Девочка моя, угостите меня чаем… Из жёлтой чашки - солнечной такой, тёплой… Или это кружка?) Да без разницы, что это. Главное, чтобы её края обжигали губы, передавая Ваше тепло, а чай был ароматным, вкусным, словно поцелуй прекрасной женщины.
Хотите, я расскажу Вам сказку? Я ведь Странник. Некоторые думают, что от слова «странный» походит моё имя (иногда я и сам думаю, что это не так уж далеко от истины), но большинство понимает, что всё-таки в основе лежат странствия. Ну, а коль странствия, то и интересного в них было немало, так что не на одно чаепитие нам рассказов хватит.
Что за напиток Вы мне приготовили, девочка? Этот цветок в нём - до чего красиво… И янтарная жидкость, словно слеза жёлтых хризантем… Голова кружится - то ли от этого чая, то ли от Вашей близости…
Ну хорошо. К сказке. Точнее, даже к сказанию. То, что я буду рассказывать, не придумано ведь. А рассказать я Вам хочу о встрече с богом любви. Правда, что он действительно бог, я понял позже. В первые минуты нашей встречи принял его за чудака.
Да и немудрено было. Я встретил его в пустыне. Шёл, изнывая от невыносимой жары, к манящей прохладе зелёного оазиса, который заприметил уже давно. Опасался, что пальмы развеются в иссушенном солнцем воздухе, но они по мере приближения только приобретали устойчивость, очистившись от дрожащей дымки марева. И вот когда до деревьев оставалось метров триста, не более, я заметил мужчину, что сидел…. у костра.
Костёр в пустыне, где песок накалён до 50 градусов!... Он обжигал мне ноги даже сквозь подошву сандалий, стоило только остановиться надолго. А мужчина сидел спокойно на этом жёлтом ковре, словно на лесной траве, и перебирал пальцами струны какого-то инструмента, похожего на лютню.
Он был странно одет. Белая туника, подхваченная золотым поясом, да золотая же лента на лбу. Открытые сандалии на ногах…. И лютня. Походил скорее на греческого бога, чем на путника, встреченного среди барханов.
Я подошёл к нему вплотную, а он всё не обращал на меня никакого внимания. Кого только не встретишь в пути! Добрых людей, злых… Мирных торговцев и воинов. Святых и разбойников. И нельзя встречать их только по одёжке да слепо верить в улыбки, а потому в широком рукаве у меня всегда скрывается острый кинжал - подарок одного из тех, кто был врагом, а стал другом. Но о той истории - в следующий раз. А пока что….
- День добрый! - поздоровался я с ним.
- Добрый, коль не шутишь - спокойно ответил он. - Присаживайся к костру.
- Спасибо за приглашение, но солнце так жарит, что огонь здесь явно лишний. Грейся, добрый путник. Я постараюсь не тревожить тебя. Отдохну в тени пальм.
- Как хочешь - ответ был совершенно равнодушным. Ему было явно не до меня. Пальцы всё так же перебирали струны, и в воздухе звучала еле слышная мелодия. Да и мелодия ли? Так, аккорды - нежные, лёгкие, иногда совпадающие, иногда звучащие врознь, но всё равно стремящиеся друг к другу.
Я успел искупаться в маленьком озерце, окружённом зелёной короной пальм, и высохнуть в такой желанной тени, а он так и не сдвинулся с места. Лёжа на траве, я наблюдал за ним сквозь прикрытые веки. Он словно вслушивался во что-то. Быть может, в музыку, что рождалась под
его пальцами? А ещё, казалось, всматривался во что-то. Был явно не здесь. Порой улыбался, иногда хмурился…. Аккорды становились всё более пронзительными, а мелодия - разорванной. Это уже даже трудно было назвать мелодией. Ещё немного - и музыка превратится в рвущую душу какофонию боли.
Вдруг он с досадой рванул струны, и они, прозвенев отчаянно в последнем крики, умолкли. Навсегда. А он отбросил лютню и, охватив руками колени, уставился в огонь.
