Днём позвонила жена
– Где ты пропадаешь? Не могу дозвониться! Я приезжаю в четверг в восемь двадцать – встречай. Как у тебя дела? Как здоровье? Ой, я такой сон видела. Потом расскажу.
– Да всё нормально у меня. Как там дела? Тысячу раз ты права. Я самый не организованный человек на свете! Скоро приедешь?
– Какая муха тебя укусила? Чем забита твоя голова? Повторяю: Нине уже лучше. Приеду в четверг, в восемь двадцать, вагон три. Везу мёд и спирт на твой день рождения. Обязательно встречай. Понял? Всё! Целую. Если опоздаешь, найдёшь меня на вокзале, на втором этаже.
Подвожу, так сказать, баланс прожитых дней. Течь устранил, за квартиру заплатил, продукты закупил. Посуду перемою потом. Как мало реально сделано. Как много передумано. Я не о семи пядей во лбу. Не могу единым махом подчинить себе неуправляемый оркестр моих чувств. Но я в состоянии поочерёдно каждого из них водворить на своё место. Заставлю их делать своё дело в своё время и на своём месте.
Легче руду долбить в забое!
Какие же мы разные с тобой, моя педагогинюшка. Я понимаю, муж у тебя не очень умный. Застрял в своём развитии. С трудом скрипит извилинами своего серого вещества.Предвижу твою реакцию.
– Слава Богу, хоть это стал понимать, - скажешь ты.
Да. Годы учат. Я уже знаю свой вид сбоку, спереди и сверху. Но до сих пор не могу в зеркале своего воображения свести эти три проекции воедино. Ты – моё зеркало. Приезжай скорей. Когда ты рядом, у меня лучше работает голова. Не оставляй меня так надолго. Чего доброго, так занырну в себя, что
и не вынырну…
… Однако, намеченное, должно быть выполнено.
\Синдром Павки Корчагина?..\
Я проехал восемь остановок в метро. Мог больше, мог меньше. Поднялся на поверхность. Щурясь от яркого солнца, из подземки шагнул прямо в безоблачную синеву неба.
Первое, что я увидел – золотой купол с крестом невесомо парил в синеве над маленькой, почти игрушечной церковью на другой стороне улицы. Ослепительно блистал на солнце. Подойдя вплотную к ограде, я прочитал на мемориальной доске, что церковь такая-то, построена тогда-то, такого-то архитектурного стиля. Охраняется государством.
Под этой надписью на крылечке стоял батюшка. Среднего возраста, средней упитанности, высокого роста. Чёрное одеяние на нём было не новое, но и не старое, хорошо подогнанное. Интеллигентная бородка на холёном лице. Во всей фигуре определённо присутствовал специфический шарм. Он неторопливо обозревал
открывающийся ему кусок улицы со снующими туда-сюда машинами и пешеходами. Батюшка на крыльце и эта охранная грамота над ним сочетались, как сторож и «Предъяви пропуск!».
А охранять было что. Переступил порог храма и застыл от изумления! Это что? Где я? Куда я попал? С потолка до пола нестерпимо глазу сияли, сверкали стены. Это сверкало на солнце золото множества рам и окладов. Я водрузил на нос тёмные очки, которые снимаю при входе в помещение.
Стены храма, словно расступившийся по краям комнаты иконостас, были плотно увешаны иконами величиной от ладони и до человеческого роста. Все были в массивных рамах и окладах. Солнечные лучи превратили стены в сплошное сияние. Спастись от него можно было, только опустив взгляд в пол. Так будет до полного захода солнца. Старинный архитектор знал какой-то особый астрономический секрет?
Однако всё хорошо в меру. Сегодня в этом храме чувство меры было утеряно. Как зачарованный, смотрю иконы. Вдруг понял, не лики, а их богатое оформление разглядываю я.
Стою перед иконой Ильи Пророка. Это в честь его шестьдесят с лишним лет назад окрестили меня. Осеняю себя крестным знамением и низко тёзке кланяюсь. Надо поставить свечку.
И тут обнаруживаю, что в храме нет ни одной горящей свечи. За какую тучу подевалось солнце? Только блеск дорогих рам и никакого сияния. Нет главного – благолепия. Что это? Музей? Антикварная лавка? Не было и аналоя. Вместо него насчитал в разных местах такие же высокие четыре урны, как на избирательных участках для голосования, с призывной надписью «Пожертвования на содержание храма».
