ГЛАВА 7
* * *
В маленьком Втором Мире, в котором никогда не происходило никаких перемен, произошли таки серьёзные перемены – Изя переселился в хижину Большой. Игнат и Миша приняли этот факт как совершенно нормальный и естественный. Игнат, без тени улыбки на лице - только глаза смеялись, сказал молодожену, что он, Изя, очень счастливый муж – ведь ему досталась немая жена!
И это было правдой, то, что он был счастливым.
Прожив жизнь в вечном страхе, Изя Кац, доживший до седых висков, никогда не знал, что такое любовь. Страх, так же, как и горе, делает человека рабом, забирая все его чувства.
Конечно, у него были женщины, особенно по молодости - но все это было как-то мимоходом, ни к одной из них он даже не привязался по-настоящему. Потом - женитьба без любви, на кандидатке с хорошей биографией и, само собой, хохлушке. Сама кандидатка интересовала его мало даже поначалу, и очень скоро перестала интересовать совсем. Любила ли она его? Этого Сидорчук не знал, ему это было совершенно безразлично. Так и жил. Единственной отрадой и любовью была бутылка, закрывшись с которой в кабинете, он надирался до белых соплей.
И сейчас, когда в конце жизни, прожитой, как он считал, совершенно бездарно и постыдно, к нему пришла любовь, Изя старался поймать и сохранить каждый миг, каждую крупинку своего незаслуженного счастья, угадать каждое желание своей любимой, чтобы немедленно его осуществить.
Он готов был сделать для неё всё! Совершить что-нибудь значительное, какой-нибудь подвиг! Или что-то ещё, подтверждающее, что он не совсем бросовый человек, что он достоин её любви!
Но никаких возможностей для подвига не представлялось, и Изя искренне страдал от их отсутствия.
Любовь изменила его. Он стал как бы другим человеком, словно у него открылись глаза и уши и он стал слышать, видеть и чувствовать не только себя, но и всё вокруг. А душа его развернулась и стала большой и щедрой. Изя готов был поделиться с любым всем, что имел. Неважно, что он ничего не имел, ведь дело-то не в этом!
И изменился Изя не только внутренне, он сильно изменился и внешне. Из глаз ушла тоска, они стали блестящими и молодыми. Как следствие ежедневных утренних пробежек вокруг озера исчез живот, тело приобрело гибкость и подвижность, и выглядел он помолодевшим как минимум лет на десять.
Однажды, по прошествии какого-то времени, Изя случайно наткнулся на свою забытую миску с горькой похлебкой и обнаружил, что она пуста.
Но это совсем не означало, что он забыл своих друзей, Лёву и Виолетту, наоборот, теперь он вспоминал о них гораздо чаще, теперь он не боялся вспоминать. Теперь, когда горе ушло, и в сердце поселилась любовь, воспоминания о них больше не были тяжелыми и горькими, как полынь. Они были легкими и наполняли душу радостью и светлой печалью.
*
На берегу озера, на мягком песке, положив голову на лапы, лежал Миша и смотрел на воду. Ему было плохо. Каждый день он добросовестно полной ложкой хлебал из своей миски горе, а оно всё не кончалось и не кончалось...
Ну не мог он, не мог он смириться со своей потерей! Что этому мешало? Он не знал. Может быть, знаменитая собачья преданность? Может быть и она. Но только не мог он смириться, не мог! И горе в его миске не только не уменьшалось, наоборот, его становилось все больше и больше, и в какой-то момент его стало так много, что Миша отказался от другой пищи и хлебал теперь только своё горе. Его больше не волновал даже запах когда-то так любимых «флотских», которые готовил хлопочущий у очага Игнат.
Уже вторую неделю Миша ничего не ел - он принял решение умереть. Даже не принял решение, просто перестал сопротивляться этому желанию. И друзья ничем не могли ему помочь, хотя и очень хотели, потому что это был его выбор.
И сейчас он лежал на берегу, ко всему равнодушный и уже наполовину ушедший.
Игнат хлопотал по хозяйству, Изя делал зарядку, а Большая сидела на своем любимом камушке и смотрела не Изю.
В общем, утро было как утро, как и многие другие утра, каждый был занят своим делом и поэтому никто даже не заметил, как из каменной хижины вышла на берег группа людей и замерла, наблюдая за происходящим.
