Все началось дождливым утром. В такое утро не хочется ничего делать, хочется спать день напролет, или смотреть сериалы, жуя попкорн. Но ни ТВ, ни еды дома не было.
Я лежала в своей кровати, точнее на матрасе, который благодаря моим умелым рукам был заштопан и чист. Плешивый плед не грел, потому и закутана я была будь здоров: джинсы, шарф, две кофты… И не зря: дырявые окна ни черта не удерживали тепло. Да и нечего было удерживать, собственно…
Я вздрогнула, входная дверь задрожала от стука, грубого, нетерпеливого.
Не отвечай.
Не отвечай, и они уйдут.
Соседка. Двое скинхедов. Свидетели Иеговы. Твоя семья.
Как обычно я молчала, но стук не прекращался.
Они нашли меня?
-Кассандра, открывай.- голос из-за двери требовал ответа.
Нет.
Стук не прекращался ни на секунду.
-Кассандра, прошу тебя, открой мне дверь!
Ненавижу свое имя.
Я не открою.
Стук стал громче, затем кулак ударил по двери и все смолкло. Пальто зашуршало об поверхность двери.
-Кэсс…- голос надломился.- Вернись. Вернись в семью. Нам с мамой плохо без тебя. Тебя никто не обидит больше…
Я прикусила губу и сильнее зажмурилась, выпустив на волю слезы. Нет, я не могу.
-Я… Я не могу заставить тебя, Кэсси,- голос практически шептал.- Я просуну бумажку под дверь. Там мой номер. Позвони мне, и… Я скучаю.
Снова шелест пальто, неспешные шаги по лестнице.
-Прости меня, Лисс,- прошептала я кому-то. Себе? Соседу-битарду из квартиры напротив? Кому?
Меня зовут Кэсси. Мне 19, я страдаю анорексией и сбежала из дома из-за того, что мой отчим избил меня практически до состояния овоща. Я голодаю уже месяц, живу в квартире за чудесные 30 баксов в месяц. И всем плевать. Придурку-отчиму, моему родному отцу (я даже не уверена, что он в курсе, что 19 лет назад стал папочкой, я его не видела ни разу)… Хотя нет, не всем. Не плевать моей маме, которая живет работой, или вот Лиссе, моей сводной сестре.
Я скучаю и по сестре, и по матери, но им лучше без меня. Дейв бил меня с 14 лет, видя в каждом моем движении раздражитель, красную тряпку. ****утый псих. Он избил меня за то, что я не записала долбанный турнир по рестлингу!
Мама. Я так люблю ее. Она не знала, что он бьет меня, думала мы просто не ладим. Синяки я скрывала кофтами и джинсами, мою внутреннюю тьму не выпускала при ней никогда. Любит ли все еще она меня после того, как я сбежала, бросила ее и сестру? Не знаю.
Лисса же скучает. Мы всегда были близки с ней: еще в школе мы не давали никому обидеть нас. Лиса добрая и милая, у нее мягкие черты лица, зелёно-карие глаза, каштановые локоны. Кукла. Дейв (она ему родная дочь) не бил ее ни разу, слава Богу. Весь свой гнев он срывал на мне. Она не знала ничего до последнего. До рестлинга, который я не записала.
У Дейва, вроде, есть еще один ребёнок, старший брат Лиссы. О нем я не знаю ничего.
Вот такая вот у меня семья. Миленько, правда?
Бррр. Холодно.
Сильнее кутаюсь в плед. Ноябрь. Меня выгнали из художественного института за прогулы. У меня нет электричества- проводка полетела к чертям. Я ела последний раз три дня назад.
Моя жизнь- кусок дерьма, но я сама в этом виновата. Я не смогла защититься, дать отпор, когда это было необходимо сделать.
Теперь же я просто жалка.
Хотите узнать мою историю полностью? Вынуждена огорчить, она еще не написана до конца, но парочка глав все же есть.
