Буран - гнедой жеребец, неоседланный, с путами на передних ногах и с огромными влажными черными глазами. Что-то неведомое притягивало Ольгу к нему. Протянула к нему руку. Бархатистая морда прижалась к ладони. Миха исчез, растворился в темноте. Осталась только Ольга и Буран...
Такой родной, такой близкий. Уткнулась в фыркающую морду. Гладит широкую шею. Слезы брызгают, губы улыбаются. Оленька понимает, что любит... Гладкую, шелковую гриву, влажные глаза, бархатистую кожу. Чувствует, как его раздражают и злят путы. Падает на колени, пытается развязать. Не получается. Она не может подарить ему свободу… Не может его освободить. Он пятится. Ольга воет, в голос, от своего бессилия. Он понимает. Подходит. Наклонился. Тычет влажным носом, фыркает. Ольга замолкает.
Они оба опутаны путами, но Ольгины снять некому. Венчанная... Клеймо на кончике правого уха.
- Вернешь к рассвету, если путы срежу? - возник ниоткуда Миха.
- ДА!
- Не ты... Я Бурану... А ты умеешь?
- Да...
Миха надел Бурану узду, пересек путы. Пошел за седлом. Буран опустился на колени. Ольгу уговаривать не надо! Какая разница, с седлом или без него? В детстве... далеком, очень далеком, она ездила верхом. Поэтому с удовольствием и, не раздумывая, приняла приглашение Бурана.
- Шею не свернииии!!! - кричал Миха им вслед.
Белые лодочки потерялись сразу. Плотно обхватила бедрами бархатную спину Бурана. Слегка наклонилась вперед. Как же хорошо!!! Он скачет, и скачет, и скачет. Ржет в восторге от свободы. «Да, мой хороший!!! Унеси меня далеко! К звездам! Они так низко. Такие яркие! А впереди обрыв в ночь...»
Ночь упала на землю. Звезды небесные распластались пред ними. Туда... В ночь... Навсегда...
Послушный жеребец читает мысли девушки и стремительно летит в ночь, разбрызгивает звезды свободными копытами.
Ледяные брызги звезд обжигают юное тело. Ольга плотнее сжала бедрами его спину, отпустила узду, распрямила свою спину.
Она падала в ночь!!! Ледяную свободную ночь. Звезды под ней, звезды над ней, вокруг - одни звезды. Девушка звенела восторженным криком, то ли рождаясь, то ли умирая...
Буран все понимает. Он так нежен! Он несет ее в ночь, медленно погружая в холодную тьму. Бедра сами расслабились, освободив жеребца. Юбка раскрылась парашютом. Стала белым облаком с яркими подсолнухами в черно-звездной бездне. Фыркает довольный Буран. Ольга задыхается и дрожит...
Уже не холодно. Ольге нравится падать, она хочет падения! Глубоко-глубоко, до самого дна!!! Буран читает ее мысли. Не дает нырнуть. Девушка понимаю его молчаливое предостережение: "Нельзя на дно. Я не смогу тебя там достать. Дыши ночью, дыши свободой! На дне дышать не сможешь. Звезд и здесь хватает. Пойдем. За мной. Хочешь пересечь ночь? Пойдем".
Какая теплая ночь!!! Буран так торопится! Ольга видит только его голову, загораживающую нечетким силуэтом россыпь ледяных огоньков. За ним остается зыбкая, дрожащая, качающаяся дорожка. Ольге кажется, что она больше не умеет ходить. Но умеет летать, в глубине, но на поверхности ночи. Она разучилась дышать. Пытается и не может. Пьет большими глотками ночь. А звезды... Звезды тускнеют, мутнеют, размываются в шелковой черноте. Мягкие ветви ночного леса касаются ее рук, вяжут путами ноги. Она летит в глубину. Медленно. Так медленно и нереально легко.
Нежные теплые руки обвили ее талию. Пытаются поставить ногами на небо. Кружат медленной спиралью. И Ольга видит ЕЕ. Вновь.
Пшеничное облако волос вокруг ЕЕ полупрозрачного лица. Синие, невыразимо глубокие, без зрачков, глаза. ЕЕ поцелуй обжигает грудь изнутри. Она медленно летит вверх, продолжая кружить, целовать, крепко обнимая девушку, почти утонувшую в ночном озере. Улыбается. Не отпускает. Ольга слышит ЕЕ, хотя она молчит, целуя в губы.
- Шалишь? Не нужно. Я могу и не сдержаться... Сладкие у тебя губы. За встречу - спасибо. Хочешь знать? Узнаешь. Я все расскажу чужими губами. Ты только слушай. Не думай, слушай. А все-таки... Зови, иногда... Я целовать тебя буду. Не скоро обниму тебя так, как хочу. А целовать буду. Не беги. От меня не убежишь. Не скроешься. Не освободишься. Но знать имеешь право. И узнаешь.