Первой что-то почувствовала Большая.
Она вздрогнула, медленно повернула голову, вскочила, и закричав: «Смотрите! Смотрите!» - побежала к хижине. А откуда ей навстречу уже бежали и Иван-царевич, и Розовая Кошка, и Виолетта с кем-то на руках. А следом за Большой бежал Игнат с поварешкой. И Изя. И Миша, с плачем и смехом, словно маленький щенок, писая от восторга. А на берегу озера валялась его опрокинутая миска. И горе, вылившись из миски, тут же ушло в песок, оставив после себя только маленькое влажное пятнышко, через пять минут высушенное солнцем и ветром.
*
Вчерашний день - День Возвращения – они провели дома, в разговорах и отдыхе.
А сегодня все, за исключением найденного Виолеттой незнакомца, он все ещё не пришел в себя, отправились в Первый Мир по делам.
Дел было много и все они были разные, поэтому разбились на группы: Изя с Большой пошли на бывшее озеро. Лева с Мишей, которому для того, чтобы ожить, понадобилось гораздо меньше сил и времени чем для того, чтобы умереть, отправились на огород. А Игнат, в одиночестве, которое его нисколько не тяготило, делать свою каждодневную работу: затыкать многочисленные «дырки», через которые в последнее время в большом (в чрезмерном, как сказала Большая), количестве «транзитом» через Первый Мир просачивались Синие Охотники. Их обвальное нашествие она считала плохим признаком: следствием нарушения Равновесия, и пыталась, по мере сил и возможностей, как-то улучшить ситуацию. Но ситуация была что дырявый носок – сколько ни штопай, а уж если пришло время, так оно пришло – рядом с заштопанной дыркой тут же появляется новая. Но делать нечего, если негде взять новый носок, то штопаешь старый. Куда отправились Виолетта и Розовая Кошка не знал никто, ушли они рано, ещё до того, как пробудились остальные.
Очнувшись, Дэвид не сразу открыл глаза. Вокруг было тихо, даже как-то чересчур тихо - и это настораживало. Каким-то образом, даже не открывая глаз, он понял, что находится не дома.
В сознании теснились какие-то смутные, невероятные картинки: огромная Розовая Кошка, маленький Синий Человечек у него на столе, Белые Шары... И, что самое интересное, он не мог с уверенностью сказать себе, что всё это ему приснилось, потому что, несмотря на всю свою фантастичность, все эти видения были ну очень реальными. А Дэвид, человек, по сути, тоже «реальный», себе доверял. Да и боль в груди, где-то как-то, подтверждала правдивость происходящего. Именно поэтому он не спешил открывать глаза, предварительно хорошенько всё не обдумав.
Полежав какое-то время с закрытыми и не услышав, а, главное, не ощутив, чьего-либо присутствия, Дэвид осторожненько приоткрыл сначала один глаз, потом - второй.
В помещении царил полумрак. Он был один, лежал на спине, грудь его стягивала тугая повязка. Повернувшись набок, Дэвид осмотрелся.
Помещение было довольно просторным, и, как ему показалось, без окон и дверей. Стены и потолок были сплетены из каких-то веток, в щели между которыми местами пробивался дневной свет, что и являлось единственным освещением. Хижина.
Кроме его лежанки были ещё две, накрытые плетеными циновками. Пол в хижине, насколько Дэвид мог рассмотреть в полумраке, тоже был покрыт циновками, сплетенными с изрядным мастерством.
Посередине хижины стоял круглый плетеный стол, а вокруг стола - плетеные стулья.
В голове каждой лежанки находился сундук. Тоже плетеный.
А на столе, резко диссонируя с остальной обстановкой, стоял новенький… транзисторный приемник!
Не поверив глазам, Дэвид вытаращился на приемник и чуть не утратил бдительность.
Снаружи раздались легкие шаги, слившаяся со стенами циновка скаталась в рулон и в хижину вошла женщина.
Успев повернуться на спину, он полуприкрыл глаза, и через ресницы стал наблюдать за вошедшей.
Одета она была в ядовито-зеленый плащ «болонья» с золотыми пуговицами, а обута - в китайские кеды. В руках незнакомка держала большую корзину, судя по запаху, с грибами.
Рассмотреть женщину при таком слабом освещении, да ещё через полуопущенные ресницы, было сложно. Но, судя по стройной фигуре и хорошей осанке, она была молодой и, как почему-то хотелось надеяться Дэвиду, красивой.
