В объятиях черной кошки ей спалось довольно уютно. Пушистая мурлыкала ей в ухо и ей снились сны о чем-то хорошем и добром - поутру она это точно помнила, хоть большего вспомнить и не могла.
А вечерами, уплывая в сон, она подгребала под себя, как подушку, когтистую черную лапу и, будучи полностью уверенной в ее мягкости, устраивалась на ней поудобней. Усатая морда опускалась где-то чуть сзади ее головы и она чувствовала в волосах горячее кошачье дыхание. Когда становилось жарко, она распрямляла руки и ноги, осторожно отпихивая, отодвигая от себя шерстяную громадину и вытягивалась на простыни рядом с ней, вдоль нее.
Их ночи были разными. Иногда кому-то хотелось перевернуться, а другая слишком крепко спала. Если крепко спала кошка, то она переворачивалась осторожо, чтобы не разбудить ее, не потревожить. Кошка же, будто не понимая, не отдавая себе отчета в своем ночном размере, переворачивалась, как ей хотелось - потягиваясь всем телом, вытягиваясь в непредсказуемых плоскостях и почти сталкивая ее с кровати. Со временем она научилась почти не просыпаться от такого, она тоже вслед за кошкой меняла позу, хваталась раскрытыми ладонями за ее шерсть и снова устраивалась поудобнее.
Ближе к рассвету они обе затихали. Лежа в одной постели в лучах восходящего солнца, они сладостно досматривали последние утренние невнятные сны и готовились к новому дню. Ей в любую погоду нужно было бежать в школу, а кошкина жизнь очень зависела от самой погоды.
Чем ближе становилось утро, чем ближе подбиралось пробуждение, тем меньше становилась кошка, оседая пушистым комком на ее одеяле. А она оставалась прежней, самой собой. Она почти догадывалась о ночных превращениях любимой кошки, но старалась сильно не всматриваться в это знание, боясь разрушить его своим дневным прикосновением.