Автор Сидоренко Л.П., кандидат философских наук, доцент, каф-ра ФиГН МЭСИ
- Господин Макиавелли, Вы - флорентийский писатель, ученый, философ и психолог политики, общественный деятель. Красота Вашего слога, образность и точность высказываний принесли Вам славу первого прозаика, Тацита новой Италии. Позвольте с Вами побеседовать. Наша встреча с Вами оказалась совершенно неожиданной. Такого случая у меня больше не будет. Пожалуйста, не уходите.
- Господин… затрудняюсь с Вашим именем…
- Господин Ливанов…
- Господин Ливанов, мне не очень хотелось бы с Вами разговаривать. Чего Вы хотите?
- Господин Макиавелли! Существует гипотеза, что «Князь» являлся сатирическим произведением, не отражавшим Ваших взглядов, поскольку Вы были республиканцем. Книга была написана в период возвращения рода Медичи к власти и изгнания Вас из Флоренции. Первым такую гипотезу выдвинул Дж. М. Таскано в 1578 году, потом повторил А. Джентиле в “De legationbus libri tres” (1585). Меня мучает этот вопрос. Вы не повторили жанра Эразма Роттердамского «Похвала глупости»?
- Господин Ливанов! Вы заблуждаетесь… Правда, книге «Князь» подошло бы другое название: «Похвала деспотизму» — по аналогии с «Похвалой глупости» Эразма Роттердамского. Но ничего такого не было… Эразм представлял собой особую, самостоятельную и вполне индивидуальную величину в среде гуманизма того времени. Он много путешествовал. Был в Англии в 1505—1506 г. Сдружился там со многими гуманистами, в особенности с Томасом Мором, автором романа «Утопия». Потом Эразм приехал к нам, в Италию. Он уже был увенчан славой. В Венеции, в Турине ему оказали прямо-таки восторженный прием. Туринский университет поднёс ему диплом на звание почётного доктора богословия; папа особенно благоволил к нему. После двух лет путешествия по Италии: Эразм побывал в Турине, в Болонье, во Флоренции, в Венеции, в Падуе, в Риме. Во время этого путешествия была, по его же словам, написана им знаменитая сатира «Похвала Глупости». Оксфордский и Кембриджский университеты сразу предложили ему профессуру. Когда «Похвалу глупости» в первый раз напечатали в Париже в 1509 г., она сразу стала необыкновенно популярной. И выдержала не одно издание. Это была пародия на панегирик. Такая форма в то время пользовалась большой популярностью. Я не разделял взглядов Эразма Роттердамского, хотя и зачитывался его книгой. Тогда все ее читали. Но… Нет-нет! Дух трактата Эразма прямо противоположен моей концепции. В вышедшем через два года после «Князя» трактате «Образование христианского государя» Эразм ставил в пример правителю Иисуса Христа, а я — коварного и жестокого герцога Чезаре Борджия. У нас не было ничего общего! Эразм предложил сатиру, вернее юмористическое произведение, а я создавал новый метод исследования, я разрабатывал философию политики. Эразм решил всех рассмешить, он к «Похвале» относился несерьезно, считал ее за безделку, я же работал серьезно, я освобождал науку от фальши. И нечего об этом говорить!
- Господин Макиавелли, пожалуйста, останьтесь. У меня так много к Вам вопросов… Вы ведь знаете, какой был шок от того, что Вы написали в своем исследовании «Князь» («Государь»)… Что Ваш функциональный анализ перевернул все гуманитарное знание… кверху тормашками и поставил такие вопросы, которые до тех пор не ставились…
- Но почему же кверху тормашками? Что за невежество?
- Господин Макиавелли, пожалуйста, извините, что я так выражаюсь… Просто я так думаю, так мне кажется… Поэтому я и хочу с Вами побеседовать. Мне хотелось бы у Вас узнать, как Вы осмелились на такие рассуждения в Ваше-то время?.. Ведь это начало XVI века. Это теперь можно многое… Люди такое пишут и выдают как за научные изыскания, так и за художественные... А в Ваше время традиция была так сильна. Вы прямо своего рода еретические мысли высказывали! Разве такое могло пройти незаметно? Ведь Вы происходили из древней патрицианской флорентийской семьи, были государственным секретарем республики, эту должность Вы занимали много лет, были послом к папскому двору... И вот… такой труд!!! Это настоящая сенсация! Да какая!
- Да ведь так это и было, господин Ливанов. Сначала-то я и был послом, но потом, когда Медичи возвратились во Флоренцию, меня лишили должности и выслали в мое имение, запретили выезжать оттуда. Я оказался неугоден со своими мыслями. Тут я в деревенской тиши и начал создавать свои новые произведения, тут и был написан мой «Князь».
- Да-да, конечно, но как Вы отважились на такое? И после Вашей отставки? Вы что же были вне закона? Вне системы? Вы что, не понимали, на что Вы идете?
- Господин Ливанов, у Вас есть какое-нибудь ученое звание?
- Господин Макиавелли, я простой учитель, никаких званий не имею. Я не стремлюсь к получению каких-то степеней, так как я еще слишком мало знаю. Возможно, когда-нибудь… Но до этого еще далеко…
- Так вот, Господин Ливанов! Я тоже не посещал университета, я учился дома. Но я с семи лет изучал латынь. В молодости я не только внимательно прочитал, но и собственноручно тщательно переписал для себя выдающийся памятник античного философского материализма - поэму Лукреция "О природе вещей". Надо было обладать необыкновенной проницательностью, большим знанием людей и подлинной ученостью, чтобы остаться в истории родоначальником функционального анализа, каким остался я. Правда, есть и другая «сторона медали» моей деятельности, о которой мне не хотелось бы говорить. Но настоящий ученый или настоящий художник должен исследовать проблему или создавать свое творение, не задумываясь над тем, что он получит или чего он не получит в результате своего исследования или создания своего произведения. Настоящий творец делает свое дело, а не думает о почестях или вознаграждении.
- Да-да, как я Вас понимаю. Ведь когда Ницше писал свою работу «Так говорил Заратустра» или когда Врубель писал своего «Демона», они ведь не рассчитывали только на успех или на всемирную славу; и тем более не думали, как отразится их творчество на их судьбе.
