Миллениум

Пролог.

Мир вокруг меняется, но и остается неизменным. Cменяют друг друга поколения, и времена тоже, приходят и уходят, оставив в памяти едва уловимый след в виде музыки, произведения искусства, важного открытия.

Но все остается таким же. В точности таким же, каким было и десять, двадцать, тридцать лет назад.

Люди ничему не учатся. А если и учатся, то не все, и чрезвычайно медленно.
Те же устои, принципы, понятия. Те же правила. Правила, которые, может быть, устанавливает даже не человек.

Времена сменяют друг друга, но меняется только оболочка, фантик, обложка.
А реальность – она внутри, и там мы наступаем на одни и те же грабли. Снова и снова. Год за годом. Столетие за столетием.

Мир изменился? Ничто никогда не меняется.

Да, время – забавная штука.

Когда мы дети, нам кажется, что оно ползет, словно засыпающая улитка, и так и хочется его подогнать, увидеть, что же ждет нас за следующим поворотом…
Когда мы взрослеем, мы, наконец, осознаем, что время – далеко не улитка. Время течет стремительно и неумолимо. Оно бежит, оно летит, словно стрела.
И мы понимаем это слишком поздно, когда бы вы это не осознали – это будет неизбежно поздно.

Мы не замечаем течения времени, между тем оно проходит между нашими пальцами, словно песчинки песочных часов. Мы бежим по жизни, стремясь понять, что кроется за следующим поворотом, занимая себя бесцельными вещами, а оглянувшись на секунду назад, осознаем, что чаша песочных часов почти пуста.

Пока мы убиваем время, время убивает нас.

Гл. 1.

2099г. Государство Эндогравия. Двадцать восьмое заседание сената.

Я сижу на жестком стуле, а вокруг меня очень, очень много людей. Они тоже сидят, и, я надеюсь, на таких же жестких и неудобных стульях.
Сначала в помещении царит монотонный шум из голосов, выкриков, споров. Потом громкий голос из микрофона прерывает этот шум, и все затихают.

- Сенатор Патриция Луиза Мэй! - гласит голос из микрофона.

Все вскакивают со своих мест, хлопают в ладоши. И я тоже поднимаюсь, тоже аплодирую, потому что так положено.

Наконец, когда все садятся, я вижу на трибуне высокую худощавую женщину, которой на вид можно дать лет шестьдесят. Сенатор. Ее высокая гладкая прическа несколько старомодна, но ей очень идет. Волосы темные и блестящие, но из-за ушей выбивается одна седая прядь. На женщине строгий приталенный костюм, который вновь кажется мне старомодным. Эта женщина строгих нравов, это становится очевидным, стоит только раз взглянуть в ее лицо: сильные и грубые черты, тонкие поджатые губы заставляют ее казаться, может быть, более суровой, чем она есть.

- Добрый вечер, дамы и господа, - говорит сенатор Мэй, голос громкий, волевой и властный, - Я и мои помощники рады приветствовать вас на двадцать восьмом заседании Сената. Сегодня, конечно, у нас особое заседание, - сенатор заминается на секунду, - И, я думаю, вы все догадываетесь, по какой причине.

В зале молчание. Мэй продолжает:

- Вот уже около восьмидесяти лет мы серьезно задумываемся над теоретической стороной реальности существования вечной жизни. И только последние тридцать два года мы упорно работаем над решением столь важного вопроса на практике. Ни в философском, и ни в теоретическом плане. Но в физиологическом.

Сенатор замолкает на секунду, давая осмыслить ее слова. В зале молчание. Все будто дыхание задержали. И, кажется, я тоже. Патриция продолжает:

- И генетическом. Над этим работали лучшие генетики, лучшие физики, лучшие биологи своего века. В наши дни стыдно не пользоваться достижениями науки. И теперь, дамы и господа, у нас есть самое совершенное из существующих ныне изобретений современной науки – вечная жизнь.

Молчание. Затем, по залу прокатывается вдох… а потом разражается спор. Никто ничего не выкрикивает сенатору, все спорят друг с другом. Помещение вновь заполняется монотонным хором доводов, выкриков плюющихся от напряжения слюной людей. Властный голос сенатора обрывает их:

- Прошу вашему вниманию, доктор биогенетических наук, мисс Лукреция Мари Мэллоуи!

