Как в море ухожу в стихи я. Вечность И. Царева-43
Устав от пресной чепухи,
Как в море ухожу в стихи я -
Ведь эта пятая стихия
Просторней остальных стихий.
И.Царев
Кто еще из поэтов мог вот так о себе сказать?
Думаю, долго вспоминать не придется, конечно – это ниточка тянется в серебряный век, где навсегда остается другой Сын викингов – Николай Гумилев, сотворивший морскую легенду из собственной жизни и запечатлевший ее в стихотворениях, поэмах и пьесах.
Но как же все совпало и в жизни и в поэзии у Игоря Царева и Николая Гумилева. Сначала было море, детские мечты о плаваньях, морях и океанах, которые должны были осуществиться в реальности, а потом воплотиться и в стихотворениях – все с самого начала совпало.
Морская тема в стихотворениях Игоря Царева уже звучала в моих статьях, сегодня хотелось бы поговорить о морских мифах, и самом главном из них - мифе о корабле призраке - Летучем голландце. У Николая Гумилева он появляется уже в цикле «Капитаны», у Игоря такого стихотворения на страницах в интернете я не видела, но не сомневалось, что оно должно было быть. Оно появилось в книге «Любя и веря вопреки» и настало время обратиться к морским мифам, разве не они могут очень многое объяснить и в поэтическим творчестве авторов.
Довольно давно прочитала фантастический роман Михаила Успенского »Посмотри в глаза чудовищ», где молодой и дерзкий автор вернул в нашу реальность Николая Гумилева, и тот продолжает сражаться за этот мир вместе со своими фантастическими помощниками. Там даже есть стихотворения в стиле Гумилева, версия о том, как бы мог написать поэт, окажись он сегодня в «горячих» точках, где снова полыхает пламя.
Роман мне очень понравился, наверное потому, что Н. Гумилёв пришел в мою жизнь раньше А. Блока, и очень хотелось его воскресить и вернуть в реальность, желание было просто неодолимым, как выясняется не только у меня. Нам всем так не хватает дерзкого, бесстрашного воина, готового сражаться, защищать этот хрупкий мир.
Но тогда (роман вышел в 1998 г) я еще не подозревала о том, что не только в наших фантазиях, но и в реальности есть поэт, который пишет о море так же пронзительно и красиво, и может еще раз пройти тот краткий, но яркий путь. Жизнь Н.Гумилева оборвалась слишком рано, и надо было вернуться, чтобы продолжить тот путь. Сразу же возникает в памяти Булгаковская фраза: «Я ухожу, но я вернусь», и ясно, что именно они и должны возвращаться.
И вот стихотворение Игоря Царева, заставившее поверить, что он вернулся:
Мой Летучий Голландец
Мой Летучий Голландец –
Силуэт непомерных желаний…
Слышен шорох о призрачный борт
Непоседливых волн.
Это эхо несбывшихся грез,
Это песнь бесконечных скитаний,
Это гимн непокорных сердец –
К мысу Горн!
Мой Летучий Голландец,
Сонных век не смыкая веками,
Рвется в бой. А над ним –
Нимб, сиянье, проклятье, судьба…
Кто слабее душой,
Тот рискует разбиться о камни.
К мысу Горн! К мысу Горн! –
Над водою рыдает труба.
Что ты плачешь, трубач?
Путь к причалу надежно забыт.
Есть начало пути, да, как видно,
Не видно конца…
Паруса обветшали,
Команда три века не спит…
А в сердцах, как набат, словно горн -
К мысу Горн!
Мой летучий Голландец…
Столетья недвижно застыли.
Слышен шорох о призрачный борт
Непоседливых волн.
Это вечный укор
Тем, кто руки сложил или крылья.
Это зов, это вызов судьбе –
К мысу Горн!