- Вот именно! Вы-то это должны знать лучше меня!
- Господин Макиавелли, я понимаю, что настоящий ученый не думает о деньгах или каких-то других вещах, или о катастрофических последствиях своих идей… Он исследует. Ученый даже может и не знать, к чему приведет его исследование, и тем более не знать, как оно и кем будет воспринято. Поэтому любое самостоятельное произведение таит в себе любое его прочтение и применение. Возьмем Альберта Эйнштейна, немецкого физика, создавшего теорию относительности и являвшегося одним из создателей квантовой теории и статистической физики. Ученый в 1940 г. подписал письмо к президенту США, в котором предупреждал об опасности появления ядерного оружия в фашистской Германии. Это же и способствовало организации ядерных исследований в США, во главе которых встал сам ученый. Когда шли работы по реализации «Плана Манхэттена» – плана создания американской атомной бомбы, то, по свидетельству одного из членов этого коллектива выдающихся ученых и техников из разных стран мира, американского физика, лауреата Нобелевской премии А.Комптона, все они «молились, чтобы им не удалось успешно завершить свою работу». После окончания Второй мировой войны Эйнштейн, не участвуя непосредственно в создании атомной бомбы, выступает активным сторонником запрещения ядерного оружия. Он подписал воззвание Б. Рассела от 11 апреля 1955 г. о необходимости всеобщего международного соглашения по контролю над использованием новых материалов. Это было обращение к правительствам США, Великобритании, СССР, Франции, Канады и Китая, в котором был обоснован и сформулирован вопрос: должны ли мы пойти на уничтожение рода человеческого или человечество должно отказаться от войн. Многие из тех, кто, так или иначе, был все-таки причастен к созданию атомной бомбы – Альберт Эйнштейн, Рудольф Пайерлс, Джозеф Ротблат, Лео Сцилард, Юджин Рабинович и другие уже понимали, какая это угроза миру…Но если бы Эйнштейн или другие знали, к чему их исследования, в конце концов, приведут…
- Вот видите, Господин Ливанов, Вы сами согласились, что к ученому нельзя подходить с такими мерками…
- Ученые часто не представляют того, что станет с их открытиями. Вильгельм Конрад Рёнтген, немецкий физик, сделавший переворот в медицине, открыл рентгеновское излучение в 1895г., названное им икс-лучами, и создал первые рентгеновские трубки, конструкции которых в основных чертах сохранились до нашего времени. Он стал первым (1901 г.) лауреатом Нобелевской премии по физике. Сам Рёнтген проявил известную осторожность в работе с икс-лучами. Во время своих опытов он прятался в оцинкованный шкаф, чтобы не облучиться. Природу лучей объяснили лишь в 1912 году. Установили, что это электромагнитное излучение. Позже был открыт и вред, который лучи могут принести человеку… В 1928 году в Лондоне был воздвигнут обелиск, на котором высечены имена 136 человек, не щадивших себя в стремлении поставить икс-лучи на службу человечеству и погубленных их смертоносной силой. А позже 1936 году в Гамбург-Эппендорфе установлен похожий монумент с надписью: "Памятник посвящается рентгенологам и радиологам всех наций, врачам, физикам, химикам, техникам, лаборантам и сестрам, пожертвовавшим своей жизнью в борьбе против болезней их ближних. Они героически прокладывали путь к эффективному и безопасному применению рентгеновских лучей и радия в медицине. Слава их бессмертна". Да, в конце концов, иногда только через какое-то время становятся понятны последствия тех или иных исследований.
- Господин Ливанов, Вы правильно рассуждаете. И не будем говорить об этом.
- Господин Макиавелли, я понимаю, что толкование тех ли иных рассуждений, да даже и просто каких-либо букв, символов, может быть по-разному. Существует целая отрасль знания – семиотика, получившая статус науки благодаря работам американского философа Ч. Пирса, умершего в 1914 г. По-гречески semeiot – знак. Эта наука о знаках и знаковых системах. Она исследует способы передачи информации, различные языки (как естественные, так и искусственные): в том числе, и язык научной теории, "языки" художественного творчества и др., все типы визуальных знаковых систем, вплоть до формул. Семиотика занимается исследованием текстов, феномена культуры. Ведь язык - слишком сложная неоднозначная семиотическая система, специфическое средство объективации содержания как индивидуального сознания, так и культурной традиции. Так обеспечивается возможность его интерсубъективности и рефлексивного осмысления. Смысло-порождение предполагает наличие в своей процессуальности особых точек семантического ветвления, т.е. версификации означивания. Правильное прочтение смысла какого-то высказывания – совсем нелегкая задача. Поэтому и появилось в свое время искусство толкования того или иного текста, герменевтика (гр. hermeneutikos - разъясняющий, истолковывающий), – это учение о возможности интерпретации, - учение о «понимании», идущее от В. Дильтея философское течение конца XIX - XX вв. Совершенно невозможны как конституирование окончательного смысла текста (онтологическая "неразрешимость" последнего, по Р. Барту), так и предвидение той версии текста, которая будет актуализирована в том или ином случае. Это гносеологическая "неразрешимость" текста.
- Не пойму к чему Вы клоните… . Какая такая «неразрешимость»?
- Подождите, господин Макиавелли, я сейчас все объясню. На самом деле, все происходит таким образом: мы пользуемся одним и тем же национальным языком (например, нашим русским, или Вашим итальянским, или каким-то другим) для того, чтобы передать наши мысли. Но реальная речевая практика показывает нам, что картина намного сложнее: каждый из нас не первым и не последним пользуется словами, оборотами, целыми фразами. Эти конструкции хранятся в языке, больше похожие не на некий буквенный мир для индивидуального использования, а бывший в употреблении арсенал слов. Все эти единицы языка прошли через множество употреблений, прежде чем попали в наше распоряжение. Ролан Барт – французский структуралист и семиотик говорил об этом весьма недвусмысленно. В 1953 он опубликовал книгу «Нулевая степень письма». Письмо (l';criture) – термин, связанный именно с его именем и обозначающий некую идеологическую составляющую, находящуюся между индивидом и действительностью. В 1960-х гг. он уделяет основное внимание сложностям отношения языка и индивида. И, в конце концов, отказался от классической лингвистики. Барт выступил против «единственности» прочтения текста и окончательности в интерпретации его смысла. Он использовал понятие коннотации датского лингвиста Л. Ельмслева, которое включает дополнительную семантику или стилистику, устойчиво связанную с основным значением интерпретируемого в нашем сознании. Коннотация переводится с позднелат. connotatio, с лат. con (cum) — вместе и noto — отмечаю, обозначаю. Восприятие текста определяется уровнем читателя и его подготовленностью к прочтению и «расшифровке» основных пяти кодов, сплетенных в «теле» текста, – кода Эмпирии, кода Личности, кода Знания, кода Истины и кода Символа. «Прогулка по тексту», как говорил Р. Барт, осуществляется по мере прочтения основных единиц протяженности текста – лексий, которые могут быть разновеликими.
