Солдат всегда хочет есть. Любой человек хочет есть, а солдат хочет есть постоянно и дай ему возможность – он будет двигать челюстями до того самого момента, пока ему не зачитают приказ о демобилизации.
Вот тогда он перестанет жевать, но только на секунду, для того чтобы улыбнуться, попросить добавки и продолжать жрать дальше.
Так рассуждал старшина конвойной роты Внутренних войск сорокалетний прапорщик Юра Бураков, на долю которого выпала нелегкая миссия обеспечения солдатской службы всем необходимым, в том числе и снабжение столовой продуктами.
«Эх жалко,- думал он,- нет таблеток таких, чтобы можно было с утра солдату вместо пайка дать и ему бы хватало этого рациона на сутки. А лучше на двое, а то и на неделю. Не приходилось было бы тогда рвать сердце из-за жалости к питомцам, которых растил и выхаживал месяцами».
Бураков взглянул из окна каптерки, выходившего на хозяйственный двор, и тяжко вздохнул. Взору его представился вид подсобного ротного хозяйства, которым Бураков заведовал на протяжение последних десяти лет. Подсобное хозяйство было крепким, и как говорили мужики в деревне, в которой прошло детство Буракова - «справным». В хозяйстве было все, о чем можно только было мечтать в эпоху Горбачевской перестройки, результатом которой стал острейший дефицит продовольствия.
В городах с утра занимались очереди в продуктовых магазинах, которые к полудню растягивались на сотни метров. В очередях царила теснота и давка. Раздражение и злоба часто прехлёстывали чашу терпения простых граждан и порой в этих же очередях люди сходились стенка на стенку выплескивая друг на друга голодную злобу и отчаяние, предназначавшиеся по справедливости престарелым государственным правителям, приведшим страну к краю пропасти.
Ротное же хозяйство Буракова было прямой противоположностью голодному мегаполису. Благодаря этому самому хозяйству в солдатской столовой всегда имелись в достаточном количестве те самые продукты, за которые в городах велись кровопролитные войны.
Хозяйство свое старшина любил. Причем любил искренне, так как может любить отец свое чадо. Все без исключения питомца хоздвора имели свои имена. В том числе куры, утки, и индюки. Чего уж говорить о корове Изольде, баране Мамеде, козе Агриппине. Козу старшина назвал в честь своей жены. Вернее не назвал а переименовал.
До событий недельной давности её звали не иначе как Нюркой.
***
Неделю назад Юра что называется «на бровях» возвращался домой после успешного празднования победы войска русского в Бородинском сражении.
Об исторической битве вспомнил его старый приятель - начальник караула Петя Кулешов, таскавший всегда в кармане замусоленный список знаменательных дат и праздников им же составленный и отредактированный. В этом списке кроме всех официальных советских праздников были и «День независимости США», и турецкий «Курбан-байрам» и даже День образования Йеменской республики. Список был составлен таким образом, чтобы ни один день не прошел даром. И если «басурманские» праздники Бураков не признавал принципиально, то день победы русского войска над Наполеоном игнорировать никак не мог.
Возвращаясь домой, старшина мучительно думал над тем каким образом ему попасть в квартиру. Его жена Агриппина была женщиной крутого нрава. Имея от природы крупную фигуру, сильные руки и увесистые кулаки, ко всему прочему Агриппина была абсолютной трезвенницей и на дух не переносила запах спиртного. Это обстоятельство порой омрачало в общем благополучную семейную жизнь четы Бураковых.
«Опять не пустит домой,- грустно думал Юра,- опять придется, как всегда рисковать жизнью».
Супруга старшины Агриппина всегда безошибочно угадывала «шаткое состояние» мужа, попавшего в липкие вино-водочные сети Кулешова, и в такие моменты закрывала на засов двери квартиры, не отзываясь на уговоры, увещевания, и даже угрозы супруга переименовать козу Нюрку её именем.
Несколько раз Бураков был вынужден ночевать в подсобке на хоздворе, так как в казарму в подобном состоянии идти ночевать стеснялся, а однажды, будучи не в состоянии больше передвигаться, провел ночь у порога собственной квартиры, пристроив под голову вместо подушки скатанный в рулон коврик для ног.
После этого случая стойко перенеся насмешки и подковырки соседей и сослуживцев, Бураков твердо решил для себя, что больше подобного ущемления своих прав он не потерпит. Выполняя данное себе обещание, старшина с риском для жизни буквально проторил запасной путь проникновения в собственную квартиру.
В очередной раз возвращаясь домой после попойки, и упираясь в закрытую дверь, Юра преодолевая страх лез на чердак по железной лестнице, которая стояла аккурат возле двери в квартиру.
Нужно сказать, что квартира находилась на верхнем этаже трехэтажного «офицерского дома» являвшегося местной архитектурной достопримечательностью, так как этот самый дом был единственным в поселке зданием, сложенным из кирпича и имевшим балконы на двух верхних этажах.
Забравшись на чердак, старшина выбирался через слуховое окно на крышу, затем на четвереньках (или как он сам говорил – полу-раком) приближался к ее краю, находящемуся над балконом квартиры. После чего смело прыгал с крыши на балкон, открывал балконную дверь и под изумленно - испуганным взглядом жены гордо шагал к дивану, падал на него не раздеваясь, и спал до утра.
Так сложилось и в это раз. Дверь была заперта изнутри. На стуки и крики мужа Агриппина неумолимо отвечала из-за двери отказом и издевательским советом «идти спать туда, где пил». Вздохнув, отважный верхолаз полез на чердак, вылез на крышу, уже смело, не пригибаясь и не хватаясь за шифер руками, подошел к месту прыжка, и привычно десантировался на балкон.
Все было как всегда. Вернее почти все. Наверное, в этот раз продуктов на закуску было больше чем обычно, водка была «казённого производства», вечерний осенний воздух придавал дополнительные силы организму. Все это привело к тому, что прыгун-хозяйственник чересчур энергично оттолкнулся от края крыши и с диким возгласом безграничного удивления : «Ё-ё-о-о-о-у» по всем законам физики просвистел мимо своего балкона и соседа Николая, курившего на балконе второго этажа, в направлении земной поверхности.
