Они кричат: «Бросай оружие и не сопротивляйся». Да уже нет сил, сопротивляться.
Уже наступила та усталость, за которой даже не чувствуется боль. Они подходят, точнее – подбираются - осторожно, держа оружие наготове. Между нами лежит война, и между нами клочки непонятной нам обоим ненависти друг к другу. Я исполняю свой долг перед государством, он свой, перед своим богом. Эта ненависть впитана в каждый сантиметр одежды, которую мне выдает каптер; в каждой кусок железа окружающий меня. Еще не видя и не зная, я уже ненавижу их. Я все время на взводе; я с автоматом в руках и готов нажать на спусковой крючок и держать его до самого последнего патрона.
Сначала в тебе поселяется страх. От каждого шороха, от каждого скрипа, от каждого ночного движения. И вечное это напряжение начинает генерировать ненависть и злобу. А потом, все это уходит и приходит равнодушие. К еде, к воде, к смерти. Трупы, кишки, взорванные дома и машины, отрезанные головы, гениталии, мертвые собаки – все это становится обыденным. Не обыденным пейзажем вокруг тебя, а обыденным состоянием души. Эмоций как результата реакции на происходящее – нет. Организм разучился чувствовать и выдавать эмоции. Сначала это было из-за экономии, а потом стало привычкой.
Патронов нет. Последний никто не оставляет. Во-первых - долго и неудобно стреляться из автомата. А во-вторых – патрон и палец штука не надежная. Дрогнет со страху рука, и ты ранишь себя. И будут над тобой подранком радостно резвиться все кому не лень. А оставаться, сдаваться живым нельзя. Потому как, есть понимание, что после пленения будет что-то очень страшное, что-то совершенно дикое и невозможное. И надо просто выдохнуть и сделать последний шаг. И нет никаких красивых слов – о - собрать последние силы воли в кулак. Поскольку все эти слова и разговоры возможны лишь у хомо-сапиенса, точнее у человека чувствующего и имеющего в наличие весь ассортимент бытовых человеческих качеств и потребностей. А тут, где вся потребность сведена в одно – выжить, все остальное умирает, отмирает как атавизм.
И это, и злость, а отнюдь не патриотизм заставляет негнущимися пальцами, плача от страха, и от того, что это - последние секунды твоей жизни, заставляет дернуть чеку, и закусить губы, чтобы не завыть от страха. Или наоборот – закричать, чтобы вложить все силы в это последнее движение.
Ребята из второй роты рассказывали, как видели в бинокуляр: что когда Вовку окружили, он совершенно спокойно раскурил сигарету, и в тот момент, когда они стояли вокруг него совсем близко, ухмыляясь и что-то крича ему в лицо, он, совершенно спокойно, не моргнув глазом распахнул полушубок, и медленно поднял руки. Две «лимонки» без колец вывалились у него из-под мышек. Но такие, как он, редкость. Все-таки чаще крик помогает совершить то последнее, но единственно возможное действие.
Я закрываю глаза, чтобы попытаться закутать в тот сон….