Поднимаюсь к микрофону и окидываю зал с высоты трибуны. Все смотрят на меня – кто-то с интересом, кто-то с безразличием, кто-то с отвращением или недоумением. Я сглатываю ком в горле, ладони мгновенно покрываются потом, и я нервно обтираю их о юбку.

От волнения, я не видела ничего вокруг себя, и только сейчас я замечаю, как красиво это место. Ну, еще бы. Я же на заседании Сената. Вот только какое-то это необычное заседание: зал роскошен, под потолком натянуты флаги Эндогравии, всюду ленты, стены будто бы из золота. И люди… на всех без исключения ( кроме, разве что, сенатора Мэй) –вечерние наряды. На мне тоже вечернее платье: до колена, из тонкой атласной ткани, золотистого цвета, с отделкой из камней на воротнике.

- Доктор Мэллоуи? - нервно напоминает Патриция.

Тут до меня, наконец, доходит, что сотни три человек продолжают напряженно на меня смотреть. Чего они пялятся? Ах, да. Я что-то должна сказать. Мысли путаются…

- Сенатор Мэй права, - выдаю я, чуть дрогнувшим голосом, затем продолжаю более ровно: - Вот уже тридцать два года идет напряженная работа по изучению физиологии организма, с целью определения возможности вечного существования нашей физиологической оболочки. Проще говоря, мы многие годы стремились к, казалось бы, неосуществимой задаче – победить старость, и, как следствие, смерть. И нам это удалось.

- Да ну? - выкрикивает кто-то из зала, - И как же вы это проверили? Грохнули пару тысяч людей, прежде чем открыли верную формулу?

По залу вновь прокатывается волна возмущения, у меня подкашиваются ноги, и я опираюсь чуть дрожащими от волнения пальцами о стойку с микрофоном. Затем, все смолкают, потому что воздух разрезает громкий даже без микрофона, голос сенатора:

- Конечно, у нас были жертвы. Человеческие, как бы тяжело это ни было нам принять. Но мы не могли пустить препарат в использование, пока имели опыт лишь с животными, - голос становится ниже, - Как показала практика, не зря, - говорит Мэй, бросая на меня холодный взгляд.

- Да, сенатор, - обращаюсь лицом к публике, - Но все те люди… их… их решение было добровольным.

- Вы их купили, доктор Мэллоуи? - зло цедит сидящая в переднем ряду женщина.

- Они делали это за вознаграждение, - говорю я, стараясь придать голосу независимость и твердость, - Но никто их не принуждал и не обязывал. Это была их свободная воля.

Встречаю взгляд сенатора, который ясно дает мне понять, что я не должна уходить от темы.

- Но, как бы там ни было, нам удалось достигнуть поставленной цели, которая еще каких-то пятьдесят, шестьдесят, восемьдесят лет назад казалась совершенной фантастикой, - продолжаю я.

- И что же вы хотите этим сказать? - выкрикивает все та же женщина в переднем ряду, - Что мы все будем жить долго и счастливо до нескончания наших дней? Или может быть, доктор Мэллоуи, вы так же решили вопрос об очевидном перенаселении планеты в случае успеха вашего эксперимента?

В зале вновь поднимается шум. Я искоса поглядываю на Мэй. Лицо ее сурово и сосредоточенно.

- Эти вопросы будут вскоре решены, - говорю я в микрофон, стараясь не кричать, но чтобы меня можно было услышать сквозь этот хаос.

- Каким образом?- выкрикивает какой-то мужчина во втором ряду, - Введете смертную казнь вместо штрафов за парковку в неположенном месте?

- Я не могу ввести смертную казнь…

« Хотя сейчас бы было неплохо казнить пару десятков выскочек».

- Тишина в зале! - громовым голосом выкрикивает сенатор Мэй, и все затыкаются, - Доктор Мэллоуи не имеет таких полномочий, и вам это известно. Доктор Мэллоуи будет отвечать на те вопросы, которые носят адекватный характер и находятся в рамках ее компетенции. Не так ли?

