Старинный родной город, за века основательно вросший в берега одноименной реки, знакомый, казалось, до последней подворотни, неожиданно предстал перед Иваном в ином облике. Чикоткин будто увидел его глазами приезжего. Шумный и суетливый, с воздухом, наполненным вонью выхлопных газов, город неприятно поразил Ивана. Он замечал выбоины на тротуаре, окурки сигарет, разбросанные вокруг урн, высокомерную хамовитость автомобилистов и отчужденность пешеходов. Было странно, что ничего этого, похоже, не замечал спутник. Водярник вертел головой, то и дело дергал, как нетерпеливый мальчишка, Ивана за рукав, показывал пальцем:
— Нет, ты только глянь, сколько авто на дороге. Так и несутся! Яркие, с музыкой! А и народ моторам под стать: вишь, какое разноцветье одёжки? После революции только и было что два цвета в платье — черный и серый. На Первомай и на праздник Октября ленточки красные цепляли на грудь, а так, все однообразие было. А тут прямо бал-маскарад какой-то. Богато живете, только лица у прохожих какие-то смурные, озабоченные. Построили, выходит, Ваня, коммунизм, как хотели?
— Построили, — усмехнулся Чикоткин. — Только если поглядеть этикетки на этой одежде, так почти сплошь коммунизм окажется китайским или турецким.
— Тоже дело, — кивнул головой спутник. — Это выходит, Третий Коммунистический Интернационал в действии.
— Да нет никакого коммунизма, Водярыч. Сказкой он оказался, которую мы не смогли сделать былью, хотя вроде для этого и рождены были. Сейчас вот снова капитализм пытаемся строить.
— Ага, с чем боролись, на то и напоролись. Но гляжу, хорошо живете. Вот ты, к примеру, какую зарплату получаешь?
— Пятнадцать тысяч, — ответил Иван и, заметив одобрительный кивок Водярыча, уточнил. — В месяц. В общежитии, да на одного — прожить можно. Не шикуя.
— А вот на такое авто сколь времени копить будешь? — показал пальцем водярник на припаркованный у тротуара Lexus, мимо которого они проходили в этот момент.
— Да поболе десяти лет, — прикинул Иван, — и то, если не есть и не пить ничего, но в могиле он мне и ни к чему. На зарплату работяги такую машинку не купишь.
Они вышли на площадь, мощенную в шахматном порядке плиткой красного и серого цвета. На дальнем конце площади, мрачным булыжником сталинского ампира, с лепниной и башенками, высилось здание грязно-серого цвета. Водярник, явно осторожничая, дернул подбородком в его сторону:
— А вот там, помню, НКВД было. Люди страшились этого дома.
— А они и сейчас там, — отозвался Чикоткин, — только название поменяли. Эта служба от своего не отказывается, все накопленное преемникам по наследству передает. Сейчас этого дома не шарахаются, как при тебе, но лишний раз по доброй воле стараются мимо не проходить. Пойдем, посидим в скверике, кофейку попьем.
У входа в сквер, засаженный старыми деревьями, в тени которых пряталось уютное летнее кафе, на высоком постаменте стояла устремленная ввысь фигура космонавта с круглым шлемом под мышкой.
Водярник задрал голову:
— Девушку с веслом видел, пионера с горном тоже, сталевара… а вот водолазу памятник встречать не доводилось.
— Это не водолаз. Это — космонавт. Вроде летчика, только летает повыше, к звездам.
— Вон как. Это что же получается, все дела земные поделали и в другие миры устремились? С Аэлитой знакомство наладить? И как, встретили Бога?
— Пока нет, — покачал головой Иван.
— Как любила говорить Текуса: Бога нет, да и бог с ним. Получается и правда, сплошной опиум для народа.
Желая удивить гостя, Иван заказал латте макиато. Водярнику кофе понравился.
— Вот ты гляди, вроде и градуса в нем нет, а вкусно, — признал он, слизывая пенку с верхней губы. — Я вот чего хочу тебе посоветовать, Ваня. Беспечно ты живешь, неосторожно. В иностранные одежды рядишься, напиток этот, хотя и вкусный, не спорю, но не нашенский он. Не русский. Не ровен час, нагрянут к тебе домой, а у тебя на стенах ни портрета вождя, ни нынешнего руководителя страны. А это наводит на размышления определенного рода. Я имею в виду, не враг ли ты?
— Да сейчас все так живут, Водярыч, — отмахнулся Чикоткин. — Как говорится: свобода слова, мысли и вероисповедания.
— Эх, молодежь! Да после послабления, тиски завсегда сжимаются. Да так, что и кровь, и дух выдавливает. Уж поверь моему опыту. Это закон диалектики, жизни, если хочешь.
