Погода была мерзкая. Ноябрь в Ленинграде всякий бывает, но мерзким – обязательно. В этот раз наблюдалась плюсовая температура ветер и дождь. Понятно, что плюсов в температуре было немного - градуса два или три, ветер с моря и прямо в окна. Окно на двенадцатом этаже, закрыто плохо. Недавно на веревочке вешали кормушку сложной конструкции для птиц, надо было крепить веревку, для этого открывалось окно, а закрыть его просто не получалось. Идея кормушки заключалась в том, что она перемещалась перед окном, так, что бы было хорошо видно синичек, а корм в нее можно было засыпать из форточки. Теоретически надо было потянуть за веревочку, кормушка по веревочке перемещалась к форточке, из форточки засыпался корм, тянулось за веревочку, и кормушка опять оказывалась в центре большого окна так, что бы было удобно смотреть на красивых синичек. Практически кормушка плохо ездила, шаталась, корм из нее вываливался и не находилось такой птички, которая согласилась бы сесть на эту неустойчивую конструкцию. Ленинград практически был Петергофом, студенческим общежитием, первым корпусом из большого проекта, физический факультет оказался первопроходцем, остальные были еще в Ленинграде. Потом пришло осознание, что из-за переезда образовался недостаток контроля за студмассами. А пока все казалось естественным. Печатались на машинке литературные труды, оформлялись в отдельный том, назывался «Сумма против тоталитаризма». Неудача с кормушкой целиком компенсировалась новоявленным шедевром, который, наверное, скорее всего, будет жить в веках.
Мизапхароны абурено
Запивенно варисколоф
Анаминьеро фигурено
Химаро бары николоф
Не знаю, кто сказал все это
Но твердо верю лишь в одно
Что в этой песне море, небо
В ней пахнет жистью и вином.
Седьмое ноября – красный день календаря. Летние запасы домашних денежных средств иссякли, двухмесячная летняя стипендия разошлась. Финансовый вопрос не позволял достойно встретить государственный праздник. Реально вопроса не должно было быть. Стипендия на шестом курсе - 52 рубля, каждого оформили на хоздоговор – это 37 руб 50 коп, якобы плата за то, что на кафедре что-то делали. Из дому присылали приблизительно стипендию каждому. Никаких налогов, никаких трат на одежду, на общежитие оплатили в сентябре - 20 рублей за весь год. Должно хватать, особенно если учесть, что комплексный обед стоил 35 копеек, а на рубль можно было объесться. За электричку никто и не думал платить, в этом даже был шик. От контролеров уже не бегали, как на первом или втором курсе, а спокойно давали студбилет, говорили адрес, потом в ящичке для писем находили извещение – мол, заплатить надо, потом еще одно, потом угроза – будете вызваны в суд, потом опять напоминание, что заплатить надо. Никто до деканата не доходил и денег с бедного студента не выбивал.
Сто пятьдесят четвертая комната (двухместка и трехместка, сортир, душ) под влиянием финансовых и погодных неурядиц наблюдала плоды своих стратегических решений – восемь стоящих на столе бутылок шампанского. Предполагалось, что шампанское закуски не требует, готовить ничего не надо, является напитком благородным, а большой объем компенсировал малые градусы. Радости, однако, не было. Очевидно, что просчитались. Что-то не сошлось. Было около семи, а с четырех уже темно, по гостям прилично ходить только после двенадцати, заглядывать на кухню без нужды тоже как-то не очень прилично. Впрочем, выглядело все замечательно, забредавшие в комнату люди (точнее студенты, это не совсем одно и то же) радостно восхищались при виде внушительной батареи праздничных бутылок. Сами же купили канонические бутылки водки и закуси, какой бог послал.
