...И совершенству ложный приговор...
...И вдохновения зажатый рот...
( К 100-летию со дня рождения Д.Д. ШОСТАКОВИЧА )
В ней что-то чудотворное горит,
И на глазах её края гранятся.
Она одна со мною говорит,
Когда другие подойти боятся.
Когда последний друг отвёл глаза,
Она была со мной в моей могиле
И пела словно первая гроза
Иль будто все цветы заговорили.
Так писала Анна Ахматова в 1958 году, посвятив стихотворение «Музыка» Дмитрию Шостаковичу.
Дмитрий Дмитриевич Шостакович! Глубоко трагическая и в тоже время, несомненно, титаническая фигура в мировом искусстве ХХ столетия.Его боготворили многие музыканты,им восхищались как личностью, нисколько не изменившей себе и музыке, которая изобразила жизнь страны, её прошлое и настоящее.
После революции многие выдающиеся деятели культуры, в том числе и музыкальной, оказались на Западе(Рахманинов, Прокофьев, Глазунов, Стравинский), освободив места для бездарностей, недоучек, персональных ничтожеств. Не обременённые талантами, а тем более культурой и знаниями, пролетарские "поэты, писатели и композиторы", создали примитивные, а порой просто вульгарные,"произведения", душили новаторов, потрошили классиков. Партбилет в руке и пролетарское происхождение позволили создать Пролеткульт, который ратовал за социалистический реализм.Конечно, такие "композиторы" ненавидели Шостаковича, критиковавшего их за бездарность и примитивизм.И ждали реванша!
Молодой Шостакович не понял партийных постановлений 1932 г. о перестройке литературно-художественных организаций – должны же композиторы организованно противостоять натиску пролеткультовцев и лишить их влияния в стране. Но вышло всё наоборот: партия хотела полностью подчинить творчество своему контролю при помощи крупных творческих организаций. И эту невиданную диктатуру партии над творчеством поддержали самозванцы от культуры. В этом же, 1932 г. 26-летний Шостакович закончил работу над оперой «Леди Макбет Мценского уезда».
А в стране начинается эпоха Большого террора и всеобщего страха, охватившего всю страну, – раскулачивание, доносы, наконец, настоящий голод. Та часть художественной интеллигенции, которая находилась под покровительством партии и имела привилегии ( в виде пайков, дач, санаториев и пр.) за счёт общества, за сытую жизнь платила творчеством и совестью.А эта атмосфера ни в коей степени не подходила молодому талантливому композитору. В январе 1934 года премьера оперы «Леди Макбет» состоялась на двух сценах и в Ленинграде, и в Москве: успех был огромный, интерес публики небывалый. 83 раза прошла опера в ленинградском Малом оперном театре и около 100 раз в московском Музыкальном театре им. Немировича-Данченко.
Яркая эмоциональность, проникновенность,совершенное мастерство, а главное, зрелость мысли, отличающие оперу молодого Шостаковича, дали обоим театрам благодарный, хотя и трудный материал, с которым они успешно справились.
А театральная публика не осталась равнодушной, как, впрочем, и театральная критика: яростные споры, дискуссии, где одни восхищались, другие упрекали композитора в формализме, натурализме. Но всем было ясно, что это произведение гения.
А сам композитор в центральной прессе бесстрашно отбивается, открыто защищает свои творческие позиции, и просто обвиняет, что по тем временам было большим мужеством: «В своё время я подвергался сильным нападкам со стороны критики, главным образом за формализм. Эти упрёки я ни в коей степени не принимал и не буду. Шельмовать же какое бы то ни было произведение как формалистическое на том основании, что язык этого сочинения сложен, иной раз не сразу понятен, является недопустимым легкомыслием».
Возможно, что Шостаковича ещё бы долго не тронули, если бы в 1935 году его опера, а также балет «Светлый ручей» не были поставлены в Большом театре. Страна переживала волну террора, и партии пока было не до музыки. Но стоит оглянуться на бывших пролеткультовских композиторов, которых в своё время беспощадно критиковал Шостакович. Теперь, свив себе гнездо в «Союзе композиторов», под боком Кремля, затаив злобу на Шостаковича, они терпеливо ожидали и готовили почву, чтобы в нужный момент отыграться.
Золотое времечко для подлецов и карьеристов! Все они хорошо изучили вкусы Сталина, подыгрывали ему в его невежестве. Ведь Сталин вообще не понимал симфонической, инструментальной музыки, а музыку современную просто терпеть не мог. Максимум, что было доступно его восприятию, - это народные песни и некоторые оперы. Об этом не стоило бы говорить. Но... его примитивные, обывательские вкусы, узаконенные безграничной диктаторской властью, стали определяющей политикой в искусстве, постулатом для любого гражданина этой страны. Это было самое действенное и бьющее без промаха орудие в руках выслуживающихся прихлебателей, вовсю старающихся доказать свою принадлежность системе лжи.
Средства, доступные интригану в советском обществе, поистине безграничны. Писатели первыми проявили себя: в их организации начались аресты по доносам. Очередь была за композиторами.