— И что теперь? Ложиться и помирать? — усмехнулся беспечный современник.
— Зачем помирать раньше времени? Ты вот, даже если в чем не согласный с властью, научись показывать так, чтобы она, власть эта, поверила, что ты полностью ей преданный и насквозь лояльный.
— Да так и жить неинтересно будет.
— Ну, так что же, что неинтересно. Зато — долго и на свободе, — мудро заметил водярник.
Посиделки в кафе, душевные разговоры и прогулка по городу сблизили представителей разных поколений, отношения готовы были перерасти в дружбу. Водярник рассказывал Ивану о городе, которого не стало, и которого Чикоткин не знал. Удивлялся, то восхищаясь, то осуждая изменения, произошедшие за время его добровольного заточения в бутылке. А когда уже вечерело и они направлялись к Ивану домой, водярник попросил завернуть ненадолго в пивнушку.
— Заполировать бы надо твой кофе, да и вообще, — туманно закончил он просьбу.
— На работу мне с утра, — извиняющимся тоном ответил Иван, — да и не любитель я, если честно, этого дела.
— Да что же мне так не везет, — огорчился водярник. — Тогда я один в заведение загляну. Ты меня только деньгами снабди, у меня же нет ничего.
— Ты дорогу домой потом найдешь? Не заблудишься? — обеспокоился Чикоткин и после заверений, что дорогу водярник всегда найдет, выделил ему двести рублей. И после короткой заминки добавил еще одну сторублевую бумажку, — Ты только недолго, — напоследок попросил он.
Однако вечером постоялец не пришел. Не появился он и на утро. Написав записку, что вернется к 18 часам и чтобы Водярыч дождался, Иван прикнопил ее к входной двери и отправился на работу. Но и после работы никто не переминался ни у подъезда, ни на лестничной площадке. И вот тут Чикоткин забеспокоился по-настоящему: мало ли что могло случиться с пришельцем из прошлого, не знакомого с реалиями сегодняшнего времени. Не поужинав, как есть, Иван отправился в пивнушку.
Питейное заведение встретило его сизым от табачного дыма полумраком и гомоном голосов. Дав глазам привыкнуть, Чикоткин оглядел зал: пропавшего друга не наблюдалось. Он подошел к барной стойке. Бармен, с мускулистой фигурой мухинского Рабочего, бросившего Крестьянку, взглянул на потенциального клиента.
— Дымно тут у вас, — посетовал Иван. — Накурено. А как же закон?
— Где ты видел, чтобы подобные законы работали в нашей стране? — резонно возразил хозяин пивного крана. — Кто сюда придет, если курить запретить? Тебе одно?
— Нет, — мотнул головой Иван. — Я вообще-то спросить хотел.
— Тогда тебе не сюда. На ж/д вокзале справочное бюро есть, там и спрашивай, — Но углядев тревогу на лице Ивана, сжалился. — Ладно, что интересует?
— Друг у меня пропал. Вчера вечером пошел сюда и не вернулся, — Чикоткин, как мог, описал внешность друга.
— Не, не видел, — покачал головой бармен, — да мне и недосуг ханыг разглядывать. Ты вот что, поспрошай Серегу Оставьглоток. Он тут каждый день торчит. Завсегдатай, мать его! — и ткнул пальцем в сторону мужика, одиноко стоящего за одним из столиков.
Поблагодарив кивком головы, Иван сделал шаг в сторону Сереги, но его остановил оклик:
— Ты без пива даже не думай, не получится разговора. Без пива у него мозги не работают. И себе кружку возьми для поддержания беседы.
Еще на подходе в нос ударила стойкая кислая смесь запахов давно немытого тела и никогда не перегорающего перегара. Стараясь глубоко не вдыхать, Иван подошел к столику и поставил кружки. Похмельный поднял мутный взгляд и произнес:
— Мужик, оставь глоток.
Чикоткин толкнул кружку в его сторону. Серега оживился, ухватился за изогнутую стеклянную ручку и жадно присосался к пиву. Сделав несколько больших глотков, с видимым облегчением оторвался, отер рукавом испятнанный пивной пеной рот:
— Эх, хорошо! — и, показывая пальцем на вторую кружку, добавил, — Так ты не забудь, оставь мне глоток.
— Вторая кружка тоже твоя будет, — пообещал Иван, — если ответишь мне на вопросы. Ты вчера здесь был?
— А то, — гордо выпятил грудь Серега, — я сюда строго каждый день хожу, как на пост №1. Слыхал про такой? Возле Мавзолея в Москве.
— Да того поста давно уже нет, убрали.
— Вот, — поднял указательный палец Оставьглоток, — пост убрали, а я ежедневно к открытию, как штык на своем рабочем месте. И пока не закроет Михалыч заведение вечером.