Опустив циновку, незнакомка поставила корзину на пол, подошла к столу и покрутила ручку «транзистора». Недолго послушала что-то, слышимое только ей, и, со словами: «Петух фальшивый!» - выключила приемник.
Потом выпрямилась, сложила руки на груди, взяв одну в другую и... пропела короткую музыкальную фразу на итальянском. И как пропела! Он, с детства поющий в церковном хоре, знал в этом толк. От неожиданности, забыв про осторожность, Дэвид во все глаза уставился на женщину.
Допев, она подошла к стене хижины, подняла незаметную штору, и в комнату хлынул солнечный свет.
Ослепленный, Дэвид на мгновение закрыл глаза, а когда открыл – перед ним стоял (Как такое может быть?), его дядя Ося, хорошо знакомый по семейному альбому. Любимый папин младший брат, борец за светлое будущее для всего человечества, бесследно сгинувший где-то на пути в это самое будущее.
Женщина не была молодой, как это показалось ему в полумраке, но красивой она была однозначно. На непокорной, буйной рыжей шевелюре, местами тронутой сединой, сверкали капли дождя. А улыбка? А глаза? Разве можно было не узнать эти горящие огнем глаза, тысячу раз виденные на фотографии? Ну, вылитый, просто вылитый дядя Ося!
Продолжая улыбаться, «Дядя Ося» приблизилась, протянула Дэвиду руку и представилась: «Виолетта». Потом, через секунду, словно желая помочь ему избавиться от сомнений, добавила: «Осиповна».
Ещё не до конца осознав, что произошло, онемев от неожиданности, Дэвид ответил молчаливым рукопожатием.
А Виолетта, приговаривая: - Ну, вот и хорошо. Вот и слава богу. А то мы уже беспокоиться начали - они ведь, эти синие тараканы, свои стрелки для пущей верности ещё мажут какой-то дрянью! - сняла плащ, бросила его на одну из лежанок и вышла из хижины.
Не успела она выйти, оставив полностью обалдевшего Дэвида осмысливать случившееся, как в хижину вошла Розовая Кошка. Вспрыгнула на стол и с интересом уставилась на него огромными бирюзовыми глазами.
Дэвид в свою очередь уставился на Кошку, загипнотизированный её взглядом, не без оснований подозревая, что они уже где-то встречались.
- С прибытием – вежливо сказала Кошка. – Как доехали?
- Спасибо, хорошо… - растерялся Дэвид
- Надолго к нам? - поинтересовалась Кошка
- Не знаю, как получиться... – ещё больше растерялся Дэвид
- А как планируете? – продолжила Кошка
- Не знаю... Никак не планирую...
- А как вам у нас погода? - продолжила Кошка
- Да не знаю... Погода как погода...– ошарашено промямлил Дэвид
- Что-то вы н и ч е г о не знаете - и это - плохо. Или, наоборот - хорошо, - подвела итог светской беседы Розовая Кошка, подмигнула левым глазом, спрыгнула со стола и с достоинством покинула хижину.
И Дэвид опять остался в одиночестве.
Он лежал, уставившись в потолок, и пытался переварить все увиденное и услышанное.
Даже для него, человека с не зажатым мышлением и устойчивой психикой, сделать это было очень, очень непросто. Любой человек с логическим складом ума, а он был таким и был, конечно же, попытался бы все разложить по полочкам. И ум Дэвида, молодой и гибкий, ещё не закосневший в жизненном опыте, давал возможность это сделать.
Жизненный опыт, это, без сомнения, дело хорошее и нужное - только благодаря ему мы понимаем, что суп есть удобней ложкой, а в электрическую розетку не стоит совать металлические предметы. Но хорош он только до определенного предела. До того предела, пока человек использует жизненный опыт.
Но очень часто, человек, сам того не замечая, начинает позволять жизненному опыту использовать себя и постепенно становиться рабом, придатком своего жизненного опыта.
И тут уже жизненный опыт превращается в своеобразную болезнь, подобную ожирению, он делает человека неповоротливым и ленивым, и ему становиться трудно даже просто повернуть голову и посмотреть по сторонам, подумать об увиденном, осмыслить и осознать. А зачем напрягаться? Ведь его жизненный опыт, заботливый хозяин, не советует ему этого делать. Убаюкивая, словно птица Сирин, песней, что он, человек, и так уже всё знает, потому что он большой и умный. И богатый - ведь у него есть он, огромный жизненный опыт!
