ДЖЕК: Не могу поверить, что Пола нет. Мы были друзьями.
О’кей, мы никогда не были друзьями. Но мы были приятелями. А вот теперь его нет. Я до сих пор в шоке.
Перед глазами до сих пор стоит картина человека с перерезанным горлом, и кровь, кровь, всюду кровь…
Сейчас восемь тридцать две, а я не могу спать. И всю ночь глаз не сомкнул. Как только закрываю глаза, вижу Пола с перерезанным горлом, а потом черный силуэт, а потом все в крови.
Решаю не мучиться, и встаю. Иду в ванную, ополаскиваю лицо холодной водой, смотрюсь в зеркало.
Мда. Кожа выглядит тонкой и прозрачной, и какой-то шершавой, как газета. Глаза налиты кровью. Темные волосы взъерошились, так что теперь я супер-брутален. Хоть сейчас можно идти сниматься в новом «Обителе зла».
Я вернулся домой где-то в пять. Сначала приехали копы, осмотрели труп, пофоткали его, что писали в каких-то блокнотах, а может, это были журналисты, а не копы… Потом меня что-то спрашивали. А я, наверное, что-то отвечал. Потом приехал Стивенсон, мой начальник, мужик лет под шестьдесят. Сначала он был тоже в шоке, потом ему дали понюхать нашатыря, но ему не помогло, тогда он попросил виски, и ему полегчало. Потом его тоже что-то спрашивали, но, видимо, ничего не добились, и снова прилипли ко мне. Как сейчас помню:
… - Так кого вы видели, мистер Хьюэлл? - спрашивает меня жирный коп лет тридцати.
С секунду думаю, кого же я видел.
- Ниндзя, - отвечаю я, потому что ничего разумнее в голову не приходит, когда вспоминаю капюшон-маску, оставляющего открытой только щелочку для глаз.
Полицейский вскидывает брови. Наверное, он решил, что я псих. Хотя, кто знает?
- Ниндзя? - переспрашивает он, словно желает убедиться, что я не шучу.
- Именно так, сэр. Он был в темно-сером одеянии.
- И… не могли бы вы более детально его описать?
- Хм. Ну, он гораздо ниже меня, - я указываю рукой чуть ниже своего плеча, - может, метр шестьдесят ростом. И еще он был какой-то худой. Но очень сильный. И быстрый.
- Ясно. А вы не помните, в котором часу вы обнаружили постороннего в музее?...
И все в таком духе. Потом, видимо решив, что ничего от меня не добиться, они все-таки отпустили меня домой.
- Джек?
Я вздрагиваю. Голос Грейс вырывает меня из воспоминаний, и я понимаю, что все это время тупо стоял в ванной, облокотившись рукой о раковину.
Грейс – моя девушка. С ней я встречаюсь около трех лет.
- Ты как? - вновь спрашивает она.
«Хреново» - кажется единственным вполне логичным ответом, но вместо этого я говорю, глядя на нее через отражение в зеркале:
- Все в порядке, Грейс. Иди спать.
Она вдыхает.
- Нет, Джек.
Я поворачиваюсь к ней и облокачиваюсь о раковину. Смотрю на ее лицо. Грейс очень красива, несмотря на то что стоит в домашнем махровом халате и тапочках, не накрашенная и не выспавшаяся.
Ее темные волнистые волосы красиво рассыпаются по спине и плечам. В теплом свете лампочки бледная кожа выглядит бархатной и мягкой. Прямой нос, маленький аккуратный рот, большие блестящие зеленые глаза…
- Что «нет»?
- Нет. Нет, не в порядке. И я не пойду спать. А ты не пойдешь в этот хренов музей.
- Грейс…
- Джек! Только что там убили человека, и чуть не убили тебя! Как ты можешь так просто взять и снова туда прийти? Я не понимаю, Джек, ты…
- Грейс! Я должен быть там. Должен – и точка.
У Грейс дрожат губы. Она медленно подходит ко мне.
- Джек, пожалуйста… Ради меня.
Закрываю глаза, медленно вздыхаю, снова смотрю на нее.
- Извини, Грейс. Я… нужен там.
