Глава 45. ТАКОЙ БЫЛА НАША ШКОЛЬНАЯ ДРУЖБА.
Приехав домой, я сразу же включился в хозяйственные дела. Надо было в лесу заготовить кубометров пятнадцать дров, в чём мне опять же помог мой поселковый друг – Володька Лосенков. Без всякого предупреждения он пришёл сам и предложил:
– Поехали в лес, я делянку получил, хорошая ольха, и не очень толстая, мы с тобой две машины за день напилим.
Володька плохо слышал, у него давно болели уши, ему делали несколько раз операции, физически же он был сильнее меня. Он уже работал на хлопчато-бумажном комбинате в городе, для друга готов был пожертвовать всем, тем более своими выходными днями. За два дня мы заготовили и привезли две хороших машины дров.
Узнали мои одноклассники, что дрова уже на нашем дворе, кто-то свистнул по цепочке друг другу, и на следующий день в нашем дворе с самого утра собрались все ребята и несколько девчонок моего класса. Закипела работа – в один день дрова были распилены, расколоты и сложены в аккуратные поленницы. Вот какая верная дружба объединяла нас в те годы. Мама не знала, как благодарить ребят, чем угостить. Но к предлагаемому угощению никто даже не притронулся, пока работа не была закончена. И только тогда, когда последнее поленце легло на своё место, ребята с удовольствием выпили по стакану холодненького молока, которое мама в бидончике вынесла во двор для ребят.
Наступило 31 августа. Мы всегда приходили в школу в этот день, чтобы узнать расписание занятий, посмотреть свой новый класс, посмотреть друг на друга после летних каникул. Меня увидела классная руководительница Антонина Дмитриевна, расспросила, как мне понравилась Москва, а потом и говорит:
– Мы на десять дней уедем помогать колхозу, поэтому сегодня мы придём к вам копать картошку, иди домой и предупреди маму.
Я на велосипеде помчался домой готовить инвентарь и место в подполе для урожая. Через час весь класс ввалился во двор, все серьёзные и деловые, с лопатами и с вёдрами, мой инвентарь и не потребовался. Одно время мне показалось, что я даже мешаю своим одноклассникам, пытающимся избавить меня от всех работ, делая всё дружно и слаженно. Заметив моё смущение, Антонина Дмитриевна рассмеялась, подошла и предложила:
– Миша, ты лучше командуй, показывай, куда ссыпать картошку, распределяй её там, как надо, а ребята всё сделают, нас вон сколько.
Мама поставила самовар, напекла блинов, смотрела на работу ребят и потихоньку вытирала платочком грустные повлажневшие глаза. А ребята закончили работу, сгребли в кучи картофельную ботву, вымыли инструмент, подмели даже пол в доме, потом с шутками и мелкими подначками пили чай с блинами.
Таким и остался в моей памяти мой самый дорогой и любимый класс – десятый «А», трудолюбивый, дружный и весёлый. Не знаю, умеют ли теперь так же поддержать товарища и верно дружить теперешние одноклассники, общающиеся в интернете и живущие беззаботно, не зная всех родительских трудностей и тревог за их же будущую судьбу в смутное и не совсем честное время.
Глава 46. ГОРЯЧИЕ ЮНОШЕСКИЕ ЗАБЛУЖДЕНИЯ.
Мы, тем не менее, воспитывались в атеистическом обществе. Мои школьные друзья, участвовавшие в похоронах отца, конечно, ни словом ни разу не упрекнули меня в том, что отца провожали в сопровождении церковного песнопения. Однако я, чувствуя такое внимание школы, моих друзей, под воздействием нашего атеистического воспитания испытывал некоторое моральное неудобство. Это нашёптывание звучало по радио, пропаганда кричала с плакатов, выпячивала мнимое «уродство» священнослужителей со сцены дворца культуры. И в моей неокрепшей душе постепенно возникало протестное отношение к религии, неловкость перед друзьями, которые проявили такое внимание к нашей семье, а у нас дома и в одной, и в другой комнате висят иконы. По своей глупости и незрелости я стал исподволь и маму с бабушкой подбивать на то, чтобы иконы убрать, поскольку я же комсомолец, перед ребятами неудобно вот было, они смотрели, кто-то наверное и осудил. Бабушка воспринимала мои слова как-то спокойно, я даже не знал, ходила ли она когда-нибудь в церковь. Но мама, несмотря на свою неграмотность и глухоту, в церковь ходила, праздники знала, Бога не забывала никогда. А мне говорила так:
– Ты, сынок, как хочешь, а в душе всегда Бога имей. Мне вон какое испытание Господь послал, больше тридцати годов уши мои не слышат, теперь вот папку нашего забрал, и тебе вот придется испытание держать…
– Вот видишь, мам, не помогает нам Боженька, одни испытания шлёт. А кто нам с тобой помогает? Ребята мои сами пришли помочь, комсомольцы, школа помогает.