Так он и бредет по жизни, с зашоренными глазами и огромным грузом на спине, все время наступая на одни и те же грабли, услужливо подставляемые ему его жизненным опытом. Бредёт, не имея ни сил ни желания свернуть с проторенной дороги, смиренно называя свою покорную отупелость Судьбой.
Дэвид, на его счастье, ещё не успел приобрести такое богатство, как огромный жизненный опыт - он думал и осознавал сам.
Поэтому не начал искать в своей жизни (или в жизни других, что ещё хуже), похожие ситуации, чтобы как-то, подходящим для себя, образом объяснить происходящее и этим снять беспокойство, вызванное его необычностью.
Он пошел другим путем – не стал впихивать ситуацию в рамки каких-то удобных объяснений, просто принял её в том виде, в котором она была, с полным доверием к ней и к себе.
Когда-то давно, Дэвида тогда ещё и в помине не было, отец его, Соломон Кац в поисках счастья покинул далекую Россию, навсегда потеряв связь с оставшейся там семьей - братьями, сестрами, дядями и тетями, племянниками и племянницами. Но память о них бережно хранил в своем сердце и привезенных с собой фотографиях, которые регулярно показывал своему последышу. И не только показывал, но ещё помногу раз, рассказывал одно и то же, временами утирая слезы разлуки. Так что Дэвид, хоть и не был знаком с ними со всеми лично, заочно знал каждого наизусть.
«Был у него дядя Йосеф, младший папин брат? Был. Могла быть у дяди дочь? Вполне. Мог он, Дэвид, когда-нибудь с ней встретиться? А почему нет? Вот и встретились! Так кто же это она ему получается?» - и Дэвид занялся сложными для него вычислениями (он почему-то всегда путался в родственных связях).
По всем параметрам выходило, что сестра. Двоюродная. «Ну, что же - очень хорошо! Хоть и несколько неожиданно. Вот бы папа порадовался...».
Ну, а что касается говорящей кошки – тут вообще все было намного проще. «Если он, Дэвид, никогда в жизни ещё не встречал говорящую кошку, то это совсем не означало, что их не существует. Всё с нами когда-то случается в первый раз. Ведь и Розовых Кошек он тоже до этого не встречал...»
На улице раздались голоса и прервали цепочку логически-лирических рассуждений Дэвида.
Дверь открылась и в комнату, вместе с его сестрой Виолеттой, вошли двое – темнокожая, очень необычная и очень красивая молодая женщина, и немолодой крупный мужчина, загорелый и подтянутый.
Все трое подошли к его кровати и мужчина, протянув руку для знакомства, представился: - Исаак Иосифович Кац». И, с хорошо знакомой Дэвиду семейной улыбкой, сверкнув белоснежными зубами, добавил: – Прошу любить и жаловать.
Тут Дэвид уже даже и не удивился, а просто протянул руку для ответного рукопожатия и, тоже ослепив присутствующих не менее белоснежной семейной улыбкой, представился: - Дэвид Кац, сын Соломона. Здравствуй, брат!
*
На кровати, сложив ноги по-турецки, сидела Большая. Она встала попить, потом захотела пописать, сходила в уборную, разгулялась и не могла заснуть.
Сегодня она собиралась сообщить своему любимому радостную новость – да, теперь она была абсолютно уверена в этом! – что носит под сердцем Дитя Любви.
Но на любимого неожиданно свалилось столько новостей, что Большая решила обождать, не мешать всё в одну кучу, дать ему немножечко прийти в себя. Это же надо так – сразу и брат и сестра! Это надо быть баловнем Судьбы, чтобы получить такой подарок!
Она повернула голову и с нежностью посмотрела на баловня Судьбы, который, раскинув руки, спал рядом, издавая носом то посвистывание, то похрюкивание. Улыбнувшись, Большая осторожно зажала ему нос двумя пальцами. Стало хуже. Тогда она накрыла ладонью его открытый рот. Стало совсем плохо – легкие посвистывания и похрюкивания перешли в пугающие захлебывающиеся звуки. Большая быстро отдернула руку и, подумав, решила его пощекотать. Эта мысль ей понравилась. Во-первых, его храп мешал заснуть. Ну, а во-вторых, ей было скучно и потому захотелось немножко поиграть. Она потыкала его пальцами между ребрами, сначала легонечко, потом посильней. Он упорно продолжал храпеть. В последней надежде попробовала перекатить его на бок и - доигралась. Неожиданно Изя со смехом вскинул руки и сгреб её в охапку.