Не обращаю внимания на ее лицо, исполненное беспокойства, и иду в спальню, чтобы одеться. На пороге слышу, как Грейс едва слышно говорит:
- Ты нужен здесь.
Делаю вид, что не замечаю, открываю шкаф и внимательно смотрю в него, как будто это и не шкаф вовсе, а Нарния. Наконец понимаю, что ничего совсем чистого у меня нет. То есть, чистое-то есть, но уже не свежее.
Ловлю себя на мысли, что думаю об одежде, как о сыром мясе, и вытаскиваю свитер, шерстяные брюки, галстук. Одеваю все это. Понимаю, что напоминаю сельского учителя, и переодеваюсь в белую хлопчатобумажную рубашку и черные ботинки. Набрасываю пиджак и завязываю галстук. Выхожу из спальни, ловлю на себе недовольный взгляд Грейс, опять делаю вид, что ничего не замечаю, беру ключи и выхожу.
Солнце давно встало. Птицы вовсю поют свои звонкие песни, от которых тепло разливается по телу. Сейчас начало лета, то самое прекрасное время, когда светло, солнечно, можно купаться, загорать и не думать ни о чем.
Сколько себя помню, я всегда любил лето. Не как отпуск, а как что-то светлое, теплое, наивное и безгранично длинное. Да и как я могу любить лето, как отпуск, если летом у меня самый напряженный график работы?
Завожу машину, и еду в «Окл Ричардс». Да, в тот самый музей, в котором работаю.
Пробок нет, так что добираюсь довольно быстро. Внутри ровно то, что я и ожидал – все работники исполнены беспокойства, посетителей нет и не ожидается, на двери висит табличка « Закрыт на время ремонтных работ». Естественно, никаких ремонтных работ нет, но не станут же весить записку: « Закрыт в связи с убийством сотрудника»?
Вижу маленькую смуглую женщину, лица почти невозможно разглядеть, потому что она закрылась ладонями, и плечи ее содрогаются в безудержных рыданиях. Догадываюсь, что это жена Пола. Вокруг нее роятся люди, они пытаются что-то ей сказать, что-то ободряющее, но она, кажется, их не слышит. Кто-то даже сует ей носовые платочки, но она не замечает, лишь продолжает истерично рыдать, захлебываясь слезами.
У меня сердце сжимается. Наверное, я тоже должен что-то ей сказать, но я не могу, просто не могу. У меня нет слов. Я чувствую вину перед ней, перед Полом, хотя сам и не перерезал ему горло. Но я видел его убийцу.
- Джек!
Я вздрагиваю и оборачиваюсь. На меня опустошенно смотрит Стивенсон. Он снял свои очки, которые увеличивают глаза раза в два, и его темные глазки кажутся просто крошечными. Крошечными и уставшими.
- Да, сэр?
- Они ничего не нашли. Никаких отпечатков пальцев, ничего. Они тебе не верят.
Что? Как это возможно?
- И…, - он продолжает, - В общем, они рассматривают версию насчет самоубийства.
- Но сэр… Я видел, я видел этого человека, и он хотел и меня убить, и…
- Джек, - кажется, ему трудно говорить, - Это произошло поздно ночью. Ты устал. Ты заработался. А здесь сейчас творится, сам знаешь что, - он кивает на толпу вокруг жены Пола, - Сегодня у нас полно забот, по поводу… гм… Ну, ты понял. И… Тебе не нужно сегодня здесь быть. Иди отоспись. Приди в себя.
- Сэр, все в порядке…
- Джек. Не спорь со мной. И… иди уже. Это приказ.
Приказ? Я не стану говорить Стивенсону, что он вроде бы не может мне приказывать, поэтому послушно затыкаю свой рот.
- И да, Джек. Сегодня музей закрыт, но завтра… Сам понимаешь. У нас полно работы… Картины должны завести…
- Да, я понимаю.
Видок у него не лучше, чем у меня. Вот уж кому нужно проспаться, так это Стивенсону. Всегда считал его суховатым и немного… ну, озабоченным стариком, которому плевать на своих сотрудников ( на сотрудниц ему не плевать, о нет), но сейчас я вижу, как глубоко он шокирован тем, что произошло с Полом, я вижу, как ему тяжело, и как он переживает всю эту ситуацию.
