ДРАКА
Вообще-то дерутся или дрались в этой жизни все, начиная от самых хилых пацанов, которых тыркает каждый, до самой сопливой и воспитанной пай девочки. Ну, хоть один раз в жизни, но дрались. Можете меня обманывать, но я дрался, дерусь и, вероятно, буду драться. Самая пай-девочка двигала портфелем по башке назойливого ухажера или ещё кого-нибудь из этого сословия, когда тот дергал её за косичку или хвостик. Мне не верится в обратное. Больше всего в жизни я дрался со своим брательником. Две трети всех драк, в которых я участвовал, были с моим старшим братом. Вы можете сказать, что мы жили как кошка с собакой? Напрасно вы так бы подумали. Стоило кому-то нас тронуть из посторонней компании, как мы объединялись в детскую стаю: сплоченную, сбитую и ничего не боящуюся; так что вдвоем, втроем или вчетвером мы могли разогнать шесть-семь человек, или отлупасить старшего. Но дрались мы с братом по-черному. Причина была в одном: в определенный период я почти догнал его в росте, хотя был сухощав и уступал в весе, но это я компенсировал большим желанием победить его, изворотливостью и выносливостью. Характер моего брата был более добродушен, и он был менее настойчив и зол. Мои кавказские корни сказывались во мне в большей степени, чем в нём. Я мог психануть так, что никто и ничто не могло меня остановить, тем более мой брат и сестры. Может не поубивать, но покалечить точно в то время я бы мог. Они были научены горьким опытом и не доводили меня до психа. Все вышесказанное уравнивали, быть может, не полностью, наши шансы в постоянных драках между нами, пока он не вырос и не превратился почти в двухметрового дядю, а я оставался полутораметровым пацаном, но он скоро уехал учиться в институт и наезжал только на каникулы или на воскресения, так что этот отъезд на время снизил нашу конкуренцию и ничего больше.
Вы, конечно, помните, что я вам обещал рассказать, как меня мама раза два хлестанула прутиком? Вот про этот-то случай и пойдет речь. Бис его знает из-за чего, у нас произошла сора. Хоть убейте, но не помню, но драка была ожесточенная. Я был взбешен, но брательник превосходил меня значительно, довольно удачно зажимал и забарывал, применяя тот, почти единственный прием, что применяют все пацаны, - удушение, хотя без значительных последствий. Это было в тот период, когда мой брательник стал уже подрастать, а я по-прежнему оставался угловатым и хиловатым подростком, тогда мои амбиции в физическом единоборстве с ним не остыли, не вступили на стезю больше баловства и технического состязания, как ныне.
Я уже приближался к той грани психа, после которого шёл полный разгром окрестностей и бегство всех окружающих представителей рода Homo. Это бы никогда не произошло и всё бы осталось на уровне обыкновенной ежечасной потасовки, но кроме забарывания, что само по себе обидно, он ещё ехидно насмехался надо мной. Что-что, а насмешек я вытерпеть не мог. Драка принимала всё большие и большие масштабы и никак не заглыхала, поскольку обозленный я лез на него буром, а он забарывал меня, имея в запасе уже полтора десятка килограммов форы передо мной, всё насмехался и насмехался, доводя меня до той грани, где заканчиваются все мальчишеские кодексы чести и в ход идут приемы, которые приемлемы в борьбе с крокодилом или волком, а не с брательником, хоть и значительно сильнее тебя.
Его же это забавляло по-прежнему, а поскольку он был немного и не зло ехидно-добродушным человеком, то продолжал издеваться и дальше, и дальше побарывать меня. Ни палки, ни ножа, ни кочерги у меня, как обычно в подобных случаях бывало раньше, не оказалось, так как битва при Ватерлоо происходила в родительской спальне, и искать что-либо убедительней, чем комнатные тапочки, у меня не было ни времени, ни желания. Да и псих бы у меня прошел.
Пока мы не перешли к тапочным аргументам, нам следует пуститься в рассуждения о погоде. Конечно, если нечего сказать, то надо сбрехнуть о погоде. Побрешем о ней, однако. Лето это хорошо, только комары и мошки, жара и полный перечень прелестей и неудобств связанных с ним. Весна? Грязюка несусветная и погода несоответствующая никаким параметрам благочестия: ни холодно, ни тепло, ни сыро, ни сухо. Только не понятно зачем её воспевать. По мне, поскольку я сибиряк, лучше зима. Так если упал снег, то и валяется себе под ногами, и если ты напялил шубу, то она тебе там как раз в пору и не жмёт, как весной. Правда, если весна наступает в мае, а лето заканчивается в сентябре, то иногда и хочется весны и лета. Если брать по большому счету, то в Сибири понятие весны и осени явление столь скоротечное, что порой и не замечаешь этой самой весны и этой самой осени. Весна в Сибири это недели две по календарю, когда ни с того ни с сего вдруг сходит снег, превращая окрестности в непроходимое глинистое болото, на которое можно выплывать только в сапогах, даже не в резиновых, а в кирзовых, поскольку в резиновых вы можете ненароком примерзнуть к этой самой грязи, когда чуть прихватит морозом в градусов двадцать ниже точки замерзания. Тут не помогают и суконные портянки. Противное время. После этой слякоти резко наступает сибирское лето: утром, вечером и ночью ты щелкаешь зубами от холода, а днем сушишь ласты на сорокаградусной жаре. Подобное лето продолжается до сентября, когда вы скромно одеваете телогреечку, нечто на вате и стеганое, говорят этот покрой моден в Великой Британии, но в Сибири в сентябре эта вещица