БОСХ, НИЦШЕ и ХАЙДЕГГЕР:
ВИЗУАЛЬНАЯ АНТРОПОЛОГИЯ ГРЕХА
в МИРЕ, ГДЕ БОГ «УМЕР»
Зрителя ввергает в изумление нарочито отталкивающая некрасивость персонажей картин Босха. В этом их пребывании за чертой эстетического благообразия есть что-то загадочное, не укладывающееся в ячейки привычных художественных стереотипов.
Естественным образом возникает вопрос: для чего Босх заполнял живописные пространства своих картин уродливой получеловеческой биомассой? Отчего там господствуют какие-то темные силы, норовящие расправиться с мелкими человекообразными букашками? Видно, что этим букашкам плохо, что они страдают, но их стоны и вопли не слышны: холсты и краски не предназначены для передачи того звукового хаоса, который должен царить в живописной преисподней Босха.
Босховская очевидность неутешительна: зло не просто присутствует в мире, но доминирует, господствует в нём. Это мир, где нет ничего не только гармоничного и совершенного, но даже просто нормального. Это царство аномалий, девиаций, уродств, в которые облеклось зло. Оно упорно лезет из всех щелей, подобно опаре из горшка, и растекается по мировому пространству.
Одна из причин рокового неблагообразия и неблагополучия босхианского мира в том, что в нём нет духа. Он рассеялся, исчез, осталась лишь неодухотворенная живая материя, состоящая из существ, глядя на которых невозможно сказать, что они являют собой образ и подобие Божие. Это полулюди, пережившие тяжелейшие антропологические катастрофы и изуродованные ими до неузнаваемости.
Было бы полбеды, если б человек Босха, совершенно свободный от малейших признаков духовности, оставался просто естественным человеком, погруженным в стихию естественных отношений. Но всё гораздо мрачнее: главный персонаж картин Босха – это падший человек греха, являющийся носителем тяжелого травматического опыта, погруженный в состояние глубокой духовной депрессии и находящийся в полной власти демонических сил.
Главная творческая задача, которую пытался решить мастер, была неимоверно сложна: антропология и теология греха, занимавшая его ум, требовала живописного воплощения. Это был процесс истинного познания, движущийся, как бы, в двойном русле антропологии и теологии: человекопознание было одновременно и богопознанием.
В сущности, Босху удалось одному из первых изобразить мир, о котором мечтал Ницше. Это мир, где Бог «умер», и где человек очутился в подчинении у сверхчеловеческих, демонических сил, заместивших «мёртвого» Бога.
Удивительно, но факт: к картине неблагополучного мира, изображенной Босхом, очень даже подходят те категории мироописания, которыми пользуется Мартин Хайдеггер в своей книге «Бытие и время». Мы видим у Босха почти хайдеггеровское положение и состояние человека - его отчужденность, усредненность, покинутость, тревожность, неприкаянность. Индивид так же, как и у Хайдеггера, втиснут в бытие рядом с другими людьми, вынужден соседствовать с множеством тех, кто ему неприятен, вброшен в социобиомассу из подавленных, угнетённых своим духовным нездоровьем существ, охваченных мизантропией, страхом и злобой.
Главная черта мира Босха-Ницше-Хайдеггера – богооставленность. Место вытесненного божественного начала заняло нечто невнятное, трудноопределимое, но предельно сумрачное, гнетущее, таящее в себе нешуточные угрозы для остатков того человеческого материала, который еще циркулирует внутри обезбоженного пространства.
Босх – не мизантроп. Он - художник, склонный к глубокой экзистенциальной рефлексии. Он – экзистенциалист до экзистенциализма. Он осмысливал экзистенциальные проблемы при помощи не философско-этических категорий, а визуальных форм, живописных образов. Он – не столько философ, сколько теолог-визуалист, поскольку изображает образы того, что пребывает не во времени, а в вечности, не в профанном и даже не в сакральном пространстве посюсторонности, а за его пределами, в трансцендентном мире.
Учитывая всё это, начинаешь понимать, что хоррор-эстетика Босха – это, в некотором роде, ключ к пониманию сути европейской Реформации; а Реформация, в свою очередь, служит ключом к постижению глубинных смыслов творчества Босха. Масса именно этих людей, которых запечатлел Босх, будет брошена Провидением в плавильный тигель Реформации. В нём она будет переплавлена, очищена и возрождена для новой жизни, свободной от власти демонов.
То, что переживают персонажи Босха, - это, по сути, глубокий кризис того типа католической сакральности, в который облеклось христианство. Ну, а те переживания, которые испытывает персонаж философских полотен Хайдеггера, - это свидетельства ещё одного масштабного кризиса, выразившегося в брутальном натиске секуляризма на христианство. Оба духовных катаклизма сходны по своей сути. И депрессивные реакции человеческих существ на них тоже сходны.
Если духовный кризис времён Босха разрешился Реформацией, то современный духовный кризис тоже, рано или поздно, найдёт для себя соответствующие формы разрешения. Какими они будут, мы не знаем. Но, похоже, что исторический цикл, начатый Реформацией и заряженный её духом, подходит к своему завершению. И то, что на его исходе возникла фигура Хайдеггера, как некогда на излёте предреформационной эпохи появился Босх, трудно отнести к исторической случайности.
Ответы на большинство из тех вопросов, которые рождались в мире Босха, нашел Мартин Лютер. Благодаря Реформации они зазвучали на весь мир. Каким образом будут озвучены ответы на вопросы, поставленные Мартином Хайдеггером, покажет время.