– Твой папка, хоть и партейный был, а говорил, что в войну Бог его спасал много раз. Подумай сам – три раза папка твой ранетый был, полпятки оторвало, скрозь живот пуля прошла, палец покалеченный какой на руке был, а домой живой пришёл, разве это не Бог помог ему? Не надо, сынок, Бога гневить, послушай меня. Твой дед сколько перетерпел на своём веку, а Бога никогда не забывал.
– А что ж Он деда не пожалел и папку отнял у нас с тобой? Чем папка нагрешил? А дед ведь поклонялся Богу всю свою жизнь, без молитвы, бывало, за стол не сядет.
– Знать судьба нам такая назначена. Брата твоего Кольку Господь забрал, а тебя вот сохранил, а ведь мог и ты погибнуть. Разве ж не Господь нам помог?
Я на какое-то время успокоился, уважая материнское слово. А вскоре произошло новое неприятное событие, принесшее новые испытания всем нам. Нашу корову Ласточку, нашу кормилицу, повела мама по весне в первый раз в сборное стадо на верёвке, так положено было, все должны были в первые дни приучать своих коров к стаду. В первый же день выпаса соседская корова, которую хозяйка не сопровождала, поддела рогами нашу корову под брюхо и опрокинула на спину, та об пень ударилась так, что перебила себе позвоночник. Мама привела корову домой, она как легла, так больше и не встала, отнялись задние ноги. А коровка хорошая была, молоко жирное – больше четырёх процентов, так было её жалко терять, что мама никак не хотела поверить, что Ласточка не поднимется. Всё лето мы вместе с ней косили и таскали в хлев свежую траву, мама поила и доила корову в лежачем положении, давала всякие лекарства. Столько труда было положено в то лето ради одной надежды на благополучный исход, только все наши усилия были напрасными. В задней части нашей коровки стали появляться пролежни, осмотрев которые ветеринар посоветовал корову прирезать. Сам я это сделать просто не мог, преодолеть жалость не мог, позвал опять своего безотказного друга Володьку Лосенкова, он был мастером и в таких делах и без слов выполнил эту очередную просьбу, золотой парень.
– Сил моих больше нет, сын, я так замучилась, что не знаю, что теперь и делать.
– Мам, сколько ещё ты будешь мучить себя такой работой? Хватит. Не помогает нам больше Бог, забыл он нас, одни испытания посылает.
В порыве досады я подошёл к красному углу и снял с гвоздиков сделанную отцовскими руками некрашеную рамочку с иконкой – фотографическим изображением Иисуса Христа, потом снял в другой комнате такую же самодельную иконку Божьей Матери и отнёс их на чердак. Ничего мама не сказала в то досадное время. Только и моё комсомольское упрямство не прошло безнаказанно, о чём я тоже хотел бы поделиться теперь, спустя годы, после долгих раздумий, сравнений и анализа всего пережитого. Поступок этот много лет терзал мою душу, и я в своих покаяниях прошу прощения у Господа нашего за содеянное тогда прегрешение, о котором не забываю, имея уже пятерых внуков.
Глава 47. ВЫПУСКНОЙ ВЕЧЕР В ШКОЛЕ.
Десятый класс я заканчивал предположительно с серебряной медалью, когда получил за сочинение твёрдую пятёрку и выслушал напутствие завуча Петра Григорьевича: «К остальным экзаменам готовься как следует, ты претендуешь на медаль». Упорства занимать мне не надо было, я готовился основательно, и все экзамены были сданы на пятёрки. Вместе с аттестатом зрелости я и многие мои друзья получили водительские права, мы могли водить автомобиль и мотоцикл. К моему большому огорчению мне не выдали права водителя третьего класса – не хватило трёх месяцев до семнадцати с половиной лет, по достижении которых их можно было получить. Но права мотоциклиста я получил один из первых, сдав экзамен с первого захода.
На выпускной вечер в качестве почётного родителя пригласили и мою маму, которая сначала не хотела идти, но мне так хотелось, чтобы она порадовалась моим успехам, что я уговорил её пойти со мной. К тому времени у меня появилось совсем другое отношение к маме, связанное с тогдашним положением в нашей семье. Если другие ребята как-то стеснялись проявлять внимание к своим родителям, особенно на людях, то у меня возникало обратное чувство, и мне хотелось, чтобы мама это чувствовала, я никогда не стеснялся вести её под руку, мне это было даже приятно. Мамина глухота затрудняла общение с ней, не каждого из собеседников с невыразительной артикуляцией она могла понять сразу. Когда мы ехали в автобусе, мама иногда спрашивала у меня о чем-то, я никогда не стеснялся на людях тут же ответить ей без голоса, одними губами. Она с благодарностью это оценивала и представляла меня своим знакомым: «Это мой сын!» Эти мизерные знаки внимания хоть малой толикой компенсировали ей все тяготы её нелёгкой жизни, она чувствовала опору и гордилась этим.