В мужской хижине, за ширмой, уставившись в темноту широко открытыми глазами, лежала Виолетта.
На соседней кровати – и не важно, что она не слышала его дыхания - спал её двоюродный брат, совсем молодой мальчик, годившейся ей во внуки. Когда она нашла его, истекающего кровью, в том странном и опасном Мире, могла ли она даже предположить, какой подарок сделала ей Судьба? А совсем близко, в другой хижине, спал ещё один её брат, родной по отцу, по возрасту могущий быть её сыном. Она не вникала в эти частности, как и почему так получилось (в смысле возраста), это было вне её понимания, и Виолетта даже не ломала над этим голову. Это было неважно. Важным было то, что она, Виолетта Пиндеева, пригульная дочь всеми осуждаемой Дарьи, одинокая бобылка без роду-племени, вдруг в одночасье обрела родню. Да и какую родню! Двух братьев–красавцев, один лучше другого.
И впервые после ухода из Малой Моряковки она вспомнила свою деревню. И так ей захотелось пройтись, на виду у всех, под ручку со своими братьями по главной улице, мимо Сельсовета к недостроенному клубу, а потом обратно, что ажно зубы заломило! Но это было невозможно, да, в общем-то, и не нужно...
Виолетта осудила себя за гордыню, ещё раз поблагодарила Его за подарок и предалась мечтам о будущей счастливой жизни.
Дэвид не спал. Он тоже лежал, уставившись в потолок, и вспоминал отца, Соломона Каца, так мечтавшего когда-нибудь встретиться хоть с кем-нибудь из своих родных. Дэвид, как и Виолетта, тоже не мог уснуть – да и какой уж тут сон!
Всё, так неожиданно и разом свалившееся на него, было подобно снежной лавине, увлекшей за собой ничего не подозревающего альпиниста. И сейчас Дэвид лежал под толстым слоем снега, не зная, куда копать. Где – верх? Где - низ? И хотя Кац-младший никогда не занимался альпинизмом, ему, как опытному альпинисту, удалось сделать самое главное в данной ситуации – не впасть в панику. Он, как будто, снова услышал голос отца: «Запомни, сынок, безвыходных ситуаций не бывает! Даже если тебя проглотили, то и тогда у тебя есть, как минимум, два выхода...».
«Спасибо, папа!» - Дэвид улыбнулся, «пустил слюнку», чтобы определить «низ» и принялся копать.
А под стеной хижины, снаружи, положив голову на лапы, лежал Миша. Он тоже не спал.
Обиженный на них на всех, а в особенности на своего друга – Леву, он не пошел сегодня спать в дом, и этого даже никто не заметил! Всем было не до него. А он ведь чуть не умер от тоски. А надо было. Вот тогда бы все они узнали!
Он представил безутешно плачущего над его телом Леву и почти почувствовал себя отомщенным, но в этот сладкий момент здоровенная блоха тяпнула его за спину, в самое основание хвоста - и поломала ему весь кайф. Миша изогнулся, пытаясь выкусить эту нахалку, и частично растерял так удачно пойманное настроение. Блоха сбежала, он снова лег, вытянулся и попытался вернуть утраченную картинку - скорбящего Гурина. Картинка не возвращалась. Миша вздохнул и почесал под мышкой задней ногой. Не нравилось ему все это, ох, как не нравилось!
Сегодня, когда они в конце дня вернулись с Левой домой, принеся с собой раненную Синими Охотниками птицу, на них даже никто не обратил внимания – все были заняты какими-то разговорами, и все это было связано с пробуждением незнакомца, которого нашла Виолетта.
А дальше было ещё хуже. Лева, друг Лева, тут же присоединился к ним, совсем позабыв про него, Мишу.
Игната не было, никто не приготовил поесть, и он лежал голодный, совсем один, а они все что-то обсуждали и обсуждали.