- Господин Ливанов. Вы хотите сказать, что мой труд «Князь» неправильно поняли?
- Господин Макиавелли! Мы ведь и начали с этого вопроса. Я не могу сказать об этом однозначно. Думаю, что Ваш труд поняли так, как Вы этого хотели. Мы сейчас перейдем к этому вопросу. Просто я хочу сказать, что, действительно, можно по-разному понимать те или иные высказывания. Как отмечал Р. Барт, гносеологическая «неразрешимость — это не слабость, а структурное условие повествования». Он говорит, что высказывание не может быть «детерминировано одним голосом, одним смыслом». В высказывании могут встречаться многие коды, многие голоса, и ни одному из них не отдают предпочтение. Так возникает некий объем индетерминаций или сверх детерминаций, под чем мы и понимаем означивание. По концепции Барта, текст вставляется в общий фон культуры, и его прочтения могут обнаруживать себя и даже возникать после момента его создания. Коннотативные смыслы суггестивны, размыты. Их расшифровка всегда предполагает значительную долю субъективности. Непредсказуемость процедур означивания связывается постмодернизмом с некоторыми аспектами бытия текста, а не с недостаточностью когнитивных средств субъекта.
- К чему Вы мне все это рассказываете, господин Ливанов? По-моему, в моем тексте нет никаких загадок! И я Вам уже ответил, что «Князь» не являлся сатирическим произведением.
- Господин Макиавелли! Вы меня убедили, что Ваше произведение не сатира на существующую действительность, но есть и многие другие вещи, о которых бы мне хотелось узнать. Это только так кажется, что другому все понятно, когда мы о чем-то пишем или говорим. На самом деле, иногда интерпретируется все совершенно по-разному. Вы ведь понимаете, что эта двойственность (тройственность и т.д.) может появиться совершенно непредвиденно.
- Мне кажется, господин Ливанов, что Вы, в данном случае, говорите именно о моей книге. Так как мое имя стало даже нарицательным. И совершенно несправедливо его связывают с тезисом: цель оправдывает средства. Фраза «цель оправдывает средства» мне не принадлежит. Одни пишут, что ее автором был иезуит Эскобар, а другие говорят, что протестанты, заклеймившие ею иезуитов. Первым же ее произнес греческий драматург Софокл в пьесе «Электра» в 409 году до Р. Х. Я здесь ни при чем. Так можно изуродовать все, что угодно. И переиначить смысл того, что первоначально было заложено. Это касается не только прочтения текстов, но и даже просто каких-то знаков. Вы же лучше меня представляете, о чем я говорю.
- Конечно, господин Макиавелли. Возьмем, например, свастику. Всем известно, что это такое. Крест с загнутыми под прямым углом концами, служивший религиозным знаком у разных народов, стал политической эмблемой фашистов. Гитлер использовал один из древнейших символов человечества, а ведь свастика была связана со светом. Вот этого-то многие теперь и не знают. Свастика является религиозным символом для последователей индуизма, буддизма и ряда других религий. Это был священный символ, а теперь все его рассматривают только как знак немецкого нацизма. Применение свастики немецкими фашистами полностью изменило отношение к этому символу. Была одним знаком, стала другим. Я Вас прекрасно понимаю!
- Так и мое произведение. Я писал об одном, а теперь то, что мною написано, выставляют совершенно в другом свете.
- Подождите, господин Макиавелли. Барт говорил о «символичности» литературных произведений, т. е. множественности его «смыслов» в зависимости от идеологической позиции. Люди, которые «читают текст», могут мыслить по-разному. «Интерпретирующая «критика», по Р. Барту, должна быть дополнена литературной наукой, изучающей строение произведения. Тогда можно выявить, какие «прочтения» допускаются.
- Но, господин Ливанов, такие «прочтения» касаются не только литературных трудов.
- Согласен с Вами, господин Макиавелли. То же можно сказать и о научных трактатах. Тогда нужно говорить не только об идеологии, но и о научных парадигмах.
- Ваши рассуждения, господин Ливанов, подтверждают мои мысли…
- Тогда давайте разберемся с тем, что Вы написали. Вы ведь были первопроходцем, инициатором в реальном рассмотрении проблем общества и, прежде всего, в вопросах завоевания и удержания власти. Вы были новатором!
- Конечно, господин Ливанов. Мне были чужды отвлеченные размышления флорентийских неоплатоников так же, как и схоластическая наука университетов. В молодости я много читал великих создателей новой итальянской культуры: Данте, Петрарку, Боккаччо. Для дальнейшей работы мне очень помогли творения историков классической древности, которые я воспринимал не с позиций ученого-эрудита, а как ученый-практик. Я был еще каким новатором! Вы ведь знаете, что при жизни моего «Князя» не опубликовали. Кто тогда смог бы воспринимать такие вещи, о которых я говорил? Трактат же был написан около 1513 года.
- Его опубликовали только в 1532 г., через пять лет после Вашей смерти.