В общем – трудности жизни. Очевидно, что придется поочередно тихонько пить бутылки шампанского и тянуть время до всеобщего веселья, потом - гости и танцы. Долго. Санчес, Валек, Купер и два Кабана (на букву К и на букву J) осознавали проблему. Я звался Купер. Благородное имя. Так все звали. Нельсон, то ли из Бразилии, то ли из Аргентины начал расспрашивать, откуда у меня английская фамилия, я наплел историю об отце водолазе, который во время войны после чудесного совместного спасения договорился со своим другом англичанином, что детей назовут в честь друг друга. История вышла хорошая, Нельсон слушал с интересом, а потом я сказал, что это кликуха. Интерес пропал.
Требовалось найти конструктивное решение. Ну не сейчас, так хоть что бы потом все было нормально. Деньги к празднику нужны. Вот будет Новый год и надо накопить, а не пропивать бездарно по субботам. Гениальная мысль пришла неизвестно кому. Следует пропивание использовать для накопления. А именно: накупить выпивки, поставить ее в тумбочку, а когда возвращаешься с факультета по такой то - погоде можно спросить маленький стаканчик водки, купить его с наценкой в 20% и хряпнуть. Или стаканчик доброго вина. С наценкой. И выпить не торопясь, услаждая душу благородными беседами аксакалов. Стипендия вскоре будет. Санчес - чувак суровый и может без денег ничего не давать. Закупиться – это скорее радость, чем трудность. Купер любит ездить в Ленинград, ходить по магазинам и искать бутылку армянского трехзвездочного коньяка за 8,12. Добровольно. Тумбочка была. Со стипендии легко скинуться по пятерке и неукоснительно соблюдать взятые на себя обязательства. Вроде все должно получиться. За деталями обсуждений время пролетело, и после 12 оставались еще две бутылки, с которыми не стыдно было пойти в гости. Жизнь наладилась.
Обсуждение не забылось. По пятерке сбросились. Появилась проблема выбора. Сухое – рислинг по 2,30 – 0,75 означал, что бутылки хватало на пятерых, и стоил стаканчик 55 копеек, пить можно было долго, минут десять. Особо хотелось дорогого сладкого вина «Тербаш», ощущали себя гурманами, хотя Володя Русаков говорил, что оно ярковато. Поскольку деньги общие, то гоняться за водкой по 4,12 и не собирались, а смело закупали бутылку по 4,42, хотя все знали, что в природе существует водка по 3,62. Коньяк армянский, именно три звезды, пять звезд казался даже хуже. С водкой вышла интересная история - ее пускали на кровавую Мери, покупали густой томатный сок, заливали водку по ножу, по стеночке, из посылки на стакан цепляли колечко колбаски, и все это удовольствие обходилось в рубль. Хорошо получалось. Попыток нарушения финансовой дисциплины не было. Вечером возвращались с факультета – диплом все - таки, сидели в комнате, вели благородные разговоры аксакалов. В коридор не выходили. Время летело. Перед субботой пришлось закупить вторую порцию, денег стало даже больше, возможности росли, суббота прошла хорошо. Потом на неделе надо было еще съездить, закупиться.
Стационарное состояние длилось две недели. Не запираться же все время. Вот и пришел Володя Паук. Ударение у него было на первый слог. Возник естественный вопрос – а что это вы тут делаете? Начали объяснять, что это мы деньги на Новый год сами себе собираем, а ты вроде как из другой комнаты, нехорошо, что бы ты нам на Новый год деньги давал. Не дадим тебе ничего, не честно получается. У него было другое мнение – надо давать, так как есть согласие и условия представляются справедливыми. Паук был свой, и резко отказывать ему не хотелось, предупредили, что бы не уходил, пока не выпьет и не распространялся. Он и не уходил. Проблем в общении не было. Своя компашка. Так он оказался первой ласточкой. Ну, где в девять часов вечера можно выпить чего-нибудь хорошего, недорого и в приятной компании, не выходя на улицу? В общем – привлекательно, тянуло. Через несколько дней присоединился Гончаришка, потом еще и еще. Процесс пошел.
