***
Краснолучское медучилище было скупо освещено.
События в него долетали только отдельными, смутными и глухими отзвуками. Раз под большими часами возле супермаркета грохнул веером залп, это гонялись за мародерами, пытающимися ограбить квартиру на улице Ленина. Машинного движения здесь было мало, оно все сбивалось к вокзалу. В кабинете доцента, где тускло горела одна лампа, отбрасывая пучок на стол, Файнгольд сидел, положив голову на руки, и молчал. Слоистый дым веял вокруг него. Мобильники в камере давно «сели».
В террарии лягушки молчали, потому что уже спали. Единственный демонстрационный экземпляр заврокура уже две недели как сдох от обиды, не имея возможности кого-нибудь кусать. Доцент не работал и не читал. Забытый телевизор в углу вещал, что Полтава горит почти вся, и что артиллерия обстреливает Парасоцкий лес по квадратам, громя залежи страусиных яиц, разложенных во всех песчаных оврагах.
Сообщалалось, что эскадрилья истребителей под Изюмом действовала весьма удачно против птеродактилей. В полях при помощи напалма была остановлена большая стая четырехлапых кур, но жертвы человеческие на востоке и юге неисчислимы из-за того, что население, вместо того чтобы покидать районы в порядке правильной эвакуации, благодаря панике, металось разрозненными группами на свой риск и страх, кидаясь куда глаза глядят.
Сообщалось, что танковая бригада в харьковском направлении блистательно выиграла бой со страусовыми стаями, перестреляв их всех и перепахав громадные кладки яиц. При этом бригада понесла незначительные потери. Кабинет министров подал в отставку во главе с премьером, но сейчас, как-будто, формируется новый состав «технического» кабмина, и что он непременно будет призван вывести страну из куриного путча. Правительство будет способно на самые жесткие меры к тому, чтобы не допустить повторения полтавской истории, в результате которой, благодаря смятению, вызванному неожиданным нападением огромных ящеров, появившихся в количестве нескольких тысяч, город загорелся во всех местах, где бросили включенные газовые печи и начали безнадежный повальный исход.
Сообщалось от нового правительства, что в случае, если птиц не удастся удержать в стокилометровой зоне от столицы, она будет эвакуирована в полном порядке. Сообщалось, что Киев обеспечен продовольствием по меньшей мере на полгода и что Верховная Рада с мэрией предпринимает все срочные меры для того, чтобы вести бои с курозаврами на самих улицах столицы, в случае если армии не удастся удержать нашествие врага.
Ничего этого доцент не видел, смотрел остекленевшими глазами перед собою и курил. Кроме него в училище был один верный Игнатыч, бессонный уже третью ночь, которую он проводил в кабинете доцента, ни за что не желающего покинуть свою единственную оставшуюся камеру, и вахтерша Марья Степановна. Теперь сторож приютился на клеенчатом диване, в углу, и молчал в скорбной думе, глядя, как чайник с чаем, предназначенным для доцента, закипал на треножнике газовой горелки. Виварий молчал, и все произошло внезапно.
С тротуара вдруг послышались ненавистные звонкие крики, так что Игнатыч вскочил и охнул. Потом он прошептал: «Я щас…», - и выбежал в коридор. На улице замелькали огни фонариков, и отозвался нарастающий шум в вестибюле. Доцент плохо воспринял этот шум. Он поднял на мгновение голову, пробормотал: «Ишь как беснуются… чтож я теперь поделаю». И вновь впал в оцепенение. Но оно было нарушено. Страшно загремели железные двери, выходящие на улицу, и все стены затряслись, взорвались петарды. Затем лопнуло зеркало в соседней лаборатории. Зазвенело и высыпалось стекло в кабинете доцента, и серая тротуарная плитка влетела в окно, взорвав телевизор. Лягушки шарахнулись в террариях и подняли вопль. Вбежал и заметался Игнатыч, бросился к доценту, хватая его за руки и крича: «Убегайте, Семен Оттович, убегайте». Тот поднялся с вращающегося стула, выпрямился и, прочистив нос, ответил, при чем его глаза на миг приобрели прежний блеск, напоминавший прежнего вдохновенного Файнгольда.
- Никуда я не пойду, - проговорил он, - это просто глупость, - они мечутся, как сумасшедшие… Ну, а если вся страна сошла с ума, то куда же я уйду. И, пожалуйста, перестаньте кричать. При чем здесь я! Эдуард! – позвал он и нажал кнопку.
Вероятно, он хотел, чтоб Эдик с Игнатычем прекратили всю суету, которой он вообще никогда не любил. Но Эдик ничего уже не мог поделать. Он еще утром уехал к родственникам в Россию, чтобы переждать куриную войну.
Грохот кончился тем, что двери вивария растворились и издалека донеслись хлопки выстрелов, а потом весь кафельный вестибюль загрохотал бегом, выкриками, боем стекол. Игнатыч вцепился в рукав Файнгольда и начал его тащить куда-то. Он отбился от сторожа, вытянулся во весь рост и, как был в белом халате, вышел в коридор.
- Ну? – спросил он. Двери распахнулись, и первое, что появилось в дверях, это спины беркутовцев в бронежилетах. Они отступали из двери, в которую напирала яростная толпа, спиной и стреляли из помповых ружей. Потом они бросились бежать мимо Файнгольда, а один из них крикнул ему:
- Доцент, спасайтесь, я больше ничего не могу сделать.
Его словам ответил хриплый крик Игнатыча где-то вдалеке. Беркутовец проскочил мимо Файнгольда, стоящего как белое изваяние, и исчез во тьме извилистых коридоров в противоположном конце. Люди вылетели из дверей, завывая:
- Бей его! Убивай жидяру!
- Киевский наемник!
- Ты распустил погань!
Искаженные лица, военные каски, палки с гвоздями, разорванные бронежилеты запрыгали в коридорах, и кто-то выстрелил. Замелькали бейсбольные биты. Игнатыч, стоя в террарии среди жаб на коленях, распростер руки, как распятый… Файнгольд немного отсупил назад, прикрыл дверь, ведущую в кабинет. Он не хотел пустить толпу и закричл в раздражении:
- Это форменное сумасшествие… вы совершенно дикие звери. Что вам нужно? – Завыл: - Вон отсюда!! – и закончил фразу резким, всем знакомым выкриком: - Игнатыч, гони их вон!
Но Игнатыч никого уже не мог выгнать. Он с разбитой головой, истоптанный и рваный в клочья, лежал недвижимо в террарии, и новые и новые толпы рвались мимо него, не обращая внимания на стрельбу «Беркута» с улицы.
Низкий худощавый парнишка в черной маске, с красными глазами, опередил других, дорвался до Файнгольда и страшным ударом биты размозжил ему голову. Файнгольд качнулся, захлебнувшись кровью, стал падать на бок, и последним его словом было:
- Глупость… глупость…
Всю эту картину, стоя совсем рядом, снимала на планшет джинсовая девчушка лет пятнадцати. Потом она присела на стул, и стала выкладывать «прикольное» видео в ютьюб.
Ни в чем не повинную Марью Степановну убили и растерзали на вахте. Камеру, где потухали мобильники, разнесли в клочья, в клочья разнесли террарии, перебив и истоптав обезумевших лягушек, раздробили стеклянные столы, раздробили рефлекторы, а через час виварий пылал, возле него валялись трупы, оцепленные шеренгами милиции со щитами. Водометы лили струи во все окна, из которых, гудя, длинно выбивалось пламя.
Дальше: Эпилог - (http://www.proza.ru/2014/10/06/448)
Рисунки - Гинтар Вайтекутис http://vk.com/id36227680