- Да, я не думал об этом, когда писал свой труд. Я работал во славу своего отечества! Хотя я и был сторонником республики, в мое время нужен был только единовластный правитель. Я понял, что, если не будет образовано сильное объединенное государство, которое сможет защищаться от внешнего врага, то итальянские города-государства в мое время просто не смогут пережить «второго вторжения варваров». Я хотел блага нашему измученному государству. Хотел мою родную Италию освободить от их жестокости! Моя страна теряла последние силы, была разграблена Ломбардия, поборы замучили Неаполитанское королевство и Тоскану. Кто мог уврачевать эти гноящиеся язвы? Страну мог спасти только мудрый новый правитель. Я надеялся на его Светлость Лоренцо деи Медичи, младшего внука Лоренцо Великолепного, ибо на какое-то время поверил, что Лоренцо способен сыграть роль всенародного итальянского вождя. Мы видели трагическую смерть Савонаролы! Я сделал вывод, что «все вооруженные пророки победили, а невооруженные погибли». Несмотря на это, я и сам не смог себя защитить. «Князь» стоил мне жизни. Меня попросту отравили.
- Сочувствую, господин Макиавелли. Это, конечно, варварство, которое существует до сих пор в нашем обществе. Так же, как и рабство, и казни, и войны. "Вредный гвоздь", как можно расшифровать Ваше имя, оказался лишним в этом жестоком мире.
- Вы не знаете, господин Ливанов, что такое страппадо? Это пытки, через которые я прошел. Мир, господин Ливанов, и тогда, и теперь был слишком жесток. И выжить в нем можно было только, действуя таким же способом. Я осмыслил негативный опыт своего времени: разрозненная, несвободная Италия, начавшийся кризис религиозного сознания, политическое бессилие. Нужно было что-то делать. Моя бедная Италия! На ее долю выпали тяжелейшие испытания в связи с иноземным нашествием. Нужно было «собирать камни»! Мне пришла в голову идея найти идеального правителя, благородного, сильного и мудрого! Я решил обратиться к Лоренцо Деи Медичи! Я понял, что должен подсказать ему, как действовать. Новому государю надлежало быть твердым, целеустремленным, с несгибаемой волей, и даже коварным, и расчетливым. Иначе невозможно было победить! Я это увидел достаточно ясно! Поэтому и написал свой труд, где я советовал государю много полезного для его правления!
- Господин Макиавелли, Вы рассуждали для того времени совершенно необычно и очень смело!
- Мне суждено было стать первопроходцем и положить начало науке о политике, которая явилась у меня не планом создания каких-то утопий, а результатом богатого опыта и тщательного изучения мировой истории. Все эти идеи пришли ко мне без теологии, которая давила на средневековую политическую мысль. Я осознавал, что произвожу переворот в устоявшейся традиции, создаю учение о светском государстве, освобождаю его от официальной церковной морали. Я превратил политику в науку и искусство править на основе изучения самой действительности и отказа от ее идеализации. Политик по призванию, я всего лишь назвал вещи своими именами и нарисовал пусть неприглядную, но такую живую картину! И показал выход из создавшегося положения!
- Господин Макиавелли! Мне кажется, что Вы правильно говорите о том, что Италия в то время оказалась в тяжелейшем положении. Я согласен с Вами, что успех любого правителя зависит от того, насколько тщательно и непредвзято изучена конкретная ситуация в стране, в соседних государствах. Нужно было проанализировать, насколько этой ситуации адекватна выработанная на этой основе тактика достижения целей, которые соответствовали моменту. Все должно было быть продумано с тщательной мелочностью, чтобы разработать план действий. Чтобы не только эту работу довести до искусства, и так же искусно осуществить на деле. Все это верно! Вы посмотрели правде в глаза! И все-таки…
- Мне была свойственна мудрость принимать во внимание противоречивые интересы различных общественных групп. Необходимо было понимание и использование этого в интересах государства и особенностей человеческой психики. Психология политики тогда мало учитывалась правителями! А это серьезные вопросы, без которых не обойтись! Я проанализировал «почему вся держава Александра Великого после того, как он в несколько лет покорил Азию и вскоре умер, против ожидания не только не распалась, но мирно перешла к его преемникам». «В объяснении этого надо сказать, что все единовластно управляемые государства, сколько их было на памяти людей, разделяются на те, где государь правит в окружении слуг, которые милостью и соизволением его поставлены на высшие должности и помогают ему управлять государством, и те, где государь правит в окружении баронов, властвующих не милостью государя, но в силу древности рода». Примерами разного образа правления являлись в начале XVI века турецкий султан и французский король. «Турецкая монархия повинуется одному властелину; все прочие в государстве - его слуги… Король Франции напротив, окружен многочисленной родовой знатью». « …тот, кто нападет на султана, должен быть готов к тому, что встретит единодушный отпор, и рассчитывать более на свои силы, чем на чужие раздоры. Но если победа над султаном одержана, и войско его наголову разбито в открытом бою, завоевателю некого более опасаться, кроме разве кровной родни султана. Если же и эта истреблена, то можно никого не бояться, так как никто другой не может увлечь за собой подданных». «Иначе обстоит дело в государствах, подобных Франции: туда нетрудно проникнуть, вступив в сговор с кем-нибудь из баронов, среди которых всегда найдутся недовольные и охотники до перемен. По указанным причинам они могут открыть завоевателю доступ в страну и облегчить победу. Но удержать такую страну трудно, ибо опасность угрожает как со стороны тех, кто тебе помог, так и со стороны тех, кого ты покорил силой. И тут уж недостаточно искоренить род государя, ибо всегда останутся бароны, готовые возглавить новую смуту; а так как ни удовлетворить их притязания, ни истребить их самих ты не сможешь, то они при первой же возможности лишат тебя власти». «Если мы теперь обратимся к государству Дария, то увидим, что оно сродни державе султана, почему Александр и должен был сокрушить его одним ударом, наголову разбив войско Дария в открытом бою. Но после такой победы и гибели Дария он, по указанной причине, мог не опасаться за прочность своей власти («Князь», гл. IV).
- Господин Макиавелли! Во-первых, победа в войне может быть разной: если это оборона – одно, а если нападение – совсем другое. Хоть войну и называют «продолжением политики» - это ошибка. И уж совсем двусмысленно: убивать, искоренять «род государя» на завоеванной территории. Разве политик не человек? Ведь и он так же, как все другие, должен отвечать за свои действия.
