С правдой надо жить, как при огне: ни сильно приближаться, чтоб не ожег, ни далеко уходить, чтобы холодно не было. ДИОГЕН
Искренность в небольших дозах опасна; в больших - смертоносна. ОСКАР УАЙЛЬД
Все мои усилия сводились к тому, чтобы убавить у людей глупости и прибавить им честности. ВОЛЬТЕР
1
Угораздило же меня родиться в 1980-м году!
После того, как стихли спортивные баталии, улетел олимпийский Мишка, гости разъехались и Москва устало вздохнула, в середине сентября на свет появилась я.
Мои достаточно экзальтированные родители (царствие им небесное!) не могли не назвать меня Олимпиадой.
Олимпиада! Хорошо, что никто и никогда не стремился запихать в меня как можно больше еды, а то выросла бы квадратно-гнездовая девочка с псевдоспортивным именем.
Отец периодически успокаивал:
- Каждого представителя рода Липачевых, независимо от пола, с детства Липой дразнили. Это же прекрасно, когда имя совпадает с прозвищем!
Не знаю, лично мне быть Липой, а тем более - Олимпиадой Васильевной Липачевой, совсем не улыбалось и я стала всем представляться Олей. Только один человек, ввиду моей большой любви к нему, имел высокую привилегию называть меня Липочкой.
Бабушку свою я не помнила, она рано покинула этот мир. А дедушка взял меня к себе после гибели родителей в автокатастрофе в 1994-м. Я до сих пор плохо представляю, как в том году смогла закончить седьмой класс. У меня была жуткая депрессия и если бы не дедушка, неизвестно, чем бы все это закончилось.
Дети достаточно эгоистичны и я, постоянно думая про папу и маму, совершенно забывала о том, что деда Гена потерял сына и невестку. К чести его, свои переживания он держал в себе и уверенно выдержал мой переходный возраст. Впоследствии, осознав, что других родственников у нас не осталось, мы стали еще ближе друг другу.
В свое время дедушка поведал мне о гороскопе друидов. Я совершенно не удивилась, когда узнала, что мое дерево – липа, но заставить себя полюбить собственное имя так и не смогла.
Деда Гена мне много чего рассказывал. Он вообще очень умный и эрудированный человек. Ученый-биохимик с мировым именем. Заведующий кафедрой, профессор, доктор наук и т.д. и т.п. Все его звания и регалии на визитках никогда не умещались.
Когда его старый друг – Сан Саныч Ивин – сообщил по телефону:
- С твоим дедушкой случилось несчастье, - у меня сердце упало.
Я взяла билеты на ближайший поезд Смоленск-Москва и помчалась домой.
Домой…
Три года жизни в Смоленске заставили меня основательно задуматься, где он, мой дом.
Неудачное замужество и переезд из столицы (декабристка, блин!) помогли мне понять, что я не отношу смену статуса к жизненно важным ценностям, что я совершенно не готова к семейной жизни с военным, что простой смоленский мужик может оказаться далеко не прост, и что удержали меня в этом древнем городе только тайны остатков его крепости.
И еще я узнала кое-что о любви.
Она проходит.
Ее одинаково губят голая ложь и наглая правда.
После развода я не стала поднимать руку и с глупой улыбкой орать: «Свободная касса!», памятуя, что фаст-фуд не очень полезен для здоровья. Произведя обратную смену платьев и юбок на брючные костюмы и джинсы, я ушла с головой в работу.
По итогу я добилась результатов, которыми в другое время могла бы гордиться. Я консультировала как искусствовед сотрудников местной полиции и даже поучаствовала в нескольких операциях. Романтика, блин!
Артефакты, обнаруженные в одной из уцелевших башен смоленской крепости с потрясающим названием Веселуха, в настоящий момент направлены на экспертизу. Зло, хотелось верить, все-таки наказано. Добро, хотелось думать, восторжествовало. Вот только радость куда-то запропастилась.
Так часто бывает, когда добиваешься определенной цели. Думаешь, что сердце наполнится ликованием, но в сухом остатке – пустота.
Сначала ищешь правду, а потом думаешь, кому нужны были эти поиски.
Звонок Сан Саныча – дяди Саши, как я называла его с глазу на глаз – безжалостно развеял остатки какой бы то ни было радости.
Всю дорогу в поезде я тихо плакала, корила себя за то, что навещать дедушку надо было чаще и не переставала думать об услышанном по телефону:
- Геннадий выпал из окна вашей квартиры. Повезло, что упал на дерево. Ветви удар смягчили. Сейчас он в коме, в Склифе. Состояние критическое.