Я подошел к свечному ящику и протянул женщине деньги. Она пересчитывала маленькие нательные крестики со шнурочком. Перекладывала из одной кучки в другую. Была поглощена не столько счётом, сколько своими мыслями, которые вызывали у неё полуулыбку. Недурна, без косметики, лет тридцать пять. У
таких продавщиц в ларьке обычно с шефом хорошие отношения.
Протягиваю ей деньги.
– Мне бы свечечку.
– Какую? – скрипуче от долгого молчания произносит, не поднимая глаз.
– По деньгам… – растерянно пожимаю плечами.
– Какую?! – повторяет громче с раздражением. Поднимает взгляд. Выхватывает у меня деньги. Суёт свечку. И снова перебрасывает крестики.
Дрожащей рукой долго втыкал горящую свечечку. Прости меня, Ангел мой! Прости и сохрани!
На крыльце говорю батюшке.
– Какая у вас продавщица…
– Свечница, по-нашему, – поправляет он.
– Ведёт себя, как торговка в ларьке.
– Скажем ей, – с готовностью произнёс мне вслед батюшка.
За церковной оградой я оглянулся на купол церквушки. Где я, собственно, был сейчас? – Спросил я себя. – Это храм или салон антиквариата?
Кем я только что был? Помимо своей воли. В одном лице. Оценщиком-покупателем с толстым кошельком? И проверяющим инспектором? И тому и другому показывают товар лицом.
Замечаю книги, разложенные уличным торговцем, на бетонном выступе церковной ограды. Почему-то стал перебирать одну за другой. Ничего особенного. Советская макулатура.
– Когда я заходил в храм, вас здесь не было, – говорю хозяину этих книг.
– Был, – отвечает он.
– Почему же я вас не видел?
– Всё в своё время.
Моё внимание привлекла тоненькая брошюра в коленкоровом переплёте без названия. Самиздат, подумал я, и раскрыл её. «Библиотечка начинающего эзотерика. Душеведение», – прочитал я вслух.
– Знакомо?
– Нет, – сознаюсь я – Сколько это стоит?
– Десять рублей.
– Однако, – покачал головой я, подавая деньги.
– Оно того стоит, – сказал хозяин книг. – Там записан телефон. Звоните…
Купил книгу и пошел в метро.
От пережитого в храме эмоционального всплеска я был ещё вялый. Сколько потом ни старался, так и не смог вспомнить лица этого продавца. Словно его и не было.
Зато содержание книги, купленной за церковной оградой, запомнилось на всю оставшуюся жизнь. Это была моя первая книга по оккультизму. Неисповедимы пути твои, Господи!
– А мои пути?
Опомнился я в вестибюле метро. Здесь, к окошечку кассы в хвосте небольшой очереди я почувствовал, как меня покидает какое-то наваждение.
– Зачем ухожу с поверхности под землю?
Столько новых впечатлений сейчас получил! А я даже не попытался разобраться в них. В чём я прав? В чём не прав? Не сделал для себя никаких выводов. Седьмой десяток годков доходит, а всё тот же бестолковый мальчишка!
Вот сейчас вернусь в эту церковь. Посмотрю на всё спокойными глазами. Улыбнусь свечнице. Спрошу её, как зовут батюшку. Подойду к нему. Поклонюсь
ему. Попрошу прощения. Потом возьму и расскажу ему про отца Бориса. Он так обрадуется. Улыбнётся. Скажет, чтоб я приходил ещё. И мы станем друзьями.
Мне стало легко и радостно, словно я уже всё сделал, о чём
только что подумал.
ВНИЗ ПО ЭСКАЛАТОРУ, ИДУЩЕМУ ВВЕРХ.
Бегом устремляюсь вниз по эскалатору. Со мной бежали многие другие. Кто-то перегонял, кто-то отставал. На плиточном полу я обернулся. С удивлением обнаружил, что бежал вниз по эскалатору, идущим вверх. Как неосмотрительно. Время и силы потрачены зря.
Я снова бегу. Я платформу ищу. Скорее в вагон, там расслаблюсь
Но, где же платформа?
