В апреле всё сложилось не так, как предполагалось. Матильда отказалась от своего посещения Розы в пользу Марты Розенталь, Ханс Дифенбах уехал к отцу в Штуттгарт, а Марта выбралась к Розе только в конце месяца. Поэтому с внешним миром Роза могла общаться только письменно.
15.04.1917 Роза пишет Луизе Каутской:
«Дорогая Лулу!
Твоё коротенькое письмецо к Пасхе своим в высшей степени удручённым тоном меня обеспокоило, и я решила опять тебе намылить голову. Скажи мне, как ты можешь подобно скорбной цикаде продолжать петь твою унылую песенку, в то время как из России доносится такой светлый хор жаворонков? Ты что ли не понимаешь, что это и наше дело, которое там побеждает, что это сама мировая история творит там свои битвы и, опьянённая радостью, танцует карманьёлу? Я знаю, что тебя удручает, что как раз теперь я не на свободе, чтобы собирать разлетающиеся от туда искры, чтобы там и где-нибудь ещё помогать и направлять. Конечно, это было бы хорошо, и ты можешь себе представить, как на меня это всё действует, и как каждое известие от туда подобно электрическому разряду разряжается во мне до кончиков пальцев. Но невозможность участия не делает меня ни на йоту мрачнее, и мне не приходит в голову стенаниями из-за того что нельзя изменить, омрачить радость этих событий.
Видишь ли, я как раз из истории последних лет и, продолжая от них, из всей истории понялась, что не стоит преувеличивать действия отдельной личности. В принципе, действуют и всё решают глубинные невидимые силы , и в конце концов всё встаёт на свои места, так сказать, «само собой». Не пойми меня неправильно: я не даю слова фаталистическому оптимизму, который должен скрыть собственное равнодушие, что мне так претит у твоего уважаемого супруга. Нет и нет, я остаюсь на посту и при следущей возможности опять начну такую игру всеми пальцами на мировом фортепьяно, что он загремит. Но поскольку не по своей вине, а из-за внешних обстоятельств я нахожусь в «отпуске» от мировой истории, я радуюсь, что дело и без меня идёт, и твёрдо уверена, что будет хорошо идти. История лучше всего сама знает, что делать там, где кажется нет выхода.
Дорогая, если есть дурная привычка, в каждом цветке искать капельку яда, тогда её найдёшь, и так же всегда можно найти повод для стенаний. Взявшись за дело по-другому, и ища в каждом цветке мёд, ты всегда найдёшь повод быть в бодром настроении. И кроме того поверь мне, время, которое я и другие проводим сейчас под замком, не потеряется. Оно каким-либо способом войдёт в общий счёт. Я считаю, что нужно просто, не особенно ломая голову, так жить, как считаешь правильным, не желая сразу же за всё получить наличными. В конце концов всё образуется. А если и нет, для меня и тогда нет причины для трагедии; я и без этого радуюсь жизни, каждое утро внимательно наблюдаю за почками на всех моих кустарниках, каждый день навещаю красную божью коровку с двумя чёрными точками на спинке, в которой уже неделю поддерживаю, закутав её в вату, не смотря на ветер и холод, жизнь. Наблюдаю за облаками, как они всё время меняются и становятся всё красивее, и чувствую себя не важнее этой божьей коровки, и в этом чувстве своей малости я невыразимо счастлива.
Прежде всего эти облака! Какая неисчерпаемая причина для наслаждения двум человеческим глазам! Вчера, в субботу после обеда, в пятом часу я стояла, прислонившись к ограде моего садика, солнце светило на мой горб, а я смотрела на восток. Там на светло-голубом фоне неба возвышался нежно-серый облачный массив, на который была как бы накинута розовая вуаль; это напоминало далёкий волшебный мир, в котором царил покой, кротость и свобода. Всё выглядело как мимолётная улыбка, как неопределённое воспоминание из ранней юности, или как когда порой просыпаешься с прятным чувством от чудесного сна, хотя его содержания и не помнишь. Двор был пуст, и я, как всегда одна и всем чужая. Из открытых окон тюрьмы доносились бьющие звуки воскрестной уборки, то там, то тут раздавался приказной голос; между этим высоко на тополе, с ещё совсем голым, серебрившимся подлучами падающего на него солнца ещё голым стволом, ритмично бил крыльями зяблик. Всё дышало таким покоем, и мой взгляд, прикованный к улыбающимуся облачному горному массиву там далеко на небе — я стояла, как прикованная к изгороди и думала о тебе, о вас всех: вы что ли не видите, как хорош мир? У вас что ли глаза не такие как у меня, и сердце не такое, как у меня, чтобы радоваться?
Сегодня я начала читать «Валенштейна» Рикарды Хух, и сердечно благодарна тебе за книгу. Это меня здорово освежает, потому что вызывает поток мыслей и радость описания человеческой судьбы, так чётко проступающей из строк. Естественно, это не научная работа в строгом смысле; её понимание истории не имеет серьёзного остнования и в высшей степени дилетантно, а порой и совершенно неверно. Но для меня важны в человеке и в книге не их взгляды, а основания, из которых состоят человек и книга. Ошибочные взгляды мне не мешают, если я только нахожу в картине мира и в жизни внутреннюю порядочность, интеллигентность и радость творчества. Как хорошо, что ещё можно за углом опять наткнуться на человека, которому радуешься!...
И так, не грусти, слышишь меня? Не ругайся на серую погоду, приглядись и пойми, как красиво и разнообразно может быть как раз серое небо. Потерпи с весной, потом же обычно всё быстро проносится! Теперь по крайней мере можно радоваться, ожидая. Поскорее опять напиши мне, чтобы я увидела изменение твоего настроения.
Сердечные объятия вместе с ежом* от твоей Р.»
* Ханс Каутский