Говорят, что Бог пьяным помогает. Бураков до этого случая не знал, так ли это на самом деле. Но после того как ему посчастливилось приземлиться точнехонько в центр огромной кучи песка, завезенной во двор в обед этого дня для оборудования детской площадки, он твердо удостоверился в непреклонной истине данного предположения.
Отчаянно ругаясь сквозь слезы и отплевываясь от песка, старшина поднимался по лестнице. Навстречу ему спешила истошно голосившая Агриппина, из за спины которой испуганно выглядывал сосед Николай, сообщивший ей о незапланированном полете мужа, в результате которого он сам от неожиданности чуть не подавился только что зажженной сигаретой.
Схватив мужа на руки словно ребенка, Агриппина причитая и завывая подобно корабельной сирене, понеслась вверх по лестнице, звонко шлепая по ступенькам босыми ступнями сорок последнего размера.
Уже потом сидя на кухне за столом, заботливо сервированным женой, срывая пробку с бутылочного горла, Бураков в очередной раз злорадно обещал внезапно онемевшей супруге переименовать козу Нюрку в Агриппину и ежедневно её лупцевать как Сидорову козу. При этом он давал понять жене, что на неё саму он, как человек благородный, руку поднять не может. Хотя в душе Бураков знал, что отлупить жену ему слабо и если уж быть до конца откровенным просто боязно.
Свое обещание старшина выполнил. Нюрка трансформировалась а Агриппину, но битой после этого не стала. Бураков любил своих питомцев и никогда не обижал их.
***
Особое место среди любимцев старшины занимал огромный кабан по имени Арнольд.
Почему маленького смешного вислоухого поросенка вдруг назвали Арнольдом Бураков и сам не помнил. Да и не столь важным это было.
С самого первого дня Арнольд привязался к старшине словно маленький, только что отнятый от матери щенок, искавший покровительства и защиты. Каждый раз, когда Бураков открывал ворота, Арнольд с радостным визгом вылетал к нему навстречу из своего сарая, после чего не отставал от него ни на шаг, бегая за ним по всему двору, похрюкивая и заглядывая в глаза двуногому другу.
Привязался к Арнольду и сам старшина. Как-то раз, по воле злодейки - жены ночуя на хоздворе Бураков, не находя в себе больше сил терпеть
дальнейшие мучения, излил душу Арнольду. Он рассказал ему обо всех им переносимых притеснениях и унижениях, при этом плакал и размазывал слезы по своей щетинистой физиономии. Арнольд сидел у его ног и сочувственно вздыхал. И тут Бураков увидел, как по такой же как у него щетинистой щеке Арнольда покатилась слеза.
- Один ты меня понимаешь, - взвыл тогда старшина, падая пятой точкой на пол рядом с другом, обнимая его за упитанную шею и целуя его в розовый пятак.
Арнольд не имея возможности обнять старшину, только хрюкал и целовал его в ответ по-своему, по-свински.
Шло время, и Бураков с содроганием думал о том моменте, когда его вызовет к себе комбат и прикажет пустить Арнольда в расход, на мясо и сало. Для того чтобы хоть как-то отсрочить час расправы над другом, старшина пробовал различным способом отвлечь внимание командования, ревностно следившего за тем как Арнольд стремительно набирает вес.
Бураков урезал рацион Арнольда, кормил его «диетическими» продуктами, в состав которых входило исключительно сено, даже пытался заставить его бегать трусцой, но ничего не помогало. Арнольд жирел день за днем и неуклонно набирал «убойный» в буквальном для себя смысле слова вес. Прошло время, и Арнольд, разжиревший до невозможности, а поэтому тяжело передвигавшийся, уже не выбегал навстречу другу из сарая, а с огромным трудом переваливался через порог, цепляя его громадным брюхом. Но при этом, он все так же с умилением и любовью глядя в глаза старшины, добродушно похрюкивал как бы говоря: «Привет, дружище! Ты даже не представляешь, как я рад видеть тебя!»
И вот настал тот самый злополучный день. Комбат вызвал к себе в кабинет сразу же почуявшего неладное Буракова, и ничтоже сумняшеся, безжалостно приказал забить Арнольда. При этом никакие доводы вроде : «Он ещё маленький», или «Куда его бить – одна кожа да кости»,- во внимание не принимались, более того за невыполнение приказа комбат обещал забить на сало и кости самого Буракова.
Неоднократно испытавший на себе тяжесть комбатовского кулака старшина, наконец сдался.
«Чему быть, того не миновать,- подумал он. - В конце концов Арнольд обыкновенный хряк и значит такова его судьба хряковская – стать блюдом для ненасытной солдатни в виде жаркого и борща, а для офицерья - в виде шашлыка и соленого сала».
Для себя же Бураков твердо определился, что жрать останки друга не будет ни в каком виде.
«Пора звать Канискина,- решил наконец он, тяжело вздохнув».
***
Рядовой Витя Канискин был солдатом спецвзвода.
Во всяком случае, в письмах домой он прямо указывал на то, что служит во внутренних войсках, во взводе специального назначения. И в общем-то отчасти это была правда.
Рота, в которой служил Канискин, состояла из трех взводов, в которых служили обыкновенные солдаты. Но кроме этих трех взводов существовала и еще одна группа солдат не совсем обыкновенных, которую и называли «спецвзвод». Звучало это слово гордо и в то же время таинственно. Но только на первых порах.
Все дело в том, что штат этого самого «спецвзвода» состоял из парней, имевших определенные проблемы со здоровьем. То есть тех самых бедолаг, по состоянию здоровья не годных к строевой службе, которые то ли по головотяпству военкоматовских медиков, а чаще всего в угоду шкурным интересам районных военкомов, направлялись служить Родине, вместо здоровых лбов, которые только и тем отличались от обыкновенных призывников, что являлись сынками или близкими родственниками высокопоставленных шишек.