Здесь черный туннель. Ни рельс, ни шпал. Бегу, под собою не чувствуя ног… Однако, туннель этот мне ни к чему. Бегу коридором трёхэтажного общежития. Давно я в нём жил. Комнаты и лестницы неузнаваемо изменились. Ни одного знакомого лица. Что я здесь позабыл? Что я здесь потерял?
Незнакомая комната. В ней - мой отец. Его лица я не вижу.
– Почему ты здесь? Это не твоё место… – говорю ему.
– Я всю жизнь не на своём месте. Я – неудачник…
– А я?
– И ты. Поэтому, гнал тебя из дома. А ты цеплялся за него.
– Я боялся. Ведь ты меня бил…
– Нас всех били…
– Что мне делать?
– Побудь глупым и счастливым…
– Ты что сейчас делаешь?
– Считаю свои шаги вон до той стенки. Сколько шагов – столько лет ещё проживу.
– Ты же застрелился…
– Нет, тогда была осечка. Жизнь – глубокое заблуждение. Тяжкие оковы Течения в железном русле необходимости. Моё сознание затухает, как пламя догорающей свечи. Хочу домой. Домой! Домой!! Вот я иду по дороге домой. По обеим сторонам от меня – голубые города. Такие красивые... Шаг первый, шаг последний – это следующий шаг.
Затаив дыхание, я наблюдал за ним. Внимал каждому его слову. Я был – он. А он – был я. Мы были одно целое. Но только до той самой стены. В ней вдруг появилась Дверь. В неё он ушел один.
ПОЕЗД ДАЛЬШЕ НЕ ПОЙДЁТ! ОСВОБОДИТЕ ВАГОН!
Кто-то сильно трясёт меня за плечо. С трудом просыпаюсь. Я один в пустом вагоне метро. Меня трясёт женщина в красной фуражке. Конечная станция метро. Её название мне ничего не говорит. Это где-нибудь рядом с лесом. Наверняка, бывшая деревня, которая приказала долго жить. Сейчас там белые девятиэтажные дома-близнецы. Серые асфальтовые дорожки. Зелёная
кромка леса проглядывает между крайними домами. Я не хочу это видеть и остаюсь на платформе. Она пуста.
Переполненные поезда увозят отсюда людей рано утром. Заспанных, молчаливых, в тревожном ожидании. Привозят их поздно вечером.
Усталых, сердитых, разочарованных. Мне метро было интересно в молодости. В центре города. Не каждый день. И не в часы пик. Это отдельная среда обитания. Перекрёсток больших и малых дорог. Место встреч и расставаний. В каждой станции Московского метро торчит гоголевский Нос.
Я никак не могу понять, почему вдруг оказался здесь, на этой станции… Кто назначил мне здесь встречу? Магия метро… Пропустил уже три поезда. Что-то удерживает меня здесь… Но возвращаться придётся всё равно.
Теперь я был не один. В конце зала, у первой колонны, держась за неё рукой, на одной ноге стоит женщина. С другой ноги она сбросила туфлю. Покачивая оголённой ступнёй, делает какие-то пассы. Женщина показалась мне притягательно красивой. Кстати, какое сегодня число? А – день? Не помню. Сейчас спрошу её…
Я подошёл. На меня смотрели темные влажные глаза. Сладковатый запах духов. Свежая пудра на лице. Лет двадцать пять?.. Чуть за тридцать?.. Нет, больше… Она-то четко определила, сколько мне лет. Тень досады. Надела туфлю. С откровенным безразличием медленно пошла вдоль края платформы.
А что вы хотите? Ведь я даже не улыбнулся ей. Этакий блюститель нравов…
Однако, пора возвращаться домой.
Я мчался в поезде. Считал остановки до кольцевой. Крепко же я загулял!
Как говорится, шутки шутками, но всё же, какое сегодня число? А день? Случайно, не четверг?
ЭТОТ ЧЕРТОВ ПАРАД ПЛАНЕТ!
Самая добрая планета Сатурн встала в один ряд с самой злой планетой Марс. И Черная Луна там же. Кошмар! Это значит, все стихии в гости к нам! Полная непредсказуемость. Сколько всего этих планет?. Энергия каждой следующей перекрывает предыдущую. Столкновение планетных энергий. Хаос. Мёртвая Зыбь. Где же твоя гордость? Творческое раскрытие? Где утверждение твоего Я? Это всё не состоялось. А ведь было обещано. Поманили и не дали. Всё уже было предрешено провидением. Белая Луна сулит счастье. Возможно, даже Астральный брак. Когда это будет? Когда Лев запоёт. Когда Рак на Горе свистнет. Пусть это будет только моя, лично моя космограмма.