И зачем только Виолетта принесла его? Разлегся, видите ли, на кровати Игната! А где Игнат спать будет, когда вернется? И столько ему внимания! А ведь это не Дэвид (фффу, и имя-то какое неприятное!), тосковал и ждал их возвращения! Это он, Миша тосковал и чуть не умер! Да только, как видно, нет до этого никому никакого дела. Ну и пусть. Ну и ладно. Вон они, его «флотские», стоят нетронутые. Вот умрет с голоду - тогда поймут, кого потеряли, да только поздно будет. В животе у него забурчало и на глаза навернулась скупая мужская слеза.
В этот момент дверь открылась, и из хижины вышел Лева. Присмотрелся в темноте и направился прямиком к Мише. Сел возле него на землю и обнял за шею: - Ну что ты, Мишаня, дружище? В дом не пришел. Вон - и не поел ничего! Что случилось? Может, ты заболел? А, Мишок? В чем дело?..
Он взял его миску с нетронутыми «флотскими», понюхал, убедился, что продукт доброкачественный и встревожился ни на шутку: - Нет, так не годится. Давай-ка покушаем... Ну?.. Хочешь, я сам покормлю тебя? С руки? А, дружище?
Миша хотел ещё чуть-чуть (для закрепления эффекта) поломаться, но уж больно хотелось есть! Да и неожиданное появление друга растопило его сердце и недавняя, столь большая обида, улетучилась, как легкое облачко – много ли собаке для счастья надо? Пёс вскочил на ноги, благодарно лизнул Леву в нос и начал с аппетитом поедать макароны.
И даже когда он их прикончил, друг не ушел. Он снова обнял его за шею: - Ты знаешь, Мишаня, а у нас у всех большая радость – Виолетта нашла своего брата. Двух братьев. А Изя нашел свою сестру. И его сестра - Виолетта! А Дэвид, которого нашла Виолетта – он брат нашего Изи! Представляешь? Понимаешь, как это здорово, а?..
Миша не очень понял путаные объяснения друга, он вспомнил своих сестру и брата. И отлично понял главное, что это - здорово!
*
Большеглазая, при всей своей серьезности особа довольно ветреная и любвеобильная, спешила на свидание.
У неё была масса поклонников, разбросанных по разным Мирам - она обожала кружить головы и разбивать мужские сердца. Их было так много, что она их всех даже и не помнила.
Но среди них – более интересных, и менее интересных, и совсем неинтересных, был
один, к которому она возвращалась и возвращалась. Он был прямодушен, бесстрашен и благороден – её Король Городских Крыш. Его тело, сильное и гибкое, покрывали многочисленные шрамы – следы былых сражений. Его верное сердце билось только для неё, а в его глазах, вернее в одном, оставшемся, несгораемым огнем полыхала страсть! Он был предан ей до самого последнего волоска на своем ободранном хвосте. И она, хоть и привыкшая к поклонению, ценила это.
Жил её Король в (так называли это место её друзья), Главном Мире. Ох уж этот Главный Мир, неуравновешенный и непредсказуемый, доставляющий столько хлопот! Такой проблемный и такой симпатично-притягательный. Сколько сил потратили они с Большой? Нейтрализуя и уравновешивая, когда с большим успехом, когда с меньшим, все те энергии, которые он рождал?
И вот опять там что-то зреет, что-то очень серьёзное и опасное. И это что-то на этот раз так сильно, что, как магнит, начало притягивать к себе свободно блуждающие энергии Хаоса, которые должны транзитом пройти через Первый Мир, где стражем приставлена её подруга, Большая. И сейчас их общая задача не пропустить их, эти энергии, не дать им прорваться, потому что если они прорвутся…
Она не знала точно, что именно произойдет, могла только предполагать на основании своего богатого опыта. Но то, что это будет Катастрофа – на этот счет никаких сомнений у Большеглазой не возникало.
*
Игнат закончил свои обязательные каждодневные дела, оставил так счастливо обретших друг друга и отправился навестить родную деревню. Где, как он знал, его с нетерпением ждал оронок, его маленький олененок.
Давно прошли те времена, когда шаман метался между Долгом и зовом Родины, разрывая свое сердце и душу на две половины. И ещё неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы не вмешалась Виолетта.
