать к нему не с левой (незащищенной), а правой стороны. Если спутник оказывался старше, после приветствия он занимал левую сторону.
Из этого правила было одно исключение: если один из всадников был «гость», т.е. не был жителем той местности, по которой ехал, а встретившийся или сопровождающий его был жителем этих мест, то последний – будь он даже старше возрастом – занимал левую сторону, как бы оберегая гостя. Как только они выезжали за пределы той местности, младший по возрасту всадник должен был занять положенное ему место, т.е. левую сторону.
Каждый дворянин должен был соблюдать правила обращения с оружием: например, его нельзя было без достаточно веской причины обнажать. Обнажить оружие, угрожая им, и не применить его считалось большим позором. Его нельзя было направлять в сторону человека (особенно огнестрельное). При передаче холодное оружие нельзя протягивать клинком вперед. В то же время считалось неправильным протягивать кому-то оружие рукоятью вперед с клинком, обращенным в свою сторону. Неосторожное или неуважительное отношение к чьему-либо оружию воспринималось как оскорбление. Например, так отнеслись бы к действиям человека, взявшего без разрешения хозяина оружие с тем, чтобы его рассмотреть, или же, посмотрев его, не положившего его аккуратно на место, а небрежно бросившего. Таким же оскорблением было бы, если кто-то оттолкнул от себя чье-то оружие, если оно ему мешало, вместо того, чтобы попросить об этом его владельца.
Рыцарский кодекс Уэркъ Хабзэ представлял собой дальнейшее развитие и концентрированное выражение общечеркесского кодекса Адыгэ Хабзэ. Свод правил и принципов, содержащихся в нем, апеллирует к таким категориям, как чувство личного достоинства, уважение и внимание к людям, мужество, честь, правдивость. Соблюдение кодекса Уэркъ Хабзэ в полном объеме требовало от человека постоянных усилий в самосовершенствовании, сопряженных с различными ограничениями и борьбой с собственными слабостями. Недаром черкесы сравнивали путь совершенствования в Хабзэ с трудным, долгим подъемом в гору: «Уэркъыгъэ дэгъэзеигъуэ кIыхьщ» – «Рыцарство – долгий (трудный) подъем». Причем, как считали черкесы, пределов в совершенствовании не было. Народная пословица гласит: «Акъылым уасэ иIэкъым, гъэсэныгъэм гъунэ иIэкъым» – «Ум не имеет цены, а воспитанность пределов».
Хотя рыцарский кодекс Уэркъ Хабзэ был очень требователен к своим носителям, и соблюдение его было сопряжено со многими неудобствами, он гарантировал человеку защиту его чести, уважение окружающих и высокое положение в обществе. Недаром черкесы говорили: «Уэркъ бгы задэщ» – «Рыцарство – неприступная скала». Дворянин в черкесском обществе не столько должность, сколько образ жизни, причем образ жизни настолько привлекательный, что все остальные слои общества смотрели на него, как на образец для подражания.
Черкесское общество было по своему характеру традиционалистского типа, т. е. большая часть общественной жизни здесь регулировалась не государственными учреждениями и законами, а общественными институтами и обычаями. Этикет и обычаи регулировали все стороны жизни, успешно компенсируя отсутствие у черкесов развитых государственных институтов. На это обращали внимание многие европейские авторы, побывавшие в Черкесии. Англичанин Джеймс Белл сообщал в связи с этим: «Общественное мнение и установленные обычаи – вот что, кажется, является высшим законом в этой стране; в общем, я могу только поражаться тем порядком, который может проистекать из такого положения дел. Немногие страны, с их установленными законами и всем сложным механизмом правосудия, могут похвалиться той нравственностью, согласием, спокойствием, воспитанностью – всем тем, что отличает этот народ в его повседневных взаимных сношениях» [5, с.479].
Другие авторы, в частности Теофил Лапинский, также приводят аналогичные свидетельства. Последний не мог скрыть своего удивления от той крепкой и строгой социальной организации общества, которую он встретил в Черкесии, несмотря на отсутствие здесь централизованной государственной власти с ее атрибутами. «Когда вступаешь на землю свободной Абазии* (* В своей книге Лапинский часто называет Черкесию Абазией, а ее жителей абазами), то сначала не можешь понять, – писал он, – каким образом народ, у которого почти каждый ребенок носит оружие, который не имеет писаных законов, исполнительной власти... может не только существовать, но еще... и сохранить свою независимость.
Причина этому – крепкая социальная организация народа, опирающаяся на национальные традиции и обычаи, которая не только охраняет личность и имущество каждого, но также делает трудными и почти невозможными все физические и моральные попытки к покорению страны» [12, с.76].
Черкесский этикет – Адыгэ Хабзэ и созданный на его основе рыцарский кодекс Уэркъ Хабзэ мы считаем культурной моделью, возникшей под сильным влиянием военизированного быта, характерного на протяжении длительного периода времени для общественно-политической жизни Черкесии. Черкесы, в силу особенностей исторического развития, не достигли большого прогресса во многих областях материальной и духовной культуры. В частности, у них не получили развития такие сферы, как письменность, литература, живопись, архитектура, градостроительство и некоторые другие. К тому же их общественный строй, застывший на стадии феодализма, отличался консервативностью и застойным характером. Тем не менее черкесы создали свой этикет, который можно считать значительным культурным достижением.