Выпал из окна…
Седьмой этаж, блин горелый!
Сам?
Быть этого не может! Второго такого жизнелюба на свете не найти.
Помогли?
Все может быть. Но за что старика-то?
Состояние критическое...
Когда тебе семьдесят пять лет, страшно просто поскользнуться, а уж из окна выпасть…
Деда Гена, деда Гена… после родителей потерять еще и тебя означало потерять все!
Что же с тобой произошло?
Весенняя Москва, встретившая меня неискренними объятиями Белорусского вокзала, должна была ответить на мои вопросы.
2
Расплатившись с таксистом, я постояла около подъезда, глядя на фасад нашей двенадцатиэтажки.
В подъезд входить я не торопилась. Внутренний голос заставил меня завернуть за угол.
По обломанным ветвям старой березы и полностью смятому кусту черемухи я безошибочно определила место происшествия. На эту сторону дома выходило только одно окно нашей квартиры - окно дедушкиного кабинета.
Я достала смартфон и сфотографировала уничтоженный куст и сломаные ветки. Единственному достижению прогресса - фотокамере, встроенной в мобильник - я поклонялась безусловно. Личный фотоархив не раз помогал мне в работе и привычка фотографировать почти все стала моей второй натурой. А наличие фотокамеры в смартфоне избавляло от лишнего предмета – фотоаппарата.
Вернувшись к подъезду я увидела, как из минивэна бордового цвета, припаркованного неподалеку, вышел мужчина в кожаном пиджаке с безобразным шрамом через левую щеку. Увидев меня, он еле слышно выругался и залез обратно в машину.
Я не придала его поведению никакого значения. Может, забыл чего...
Поздоровавшись с консьержкой и выслушав от нее слова сочувствия, я поднялась на седьмой этаж.
Жилище наше выглядело неприветливо.
Было совершенно очевидно, что здесь прошел Мамай, возглавлявший бодрую группу полицейских, не считавших нужным убрать за собой. Хорошо хоть входную дверь опечатали.
В моей комнате беспорядка было меньше, что меня несказанно обрадовало. Я запихала привезенные вещи в шкаф и принялась за уборку.
Через какое-то время я поняла, что магнитный порошок – адская вещь, но сумела одолеть врага и устало рухнула в кресло.
Проснувшись, я поняла, что отключилась совсем ненадолго.
Вот и хорошо - пора было к дедушке.
Я прошла в ванную, умылась и показала язык тридцатидвухлетней зеленоглазой женщине с каштановыми волосами, смотрящей на меня из зазеркалья каким-то потухшим взглядом.
Предварительно я созвонилась с дядей Сашей и он встретил меня у входа в больницу. Только его безусловный авторитет позволил нам проникнуть в палату реанимации.
Увидев дедушку, я разревелась. Таким слабым и беззащитным он никогда не выглядел. Опутанный какими-то трубками и проводами, он лежал, совершенно не реагируя на окружающее.
- Дядя Саша, вы говорили с врачами? - тихо спросила я.
- Разумеется. Не волнуйся, Геннадия обслуживают одни из лучших.
- Какие у них прогнозы? – я приготовилась услышать самое худшее.
- По всем пунктам – пятьдесят на пятьдесят. Уповают на его относительно крепкий организм.
Крепкий... В таком-то возрасте! Слезы снова полились из моих глаз. Я наклонилась и поцеловала деда.
- Поправляйся, пожалуйста, - прошептала я солеными губами, осторожно погладив его по щеке, - не знаю, слышишь ты меня или нет, но я здесь, я рядом, все будет хорошо.
Сан Саныч приобнял меня и вывел из палаты.
Когда мы вышли на улицу, дядя Саша сказал:
- Оля, с тобой кое-кто хочет встретиться.
- Кто именно? – уточнила я.
- Сейчас узнаешь.
Выйдя на Грохольский переулок, мы увидели черный «Мерседес», на капот которого опирался мужчина лет пятидесяти, в сером костюме, голубой рубашке и синем галстуке. Выделяла его густая копна абсолютно седых волос, зачесанных на пробор и массивные роговые очки.
Увидев нас, он отделился от капота и произнес:
- Добрый день, Сан Саныч!
- Здравствуйте!
- Олимпиада Васильевна, если не ошибаюсь? – очки повернулись ко мне.
- Зовите меня Олей. С кем имею честь? – нырнула я в пучину официоза.
- Полковник Стражко. ФСБ России, - ответил за него дядя Саша.
- Зовите меня Сергеем Михайловичем, - улыбнулся чекист.
Не скажу, что его улыбка была приятной. Змеиная какая-то.