- Да, сенатор, - глухо отвечаю я, окидывая взглядом публику, - Так может… может, у кого-нибудь есть вопросы?

В глубине души я очень надеюсь, что вопросов нет. Ага, как же.
Руку вскидывает какой-то молодой человек в костюме. У него темные вьющиеся волосы, которые почти достают до плеч. А еще, у него красивые карие глаза – и это видно даже несмотря на то, что он носит очки. Строгие, без оправы.

- Да, сэр? - неуверенно говорю я,  и жду вопроса, затаив дыхание.

- Меня зовут Эрилей О’Нилл, газета «Наш мир».

Журналисты. Просто блеск. Хотя, чего еще я ожидала?

- Доктор Мэллоуи… какой круг людей будет иметь доступ к препарату? Я имею в виду, что наверняка это средство не будет в широком использовании.

Я открываю рот, чтобы ответить, но сенатор Мэй меня опережает:
- Да, мистер О’Нилл, к препарату не будет открыт широкий доступ. По крайней, мере, пока. Но, мне интересно, что журналист делает на заседании сената?

- Открытом заседании, - уточняет Эрилей, и ловким движением поправляет очки, чуть слезшие с переносицы, - Думаю, вопрос исчерпан, госпожа Мэй?

Сенатор поджимает губы. Мистер О’Нилл прав – заседание открытое, а значит, никто не имеет права его отсюда вытурить. Надо же, я даже начинаю проникаться симпатией к этому восхитительно наглому журналисту.

- И все же, доктор Мэллоуи, - вновь говорит Эрилей, - Вы не дали ни одного вразумительного ответа за все ваше выступление. Но почему? Вы не знаете, что говорить? Но вам же принадлежит идея этого проекта, вы принимали непосредственно участие в нем, не так ли? Так в чем же дело, Лукреция?

Нет, я передумала. Пусть этот выскочка валит обратно в свою газету и исправляет там грамматические ошибки в статьях.

В зале напряженная, натянутая тишина. Эрилей смотрит на меня в упор, и даже чуть улыбается краешком губ. Подаюсь немного вперед, и, глядя ему прямо в глаза, говорю в микрофон:

- Проект пока официально не закончен. Я не имею права распространяться на многие из заданных вопросов. Но, если у вас есть еще – задавайте, мистер О’Нилл. Я попытаюсь ответить.

Эрилей все еще смотрит прямо на меня, не отводя глаз, и улыбка его становится шире. Он смеется надо мной. Он улыбается так, как будто убедился в своей правоте относительно чего-то. Мне становится не по себе.

- О нет, доктор Мэллоуи. У меня больше нет вопросов, - говорит он, и его улыбка переходит в странную полуулыбку.

Я сажусь на свое место в зале. Сенатор еще что-то говорит, но я почти не улавливаю слов. Из головы не лезет этот журналист… чего он так улыбался?  Может, он обо все догадался? И что теперь будет? А может, это не так и плохо?
Все оставшееся время я провожу, занятая своими мыслями. Когда объявляют конец заседания, я встаю и двигаюсь к выходу.

- Доктор Мэллоуи! - окрикивают меня сзади.

Я замираю, закрыв глаза. В зале уже почти никого нет. Все люди вытекли из помещения, как из ванны вытекает вода, стоит только вытащить пробку.
Вдох-выдох. Открываю глаза и оборачиваюсь, нацепив вежливую улыбку.
Сенатор же себя не утруждает.

- Я надеюсь, вы понимаете, что…

- Нужно сказать людям правду, - перебиваю ее я.

- Простите?

Я переминаюсь с ноги на ногу. Возражать сенатору Мэй, совсем обезумела. Говорят, ее даже президент побаивается.

- Я полагаю, что нужно сказать людям всю правду о проекте, - четко повторяю я. Брови Мэй нервно вздрагивают, потом она устало вздыхает.

- К чему, мисс Мэллоуи? Ваша правда никому не нужна.