Сбросив с себя одеяло. Я поковыляла в ванную. Треснутое стекло над раковиной отразило мою внешность: худое лицо со впалыми щеками, серо-голубые глаза, невыразительные, мутные. Волосы не локоны каштанового цвета- просто прямые черные линии, блеклые из-за недостатка витаминов. Просто «мечта поэта»! Неприметная тень, не более.
Я поворачиваю ручку крана. Ледяная вода ржавого оттенка стремится вниз из душа, я начинаю снимать с себя вещи. Как раз когда я разденусь полностью, вода станет не ледяной, а просто холодной, если повезет.
Стараюсь не смотреть в зеркало. Там ничего интересного. Может, еще одна кость станет выпирать- пустяки, если честно.
Стискиваю зубы и захожу под струи воды. Повезло. Тысячи игл холода не прокалывают меня насквозь, а просто жалят. Терпимо.
Нащупываю мыло, намыливаю голову, руки, шею, пресс, спину и ночи. Делаю все быстро, ведь не в моих интересах подхватить пневмонию. Смывает вода с меня и мыло. И почти сошедшие побои: кое-где синяки упрямыми кляксами не хотят заживать. Жаль, что вода не может смыть шрамы.
Мягкое полотенце- память об уюте- ласкает кожу. Снова одеваюсь. Холодно. Добавляю ещё одни носки и кофту. Так-то лучше.
Иду мимо двери к окну, на свое любимое кресло, доставшееся от прежнего жильца-наркомана. Зеленое в коричневую клетку, из грубого, но мягкого материала- оно практически целое, и, на удивление, чистое. Забираюсь на него с ногами и смотрю на Нью-Йорк. Поверьте мне, Нью-Йорк вовсе не рай с кучей звезд на улицах, гламурными старлетками с вечно дрожащими злыми собачонками в сумках и бэнтли, разрезающими полотно дороги. Это ваш Нью-Йорк, Нью-Йорк мечты. Не хотелось бы портить вашу идеальную картину, созданную, как коллаж с вырезками из «Космополитен» и кадрами голливудских фильмов. Наверняка, в богатых кварталах Манхеттена так и есть.
Я же живу в Бронкс, точнее, в Мотт-Хейвен. Каждое утро, такое как это, я наблюдаю за тем, как люди самых разных рас и возрастов спешат по своим делам, дети, даже некоторые малыши, идут совсем одни, ведь их родители заняты. Работой, в большинстве своем. Может выпивкой или наркотой. Район неблагополучный, трущобы, если проще выражаться, так что увидеть здесь уличную банду или то, как бывшие детсадовцы кучкуются за домом и передают по кругу сигарету, не такая уж большая редкость. Хотя, к слову, до этого я жила в благополучном районе по меркам обычных людей, и что вы думаете, там такого не было? Все было почти так же, разве что более лицемкрно: прилизанные мальчики из «благополучных» семей задирали слабых, а «благополучные» девочки задирали перед ними юбки. Так что, я выбилась из круга лицемерия, что является огромным плюсом. Так что, mott-haven может и не matt-heaven, но для меня тут лучше, гораздо. Здесь меня хотя бы не бьют.
Рядом со мной лежит мой планшет с набросками, карандаш и ластик. Чистых листов почти не осталось. Жалко.
Рисование всегда было моей страстью. Сначала в яслях, потом в школе. Я создавала из бумаги и карандашей целые миры, в которые ежедневно сбегала. Я никогда не была пленницей моей жизни, ведь у меня всегда был выход, личная кнопка escape. Я надеялась, что свяжу себя навсегда с миром искусства, и- о, Боже!- я поступила. Мои работы оценивали критично, что позволяло мне развиваться, исправлять ошибки. Когда получалось что-то действительно стоящее, Лисса узнавала об этом первой. Затем она вопила «У Микелянджело современности новое полотно!» и мама шла смотреть мою работу. Она искренне восхищалась мной и говорила, как я талантлива. Дейв же бурчал что-то про бездарность, трату времени и денег, и прочее, и прочее.