- А это мой помощник, майор Гридин, - указал Стражко на мужчину за рулем «Мерседеса».
Тот молча кивнул.
Я мельком взглянула на майора, отметив, что его внешность относилась к разряду «ни о чем». Такого через день на улице встретишь и не узнаешь.
- Оля, вам удобней побеседовать в машине или на воздухе?
- Давайте на воздухе. А о чем будем говорить?
Интересно, чем я заинтересовала госбезопасность? Дядя Саша знает этого полковника, совершенно очевидно, но меня он никак не подготовил к встрече, значит, не считал нужным или соблюдал конспирацию. Ладно, будем работать на экспромте.
- Оля, - продолжил Стражко, - у нас есть все основания подозревать, что падение из окна профессора Липачева не было случайностью. Дело о попытке его убийства находится под нашим контролем. Поверьте, дедушка ваш хорошо охраняется и пока он здесь, ему ничего не угрожает. Достаточное количество людей в белых халатах – наши переодетые сотрудники.
Вот тебе и раз! На деду Гену покушались!
- Вам известно, кто это сделал? – спросила я.
- Пока нет, но мы работаем над этим.
Я посмотрела на Сан Саныча. Он сосредоточено молчал.
- Последние годы профессор Липачев посвятил проекту «Целевенода», - сказал полковник, - именно об этом изобретении он говорил на многочисленных симпозиумах и конференциях, неоднократно выступал в средствах массовой информации. Вам известно об этом?
- Да, я кое-что слышала, но в подробности не вдавалась.
- Синтезированное профессором вещество, которое он назвал «Целевенода», - Стражко выпрямился, как будто рапортовал кому-то, - обладало уникальными свойствами омоложения организма и готовилось произвести фурор не только в мире науки, но и в нашей жизни вообще. Геннадий Иванович неоднократно заявлял, что готов перейти от опытов с животными к экспериментам с человеческим материалом. Но именно на этой стадии работы случилось то, что случилось. В его квартире нами обнаружены неопровержимые улики, свидетельствующие о том, что его падение не было несчастным случаем, а тем более – попыткой самоубийства. Вот только никаких документов, записей, опытных образцов не было обнаружено ни дома, ни в его лаборатории.
- Как такое может быть?
- Мы сами удивлены. Одно из двух: или бесценный научный материал похищен теми, кто напал на Геннадия Ивановича, либо он был надежно спрятан профессором.
- А что говорят его коллеги?
- Оля, вы наверняка знаете, что профессор из породы ученых-одиночек. Временами это оправдано, поскольку промышленный, как и научный шпионаж никто не отменял. Но в данном случае получилось так, что его коллеги не знают тонкостей получения «Целевеноды» и не могут повторить синтез. По крайней мере, сейчас.
Я мысленно согласилась с полковником. Секретничать – это стиль деды Гены. Он все объяснял вынужденной необходимостью, я же просто считала это давней привычкой и никогда не лезла с расспросами. Заставить его откровенничать было не в моих силах.
- Кстати, Оля, дедушка вам не сообщал случайно, где он хранит материалы по «Целевеноде»?
- Нет. Никогда.
- А в чем смысл такого странного названия препарата? Откуда оно взялось?
- Не знаю.
Стражко выдержал паузу, пристально глядя на меня сквозь линзы старомодных очков.
- Ну, ладно, об этом мы еще поговорим, - произнес он через некоторое время, - сверхзадача на сегодняшний день - выяснить, кто совершил нападение на профессора и чей это заказ. Не исключено, что следы поведут за границу.
Стражко достал из нагрудного кармана пиджака визитку:
- Вот мой телефон. Ваш домашний и мобильный мне известны.
Я даже не сомневалась!
- У меня к вам большая просьба, Оля. Осмотрите, пожалуйста, вашу квартиру. Может быть вы обнаружите какие-то подсказки, которые не нашли мы. И если обнаружите, не сочтите за труд – позвоните. «Целевенода» - дело государственной важности!
- Если вы ничего не нашли, то как же у меня получится?
- Может быть, профессор Липачев оставил что-то, понятное только вам.
- Может быть, - произнесла я в замешательстве.
- Я обязательно вам еще позвоню. У нас родилась одна идея, но в данный момент не стоит забивать вам голову. Все расскажу позднее. А сейчас, извините, мне пора.
Он наскоро попрощался и черный «Мерседес» направился в сторону Каланчевки.