Шостакович уже много лет мозолил глаза своим бездарным, но партийным собратьям. В Ленинграде, где композитор жил и был гордостью всего города, трудно было учинить над ним расправу. Только с самого верха, с высоты Кремля, можно было рубить ему голову, да и до Кремля нелегко добраться – пожалуй, что по дороге кости переломаешь. А Московский театр им. Немировича-Данченко, где опера Дмитрия Дмитриевича шла уже два года с большим успехом (тем самым распаляя завистников), жил спокойной творческой жизнью в тени Большого театра: в труппе не было великих имён, а значит, и больших возможностей для интриг. Такой театр не в счёт. Нужен был всемогущий Его Величество Случай. И он подвернулся: две премьеры произведений современного молодого композитора в течение одного месяца! Случай до того небывалый, и даже создаётся впечатление, что Дмитрия Дмитриевича заманили в ловушку.
Новый спектакль в Большом театре ставят не менее полугода, т.е. в течение нескольких месяцев композитор был центром разгоревшихся страстей всей труппы Большого театра – балетной, оперной, артистов оркестра, а также околотеатральных зорких наблюдателей и поднатчиков – музыкальных критиков и политиканствующей группы композиторов.
В те дни (по словам очевидцев), в ходе репетиций, в театре создались группы противников этих постановок и, направленные чьей-то опытной рукой, пошли в соответствующие организации с жалобами на трудность исполнения, на непонятность музыки молодого автора. Снежные обвалы часто начинаются с лёгкого дуновения ветра или с падения маленького камня . Артисты Большого театра, в отличие от других своих коллег, имеют правительственные связи и возможность организовать склоки на самом высшем уровне, подключая всяких нужных в данном случае людей. Многие солисты, общаясь с композиторами, музыкальными критиками Москвы, все сплетни тащили на своих хвостах в Кремль, на банкеты и попойки, где за стаканом водки в угодническом зубоскальстве, возможно, даже не предвидя всех ужасающих последствий для дальнейшей судьбы советской и музыки, подготовили её будущее убийство.
Казалось, ничто не предвещало бури. Дмитрий Шостакович находился на взлёте к самым вершинам мировой славы – молодой, яркий, признанный не только у себя в России, но и во всём мире. Уже Первая его симфония, написанная им в 19 лет, на следующий же год перелетела советские границы и исполнялась лучшими оркестрами и крупнейшими дирижёрами мира: Артуро Тосканини, Бруно Вальтером, Леопольдом Стоковским, Сергеем Кусевицким....Именно в 1935 году его музыку много играли в Америке: кроме его симфоний состоялась премьера «Леди Макбет» в Нью-Йорке (в «Метрополитен»), в Филадельфии, а также по лондонскому радио ( дирижёр Коутс), в Братиславе – словом, «Леди Макбет» завоевала мир.
Да как же можно пережить такое в стране «равенства и братства»?! Почему везде играют Шостаковича – а мы чем хуже? Конечно, международное признание советского композитора не могло пройти ему даром на его родине. Он посмел перерасти дозволенные , отмеренные ему партией масштабы. Нужно было его укоротить, подравнять под общий газон советской культуры, называемой соцреализмом. В той закрытой стране, какой в те годы была Россия, в Союзе композиторов, за исключением немногих действительно выдающихся музыкальных деятелей ( С. Прокофьева, в 1935 году вернувшегося из-за рубежа, А. Хачатуряна, Р. Глиэра, Н. Мясковского) в собственном соку варились сотни серых посредственностей с партбилетами, истово прославляя в бездарных одах и маршах великого Сталина и партию.
В такой среде гений Шостаковича, его личность были более чем неуместны. Он выглядел среди этой удушающей серости и показухи просто неприлично со своей яростью, темпераментом, открытый нараспашку всем ветрам.
В январе 1936 г. оперу в Большом театре услышал Сталин. Он был шокирован. И реакция не замедлила проявиться. Через месяц после премьеры в Большом театре, 28.01.36 г. композитор прочёл в «Правде» разгромную хулиганскую статью о своей опере, озаглавленную «Сумбур вместо музыки». А ещё через несколько дней, 5 февраля,- статью «Балетная фальшь», написанную в том же духе о его балете.
«Слушателя с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный, сумбурный поток звуков. Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете и визге. Следить за этой «музыкой» трудно, запомнить её невозможно. Автору «Леди Макбет Мценского уезда» пришлось заимствовать у джаза его нервозную, судорожную, припадочную музыку, чтобы придать «страсть» своим героям.
В то время как наша критика – в том числе и музыкальная,- клянётся именем соцреализма, сцена преподносит нам в творении Шостаковича грубейший натурализм... И всё это грубо, примитивно, вульгарно. Музыка крякает, ухает, пыхтит, задыхается, чтобы как можно натуральнее изобразить любовные сцены. И «любовь» размазана по всей опере в самой вульгарной форме».
( Примечателен тот факт, что через 12 лет, в 1948 г., так называемая «борьба с формалистами» снова началась с Большого театра: постановлением ЦК об опере Мурадели «Великая дружба». Этот «дружный» советский коллектив, когда нужно, объединялся и всегда был готов создать необходимую для погрома погоду, чтобы всё получилось, как всегда, «по просьбе трудящихся».)