В дела элитных детишек вносились записи о якобы имеющихся у них тяжелых недугах, мальчики – мажоры продолжали наслаждаться жизнью, а служить Родине вместо них направлялись несчастные пацаны, вроде Канискина.
- А что тут поделаешь,- разводил руками районный военком на ужине, организованном в его честь высокопоставленными родителями «детей-инвалидов». - Разнарядку выполнять надо в любом случае. Родина – она в защите нуждается.
Задачами «элитного подразделения» являлась работа по уходу за животными ротного хозяйства. Это и чистка коровников, и покос сена, и кормежка рогато-копытных питомцев. Как правило, в состав, этой насчитывающей несколько человек группы подбирали бойцов, которые не представляли особой ценности на службе, но могли принести пользу в хозяйстве.
***
Канискин имел уникальную и неповторимую форму туловища. Узкая, с заостренной макушкой и расширяющаяся к подбородку голова плавно переходила в хилые, покатые плечи при этом шея оставалась как бы незамеченной. Затем следовало мешкообразное рыхлое туловище. Завершали картину абсолютно кривые ноги, придававшие телу общую округлость. Издалека Витя напоминал большую, ходячую кучу непонятно чего, обутую в армейские сапоги.
С военными науками Витя подружиться не мог. Содержание воинских уставов не укладывалось в его яйцевидной голове. На огневой подготовке он падал в обморок при первых звуках выстрелов. На занятиях по физической подготовке Канискин умудрился вывихнуть руку, качая пресс. А на занятиях по политической подготовке он едва не довел замполита до инфаркта, рассказывая о том, как Гитлер принимал участие в Ялтинской конференции.
Однако венцом Канискинской солдатской выучки стала строевая подготовка.
Начать нужно с того что походка Витина была такой же уникальной как и его телосложение. Канискин всегда ходил почему-то правым боком вперед, перебирая ногами как бы наискосок. При этом издалека казалось, что стог сена репетирует русскую пляску, вот только первая фигура танца является почему-то основной и единственной. И если одиночная строевая подготовка не могла как-то особо навредить сослуживцам, то движение в строю с участием Канискина всегда становилось серьезным испытанием для всего взвода.
Он легко мог растянуться посреди плаца во время выполнения команды «Равняйсь», при которой солдат по уставу должен подать корпус вперед. При этом все, как положено, подавали корпус вперед, а Витя, не имея физической возможности зафиксировать положение туловища глухо шлепался навзничь припадая к стопам командира взвода, начинавшего потихоньку впадать в отчаяние от такой картины.
Во время поворота кругом в движении, если все Витины товарищи делали поворот на сто восемьдесят градусов и продолжали топать по плацу дубовыми подошвами в обратном направлении, то Витя непостижимым образом поворачивался на триста шестьдесят градусов, затем пытаясь двинуться «против шерсти», привычно падал на спину, будучи сбитым с ног и покорно ждал пока весь взвод прошагает по нему, после чего кряхтя поднимался, отряхивал шинель и спрашивал разрешения у окончательно расстроенного командира взвода стать в строй.
Даже двигаясь в строю по прямой, Витя мог запросто наступить каблуком на ногу товарищу, идущему сзади него.
Командир взвода не находил сил от изумления.
- Нет, я понимаю, что можно наступить на ногу впереди идущему товарищу,- расстраивался он. - Но каким образом ты умудряешься оттоптать ходули идущему сзади? Объясни пожалуйста, как у тебя это получается.
Канискин в ответ только сокрушенно вздыхал и пожимал плечами.
Когда стал формироваться «спецвзвод» командир взвода за руку притащил Канискина в канцелярию и чуть ли не со слезами на глазах умолял ротного зачислить Канискина в элитное подразделение, при этом недвусмысленно кивал головой в сторону чемодана-дипломата, стоявшего в углу канцелярии, в котором находилась бутылка настоящего армянского коньяка. Против такого аргумента командир роты возразить не мог. Так рядовой Витя Канискин стал солдатом «спецвзвода».
***
-Товарищ старший прапорщик,- заскрипел с порога Витька,- рядовой Канискин по Вашему приказа…
- Да вижу что прибыл,- хмуро перебил «спецназовца» старшина. - Давай двигай в столовую, бери тесак. Пойдем Арнольда бить,- голос старшины дрогнул.
- Есть идти в столовую, взять тесак идти бить… кого бить?- вдруг переспросил Канискин.
-Кого, кого,- проворчал Бураков,- Арнольда бить пойдем. Оглох что ли? Только я тебе помогать не буду. Не могу. Рука не поднимется.
-Так он же сам меня забьет,- голос Канискина звонко завибрировал на высокой ноте.
- Он же в пять раз здоровее меня. И нож не поможет.
В минуты опасности стабильно тормозящий мозг Витьки удивительным образом периодически мобилизовался и работал как часы. При этом постоянно заикающийся тормоз-Витька довольно складно мог излагать трезвые и логичные мысли.
-Ну так возьми в помощь кого-нибудь! Что мне тебя учить что ли? Позови вон Плохого. Вдвоем справитесь.
***
Друг и сослуживец Канискина Серёга Плохой попал во взвод примерно по той же причине что и Витька. При этом «Плохой» - была настоящей его фамилией, доставшейся по наследству от батьки с мамкой и во многом определившая если не его судьбу в целом, то воинскую службу - бесспорно.
Бедой Сереги стали строевые смотры, на которых проверялся внешний вид. Как ни старался Плохой подготовиться к смотру, как ни упирался, результат всегда был один и тот же.
Погоны если не отрывались в последнюю минуту перед построением, то стабильно косо лежали на узких плечах. Петлицы оказывались пришитыми не на верхних, а на нижних лацканах шинели, что придавало ей сходство с домашним халатом. Эмблемы, как и хлястик шинели, неизменно отрывались и терялись тут же на плацу. Полы шинели внезапно обрастали густой бахромой, и сделать с ней ничего было нельзя. В довершение ко всему окисляясь зеленела пряжка солдатского ремня а сапоги оказывались вдруг испачканными глиной, которую можно было найти только болоте, что лежало в нескольких километрах от военного городка.