Я обернулась к дяде Саше с желанием высказаться по полной программе, но он меня опередил:
- Оленька, я знаю не больше тебя. Подозреваю, что ФСБэшники что-то задумали, но что конкретно, не ведаю. Я же на пенсии, меня не обязаны во все посвящать. Полковник Стражко с подозрительным нетерпением ждал твоего приезда и умолял ничего тебе не рассказывать до личной встречи с ним. Нам остается только набраться терпения и надеяться на лучшее. Посмотрим, что дальше будет, - сказал он и стал торопливо прощаться.
3
Я вернулась домой с кашей из собственных мыслей.
У меня не вызывало сомнений, что дедушка изобрел что-то значительное. Я допускала, что этим могли заинтересоваться «темные силы». Но выбрасывать старика из окна… Зверьё какое-то!
Я закрыла за собой входную дверь и, стоя в прихожей, внимательно осмотрела нашу квартиру. После разговора с полковником Стражко взгляд мой на жилище стал другим. Мелькнула мысль, что я зря так быстро все вымыла. Но кто же знал, что мне следует обращать внимание на все необычное.
Хотя, если честно, ничего необычного во время уборки я не заметила.
Скинув кроссовки, я начала обход.
Следуя привычке, я собиралась сфотографировать обстановку всех трех комнат и кухни.
Зачем?
Понятия не имею.
Конечно, производя обыск у самой себя, хотелось бы иметь представление о том, что необходимо найти.
Оставив кабинет дедушки на десерт, я начала с кухни.
Ничего нового и необычного. Мебель и обстановка все те же. Если за время моего отсутствия деда Гена где-то устроил тайник, вряд ли я его найду. С его-то фантазией...
В результате я принялась неспешно рассматривать коллекцию дедушкиных гравюр, которые висели у нас повсюду.
Во время уборки у меня не было времени с ними поздороваться и сейчас я с удовольствием выполняла своеобразный ритуал.
В большой комнате, громко именуемой нами гостинной, вошедшего встречала цветная гравюра Давида Тенирса "Алхимик".
Дедушка любил показывать ее гостям и говорить:
- Это я, только постарше, - и всегда улыбался так, как умел только он.
Умел?
Почему умел?
Дура ты, Олимпиада Васильевна! Какая же ты дура!
Умеет. У-м-е-е-т!
И обязательно будет еще улыбаться. Много-много лет... Он выкарабкается. Он сильный.
Я налила стакан воды и заставила себя успокоиться.
Коллекция дедушки была не очень большой, но значимой. Основную ее часть составляли изображения, так или иначе связанные с алхимией и алхимиками. Мне всегда казалось, что дедушка таким образом иронизирует над собой.
Гравюры бандиты не взяли. Ни одной. А ведь это единственные ценности в нашем доме, не считая, конечно, дедушкиных записей. Если вообще он хранил свои наработки именно здесь.
Я еще некоторое время здоровалась с гравюрами, но настала пора переходить к кабинету.
Лет с пятнадцати-шестнадцати я обожала в свободное от занятий в художественной школе и секции каратэ время сидеть в этой комнате на кожаном диване с высокой спинкой и любоваться гравюрой с картины Томаса Лоуренса. На ней был изображен отнюдь не алхимик, а, если хотите, предмет моих девичьих грез - английский химик и физик Гемфри Деви.
Я считала это изображение лучшим из всех, виденных мною. Даже на самой картине Лоуренса он был не таким, как на гравюре. Здесь он просто очаровашка!
Все-таки я росла немного странной. Раньше девчонки видели в подростковых снах популярных артистов и певцов, на худой конец - поэтов, я же видела ученого, умершего задолго до моего рождения.
К слову сказать, мой бывший был на него совершенно не похож. И где были мои глаза, блин горелый?
- Здравствуйте, сэр, - кивнула я Деви и сделала игривый книксен.
Мне показалось, что великий химик слегка улыбнулся. Не забыл, стало быть...
Я поймала себя на мысли, что так ничего и никогда не найду и повернулась к святая святых - дедушкину письменному столу.
Я тянула время, потому что стол стоял боком к т о м у с а м о м у о к н у.
Отогнав от себя попытки представить, как все присходило в тот злосчастный день и сев за стол, я принялась осматривать ящики.
Не найдя ничего, заслуживающего внимания, я подняла глаза и заметила новинку.
Оказывается, гравюр прибавилось.
Над столом висело изображение "птенца гнезда Петрова" графа Якова Брюса.
Я не успела поразмышлять об этом интересном приобретении. В дверь позвонили.