Шостакович первым из музыкантов принял удар в наступательной идеологической войне партии и понял, что началась борьба не на жизнь, а на смерть за его совесть художника и творца. В Советском Союзе появление подобной статьи, да ещё в «Правде», означает команду: бей, руби, рви, кто что может. На человека навешивается ярлык «врага народа», и орава негодяев, открыто поддержанная партийной верхушкой, кидается выслуживаться и делать карьеру. С высокого коня больно падать, и Шостакович тяжело перенёс удар «под ложечку» от правительства, с которым никогда до этого не имел конфликтов. Но он не принял этой «критики», не каялся.
В течение двух лет он вообще не выступал в печати (а от него этого ждали!). И как ни старались позднее советские музыковеды, собирая по крохам его публичные высказывания, ничего не могут найти в периодической печати тех лет. Это был героизм молчания, в те годы ставший символом неблагонадёжности и сопротивления режиму, на что были способны очень немногие.
После статей «Правды» большинство произведений Шостаковича исчезло из культурного обихода страны. Так, премьера Четвёртой Симфонии вместо осени 1936 года состоялась на родине через 26 лет, уже после реабилитации «Леди Макбет», в 1962 году. Извините! Оперу пришлось переименовать в «Катерину Измайлову». Даже сочинения 20-х годов, за исключением Первой Симфонии и некоторых миниатюр, не исполняли вплоть до 60-х годов. Оперу же «Нос»(по повести Гоголя) возобновили через 44 года после первой постановки в только в 1974 г., за год до смерти композитора. А ведь она была с успехом поставлена в 1954 году во Флоренции режиссёром Эдуардо де Филиппо!
Чем не устраивала советскую власть сатира на эпоху Николая I ? «Музыка не играет в этом спектакле самодовлеющей роли,- писал композитор. Здесь упор на подачу текста. Музыка не носит нарочито «пародийной» окраски. Нет! Несмотря на весь комизм происходящего на сцене, музыка не комикует. Добавлю, что считаю это правильным, так как Гоголь все комические происшествия излагает в серьёзном тоне. В этом сила и достоинство гоголевского юмора. Он не «острит». Музыка тоже старается не «острить». Вот оно, то, чего боялись всегда власти! Пародийный текст на фоне гротескной музыки!..
Шостакович затаился, закрылся в себе и высказался лишь спустя два года 21.11.37г., в зале Ленинградской филармонии своей великой Пятой Симфонией, этой жемчужиной, шедевром мирового искусства, которая, по словам Дмитрия Дмитриевича, автобиографична. Слушая её, узнаёшь обо всех муках ада, через которые он прошёл. В ней композитор средствами музыки рассказал о событиях тех лет с такой исступлённой страстностью и мужеством, как ни один писатель, ни один художник – очевидцы того времени. Пятая симфония явилась поворотным пунктом не только в творчестве Дмитрия Дмитриевича. Он стал летописцем своей страны, и с тех пор по его сочинениям мы должны изучать историю советской России.
Да, Шостакович не предал своего искусства, не каялся, не бил себя в грудь публично, давая клятвы быть ординарной социалреалистической серостью. Но он и не вышел открыто защищать свои позиции. Он знал, что в те годы террора в этом случае его бы обязательно уничтожили. Он не имел права отдать свою жизнь ненасытному, всепожирающему Молоху, не сделав ещё и малой доли того, что мог и что было велено ему Богом.
Один из друзей Шостаковича, в будущем профессор Ленинградской косерватории И.Гликман, напомнил слова Шостаковича, произнесенные в дни катастрофы:"Если мне отрубят обе руки, я буду всё равно писать музыку, держа перо в зубах». И в мучительных поисках, в борьбе и страданиях, он нашёл для себя единственный выход – ложь во спасение, т.е. во спасение своего творчества. Ведь Пятую Симфонию, прежде, чем она получила путёвку в жизнь, прослушал партийный актив Ленинграда.
Собралось несколько сотен жлобов судить гения – выражать ему претензии и вообще учить, как нужно писать музыку. Он должен был спасти своё только что рождённое дитя. Но как? Он попробовал примитивнейшим образом обмануть их, и ... вдруг получилось. Стоило только Шостаковичу назвать громадный комплекс человеческих страстей и страданий, звучащих в его музыке, другими словами, а именно: что музыка жизнерадостна и оптимистична, - как вся свора отскочила прочь, не получив добычи. И Пятая Симфония, вырвавшись из цепких лап, зазвучала на весь мир, рассказывая людям о страданиях России, написанных кровью нашего современника. Да, он нашёл для себя способ жить и творить!
В 1940 г. он говорит: «Вспоминаю, какую радость мне принесло прослушивание моей, тогда ещё только оконченной Пятой Симфонии ленинградским партийным активом. Хочется выразить пожелание, чтобы чаще практиковался показ перед партийной аудиторией новых музыкальных произведений. Наша партия с таким вниманием следит за ростом всей музыкальной жизни нашей страны. Это внимание я ощущаю на себе в течение всей моей творческой жизни. (Что это? Ненависть, издевка? Личина?) В центре замысла своего произведения я поставил человека со всеми его переживаниями, и финал симфонии разрешает трагедийно-напряжённые моменты первых частей в жизнерадостном, оптимистическом плане».
