Николай КРАСИЛЬНИКОВ
ОДИНОКИЙ ПАСТУХ СЛОВА
Середина 90-х. Буйное время раздрая могущественной державы. Малиновые пиджаки, биллиардные затылки, золотые цепи, растопыренные пальцы. Бандитские разборки, отстрел бизнесменов и политиков. «Отстрел промпартии» — невесело шутит мой старший приятель, памятуя приснопамятные 30-е годы. Идут локальные войны на Кавказе. То там загорится, то здесь… Погасят пожар в одном месте, вспыхивает — в другом. И так изо дня в день. На голубом глазу и в газетах — смотришь и читаешь, будто сводки с войны.
И странное дело, исподволь начинаешь привыкать к непривычной жизни с «новым мышлением». Такова, видимо, сила тех, кто манипулирует словом.
Но всё это, кажется, происходит где-то далеко-далеко, там, за пределами республики. Здесь же, в Ташкенте, относительная тишина. Правда, передел тоже идёт (время «космического хапка» не миновало и местную элиту), но всё это проходит относительно скрытно, тихо. Скрытно делят, скрытно воруют и скрытно не платят законопослушным гражданам — на госслужбе и особенно у новоявленных буржуев-баев…
В один из таких дней поздней среднеазиатской осени (услужливые местные политики уже назвали её по американской подсказке «центральноазиатской») мы с поэтом Робертом Мнацакановым возвращались домой через бывшую Красную площадь — ныне Мустакиллик (Свобода). Опять же, возле бывшего по-восточному помпезного музея Ленина, у светофора, остановились. Честно говоря, по домам мы не спешили, хотелось выговориться о стихах, о нынешней непонятной и паршивой жизни… К тому же и денёк начал портиться прямо на глазах, рано стемнело, стал накрапывать дождик, под ногами заметались листья… В этот момент Роберт, и схватил меня за рукав.
— Смотри, — сказал он. — Живой классик!
Неподалёку от нас в реденькой толпе стоял… Чингиз Айтматов. Я его сразу узнал по многочисленным фотографиям и редким встречам в Союзе писателей, в издательстве, различным симпозиумам, где он неизменно сидел в президиуме…
Писатель был в плаще и шляпе. Я знал, что в городе в эти дни проходит какое-то совещание по культурным связям центральноазиатских республик. Чингиз Айтматов был председателем этого мероприятия, и он специально приехал для участия на нём из Киргизии. К тому же, здесь, в Ташкенте, у Айтматова было много друзей — коллег по перу, почитателей его огромного таланта… Он всегда находился в окружении множества людей. Приходилось к нему буквально пробиваться, чтобы взять интервью.
А тут вдруг — один, без провожатых, и даже без машины, пёхом, как многие… Это показалось мне непривычным. Стало обидно за всемирно известного писателя. Я тоже безмерно любил его книги, особенно ранние — «Тополёк мой в красной косынке», «Первый учитель», «Прощай, Гульсары», «Пегий пёс, бегущий краем моря»… Светлые, жизнелюбивые, щемящие сердце…
И тут мне в голову пришла дерзкая мысль.
— А давай, Роберт, — предложил я, — пригласим Айтматова в нашу журналистскую
кафешку под флагом!
— Удобно ли?.. Пойдёт ли?… — засомневался друг.
— Это уже второе дело, главное — пригласить, — настоял я.
— Верно, — согласился Мнацаканов. — А бабки у нас есть?
Мы лихорадочно стали выворачивать карманы… Увы, наскребли цветных бумажек-сумов только на бутылку плохой водки… С такими деньгами заведомо стыдно приглашать куда-либо именитого гостя. Мы переглянулись, поняли друг друга без слов и грустно вздохнули.
В это время мимо нас с шумом промчался правительственный кортеж.
Озорно мигнул зелёный глаз светофора. Прохожие облегчённо двинулись с места.
Мы с Мнацакановым долго ещё провожали рассеянным взглядом высокую и чуть-чуть ссутулившуюся фигуру писателя. Он был совершенно одинок, как, впрочем, и мы, среди разношёрстной и равнодушной толпы, незаметно в одночасье превратившейся из читающего народа в «считающий». И осуждать его никто не имел права.
Когда-то один из критиков очень метко назвал Айтматова в своей статье «пастухом слова»… И это был точный эпитет.
Сейчас «пастух», как нам показалось, был одинок и медленно таял, таял в свете ярких огней, мокрого асфальта и аляповатых листьев… Путь его лежал в гостиницу, а наш, естественно, в кафешку — под флагом… Обида давила…
Однако несостоявшаяся встреча с известным писателем всё же имела логическое завершение.
Года через два после этого случая, будучи главным редактором журнала «Звезда Востока», я пришёл с какими-то бумагами на подпись в республиканский центр по культурным связям к его сопредседателю писателю-фронтовику Адылу Якубову. В это время у него в кабинете как раз находился, приехавший на очередное совещание, Чингиз Айтматов!
Секретарша, молоденькая газель с озорными глазами, доложила о приходе гостя, и Якубов без всяких проволочек пригласил меня к себе.
Я вошёл в кабинет. Поздоровался с аксакалами нашей литературы.
— Давай, что надо подписать, — сказал просто Якубов.
Когда бумаги были завизированы, я собрался, было, уходить, но Адыл Якубович решительно остановил.
— Э, не торопись, Николай, — сказал он. — У тебя неотложные дела, да? Даже не
хочешь выпить с нами по пиалушке чая, да?
— Почему не хочу? — засмущался я.
— Тогда присаживайся к нам.
Чингиз Айтматов сидел в кожаном кресле. Он был в строгом костюме и при галстуке. Перед ним на журнальном столике стоял фарфоровый чайник, разрисованный хлопковыми коробочками, и пиалушки. Зашла секретарша, поставила ляган с курагой, кишмишом и миндалём…
За душистым зелёным чаем потекла неторопливая беседа о литературе, о нынешней жизни. Улучив удобную паузу, я поделился своими искренними впечатлениями о прочитанных книгах Айтматова… Он внимательно слушал и был, смею думать, заинтересован моим читательским откликом. А, осмелев немного, я рассказал о встрече с ним двухгодичной давности на перекрёстке. О том, как мы хотели с Мнацакановым пригласить его в журналисткую кафешку под флагом. Я думал о таком пустяке писатель мог и не помнить, но Чингиз Торекулович заметно оживился и сказал:
— Да-да, помню, в тот вечер я возвращался в гостиницу от Адыла Якубовича. Мне тогда действительно было почему-то одиноко и неуютно, — а, отхлебнув из пиалушки чай, улыбнулся: — И очень зря, что не пригласили!.. А то, что не хватило у вас денег, не беда… Неужели, я бы не добавил на бутылку коньяка?..