Дореволюционный адыгский просветитель А.-Г. Кешев отмечал это в одной из своих статей: «Условиями исторической своей жизни и географическим положением занимаемой ими страны все кавказские горцы призваны были развить исключительно начала военно-республиканских обществ, и все они, до известной степени, выполнили свою задачу. Но ни у одного из них военно-аристократические учреждения и воинственный дух не выработались в таких определенных чертах, не были доведены до такой полноты и совершенства, как у адыге. Племя это может быть названо по справедливости творцом и первым распространителем духа рыцарства среди прочих кавказских туземцев. Дух этот лег в основание его политического, общественного и домашнего быта. Им проникнуты насквозь его нравы и обычаи.
В этом отношении адыги далеко опередили другие кавказские племена, для которых имя храброго воина составляло конечную цель стремлений. Этим племенам недоставало величия и изящества, которыми запечатлен весь строй жизни адыгского общества. Их обычаи проще и патриархальнее адыгских, что нужно приписать отчасти демократическому устройству большей части этих племен. Политическая же организация адыгского племени была по преимуществу аристократическая. Даже те отрасли его, которые не имели среди себя сословия князей, как, например, шапсуги и абазехи, по характеру общественного и домашнего своего устройства были почти такими же аристократами, как кабардинцы, темиргойцы, беслинейцы и пр.
В жизни большинства кавказских горцев мы не встречаем тех многосложных, в высшей степени щепетильных отношений, условных приличий торжественности и принужденности, которыми опутано было общество адыгов. Так называемый черкесский дворянский обычай (уорк-хабзе) ни в чем не уступал известным десяти тысячам китайских церемоний.
Все это показывает ясно, что адыги не остановились, подобно своим соседям, на степени обыкновенного военного общества, но развили свои воинственные наклонности до идеальной тонкости, до настоящей виртуозности, воплотили принцип военно-аристократических свободных учреждений в живые, привлекательные формы и возвели их в целую, стройную систему» [9, с.222–223].
Для созданной черкесами культурной модели были характерны определенная ограниченность и одностороннее развитие. Это нашло отражение и в такой области культуры, как песенный фольклор. А.-Г. Кешев в связи с этим отмечал: «Если же песня их не пошла далее первоначальной формы эпоса, не сделалась лирической, сатирической, эротической, обрядовой и бытовой, то причину тому надо искать не в неподвижности самого народа, а скорее в слишком одностороннем развитии его военно-аристократического духа, в ущерб всем другим сторонам жизни, в гордом презрении ко всему, что не подходило под неизменный идеал наездника-героя. Занятая исключительно одними наездниками, черкесская песня обошла всё, не входившее в круг их действий. Она как будто и не подозревала, что есть чувства, желания, стремления, страсти, заставляющие самые мужественные сердца волноваться не менее сильно, чем звон оружия, ржание коней и шум битвы.
К самым законным, естественным влечениям души, к нежнейшим привязанностям сердца, к теснейшим узам крови и любви,– словом, ко всему, что составляет для человека неисчерпаемый источник наслаждения и муки, песня отнеслась с суровым пренебрежением, потому что черкесские герои, вырубив, если можно так выразиться, оригинальную теорию о жизни и назначении человека, смотрели на все это как на врожденные слабости человеческой природы, над которыми обязан восторжествовать всякий желающий именоваться настоящим мужчиной. Вот почему в старых черкесских песнях не встречается ни одного куплета чисто любовного содержания.
Если внутренний мир души и нежные ощущения сердца не нашли себе таким образом достаточного отголоска в черкесской песне, то не более посчастливилось в ней и так называемому народному миросозерцанию. Черкес как будто инстинктивно сознавал опасность излишней чувствительности и наклонности к отвлеченным размышлениям для его сурового, воинственного призвания. Он как будто понимал, что, поддавшись однажды влечению сердца, сладкому обаянию нежных чувств, или дав полную волю пытливому уму, он не в состоянии уже был бы остаться тем, чем был и следовало ему быть, потому для избежания всякого соблазна он изгнал из своей жизни все, что грозило ослабить его крепкую натуру.
«Кто раздумывает о последствиях, тот не храбр» – вот правило, руководившее действиями адыгов, и, как мне кажется, очень ясно характеризующее взгляд... на мышление, как на силу, притупляющую природную энергию и предприимчивость духа. Только таким взглядом можно и объяснить себе, что черкесы, одаренные вообще от природы ясным умом, не чуждым даже некоторого философического оттенка, нарочно избегали всякого рода рассуждений, считая их приличными только одним старикам. Герои черкесских песен не рассуждают, а только действуют» [9, с.223, 232–234].
Говоря об определенной односторонности и ограниченности той системы, которая называлась уэркъ хабзэ, исследователи должны, во-первых, учитывать принцип историзма, а во-вторых, иметь в виду, что любая система, претендующая на действенность и эффективность, изначально предполагает определенную ограниченность, заключающуюся в усилении отдельных элементов за счет других, менее актуальных и ункционально значимых в данный исторический промежуток времени.
А. С. Мирзоев
Источник: http://www.natpressru.info/index.php?newsid=9200