Кто ты…?
Кровью разливается рождающийся утренний свет. Мягким прикосновением отнимает у ночи каждую дорогу, ведущую к горизонту, там, где кончается земля и начинается утреннее небо, в потеках красного откровения, но все еще незримо шепчущего о беззвездной ночи.
- Чей-то голос ходит рядом, катится со всех сторон, спотыкаясь каждый раз о мой неразборчивый слух. Кто ты? Я могу тебя слышать, чувствовать, но не могу создать для тебя форму.
- Тебе не обязательно знать кто я.
- Тогда зачем ты здесь?
- …
- Ты молчишь.
- Я и не должен отвечать.
День.
Обволакивающий сумрак дня, как предсмертная песня висельника, обреченного погибнуть в стенающей по его душу черноте.
- Тело бездушно двигалось в сторону открытой двери, оно научилось моргать, дабы развеять черными пятнами скуку однотонной картины своего вечного завтрашнего дня. Тело научилось одевать не только себя, но и свои воспитанные мысли, обнажаясь только в случае крайней нужды: смыть с себя невольно образовавшуюся ссадиной шалость. Тело бережно отсчитывало на ладонь свои бесценные дни, дни без цены, которой и быть не могло, как и всего того, что не желало иметь дело с безразличием.
- Может стоило подумать об этих днях, о цепи жизни, в которую они скреплялись, так ли они реальны?
- Порой за зыбкой гладью сна, по ту сторону своей ищущей души, я вижу явления другого мира, в неясном очертании видений предо мной садиться ворон с глазами в океане, желающий сказать мне что-то, но я не слышу, как не слышу и проплывающего сквозь меня напева, сотканного из шелковых звуков. Когда я просыпаюсь, то некоторое время ощущаю прикосновение воспоминаний, которым не могу найти причину. Та ли это земля, куда стремится моя вечность?
- Ты заглянула в глаза неузнанного, но кто сказал, что наша жизнь реальней, чем эти глаза?
- А твои глаза реальны?
- Если ты их не видишь, как не видишь и своих глаз, это еще не значит, что их нет.
- Может ты мое отражение в зеркале дневного света?
- Может все мы – отражение… Отражение друг друга и самих себя, отражение вечности, которая дана нам в награду или наказание?
- Я не могу понять одного, мы то ли кричим оставить нас в покое, то ли шепчем о помощи.
- Только тишина сможет тебе ответить.
Вечер.
Подлунный мир оделся в траурное платье, и небо, по вечернему одинокое, приглашало отшельников отведать забвение нови небесной. И слабый привкус жег отстроенные формы, отнимал покой, загорался и меркнул.
- Мы тяжелы, как и голос внутри нас, что тянет нас к холодной земле, не оставляя возможности подняться припавшему к подножью, захлебывающемуся взору. Мутная вода заполняет собой, она травит то, что еще чувствует что-то настоящее в себе. Когда нет даже слова, не наполненного этим серым бессилием, не затасканное и не выцветшее, есть только одиночество этого вечернего неба.
- Разве ты не чувствуешь мелодию, танцующую внутри тебя, разве ты не знаешь, что огню нужна помощь? Разве тебе мало воздуха, которым полон день, которым ночь полна?
- Там нет ничего, кроме того, что зовется ничем.
- Но кто назвал вещи своими именами? Откуда у них имена? Лишь образы, в которых мы невольно дышим, картины не нашей кисти, в которых мы живем. Но рухнет все, если не станет крепче.
- Молился человек колоколам, прекрасный звон будил в нем надежды, что примет просящего в чертог свой, откроет закрытые двери и станет человек совершенным звуком, единым со своей поющей душой. Вереницей красивых клятв обложил он свою дорогу к колокольному звону, подпевая ставшей уже отражением его чувств мелодии, он учился ее языку. Но молитва его оказалась такой долгой, что к просящему слишком близко подошла земля, настолько, что сначала трудно было дышать, а потом стало слишком темно и холодно, для того, чтобы продолжать молиться.
- В ропоте твоем есть слова, но нет красок.
- Как нет их в твоем образе. Зачем скрываешься ты среди вечернего моего голоса? Может ты мое мятежное эхо?
- Может все мы – эхо… Эхо дождя, тоскующего по океану, ветра дыхания томного эхо?
- В ответ на просьбу дать ответ, быть может, кто-то скажет что-то.
- Лжец.
Ночь.
За широкой ладонью спрятался день, окрасились седые головы в цвета юности, оставшись все теми же обманутыми временем странниками.
- Мы бросаем продрогшие кончики пальцев в ночное небо, в бесстрастной глубине своих остывших глаз надеясь прикоснуться к пламени, ухватить хоть осколок манящего зова. Но на ладони остаются все те же осиротелые крошки света, застывшие и испуганные, оторванные от дома, они уже никогда не вернут себе небесных красок, шепот их раненных голосов дрожью отзывается в каменном небосводе. И черные звезды поют тихую песню о том, чем были полны их светлые сердца, а похоронный воз неспешно катится по скорбящей печали.
- Но помнишь ли ты, чем раньше было полно небо? Чьи глаза, вплетенные в пятна созвездий, ответом неизреченным мерцали?
- Его имя никто не знал, он был светом, воспитанным в темноте, обученный тишиной, ставшей его голосом, его дом не был его пристанищем, лишь долиной, на которую он смотрел по привычке, оттого что ничего не видел, когда мир стирал с себя краски, и даже то, что называло себя бесцветным, превратилось для него в воспоминание, уединенное в глубине его наполненного красками океана. Ты спрашиваешь, помню ли я?
Он стал частью того, кем был воспитан, но воспитатель не стал его содержанием. Океан волнует землю, даже если она не чувствует этого, даже если от океана осталась одна капля, капля эта бездонна.
- Твои глаза наполнились каплями океана.
- Да, но твоих глаз я до сих пор не вижу.
- Ты слышишь мой голос, он скажет тебе все, что нужно знать.
- Может ты моя тень?
- Может все мы – тени… Тени деревьев, мимо которых проходим каждый день, тени обожженной бесчисленными шагами земли, изношенного стылого воздуха тени?
- Нельзя дать название тому, чего нет, но что слишком рядом, чтобы не понимать того, что оно существует.
- Твой голос дрожит, что его волнует?
- Океан.
Утро.
И снова пятна красные. И снова я слышу твой голос.
Кто ты, мое одиночество…