Экран видеодомофона высветил мне нашего соседа по лестничной площадке – Степана Поликарпыча, дядю Степу, как я его называла. Дедушка его именовал не иначе, как Стакан Полулитрыч. Всю свою жизнь наш сосед проработал в каком-то секретном НИИ с химическим уклоном и неограниченное количество спирта на работе не могло не сказаться на его образе жизни.
Правда, следует отметить, что человеческого облика дядя Степа никогда не терял, в вытрезвителях не ночевал и всю зарплату (а впоследствии и пенсию) исправно приносил в дом.
Несколько лет назад наш сосед овдовел и с тех пор жил один. Единственный его сын работал где-то за границей. С хозяйством он справлялся, ни на что никогда не жаловался, а выйдя на пенсию, стал часто заходить к дедушке поболтать, если тот, конечно, не был занят.
Мне бросилось в глаза, что дядя Степа неожиданно преобразился. Он был в пиджаке, галстуке и с букетом хризантем.
Не скрывая удивления, я открыла дверь.
- Здравствуй, Оленька! – произнес Степан Поликарпыч, сверкая идеально начищенными ботинками.
- Здравствуйте, дядя Степа, проходите, - произнесла я в полном смятении.
Он вошел в прихожую, не выпуская букета из рук.
- Хорошо, что ты приехала, - произнес он, стараясь не смотреть мне в глаза, - у Геннадия-то была?
- Как раз вернулась недавно.
- Как он?
- Пока в коме.
- Да-а, вот, стало быть, следующим образом…, - выдавил он из себя и замолчал, глядя в пол.
Я решила не тянуть паузу:
- Может, на кухню пройдем. Я чайку согрею.
- Да, чайку – это хорошо.
Он прошел за мной и сел за стол, не выпуская хризантемы из рук. Я включила чайник и поставила чашки на стол. Отвернувшись от гостя, стала искать заварку.
- Я, Оленька, понимаю, что не вовремя, но ничего не могу с собой поделать. Распирает меня, сладу никакого нету.
Я молча заваривала чай, ожидая продолжения.
- Ты не думай, соседушка, я Геннадия почти на пятнадцать лет моложе. Пенсия-то у меня ранняя случилась из-за вредного производства. Вот, стало быть, следующим образом…
К чему это он?
- Я, ты знаешь, человек незлобивый, можно сказать, положительный. С женщинами до рукоприкладства в жизни не доходил. Опять же пенсия у меня неплохая. Квартира вон, двухкомнатная. Сережка, сын мой, претендовать на нее не будет. Он с семьей из загранки вряд ли вернется. Вот, стало быть, следующим образом… Машина у меня… «Волга» правда, но карбюратор недавно перебрал… Если кредит дадут, можно поменять на какую-нибудь… «Ладу-Приору» взять, например…
Я залила заварку кипятком и повернулась к дяде Степе.
- Участок в восемь соток имею. Под Коломной, правда… Но там воздух превосходный и жилище можно построить, какое захочешь. По мужской части не изволь беспокоиться. Пить я бросил, спасибо деду твоему. А уж после его лекарства прямо экзотермическая реакция в организме. От желаний не спрятаться, ни скрыться… вот, стало быть, следующим образом…
- Степан Поликарпыч, я прошу меня извинить, но зачем вы мне это говорите?
Дядя Степа, украшенный хризантемами, наконец-то посмотрел мне в глаза и выпалил:
- Люблю я тебя, Оленька! Выходи за меня замуж! Все, что хочешь, для тебя сделаю. Мне сейчас по ощущениям лет тридцать!
Замечательно! Только мне уже тридцать два…
Такого поворота событий я не ожидала и совсем проглотила язык, чувствуя, что глаза мои сейчас выскочат из орбит.
Дядя Степа, видя мою реакцию, заявил:
- Ты не торопись, Оленька. Я прямо сейчас ответа не жду. Шаг такой, ответственный…, да и отрицательный опыт у тебя уже был. Обдумай все, не торопись. По-соседски бы семью создали… Геннадию привет передай. Я, ты знаешь, тут, рядом… вот, стало быть, следующим образом…
Сосед спешно поднялся и, держа хризантемы перед собой, направился к двери.
- А чай? – спросила я, тут же сообразив, что сморозила глупость.
Дядя Степа сам открыл входную дверь и, покидая квартиру, произнес:
- Чувства мои искренни, Оленька. Ты только не торопись с ответом. Подумай хорошенько…
И ушел, так и не выпустив букета из рук.
Я закрыла дверь и подошла к зеркалу в прихожей.
«Со мной-то все в порядке?» - спросила я свое собственное отражение.
ИЛЛЮСТРАЦИЯ: Давид Тенирс "Алхимик" (цветная гравюра)
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/10/02/670