Не поддаться отчаянию!
Забываешь, кто ты? Где ты? Зачем ты? Сколько это продолжается? Минута- Час- День- Вся жизнь? Всё меняется вокруг тебя. И в тебе самом. Главное – выдержать. Не спятить. Не поддаться отчаянию. Сохранить сердце и рассудок.
Потому, что…
Ты совсем уже другой. И мир вокруг другой. Нет зрительной перспективы. Всё здесь и сейчас. Всё возникает от твоей мысли. И становится бессмысленным. Собственная жизнь рваными кусками. Без времени. Без пространства. Без рассудка. Дыхание ледяного Запредела. Никакими моральными, этическими предрассудками не отгородиться от этой жуткой, оголившейся вдруг
Пустоты - глобальной несовместимости с пятью органами чувств
человека. Как ни крутись, она всегда за спиной. Старуха с косой?
Ангел с трубой? И рядом наша Жизнь. Наша повседневность. Где её смысл?
Вот я, например. Проводил жену и раскис. Квартирные дела, конечно, забросил. Бесцельно брожу по городу. Ну, там, в музей. Может, даже в церковь забреду. Шучу, конечно. А потом – запсиховал. Вспоминать стал всякое-разное. Дети разных народов / Мы мечтою о мире живём/В эти грозные годы…
Потому что – день такой… День без связи…
Бог-Сын потерял связь с Богом-Отцом. ЦУП потерял связь с
космическим кораблём. Диспетчер – с самолётом. А я – с самим собой.
…Однажды в школе нас всех собрали в актовом зале. Учили хором петь «Гимн демократической молодёжи». На английском языке. Счилдран оф дифирейшн пиплс… Директор, седой хохол, своей плотной фигурой предусмотрительно закупорил дверь на улицу. Удрать было невозможно…
Весь день не знаю, куда себя деть. Куда бы ни сунул свой нос – везде – СТОП! – Красный свет. Везде - Тупик.
Доехал до Воробьёвых гор. Тихо. Народу мало С удовольствием выгуливал себя по ухоженным дорожкам до смотровой площадки. Понравился терренкур для пенсионеров. По краям дорожки планшеты под стеклом с рисунками лесных птиц и ёмким текстом описания их образа жизни. Веришь, что ты в лесу, что эти
птицы где-то рядом. Ностальгично и оптимистично.
Поднялся на смотровую площадку. Прилегающая к ней улица была оцеплена милицией. По ней проходил этап международных велогонок. Мимо нас просверкал спицами хрупкой веломашины худенький гонщик в шлеме и маске. Розовая майка на
спине тёмна от пота. За ним, как на буксире, следовал «Форд» с динамиками на крыше. Они оглушительно выстреливали гортанные слова чуждого мне языка в спину велосипедиста...
Он взмок ещё и потому, что тащил на себе этот «Форд»!
Счилдран оф дифирейшн… дрим оф пийс… ви ол черес…
Метров сто левее смотровой площадки, за деревьями, колокольчитым лепетом звала к себе симпатичная церквушка. Побывал в ней. Вернулся на смотровую площадку.
Весь день бессмысленно таскал за собой очень противного мне человека – самого себя. Ужасно. Всё-всё не имеет смысла. И кто бы Он ни был, Он – это я, точно знаю, не детектив. Детектив не занимается самоедством. Не его профиль. Впереди меня ждала в полудреме, в полусне, ночь-вечность.
…И пошел снег. Специально для меня. Он должен мне что-то напомнить. Зелень с белизной. Вверху – зелень. Внизу - белизна. И холод. Это ели в снегу. Я в лесу. Лежу, укутанный одеялом, на санках в рыхлом снегу. Мама везёт меня на станцию. Шесть километров лесом. У нас нет хлеба. Картошка кончилась месяц назад...
– Я потеряла продуктовые карточки. - Тихо сказала мама. Она была никакая. Соседка в ужасе всплеснула руками.
– Поди, украли?
– Не хочу грешить на людей…
В городе у бабуси в обед наливают тарелку супа. Эта тарелка
постоянно у меня перед глазами.