ЕЕ губы отстранились. ОНА кинула девушку резко и неожиданно, достаточно грубо, высоко вверх. Боль во всем теле!!! Каждой клеточкой Ольга кричала от невыносимой боли. Под животом ощутила широкую твердую спину. Буран! Обхватила его шею, повернулась, обняла его бока бедрами, прижалась всем телом. Фыркает. Ругается. Идет осторожно, медленно. Узда болтается. Куда он идет? Не известно, но, за ним встает раннее сонное солнце.
Миха ждал их. Подбежал к Бурану. Снял обессиленную девушку с его спины. Прижал к своим одуванчиковым завиткам.
Ольга проснулась на коврах знакомого шатра, обнаженная, под знакомым пледом. Миха лежит рядом. Густые брови. Глубокая морщина разрезает поперек его лоб. На смуглой коже щек коротенькая щетина. Заметны белые волоски. Кучерявая черная копна тоже с посеребренными прядями. Вчера не заметила. Сколько ему? Уж явно не меньше 40... А где его жена? Неужто, нет?
Повернулся со спины на бок. Смотрит теплыми чайными глазами.
- Проснулась? Как ты? – Ольга кивнула, улыбнулась, подмигнула. - Я сейчас одежду принесу.
Пришлось надеть зеленую юбку и белую блузу на завязках. Ее одежда не высохла. Из обуви только жуткие, с резким запахом, кроссовки, которые она отказалась надевать, предпочла идти босая.
Миха вошел с Ольгой в небольшую палатку Майи. Сутулая пожилая женщина в алом бесформенном платье сидела на выцветшем ковре и курила тонкие сигареты. Она пристально изучала девушку. Снизу вверх. Потом бросила взгляд на уже севшего Миху.
- Не Ляля это.
- А Буран?
- Буран к НЕЙ ее возил.
- Как и Лялю...
- Не Ляля сказала!!! Нет Ляли! Выйди!
Миха покачал головой:
- Я молчать буду. Но позволь слышать.
- Смотри сам. Хозяин - барин. Садись. Кури, - повелела Майя, протягивая пачку. - Невеста ты Смерти. Венчанная. Игрушка ты ЕЕ. И ОНА любви хочет. Как веру в любовь теряет, игрушку заводит новую. Все игрушке своей даст. Лишнее заберет. Пока любовь не обретешь, играть с тобой будет. А как обретешь... Заберет ОНА тебя. Я Венчанная. Но живу, небо копчу, землю топчу. Ляля, жена Михина, и трех лет в любви не прожила. Ушла за НЕЙ. Знаю, что ты на тройной крови венчана. Знаю как. Ляля дочь моя была. С рождения нас обеих ЕЙ обещали. И венчали с НЕЙ на крови петушиной. И мать мою, и бабку, и прабабку. 5 невест одной крови.
- Зачем?
- Молчи! Слушай! Не думай, слушай! Мать мне говорила, что невесты ЕЕ не все проданные. САМА ОНА выбирает иногда. Ты выбрана была. Зачем, за что, почему? Не знаю. Знаю, что не отпустит она тебя. Раз на тройной крови... Раз за имя троих забрала. Ревнует ОНА тебя. Плохо это. Для тебя плохо. Ты цветастая, как луг майский, как лес октябрьский. Не хвалю! Плохо это! Ровности бы тебе... Да ведь не сможешь... Кого ненавидеть будешь - заберет, кого полюбишь - заберет, кого проклянешь - сам о НЕЙ молить будет, кто тебя полюбит - ЕЮ любим и опекаем станет, кто по имени назовет - навек рот закроет. Имени не говори никому. Как мать с отцом нарекли, так и отзывайся. Подарок дам. Но коли примешь, до новой луны в таборе будешь. Не пустит он тебя раньше. Ох, городские!!! И лун не знаешь! 15 дней и 14 ночей до новой луны. Останешься? Али с пустыми руками вернешься в город?
- Останусь... Не ждет меня никто. А что за имя?
- Перевозчик тебя наречет, ты только слушай и никому не позволяй его повторять. Как захочешь Смерть увидеть, так и прикажи ей: «Имя своё тайное назови, к Смерти взываю!» Явится тут же. И подарок держи.
Это был странный тяжелый медальон на массивной цепи. Маска. Полусолнце, полулуна, полусмех, полуслезы. Металл был потертый, темный, со светлыми пятнами, с желтоватыми потертостями, 7 ассиметричных маленьких искристых камушков. Ольга разглядывала его и чувствовала исходившее от него тепло.