В один из вечеров у костра она подсела к Игнату, сидящему, вроде бы, вместе со всеми и сказала: «Знаешь что, парень, последнее это дело – самоедство. Ты никому ничего не должен. Никому и ничего, кроме собственного сердца! Ты его слушай - оно тебя не никогда обманет. А Духу, ему ведь тоже нужны не слуги, ему воины нужны. Открой свое сердце и ничего не бойся».
И вняв совету, шаман открыл сердце, впустив в него человеческое. И Дух не отвернулся от него, не оттолкнул, наоборот, их связь после этого даже стала крепче, хотя и немножко очеловечилась. Дух словно повернулся к Игнату ещё одной своей, новой для Игната, гранью.
И, теперь Игнат, полностью свободный от чувства вины, больше не прячась, часто посещал родную деревню.
Всё возрастающее мастерство со временем достигло такого уровня, что теперь его видел не только глазастый оронок, но и все остальные жители.
Когда маленький друг впервые привел Игната в деревню, шамана встретило там немногословное гостеприимство северного народа: не задавать гостю лишних вопросов, а просто открыть дверь и впустить усталого путника, накормить и обогреть. И не обижаться, если он ушел рано утром, даже не поблагодарив и не попрощавшись. Узнали ли они его? Трудно сказать. Может, кто-то и узнал, а может - и нет.
Народу в деревне осталось немного. Большинство, кого он помнил по прошлой жизни, умерли. В некоторых стариках он вроде бы узнавал прежних юношей, а с остальными вообще никогда не был знаком. Да и какое это имело значение? Игнат сидел с ними возле костра, молча курил трубку, а под рукой у него, притулившись, посапывая спал, так неожиданно привязавшийся к нему, росший без отца, оронок. С неба светила круглая Луна с лицом ламутки, в лесу кричала какая-то ночная птица, и, приставив к губам хомус, тихонько наигрывал незатейливую мелодию деревенский музыкант. И всего этого было вполне достаточно, чтобы Игнат чувствовал себя абсолютно счастливым человеком.
*
Гурин проснулся, словно от толчка. Сердце громко стучало, а из сознания быстро улетучивался сон, в котором осталось безжизненно распростертое тело Маленькой Охотницы.
С тех пор, как Лева вернулся из того странного Мира, из головы у него не выходила его заступница-амазонка. Лев не знал, что стало с ней – но перед глазами всё время стояла одна и та же картина: жужжащие убийцы над беспомощным существом, так трогательно похожим на Щелкунчика из его детской книжки. А вот сейчас она ему ещё и приснилась!
Было тихо, только дыхание спящих нарушало тишину ночи, да ещё в углу беспокойно ворочалась, принесенная из Первого Мира, раненная Птица. «Странно...» - подумал Гурин – он всегда считал, что птицы ночью спят. Полежал, таращась в невидимый темный потолок, и опять попытался заснуть.
Сна как не бывало. То ли от духоты, то ли от приснившегося, но он вспотел и чувствовал себя не очень комфортно. Поскольку сон всё равно не приходил, Лева решил встать и пойти искупаться.
На улице было хорошо, гораздо лучше, чем в хижине, где теперь их было много. Он потянулся, вдохнул вкусный ночной воздух и, легко ступая по песку, направился к озеру.
Ночь, освещаемая только светом редких звезд, была достаточно темной, и Гурин, уже почти подойдя к самой воде, вдруг увидел, что на берегу, кто-то сидит.
От неожиданности Лева замер и присмотрелся: на расстоянии вытянутой руки, спиной к нему, в глубокой задумчивости, обхватив колени руками, сидела маленькая Синяя Охотница.
Сама она была неподвижна, и только серьга в ухе вела кокетливую игру с далекими звездами, сначала ловя их свет, а потом возвращая обратно.
Гурин затаил дыхание, боясь спугнуть ночную гостью, а потом, повинуясь какому-то непонятному порыву, протянул руку и легко дотронулся до перепутанных жестких волос. Волосы, к его удивлению, оказались мягкими и шелковистыми.
Амазонка вздрогнула и медленно повернула голову, посмотрев на Леву прекрасными огромными глазами, полными слез.
- Кто ты?.. - спросил потрясенный Гурин.
- Ийя… - прошелестел в ответ тихий мелодичный голос, подобный шепоту звезд. Воздух вокруг неё задрожал, и она начала растворяться в нём, словно видение.
- Нет! - крикнул Гурин. – Подожди, не исчезай! - и рука его дернулась, хватая пустоту...
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