Однажды, два месяца назад, я вернулась из института раньше обычного- одну пару, последнюю, отменили: дома никого не было, мама на работе, Лисса еще в институте, Дейв, видимо, тоже на работе. Все шло просто прекрасно: я пообедала, и на меня снизошло вдохновение. Не пафосная напыщенность фантомного озарения, а воздушное, аморфное, но почти осязаемое представление о будущей картине. Я бросилась к мольберту и рисовала, рисовала… Пока не пришел Дейв. Он был изрядно пьян и кричал что-то про чемпионат. Увидев мой рисунок, он пришел ярость, схватил со стола вытянутую заостренную мастику и резанул вдоль полотна. Картина была безнадежно испорчена. Я разозлилась и бросилась на него с целью выбить из рук инструмент, но он ударил меня ей по руке. Хлынула кровь.
Я… Я не хочу вспоминать его удары. Это больно. Я смутно помню, как закрылась в ванной нашей с Лиссой комнаты и бессильно рыдала под душем, истекая кровью. Потом пришла сестра, она просила открыть ей. Я не открывала- просто не было сил подняться. Тогда она открыла дверь, приподняв кредиткой щеколду на двери. Увидев меня, на секунду она застыла- в таком шоке она была и бросилась ко мне. Она подумала, что я пыталась вскрыть вены- столько было крови вокруг, но в поле ее зрения попали синяки, и она обо всем догадалась. Я потеряла сознание у нее на руках.
В больнице я пролежала три недели, из-за большой потери крови, физического и психоэмоционального истощения. Остались шрамы, и не только на коже. Мама была разбита тем, что он сделал со мной это. Он же сбежал, как истинный трус, так как мама подала на него в полицию. Неделю я пробыла дома, мама и сестра суетились вокруг меня, этот сукин сын похитил мамины украшения и деньги на черный день, оставив нас на произвол судьбы. Деньги улетали на лекарства мне. Мне.
И тогда я решила, что так продолжаться не может. Я тянула мать с сестрой вниз, была обузой. Пусть и любимой. Разбив свинью-копилку я вытряхнула из нее все деньги (38 баксов 63 цента), собрала вещи и начала искать квартиру. Единственный вариант оказался этот, владелец квартиры был наркоманом и страдал от героиновой ломки, ему были нужны любые деньги. Где он сейчас? Кто знает. Он не появлялся здесь ни разу, хотя и месяц еще не истек…
Из под моего карандаша выходила осенняя улица, тополь у дороги, юная девушка с зелеными глазами… Почему зелеными? Ведь карандаш серый, как полотно ноябрьского неба над Брук-авеню.
Ещё несколько секунд я всматривалась в рисунок, а затем ринулась ко входной двери.
«308-118» было нацарапано на клочке бумаги размером с мою ладонь. Ниже имя. Лисса. Провожусь большим пальцем по имени, и меня охватывает слезоточивая тоска по сестре. Мы росли вместе, и, я, наверное, должна была ненавидеть её за то, что она более успешная и что Дейв срывал свой гнев в основном на мне, но, это было бы глупым, ибо она всегда пыталась подбодрить меня, развеселить, защитить от обидчиков (даже от собственного отца).
Сминаю бумажку и бросаю куда-то в угол. Назад пути нет, им без меня лучше. Я тянула их вниз. Всегда. Пора самой решать свои проблемы.
Плетясь обратно к креслу, я запнулась об матрас и полетела вниз, ухватившись за спинку кресла. Мда, надо бы поесть, ноги уже не держат.
Подойдя к сумке, я достала кошелек с мелочью. Доллар двадцать. Можно купить китайскую лапшу быстрого приготовления, и… Залить кипятком. Стоп. Ахах. У меня не работает электричество, а стало быть, чайник никак не включить. Газовые баллоны у плиты были пусты ещё до моего обитания в этих стенах.