Процесс развивался. Теперь раз или два в неделю смотаться в Ленинград было явно не достаточно. Времени не хватало. Выручил Кузя. Его по результатам весенней сессии отчислили, он пытался пересдавать, но как-то неудачно, он играл на гитаре и пел, его звали на все текущие выпивки, тут не поучишься. С военкоматом тоже сложилось удачно, там у него стали спрашивать характеристику с последнего места работы, а он говорил, что в Коми надо ехать, а он не может, а без характеристики в армию не брали, В новой общаге было много места, т.е. и квартирного вопроса не было. Имея много свободного времени, он мотался в магазин, или в Ленинград, таскал бутылки, его труд отплачивали натурой, стаканчиком. Все были довольны.
Достаточно скоро приходилось скупаться ежедневно. Комната, точнее трехместка, была постоянно полна. Народ менялся, жизнь кипела. Бутылки вначале выкидывали, иногда забывали, они размножались. Вопрос опять легко решился. Гончаришка, как человек семейный их забирал, сдавал и тем самым пополнял семейный бюджет. Семейный в реальном смысле, он как - то незаметно женился на фармазонке. Фармазонки – это из фармацевтического техникума. В Старом Петергофе их общежитие было напротив, и они ходили к нам в общежитие на танцы, а потом физиков перевели в новое общежитие, связи порвались, но часть фармазонок последовали по примеру жен декабристов на соседнюю остановку электрички, да там еще надо пешком добираться минут двадцать. В общем – жизненная история. Жена Гончаришки уже работала, очки продавала, он тоже старался делать рекламу. А тут постоянный источник целых бутылок. Хозяйство.
Неожиданно произошли изменения в финансовой дисциплине. Вечером пришел Илья, принес десятку, и сказал, что пусть она у вас лежит, я буду приходить, а вы списываете с меня стоимость. Дабы не запутаться завели именную перфокарту, записали первую сумму, потом производили вычитание, писали новую. У перфокарты плотный хороший картон. Что бы отлаживать программы надо было вначале набивать перфокарты, собирать их в колоду, отдавать на ВЦ. К вечеру, или на следующий день давали распечатку, по которой можно было найти ошибку, исправить, потом опять отдать, потом опять. Отладить программу - это было большое дело. У меня получалось плохо. Перфокарт было много. Илья оказался доволен, его опыт подхватили, завели картотеку. В ящичке лежали перфокарты, их становилось все больше.
Комнату уже с трудом можно было назвать нашей. Много людей. В двухместке можно было отсидеться, но не всегда. Иногда проще было пойти к кому - нибудь, где потише. Раздражение если и росло, то незаметно. Авторитет рос. Были исключения. Как то Паук пришел и сказал, что ему нужно бутылку коньяка, кто-то приехал. Возражали, настаивал, просил, после долгих разговоров дали, на следующий день вернул. Больше такого не было. Суббота – это вообще столпотворение. Народ с танцев заходил, заправлялся и опять спускался вниз. Кузя приносил бутылки, Гончаришка уносил, Кабан на букву J делал кровавую Мери.
Декабрь оказался морозным, доходило до сорока градусов, по такой погоде даже в сельский магазин ходить неохота. От мороза воздух был как туман, закаты необыкновенные, солнце красное. Место низкое, влажность большая. Владельцы тулупов были героями. Как владелец тулупа я ходил в магазин с сумкой, приносил бутылки. От того, что включали обогреватели, пропадал свет, тогда в баре включали фонарь, светили в потолок, процесс продолжался. Появилось новое развлечение. В кухне ставили кипеть чайники, включали горячую воду, влажность росла, так больше часа сидели, потом вдруг открывали окна, температура падала, коридор заполнялся туманом, в двух шагах человека не было видно. Туман выползал в холл, спускался по лестнице. Иной мир. Тревожное чувство предчувствия другой жизни. В январе или феврале госэкзамены, что - то изменится. Сидели с Санчесом на кухне, говорили, случали магнитофон, который привез брат Кабану на букву К, там Пугачева пела про то, что этот мир придуман не нами. Было тревожно за ценый мир, часто снилась ядерная война, почти всем, очень красиво. Хотелось про это все поговорить, говорили, даже когда говорили о необходимости покупки штанов для новой жизни, было понятно, что говорили о всем сразу, о мире, о своей тревоге.