При этом во время проверки командир роты безнадежно вздыхая говорил одну и ту же фразу: «Ну что же. Плохой он и в армии плохой»
На одном из строевых смотров обход строя осуществлял сам командир батальона. Мужик властный, видавший виды, имеющий достаточно крутой нрав и громовой голос.
Серега всю ночь просидевший за оборудованием шинели с ужасом ожидал момента, когда начнется проверка внешнего вида, про себя моля Бога, чтобы комбат обошел его вниманием. Но, по всей видимости, Всевышний был занят в этот час более серьезным делом.
-Кто такой? - с интересом глядя в глаза Сереги, спросил комбат.
-Рядовой Плохой, - обречённо представился Серега, чувствуя как у него отнимаются ноги.
-Нет, солдат. Ты не плохой,- Серегины губы непроизвольно стали расплываться в улыбке. Впервые в жизни он не услышал в ответ на представление фразу, произносимую командиром роты, насчет плохого в армии.
-Ты просто х…вый!!! – загрохотал комбат. Далее последовала длиннющая тирада, являющаяся вершиной комбатовского ораторского искусства, печатными из коей являлись исключительно предлоги и союзы.
Смысл фразы состоял в основном в том, что Серёга хоть и является по документам представителем вида Homo Sapiens, но на самом деле в его роду кроме козлов, баранов, ишаков, обезьян, верблюдов и скунсов были такие редкие животные как, яванский носорог, мадагаскарский лемур айе-айе и даже камбоджийский дикий бык купрей.
Сраженный неожиданной новостью об обилии заграничных родственников Серёга ошарашено молчал, судорожно сглатывая слюну и явно ощущая, как у него начинает расти хвост.
- С глаз моих убрать это туловище! - продолжал буйствовать комбат.- В «спецвзвод» его! Приковать к свинарнику и с хоздвора ни шагу!! До самого дембеля!!!
Надо справедливости ради заметить, что Серега до конца службы остался благодарен комбату, столь по достоинству оценившему его потенциал и назначившего на относительно легкий фронт работы.
Серега был натурой мечтательной и ленивой одновременно. Поскольку богатырским сложением Господь его не наделил, а упираться в спортзале, таская железные блины, гири и гантели подобно своим сверстникам, желавшим иметь мускулатуру как у американских киношных героев, ему было попросту лень, то Плохой с детства предавался мечтаниям…
Вот он Серега стремительно мчится по футбольному полю, ловко обводя соперников неповторимыми финтами, демонстрируя искусство дриблинга, приближается к штрафной площади и издалека вколачивает мяч в дальнюю девятку ворот. Стадион ревет от восхищения…
А потом после интервью и званого ужина в честь новоиспеченных чемпионов мира, в номер фешенебельного отеля, в котором он как звезда спорта живет один, раздается робкий стук, Серега открывает дверь, и видит на пороге красную от смущения Зинку Матвееву из параллельного класса. Ту самую Зинку, которая подняла его на смех на школьном вечере, когда впервые в жизни Серега решил пригласить на танец девушку.
Ну откуда, в самом деле, ему тогда было знать о разнице между «белым» танцем и обычным. Он просто пытался «словить момент» пока дама свободна и никто её не приглашает.
- Здравствуй, Сережа,- говорит Зинка срывающимся голосом,- прости меня за все, пожалуйста. Я люблю тебя и любила всегда. Просто не понимала этого до сегодняшнего дня.
Покровительственно улыбаясь, Серега обнимает Зинку за плечи и заводит в номер. Потом запирает дверь на ключ. Потом заказывает в номер цветы и шампанское. Потом…
А вот он Серега по пояс мокрый от пота стоит на концертной сцене, держа гитару стоимостью в сто тысяч долларов за головой, посылая через колонки усилителя в зал умопомрачительные звуки, от которых толпа стонет и визжит впадая в транс.
А потом опять после ужина в честь мега звезды эстрады в номер отеля раздается все тот же робкий стук и все повторяется снова.
Но при всей своей мечтательности Плохой не был лишен здравого смысла и понимал что ни звездой эстрады, ни тем более спорта он никогда не станет, и поэтому заключительная сцена с участием Зинки ему никаким образом не светит.
Со временем Серега стал мечтать так сказать более реально.
Вот он сержант Плохой (к дембелю Серега всерьез решил стать сержантом, на крайний случай нашить лычки на погоны), выходит из попутки на окраине станицы и усталым шагом солдата, вернувшегося из далекого трудного и опасного похода, не спеша идет к родному дому.
На самом деле он не спешит для того чтобы встречные односельчане смогли как следует разглядеть аксельбант и множественные знаки отличия, теснящиеся на его груди.
Приветливо кивая знакомым и незнакомым людям, здоровающимся с ним, Серега идет мимо дома, в котором живет Зинка и буквально кожей чувствует ее взгляд из-за тюлевой занавески и слышит за спиной почтительный шепот станичников: «Вона как! Кто бы подумать мог. Орденоносец. Спецназовец. Повидал жизни солдат!»
А вечером, придя на танцы в клуб, он спокойно садится на стул, услужливо поданный ему кем-то из одноклассников и со снисходительной, добродушно-усталой улыбкой наблюдает, как в непосредственной близости от его носа девчонки под музыку отчаянно вертят своими прелестями, чтобы обратить на себя его, Серегино внимание. И больше всех старается Зинка.
А потом естественно кто-то один, а лучше всего несколько подвыпивших парней, живущих в соседней станице, начнут приставать к Зинке, а та с отчаянием будет смотреть в его сторону, ожидая помощи.
А он, не торопясь, докурив папиросу (курить он уже учится), подойдет к хулиганам не говоря ни слова спокойно разбросает их в разные стороны, стараясь при этом несильно тех покалечить. А потом повернется к Зинке и скажет: «Ну что пойдем, потанцуем? Танец вроде не белый».
