Татьяна Михайловская
И волна и камень
Лабораторная работа
Лермонтов погиб на Кавказе, но любил его не за это.
Из школьного сочинения
Среди стихотворений Лермонтова 1832 года есть два прозаических отрывка, которые И.Андроников в свое время классифицировал как ритмическую прозу, переходящую в дактиль. Был еще и третий отрывок, но в рукописи Лермонтов по каким-то своим причинам его зачеркнул, и я, следуя воле автора, не буду в данном случае рассматривать третий отрывок как завершенный текст.
Некоторые исследователи предполагали, что эта проза - черновые записи, наброски к поэме “Исмаил-Бей”, усматривая сходство образов в прозе и поэме. Не разделяю этого мнения. Биографические черты (в описаниях, психологические и пр.) присутствуют во всех произведениях Лермонтова, и поэтических, и прозаических. Так, например, строки поэмы “Еще ребенком он любил /Природы дикой пышные картины,/ Разлив зари и льдистые вершины, / Блестящие на небе голубом” – перекликаются не только с “Синие горы Кавказа, приветствую вас! вы взлелеяли мое детство…”, но и со многими стихотворениями Лермонтова этого периода и более позднего. Так что аргумент в пользу высказанного мнения о наброске или черновике, мне кажется, не работает. С моей точки зрения, оба эти прозаических текста являются свободным стихотворением – свободным от рифмы и регулярного метра. Для убедительности представлю их в записи, аналогичной современному верлибру.
Итак, у Лермонтова:
(1) “ Синие горы Кавказа, приветствую вас!вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах,облаками меня одевали,вы к небу меня приучили,и я с той поры все мечтаю об вас да о небе. Престолы природы, с которых как дым улетают громовые тучи, кто раз лишь на ваших вершинах Творцу помолился,тот жизнь презирает, хотя в то мгновенье гордился он ею!..
(2) Часто во время зари я глядел на снега и далекие льдины утесов;
они так сияли в лучах восходящего солнца,и, в розовый блеск одеваясь, они, между тем как внизу всё темно, возвещали прохожему утро. И розовый цвет их подобился цвету стыда:как будто девицы, когда вдруг увидят мужчину,купаясь, в таком уж смущенье, что белой одежды накинут на грудь не успеют.
Как я любил твои бури, Кавказ! Те пустынные громкие бури, которым пещеры, как стражи ночей, отвечают!..На гладком холме одинокое дерево, ветром, дождями нагнутое,иль виноградник, шумящий в ущелье, и путь неизвестный над пропастью, где,
покрываяся пеной, бежит безымянная речка, и выстрел нежданный, и страх после выстрела: враг ли коварный, иль просто охотник… всё, всё в этом крае прекраcно».
В результате графической трансформации получаю одно – или два максимально близких друг другу - стихотворения:
***
Синие горы Кавказа, приветствую вас!
вы взлелеяли детство мое;
вы носили меня на своих одичалых хребтах,
облаками меня одевали,
вы к небу меня приучили,
и я с той поры все мечтаю об вас да о небе.
Престолы природы, с которых как дым улетают громовые тучи,
кто раз лишь на ваших вершинах Творцу помолился,
тот жизнь презирает, хотя в то мгновенье гордился он ею!..
Часто во время зари
я глядел на снега и далекие льдины утесов;
они так сияли в лучах восходящего солнца,
и, в розовый блеск одеваясь, они,
между тем как внизу всё темно,
возвещали прохожему утро.
И розовый цвет их подобился цвету стыда:
как будто девицы, когда вдруг увидят мужчину,
купаясь, в таком уж смущенье,
что белой одежды накинут на грудь не успеют.
Как я любил твои бури, Кавказ!
Те пустынные громкие бури,
которым пещеры, как стражи ночей, отвечают!..
На гладком холме одинокое дерево,
ветром, дождями нагнутое,
иль виноградник, шумящий в ущелье,
и путь неизвестный над пропастью,
где, покрываяся пеной, бежит безымянная речка,
и выстрел нежданный,
и страх после выстрела:
враг ли коварный, иль просто охотник…
Всё, всё в этом крае прекраcно.
В транформированном тексте сохранены без потерь все авторские приемы, выражающие яркие чувства молодого человека к царской (“Престолы”)и божественной (“Творец”) кавказской природе.
То, что перед нами стихи, невозможно усомниться. Однако это не жанр прозы в стихах, который привил русской литературе позже Тургенев. Лермонтов писал прозу, но слышал стихи (и я бы еще добавила: видел – картину). Он называл это “музыкой сердца”, что весьма характерно для него, игравшего на скрипке, фортепьяно и сочинявшего музыку. Если воспользоваться известной пушкинской дихотомией - волна и камень, стихи и проза, лед и пламень, то у Лермонтова одновременно и стихи и проза, они слиты: так в море волна, выворачивает со дна камень и несет его в своей толще.
Смысл проделанной мной операции в том, чтобы показать, как близко проза Лермонтова расположена к стиху, между ними практически нет зазора (независимо от того, что сам поэт думал по этому поводу, поскольку вряд ли он определял стих без наличия рифмы). Кроме изменений в графическом рисунке понадобилось совсем немного изменений в пунктуации, чтобы выстроить единое современное стихотворение. Сегодня подобные тексты мы без затруднений относим именно к стихам. И только лексические и синтаксические архаизмы выдают его принадлежность первой половине Х1Х века.
Отсюда от этих двух отрывков через шесть лет Лермонтов перекинул мостик к ритмической прозе в “Тамани”:
“Медленно подымаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив на расстояние двадцати верст, и важная должна быть причина, его к тому побудившая!”
Если также записать эти две фразы для наглядности в форме свободного стиха, они могут предстать в таком виде:
Медленно подымаясь на хребты волн,
быстро спускаясь с них,
приближалась к берегу лодка.
Отважен был пловец,
решившийся в такую ночь пуститься
через пролив на расстояние двадцати верст,
и важная должна быть причина,
его к тому побудившая!
Сложность деления на строки возникает во втором предложении, поскольку здесь глагол “пуститься” может входить в синтагму предшествующих ему слов (как в моем примере), так и в синтагму последующих сочетаний ( “пуститься через пролив”), что естественно меняет интонацию, не фиксированную в прозе. Но “Тамань” настолько поразительное произведение, что говорить о нем частично, в контексте другой темы, просто невоможно – “Тамань” требует подробного разбора (плюс к тем, что уже давно были сделаны), иного подхода. Если принять точку зрения Гумилева о влияинии прозы Лермонтова на всю последующую русскую литературу, то выделю в его прозе “Тамань” как совершенно особую точку отсчета для совершенно особой русской литературы. Но об этом в другой раз.
2014г.