Это он говорит о том «жизнерадостном, оптимистическом » финале, когда под бесконечно повторяющуюся у скрипок ноту «ля», как гвоздь, вдалбливаемую в мозг, под мажорные, победоносные звуки фанфар мы слышим, как вопит и стонет, извиваясь в пытках, насилуемая собственными сыновьями, поруганная Россия – вопит, что всё равно будет жить.
Пятая Симфония имела фантастический успех! Каждый присутствовавший понимал, что это написано для него и о нём. В зале творилось что-то невообразимое: люди вскочили со своих мест и в течение получаса криками, аплодисментами выражали автору поддержку, любовь и радость, что этот великий талант не погиб, а, наоборот, вырос, как колосс, и музыка его приобрела титаническую силу и бездоннувю глубину.
Дмитрий Шостакович был ещё очень молод(30!), и из поединка с партийным монстром вышел победителем, сразу ответив ударом на удар, великим творением. Но в те дни он надел на себя маску, с которой прожил всю остальную жизнь. Иначе бы он погиб. Ударив по Дмитрию Шостаковичу, партия не стала добивать его. Это лишь эпизод на фоне Большого террора. После Пятой Симфонии, которую критики назвали соцреалистической, композитора стали считать перестроившимся, и опала с него была временно снята.
За следующее десятилетие будут написаны Шестая, Седьмая (Ленинградская), Восьмая и Девятая Симфонии...Седьмая Симфония, написанная в 1941г. и впервые исполненная в блокадном Ленинграде, стала Музыкальным памятником Великой Отечественной войне. Продолжением её идей стала Восьмая Симфония.
Развивая симфонический жанр, Шостакович одновременно придаёт всё больше значения камерно-инструментальной музыке. Появляются ясные, светлые, уравновешенные сонаты, квартеты, квинтеты, ставшие крупнейшими событиями музыкальной жизни.
Но... создаётся впечатлениие, что после окончания столь страшной войны, в разрушенной стране партии больше нечем заняться, как борьбой с «формализмом» в искусстве. Так, в январе 1948 г. член Политбюро ЦК ВКП(б) Жданов сразу дал по мозгам служителям муз. Он напомнил о статье «Сумбур вместо музыки», с удовольствием процитировав ряд мест из статьи, написанной по указанию партии. Затем под угодливое ржание присутствующих сравнил некоторые музыкальные сочинения со звуками бормашины и с музыкальной душегубкой. Партийный сатрап призвал писать музыку «красивую и изящную».
С тех пор Шостакович не выносил этого слова. А любитель изящного договорился до полного идиотизма: «...новое должно быть лучше старого, иначе оно не имеет смысла». Почему? Отменить Бетховена и Вивальди, Чайковского и Гайдна? Новое должно быть другим, отвечать своей эпохе и быть настоящим искусством. Но словесный понос «любителя изящного» то и дело прерывался бурными аплодисментами сидящих в зале – это были ведущие деятели музыкальной культуры России. И уже в следующем месяце вышло постановление ЦК о борьбе с формализмом в музыке: травле, которой руководил композитор Хренников, подверглись тот же Шостакович, а также Прокофьев, Хачатурян и др. композиторы. После композиторов наступило время травли космополитов(читай, жидов) и пр. Конечно, публичная травля – это не физическая расправа, и именно это припишется позднее в заслугу Тихону Хренникову. Ведь многие мастера литературы, и вообще культуры, погибли с клеймом «врага народа».
А пока идёт 1948 год. И в зале Московской консерватории собрались студенты, артисты...В первом ряду переполненного зала ОДИН, как прокажённый, сидит Шостакович. Он подвергся публичной казне – оплеванию. В сентябре того же года композитора выгнали из Ленинградской и Московской консерваторий, лишили единственного гарантированного заработка. Уволен как ПРОФЕССИОНАЛЬНО НЕПРИГОДНЫЙ. Молодёжь лишили возможности учиться у великого композитора. Он больше никогда не преподавал, лишь в 1961 году ненадолго в Ленинградской консерватории занимался с аспирантами, но затем навсегда ушёл. Словом, новая волна нападок на Шостаковича в прессе превзошла ту, что поднялась в 1936 году.
Сочинения Шостаковича и Прокофьева под запретом, не исполняются, новых не покупали. Шостакович лишился средств к жизни, морально избитый, лишенный самого главного – свободы творить. И это в 42 года!
О силе нанесённого удар служит список его сочинений, написанных за шесть лет до смерти Сталина, красноречивый свидетель обвинения:
1948 – музыка к фильму «Молодая гвардия»
1949 – музыка к фильму «Мичурин»
1949 – оратория «Песнь о лесах»
1950 – музыка к фильму «Падение Берлина»
1951 – десять поэм на слова революционных поэтов
1952 – кантата «Над родиной нашей солнце сияет».