Стивенсон трет своими длинными пальцами газа, одевает очки, и идет в толпу, что-то мне пробормотав, но я не слышу, что, потому что его голос полностью поглощает общий шум, наполненный болью и отчаянием.
Как это возможно, что они не нашли никаких следов присутствия здесь постороннего? Как это возможно? Вспоминаю, как видел, как убийца выпрыгнул из окна и просто исчез. Бэтмэн он, что ли? Эх, это было бы даже смешно, если бы не так печально. Но я знаю: он был здесь. Я чувствовал на себе его удар, его силу, я чувствовал на себе его взгляд, хотя не видел глаз. Но они мне не верят, и я бессилен.
Вздыхаю и выхожу. Еду домой. В окно бьет солнечный свет, он слепит глаза, и мне приходится надеть солнечные очки. Еду небыстро, размеренно, подмечая радостных прохожих, группу подвыпивших студентов, которые над чем-то ржут, и воздух на улице насквозь пропитан свободой, радостью, безмятежностью. Кажется, что музей – это как бы отдельный мир, другое пространство, наполненное другими людьми, другими эмоциями. Там даже воздух другой: густой, тяжелый.
И моя машина тоже другая. В смысле, пока я в ней. Я словно в коконе. В коконе из опасений, боли и ужаса.
Все это время я не мог думать ни о чем, кроме Пола. А что, если бы я ушел пораньше? Тогда и Пол бы тоже ушел? Нет, у него же ночная смена. Тогда мне следовало посидеть с ним, а не запираться в своем кабинете. Хм, тогда, возможно, убили бы нас двоих. Или нет?
Внезапно в голову врывается холодная, острая мысль, как стальная стрела, она пронзает все остальные мысли, заполняет все уголки сознания, и по телу пробегает дрожь.
А что, если тот человек меня запомнил? Что, если он захочет довершить начатое? Что если он знает, где я живу?
Воображение срывается с цепи. Перед глазами появляется картина будущего:
… Ночь. Поздняя ночь, когда все дома и мирно спят. И мы с Грейс мирно спим. И тут дверь беззвучно открывается, в комнату входит человек, сливающийся с поглощающей тьмой ночи, он взмахивает длинной саблей и вонзает эту саблю в безмятежно спящее тело на кровати, и белоснежные простыни заливает кровь. Грейс просыпается, кричит, и убийца убивает и ее тоже, а на следующее утро полиция обнаружит лишь два кровавых трупа, и больше ничего, как в музее: ни отпечатков пальцев, ничего, что свидетельствовало бы о присутствии ниндзя…
Тут голову разрывает отчаянный крик, это просто истошный вопль. Я вздрагиваю и одновременно понимаю, что все это время не смотрел на дорогу. Точнее, я смотрел, но ничего не видел, кроме ужасной картины моего воображения…
В метре от меня – женщина, она переходит дорогу, она кричит, в ужасе зажмурив глаза. Я бью по тормозам, выворачиваю руль, машину разворачивает боком, и каким-то чудом мне удается не врезаться в женщину.
В голове шумит кровь, сердце бешено колотится в груди. Руки трясутся. Смотрю на женщину, она в шоке, но быстро оправляется, и, одернув юбку, грозит мне кулаком и выплевывает ругательства в мой адрес. К ней присоединяется какой-то мужик и бабулька. Я смотрю на них, как идиот, с широко распахнутыми глазами.
Потом они уходят, и я ложусь на руль, пытаясь выровнять дыхание.
Прекрасно, Джек Хьюэлл, ты только что чуть не сбил человека!
Думаю о Грейс. Сейчас она, наверное, в мастерской, создает очередной шедевр. Она ведь художница.
Мысли о картинах возвращают меня к мыслям о музее и о Поле. И о ниндзя.
Слышу яростные визги сигналов автомобилей, и тут понимаю, что, своей развернутой в пол оборота машиной, я перегородил проезжую часть.