- Ах, простодушный господин Ливанов! У меня такое впечатление, что Вы родом из средневековья. Вы прямо напоминаете мне моих врагов, которые рассуждали так же. В 1592 году Антонио Поссевино написал злобный трактат, направленный против моих идей. Прославленный папский агент, иезуит рьяно выступал против меня, хотя и никогда не читал моих произведений. Я, полемизируя с христианскими богословами и своими предшественниками гуманистами, всегда объяснял, что многие сочинители выдумывали такие республики и княжества, каких никогда на самом деле быть не могло. Они пребывали во власти утопических идей и забывали о действительной жизни со всеми ее светлыми и темными сторонами. Вы рассуждаете так же, как мыслили мои наивные оппоненты!
- Я рассуждаю, как нормальный человек!
- Но завоевания на поле брани всегда были, есть и будут. Да и борьба за престол – это атрибут власти. Так что не рассчитывайте на «кодекс чести»! Правитель выше этого. Правитель должен был быть сильным, жестоким и самоутвердиться за счет слабых! Нужно было и тогда, да и в Ваше время, использовать приоритет государства над личностью. При этом простой человек становится жертвой в подобной неравной борьбе. Но только так государство может выжить и процветать!
- Господин Макиавелли! Сила и жестокость порождают только большую силу и большую жестокость!
- Да, таковы законы жизни общества! Именно большие сила и жестокость решают дела в государстве! Ведь какова природа человека? Человек не только эгоистичен, но и свободен в своих поступках. Если христианское понимание сущности человека утверждает, что человек во всем подчинен высшему Божественному Провидению, заранее определенной Богом судьбе, то я предлагал совершенно новое понимание человека и его судьбы. Судьба человека не фатум, а фортуна. Фортуна никогда не может полностью определить жизнь человека. Я пытался даже вычислить: насколько жизнь человека зависит от высших обстоятельств, а насколько от него самого. И пришел к выводу, что фортуна распоряжается половиной наших поступков, но управлять другой половиной она предоставляет нам самим, а, значит, фатум несостоятелен («Князь», гл. XXV).
- И Ваша идея свободы, Господин Макиавелли, подсказала Вам идею отказаться от религии?
- Я проявил высокую степень свободомыслия в делах веры. Человек может многое! Я выступил за объединение Италии под одной могучей государственной властью. Для этого необходимо было осадить политическую прыть римских пап. Я не побоялся заявить, что религия предназначена служить светской политике, а не наоборот. Мой тезис о возможности использования религии в политических целях привел всех в неописуемое бешенство! Клерикалы представили меня как проповедника антиморального политического коварства. Они не могли простить мне высказывания о необходимости размежевать политику и религиозную мораль! Но я и теперь утверждаю: правитель стоит вне морали! То есть не совсем вне! У него своя мораль: если меры, которые он предпринимает, способствуют укреплению и мощи государства, то он может поступиться той моралью, которая царит в обществе.
- Да, господин Макиавелли. Вы прекрасно осознавали силу религии, ее социальную функцию, ее власть над умами и сердцами верующих и потому Вы призывали всемерно использовать эту силу для общего блага, в особенности для объединения и укрепления государств. Ваши рекомендации главам республик или царств сохранить основы религиозных воззрений были направлены на укрепление централизованной власти. Если правители будут поощрять и умножать все, что возникает на благо религии, хотя бы они сами и считали все это обманом и ложью, то им будет легко сохранить свое государство религиозным, а значит - добрым и единым.
- Конечно, господин Ливанов. Я видел, что религиозный человек очень послушен. Им легче управлять. Поэтому и предлагал приспособить религию под нужды правления. Государю не следует церемониться с подданными. Их нужно держать «в кулаке». В жестокий век нельзя быть мягкотелым и рыхлым. Я остро переживал трагические события, происходящие вокруг меня, я не мог быть сторонним наблюдателем, так как хотел передать свои знания тем, кто правил странами. Я пытался осмыслить не какие-то сверх универсальные политические проблемы и не предлагал рецептов на все века, а пытался решить совершенно конкретные и очень трудные задачи, которые стояли перед итальянским обществом в начале XVI века. Я выступал за решительные и суровые меры в политике для блага самих же народов, и в частности моего народа.
- Поэтому Вы, господин Макиавелли, предлагали такое решение проблемы: «Если, как сказано, завоеванное государство с незапамятных времен живет свободно и имеет свои законы, то есть три способа его удержать. Первый -- разрушить; второй -- переселиться туда на жительство; третий – предоставить гражданам право жить по своим законам, при этом обложив их данью и вверив правление небольшому числу лиц, которые ручались бы за дружественность государю» («Князь», гл. V). И «надо иметь в виду, что нрав людей непостоянен, и если обратить их в свою веру легко, то удержать в ней трудно. Поэтому надо быть готовым к тому, чтобы, когда вера в народе иссякнет, заставить его поверить силой» («Князь», гл. VI).
- Да как же иначе? «Обратимся к примеру Спарты и Рима. Спартанцы удерживали Афины и Фивы, создав там олигархию, однако потеряли оба города. Римляне, чтобы удержать Капую, Карфаген и Нуманцию, разрушили их и сохранили их в своей власти. Грецию они пытались удержать почти тем же способом, что спартанцы, то есть установили там олигархию и не отняли свободу и право жить по своим законам, однако же, потерпели неудачу и, чтобы не потерять всю Грецию, вынуждены были
разрушить в ней многие города» («Князь», гл. V).
- Господин Макиавелли! Ведь разрушали не только и не столько дома и другие архитектурные сооружения, сколько истребляли самих жителей. Это, по-Вашему, достойно человека, государя? Это ведь убийство: и стариков, и детей! Убийство! А не игра в солдатиков.
- Господин Ливанов! «Следует понимать, что государь, особенно новый, не может исполнять все то, за что людей почитают хорошими, так как ради сохранения государства он часто бывает вынужден идти против своего слова, против милосердия, доброты и благочестия» («Государь», гл. XVIII). Это не убийство пьяного мужлана, который не в состоянии понять последствия своих деяний, который зарезал первого попавшегося ему под руку. Это и не убийство, заранее спланированное, на большой дороге: Когда ради золотого тельца убивают тех, у кого такие ценности имеются. Убийство убийству рознь! Как и при любом действии, тут могут быть разные оценки его в зависимости от разных обстоятельств этого действия.