- Потерять невозможно. До новой луны он тебя запомнит. Вернется сам. Носи с умом. Он не игрушка. Сама поймешь. Кто силой или обманом его у тебя возьмет, пока не простишь, пока не вернешь, все боли горести твои и потомков твоих, и настоящие, и возможные, все на себя возьмет, да и за 7 лун все их переживет. А коли маски лишишься - не ищи. Сама вернется. Но ... Без нее ОНА тебя видит и слышит. А под маской только чует. Чует только боль твою. На боль придет. Остальное все скроет маска. Буран ЕЮ приведен... Думай, прежде чем седлать. Устала я. Уходи.
Вышла. Миха остался. Ольга надела медальон и решила найти то озеро, на котором была вчера. Разумеется, с Бураном. Найти лошадей было несложно. Буран опять в путах. Оглядевшись, увидела мужичка с хлыстом. Подошла, попросила узду и седло. Он глянул на медальон и ушел. Вернулся, ведя оседланного Бурана. Как же Оленька была рада! Вскочила на него верхом, отказалась от предложенного кнута, и вместе с Бураном неспешно побрели из табора. Отдалившись на приличное расстояние, Ольга начала вслух разговаривать с гнедым жеребцом. Благодарила его за вчерашнюю поездку, за ночную радость, которую он подарил. Он, молча, слушал. Девушка пыталась его уговорить снова отвезти ее туда. Он же будто не понимал ее более. Послушно брел туда, куда она правила.
Скоро их нагнал Миха.
- Далеко собралась?
- Не знаю... Вчера Буран мне озеро показал. Дороги не помню. Хочу посмотреть на него сейчас.
- Уверена?
- А почему нет?
- Ну, поехали! Потом скажу.
Казалось, что они оказались в рюмке из гор. А озеро было чудесным напитком, наполнившим наполовину этот кубок. На самом берегу Миха быстро спешился сам и помог Ольге. Расседлал лошадей.
- О! Мы надолго?
- Так сама же хотела?!
- Чего хотела?
- Опять боишься? Опять свяжешь?
- Нет!
- Ну что ж... Тогда пусть лошади гуляют. А ты хотела, чтобы я рассказал тебе про ОКО. Это озеро, на которое вчера тебя возил Буран и которое ты видишь сейчас. Рассказ будет длинный. Садись, - пригласил он на невесть откуда взявшийся вчерашний плед.
* * *
Когда-то очень давно две сестры Смерть и Любовь поспорили, кого из них больше боится человек и кто ему более необходим. Кто сильнее?
Смерть была уверена, что ее боятся больше всего, хотя и жаждут многие. Любовь верила, что многие ее жаждут, но многие боятся.
Любовь знала, что многие боятся ее больше Смерти. Боятся полюбить того, кто посмеется над их любовью. Того, кто отвернется равнодушно. Боялись любить люди. Рифмовали "любовь"-"кровь". Боялись стать любимыми кем-то. Боялись, что любая любовь превращается в боль. Больше смерти боялись страдать. Боялись быть отвергнутыми. Боялись, что любовь учит давать, а не брать. Боялись, что отдадут все и останутся опустошенными, нищими. Боялись. Пытались оценить любовь в монетах. Чтобы не отдавать слишком дорого за нее. Но нет таких монет, за которые могли бы купить любовь. Покупали иллюзии, покупали ложь, покупали даже страсть. И тишина имела цену. Даже у смерти была цена. Одна любовь осталась бесценной и обесцененной.
И именно этот факт давал ей уверенность, что именно ее бояться больше всего, хотя и жаждут.
Ведь об этом они создали столько поэм, картин, романов! Ради нее совершают величайшие открытия и глупости.
Смерть была красивей своей сестры. Она была нежней и страстней Любви. Ее призывали как избавление. Ее желали многим и многие. Но каждый боялся ее прихода к нему. Каждый молил, чтобы она не коснулась близких и дорогих. Каждый боялся ее. Даже животные, растения. Любви боялись только люди. Смерти настолько боялись, что дарили ей чужие жизни, спасая собственную или дорогую им жизнь небезразличного для них существа. Смерти даже цену придумали! Ни жизнь, ни любовь цены не имели. Зачем ей цена? Потому что именно цена дает уверенность человеку, что он может приблизить или отодвинуть смерть. И даже те, кого настигла любовь, о смерти думают чаще, чем о любви. Боятся, что не любовь уйдет, а что смерть придет.
Смерть ждали, как избавление от боли. Она была лучшим доктором и тела, и души.
Так размышляли две сестры. Но кто же прав?
Увидели сестры, как по тропе шли цыган, жеребец и дева. Решили они их попросить рассудить спор. Однако предупредили, чтобы ответ давали честный. За нечестность наказание обещали.
Жеребец ответил, что не боится он ни смерти, ни любви. И не ждет ни ту, ни другую. И что нужна ему только СВОБОДА. Сильнее всех Свобода.
Цыган сказал, что любви не боится и жаждет, а смерти не жаждет, но боится. Любовь сильнее Смерти.