А ещё были кинофильмы «Встреча на Эльбе», «Незабываемый 1919» и т.д.
Вынужденный подчиниться диктату, «осознав ошибки», написав музыку к ряду фильмов исторического и патриотического содержания, носивших, как правило, идеологический характер, композитор несколько облегчил своё положение. В фильме «Падение Берлина» пришлось писать музыку на текст, восхваляющий Сталина: «За вами к светлым временам идём путём побед». Шостаковичем довольны и ждут подобной музыки. Ему присуждают Сталинские премии. Можно сказать, что он выжил, потому что много и успешно писал для кино – в том числе песни, ставшие популярными. Лучший пример - песня «Нас утро встречает прохладой». Способность Шостаковича писать достаточно простую мелодическую музыку в значительной степени помогла ему выжить.
Но параллельно он сочиняет прозведения высокого художественного достоинства: концерт для скрипки с оркестром, вокальный цикл «Из еврейской народной поэзии»(последний цикл не согласовывался с антисемитской политикой государтва), струннные квартеты, цикл »24 прелюдии и фуги» для фортепиано.За исючением последнего, они все были исполнены лишь после смерти Сталина.
Шостакович долго не мог подняться. Только любовь к детям и ненависть к душегубам помешали ему в те гоы уйти из жизни.
Но умер тиран-душегуб.
Уже через несколько месяцев прозвучала Десятая симфония – трагическая исповедь композитора, на века зеклеймившего тирана. И как подпись, скрепляющую этот обвинительный документ, в третьей части симфонии и в финале её Шостакович впервые использует мелодию своей музыкальной монограммы –d-s-c-h, что в латинском обозначении нот – ре – ми-бемоль – до – си:
Д. Ш.
Именно здесь, пожалуй, уместно поставить странный вопрос, который для некоторых (особенно в США) является спорным: кем был Шостакович – великим композитором или сталинским прихвостнем и даже сикофантом. Интересно не только то, что ставился этот вопрос, а то, что он до сих пор существует, по-прежнему разделяя музыковедов на два лагеря соответственно этим двум определениям.
Авторитет Шостаковича был подорван ещё в сталинские времена, когда выступая в Америке, он сначала заикаясь прочитал по бумажке казённый текст. Затем композитор Николай Набоков (кузен выдающегося писателя Владимира Набокова) задал вопрос: как вы относитесь к тому, что советская пресса пишет о современных композиторах Стравинском, Шёнберге и Хиндемите? Согласны с критикой? Вконец смешавшийся Шостакович сказал, что он согласен с тем, что пишет советская пресса. Репутация композитора была подорвана.
Но, как свидетельствуют недавно выпущенные воспоминания Шостаковича «Свидетельство», которые записал под диктовку композитора в своё время Соломон Волков, композитор предстаёт тем, кем он был по своим убеждениям: если не антисоветским художником, то во всяком случае антисталинским. «Свидетельство» наполнено клокочущей ненавистью к Сталину. А в прежние времена независимо от настоящих эмоций и убеждений композитора, он стал восприниматься на Западе как рупор коммунистической идеологии, а его музыка как советская пропаганда. Враждебное отношение к музыке Шостаковича продолжалось почти 30 лет.
К сожалению, на Западе довольно долго туманно представляли советскую культурную жизнь. В стране, объединённой единой идеологией и политикой, требуется ещё культурная платформа. Это и есть тоталитаризм, только в рамках которого возможна постановка вопроса о культурной политике. В свободных странах культура развивается самостоятельно, спонтанно, никому не приходит в голову спускать с высоты государственной власти культурные директивы.
Советский режим был именно тоталитарным. Отсюда насущная потребность в единообразии художественного творчества, подчинённого определённым идеологическим задачам. И отсюда же громадная значимость личных вкусов тоталитарного вождя.
Свободным людям трудно понять, что в большевистские, тем более в сталинские времена великий художник может выступать в двух ликах, один из которых, второй был не подлинным лицом, а личиной.
Многим казались странными примеры видимого раболепия и угодничества композитора. Как наиболее злокачественный пример рассматривается его вступление в КПСС в 1960 году, когда вряд ли кто в советских верхах сильно на этом настаивал; и конечно же его подпись под списком группы деятелей советской культуры , осуждавшим академика Сахарова.
Вступление Шостаковича в партию после смерти Сталина можно рассматривать по-разному. Эдвард Радзинский, скажем, приписывает это событие страху, навсегда поселившемуся в душе композитора. Да, это написал в своём заявлении о приёме в партию величайший композитор века: «За последнее время я почувствовал ещё сильнее, что мне необходимо быть в рядах Коммунистической партии. В своей творческой работе я всегда руководствовался вдохновляющими указаниями партии». Мне же кажется, что Шостакович, как и многие из интеллигенции после ХХ съезда партии, разоблачения культа личности, в пору хрущёвской оттепели, поверил, что будут восстановлены так называемые «ленинские нормы партии».