Когда я прочитала это стихотворение, то вспомнила мифологический контекст в поэзии великого испанца Федерико Гарсиа Лорки, где герой встречает в степи черного всадника - олицетворение смерти, и передает эстафету поэту, понимая, что через мгновение умрет:
- Эй, Федерико Гарсиа, оповести патрули…
И герой уверен в том, что он остается в этом мире, чтобы заменить погибшего друга. Так и в этом случае, Н.Гумилев словно бы выбрал того, кто станет его преемником, настолько все совпадает в поэтике в стихотворениях И. Царёва.
Игорь Царев принимает эстафету у расстрелянного поэта и продолжает морскую тему. Но на новом витке многое должно измениться, потому что и лирический герой совсем другой.
Как и в случае с В. Высоцким, перед нами не отчаянный бесстрашный воин, каким был Н. Гумилёв, а философ - волхв, из тех, кто ничего не боится, и кто только « с волей небесною дружен», потому так по-особому звучит стихотворение по мотивам главного морского мифа…
Но для начала вспомним сам миф о Летучем Голландце
Существует множество вариантов легенды о Летучем Голландце. По голландской версии, капитан ван Стратен был упрямым человеком, поклявшимся проплыть вдоль Мыса Бурь, известного теперь под названием Мыс Доброй Надежды. Корабль затонул, а судовая команда из мертвецов и мертвый капитан были обречены вечно странствовать по волнам вблизи злополучного места. Корабль-призрак можно видеть в штормовую погоду, и встреча с ним предвещает несчастье.
В германском варианте капитан фон Фалькенберг плавал в Северном море. Периодически его посещал Дьявол, и капитан играл с ним в кости, ставя на кон свою душу. Капитан проиграл, и душа его превратилась в призрак, которому был вынесен суровый приговор.
В варианте, опубликованном в 1821 году в одном английском журнале, корабль плыл вдоль Мыса Доброй Надежды, когда начался шторм. Команда умоляла капитана изменить курс, чтобы укрыться в безопасной бухте, но тот отказался и высмеял матросов за проявленную трусость. Шторм усиливался; капитан, грозя кулаком, проклял Бога за ниспосланное испытание. Тут же на палубе появился призрак, но воинственный капитан приказал ему убраться прочь, грозя пристрелить. Видя, что гость не подчиняется, капитан выхватил револьвер и выстрелил в него, но револьвер взорвался у капитана в руке. Призрак ниспослал ему проклятие вечно носиться по волнам, беспрестанно мучая матросов. Того, кто увидит обреченный корабль, ожидает беда
Вот суть и варианты мифа, прекрасно известные бредившему с детства о море и путешествиях Н. Гумилеву. И отголоски звучат не только в цикле «Капитаны», но и других стихотворениях, где отважные морские волки, сталкиваясь с кораблями призраками, испытывают и преодолевают ужас, сражаясь со стихией, но не забывают, что появление на их пути такого корабля –знак беды… Потому и звучат «бравурные марши» в его строчках. У Игоря Царева все совсем по-другому. Для него корабль-призрак – это:
Это эхо несбывшихся грез,
Это песнь бесконечных скитаний,
Это гимн непокорных сердец –
К мысу Горн!
Корабль призрак («гимн непокорных сердец») роднее и ближе поэту, чем морским скитальцам прошлого столетия. Ужас, который внушает другим грозный призрак, не так страшен, как те его малюют. Тогда появляется стихотворение Игоря – корабль - эхо грез, песнь скитаний, гимн непокорных. В этом главная тайна - волхв не боится того, что страшно для воинов и скитальцев, он скорее любуется этим призраком, считает его своим…
Чем же является этот призрачный корабль для поэта - нимбом, сияньем, проклятьем, судьбой… А если от судьбы все равно не уйти, то и бояться ее нечего, будет только то, что будет. И он бросает вызов всем предшественникам - ведь для храбрых, сильных духом он не страшен. О камни разобьются те, кто слабы. В какой-то мере поэт защищает безумного капитана, ведущего корабль на рифы, забыв о том, что на него принято списывать все беды и страдания. И эта защита очень симпатична, потому что и себя Игорь считает капитаном, да и были в его биографии такие годы, и стихотворения о том свидетельствуют, чего стоит только «Песенка влюблённого капитана». Но в его мифе о корабле-призраке иная тональность. И вот уже появляется знакомая тема о преодолении:
Паруса обветшали,
Команда три века не спит…
А в сердцах, как набат, словно горн -
К мысу Горн!