- Но наука…

- А науке тем более. Люди ждали больше восьмидесяти лет, не лишайте их такого подарка. Вы же понимаете это, я надеюсь.

Мэй идет к дверям. Я говорю ей вслед:

- Они все равно все узнают, рано или поздно. Почему просто им не признаться, вот и все?

- Чем вы слушаете, Лукреция?, - Мэй говорит, устало повернувшись ко мне  вполоборота, - Правда никому не нужна.

- Но…

- Никому, - отрезает сенатор, - Или, может быть, вы, Лукреция, хотите предложить себя в качестве подопытного кролика для следующих испытаний? А? Или кого-то из ваших близких?

Я молчу, поджав губы. Мэй смотрит мне в глаза, довольствуется прочитанным в них ответом и улыбается. Наконец-то я знаю, как выглядит ее улыбка: грубая, жестокая, она словно источает яд.

- Отлично, что мы поняли друг друга, - говорит Мэй, - До скорой встречи.

«Хорошо бы тебя не видеть», - проносится у меня в голове, но я кротко киваю. Мэй тоже кивает и, развернувшись, уходит.

По пустому помещению эхом разлетается стук ее каблуков по мрамору. Я тяжело прислоняюсь к стене.

Эти люди… жертвы эксперимента. Они умерли.

Закрываю глаза. Да, они умерли. Но осознание не этого так жжет мое сердце, нет. Просто я знала, что так будет.

Потому что они и должны были умереть.

Гл. 2.

(Или за несколько месяцев до заседания Сената).

Крик резко врывается в мое сознание, рассекает его, будто стрела, вырывая из оков сна. Я резко сажусь на кровати. Сердце тяжело колотится в груди.
Крик был мой собственный. Опять. Которую ночь за эти годы…
Свешиваю ноги с кровати. На часах 4:23. Встаю, ведь все равно больше мне не уснуть.

Прохожу в ванную и ополаскиваю лицо холодной водой. Смотрю на свое отражение, и у меня невольно вырывается усталый вздох.

Глаза налились кровью от недосыпаний – опять придется закапать капли. На губе кровь – наверное, я прикусила ее во сне. Сон. Это не сон, это кошмар.
Да, вот именно сейчас я отлично подхожу под характеристику, которую как-то дали друзья моей внешности: «Очень даже привлекательная». О да, сейчас я привлекательная. Привлекательность просто зашкаливает.

У меня карие глаза, а верхняя губа немного пухлее нижней. Бледная кожа с небольшой россыпью веснушек возле носа. Может, и привлекательно. Но вот что во мне действительно красивого – так это волосы. Густые, сочно-рыжие, до лопаток. Я их никогда в своей жизни не красила.

Решив, что тут мне делать нечего, я решаю не быть оригинальной и поступить так, как поступаю всегда – еду в лабораторию.

Я биогенетик. Мне всего 25, но у меня уже есть своя лаборатория, и свой проект.
Когда я вхожу в лабораторию, уже почти шесть утра. Моя квартира на другом конце города, что поделать.

Переступаю порог и щелкаю выключателем – комната озаряется светом. Свет заливает пространство и открывает моему взгляду чудную картину – Рене Эньер, моя подруга и тоже ученый, наполовину слезла со стула, и, фактически, растянулась на столе. Обнявшись при этом со справочником. И высунув язык. Какая прелесть.

- Подъем, сударь! - кричу я, надевая халат, - Нас ждут великие дела!
Рене вздрагивает, поспешно заталкивает язык  обратно туда, где ему и место, и ошалело смотрит на меня.

- О, Боже мой…, - шепчет она, потирая глаза.

- Нет, это всего лишь я.

- Лу… сегодня же мое дежурство.

- Знаю. Ты и дежурила всю ночь. В объятьях Морфея.

Рене поднимается. Она маленького роста, очень худенькая, таких называют «миниатюрная». Рене носит каре – аккуратную милую прическу, которая в целом отражает ее саму.
Но, я вижу, этим утром она выглядит также «привлекательно», как и я.

- Доброволец 1 умер.

- Вот черт… он так хорошо держался.

- Ничего, Лу. Не все так плохо.