– … бабуся… бабуся… бабуси… бабуси…
Бесконечно канючил я одно единственное слово. Это звучало, как
– Хочу кушать… кушать...
Может, я тогда ещё не знал этого слова? Вслух его никто не
произносил…
Я удивительно домашний ребёнок. Весь пропитан, как при анурезе ночной мочой, совсем не детскими чувствами жалости и ответственности за мать. Она знает, утолив у бабуси голод, я сразу же начну проситься домой.
– … к маме… к маме..
И добьюсь, бывало, своего. Поэтому меня считают очень капризным ребёнком.
Но сейчас уже полная крайность. Положение наше отчаянное. Надо, чтоб я пожил у бабуси, хотя бы до конца месяца.
Вдруг санки дёрнулись, съехали с тропинки, утонули в рыхлом снегу. Мама делает ещё два шага в глубокий снег. Я весь облеплен снегом. Она оборачивается ко мне. У неё уже нет сил сделать ещё шаг. И дышать ей тяжело. И присесть боится, чтобы не замёрзнуть
– Если ты… опять будешь… проситься домой… я оставлю
тебя … здесь одного… навсегда!
Я лежу на снегу, как на воде. Это застывшая белая зыбь лесной поляны с маленькой ёлочкой недалеко от меня. За поляной на елях лежит белёсое небо. Те большие ели оставили ёлочку одну на поляне. Она вся сжалась под тяжестью снега и неба. Смотрю на неё. Молчу.
– Обещай, что не будешь плакать. Не будешь проситься домой. А то оставлю тебя здесь. Умрёшь здесь.
Обострённо смотрю на ёлочку. На всю жизнь её запомнил. А
ведь под ёлочкой мог сидеть заяц, прижавши к спине ушки. Да нет.
Целая заячья семья
– Говори – Не буду! Ну! Скорей! Опоздаем на поезд.
– Не буду… а – а – а – а……
Скажи тогда мама что-нибудь про зайца, моя жизнь прошла бы совсем по-иному. Тот заяц был розовый. Метафоры такого цвета жизни мне не хватает с тех пор. Но маме было не до того.
Стоит она надо мной в снегу по колено. На ней старый, вытертый
жакет из какого-то пятнистого стриженого меха. Серой шалью накрест стянута грудь. Слишком легко одета в сибирский мороз. На длинных ресницах намёрзли слезинки. И голодная. Полтора года она одна с ребёнком, идёт война. Папа на фронте. Сегодня четырнадцатое февраля, День её рождения. Ей исполнилось двадцать три года.
У жизни две стороны – белая и черная, холодная и теплая,
сладкая и горькая.
К УТРУ ЗАКОНЧИЛСЯ ПАРАД ПЛАНЕТ...
В журнале наблюдений ученых астрономов он, конечно, останется навсегда. Но люди, далёкие от науки, постараются его забыть. Ну, кому интересны глупости, которые они совершают в минуты своей слабости? У каждого свой парад планет. Так думают люди, которым стыдно за свои поступки. И уж они-то никогда его не позабудут. Потому что люди - тоже планеты.
Каждый блуждает по своей орбите. Когда пересекаются орбиты, какое-то
время люди живут рядом. На горе себе или на счастье. Прожили свой срок
и забыли. И всё это я. Я это знал. Но забыл. Хочу вспомнить. Их только найти надо. Вычислить. Под занавес своей жизни закрыть эти вечные вопросы.
– Кто я? Что за люди меня окружают?
С ПЕРВЫМИ ЛУЧАМИ СОЛНЦА:
Бог-Сын взошел одесную Бога-Отца.
Пилот посадил самолёт на запасной аэродром.
Космонавт вручную произвёл стыковку.
А я обнаружил, что Он – Романтик. Из племени Божественных Романтиков.
У кого-то это всего лишь терренкур пенсионеров. А у меня
– наивысшая моя точка. Дальше – только растительное существование.
Оглядываюсь назад. Ого! Какой короб у меня за плечами! Сколько в нём всего!
– Давит?
– Не раздавит! Ведь это моя жизнь.
Здесь я его и брошу. Он уже сам по себе, а я – сам по себе.
Всё своё ношу в себе.
Всё ещё стою на смотровой площадке. Обозреваю собственную жизнь. Удобно. На то она и смотровая. К тому же, конечная. Выше мне уже не подняться.