Потом после танцев провожаемый завистливо-восхищенными взглядами сверстников он уведет Зинку к себе домой, одной рукой обнимая её за плечи, другой рукой поправляя покосившийся в драке аксельбант.
Ну и завершится все той самой сценой, ради которой Серега уже заказал зэку-бесконвойнику Циркуну за пачку чая сплести аксельбант и купил у замкомвзвода Петранюка за трехмесячную зарплату значок «Участник комсомольской конференции».
Для осуществления мечты оставалось дело за малым – научиться более – менее прилично махать кулаками.
***
Махать кулаками Серега не умел. Да и честно сказать настоящих кулаков у него не было. Так себе невыразительные окончания верхних конечностей тела, которых не боялся даже баран по имени Мамед.
Как-то один раз Серега попытался было качать права, размахивая кулачками размером с перепелиное яйцо перед Мамедовой мордой за то, что тот наступил ему на ногу, но получил такого тумака в ответ, что кубарем отлетев от рогатого драчуна на несколько шагов, на всю жизнь зарекся подходить к строптивому, обладающему гипертрофированным чувством собственного достоинства барану, ближе чем на полсотни метров.
Как, и у кого научиться драться, Серега не знал и не мог придумать. В отчаянии он даже стал изучать армейское наставление по физической подготовке, но к сожалению листы раздела, в котором описывались приемы самообороны в учебнике отсутствовали, так как были им же самим использованы не по назначению в солдатской уборной.
Что делать Серега не знал, а время шло неумолимо и приближало его к поединку с пьяными хулиганами в неподготовленном к бою состоянии.
Идея в одурманенную мечтаниями Серегину голову пришла внезапно как озарение. Идею невольно подсказал недавний выпускник военного училища молодой лейтенант Алексей Соколов, прибывший в роту по распределению в конце лета.
Где-то за месяц до описываемых событий, проходя с ведром помоев мимо спортивного городка Серега вдруг остановился разинув варежку, и не замечая как помои струятся из дырявого ведра по его сапогам, стал наблюдать за занятиями по рукопашному бою, которые проводил со своим взводом Соколов.
На спортплощадке, устланной желтыми опилками солдаты, разбитые по парам схватив друг друга за обмундирование, какое-то время двигались словно танцуя. Потом следовала команда, и солдаты швыряли друг друга то через бедро, то через плечо, то через подножку. Но самое интересное началось, когда лейтенант стал учить бойцов ударам.
-В голову – Бей! - Звучала команда и солдаты с выдохом «Хых» синхронно выбрасывали вперед сжатые кулаки, нанося удары в воображаемые головы.
- Коленом – Бей! - И опять звучный выдох, и удар коленом в пах воображаемого противника.
Все было до такой степени красиво и заманчиво, что Серега даже зажмурился, представив себя среди солдат, отрабатывающих удары.
- Эй, солдат! Ты чего задремал на ходу? – вернул к действительности стоящего в луже помоев Плохого, окрик лейтенанта.
-Бросай ведро, иди к нам. Станешь настоящим спецназовцем.
Сопровождением этих слов прозвучало веселое солдатское гоготание.
«Приду, обязательно приду,- с восторгом думал Серега, убегая в сторону хоздвора и прижимая к груди пустое ведро,- вот только момент подходящий подберу»
***
Момент не заставил себя долго ждать.
Буквально через пару дней, Плохой выследил лейтенанта, который на свою беду оказался еще и его земляком, бодрым шагом спешившего в сторону колонии, стоявшей рядом с военным городком.
«На проверку караула идет,- подумал Плохой выбегая навстречу командиру взвода»
-Товарищ лейтена-а-а-ант, разрешите обрати-и-и-иться,-проблеял Плохой подбегая к Соколову.
- Тебе чего, Нехороший?
Молодой лейтенант был парнем смешливым и частенько подтрунивал как над сослуживцами, так и над солдатами. Особой темой была фамилия Сереги, которого после памятного строевого смотра с легкой руки комбата называли не иначе как «х…вый».
Лейтенант же, в силу гибкости ума и недюжинного чувства юмора, к тому же принимая во внимание фактор землячества, данную кличку не использовал, находя ей различные литературные синонимы.
- Товарищ лейтена-а-а-ант, научите меня драться!
-Чего,- брови лейтенанта удивленно поползли вверх?
- Научите меня драться, - с умилением глядя на земляка-взводного, повторил Плохой.
- Зачем тебе это, товарищ Некачественный?
- Мне нужно…
- Зачем?
- Нужно очень…
- Ты сеньор Малоприятный сначала скажи зачем, а я подумаю.
- Нужно очень,- как заевшая пластинка нудил Серега
- Отвали, Хреновый,- поставил точку Соколов и двинулся в сторону колонии.
«Все равно не отстану,- думал Плохой, глядя вслед удаляющейся фигуре лейтенанта».
Дождавшись, когда Соколов будет возвращаться с проверки, Серега опять словно чёртик из табакерки выскочил из калитки хоздвора, умоляя земляка-сэнсэя взять его в ученики, получив при этом категорический отказ в виде крепкого подзатыльника.
Эта сцена повторялась изо дня в день, с той небольшой разницей что подзатыльники периодически сменялись увесистыми пинками, до тех пор, пока лейтенант наконец не сдался.
-Хорошо,- сказал он однажды. - Достал ты уже меня гражданин Фиговый. Только сначала, прежде чем учиться драться скажи-ка мне сколько раз ты подтягиваешься?
- Ну раз пять-шесть,- задумчиво пробормотал Серега, действительно подтянувшийся раз пять-шесть в жизни.
-Маловато,- вынес вердикт лейтенант. - Ну ладно, пойдем посмотрим.
Лейтенант подвел Плохого к стоявшей на полпути от хоздвора до казармы огромной сосне, от ствола которой на высоте чуть больше двух метров параллельно земле отходила прямая, гладкая, отполированная солдатскими ладонями, используемая в качестве турника ветка.