— Отлично! А не заметил мужика, примерно вот такого роста? — Иван показал рукой на уровне своего подбородка. — В джинсах, в бейсболке. Часов в семь вечера.
— А, это с рокынролом на майке? Как не заметил? Заметил. Да его многие наши заметили. Во-первых, новое лицо. И потом шебутной какой-то, странный.
— Почему странный?
— А ты сам прикинь… Так я пью вторую кружку? Ага, прикинь. У нас тут свой коллектив, мужики вопросы злободневные всякие обсуждают. Вчера как раз вечером тему подняли про жопно-блакитную армию…
— Жовто-блакитную, — поправил Иван.
— А, без разницы, — отмахнулся Серега. — Пидоры они и есть, если свое мирное население из минометов и пушек уничтожают. Да еще — слыхал? — потрошат и внутренние органы Евросоюзу продают за валюту. Или на наш газ у европейцев меняют, чтобы зимой от холода не околеть.
— Ну, это еще не доказано, — усомнился Иван. — Расследование должно быть.
— Во-во, твой знакомец встрял в разговор и то же самое стал говорить. Мол, без доказательств вина не доказана и что все они наши братья-славяне. И те, и другие. Ну, ему Витька-фиксатый, вон тот мордоворот через столик от нас, и заехал в рог, чтобы не выступал не по делу. А этот твой «рокынрол», я же говорю, шебутной, на Витьку стал напрыгивать. Его за шкирку и выбросили через дверь. А он назад ломится. Тут народу стало понятно, что поучить надо человека и все толпой повалили во двор. Больше я его не видел.
— Погоди, а во дворе-то что было?
— Так я тебе и говорю, что не видел. Все побежали наружу, кто учить, а кто и просто смотреть, а я, — рассказчик хитро подмигнул, — внутри остался. И из беспризорных кружек по глотку пива отхлебнул. Никто ничего и не заметил, а мне — хорошо.
Чикоткин понял, что от Сереги Оставьглоток полезного больше ничего не узнать и вышел из бара. Спустился с крыльца, завернул на задний двор и по пятнам крови на асфальте понял, что драка была здесь. Сейчас двор был пуст. И что было делать? В полицию заявить? А что он скажет? Помогите, пропала знакомая нечисть, водярник? Хорошо, если после такого заявления его в желтый дом не упрячут. Ничего не оставалось, как вернуться домой, питая надежду, что друг ожидает у подъезда.
Водярыч появился только на третьи сутки. Чикоткин уже собирался ложиться спать, когда во входную дверь поскреблись. На пороге стоял пропавший. Левый глаз заплыл, под ним цвел фингал: с желтизной по краям, через фиолетовое — в темную багровость по центру. Говорил он, слегка шепелявя из-за отсутствующего переднего зуба в верхней челюсти. Вместо футболки, купленной Иваном, на постояльце красовалась красная, затасканная майка, на груди которой темнела надпись, заверяющая, что «Сексом дружбу не испортишь».
— Ты где пропадал? — выдохнул Чикоткин.
Водярыч только вяло махнул рукой в неопределенном направлении, молча прошел на кухню и сел в угол на табурет. Иван сел рядом. Он чувствовал, что донимать вопросами друга не следует. Пожелает — сам расскажет. По происшествии получаса блудный водярник повернул голову к хозяину:
— Ваня, а купи мне бутылку водки. Очень хвалят украинскую «Горилку з перцем», но сейчас ее в ваших магазинах не найти. Так ты купи российскую. Только не самую плохую. Я за эти дни ее итак нахлебался.
— Сегодня не получится, даже в круглосуточных уже не продают. Потерпишь до завтра?
— Потерплю, — вяло отозвался джинн.
На следующий день, возвращаясь с работы, Иван купил в супермаркете водку, которую ему посоветовали знающие люди.
— Вот, — сказал он, входя в квартиру, — купил. Стакан нести?
— Не надо, — отозвался Водярыч. — Я не пить ее собрался. Хочу опять на дно уйти. Грустно мне у вас. Водка паршивая и, главное, народ озлобленный. Вот и решил опять в бутылку спрятаться. До лучших времен. Ты пока иди, пельмешек себе, что ли, отвари.
Когда Чикоткин вернулся в комнату, та была пуста. Лишь на столе стояла принесенная им бутылка водки. Иван взял ее в руки, повертел, вгляделся. Из бутылки на него глянуло искаженное искривленной поверхностью стекла лицо водярника, весело подмигнуло, прощальный взмах рукой и — растворилось в спиртовом напитке.
Бутылку Иван убрал в старый рыжий портфель и засунул его на антресоли. В самую глубину. К задней стенке.
До лучших, в надежде, времен.