- Здравствуй, хозяйка!
Евгения отвлеклась от своей кормилицы – швейной машинки и повернулась на голос. В дверях стоял сухопарый мужчина средних лет с грустными усталыми глазами, казавшимися слишком яркими на фоне смуглой от загара кожи. Всё лицо его было изрыто морщинками, явно намекающими, что своим происхождением они обязаны не времени, а передрягам, в которые попадал их владелец.
- Здравствуйте. Вы по какому делу?
- Евгения, ты не узнаёшь меня? Я Пётр, твой сосед бывший – как-то тоскливо сказал гость, переминаясь с ноги на ногу стоптанными, но чистыми сапогами.
Она ахнула и всплеснула руками. Ещё бы! Мельника Петра раскулачили несколько лет назад и сослали, неведомо куда со всей семьёй.
- Вернулся, значит… Живой! Отпустили?
- Отпустили – усмехнулся мельник – Уж и не знаю с чего такая милость. Даже разрешили на родину переехать. Вот, начинаем жизнь с чистого листа. Спасибо тебе, Евгения, за то, что дочь мою шить научила. Очень нам это там помогло – он сделал акцент на слово «там» - А ты-то сама как? Справляешься одна с пятерыми?
Евгения вздохнула. С тех пор как её муж Василий, вернувшийся с Гражданской войны без единой царапины, умер от тифа у неё на руках, жизнь превратилась в постоянную череду забот без отдыха и сна. Умирал он в страшных душевных муках. Вырываясь на мгновенье из объятий лихорадочного бреда, смотрел на красавицу-жену полными ужаса глазами и, не в силах что-то произнести, только показывал ей пять пальцев на руке: «Пятеро! Ты остаёшься одна с пятью детьми!»…
Спасло их только то, что она была портнихой. Да ещё какой! До революции к ней, ещё молоденькой девушке, барыни стояли в очередь месяцами, чтобы сшить модное платье или пальто. И в эти голодные и босые времена её искусство тоже не оставалось без спроса. Правда, чтобы сводить концы с концами, приходилось дни и ночи напролёт проводить за швейной машинкой. Она уже давно не ложилась спать в постель: положит руки на машинку, голову на руки, вздремнёт часок и снова за дело. Никто не жалел бедную женщину, ведь она никому не жаловалась, а детей своих из старья и обрезков обшивала так, что люди ухитрялись им завидовать. Её аккуратность и любовь к порядку даже несколько раз сослужили ей дурную службу: стоило обжиться на съёмной квартире, сшить скатерть и занавески, навести уют, как тут же на эту площадь начинал претендовать какой-нибудь местный начальник. И вдова с пятью ребятишками, собрав скудные пожитки и наняв подводу для единственной крупной вещи – кованого сундука, перебиралась в другое место.
- Да всё нормально, Пётр. Справляюсь. Дети у меня хорошие. Дочка в техникуме учится, сыновья в школу ходят. Коленька с Анатолием отличники. Учителя мне всё спасибо за воспитание передают, а я и не воспитываю их. Когда мне?
- Так видят они, как ты за них убиваешься, вот и стараются – мельник ещё раз вздохнул и собрался уходить – У меня пасека теперь. Если что, за мёдом приезжайте. Бывай здорова.
Хозяйка встрепенулась:
- Как, бывай здорова? А сундук? Ты уж забери, пожалуйста, а то мы замучились его из угла в угол перевозить. Тяжеленный он, чего ты только туда натолкал?
Гость замер на мгновенье, потом тяжело опустился на стоящий возле входа табурет и по его лицу покатились слёзы, перебегая из морщинки в морщинку. Сдавленным голосом он спросил:
- Господи, Евгения! Разве он жив? Как же ты сумела его сохранить?
- А как же иначе-то? Я же обещала тебе помочь – спокойно и просто ответила молодая вдова.
- Но ведь пятеро детей, ты одна. Я и не ждал ничего, так уж зашёл, на всякий случай. Ведь все, кому я что-то раздал перед арестом, говорят сейчас, что ничего не брали. Даже родственники.
- Бог им судья, Пётр. А у нас в семье по другому всегда заведено было – она подошла к окошку и позвала сыновей, работающих в огороде – Игорь, Толя, помогите дяде Петру вынести его сундук.
Два худеньких паренька в подкатанных штанах и рубахах с засученными рукавами быстро забежали в дом, вежливо поздоровались и, кряхтя, вытащили из-за занавески огромный сундук. Потом вместе с мельником вынесли его во двор, погрузили на подводу и вернулись к своим делам. А счастливый обладатель сбережённого добра ещё раз зашёл к их матери уже с флягой мёда.
- Вот, Евгения. Корми своих детей. Пусть такими же, как ты растут. И, если что, обращайся. Глотку за тебя порву любому – он по-крестьянски поклонился в пол и ушёл, утирая рукавом остатки слёз. А Евгения пожала плечами, оттащила царский подарок в чулан и снова села за машинку. Надо торопиться, чтобы к вечеру успеть отдать заказ. Когда-нибудь дети вырастут, и она, наверное, отдохнёт…