Странно…. Я уже так давно наблюдал за этим человеком, а костёр, у которого он сидел, всё не гаснул. Горел ровным пламенем, словно кто-то постоянно кормил его отборными дровами. Но ведь никто к нему не прикасался! Да и поленьев рядом не было.
- Ну вот почему вы такие, люди? - заговорил он вдруг.
- Какие?
- Неумные. Слабые. Вечно чего-то боящиеся. То расплаты чёрт знает где и перед кем, то жены, то мужа, то начальства, а то «что скажут»…. Как же вы меня достали!
- А ты не такой? Не человек?
- Нет, я не такой. И я не человек.
- Кто же ты?
- Я - Бог. Амур. Слыхал о таком?
Конечно, слыхал. И с сумасшествием не раз сталкивался. Представления о Наполеоне как о мечте шизофреника - это весьма и весьма устаревший подход. К счастью, маньяк-француз уже не пользуется таким спросом, как столетие назад. Правда, и Амур не входит в десятку предпочитаемых идолов в палате № 6. Но почему бы этому мужественному красавцу не возомнить себя богом любви? Это говорит лишь о нестандартном мышления даже как для больного мозга да о знакомстве с греческой мифологией.
А был он действительно красив. Высокий, сильный… Рельефные ноги, бугры мышц на руках… В богатом мимикой живом, выразительном, несколько капризном лице сейчас легко читалось раздражение. Я не понаслышке знаю о неимоверной силе больных маниакально-депрессивным расстройством, когда они перебывают в фазе мании, а потому с благодарностью погладил лезвие кинжала. В случае чего лишним не будет.
- Слыхал о таком. Только вот обычно тебя кудрявым младенцем с крылышками рисуют. Говорят, стреляешь ты плохо. Часто не туда попадаешь, куда целил. А в результате - безответная любовь.
Он досадливо поморщился.
- Я и говорю - слабые вы, никчёмные. И с фантазией у вас то же самое. Ну, был я младенцем. Любил с луком играть. Что же, по-твоему, я сразу с умением стрелять родился? Нет, конечно. Учился этому искусству. Увидел меня, маленького, один из ваших, написал об этом. Оно и с его стороны некрасиво - неудачи малыша описывать на весь мир, ну да ладно. А вот то, что столетиями его сказки люди повторяют и никому в голову не придёт, что бог-то вырос! - вот это уже плохо. Очень плохо.
Как правдоподобно он говорил! Не пытался убеждать, а потому был крайне убедителен. Мне даже захотелось поверить ему. Но я не забывал ни на минуту, что передо мной сумасшедший. Вот только костёр смущал…. Ну не мог он так долго гореть и не гаснуть! Да и кожа его - она хоть и не была белоснежной, но и не обожгли её палящие лучи солнца пустыни. А ведь по местным меркам он был скорее раздет, чем одет.
- Что за инструмент ты держал перед этим в руках?
- А, это то, на что я поменял лук. Не совсем, конечно, поменял, но в последние лет триста музыка захватила меня, ощутимо оттеснив стрельбу.
- И что, ты теперь играешь на струнах души?
Он заинтересованно взглянул на меня.
- Да. Ты совершенно прав. Это струны души. Хочешь рассмотреть, как они выглядят? Возьми лютню. Не бойся. И кинжал брось - он бы мне в любом случае никакого вреда не причинил.
Откуда он узнал про кинжал? Его не было видно - я был уверен в этом! Впрочем, сумасшедшие - народ , с которым никогда нельзя быть ни в чём уверенным.
- А я не боюсь тебя. Попросту не люблю быть безоружным.
- Повторяю - твой кинжал со мной не оружие. Ну что, интересует тебя, как выглядит инструмент, на котором сочиняются самые пронзительные мелодии любви? Бери, пока я добрый. Быть может, опишешь когда-то при случае. Или расскажешь тому, кто умеет писать. Авось Гомер какой вновь появится среди вас и восстановит историческую справедливость. А то - кудрявый младенец, не умеющий стрелять…
Он улыбнулся очень по-доброму, и лицо его вдруг стало таким светлым, привлекательным… И в ту же минуту я поверил ему. Вопреки всему, что знал, вопреки здравой критичности, не задаваясь больше никакими вопросами - поверил.