- Согласен, что есть разного рода убийства. В нашем уголовном кодексе: Раздел VII. «Преступления против личности» в Главе 16 говорится о такого рода преступлениях. Например, статья 105. Убийство рассматривается как умышленное причинение смерти другому человеку. И далее говорится о разного рода убийствах: убийство, совершенное в состоянии аффекта; убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны; причинение смерти по неосторожности; доведение до самоубийства и т.д. По статье 105, например, деяние карается сроком от восьми до двадцати лет либо смертной казнью или пожизненным лишением свободы. Статья 109. Причинение смерти по неосторожности в этом случае наказывается ограничением свободы на срок до трех лет или лишением свободы на тот же срок.
- Вот видите, господин Ливанов, какие это разные статьи. К тому же, человек может быть как осужден, так и оправдан в подобном случае. Государь, который стоит выше других, должен рассуждать иначе, чем простой смертный. У него выбор: либо он победит, либо ему нанесут поражение. «Кто захватит город, с давних пор пользующийся свободой, и пощадит его, того город не пощадит… Что ни делай, как ни старайся, но если не разъединить и не рассеять жителей города, они никогда не забудут ни прежней свободы, ни прежних порядков и при первом удобном случае попытаются их возродить, как сделала Пиза через сто лет после того, как попала под владычество флорентийцев» («Князь», гл. V). При этом на «пути людей, подобных тем, что я здесь перечислил, встает множество трудностей и множество опасностей, для преодоления которых требуется великая доблесть. Но если цель достигнута, если царь заслужил признание подданных и устранил завистников, то он на долгое время обретает могущество, покой, почести и счастье» («Князь», гл. VI).
- Счастье на основе несчастья других? Разве Вы не знаете, что говорит народная мудрость: на чужом несчастье своего счастья не построишь. Ведь как ни рассматривай правителя, он такой же человек, как и все другие. На каком основании он имеет право творить беззаконие? Только потому, что он властвует? Господин Макиавелли, Вы можете это объяснить?
- Господин Ливанов, это связано, конечно, с правлением. И тут я полагаю, есть две возможности быть не таким, как все. Правитель всегда выше других. «Обе эти возможности возвыситься - благодаря доблести и милости судьбы - я покажу на двух примерах, равно нам понятных: я имею в виду Франческо Сфорца и Чезаре Борджа. Франческо стал Миланским герцогом должным образом, выказав великую доблесть, и без труда удержал власть, доставшуюся ему ценой многих усилий. Чезаре Борджа, простонародьем называемый герцог Валентино, приобрел власть благодаря фортуне, высоко вознесшей его отца; но, лишившись отца, он лишился и власти, несмотря на то, что, как человек умный и доблестный, приложил все усилия и все старания…» («Князь», гл. VII).
- Значит, счастья он не достиг! Хоть власть и получил.
- Я считаю, что нужно рассмотреть образ действий герцога, так как его пример – лучшее наставление государю. При поддержки Александра VI, отца герцога Валентино, была захвачена Романья (Romagna, историческая область Италии). «До завоевания Романья находилась под властью ничтожных правителей, которые не столько пеклись о своих подданных, сколько обирали их и направляли не к согласию, а к раздорам, так что весь край изнемогал от грабежей, усобиц и беззаконий. Завоевав Романью, герцог решил отдать ее в надежные руки, дабы умиротворить и подчинить верховной власти, и с тем вручил всю полноту власти мессеру Рамиро де Орко, человеку нрава резкого и крутого. Тот в короткое время умиротворил Романью, пресек распри и навел трепет на всю округу» («Князь», гл. VII).
- Господин Макиавелли, поставить наместника, жестокого и несправедливого. Это тоже входит в планы возвышения над другими людьми?
- Господин Ливанов, имейте терпение дослушать до конца. Нужно ведь все объяснить.
- Простите, господин Макиавелли.
- Итак, Герцог Валентино «…зная, что минувшие строгости все-таки настроили против него народ, он решил обелить себя и расположить к себе подданных, показав им, что если и были жестокости, то в них повинен не он, а его суровый наместник. И вот однажды утром на площади в Чезене по его приказу положили разрубленное пополам тело мессера Рамиро де Орко рядом с колодой и окровавленным мечом. Свирепость этого зрелища одновременно удовлетворила и ошеломила народ» («Князь», гл. VII).
- Позвольте заметить, господин Макиавелли, что в Вашем рассказе Вы все-таки превозносите обман и жестокость.
- Господин Ливанов! Слушайте дальше. Иначе Вы ничего не поймете. По-другому добиться ничего нельзя. И обман, и жестокость, и несправедливость! Как иначе? Далее нужно было подумать, что делать, чтобы герцогу Валентино его завоевания не потерять. «Во избежание этого он задумал четыре меры предосторожности:
• во-первых, истребить разоренных им правителей вместе с семействами, чтобы не дать новому папе повода выступить в их защиту;
• во-вторых, расположить к себе римских нобилей, чтобы с их помощью держать в узде будущего преемника Александра;
• в-третьих, иметь в Коллегии кардиналов как можно больше своих людей;
• в-четвертых, успеть до смерти папы Александра расширить свои владения настолько, чтобы самостоятельно выдержать первый натиск извне.
Когда Александр умер, у герцога было исполнено три части замысла, а четвертая была близка к исполнению. Из разоренных им правителей он умертвил всех, до кого мог добраться, и лишь немногим удалось спастись; римских нобилей он склонил в свою пользу, в Коллегии заручился поддержкой большей части кардиналов. Что же до расширения владений, то, задумав стать властителем Тосканы, он успел захватить Перуджу и Пьомбино и взять под свое покровительство Пизу» («Князь», гл. VII).