Я облокачиваюсь о стол, на котором стоит множество пробирок, колб, сосудов. Из груди невольно вырывается стон.
Уже шесть лет я работаю на одним проектом…

- Лу, - говорит Рене. У нее голос мягкий и с легким французским акцентом. Он ничуть не портит ее речь, просто указывает на происхождение, - Лу. Может, зря это все?

- Что зря?

- Ты уже шесть лет бьешься над этим. «Вечная жизнь». Человеку этого не дано, и никому не дано. Может, не стоит идти против природы? Это еще никому не обходилось без последствий.

- Я хочу только, чтобы у нас всех появился шанс. Чтобы люди не уходили, когда их время еще не настало…

- Но если так случилось… Лу, прошлого не вернешь!

- Я не могу позволить, чтобы люди вокруг меня умирали, Рене.

- Но так было всегда! Люди приходят и уходят, Лу. Они рождаются, они умирают. Это естественно.

Не замечаю, как вдруг оказываюсь сидящей на стуле. Рене подходит и садится возле меня на корточки. Пожалуй, так изящно на корточки садится только она, и, может, еще стюардессы в самолетах.

- Мэтт не должен был умереть, - глухо выговариваю я.

- Мэтта не вернешь, Лу.

Я поднимаю на нее глаза, которые уже предательски наполняются слезами.

- К черту. Он должен был жить. Я должна была его спасти.

- Ты не могла ничего сделать.

- Могла. Но не успела… Наше время украли. Но я не дам умереть другим, Рене.

Моя подруга смотрит на меня своими большими красивыми глазами, в которых отражается все: и боль, и грусть, и сопереживание. Она понимает меня, или не понимает меня, но понимает мои чувства.

Мэтт был моим другом. Нет, он был гораздо, гораздо больше, чем друг. Мы были как одно целое. Все было прекрасно. А потом он умер. Вот и все.

Я не знаю, как так случилось – то есть, конечно, я знаю, но до сих пор не могу поверить. Он был болен, но ничего мне не говорил, потому что знал, что ему не помочь, и не хотел меня обременять этим знанием. Он не любил ложь, и, мне казалось, никогда не врал. Он соврал мне лишь один раз: когда сказал, что всегда будет рядом.

Он умер почти четыре года назад. И с этого времени, я навсегда потеряла спокойный сон. Которой раз, который раз за эти годы мне снятся кошмары, ни на секунду не дающие мне ничего забыть.

Когда Мэтт умирал, меня даже не было рядом – и этого я до сих пор не могу себе простить. Он умер, пока я была в лаборатории и разрабатывала этот проект, за который сейчас так бьюсь, как будто от него зависит моя собственная жизнь. Теперь я просто обязана довести дело до конца – ради Мэтта. Я уверена, он хотел бы этого.

Я утираю нос рукавом своего растянутого свитера и заставляю себя улыбнуться Рене.

- Нельзя распускать сопли. У нас есть дела, - говорю я, смешно фыркнув носом.

- То-то же! - улыбается Рене, - Вот так, девочка. Ладно, давай варганить твое чудо. Как, кстати, ты его назовешь?

- Ммм? Что, проект?

- Ну да.

- Не знаю. Может, «Миллениум»?

Рене скептически выгибает бровь.

- «Тысячелетие»? Да ну. Звучит как-то пафосно.

- Ну, это все же мой проект.

- Не только твой, Лу. Он наш. Твой, мой, и еще Энн и Кларка.

- Я руководитель и старший ученый.

- Идея тоже твоя, я помню. Все равно, Лу, так нечестно. А потом все деньги ты тоже себе заберешь?

- Опять ты о деньгах.

Я встаю и прохожу к большому столу, на котором расставлены всяческие пробирки и емкости, составы, порошки и смеси. Вынимаю использованные пробирки и складываю в утилизатор.

- Ну а что? - невозмутимо спрашивает Рене, - Что такого? Деньги – это здорово. А если наш проект удастся, то можно не мало бабла срубить.

- Да, наверное… Все равно, - просматриваю одну из пробирок.

- «Все равно», - передразнивает Рене, - А кушать хочется всегда!