Дева сказала, что жаждет смерти и не боится ее, любви же боится и не жаждет. Смерть сильней Любви.
Как быть? Особенно если учесть, что кто-то из них солгал. Сестры сказали путникам, что кто-то из них лжет. И если они не укажут на лгуна, то наказаны будут все трое. В случае, если укажут, то наказан будет только он. Указали жеребец и цыган на деву. "Не может дева не желать любви! И Смерти ждать!"
Обняла Смерть молчащую заплакавшую деву. Обернулась дева пламенным костром, вспыхнула и замерла степной росинкой.
Знали сестры, что дева правду сказала. Любила она цыгана, а цыган любил свободу. Знала дева, что не быть ей в сердце цыгана, как он в ее. Знала она, что цыган без свободы умрет. Боялась дева, что полюбит ее цыган так же сильно, как она его. Да зачахнет без дороги. Потому и Смерти хотела, чтобы остался цыган свободным и живым. За него смерть приняла.
А лгал цыган. Не ждал он любви и боялся ее. Знал цыган, что нет у него за душой ни гроша. Все, что есть - друг верный гнедой да дорога. Знал цыган, что любовь потребует обязательств, ответственности. Но не знал цыган, что девою уже любим. Что дева за ним босая бы на край света пошла, если бы поманил.
А как услышал об этом от сестер, криком зашелся. Волос побелел. Молит о встрече с любимой. От воли отказаться готов.
Жаль его сестрам стало. Взяла каждая по его слезе и в чашу каменную бросили.
- Как наполнится сия чаша мужскими слезами, так сердце женское открытым для всех станет и любимая твоя вернется к тебе на твоем коне, - Любовь сказала.
Обрадовался цыган. Уж решил друзей позвать да спеть романс, от которого и у мужчин слезы наворачивались. Но сестры чашу перед ним наземь поставили. Поползла росинка к чаше. Поднималась росинка по внешней стороне чаши до края. Трескалась чаша каменная под росинкой. Скатилась росинка в чашу, к слезам цыгана. Хотела росинка, чтоб меньше цыгану плакать пришлось.
- Я сильней, - молвила Любовь, - Даже после смерти соединяются во мне.
Разозлилась Смерть. Решила чашу разбить, чтобы никогда ее цыган не наполнил. Но передумала.
Топнула она, и расти начала чаша. Выросла чаша в полнеба высотой, а среди камней на самом ее дне лужа из трёх капель.
- Наполни чашу мужскими слезами. А если не сможешь, то пусть конь твой возит дев, смерти желающих, к оку моему. Каждую слезу девы, меня зовущей, в чаше оставлю. Лишь слезы цыгана и девы, смерти ждущей, в чашу упадут. Ту деву, что приглянется, своей невестой нареку. Лишь ей позволю жить, пока Любовь истинную не обретет. Неприглядных дев маками по степи рассыплю. Все прочие слезы цыганские росой под ноги твои лягут. Вот посмотрим, Любовь, как скоро чаша наполнится. Око всезрящее, всеведающее, справедливое.
Исчезли сговорившиеся сестры, оставив безутешного цыгана с плачущим жеребцом...
Идут луны, проходят годы. За 40 лет цыган лишь на три метра чашу наполнил. Так и утонул он в ней, рыдая об утраченной росинке.
А чаша до сих пор неполна. До сих пор льются в Око слезы... И глубоко ОКО стало, но до края каменной чаши не достало...
* * *
Ольга слушала его и замирала. Она не могла поверить, что прошлой ночью купалась в слезах, тонула в слезах!
- Я знал, что Буран тебя сюда принесет. Но тебе нужно было с НЕЙ встретится. Ты ведь ЕЕ видела?
- Видела.
- Расскажи, Ляля.
- Не зови меня так. С чего ты взял, что я Ляля? Я - Ольга!
- Слышал. Но назвать по-другому не смогу. Не Ольга ты, а Ляля… Я знаю! Расскажи о встрече с Ней.
- Почему тебя так интересуют эти встречи?
- Моя Ляля… Это моя жена… никогда не говорила. А потом... Потом Буран принес ее... мокрую, холодную... мертвую... Я хочу понять, что она пережила... Зачем она ездила на ОКО...
- Ты знал, что она Венчанная?
- Знал... Я все знал... Думал, что... - он вдруг стал таким маленьким, таким ранимым, таким беззащитным и отчаявшимся...
Он закрыл лицо руками. Ольге так хотелось его пожалеть. Погладить его по волосам. Но она не решалась. Смотрела на него и понимала его боль. Он глубоко вздохнул.
- Ты думаешь, что ты похожа на нее? Поэтому я зову тебя Лялей? Нет! В тебе нет ничего от нее! Она была роскошной. А ты... Ты дитя малое! - он резко встал и быстро пошел прочь.