Бежит-убегает вниз моя жизнь-дорога дальняя на многие годы, километры. До начальной нулевой точки. Точки отсчета моей жизни. Где и когда появилась она?
Есть время и место рождения тела. Есть место и время рожденья Души. Точка рождения тела известна. Где, за какой дверью рождалась Душа?
Жизнь моя – два катета большого треугольника. Меньший катет – основание треугольника, длиной в восемь тысяч четыреста шаг-дней. Закончился моим бракосочетанием.
Всё путём, всё, как у всех. Индивидуальность каждого – в его
линии жизни вверх по второму катету. Разные люди под разным углом и с разной прямотой выстраивают свою жизнь. Сейчас я стою на вершине моего катета, который упёрся в эту смотровую площадку. Жизнь сделана. Мысленно соединяю
прямой линией точку начала и точку конца моей жизни. Это гипотенуза – кратчайшее расстояние между началом и концом моей жизни. Место проекции основных событий моей жизни. Это идеальная линия жизни каждого из нас. Готовый текст надгробной речи. О покойниках плохо не говорят. По гипотенузе ходит только катафалк.
…В больнице умирала женщина преклонных лет. Она прожила очень долгую, бурную жизнь. У неё было несколько браков официальных и ещё больше не официальных. Она сидела в тюрьме за свою политическую деятельность. Была очень бедна. Потом была очень богата. У неё было много детей и много друзей. Но умирала она в одиночестве. Рядом с ней был только врач, старый мудрый человек. Как священнику на исповеди, женщина с трудом, едва слышно, долго рассказывала ему свою жизнь.
– О, если бы молодость знала, а старость могла, - с горечью закончила женщина историю своей жизни. После этих слов они оба долго молчали. Каждый думал о своём. Вдруг врач спросил.
– Если бы тебе дали вторую жизнь, как бы ты её прожила? Ведь ты теперь такая мудрая…
– Я бы во всём слушалась маму!
– Наверное, это была бы идеальная жизнь, - задумчиво произнёс врач.
Но по гипотенузе ходит только катафалк. И не пытайтесь прожить идеально.
ТАИНСТВЕННАЯ ДВЕРЬ.
А я знаю, как пройти по гипотенузе! Этот секрет мне открыл неизлечимо больной первоклассник, когда я принёс ему большую книгу с яркими картинками про доктора Айболит.
– Я тоже хочу в Африку, – сказал мальчик.
– Это очень далеко, – сказал я. – Надо долго плыть по морю. Или лететь самолётом.
– Нет, это близко, – возразил он. – Надо открыть эту дверь. - Широко распахнутыми глазами, вбирающими в себя комнату вместе со мной, он смотрел на противоположную чисто белую стену больничной палаты. Он видит, а я – нет. Мороз прошел у меня по коже.
– Где дверь? – прошептал я.
– Вот… здесь… вот – он пальчиком указал на свою грудь.
На всю жизнь запомнил я слова ребёнка, что есть таинственная дверь. Может, он сам был дверь? Она существует. Я найду эту дверь. Недавно во сне я увидел какую-то дверь. Она была большая и плотно затворена. Так долго и внимательно на неё смотрел, что, кажется, видел что-то за дверью. Но проснулся и всё забыл. Помню только свои ощущения.
Сейчас реальна – вон та канатная дорога рядом с трамплином для лыжников. Вверх и вниз ползут деревянные скамейки, почти все пустые. Они проплывают над тропой пенсионеров. Это часть моей гипотенузы. Ничтожно малая часть. Я проеду её на канатной дороге. Это полпути до метро. Там, в конце спуска канатки, работает симпатичная молодая пара: девушка продаёт билеты, а
паренёк усаживает пассажиров и закрепляет страховочный трос. Пока скамейка огибает поворотный круг, он успевает помочь соскочить с неё одним и сесть на это место другим пассажирам. Я видел это, когда шагал наверх по тропе пенсионеров.
…Почему-то не покидает ощущение, что таинственная дверь находится где-то рядом со мной. Но где? Стен вокруг меня нет. А двери бывают не только в стене. Теперь я знаю, любой человек может внутри себя иметь ту заветную дверь. У каждого эта Дверь своя. Счастлив, кто находит эту Дверь. Хоть лоб себе разбей о чужую Дверь, она не откроется.
http://www.proza.ru/2014/10/06/1005