Натягиваю парку, шнурую кроссовки, обматываю шею шарфом, связанным мамой. Закидываю мелочь в карман, ключи в руки, и иду в безымянный продуктовый магазин на первом этаже.
Каждый шаг даётся с усилием, ветер, поднявший с асфальта жёлтые листья, словно нес меня. Словно я тоже одинокий листик в этом огромном мире, подхваченный потоком холодного воздуха.
Колокольчик на двери звенит, впуская меня внутрь тесного магазина. Прилавок, холодильник с пивом, скучающая продавщица читает журнал «Elle» . Она даже не поднимает на меня глаза.
-Сникерс. Маленький,- говорю я ей без приветствия. Она откладывает журнал в сторону и лениво кладет его на прилавок, вслед за ним пакетик сока и шоколадку. Я достаю мелочь и кладу на лоток. Вот такой вот обмен. Без прощаний разворачиваюсь и ухожу, взяв покупку.
Всё, теперь я официально лишена всех денег, но зато у меня есть… Завтрак, полдник? Жалкие крохи, которыми ребенок-то не наестся? Скорее уж последнее.
Медленно бреду до своего дома, наблюдая за жизнью. Ноябрь тронул листья деревьев, озолотив их, но плата за золото была высока- и вот они падают с самых небес и разбиваются об асфальт, а молчаливый обычно ветер, словно могильщик, несет их подальше от бывшей обители, от ещё живых в памяти воспоминаний.
Рано или поздно меня тоже коснется мой личный ноябрь, но думаю скромнее, без золота.
Я снова дома, и даже не снимаю ботинки. Холод побеждает одомашнивание. Сажусь за поцарапанный стол, кладу перед собой шоколадку. Когда я поем в следующий раз? Это мне не известно.
Разворачиваю обертку, медленно, словно обезвреживаю бомбу. Выдержит ли ее мой желудок? С этой мыслью кусаю Сникерс.
Жую.
Глотаю.
Живот пронзает боль и сводит судорога. Мчусь в ванную, где меня выворачивает наизнанку. Меня рвет и рвет, хотя, фактически, нечем, но живот неустанно сокращается, извергая желудочный сок и желчь. На глаза наворачиваются слезы. Полощу рот ледяной водой из крана.
Батончик зажат в моей руке. Он- мой шанс продолжить жить.
Я должна его съесть, что бы жить.
Я хочу этого.
Потратив на него почти все деньги, нельзя просто отказаться от него, нельзя, что бы он пропал даром.
Все, что происходило дальше, было нелепым до жути: худощавая девица в верхней одежде сидит на полу в ванной, ревет, подавляет рвоту и по микроукусам ест Сникерс. Глупая картина, не правда ли?
Закончив «трапезу», я была абсолютно опустошенной. Живот ныл. Облокотясь об стену, я встала и поковыляла из ванной к матрасу. Поджав колени, я ещё долго лежала на правом боку и смотрела на пожелтевшие бумажные обои в полоску. Мда, если я буду выблевывать все, что попадет ко мне в желудок, то долго не протяну. Странно осознавать это.
Виват, анорексия! Я умираю и даже помочь себе не могу. Чудно.
Бросаю взгляд на смятую в дальнем углу бумажку. Мятый клочок бумаги и шестёрка цифр может спасти мою жизнь. Только позвоню- возьму у соседа телефон- и сюда приедут мама и сестра, заберут меня, отвезут в больницу. Буду рады мне, как никогда. Нужно только позвонить…
Нет. Нет-нет-нет!
Я не должна сдаваться. Есть другие пути остаться живой и не сесть им на шею!
Мне просто надо подумать. Подумать…
С этими мыслями я покидаю реальность и мир для меня на несколько часов перестает существовать.