- Поистине, достойно подражания! Вот тут-то уже легче поверить в то, что Вы написали сатирическое произведение, чем в то, что Вы говорите серьезно. Даже если правители так поступали! Например, в начале прошлого века в России была совершена расправа над членами царской семьи. Это было не просто убийство, это злодеяние нужно рассматривать, с юридической точки зрения, как политические репрессии. Казнь бывшего российского императора Николая II, его семьи, убийство прислуги в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года произошла по постановлению Уральского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, возглавлявшегося большевиками. Царская семья была расстреляна, прямо по-макиавеллевски. Нужно было, на всякий случай, полностью зачеркнуть прошлое. Поэтому не пощадили никого, даже детей. Только ведь одно – совершить неправедное дело, а другое – быть настолько циничным, что его еще и оправдывать. И уж совсем невозможно – просто фантастика - ставить в пример! Хорошо, что теперь, по решению Президиума Верховного суда России от 1 октября 2008 года злодеяние получило свою оценку.
- Вот видите, господин Ливанов! Я обессмертил свое имя! Напрасно Вы иронизируете! Мои примеры оказались кстати и для большевиков! Но Вы еще не все знаете. «…есть еще два способа сделаться государем - не сводимые ни к милости судьбы, ни к доблести; и опускать их, как я полагаю, не стоит, хотя об одном из них уместнее рассуждать там, где речь идет о республиках. Я разумею случаи, когда частный человек достигает верховной власти путем преступлений либо в силу благоволения к нему сограждан. Говоря о первом способе, я сошлюсь на два случая - один из древности, другой из современной жизни – и тем ограничусь, ибо полагаю, что и этих двух достаточно для тех, кто ищет примера («Князь», гл. VIII).
- Ах, вот как! Послушаем дальше! Это ведь ГЛАВА VIII. О ТЕХ, КТО ПРИОБРЕТАЕТ ВЛАСТЬ ЗЛОДЕЯНИЯМИ. Верно?
- Вы, оказывается, хорошо осведомлены! Так слушайте! Первый пример. «Сицилиец Агафокл стал царем Сиракуз, хотя вышел из низкого и презренного звания. Постепенно выслужился до претора Сиракуз. Посвятив в свой замысел «Гамилькара Карфагенского, находившегося в это время в Сицилии, он созвал однажды утром народ и сенат Сиракуз, якобы для решения дел, касающихся республики; и когда все собрались, то солдаты его по условленному знаку перебили всех сенаторов и богатейших людей из народа. После такой расправы Агафокл стал властвовать, не встречая ни малейшего сопротивления со стороны граждан («Князь», гл. VIII).
- Я знаю про Агафокла, на его совести, действительно, много жертв. События развивались приблизительно так. М. Л. Гаспаров в «Занимательной Греции» пишет: «В Сиракузах шла гражданская война, народ боролся со знатью. Его пригласили навести порядок; он окружил войсками здание совета, перерезал и отправил в изгнание несколько тысяч богатых и знатных, а народу обещал передел земли и отмену долгов. Так начинали многие тираны, но первое, что они делали после этого, — окружали себя стражей и чувствовали себя как среди врагов, а Агафокл этого не сделал. Он ходил один среди толпы, был со всеми прост и сам первый подшучивал над своим гончарным ремеслом» (Гаспаров М. Л. Занимательная Греция. М.: Новое литературное обозрение. 2004. 428 с.- см. Агафокл тиран-горшечник. - lib.aldebaran.ru/…/gasparov_mihail_zanimatelnaya_greciya/). . Хотя все равно, даже если и шла война, так поступать нельзя, тем более нельзя восхищаться такими зверствами.
- Господин Ливанов, я сказал, что так можно сделаться правителем. Агафокл использовал этот способ. «Однако же нельзя назвать и доблестью убийство сограждан, предательство, вероломство, жестокость и нечестивость: всем этим можно стяжать власть, но не славу. Так что… памятуя его жестокость и бесчеловечность и все совершенные им преступления, мы не можем приравнять его к величайшим людям («Князь», гл. VIII).
- Хорошо, господин Макиавелли, что Вы здесь все-таки называете вещи своими именами! И злодея не называете ангелом!
- Господин Ливанов, мне всегда была свойственна трезвость мысли, рационализм. Другой пример. «Уже в наше время, при папе Александре, произошел другой случай. Оливеротто из Фермо, в младенчестве осиротевший, вырос в доме дяди с материнской стороны по имени Джованни Фольяни; еще в юных летах он вступил в военную службу… Однако, полагая унизительным подчиняться другим, он задумал овладеть Фермо … В письме к Джованни Фольяни он объявил, что желал бы после многолетнего отсутствия навестить дядю и родные места, а заодно определить размеры наследства; что в трудах своих он не помышляет ни о чем, кроме славы, и, желая доказать согражданам, что не впустую растратил время, испрашивает позволения въехать с почетом - со свитой из ста всадников, его друзей и слуг,- пусть, мол, жители Фермо тоже не откажут ему в почетном приеме, что было бы лестно не только ему, но и дяде его, заменившем ему отца («Князь», гл. VIII).
- Давайте запомним это, господин Макиавелли. Дядя заменил ему отца.
- Джованни Фольяни исполнил все, как просил племянник, и позаботился о том, чтобы горожане встретили его с почестями. Тот, поселившись в свободном доме, выждал несколько дней, пока закончатся приготовления к задуманному злодейству, и устроил торжественный пир, на который пригласил Джованни Фольяни и всех именитых людей Фермо. После того, как покончили с угощениями и с принятыми в таких случаях увеселениями, Оливеротто с умыслом повел опасные речи о предприятиях и величии папы Александра и сына его Чезаре. Джованни и другие стали ему отвечать, он вдруг поднялся и, заявив, что подобные разговоры лучше продолжать в укромном месте, удалился внутрь покоев, куда за ним последовал дядя и другие именитые гости. Не успели они, однако, сесть, как из засады выскочили солдаты и перебили всех, кто там находился. После этой резни Оливеротто верхом помчался через город и осадил во дворце высший магистрат; тот из страха повиновался и учредил новое правление, а Оливеротто провозгласил властителем города» («Князь», гл. VIII).
- Вот Ваши примеры! До чего же все они показательны! До чего же хорош Ваш Оливеротто! Собственного дядю, который его вырастил, выучил и ничего для него не жалел, отправил в мир иной! А сам получил власть! И счастлив?