Сразу же вспоминаются строчки из последнего стихотворения цикла »Капитаны» Н. Гумилёва
Сам капитан, скользя над бездною,
За шляпу держится рукою,
Окровавленной, но железною,
В штурвал вцепляется - другою.
Как смерть, бледны его товарищи,
У всех одна и та же дума.
Так смотрят трупы на пожарище,
Невыразимо и угрюмо.
Очень похоже, только одно различие, герой Гумилева смотрит со стороны на призрак другого корабля, герой И.Царева находится на том самом корабле, потому в интонациях слышится скорее сочувствие, и основное состояние для этих героев - преодоление. Тут перед нами скорее мотивы другого мифа, об Одиссее, обреченном скитаться, желая только одного - вернуться домой, на свой остров к любимой…И Одиссею, и нашему поэту есть куда возвращаться….
О том, что герой сроднился с кораблем, свидетельствует и то, что он называет его своим: «Мой Летучий Голландец», такого прежде не случалось в толковании самого страшного мифа. Никто до Игоря Царева не рискнул связать свою судьбу с кораблем призраком, значит, храбрость его уникальна…
Так чем же является корабль призрак в новом мифе, если в старом он знак беды для тех, кому суждено было с ним встретиться, то тут:
Это вечный укор
Тем, кто руки сложил или крылья.
Это зов, это вызов судьбе –
К мысу Горн!
Так вот в чем суть нового мифа – нельзя сдаваться и отступать, бороться и идти до конца к своей мечте, к своей Итаке, к своему мысу Горн…
Стоит напомнить и об этом таинственном мысе, куда стремится наш капитан корабля –призрака:
Мыс Горн - знаковое место даже для бывалых морских волков. Бытует легенда, будто именно здесь прикован ко дну цепями морской демон. Поэтому в месте, где сходятся три океана, постоянно бушуют коварные ветра, а сам Горн полон неожиданностей
Из-за сильных штормов корабль долго не мог обогнуть мыс Горн (по другой версии — мыс Доброй Надежды). Команда взбунтовалась, прося шкипера повернуть назад. Но обозлённый Ван Страатен в ответ начал богохульствовать и заявил, что будет штурмовать мыс Горн, даже если ему придётся плыть до второго пришествия. В ответ на такое богохульство раздался страшный голос с неба: «Да будет так — плыви!».
Но нельзя забывать и о втором названии этого места – «Мыс доброй Надежды», наверное, каждый поэт тот или второй вариант названия выбирает для себя сам, все зависит от настроя самого капитана…
Так самый минорный из вечных мифов внезапно обретает мажорное звучание, такие чудеса случаются и с мифами, если за перо берется Мастер из породы скитальцев и викингов, который « как в море уходит в стихи».
У И. Царёва есть не только свой Летучий Голландец, но и свое Озеро Чад – снова отсылающее нас к пронзительному шедевру Н. Гумилёва, и сон этот, конечно оттуда, из серебряного века к поэту приходит
Серенада «Озеро Чад»
Проплакав всю ночь, догорает свеча.
Мне снится далекое озеро Чад.
Над сонной водою гитары звучат.
Сияет созвездье Стожары.
Любовь твоя словно огонь горяча,
Как бабочка пряжка вспорхнула с плеча,
Скользнула к ногам дорогая парча,
В глазах полыхают пожары.
Такая ночь бывает только раз,
Когда в лесах цветет цветок дурмана.
Со звезд упали светлые туманы,
Нас укрывая от нескромных глаз.
