Я не боюсь темноты, не страшусь выключать свет перед сном, меня не настораживают шорохи и скрипы в пустых комнатах. Мой страх куда искуснее, лживее, он заключен в тенях и полутонах, в фигурах, танцующих на периферии зрения, в шепоте и перезвоне, перебивающих мысли. Тонкая нить связывает вечер и душевное спокойствие, и каждую ночь ее натяжение достигает предела, заставляя задерживать дыхание и укрываться одеялом с головой, словно нечто незваное вползает на закате дня в мой дом. Я не вижу и не слышу его, но странное ощущение не отпускает меня, словно легчайшая пушинка, приставшая к свитеру. Нет дрожи или испуга – есть лишь неуверенная скованность, основанная на нелогичном предчувствии, без повода и предпосылок. Я считаю мгновения, спустя которые самообладание возвращается ко мне, и мое природное любопытство оживает.
Есть противоестественное очарование в перешагивании через собственную настороженность, оно наделяет небывалой силой душу. У моей тьмы есть облик, нематериальный конечно, ведь я не могу его потрогать, зато в его реальности не приходится сомневаться. Я вижу тени, длинные и гибкие, они извиваются и подрагивают, такие же настороженные, как и я, поначалу. Только смелость к ним возвращается гораздо быстрее, чем мужество ко мне. Но меня можно простить, при всей странности я все еще остаюсь человеком. У теней нет голоса, как нет лица, зато есть музыка в движениях, в которой они открывают мне свои тайны. О том, как страшно им встречать рассвет, корчась от боли с каждым новым солнечным лучом, и о том, с каким предвкушением они ожидают ночи, потому что ночью тени танцуют, а они любят танцевать. Ох, как они любят танцевать! Взлетая над полом, они касаются длинными пальцами потолка, опадая вниз, растекаются легчайшей материей. Прекрасные и неугомонные.
Я наблюдаю за их играми до рассвета, испуганная и завороженная, а движения все шепчут и шепчут. К исходу ночи я уже боюсь рассвета также сильно, как эти полуночные нимфы. В их движениях, плавных и тягучих, мне видится что-то смутно знакомое, в колебании воздуха мне слышится что-то схожее, а в их историях – что-то близкое. В самые тяжелые дни, когда их танцы становятся еще ярче, еще упоительнее, мне приходится бороться с желанием присоединиться к ним, стать частью чего-то более совершенного. В такие моменты шепотки обычно смолкают, а тени замирают, и не ясно мне, что это – приглашение или предостережение.