Как только подошёл к нему, почувствовал невыносимый жар от костра. А он так близко сидел к огню - и не думал отодвигаться. Мне казалось, даже отброшенный в сторону инструмент должен быть раскалённым от этого жара.
Он и был тёплым. Я бы сказал даже, что … живым. Нет, не трепетал, не вздрагивал под пальцами. Это однозначно было дерево, но почему-то почудилось, что в моих руках не лютня, а нежное тело девушки. И таким чудовищным показались скрюченные в замысловатые кольца обрывки струн.… Я отметил, что их было четыре. Одна уцелела.
- Любовный четырёхугольник? Твоя излюбленная мелодия…
Амур всё так же с интересом смотрел на меня.
- Обычно мне приписывают мелодию из трёх струн. Я и впрямь люблю её вариации, но согласись, что четыре партии звучат куда интереснее. Неожиданные повороты порой получаются, если задействовать всё, на что способен этот инструмент. Созвучие или диссонанс - но как насыщенно!
- Да уж… насыщенно… Особенно, если твоя душа не задействована в этой мелодии. Тогда и адажио, и скверццо - всё по нраву. Другое дело, если бы твои струны рвались по воле жестокого дирижёра.
- Испытал на себе, странник? Уж больно много огня в твоей речи. Только запомни - я не дирижёр, а композитор. А что струны моей нет в этой лютне - так она только для вас, смертных.
- А для вас, богов, какой инструмент имеется?
- А мы свободны. Не хватало ещё, чтобы кто-то нами забавлялся. Это наш удел - играть живыми игрушками. И, скажу тебе, это классная игра! Возбуждающая, насыщенная... ЖИВАЯ. Это сладко, странник.
- Догадываюсь.
- Вряд ли. Чтобы оценить, надо вкусить, а это тебе недоступно. Хотя…
- Конечно. Куда уж мне… Я, простой смертный, не стал бы сочинять арии жесткого безответного чувства, несущего лишь муки любящему. И симфонии трагической любви, так любимой тобой - со страстью, заканчивающейся смертью влюблённых или вечной разлукой, я бы тоже не написал. Мои мелодии нежностью, счастьем и радостью воспевали бы мистерию того сказочного чувства, которое ты можешь дарить и без мелизмов тоски. К чему они?
- Вот только не надо мне говорить о том, что я плохой творец!!! Кто запомнил бы твои произведения, наполненные счастьем и радостью? Они совершенно не интересны. Зато посмотри - на протяжении столетий жива история Ромео и Джульетты, Гамлета и Офелии, Эвридики и Орфея… Они наполнены страданиями - но их не просто помнят, ими зачитываются, проживают! А знаешь, почему? От сладкого слишком скоро становится приторно. Вы, люди, падки на боль. Потребность в ней заложена в вас так же крепко, как потребность в наслаждении.
- Только нам свойственна эта потребность? Вы, боги, лишены её? Крылья у вас белые-белые… Словно сажа - белым-белы. Именно потому наложницам Зевса было так «сладко», когда проходила пора страсти или когда Гера вмешивалась. Из греческой мифологии знаем. Осведомлены-с.
- Остановись, странник! Поменьше критики в сторону богов - это небезопасно, даже если я в хорошем расположении духа. Но доля правды в твоих словах есть, конечно. И ревнивы наши богини, и порой не совсем красиво вели мы себя с вами… И потребность в боли, особенно не своей, есть у нас. Но на то мы и боги. Нам не только можно, а и нужно быть такими. Чем иначе скрашивать вечность? Ты можешь представить себе ВЕЧНОСТЬ без забав? Без адреналинового шквала? Нет, не можешь. Тогда поверь мне на слово - это было бы скучнейшее прозябание, от которого с радостью откажется любой самый захудалый полубог, не то что бог. А ещё поверь на слово, что нет более возбуждающего напитка, чем слёзы живых игрушек. Нет более сладкого блюда, чем их радость, полученная после страданий. И ничто не приносит более сильного удовольствия, чем красота поданной картины, слаженность этой музыки, где минор и мажор переплетаются в замысловатый узор на нотном стане Судьбы. Это …. Скажем так - с этим Вечность становится наградой, а не наказанием.