Но с позиции сегодняшнего дня партийный билет Шостаковича, который шёл вразрез с его творчеством, представляет собой позорный и яркий документ, свидетельствующий об извращении и подавлении личности коммунистическим режимом. Отрезвление произошло довольно быстро, и об этом, в первую очередь говорят произведения композитора, написанные после смерти Сталина. Шостаковича, лидера музыкантов мира, часто будут укорять, упрекать и даже бранить за отказ от политической борьбы. Он же стал руководствоваться принципом:» Не тратьте силы. Работайте, другой жизни ЗДЕСЬ нет и не будет. Спасибо, что дают дышать».
Композитор отчётливо сознавал, что он и все мы – участники отвратительного фарса. А уж если ты паяц, так играй до конца. Во всяком случае тогда ты берёшь на себя ответственность за мерзость, в которой живёшь и которой открыто не сопротивляешься. Приняв решение, он, не стесняясь выполнял правила игры (выступал в печати,на собраниях, ставил подписи под «письмами протестов», которые он подписывал не читая).
Реально лишь творчество, за это он в ответе, это храм. Так воспринимала истерзанный, изломанный духовный облик величайшего композитора ХХ века певица Галина Вишневская, которая, как и её супруг, виолончелист Мстислав Ростропович, являлись друзьями композитора, первыми исполнителями многих его произведений...
А пока вернёмся в 1954 год. Шостакович становится консультантом по музыкальным вопросам в Большом театре. Он живёт в престижном доме на Кутузовском проспекте в Москве. По советским меркам, он преуспевающий человек - в квартире есть домработница и няня. Внезапно умирает любимая жена Нина Васильевна. Ему уже 48 лет, а детям – дочери Галине –17, сыну Максиму – 14. Он угнетён и подавлен. Шостакович много внимания уделяет детям, но у него мало друзей, хотя он, по-своему гостепримен: на столе всегда есть хлеб, водка, колбаса, сыр. Общества он избегает. Обычно в концертах, в театре он один.
Жизнерадостный в молодости, Дмитрий Дмитриевич затем замкнулся. Похвалы принимал с болезненной неловкостью. Вокруг него – напряжённая атмосфера. На сцене он не улыбался, все ощущают себя перед ним виноватыми – это отголоски хулиганской пощёчины газеты «Правда» 1936 года.
К сожалению, не было простоты и естественности даже с детьми. В его присутствии все менялись, проявляя почтительность, никто в музыке не перечил – так велик был его авторитет.
Мимолётно появилась и исчезла жена Маргарита. Что это было? Наваждение? Да, она была похожа на Нину! Увидев эту женщину, он, не давая ей опомниться, спросил, выйдет ли она за него замуж. В ответ он получил моментальное «Да». А может он хотел спрятаться за ширму, ведь Маргарита была партийным работником крупного ранга? Или этот брак был из той же системы ценностей, что и вступление в партию?
В 1960 году на свадьбе сына Шостакович упал – у него начиналась болезнь, связанная с омертвением мышц. Теперь приходилось отказываться от исполнительской деятельности – а ведь Дмитрий Шостакович был прекрасным пианистом.
Семья увеличивалась, за стол садилось порой до 15 человек. А музыка композитора исполнялась редко. Авторские гонорары приходили порой из-за рубежа. В Союзе это было редко. Денег на еду постоянно нехватало. Напрашивается вопрос? Где же Сталинские (простите!) Государственные премии? Но ведь за них получатели только расписывались, направляя деньги в детские дома, на различные стройки и т.п. А просить, тем более требовать композитор не умеет. В этом плане его стеснительность порой анекдотична. Однажды композитор хотел посмотреть с друзьями фильм «Молодая гвардия». Билетёрша ответила, что билетов нет. Да, скажите же, что вы – Шостакович, автор музыки!
Зато перед внешним миром советская культура размахивает Шостаковичем как флагом. Так, он назначен председателем оргкомитета Первого Международного конкурса им. Чайковского. Короткое время он вновь преподает в Московской консерватории. Почему ему было поручено принимать экзамен по истории КПСС? Получилось забавно, даже анекдотично. Студент, наверняка далёкий от политики, сообщает то ли «Ревизионизм – высшая стадия марксизма-ленинизма», то ли «Марксизм – высшая стадия капитализма». Шостакович ставит в зачётной книжке высший бал.
В эпоху хрущёвской оттепели летом 1960 композитор написал вокальный цикл «Сатиры» на стихи Саши Чёрного «Потомки». Стихи, написанные до революции, но с музыкой Шостаковича приобретали совсем иной смысл – против советской власти с её бредовой идеологией. Стихи били не в бровь, а в глаз, как будто написаны про сегодняшний день.
Наши предки лезли в клети
И шептали там не раз:
«Туго, братцы, видно дети
Будут жить вольготгей нас»..
Даже сроки пресказали-
Кто лет двести, кто пятьсот,
А пока лежи в печали
И мычи, как идиот...
Я хочу немного света
Для себя, пока я жив.
От портного до поэта –
Всем понятен мой призыв.
А потомки?пусть потомки,
Исполняя жребий свой
И кляня свои потёмки,
Лупят в стенку головой...