- Ну-ка давай, покажи класс,- распорядился лейтенант, и глаза его сузились в иезуитском прищуре.
Как ни старался, но допрыгнуть до ветки самостоятельно Серега так и не сумел. Однако совершая очередную попытку, он почувствовал придавший его телу реактивное ускорение мощный пинок, в область привыкшего уже к подобному обращению со стороны сэнсэя зада и вертикально взлетев вверх, уцепился за ветку.
-Вперед подтягиваться,- скомандовал лейтенант, и Серега напрягся изо всех сил.
Однако у него ничего не получилось кроме упражнения, именуемого в солдатской среде не иначе как «дерьмо на палочке», для выполнения которого достаточно было только провисеть на перекладине какое-то время. Да и держался за палку Серега исключительно из-за боязни самостоятельно спрыгнуть.
Когда кисти окончательно онемели и Серега с костяным грохотом сверзился на землю, то сэнсэя, не преминувшего воспользоваться случаем, поблизости уже не было.
Но только не такой человек был Серега Плохой чтобы так просто сдаться. Рисуемые им в воображении картины толкали его навстречу опасности в образе лейтенанта, который раз от раза становился все менее веселым и смешливым.
-Ладно, к бою готовсь,- командовал он в очередной раз, загородившему дорогу надоедливому как осенняя муха ученику.
Серега становился в раскоряку.
-А теперь закрой глаза, набери полные легкие воздуха и приготовься войти в гармонию с природой.
Серега зажмуривал глаза и надувал щеки в ожидании начала сеанса медитации.
После чего следовал мощный удар в область грудины или же бросок через бедро, от которого Плохой птицей летел в кусты, густо растущие сплошь и рядом. И каждый раз, выбираясь из кустов и выплевывая изо рта листву вперемешку с землей, Серега не заставал на исходной точке своего полета коварного учителя, успевавшего за это время смыться.
- Ну товарищ лейтена-а-а-ант, ну научи-и-и-ите…- ныл Серега в очередной раз выбегая навстречу Соколову.
- Отвянь,- следовал ответ.
- Ну вы же мой земля-а-а-ак…
- Ну и что?
- Значит должны-ы-ы-ы…
- Пошел на х…,- коротко, но убедительно возражал сэнсэй, удивительно быстро ставший черствым и неприветливым.
От общения с Серегой у лейтенанта постепенно начала пропадать гибкость ума, а чувство юмора неумолимо иссякало.
«Ничего,- думал Плохой, - кое - чему я все равно научился и этого может быть вполне достаточно, чтобы добиться Зинкиной любви. Эх, скорей бы дембель»…
***
Так мечтал Серега, лежа в подсобке хоздвора на топчане, покрытом старым рваным тулупом, не подозревая какое испытание ожидает его впереди.
- Серый,- послышался голос Витьки Канискина из-за дверей.
- Чего тебе? Недовольный тем, что его оторвали от любимого занятия, Плохой поморщился.
- Вставай, пошли Арнольда бить,- прогнусавил Канискин, боком входя в подсобку.
Серега икнул от испуга. Впалая от рождения грудь до сих пор ныла после сокрушительного удара, полученного от самолюбивого не в меру барана-драчуна.
- Ты что? Как это бить?
- Ну так. Резать.
- Насмерть что ли?
Плохой побелел от ужаса. Вид Мамеда на расстоянии меньше чем в пятьдесят метров вызывал у него панику, а на Арнольда он смотреть вообще не мог. Ему всегда казалось что кабан, если к нему Серега приблизится, обязательно укусит его.
- А как еще?
Канискин уставился на друга бесцветными глазами.
- А к-к-кто р-р-рез-з-ать б-б-б-будет?
Плохой стучал зубами как танцор-мексиканец кастаньетами.
- Ну ты…
Стук зубами уже напоминал аккомпанемент к «Танцу с саблями» Хачатуряна.
-Или я…
Аккомпанемент прекратился.
- Давай ты а? А то у меня что-то ухо болит.
Не поняв при чем здесь ухо, и каким образом оно может помешать другу резать кабана Канискин согласился.
- Ну давай. А ты подержишь
Приободрившийся Серега спешно собирался, пока Витька не передумал.
«Ничего,- думал он. Там на месте что-нибудь придумаю. На крайний случай в обморок упаду»
То, что к Арнольду он не приблизится, Плохой решил окончательно и бесповоротно.
***
В это время, сердце старшины сидевшего в каптерке разрывалось от мук и страданий. В его уже слегка одурманенном парой стаканов водки сознании одна за другой всплывали ужасные картины гибели парнокопытного друга.
Вид кровавой лужи, разлившейся из под бездыханного поросячьего тела, сменял образ безжалостного Канискина, наносящего Арнольду одно за другим ножевые ранения, на смену которому являлся Плохой, который раз за разом припадал к ранам и захлебываясь от счастья жадно глотал струящуюся из них кровь при этом издевательски подмигивая Буракову.
Решение пришло как всегда спонтанно и неожиданно, а по сему однозначно и неотвратимо.
«Лучше пуля, чем нож,- решил старшина. - Так оно и быстрей и безболезненней».
- Дежурный,- рявкнул Бураков!
На его зов примчался дежурный по роте сержант Эмиров.
- Открывай комнату хранения оружия.
«Вот ведь,- неприязненно гладя вслед ни в чем неповинному сержанту думал старшина. - Мусульманин-то мусульманин, а лопать свинину будет за милую душу, почище любого христианина»!
Пройдя в оружейную комнату, Бураков открыл своим ключом сейф, достал из него пистолет, снарядил магазин восемью патронами и вышел на улицу. Зачем ему полный магазин Бураков не знал. Просто снарядил магазин полностью по привычке.
На плацу возле казармы его уже ожидали меланхоличный спокойный Канискин, держащий в руке нож-тесак с сорокасантиметровым блестящим лезвием и Серега ставший от страха натурально плохим.
-За мной,- коротко скомандовал старшина, и не оглядываясь зашагал в сторону калитки хоздвора.