Установилось молчание. Я гладил инструмент, раздумывая над словами бога. Мне казалось, я уловил в них нечто скрытое. Какую-то усталость, недосказанность, теплоту, прячущуюся за всесильностью откровенности. А может, мне показалось? Но оборванные струны не давали проникнуться к нему симпатией. Передо мной сидел, задумчиво греясь у загадочного костра, не кто иной, как жестокий и капризный режиссёр человеческих страстей
Налетел ветер. Всколыхнул барханы, зашелестел кроной пальм… Как будто в ответ ему, встрепенулись обрывки струн, потянулись друг к другу… Я смотрел, словно завороженный, как переплетаются нити блестящего металла, становясь единым целым. Это была захватывающая картина. Волшебство, совершаемое на моих глазах.
Последнее еле заметное движение - и разорванное стало цельным.
- Понравилось? - с улыбкой спросил бог.
- Да. Олицетворение разбитой любви - горькое зрелище. А так появилась надежда.
- Для них нет уже никакой надежды. Он не посмел полюбить, потому что она гораздо моложе него и у неё есть ребёнок. Она не приняла любовь, потому что он женат. А жена не разорвала постылый ей брак, потому что муж неплохо обеспечивает свою семью. В общем, не нашлось места чувству. Мне такой набор аккордов совершенно не интересен. Я сочиню новую мелодию.
- Какую на этот раз?
Он задумался. По лицу пробегали тени воспоминаний. И вдруг, подняв на меня глаза, Амур сверкнул белозубой улыбкой:
- Послушай, странник! А хочешь, я дам сыграть эту мелодию тебе?
- МНЕ?
- Да. Бери инструмент и играй! Сочиняй всё, что тебе захочется! Ты хотел нежной, светлой любви? Дари её кому угодно. Захочется добавить страсти - лютня к твоим услугам. На двух струнах тебе играть или на трёх - решай сам. В общем, палочка дирижёра тебе в руки!... за одним лишь условием.
- Каким?
- Солиста для партии мужчины выберу я сам.
- Ты даже не спросил, умею ли я играть на лютне. А если не умею? Не поганить же мне любовь неумелым перебором струн.
Он рассмеялся.
- Это не проблема, но мне понравилось, что ты подумал о красоте мелодии, а не слепо бросился воспользоваться подарком бога. Иди сюда. Я научу тебя игре всего за пару минут.
Я подошёл к нему вплотную. Он, улыбаясь, смотрел мне прямо в глаза. Добродушная улыбка, светящийся искорками доброй иронии взгляд… И жар костра, обжигающий кожу своим дыханием.
- Не страшно?
- Нет.
- Мне кажется, немного лукавишь. Но я не против. Гордость в мужчине - это красивый аккорд. На нём можно сыграть интересную мелодию. Дай руку, странник.
Я протянул ему правую руку. Он взял мою ладонь, задержал на секунду. Прикрыл веки, словно прислушиваясь к чему-то - и вдруг резким движением втянул мою руку в костёр. Я вскрикнул от неожиданности. Но…
То была не боль. То было нечто иное. Страсть, сжигающая страсть вливалась в меня от каждого всплеска пламени. Сладкая до безумия, горькая до тоски, она наполняла меня огнём, от которого плавилось сердце и наполнялся каменной тяжестью низ живота. И совершенно не думая, что делаю, я протянул к костру левую руку, а затем подался вперёд, нырнул в него, словно в огненную прорубь. Задохнулся от палящей ласки раскалённых языков пламени, но не сделал ни шагу назад.
