Была глубокая осень. Ночные лёгкие морозики, нудные, долгие, холодные дожди, редкое, но ещё пригревающее в затишке солнышко. Октябрь ...
В один из вечеров, в нашем детском саду к вечеру вдруг объявили карантин.
Почему-то, говоря или описывая подобные события, принято добавлять слово: - вдруг. Как будто другие слова не подходят к этому явлению. Ну например: - неожиданно или внезапно.
И вот тут я задумался. А так ли виновато в этом «вдруг» именно событие или это наше восприятие и оценка произошедшего находит себе оправдание в этом слове?
Что-то радостное, приятное, праздник например, ждёшь-ждёшь, ну ни как не дождёшься. Дни и часы текут вяло-вяло, лениво и неохотно, медленно приближая нас к ярко ожидаемому событию. Ну о-оочень медленно тянется время.
Зато, в основном неприятности, появляются внезапно и неожиданно, из ниоткуда, прямо таки бах! Нате вам! Как снег на голову...
Приближался сумеречный осенний час, когда вот-вот, уставшие после трудового дня родители, начнут забирать домой своих, так же уставших и уже соскучившихся детей. Никто из нас не обратил внимание на озабоченные лица нянечек и заведующей. После полдника они становились всё сумрачнее и вот тут, вдруг, и прозвучало:
- Карантин.
Что это такое? В общих чертах, по памяти, скажу так, это означает то, что все дети, безвылазно, то есть без контакта с родителями, должны оставаться на территории детсада неопределённое время.
Если карантин внешний, то нас как бы ограждают от угрозы заражения какой нибудь болезнью. Теоретически.
Если угроза внутренняя, что происходит чаще, то её, болезнь, лечат внутри контактной группы, не давая возможности к распространению среди остального населения.
Тогда, в детстве, я не задавался этими вопросами, сейчас же подробности стёрлись из памяти, почему на карантине оказалась только наша группа. Видимо "источник" угрозы был среди нас.
Понятно, что для взрослых это событие не очень-то и страшное. Для нас же, от года и далее*, расставание с родителями было труднопереносимо. Это был мой первый карантин. Это была моя первая ночь вне дома и без родителей. Мне было четыре года.
С родственниками, после трудового дня, мы могли увидеться только через окно на первом этаже, перед центральным входом, запертым на ключ. Вся наша сгрудившаяся, кричащая, слезливая толпа безо всяких часов чувствовала время "Х".
В быстро темнеющих вечерах, вмиг погрустневшие лица пап и мам, неловко, неумело изображали приветствие взмахами рук, кивками головы, натянутыми улыбками и беззвучно кричащими ртами. Так же неумело, с тяжким грузом на душе они быстро-быстро, резко отвернувшись, уходили прочь.
Где-то через час после ужина нас повели в душ. Всех вместе. И мальчиков и девочек. Кто помладше, кто постарше. Разница в возрасте в одной группе могла составлять до двух лет (а что делать, все сады переполнены). Всего нас было человек двадцать юных сердец.
Душевой пользовались очень редко. Так, что бы там когда-то купались полные группы детей, я не помню. Водили в основном тех, ну которые ... в общем, после детской неожиданности, появляющейся вдруг (опять это слово!) в штанишках или трусиках.
Во всю высоту стены были выкрашены в тёмно-зелёный цвет. На условно светлом потолке, в те годы это встречалось почему-то повсеместно, во всех банях и общественных помывочных, жёлто-коричневые пятна водяных разводов, с вечно не просыхающими тут и там каплями.
В полупрозрачном колпаке, похожем на литровую стеклянную банку, над дверью светила единственная лампочка. Прямоугольная, без окон комната, с единственной деревянной лавкой вдоль одной из стен. Пара душевых леек вмурованных в стену вместе с кранами.
Кто-то успел набрать в оцинкованные тазики воду и не очень умело, дурачась, намыливал лыковой мочалкой** шею, голову, руки. Кое-как, по очереди, ни мыла, ни мочалок на всех не хватало, мы смогли помыться, сгрудившись у «писающих» тонкой струйкой душевых леек.
Вдруг от двери во всю кучу-малу ударила сильная струя воды. Это нянечка баба Маня поливала нас из шланга. Это означало, видимо, окончание водным процедурам, смыв остаток мыльной пены и некую дезинфекцию.
Шланг в руках няни ходил туда-сюда, справа налево, вверх-вниз выливая на оруще-визжащую гурьбу чуть тёплую воду. Мне, почему-то это казалось неприятным, я крутился из стороны в сторону, но мой высокий рост, видимо, служил хорошим ориентиром и спрятаться за других мне не удавалось. Вода попала в уши и на некоторое время я оглох, тщетно и долго «вытряхивая» её всем известным способом, прыгая на одной ноге и чмокая ладонью ухо.
А потом наступила ночь. Вернее за окном уже давно была непроглядная темень, на календаре был конец октября. Это просто нам объявили: - Ночь!
На круглых настенных часах стрелки показывали 9 и 3, то есть девять часов пятнадцать минут, так громко сказала нам баба Маня.
