Сначала была боль. И сказал господь: "Пусть этот сукин сын в этот раз проснется." И была боль сигналом к пробуждению, зашла она сперва издалека, а потом ***к и голову словно оторвали поиграли ей в баскетбол, а потом прикрутили обратно.
Такая похмелюга сделала меня живым мертвецом. Собственно я был мертв, но боль была катализатором, электрическим разрядом, заставлявшим мертвое тело дергаться в судороге движения. Похмельное чудовище Франкенштейна. Зачем просыпаться в таком состоянии? Ведь совершенно очевидно, что оно не совместимо с жизнью.
И послал господь мне бутылку пива и сказал, что это должно помочь.
Степан спал в обнимку со своим приятелем-писателем. Тьфу, бля. А хотя, что уж там, тело не спрашивает где ему падать. Как деревья в лесу. Аналогия с деревьями долго не выходила из головы. Душ. Тщетная попытка самоудовлетворения. Кофе. Коньяк. Какой же я все-таки крепкий ублюдок. Крепким чувственным парням суждено спиваться. Буковски, вот под чьей надгробной плитой зарыт чувствительный сукин сын. Я почему-то всегда думал, что умру скорее от зомби-апокалипсиса, чем от бутылки коньяка.
Никогда, слышите, никогда не начинайте пить, иначе вам может понравиться. Я бы пошел агитировать с этим лозунгом в детские сады, начальную школу, но меня туда не пустят. Посмотрят в глаза и не пустят. Убивает нас обычно то, в чем мы не признаем опасности. Ошибка такова: то, что приносит удовольствие, вызывает доверие. Эволюция научила нас называть опасным нечто, приносящее смертельный вред. Нас легко запутать оргазмом и экстазом. И каждому ясно, что пить вредно, но бутылка водки этакий веселый друг-психопат, может и побить, может, когда-нибудь ебнется окончательно и убьет тебя, в удобном месте, но это ведь когда-нибудь, не сейчас. А может и не убьет и все обойдется. Конечно же, не убьет! Что за чушь! С ним ведь так весело! Но закон больших чисел беспощаден, помни об этом.
Я люблю подслушивать чужие разговоры. Позавчера я подслушал слова женщины, называвшей сны кинотеатром бога. Мол, связаться с нами ему нет никакой возможности, в чем мы сами виноваты и давно об этом знаем, и он использует хитрую уловку, потому что хоть и по сей день сердится на нас, но все равно любит. Он снимает сны и показывает их нам. Господь единственный режиссер, который снимает для нашего подсознания. Единственный, ибо никому более такое не под силу. Так владыка коротает века до дня суда.
Я отметил про себя, что это очень изобретательная и остроумная хрень на стыке психологии и тяги к сочинительству.
Наливая яблочный сок в стакан я подумал о том, что некоторым людям не хочется нести ответственность за свое сознание. Сны наши, образы парящие в них, некоторым хочется отнести к воздействию извне. "К чему бы это? Что может значить?" Как это к чему? Ангел говорит тебе не забывать о дне рождения тетушки и она снится тебе накануне оного. Все просто.
Степан зашевелился. С его лба на глаза свисала пятерня писателя, вторая рука обнимала Степана за талию. Степан фыркнул и процедил сквозь зубы как будто пытался говорить с полным ртом какой-то жратвы: "Что за ***ня? Что за еб твою мать, Максим? Сгреб меня как насильник, - недовольно голосил Степа, вытаскивая себя из под навалившегося тела. "А че? А хули, не нравится что-ли?" Я изобразил в воздухе известный жест, как бы спрашивая не вырубить ли мудака? Очкодожник отрицательно дважды взмахнул своей поникшей тыквой. "Как хочешь, - сказал я уже вслух, - твой позор, не мой, а так закапали бы на заднем дворе, даю слово никто не заметит. Тут такой район, что зародись здесь эпидемия всех разом по спихивают в яму и польют напалмом. У нас тут трупы не считают. Но дело твое."
Шло воскресенье. На столе лежала тетрадь с неопубликованными рассказами Макса. Мудак забыл ее. Он сказал, что рассказы не опубликованы, но он давал читать их своему знакомому критику и тот резюмировал, что написаны они крепко. Крепко как утренний стояк.
Похоже я, не заметно для себя, скатился до общества педрил. Так или иначе, но шутки про член я последнее время слышу особенно часто. Причем, не я их автор. Живи Зигмунд в современное время, будь он моим соседом, имей он русские корни и прописку в РФ (слишком много если, бля), держу пари, (ага, тогда уж точно) его квартира была бы обставлена как отдел садо-мазо в секс-шопе. И вот, мистер Фрейд, на ломаном русском пытается объяснить мне, что мое место среди людей и круг моих знакомых выбрало мое шаловливое подсознание, латентно стремящееся к гомосексуальности и страданию, что я тайно желаю насиловать бомжей пластиковой ведерной ручкой, как изогнутым дилдо. Ок, пусть так, гомику гомиково.
Но дело не в геях, стояке или литературе, похожей на него. Речь шла о моральном выборе. Если писанина действительно хороша ее можно продать. И если я хочу это сделать я должен пошевеливаться. Похмелье не длится долго, как правило. Скоро смущенный мудак постучится в мое окошко и потребует свои труды обратно.