Про Олешу

Никита Хониат
Хорошо зайти сюда, когда на улице пасмурно, — опрокинуть рюмочку — другую, похлебать местного борщеца. Сегодня как раз такое настроение. Я захожу. Охранники стоят, придерживают своё «хозяйство», чтоб не отвалилось.
— Я в буфет!
— Пожалуйста!
Спускаюсь. В нос бьёт липкий запах русского кабачества. Захожу. Буфетчицы не особо приветливы и даже настроены не обслуживать (мол, какие-то дела у них тут, не до меня). Я всё же настаиваю на том, чтоб выпить здесь и закусить.
Сегодня тут гуляет какой-то полковник. Вот в чём, оказывается, всё дело. Полковник сильно пьян и очень большущ. Огромен, сука. Полковником называет его товарищ по стаканной работе. «Полковник! Еби твою мать! Генка, ты не прав! Ты-ы не прра-ав!» Кулак полковника падает в гневе на хлипкий столик. Полковник срывается с места, пробует повалиться всей тушей на рядомстоящих. Ничего не удаётся: его удерживают. Молодые интеллигентные люди. Полковник возмущён. И Генка в полковнике возмущён – он рассылает проклятья роду человеческому. Машет руками, задевает девушку, хватает за галстук её сопроводителя, бедолагу очкастого. Но товарищ Генкин поспевает вовремя: «Генка, ты не прав, отпусти человека!.. извините пожалуйста! Ты-ы не прра-ав! Полковник! Ебит!»
Буфетчицы знают Генку. Генка здесь свой человек. Тоже, наверное, литератор. Тот ещё литератор! За соседним столиком – шумная компания алкашей-пенсионеров. Некая мадама в возрасте играет на рояле дикую пошлятину времён Вертинского, дёргает очулоченными ногами в пианинной пляске. Какой-то сиплый голос подвывает ей в пьяном гуле. «Генка, ты не прав! Полковник! Ты-ы не прра-ав!» Сбоку от меня двое писателишек ; обсуждают тетрадочку. Один другого обвиняет в графоманстве. Другой говорит, что тот сам такой дурак.
Мне кажется, самое время схватить клок начёсанных рыжих волос, что лежит на соседнем стуле и не даёт покоя, бросить его в недоеденный борщ, хряпнуть рюмочку, тарелку с борщом надеть на голову полковнику, прыгнуть на стол и закричать: «Полундра! Бунт на корабле!» Спрыгнув потом, обхватить талию старой пианистки и…
А, впрочем, глупости это всё. Я представляю, как шестьдесят лет назад здесь сидел ещё Юрий Карлович Олеша: угрюм, в руке – стакан. Изредка, возможно, падает на стол скупая, выдавленная водкой слёзная капля. Но плачет он не о себе. О них, о них! Папуасы от искусства скачут меж столов, как и сейчас. Там наверху ресторан, там собираются менеджеры от искусства, элитные проститутки от литературы. Здесь же, внизу, — всякий сброд. Пьяный полковник умылся в борще. Борщец сегодня превзошёл все ожидания. Сивый товарищ Генкин утирает платочком лицо – себе и товарищу. Папуасы от литературы!
Полковник, маленько отрезвев, замечает в углу Олешу и, склабясь, подваливает: «Наташенька, водочки нам с Юркой», — ревёт он и падает на стол к Олеше, смазав рукавом разлитое по столу липкое пиво и смахнув салфетницу. Олеша теперь будет смотреть в глаза пьяного мудака и пить его водку, а мудак будет говорить, думая, что его слушают. А под конец спросит: «Скажи, Коленька, писатель я?» — «Нет, не писатель», — ответит Олеша, и полковник заплачет горько от того, что не писатель он, от того, что «Коленька» сказал так. Потом Олеша уйдёт, чтоб завтра прийти снова.
Он уйдёт в ночь, вместе с ним выползут из кабака остальные литераторы. Они разбредутся по кустам и паркам. Некоторые шастать будут до утра по бульварам, другие — спать на скамейках. Папуасничество от искусства! Папуасничество от политики! Россия! Страна моя родная! Папуасия ты!! Папуасия!!!