Дома наверняка нашлись бы кое-какие дела и развлечения. Тут же никто не собирался с нами сюсюкаться, читать сказки или поить компотом с булочкой. Это мы тоже услышали от неё.
- Ночь. Всем спать!
Проследив, что бы все улеглись на свои кроватки и слегка угомонились, нянечка плотно прикрыла дверь в спальню. Перекрыв нам путь в коридор, узенькая ленточка света неподвижно улеглась под дверью. За ней, как и у нас, наступила тишина. Произошедшие события длинного дня убаюкали всех почти сразу. Мне не спалось.
За окном спальни, напротив, у ворот проходной завода, где работал мой папа, горел единственный на этом отрезке улицы фонарь. Бледно-жёлтое пятно света непостижимым образом связало меня с домом. Не мигая я смотрел на него долго-долго, шёпотом разговаривая с родителями и недавно народившейся сестрой. Приятно было слышать в ответ (слышать ли?), любимые голоса.
Свет был далёкий, не яркий и, казалось, ласковый.
Почему же всё родное, любимое и дорогое для нашего сердца всегда находится так далеко? Почему это всё нам недоступно?
Мои мокрые щёки и подушка постепенно согрели друг друга, чуть подсохли. Уставшие, отяжелевшие от слёз глаза закрылись.
Несколько дней карантина не запомнились вовсе. Завтрак, обед, полдник, ужин. Всем известные и вмиг надоевшие игры, хороводы, зарядка и коллективное чтение книг.
Рёв и слёзы, поодиночке и массово. Пение и маршировка под звуки рояля.
Я ждал вечера. Я ждал отхода ко сну. Днём, даже глядя в окно на ту же самую проходную, на спешащих по утрам на работу и почти бегущих вечером, но уже домой людей смотреть было интересно, но совсем не так как ночью.
В засыпающем детском саду я даже придумал себе свой путь в сон. Помогал убрать игрушки нянечкам, разыскивал чьи-то сандалии или трусы, бежал на кухню за кружкой воды, молока или чая. В общем, до своей кровати я старался добраться как можно позже, последним, когда многие уже посапывали. Спокойно и без помех я вступал в диалог с фонарём, который представился мне эдаким нафантазированным чудо телефоном.
Они в ту пору были ещё редкостью. Дома, в личном пользовании, из известных мне соседей по улице, телефонный аппарат стоял только в семье врачей. Один на пару десятков домов.
Шепча какие-то свои мысли, выдумывая ответы родных, ручейками нежной любви текли на подушку солёные потоки. Кулачок под щекой представлялся ласковой маминой рукой, в которую дома (почему же, почему?) я утыкался всё реже и реже.
А то вспоминались розовенькие пяточки сестры. Она так забавно шевелила ручками и ножками, гукала и морщилась, а я щекотал её носом, чубом, «пукая» своим ртом в её живот, с шумом выпуская воздух между губ, с интересом наблюдая за её поведением.
Вдруг вспомнилось, свет фонаря за окном, дома, тоже слегка падал на мою кровать. При ветре раскачивающиеся ветки деревьев шевелились загадочными тенями по потолку, по стене, по моей подушке. Я никогда не жмурился, огонь от уличной лампы через голые ветки был не ярок, а летом, за множественными листьями и вообще почти не виден. Туда-сюда прыгали многочисленные пятнышки света, похожие на светляков. Уютно было дома с таким рассеянным светом, уютно стало и в садике.
В одну из ночей, на улице с вечера дул сильный ветер, холодный дождь быстро разгонял редких прохожих, даже родители в тот вечер задерживались у нашего окна буквально «на пару слов», пошёл первый снег. Видимо мокрый, колючий, летящий на скорости почти параллельно вдоль улицы, он вдруг съёжил меня воспоминанием. Дрова! Я же не успеваю помочь напилить отцу дров. Как мы будем греться зимой?
Три четверти нашего сарая занимала поленница дров, ещё одну часть каменный уголь. Большой двуручной пилой, на специальных козлах, мы распиливали брёвнышки, стволики и горбыль***. Напилить, переколоть и перетаскать всю эту груду дров мы втроём, я, папа и мама, успевали дня за четыре. Точнее за два вечера после работы и два выходных дня. Как-то они теперь справились без меня?
Конечно, по прошествии лет я понимаю, пилил практически один отец, я лишь поддерживал, выравнивал свой край пилы, но по другому с ней пилить и не возможно. Как раз тут права поговорка: «Один в поле не воин». В народе эту пилу прозвали "Дружба два".
-Карантин окончен; - вдруг объявили нам в один из дней.
По счастливой случайности у дверей детсада нас ждали родители.
*В некоторые периоды нашей страны существовали ясельные группы, куда принимали детей девяти и даже шести месячного возраста. В период карантина «ясельников», рассматривая каждый случай в отдельности, после необходимых, но дефицитных прививок, старались сразу отправить домой.
**Лыковая мочалка делается из луба липы. Луб это прослойка под корой дерева, покрывающая заболонь. "Исподняя" кора дерева.
***Горбыль — крайняя обрезь от целого ствола дерева при роспуске его на доски и брус, идущая в основном на дрова.