Я мало, чем отличался от всех тех, кому в ближайшем будущем предстояло стать окоченевшими трупами, застывшими на разных углах города с воздетыми вверх руками или скрючившимися на лестничных площадках в неестественных, но таких натуральных, чем-то напоминавших окаменевшие деревья, которые неизвестная болезнь покрыла красновато-белыми пятнами, позах.
Если бы обстоятельства сложились хотя бы немного по-другому, я не остался бы в живых, и уж тем более не писал бы эти строки, единственная цель которых – воссоздать события произошедшего всемирного краха, и попытаться объяснить принцип действия стиральной машинки.
Ну и остаться в живых, разумеется.
Хотя в тот момент, когда я начал писать, никакой речи о сохранности моей жизни не велось. Я должен был всего лишь записывать то, что видел. А видел я лишь то, что мне сообщали. Сообщали под угрозой моего полного и мгновенного уничтожения в том случае, если я откажусь.
Хотя не буду скрывать – в те моменты я чувствовал себя единственным человеком на земле, от поступков и добровольного согласия которого зависит судьба всего мира, даже если бы в этом мире не осталось бы никого, кроме меня.
На тот момент я все еще сидел дома, отгороженный от мира, в котором происходила гигантская катастрофа, скверно закрывающейся деревянной дверью, обитой вылинявшим коричневым дерматином, которую я для надежности подпер изнутри стулом, а сверху водрузил десятилитровое ведро с водой.
В случае опасности или штурма стул должен был упасть, ведро опрокинуться, вода разлиться, а дальше мне оставалось лишь бросить оголенные провода от включенного в сеть тройника в эту лужу. Или вначале положить провода, а в случае опасности включить его в сеть. И тогда любого, кто бы в нее наступил, тряхануло бы так, что пока он приходил бы в себя, пытаясь запихнуть обратно в череп вылезающие глаза, я, подбежав к нему, обутый в резиновые сапоги, сумел бы выхватить из его рук оружие и раскрошить ему череп, осколки и содержимое которого испачкали бы мне весь коридор и залепили бы мне лицо. Отплевываясь кусочками попавшего мне в рот мозга, я бы ударил его твердым каблуком резинового сапога, а потом несколько раз двинул бы в лицо прикладом, после чего с силой бы погрузил приклад прямо в район его солнечного сплетения, а потом бы выстрелил в раскрывшийся в поисках воздуха рот.
Но дверь пока молчала, и в коридоре за дверью тоже было тихо. Я взял самый большой, имевшийся у меня удлинитель, и отрезал от него гнездо для розеток. После этого кухонным ножом, оказавшимся до безобразия не острым, я очистил концы проводов и положил их на пол возле входной двери, в то место, где должна была образоваться мгновенно убивающая лужа от опрокинутого в случае внезапного вторжения ведра с водой.
Нож никак не хотел очищать провода, и мне пришлось воспользоваться собственными зубами. Стягивая обмотку, я случайно откусил кусочек провода, и он впился мне в небо. Такое в моей жизни случалось каждый раз, когда я очищал провода зубами, но сейчас было не до воспоминаний. Надо было торопиться. Непонятно для чего я высыпал в ведро две пачки отыскавшейся на кухне пачки пищевой соды, одну пачку каменной соли и вылил бутылку уксуса. После этого закурил и задумался о розетке.
Мне надо было лечь в таком месте в квартире, где у меня под носом была бы розетка, в которую я в случае опасности мог бы тут же включить удлинитель с оголенными проводами на конце.
Но там, где я спал, а в данный момент там спал не я, розетки находились за диваном. В них уже был включен тройник, в который я включал все необходимые приспособления. Доверить собственную жизнь такому многоступенчатому соединению я не мог из банального чувства безопасности.
Оставалось одно – лечь на полу в другой комнате в непосредственной близости от розетки и подстелив под себя прорезиненный плащ, доставшийся мне по наследству не помню от кого.
Так я и сделал, и заснул.
Проснулся я от того, что все мое тело свело электрической судорогой, а когда я попытался подняться, меня пнули несколько раз в лицо твердым каблуком резинового сапога, ударили с размаху прикладом в солнечное сплетение и выстрелили из автомата в мой разинутый в поисках воздуха рот.