«Сатиры» пришлось назвать «Картинки пршлого» - лишь тогда в последнюю минуту пришло разрешение на концерт. Но все прекрасно понимали, что речь идёт о сегодняшнем дне. И хотя Шостаковича приглашают на телевидение, передача отменяется – требуют убрать «Потомков». Произведение в течение ряда лет не издаётся в Союзе, а лишь после издания за рубежом опубликовано в СССР.
Конечно, подобное сочинение было совсем не в стиле трагических симфоний композитора, его можно назвать в определённом смысле особенным в творчестве Шостаковича: здесь он впервые открыто и зло, даже с убийственной издевкой засмеялся над невежеством дурака-критика, над пошлостью и убожеством жизни, над глупостью и примитивизмом идеологии, которой нам с детского садика начинали мозги.
Хочется здесь рассказать ещё об одном творении композитора именно сатирического плана. Речь идёт о кантате «Раёк», премьера которой состоялась в Вашингтоне благодаря Мстиславу Ростроповичу уже после смерти композитора. Кантата была сочинена примерно в 1960 году, но вдохновение для её написания пришло 12-ю годами раньше, в пресловутом 1948 году. Написать кантату в сатирическом квазинародном жанре, вдохновил Шостаковича один из его героев, композитор Мусоргский, также использовавшиий народные мелодии, которым он предавал выспренность, дабы высмеять своих врагов.
В этом 15-минутном произведении партии расписаны для церемонийместера и ещё трёх лиц, выведенных под номерами один, два, три. Номер первый рассуждает на тему о том, что композиторам надлежит писать доступную музыку, а звучит в это время грузинская народная мелодия, знакомая любому русскому. Человек номер два, ссылаясь на Жданова, требует, чтобы музыка была рафинированной и элегантной, а сам при этом говорит какими-то приземлённысм словами. Третий, Шепилов, твердит, что музыка должна быть классической, и разглагольствует об атрибутах нового «советского человека», коверкая мимоходом имена известных русских композиторов.
Любимым композитором Шостаковича был Модест Мусоргский. Дмитрий Дмитриевич сделал оркестровку к опере «Борис Годунов», «Картинкам с выставки», а также к сверхгениальному произведению «Пляски смерти», редко исполняемому русскими певцами.
Именно под влиянием этого сочинения в 1962 г. появилась знаменитая Тринадцатая симфония, в которую вошли «Бабий яр» и несколько других стихотворений поэта Евгения Евтушенко. Казалось, что совсем недавно общество взорвали стихи поэта. Но положенный на музыку «Бабий яр» обладал стократной мощью: недаром власти всегда сторожили сочинения Шостаковича с текстом. Знали, что композитор пишет всегда только о том, что пережил сам. Боялись предоставить ему возможность заговорить со сцены устами исполнителей. И действительно некоторые исполнители, осчастливленные сначала тем, что будут петь в Тринадцатой симфонии, отказались под давлением от исполнения. Да, под музыку без текста можно подвести любое, даже фальшивое идейное содержание, а из песни – слова не выкинешь. От Шостаковича требовали переделать текст, но он отказался.
Дмитрий Дмитриевич был превосходным пианистом и всегда играл сам новые сочинения, пока прогрессирующая болезнь мышц не лишила его этой возможности. Когда в доме собрались друзья, будущие исполнители, он сам сел за рояль, после вступления негромко запел:
Над Бабьим яром памятников нет...
И присутствующих охватило чувство причастности к великому таинству, когда в твоём присутствии открывается миру ещё одно творение Шостаковича, терзая и будоража мозг и душу.
Уже первые такты создали атмосферу гнетущего трагического ожидания. Д.Д. тихонько продолжал:
Мне кажется, сейчас я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я на кресте распятый гибну,
И до сих пор на мне следы гвоздей.
Так хорошо знакомые стихи с музыкой Шостаковича вырастали до глобальных масштабов и жгли, как раскалённое железо.
Мне кажется, что Дрейфус – это я
Мещанство – мой доносчик и судья!...
Разве эти слова странно слышать из уст Шостаковича?
А он продолжал играть, и уже не пел, а выкрикивал:
Я за решёткой, я попал в кольцо,
Затравленный, оплёванный, оболганный...
Он снова остановился и замер, будто у него перехватило дыхание. Потом опять повторил, отчеканивая каждое слово:
Затравленный, оплёванный, оболганный...
Одним словом, Шостаковичу пришлось вести битву за Тринадцатую симфонию. И как это уже имело место в других случаях, помог вывоз за границу! Сочинение было исполнено Филадельфийским симфоническим оркестром под управлением Юджина Орманди.
Шостакович полон замыслов – он хотел написать оперы по сюжетам двух произведений Александра Солженицына: «Один день Ивана Денисовича» и «Матрёнин двор»; одно время композитор был одержим идеей написать оперу «Воскресение» по роману Льва Толстого. Новая опера с героиней по имени Катерина? Композитор испытывал почти страх перед этим несчастливым для него именем!