Двое убийц-спецназовцев семенили вслед за ним, шаркая сапогами по доскам трапа.
Завидев старого друга Арнольд приветливо по обыкновению хрюкнул, и цепляя громадным, волочащимся по земле и мешавшим ходить брюхом за порог сарая кое-как выполз наружу и завалился на бок, ожидая что приятель как всегда подойдет к нему и начнет чесать ему за ухом, разговаривая при этом на темы, известные только им двоим. Присутствие кособоких «спецов» Арнольда не беспокоило.
Друг действительно подошел, и присев рядом молча стал чесать у него за ухом.
-Прости меня Арнольдушка, сказал вдруг старшина.
При этих словах добродушное выражение поросячьего рыла сменилось удивлением. В голосе старшины кабан почувствовал ранее незнакомые ему нотки. Немало удивившись, он даже приподнялся, усевшись на заднюю часть туловища и с недоумением взглянул в глаза единственного друга.
- Не могу позволить чтобы ты мучился перед смертью,- произнес старшина и поднявшись с корточек отошел от Арнольда на несколько шагов.
Кабан настолько удивился, что поднялся на все четыре ноги, что делал в последнее время весьма нечасто. При этом казалось, будто Арнольд стоит на брюхе, а ноги его большей частью свисают по бокам, чем твердо стоят на земле. Впрочем, почти что так оно и было.
Услышав доселе незнакомый щелчок передергиваемого пистолетного затвора, кабан почуял неладное. Забеспокоившись, он решил скрыться в стенах сарая, но двигаться быстро у него уже давно не получалось и он застыл с недоумением и начинающим выползать наружу страхом смотря в глаза друга, прицелившегося в него из пистолета.
«Главное попасть в середину лба и все произойдет без мучений, предсмертных стонов и визгов. Одно движение пальцем и все это закончится,- думал Бураков, сжимая двумя руками пистолет и не решаясь сделать это самое последнее движение».
Двое «друзей спецназовцев» стоя поодаль заворожено смотрели на старшину, не понимая до конца чего это вдруг тот удумал, и на кой в таком случае было брать с собой свинокол?
Пытаясь вразумить обезумевшего друга Арнольд хрюкнув сделал движение ему навстречу, тем самым приводя свой приговор в исполнение.
Вечернюю тишину, повисшую над хоздвором разорвал гулкий пистолетный выстрел…
***
Старшина роты старший прапорщик Юрий Бураков считался неплохим стрелком. Он мог запросто выбить девяносто шесть очков из ста, стреляя из пистолета на спор с любым из офицеров, и при этом непременно выигрывал.
Предметом спора могло быть что угодно. Деньги, часы предметы обмундирования сало, чай, и даже усы.
Спор на усы был коронкой Буракова. По условиям спора проигравший должен был сбрить половину усов и ходить так по военному городку до окончания рабочего дня. Множество офицеров и прапорщиков «пали» жертвами пари с Бураковым. Один только раз старшина попал в расставленные собой же сети, предложив лейтенанту Соколову стрелять на спор из пистолета. При этом безусый Соколов должен был поставить на кон половину месячной зарплаты.
Стрелявший первым выбивший девяносто семь очков и поставивший личный рекорд Бураков посмеиваясь смотрел на молодого лейтенанта, который раз за разом вскидывая руку посылал пули в сторону мишени. Однако подойдя к лейтенантской мишени, Бураков только крякнул. Девять, выпущенные соперником пуль легли точно в центр мишени, и только десятая «ушла» в девятку.
Вечером того же дня дождавшись темноты старшина пробирался домой про себя кляня меткого лейтенанта и прикрывая ладонью лицо, на котором оставался всего дин лихо закрученный кверху как кайзера Вильгельма ус.
После этого памятного спора Бураков сбрил остаток усов и больше их не отращивал.
Но не смотря на эту историю, стрелком он оставался весьма авторитетным и рука держащая пистолет даже после принятия во внутрь организма энного количества огненной воды никогда не дрожала и не подводила его.
***
Впервые рука дрогнула сегодня. Неизвестно что помешало попасть старшине в центр кабаньей головы, но только пуля ударила в верхний край Арнольдова лба и отрикошетив ушла в зенит.
От полученного в "башню" удара Арнольд снова сел на филейную часть, но тут же вскочил на ноги.
Волочащийся по земле живот исчез. Глаза хряка налились кровью, свернутый доселе колечком смешной хвостик вытянулся в струну, из внезапно расширившихся ноздрей начал вырываться пар, пасть раскрылась и из нее на землю брызнула слюна.
В одно мгновение перед троицей злоумышленников вместо добродушного толстого хряка, любившего погреть бока на солнышке, стоял и рыл копытом землю подобравшийся, приготовившийся к смертельной битве озверевший дикий кабан.
В какое-то из мгновений старшине даже будто послышалось, как кабан отчетливо произнес «Ах ты ж, … твою мать»!
В этот миг предатель-старшина ясно понял, что от его действий сейчас зависят здоровье и жизнь не только его самого но и обоих незадачливых «спецов».
-За мной,- в очередной раз за сутки громогласно скомандовал он, и отважно бросился наутек.
Двое бравых воинов, Канискин и Плохой, не нуждались в дополнительной команде.
Старшина еще двигался по направлению к калитке а они, обогнав его одновременно пролетели сквозь нее, не останавливаясь. Это при том, что раньше в одиночку пройти через узкий проем калитки, не зацепив его какой-нибудь частью тела, для них было делом весьма проблематичным.
***
Группа любителей сала позорно отступала с поля боя.
Во главе ретирующейся кавалькады летел Витька Канискин.
Именно летел, а не бежал. Едва касаясь вытянутыми носками сапог досок деревянного трапа, высоко поднимая, колени Витька парил над землей классическим легкоатлетическим бегом. Гордо расправленные плечи и высоко поднятая голова подчеркивали в этот момент в нем профессионального спортсмена - спринтера, а широко развевающиеся позади полы старенькой шинели делали его похожим на озаренного бликами солнца мифического кентавра Ментора, спешащего на битву с врагами.
