Расскажу вам короткую историю из жизни моего дорогого родственника, дядюшки Федора, брата моего отца, Григория Семеновича Зубова, произведшую на меня в свое время огромное впечатление и открывшую мне, мальцу того времени, один из великих секретов жизни – наличие красоты, глубины и величия человеческой души, беспредельную и беззаветную любовь ее.
Был я еще мал тогда и никак не мог вразуметь своим детским умом, почему мой любимый дядюшка Федя, слывший первым красавцем на селе, будучи рослым, статным, до любых работ годным, очень веселым и ласковым, всем деревенским девицам любый, вдруг женился на самой страшной, даже уродливой, уверял бы я тогда, старой деве Прасковье Никифоровой. Всего восьми годами старше Федора, была она подобна какой-то сухой сгорбленной полустарухе с проседью в редких, собранных в малый пучок на затылке неопределенного цвета волосах, с горбатым носом Бабы Яги, нависшим над потрескавшимися тонкими губами и маленьким острым подбородком; с белесыми бровями и узкими бесцветными глазками, с постоянно опущенной, словно под тяжестью осознания своей уродливости головою. Даже прозвище ей дали – Пестрая Ворона.
Была она, надо признать, очень работящею: за что бы ни бралась –все у нее спорилось в руках. Дочь одного из хозяев, точнее, одного из самых богатых мужиков села, не была она ни лежебокой, ни неженкой- поднималась всегда засветло и шла, подвязавшись косынкою, с деревянной бадьей-доенкою, вместе с Аксиньей и Меланьей доить коров; в горячую же страду отправлялась вместе с другими жницами на десятину жать серпами рожь да вязать снопы, лишь изредка останавливаясь и разгибая спину, чтоб смахнуть со лба, оспинками обезображенного, крупные капли пота.
Наслышанный о пошатнувшихся делах моего деда, Семена Игнатьевича, преждевременно состарившегося под тяжестью грубого крестьянского труда и несшего какую-то ответственность пред многочисленною семьею, состоявшей теперь из моей бабушки, Софьи Васильевны, дяди Феди и пяти незамужних моих тетушек, младшая из которых, Дашутка, была лишь четырьмя годками старше меня, вопреки чистоте моей детской души, неспособной примириться с такой несправедливой долей, выпавшей младшему брату отца моего, решил я, наконец-то, примириться с мыслью о его женитьбе, надеясь, что таким образом Федор Семенович сможет поправить дело – спасти семейство Зубовых от неминуемого разорения.
После свадьбы отделили молодую чету, и стал мой дядюшка Федя проживать с законною женою своей на большом дворе усадьбы Матвея Никифорова в просторной избе, им отведенной, которая была пристроена к главной, и соединялась с ней узкими сенями. И работал он в конюшнях у хозяина, в конце господского двора расположенных, где вместе с конюхом Михайлычем, пожилым, широкоплечим мужчиной, глядели они за раскормленными, холеными лошадьми, застоявшимися в чисто вычищенных стойлах.
Долго потом не доводилось мне в то село наведаться, потерял я из виду моего родственника.
Из писем, редко оттуда приходивших, знали мы, что родились у него две дочери: старшую – Софией, младшую Аннушкой нарекли. Иногда из разговоров моих отца с матерью слыхал я, что боготворила моя тихая и смиренная тетушка Прасковья мужа своего, безропотно исполняла любую волю его; целыми днями в хозяйстве крутилася, дом свой очень исправно держала: ткала и пряла, хлеб пекла да за скотиной ходила – от зари до глубокой полуночи трудилася и лишь позднехонько, когда весь дом засыпал, при свете тусклой лампады горячо молилась, иногда со слезами читая молитвенник, и лишь за него с умиленьем просила Господа- за мужа свово Феденьку, да за дочек своих малых.
Время шло, рос и я; и вот по настоянию родителей моих оказался, наконец, в числе казенных воспитанников гимназии, где предстояло мне вдали от родимых батюшки и матушки учиться чистописанию, рисованию, математике, истории и географии, а также другим наукам.
Был я совершенно счастлив.
Учился прилежно, иногда развлекался с товарищами, посещая приличные дома, где под аханье и восхитительные восклицания присутствующих молодых барышень читали стихи наизусть, пили чай – словом, проводили весело воскресенье и праздничные дни.
Таким образом, я вообще не имел времени думать ни о дядюшке Федоре, ни об уродливой смиренной тетушке Прасковье, ни о моих младших двоюродных сестрицах.
После гимназии поступил я в университет , и только закончив его и получив аттестат, уже в марте 17-ого незабываемого года вернулся домой, чтобы посетить моих родителей перед отъездом на работу, доктором, в далекий уездный город, к великой радости застал гостившего там моего любимого дядю Федю.
Рассказывал Федор Семенович, как воевал он на германском фронте, куда заслали его, забрав на службу солдатскую; как шли они под пулями неприятельскими; как многие из его товарищей погибли там преждевременной смертию, как лечили его раненого, в военном госпитале, и ухаживали за ним милые и прелестные сестрички…
- Чего ж ты там не остался с одной из них?- шуткой перебил его рассказ сосед наш, Петрович, знавший Федора сызмальства.
Замолчал мой дядюшка, задумался, словно споткнувшись обо что-то неувиденное; словно не понимая вопроса заданного, и вдруг отозвался серьезно так, глядя в озорные глаза Петровича:
- Как же так? Не положено…. Куда ж я свою Ворону Пеструю-то?...