Он выдёрнул меня оттуда, когда потемнело перед глазами. Опоздай буквально на миг, я задохнулся бы в этом костре - и это была бы сладкая смерть. Но Амур не опоздал. Притянул к себе, разъярённо обрушился, сверкая глазами:
- Ты что делаешь?!!!! Думаешь, что позволено богам, позволено и смертному? Ты должен был научиться играть, а не …. Это мой огонь! Это моя награда и моё проклятие! Или хочешь вечно гореть в любви? Глупец…
Он отбросил меня от костра, и, тяжело дыша, опустился на песок. Я очутился рядом с лютней. Протянул руку, взял инструмент, сел, скрестив ноги…. Лютня так удобно поместилась у меня на ногах - словно прилегла на колени дорогая мне женщина. Пальцы коснулись струн, и они зазвучали серебристой нежностью. Я успел заметить, как поднял голову Амур, как зажёгся в глазах бога странный огонёк, похожий на отблеск костра. Словно язычок пламени поселился в этих зрачках. Лицо стало собранным, даже строгим…
А больше я уже ничего не видел, точнее, не замечал. Всё, что вокруг, стало не важным. Во всём мире осталась только одно - мелодия, которую творили мои пальцы. Они нежно перебирали струны, и в мареве знойной пустыни передо мной вырисовалась женская фигура. Не юная девушка, а зрелая женщина - стройная, светловолосая… Она была маняще естественной… Не заманивала, не пела, не танцевала - просто смотрела серыми близорукими глазами, и во взгляде этом плескался ум, соединённый с верой и мягким солнечным светом. Топлёное золото… или карамель заката.
Я улыбался ей, и улыбка эта переплеталась с прозрачными, прохладными аккордами её слов, сливаясь в чудесную мелодию этой женщины. В ней отражался осенний листопад и солнечные блики лета, весенние ландыши и хрустальные сполохи льдинок. Мои пальцы любовались этой женщиной.
И вдруг я почувствовал фальшь. Совсем незаметную, но всё-таки фальшь. Я замер, прислушался… Слишком сладко. Да, радостная, нежная мелодия была слишком сладкой для неё. И пальцы, замерев на секунду, добавили в музыку трели горчинки. Немного, слегка, однако мелодия выровнялась - и потекла дальше.
Я закрыл глаза. Мне надо было услышать, кого ждала эта прекрасная женщина. Каков он, её избранник, чьё соло играл и я, и не я? Амур - его пальцы перебирали струну мужчины. Это чувствовалось. Угадывалось.
Спокойная, уверенная музыка осуществившейся мечты - но только на первый взгляд. Я услышал, как реквием в этой партии звучат воспоминания о былой любви. Он не забыл ни единого слова, ни единого жеста тех, кого любил. Он помнил… Сердцем, мозгом, кожей… Снами, золотой листвой парков, скорлупой грецких орехов, разбитыми в кровь губами, коньячным привкусом, обжигающим горло…. Нежность и ласка, боль и жестокость, надежда и разочарование переплетались в бурлящую сдержанность этого соло. Это была именно мужская партия.
И вот они потянулись друг к другу. Аккорды света и аккорды тьмы… Мелодия Женщины и мелодия Мужчины. Сдержанные, тёплые вначале, звуки эти становились всё более страстными. Броситься в объятия друг друга, раствориться…
НЕЛЬЗЯ!!!
Резкое стаккато мужчины остановило это слияние. Память о былом, сожжённое разлуками сердце, невозможность быть вместе родили россыпь аккордов, приказывающих - НЕ ЛЮБИТЬ!!! ЧТО УГОДНО, НО НЕ ЛЮБОВЬ!!!
И женщина замерла. О да, она не полюбит. Её сердце опустошено. Та горечь… память о недавно разрушенном романе, в котором она любила искренне, самозабвенно… Ей не до новой любви. Пусть будет так.