А что же злополучная Катерина из «Леди Макбет»? Теперь и опера названа по имени героини - «Катерина Измайлова». Пришлось произвести значительные изменения – упрощена оркестровка, исключён ряд оркестровых эпизодов, упрощены вокальные партии, исключены некоторые действующие лица. Произошла метаморфоза с партией Катерины. И всё же оперу ещё долго не выпускают на сцену – просвещённые музыканты под руководством теперь Дмитрия Кабалевского учиняют уже в 1956 году новый разгром оперы. Она подверглась самой ожесточённой критике в духе хорошо известной статьи «Сумбур вместо музыки» - ведь статью НИКТО не отменял, и она сохранила свою силу и значение.
И все разумные доводы разбивались о статью, которой композитор Кабалевский размахивал, как дубинкой! И что с того, что комиссия заседала не в Министерстве культуры, не в Союзе композиторов, а в квартире Шостаковича. То был жест уважения к знаменитому композитору. О! Кабалевский делал комплименты некоторым местам оперы, но в заключение добавил: оперу ставить нельзя, так как она является апологией убийцы и развратницы и его нравственность этим ущемлена. Словом, комиссия решила единодушно не рекомендовать «Леди Макбет» к постановке ввиду её крупных идейно-художественных дефектов.
И всё же в последующее десятилетие «Катерина Измайлова» приходит на сцены театров! Да, времена изменились. В новой редакции опера вернулась на сцену в 1963 году. Её вторичное открытие явилось крупным событием в художественной жизни страны Был создан телефильм и кинофильм «Катерина Измайлова». И уже многие поняли, насколько опера реалистична и национальна, насколько логичен и естественен её вокальный язык. Она обладает большой эмоциональной открытостью. А по сложности характеров, жизненности, масштабу страстей она сопоставима с операми Мусорского. Стремительное действие, красноречивые музыкальные антракты, нет длиннот – такой предстала «Катерина Измайлова» перед миллионами зрителей в фильме-опере. А клавир оперы посвящается Нине Васильевне Шостакович. В 24 года она была его невестой, он писал свою оперу в самую счастливую пору своей жизни. Многие музыковеды полагают, что именно это произведение является его достоверным и ярким автопортретом – и интеллект, и талант, и темперамент, и масса страстей, и ещё не висит над ним дубина! Убедительно и ярко звучит опера и за рубежом, свидетельствуя о могучем таланте композитора.
Последние годы жизни Шостаковича были омрачены всё усиливающейся болезнью. Но были и минуты счастья. В его жизнь вошла молодая (на 30 лет моложе) жена Ирина. Молодая, тихая, взяла его за руку, как робкого мальчика, организовала жизнь огромной семьи. Дмитрий Дмитриевич имел домашний уют – Ирина создала идеальные условия для работы и практически продлила жизнь композитора на несколько лет.
И будет ещё вокальный блоковский цикл, написанный Шостаковичем после перенесённого инфаркта. Это сочинение для сопрано, скрипки, виолончели и фортепиано посвящено Галине Вишневской, «если она не возражает». И будет пушкинский цикл под названием «Эхо поэта». И, конечно, буде написана музыка к сонетам Шекспира. Да, и к сонету номер 66 «Измучась всем, я умереть хочу».
И будет написана Четырнадцатая Симфония, которую писательница Мариэтта Шагинян назовёт «первыми «Страстями человеческими» новой эпохи. Это симфоническое произведение смыкается с ораторией. Каждое слово удивительно выбранных композитором одиннадцати стихотворений четырёх казалось бы разных авторов (Лорка, Аполлинер, Рильке, Кюхельбекер) доходит до слушателя с разящей остротой. Слово магически наполняется музыкой, оно «не должно заглатываться и теряться для слушателя».
Эту симфонию Дмитрий Дмитриевич посвятил своему другу и выдающемуся английскому композитору Бенжамену Бриттену. Симфонический рассказ, который начинается словами: «Сто горячо влюблённых сном вековым уснули» умирающий Бриттен услышит через год после смерти Шостаковича. В своё время английский композитор посвятил своему другу оперу «Блудный сын». Шостакович очень любил «Военный реквием Бриттена» и считал его величайшим сочинением века...
Выглядел Шостакович всегда моложаво, что-то неуловимо мальчишеское сохранилось в его облике до конца дней. Когда смотришь на его ранние фото, то впечатление, что он никогда не старел: те же большие очки, хохолок волос на макушке, широко раскрытые, распахнутые светлые глаза. У него всегда были быстрые порывистые движения, воспринимал он всё очень непосредственно, любил и ценил юмор. Необыкновенная внутренняя сдержанность и дисциплина – главные черты характера Шостаковича. Это те качества, которые помогли ему при его нервно-утончённой психике перенести тягчайшие для композиторра испытания. Острота мысли, эмоциональная активность не оставляли его до конца жизни, он не был расслабленным, даже в самые тяжёлые периоды его болезни. Последние годы он часто и подолгу лежал в больнице, но ни одного дня не првёл в бездействии: Дмитрий Дмитриевич сочинял обычно без рояля, и его отсутствиие в больничной обстановке не было помехой в беспрерывной творческой работе композитора.
В юности друзья Дмитрия Дмитриевича называли Флорестаном, «очарованной душой». Пусть и в нашей памяти он останется таким!
Подготовила Тина СКОН