Волненьем охвачено озеро Чад –
Над озером Чад попугаи кричат,
Серея от страха, зубами стучат
По горло в воде павианы,
От ярости в джунглях пантеры рычат,
От жара их кости как сучья трещат,
И молнии бьют в середину смерча,
И ярко пылают лианы…
А где-то в чаще старый носорог
Устало рогом угли ворошит -
Его огонь любовный не страшит,
Его любви давно просрочен срок.
Проплакав всю ночь, догорает свеча.
Мне снится далекое озеро Чад…
Над сонной водою гитары звучат,
Вдали догорают пожары.
Любовь твоя словно огонь горяча,
Как смуглые звезды роса на плечах.
И стелется мягкой постелью парча
Под светлым созвездьем Стожары…
В третий раз перечитываю текст стихотворения Игоря Царева и понимаю, что ключ к нему надо искать в другом стихотворении Н. Гумилёва, тоже связанном с озером Чад, моем любимом «Жирафе».
В том, что поэт его прекрасно знал, нет никакого сомнения. Оно очень важно для понимания. Это циклообразующая вещь, и более того, там прописана история печальной любви к Анне Ахматовой, ставшая и новым мифом, и поэтической дуэлью с любимой женщиной, и роковым знаком в судьбе поэта. Ведь мы просто могли потерять поэта после того, когда она ему в очередной раз отказала, и он готов был пустить себе пулю в лоб, но сбежал в Африку, обрекая себя на страшные опасности и скитания.
Именно в «Жирафе» мы видим всю трагедию, которая постигла поэта. Он не может достучаться, докричаться до своей любимой, и тут даже Африка его не спасает, потому что он возвращается к холоду и нелюбви, и все-таки он не отступает от своего, старается покорить ее рассказами о мужестве и отваге, сочиняя чудные сказки о « неведомых странах».
ЖИРАФ
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
<Сентябрь 1907>, Париж
Такое вот совершенно чудное повествование о неразделенной любви, которое можно дополнить строчкой из стихотворения «У камина» из того же цикла:
«И тая в глазах злое торжество, женщина в углу слушала его»
Но что кроме упоминания об озере в Африке связывает эти два текста? Чем они отличаются друг от друга?
Мы обнаружили в «Серенаде озера Чад» повествование о разделенной любви, совсем другая героиня у Игоря Царева
Любовь твоя словно огонь горяча,
Как бабочка пряжка вспорхнула с плеча,
Скользнула к ногам дорогая парча,
В глазах полыхают пожары.
Вот какова его героиня, а потому уже в строчках поэта звучит торжество и радость. Это разделенная страсть, и она прекрасна, восхитительна… С нею не сравнятся никакие экзотические картины и дивные животные. Капитан Летучего Голландца дошел до своей возлюбленной, он переживает разделенную любовь, страсть и смотрит не с печалью и унынием, а с восторгом и любовью на ту, которая милей ему всех красот этого мира, к которой он сумел вернуться, одолев все стихии и препятствия.
Любовь твоя словно огонь горяча,
Как смуглые звезды роса на плечах.
И стелется мягкой постелью парча
Под светлым созвездьем Стожары…
Тому, кто только во сне видит это таинственное озеро и не может рассказать о нем верной своей подруге, дана совсем другая радость, другое счастье – она рядом, и она заменит все красоты мира. Вот ведь какая удивительная штука получается, начиная писать о Летучем Голландце, понимая, что в нем, как в зеркале, отражается удивительный мир Николая Гумилева, я и не подозревала даже, что эти два мира настолько сплетены и отражены друг в друге. И все потому, что И. Царёв «Как в море входит в стихи», понимает и чувствует то, что творилось тогда, что творится теперь.
Мифы потому и вечны, что в каждую новую эпоху они преображаются и несколько видоизменяются. И только тот, кто рискнул почувствовать себя капитаном корабля - призрака, самым отважным и дерзким из всех капитанов на свете, достоин и такой возлюбленной, какая появляется в его «Озере Чад» и многих других стихотворениях. Рядом с ней и героиня Гумилева, не в обиду А. Ахматовой будет сказано, остается только легкой тенью.
