На казенной кровати можно было поместиться, при условии абсолютного слияния, с друг другом...
Как же это сладко и мучительно, сдерживать стоны, когда безумствует кровь, когда рвутся, ко всем чертям, все условности, и нравственные заповеди....
Расставались под утро. Весеннее солнце нахально слепило глаза. Когда она окончательно просыпалась, на подушке ее ждали цветущие ветки пахучей сирени, что обильно разрослась в старом дворике дома...
За медовый месяц оба похудели, под ввалившимися глазами красовались синяки. Соседи по коммуналке многозначительно хмыкали, пряча усмешки...
Потягиваясь, в чем мать родила, она подходила к окну,и улыбалась старым липовым аллеям, милым старушкам, кормившим голубей на бульваре.
Солнечные лучи бессовестно обласкивали ее, скульптурно вылепленную грудь, с розовыми сосками; впивались в тело, целовали пушок внизу живота... Что-то в ней было от чистоты юной Афродиты. Сколько охотников желали ее, а она мечтала о сногсшибательном галстуке, и паре ботинок для любимого, к дню рождения...
Прошло, без малого, двадцать лет. Дом предназначался на снос.
Посреди комнаты с отвалившейся штукатуркой, и и паутиной по углам, задумчиво стояла ухоженная молодая женщина, перебирая нервными пальцами автомобильные ключи. Неужели это они были так неприлично счастливы здесь, в этой странной,
обшарпанной комнате? И зачем она пришла сюда?