И полилась новая мелодия. Мелодия чувственности. Мелодия наслаждения. «В подвал, моя девочка? Там темно. Горят свечи. Играет музыка. В полумраке выделяется тело прекрасной обнажённой женщины. Я буду целовать, ласкать эту женщину, пока не напьюсь ею. Не затекли руки, моя хорошая? Я не сильно подтянул их? Не врезались ли в нежную кожу цепи, притягивающие Вас к стулу с высокой резной спинкой? Потерпите, моя родная… Дайте насытиться Вами…» Льются, льются звуки… Ленте… плавно… напевно… Ласки. Стаккато! «Я хочу Вас!!!» И рисует расплавленный воск алые буквы на белоснежном теле. «Вы моя… Вы будете моей, пока Ваша кожа сохранит мою подпись»
Я вижу всё это. Я живу в этой мелодии. Она творится не только моими пальцами, но и сердцем. Душою. Мне сладко и больно. Я чувствую всё, что дарю им. И время от времени, едва услышав, что струны провисают, я наношу удар, добавляя в мелодию всё больше горечи. Я ли это? Тот, что хотел лишь нежной радости? Но белое особенно ярко выделяется на чёрном фоне, а радость - на фоне горечи. Клубника с перцем. Лёд и пламя.
И вот струны натянуты до предела. Даже неосторожно движение причиняет боль, а я хочу ударить. Да! Я хочу боли! Она живая….
Будет эта боль. Вспышка ревности, сдержанная вежливая и не ссора даже, а горсть льда - и тоска ожидания… А потом тепло встречи, когда он ласкает её теплом нежных слов, гладит бережно, целует… И она отдаёт ему ту же прозрачную нежность Льдинки… И рвутся слова… Так хочется прошептать - «любимая моя…»
НО!!!!! НЕ ЛЮБИТЬ!!! Мне показалось, или в музыке моей я услышал слишком много горечи? А ещё нотки чужих соло - так, издали, но ощутимо?
- Тссс…. Отдохни, странник. И дай им отдохнуть. Ты слишком сильно натянул струны. Ещё движение - и они порвутся.
Оглушенный, я молчал. Инструмент лежал у меня на коленях. Он пел, но пел уже без моей участи. Рождённая мною мелодия жила сама по себе, а я лишь слушал её.
- Ну что, теперь ты понимаешь меня? Понимаешь, что такое творить, избегая фальши да унылой серости?
- Да. Мне кажется, что понимаю. И хочу извиниться за часть слов, произнесённых сегодня. Не за все, но… Я понял, почему так много горечи в самых лучших твоих творениях.
- Я рад, что ты понял это.
- Скажи, эта мелодия, написанная мною - она будет жить?
- Да. Я ведь даю только начало. Толчок. Зарождаю любовь. А дальше она живёт сама по себе, если окажется настоящей, или же умирает, коль немощна. Вот и твоя музыка… похоже, она будет жить. Ты рад?
- Да. Мне кажется, она настоящая.
- Согласен. Сильная, стоящая, способная выдержать многие испытания.
- А скажи, в самом конце… Мне послышалось или я действительно уловил мелодии ещё двух струн?
- Не послышалось. Она ведь замужем, а он женат. Это соло супругов Льдинки и ….
Бог умолк.
- Кто он, Амур? Как его зовут?
- Странник. Его зовут Странник - улыбаясь, ответил бог.
Я изумлённо уставился на него, а он, играя всё той же лукаво-доброй улыбкой, начал... медленно исчезать. Как будто таял. Мираж - забава пустыни.
- Ты творил свою же мелодию, Странник. Я выбрал тебя. Ты ведь говорил, что композитор должен играть на струнах своей души? Я дал попробовать тебе, каково это. Прощай…
Волны марева рассеивались прямо у меня на глазах. Я не успел ответить, а он уже исчез. И лютня исчезла, и костёр… Остались лишь пальмы, окружающие небольшое озёрко. Долго-долго ещё сидел я в их тени, дожидаясь вечера, и обдумывал произошедшее. К концу уже не был уверен, что оно и впрямь произошло в действительности, а не в моём разгорячённом мозгу. Раскалённые пески бесконечных барханов часто творят весьма правдоподобные обманы.
Ну что, девочка моя, интересным показался Вам мой рассказ? А чай остыл… Заговорились мы) Но до чего же вкусный! И время с Вами летит с бешеной скоростью - совсем не так, как обычно. А скажите, как Вас зовут Ваши близкие знакомые? Как? ЛЁДЫШКОЙ?