Блики солнца бросал тесак-свинокол который Ментор-Витька до сих пор мужественно сжимал в руке.
Вслед за коллегой-кентавром прыжками несся Плохой.
Лицо Сереги и до этого не особо симметричное перекосила гримаса ужаса, да так, что со стороны он походил на слегка пришибленного ученого-академика, который только что совершил важнейшее научное открытие и спешил донести его до народа. Вот только само открытие почему-то напугало академика до невозможности.
Замыкал отступление старшина.
Фуражку он потерял еще при выходе с «вражеской территории» и широкая прядь его седых волос, которой он заботливо прикрывал обширную лысину, встав дыбом от ужаса держалась на голове под небольшим углом, подобно приоткрытой крышке сувенирной шкатулки.
То и дело оглядываясь старшина отбрасывал назад руку с пистолетом, отстреливаясь от преследовавшего его жаждущего мести за порушенную дружбу Арнольда.
Бах! Ба-бах!! Ба-ба-бах!!! Звучали в густом осеннем воздухе выстрелы. Пули чавкая впивались в доски и землю перед несущимся на всех парах озверевшим кабаном, но тот не обращая на них внимания, продолжал преследовать недругов.
Канискин тем временем добежав до забора военного городка оттолкнувшись от земли, взмыл над двухметровым ограждением, преодолев его не коснувшись классическим перекатом и шваркнувшись в кусты затих, дав себе слово никогда больше не прикасаться к свинине.
Из последних сил семеня подкашивающимися и заплетающимися ногами, Плохой бежал и видел перед собой только недосягаемую до сих пор ветку сосны, на которой в последний месяц «совершенствовал» свою физическую выучку под руководством черствого сэнсэя.
«Только бы допрыгнуть,- думал Серега, теряя последние силы»
Каким образом Плохому удалось допрыгнуть до ветки с первого раза он и сам не понял. Но удивительным было другое. Ухватившись за ветку обезьяньим хватом, Серега подтянул прямые ноги к груди, затем прогнувшись назад, сделал идеальный мах дугой, после чего вылетел вверх, ударил животом по ветке, и выполнив оборот назад вокруг неё и вышел в упор на две руки. Это было то самое гимнастическое упражнение, которое он видел в школе в исполнении учителя физкультуры, неизменно повергавшее его в уныние своей непостижимой сложностью.
Перебросив ноги через ветку, Серега сел на неё и затих, обняв вековой ствол сосны крепче и нежнее, чем обнимал бы заветный стан обожаемой Зинки Матвеевой.
Старшина оставшись в одиночестве выбивался из сил.
«Все больше не могу,- думал он, но кровожадное рычание за спиной бывшего друга, в одночасье ставшего смертельным врагом подхлестывало его, а желание жить толкало вперед».
Споткнувшись о корень дерева, старшина перекувыркнувшись через голову растянулся лежа на спине, при этом рука с пистолетом оставалась прижатой телом к земле.
«Последний патрон,- судорожно думал Бураков, глядя на приближающегося осатаневшего Арнольда и пытаясь высвободить руку. -Только бы не промахнуться».
И он не промахнулся. Раздался выстрел и вслед за ним дикий звериный вой старшины.
Бураков, неловко дернувшись, выстрелил так и не сумев вытащить руку из-под спины, при этом пуля попала как раз в то самое место, на котором старшина сидел все последние сорок лет своей жизни.
Услышав звук напоминавший брачное завывание волчьей стаи Арнольд окончательно ошалел, и набрав скорость литерного поезда со всей дури врезался в доски забора военного городка, которые разлетелись под ударом его туши, словно кусочки галетного печенья.
Пробежав сквозь забор, Арнольд скрылся в лесу. Больше его никто и никогда не видел…
***
Вечер заканчивался, на подходе была ночь, но в военном городке все еще было неспокойно.
В каптерке слышались маты и стоны. Это санинструктор с отнюдь не медицинской фамилией- Смертин, пытался перебинтовать многострадальную старшинскую задницу. Пуля прошла навылет, не повредив жизненно важные органы, и оставалось только залепить дырки, после чего ждать пока они затянутся и заживут.
Старшина обзывал санинструктора гестаповцем, фашистом и недоделанным Айболитом.
Доктор Смертин храня злорадное молчание соглашался, кивая головой и при этом обильно поливал йодом боевые раны бывшего друга животных, беря реванш за все венеочередные наряды полученные от старшины в самом начале своей службы.
Возле забора царила возня. Это одна группа солдат из Соколовского взвода старалась протащить в амбразуру, протараненную Арнольдом тело Канискина, который до сих пор на всякий случай прикидывался находящимся без сознания.
Стоял треск и шум возле вековой сосны. Это другая группа солдат из того же Соколовского взвода безуспешно пыталась стащить с ветки Плохого. На все доводы и уговоры слезть, Серега в ответ только мычал и мотал головой, еще теснее прижимаясь щекой к ставшему родным спасительному дереву.
Не помогало ничего. Ни веревка с огромным трудом переброшенная через верхнюю ветку, ни лестница, прислоненная к стволу, для того чтобы по ней можно было без особого труда спуститься, ни плащ-палатка растянутая в качестве батута под веткой на которой сидел незадачливый герой-любовник.
Наконец потерявший терпение, замкомвзвода Петранюк запустил в Серегу огромным куском каменного угля, лежавшего в куче перед котельной. Угольный снаряд попал точно в цель и Серега с глухим стоном повалился на руки стоявших под деревом товарищей.
В канцелярии роты слышались всхлипывания. Это лейтенант Соколов без малого час рыдал от смеха, будучи не в силах совладать с собой и успокоиться. Начинающую было устанавливаться тишину периодически прерывали очередные взрывы здорового лейтенантского ржания.
Близилась полночь. День, начавшийся весьма обыденно, в последствии богато насыщенный событиями, неуклонно подступал к рубежу, разделяющему настоящее и прошлое, готовясь уже навсегда стать историей…
Л. Ванаг 2013 г.