Старший инспектор по делам несовершеннолетних майор полиции Тарабанова – полная крашеная блондинка - просматривала протокол и прилагаемые к нему материалы.
Протокол составлен сутки назад по факту продажи пачки сигарет несовершеннолетнему Кривко Сергею продавцом киоска Немченко - этой тощей белобрысой забитой женщиной.
Сколько их таких прошло перед её глазами. Худенькие и полненькие, запуганные и бойкие, молоденькие и не очень. Все они ей давно были глубоко безразличны. Их маленькие жизни, их переживания… Они были для неё неодушевленными показателями её работы.
Лицами, совершившими административные правонарушения.
Майор вписала в графу протокола «свидетели» две фамилии. Эти всё подтвердят. Они – постоянные свидетели. Уже и не помнят, где точно были, где нет. Да им, собственно, всё равно.
Как всё равно Кривко, состоящему у неё на учете семнадцатилетнему подростку. Его недавно задержали в нетрезвом состоянии. Обещали не сообщать в училище, чтобы не исключили деточку. Вот он и отрабатывал. Ходил подставным покупателем. Выпрашивал у продавцов пиво и сигареты. На вид-то деточке все двадцать пять дать можно. Рослый такой парнишка.
- Эй, Катя, распишись здесь за Кривко. Я завтра протокол хочу в суд направить. А его пока вызвонишь, – обратилась она к худенькой темноволосой девушке в форме лейтенанта полиции.
- Ирина Александровна, это же подделка подписи, - возмутилась девушка.
- Да брось ты. Он же реально сигареты покупал. Всё подтвердит. Ну ладно, если так боишься, я сама за него распишусь. Учись работать. Я такая же была. Всего боялась.
- Ирина Александровна, мы же представители закона. По закону должны работать, - не успокаивалась Катя.
- Мы по нему и работаем. Ты когда, наконец, соберёшь материал на лишение родительских прав Науменко? Нам бы в этом месяце. У нас ещё два материала не хватает. Все остальные показатели выполнили: и по постановке на учёт, и по административным протоколам, и по помещению в спецшколу.
- Ирина Александровна, мне Науменко жалко. Она – одна с тремя детьми. Работает на нескольких работах. Вот и не хватает времени на детей. Без присмотра они. Но она их любит, выбивается из последних сил. И дети её любят. А в квартирке у них чисто. Хоть и нищета полная.
- Любит она их. Любила бы – не плодила бы нищету. Когда рожала, каким местом думала. Кому её дети нужны! Не в состоянии прокормить, одеть – не рожай. Теперь нам ими заниматься. А вот не дай Бог, кто-нибудь из них без присмотра помрёт. Тебе же выговоряшник вляпают и тринадцатой зарплаты лишат. Тебе это надо?
- А в детском доме им лучше будет, чем с мамой?
- Тебе-то что. Всё по закону. Не выполняет родительские обязанности. Не успевает. Не может. Какая разница. Ты свою работу сделала. Чтобы завтра мне все материалы на стол по Науменко. Созвонись с опекой. Договорись, когда детей изымать будете. Всё.
Лейтенант молча уткнулась в документы, лежащие перед ней на рабочем столе.
На пороге кабинета появилась сухонькая пожилая женщина.
- Вызывали? По Танечке Ивашиной? – робко спросила она.
- По Танечке? Ваша девица сидит в подъезде целыми днями, курит, пьёт, мальчишек на драки подбивает. Какие воспитатели, такие и дети. Нарожают, а мы потом с ними мучаемся. Протокол составлю за невыполнение обязанностей по воспитанию.
- Я бабушка Танина. Тяжело мне. Родителей-то нет у Танечки. Два года как погибли. А девочке четырнадцать лет. Ты бы помогла мне чем, дочка, посоветовала, что с ней делать,
- Бомжиха Зойка тебе дочка! А я майор полиции. Тыкать мне ещё будешь.
- Не кричите на меня. Я хорошо слышу.
- Ты ещё не знаешь, как я кричу. Учить меня будет. Внучку свою учи.
- Я же ветеран труда, - женщина прослезилась. - Я же… А вы… вы… вас вообще к детям нельзя подпускать…
- Да я тебя, знаешь, что. Я тебя сейчас на пятнадцать суток закрою – отдохнуть. Чтобы разговаривать научилась с представителями государства.
После того, как старушка, вытирая платочком заплаканные глаза, ушла, майор сделала замечание лейтенанту:
- Ну что ты, Катя, сидишь тут и морщишься? Ты зачем в полицию работать пришла, если такая чувствительная?
Взгляд инспектора упал на фотографию на рабочем столе. Вот она молодая, стройная, с кудрями по плечам в форме лейтенанта. Такая же, как эта Катя. Нет. Такой размазнёй она не была никогда. Всех жалеть никаких нервов не хватит. Да и жалеть не за что. Сами свою судьбу творят.
В дверь постучали. Молодая, маленькая как воробушек, невзрачная женщина, топчась на пороге, сказала:
- Я - Ирина Науменко. Пожалуйста, не лишайте меня родительских прав. Дети для меня всё. Пожалуйста. Катерина Петровна, пожалуйста.
Женщина умоляюще смотрела на лейтенанта, все ещё оставаясь на пороге кабинета.
- Вы на жалость не давите, - перебила женщину Тарабанова. – Не справляетесь с воспитанием. Дети голодные вечно. Одежду по соседям для них выпрашиваете. Побираетесь.
- Денег не хватает. Соседи помогают. Я, собственно, с просьбой. Помогите алименты с бывшего мужа получить. У меня исполнительный есть. Решение суда.
- Это не наш вопрос.
- А как же? Кто же поможет? Дети голодные, сами сказали…
- Рожать не надо было. Теперь воспитывай. Иди, иди. Работать мешаешь.
После ухода Науменко Катя сказала:
- Она без детей не сможет.
- И что? У нас по закону положено детей защищать. Думать надо было, когда рожала, на какие деньги содержать детей будет.
- А любовь?
- Какая у быдла любовь? Ты что, Катя!
Через две недели, вернувшись с совещания у руководства, Ирина Александровна увидела плачущую прямо за рабочем столом Катю. В кабинете пахло корвололом.
- Катя, что такое?
- Дети плакали, цеплялись за мать. А мы... Мы их оттаскивали… А она… Она.. – вхлипывала девушка.
- Так вы детей изъяли? Наконец-то. Катя, прекрати истерику. Ты размазня, а не полицейский!
- Ирина Александровна, это было страшно. Страшно, понимаете?
- Ничего, должен и эту работу кто-нибудь делать. Успокойся.
Тремя днями спустя Ирина Науменко вскрыла себе вены. Женщину откачали и поместили в психиатрическую лечебницу.
- Туда ей и дорога, - прокомментировала произошедшее инспектор Тарабанова. - Ей вообще с детьми нельзя находиться. Эмоционально неустойчивая. Вот вовремя мы её родительских прав лишили. Я была права.
Глядя ей прямо в глаза, Катя сказала:
- Я никогда, слышите, никогда не стану такой, как вы. Я написала рапорт на перевод в следствие.
- Истеричка, тебе вообще в органах не место.
- Это Вам здесь не место. – спокойно возразила девушка. - Вам, а не мне.
- Ах ты…
Дверь закрылась за Катей. И последние напутственные слова старшей коллеги она уже не услышала.