- «Отсюда следует, что тот, кто овладевает государством, должен предусмотреть все обиды, чтобы покончить с ними разом, а не возобновлять изо дня в день; тогда люди понемногу успокоятся, и государь сможет, делая им добро, постепенно завоевать их расположение. Кто поступит иначе, из робости или по дурному умыслу, тот никогда уже не вложит меч в ножны и никогда не сможет опереться на своих подданных, не знающих покоя от новых и непрестанных обид. Так что обиды нужно наносить разом: чем меньше их распробуют, тем меньше от них вреда; благодеяния же полезно оказывать мало-помалу, чтобы их распробовали как можно лучше. Самое же главное для государя - вести себя с подданными так, чтобы никакое событие - ни дурное, ни хорошее - не заставляло его изменить своего обращения с ними, так как, случись тяжелое время, зло делать поздно, а добро бесполезно, ибо его сочтут вынужденным и не воздадут за него благодарностью» («Князь», гл. VIII).
- Господин Макиавелли! Ваш ответ мне понятен. Как завоевать власть, это ясно. Злодейство вполне приемлемо! Как ее удержать. Здесь те же методы! Вы тоже говорите об этом. «Основой же власти во всех государствах - как унаследованных, так смешанных и новых - служат хорошие законы и хорошее войско» («Князь», гл. XII). Не так ли? То есть, и тут тоже без злодейства не обойтись! Войско по велению правителя после завоевания власти также расправляется со всяким, кто противостоит правителю? Раз это было сделано при завоевании власти, это будет вполне приемлемо и после.
- О войсках, их типах и о военном деле, которого не избежать государю, я много писал в XII – XIV главах. Я объяснял, что «когда государи помышляли больше об удовольствиях, чем о военных упражнениях, они теряли и ту власть, что имели. Небрежение этим искусством является главной причиной утраты власти, как владение им является главной причиной обретения власти» («Князь», гл. XIV).
- Итак, получается, что государь – это человек, стоящий вне закона и тот, кто может пренебречь моральными нормами и проливать кровь невинных людей? Зло, зло и зло.
- «Но раз в силу своей природы человек не может ни иметь одни добродетели, ни неуклонно им следовать, то благоразумному государю следует избегать тех пороков, которые могут лишить его государства, от остальных же - воздерживаться по мере сил, но не более. И даже пусть государи не боятся навлечь на себя обвинения в тех пороках, без которых трудно удержаться у власти, ибо, вдумавшись, мы найдем немало такого, что на первый взгляд кажется добродетелью, а в действительности пагубно для государя, и наоборот: выглядит как порок, а на деле доставляет государю благополучие и безопасность» («Князь», гл. XV).
- Господин Макиавелли, у Вас получается так, что в действиях правителя черное – это белое, а белое – это черное!
«…имея намерение написать нечто полезное для людей понимающих, я предпочел следовать правде не воображаемой, а действительной - в отличие от тех многих, кто изобразил республики и государства, каких в действительности никто не знавал и не видывал. Ибо расстояние между тем, как люди живут и как должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради должного, действует скорее во вред себе, нежели на благо, так как, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру. Из чего следует, что государь, если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением смотря по надобности» («Князь», гл. XV).
- «Смотря по надобности» или за неимением необходимости не пользоваться совсем?
- «…хорошо иметь славу щедрого государя. Тем не менее, тот, кто проявляет щедрость, чтобы слыть щедрым, вредит самому себе. Ибо если проявлять ее разумно и должным образом, о ней не узнают, а тебя все равно обвинят в скупости, поэтому, чтобы, распространить среди людей славу о своей щедрости, ты должен будешь изощряться в великолепных затеях, но, поступая таким образом, ты истощишь казну, после чего, не желая расставаться со славой щедрого правителя, вынужден будешь сверх меры обременить народ податями и прибегнуть к неблаговидным способам изыскания денег» («Князь», гл. XVI). «Если ты ведешь войско, которое кормится добычей, грабежом, поборами и чужим добром, тебе необходимо быть щедрым, иначе за тобой не пойдут солдаты. И всегда имущество, которое не принадлежит тебе или твоим подданным, можешь раздаривать щедрой рукой, как это делали Кир, Цезарь и Александр, ибо, расточая чужое, ты прибавляешь себе славы, тогда как, расточая свое - ты только себе вредишь («Князь», гл. XVI).
- Господин Макиавелли, мне все представляется по-другому. Нужно быть щедрым, отдавая свое, независимо от того, кто ты: государь или простой обыватель. Как можно отдавать чужое? Поэтому государю и казну не нужно отдавать, и себе не стяжать богатство. Тогда государь прослывет если не щедрым, то честным. Согласитесь, господин Макиавелли, что такие государи – большая редкость. А вот стать завоевателем и «кормить войско грабежом и поборами» и т.д. не обязательно!
- Господин Ливанов! Вы все о том же. Вы неисправимый романтик! Это ведь реальное положение вещей. Согласитесь?
- Да, но если все так действуют, это не значит, что все правы. Все могут заблуждаться!
Литература:
1. Барт Р. Нулевая степень письма. (пер. с французского Г.К.Косикова) // Семиотика. - М.: Радуга, 1983. С . – 306-349 с .
2. Библия, Российское библейское общество, Евангелие от Матфея, М. – 2000, 1337 с.
3. Макиавелли Н. Государь («Князь»): соч. – М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс; Харьков: Изд-во «Фолио», 1999. – 656 с. (Серия «Антология мысли»).
4. Макиавелли, маркетинг и менеджмент/ Под ред. Фила Харриса, Эндрю Локка и Патрисиии Рис. – Питер, 2004 г., 272 с.
5. Эразм Роттердамский. «Похвала глупости», Литера Нова, Советская Россия. – 2009, 416 стр.
6. Сидоренко Л.П. Риторический канон. – М.: Колос, 2008. – 248 с.
7. Гай Светоний Транквилл. «Жизнь двенадцати цезарей», Книга первая.
8. Уголовный кодекс РФ (УК РФ) от 13.06.1996 N 63-ФЗ, Кодексы и законы, 2008 г., 192 стр.
9. Холодная М.А. Когнитивные стили. О природе индивидуального ума. 2-е изд. – СПб.: Питер, 2004.