уже весьма необходимая, но на писк моды она явно не тянет. Впрочем, это чудо нашей швейной моды времен Иосифа Виссарионовича, заменяла мне шубу во времена оны и в сорокаградусные морозы весьма успешно, только свитерок ещё не помешало бы добавить к ней. В общем, стоял октябрь уж на дворе. На лужицах весело похрустывал поутру ледок и иногда, в особо пасмурную погоду, резво вертелся в воздухе снежок, но днем погодка стояла на уровне бабьего лета или сочинской зимы. Свежий морозный здоровый воздух, около десяти градусов по Цельсию и теплая печка по вечерам. И наша драка. Если бы у меня был в руках топор или ножик, то я бы просто тюкнул нечаянно по темечку своего брательника, и всего делов, но у меня был не очень презентабельный папин тапочек, со стоптанным задником, а мишенью была наглая физиономия моего брательника. Только кругов на ней не было намалевано. Может быть, из-за этих кругов я и промазал в неё. Щелк, и с сухим треском в палисадник посыпались осколки от самых больших стекол рам. Щёлк, и точно такие же стекла посыпались со второй створки. Может потому, что папины тапочки кончились, или физиономия моего брательника Виктора приняла не столь наглое выражение, что ещё оставалась после моего первого снаряда, то ли на нас дохнуло свежим холодком, но жар Куликовской битвы сразу же остыл, и мой брат благоразумно принял такое правильное решение, как Мамай дунул на все четыре стороны света с места прошедшей битвы. Конечно, не сразу, а предварительно помог мне заткнуть дыры в окнах подушками. Короче, к маминому приходу он отсутствовал напрочь и надолго, предоставив мне право единолично отдуваться за разбитые четыре стекла и довольно холодную квартиру, по случаю активного притока свежего воздуха со стороны нашего палисадника.
Надо сказать, что брат попросту не любил, когда его воспитывали, может и боялся получать нагоняи, я же, как вы уже знаете, упирался как бычок и стоически выслушивал самые обидные и справедливые упреки, но если я считал, что разделывают меня несправедливо, то защищался в этих случаях отчаянно, но никогда не бегал от наказания, что так любил делать мой брат. Впрочем, это всегда выходило ему боком, но это уже другая история и не одна.
Ничего хорошего разбитые окна мне не сулили, на правах победителя мне досталось поле битвы, все трофеи и побитые горшки с ними. Нагореть мне должно было неслабо. Я это предвидел и готовился ко всему худшему. Грехи мои были тяжкими, и потому мама решила меня наказать физически. Правда, это выглядело довольно неубедительно, так как, при своей общей худобе и низкорослости, по моим понятиям, я был уже выше мамы минимум на голову, а по силе превосходил её подавно. Я и сейчас остаюсь самым маленьким мальчиком в семье, хотя у меня теперь метр восемьдесят роста, и я так и не догнал своего братца ни в росте и тем более в весе, который тяжелее меня почти вдвое. Правда, это не сильно повлияло на наши отношения, мы все ещё боремся и конкурируем, друг с другом, хотя после того, как он с полгода поработал грузчиком, поскольку кандидатам наук в наше время нечем развлечься, кроме работы грузчиком, лишние шестьдесят килограммов, сказываются заметно.
Мама не придумала ничего лучшего, как хлестнуть меня пару раз прутиком. Пусть я и был виноват, но для меня это было несколько обидно, да и унизительно. Я забрал у неё прутик и изломал его, сказал: "Мам, не надо".
С тех пор мама никого из нас не наказывала, точнее она нас не наказывала никогда. Судить и миловать было предоставлено моему отцу, что он умел лучше её делать. Она всегда была жестковата и холодновата, и никак не могла простить отцу, что он, при всех её трудах и стараниях, был выше, чище и лучше её, хотя он был многим обязан ей.
Улыбка отца была для меня большим наказанием, кроме того, дело происходило в самый разгар развитого социализма, когда нигде ничего не продавалось, но у всех всё отчего-то было в разных заначках, а стекло числилось в больших дефицитах. Мама мне про это прожужжала все уши. Грехи мои были тяжки и, видимо, мама переживала не меньше, чем я. Мы все ждали папу. Вы, конечно, ожидаете, что мой отец разразился упреками в мой адрес? Он только посмеялся над нашими междоусобными баталиями с брательником и сказал: "Ну, что ж пошли вставлять стекла". Было жутко приятное время осени: солнце припекало, мороз стоял в воздухе. Я, конечно, сам не резал стекла и не вставлял его, но добросовестно выполнял разные подсобные работы по подноске, очистке, подметанию и подбиранию. Отец посмеивался надо мной, и мне было стыдно. Насчет пресловутого дефицита стекла не стоило бы беспокоится, у отца всегда был, в отличие от меня, приличный запасец того сего, что полезно во всех отношениях в хозяйстве. Он говаривал, что в его мастерской можно собрать и самолет, вот только не было достаточного поля для взлета, да и лететь было некуда.
Впрочем, отец, при некоторой моей помощи, сбацал себе машину, которая бегает уже лет около двадцати без капитальных ремонтов, лазя по полям и весям, таская на себе груз, измеряемый тоннами.
Единственно пострадавшей стороной в конечном итоге оказался мой брат, отец не любит, видимо, когда ему врут. Правда, он до сего дня считает, что я был любимец, хотя моя мама говорила: на руке пять пальцев, но рубить хоть бы один из них больно.
Отец так и не ударил меня ни разу в жизни, хотя стекла эти я помню до сего дня, да и брательник тоже. Если хотите, то спросите у него лично.