Тик... так... И что дальше?

Виктор Цюпко
Тик-так. Тик...так...тик..

 Утро выдалось на удивление солнечным. Сквозь ажур штор на стройные ряды ламината причудливыми рисунками ложился свет.
 Секундная стрелка замерла ровно за три минуты до будильника, и за две минуты до моего пробуждения, так что я об этом узнал только спустя несколько часов.
 Улыбнувшись солнечному "смайлику" у себя под ногами, я быстро оделся и вышел на пробежку.
 Привычно оглядел двор, привычно застыл у соседнего подъезда на привычные две минуты, привычно поворчал на друга за опоздание и привычно затрусил привычным маршрутом, изредка перебрасываясь с ним короткими фразами.
 Такое вот привычное утро...

 Потом душ, бутеры с чаем, костюм, машина, знакомый гаишник на мосту, высотка, сплошь забита мелкими офисами, улыбчивая секритарша моего босса... И вдруг время пошло в обратном направлении. Пошло... Скорее побежало, словно кто-то поставил кассету на перемотку до того момента, как...
 ...Душ, яичница с "бэконом" и какими-то специями, которые использует только Она, утренний поцелуй и пересказ последнего сна. Милая улыбка и чувство обязанности, неприятным молоточком засевшее в подсознании. Затем волшебный звук - топот маленьких ножек по полу и любимое приветствие: "Папа, папа! Утло!"
 Пропавшие пол часа... и дверь. За дверью - длинный коридор и огромным количеством таких-же приоткрытых дверей белого дуба, с позолоченными ручками.
 Бери, открывай любую. И "паркер" в нагрудном кармане пиджака, и моя протянутая рука и...

 Кот. Огромный черный кот. Великолепное животное. В углу, окруженный армией мисок, и в каждой - гора еды на любой вкус. И обернутые старыми платками седые головы старушек с добрыми, побитыми морщинами лицами. И тошнота. От этой доброты, мисок, еды в ней. Сам! Я возьму сам!
 
 И ярость. И разбитое "паркером" зеркало в дорогой оправе...

 И снова: душ, домашний творожок со сметаной и парное молоко... Пейзаж за окном впереди, хлев со скотом за стеной сзади. Трактор под деревянным навесом, пыльный, - для поездок в город за бензином и некоторыми продуктами цивилизации. Малыши в резных самодельных кроватках.
 И облака, сплетающиеся в невероятные узоры.
 Вот сова, плавно перетекающая в дракона. Вот уже ящерица, бегающая по кругу. По кругу... по кругу... петля, вторая...
 Великий Уроборос, кусающий свой хвост в погоне за вечностью, в постоянном движении. Страшный, поистине страшный символ завораживает, гипнотизирует, и я не могу оторвать взгляда. "Восьмерка" впечатывается в сознание, и теперь уже и на стене, и на потолке, и в тарелке с едой, и даже на внутренней стороне век змей приобретает окрас и пугает. Пугает до дрожи в коленях.
 Трясутся руки, падает на стол ложка, рассыпается повсюду творог, но звуков нет. Я глохну, седею...
 И вот я на огромной постели. Стеклянные глаза буравят пустым взглядом потолок, "дорастают" последние часы волосы и ногти, темнеет обильно орошаемая слезами простынь...

 Я подрываюсь на кровати, смотрю на остановившиеся часы, на свой компьютер, на постер с шикарной девушкой на стене, на фото любимой... и улыбаюсь.
 Взгляд падает на ленту выпускника и я снова хочу в сон. Я отчетливо понимаю, что я не хочу жить. Нет, я не думаю о суициде, но и белкой в колесе я быть не хочу.
 Хочу обратно в садик, где думалки хватало только на шнурки, горшок и девичьи косички, и где этого, в принципе, хватало.

Я боюсь жить дальше.