А вот в стихотворении «Сын викингов», тоже выросшем из Гумилевского контекста, мы вместе с поэтом спокойно можем разглядеть того, кто в определенный момент отбросит обычные дела и помчится покорять моря и океаны. Ведь если верить другому герою, ничто в этом мире не меняется, в нем нет ничего нового, только, если убрать маску с лица, там откроется совсем другой лик.
Сын викингов
(типа шуточное)
Врет калькулятор. Не множатся сто на сто.
Грустно считать чужое, да суть не в том,
Если бухгалтер украдкой глядит на стол,
Где под газетой спрятан желанный том.
Старая книга поможет попасть впросак,
Если рискнуть бумажный открыть засов,
Вмиг уведет язык скандинавских саг
В царство единорогов и белых сов...
А у тебя на службе опять аврал,
Вот на ковре стоишь ты и гол, и бос...
Твой калькулятор порою и раньше врал,
Но никогда еще так не бесился босс!
Ну, а сегодня буквально на стенку влез.
Кто бы за вредность выписал молочка?
Или его пугает холодный блеск,
Вдруг промелькнувший в темных твоих зрачках?
Крепкая брага. Весел шестнадцать пар.
Ждет храбрецов Вальхалла, а трусов нет.
Если норманн ведет боевой драккар,
Даже собаки боятся залаять вслед.
Яростный мир загадочен и красив,
Как хоровод валькирий в ночном лесу.
Ворон сидит на дереве Иггдрассиль.
Судьбы людей качаются на весу.
Вот каким оказывается на самом деле этот удивительный герой, которого не сразу и разглядишь в современной суматохе. Но сущность его – скитальца и открывателя чужих земель, все равно рано или поздно проступает в этой реальности. Ведь он - капитан Летучего Голландца в душе, потому что он не опустил руки и крылья и всегда принимает вызов судьбы, и идет до конца, и его любит (а не позволяет себя любить) самая прекрасная из женщин.
В эти дни особенно часто мне снился адмирал – Александр Васильевич Колчак, и мелькал силуэт прекрасной женщины рядом с ним. А ведь он тоже был отважным морским волком и скитальцем, не в меньшей мере, чем Н.Гумилев. Но еще он любил и был любим…
Долго не могла понять, почему роман Анны и Адмирала возникал снова и снова в сознании, меня словно какая-то сила к нему толкала, к самой пронзительной и дивной истории любви 20 века, протекавшей в моем родном городе.
И убеждаюсь в том, что эти две истории дивно созвучны, и поэт Игорь Царев значительно ближе к Адмиралу А.В.Колчаку по сути своей, чем наш бесстрашный, но так и не нашедший такой вот любви, своей Маргариты Н.Гумилев. А для викинга и скитальца, наверное, особенно важно, чтобы его любила, ждала и пошла с ним до конца самая прекрасная из женщин, никакие путешествия и открытия не заменят той единственной и неповторимой, страстной и прекрасной, ради которой и совершаются все подвиги на свете…
А если есть страсть и любовь, тогда можно, оказавшись, наконец, на берегу, «как в море, уходить в стихи», тогда и пятая стихия легко покорится автору. И хочется обратить внимание на эпиграф из Тютчева в стихотворении «Пятая стихия», ведь нам действительно не дано предугадать, что же мы обнаружим в том или другом тексте Мастера, и каким дивным светом озарится старый, и казалось бы хорошо известный нам всем миф.
Пятая стихия
Нам не дано предугадать
Ф.И.Тютчев
Устав от пресной чепухи,
Как в море ухожу в стихи я -
Ведь эта пятая стихия
Просторней остальных стихий.
Пусть только вторю небесам,
Когда царапаю скрижали -
Пером ли, острием ножа ли -
Я становлюсь мудрее сам.
Предугадать не суждено,
Но, знаю, слово отзовется:
Что тонко сказано - не рвется,
А, как хорошее вино,
По мере шествия веков
Лишь набирает терпкий градус,
Даруя умным людям радость,
И отрезвляя дураков.