В комнате уже сидели и пили большей частью ребята не из совсем нашей компании. Другие курсы, другие этажи. Иногда с трудом припоминал, что как-то видел на факультете. Некоторые были из политеха, из корабелки. Как-то совсем незнакомое лицо увидел, спросил: «Ты откуда?» - «Из МИФИ». Из Москвы это - ну уж совсем. Несколько раз видел Шемякина. Шемякин считался стукачом, его угнетали, выражали пренебрежительное отношение. Стукачом считался из-за того, что ездил на фестиваль молодежи и студентов в Гаване. Таково было общественное мнение. На самом деле неизвестно, закладывал ли он кого – нибудь. Торонов, наверное, закладывал, а потом жаловался, что жизнь такая, что для того, что бы остаться в аспирантуре он вынужден закладывать. Это летняя история. После военных сборов, после лагерей было принято отмечать, напиваться, ходить строем, петь хором. В том году традицию расширили, и по пьянке начали сражаться на огнетушителях, они не все работали. Потом их повыкидывали, они побились, поломались, еще бы, побросали все огнетушители с четырнадцатого по восьмой этаж, загадили все лестницы. Надо было кого - то наказывать. Хотя и до окончания оставалось пол года. Вот Торонов и подсуетился. Потом я видел его публикации в журнале экспериментальной и технической физики. Видно, остался в аспирантуре, наверное защитился, тогда это казалось важным.
Это была верная мысль. Совершенно очевидно, что мы занимались скупкой спиртного для последующей перепродажи с целью личной наживы. Спекулянты. Почти два месяца на нас никто не донес. А могли. Реальная опасность. Опять в деканате могли оказаться перед необходимостью принимать меры. Даже за два месяца перед окончанием. И это для того только, что бы выпить и закусить на Новый год. Идиотизм. Вспоминалась история, как отец Ямова приехал в деканат с магнитофоном чего-то записывал, скандалил, в результате Ямова не отчислили. А Сашку Ильченко уже давно отчислили, и он писал письма, что в армии какой-то чурка может над ним издеваться только из-за того, что на пол года раньше попал в армию. Термин дедовщина тогда еще не сформировался. Жизнь могла круто измениться из-за того, что на Новый год захотелось выпить.
Вечером говорили. До всех дошло. Двери не отпирали. Стучали. Молчали. Однако все знали, что у нас в комнате было. Тут дверями не отгородишься. Решили свернуть дело. Не совсем, а только для себя, для пятерых, отставить возможность выпить по стаканчику. На дверь повесили табличку: «Бар закрыт, все ушли. Расплата по картотеке по вечерам». Восприняли достаточно легко, нет бара так и нет. Дня за три вернули деньги по картотеке. Своим в открытую говорили, что неохота отчисляться за спекуляцию. Все понимали. Доносов вдогонку не было.
Пришел Новый год. В кассе было больше ста рублей. Большая часть не наших. Для Нового года с избытком. Возвращая долги обществу, решили держать двери открытыми, проявляя широту души. Отдельно накупили яиц, майонеза, колбасы, горошка, в общем, сделали тазик оливье. Не в переносном смысле. После двенадцати я его нес двумя руками, Валек рядом шел с ложкой, Кабан с бутылкой, угощали и поздравляли встречных. Из-за такого шествия нас затаскивали почти в каждую комнату, и наливали ответную. Поскольку у меня руки были заняты, мне некогда было закусывать, и я сильно напился. Ленка Яковенко говорила, что я взобрался по лестнице на самый верх, уперся в железную дверь на крышу, скребся в нее и жалобно скулил. Наверное, так и было. Ей виднее.