Скашиваю на нее взгляд. Рене улыбается мне и пожимает плечами.

- Кстати о деньгах, - продолжает Рене, - Может, назовем проект именем этой мерзкой старухи?

- Сенатора?

- Видишь, ты сразу поняла, о ком я.

Я закатываю глаза.

- Знаешь, Рене, эта мерзкая старуха, между прочим, оплачивает проект. Самой мне все не потянуть. Да что там… никому не потянуть.

- Ага, кроме нее, - Рене усмехается, - Ну, знаешь, хоть эта карга и богатая, она же страшная. Хотя, в молодости, наверное, была ничего такая… Сколько ей? Шестьдесят два? Шестьдесят пять?

- Сорок восемь. Она совсем не старая.

Рене присвистывает. Замечаю на одной из пробирок странный насохший осадок.

- Слушай…, - меняю я тему, - Вы… вы нашли причину смерти Добровольца 4?

- Нет.

- Этот осадок в пробирке… в ней же хранились его анализы?

- Ну да. Кровь, если быть точной.

Рене встает со стула, на который недавно уселась, и подходит ко мне.

- Что за осадок? - спрашиваю я.

- Плазма.

- Плазма?

Видя выражение мое лица, Рене поджимает губы, как нашкодившая девчонка.

- Я знаю, что ты думаешь, Лу. Мы тоже… это странно.

- Это не странно, это невозможно. Как плазма, вся плазма, жидкость, собирающаяся в верхней части сосуда с кровью после осаждения форменных элементов, могла выпасть в осадок? Вы уверены, что не ошиблись? Или, может, мне во все смены тут торчать и все контролировать?

- Нет, Лу. Даже не думай. Я помню, как мы вытаскивали тебя из лаборатории, когда…, - она осекается.

- Когда умер Мэтт?

- Да.

Я киваю. Я тогда замкнулась в себе, как будто помешалась на исследованиях. Сидела в лаборатории сутками, делая опыты, пытаясь понять, почему не получается. У меня была истерика. Я чуть с ума не сошла, во всяком случае, я была крайне близка к этому – я заперлась в лаборатории и наглоталась таблеток. Меня откачали. Надеюсь, не зря.

Возвращаюсь в реальность. Бросаю пробирку в утилизатор. Мы уничтожаем все использованные пробирки – после экспериментальных препаратов, которые мы применяем, они не пригодны для последующего использования.

- Вот черт…, - я опираюсь о стол, перенеся на руки всю тяжесть тела, - Знаешь, я надеялась, что хоть этот выживет. Может, это все впустую? И я зря трачу время, деньги на это все? Прожить жизнь в погоне за вечностью, и так ее и не нагнать – вот будет забавно.

- Думаю, не будет.

- Да, да… дерьмо, - я тяжело выдыхаю воздух из легких, - Наверное, это все-таки неосуществимо. Кто-то еще выжил?

- Да.

Бровь дергается от удивления. Сердце начинает сильнее биться в груди. Есть шанс. Еще есть шанс.

- Кто он? - спрашиваю я, глядя в стену перед собой, не на Рене.

- Доброволец 3.

- Он же умер. Сердце не…

- Мы так думали. Кларк пришел вынести тело с отчетами сегодня утром, а он живой.
 
Разворачиваюсь к ней.

- Не может быть. Я вколола ему раствор для Добровольца 2. Тот умер от него.  Третий тоже умер, - говорю я.

- Нет. То есть, вначале, казалось, все. Сердце остановилось. Но… потом… потом, я не знаю, Лу. Это очень странно, наверное, его мозг был еще жив… Появился сердечный ритм.

- Невозможно,- повторяю я, - Я сама, лично видела, как он умер. Мы же вместе его откачивали. В отчете зафиксирована остановка сердца, вызванная препаратом номер…

- Лу! То, к чему ты стремилась все это время – и есть невозможное. Поверь уже во что-нибудь! Да, мы зафиксировали смерть добровольца 3, но, черт возьми, он жив! Сегодня, сегодня, Кларк заходил к нему! И у него сердце бьется, и он дышит, Лу. Он живой.

- И ты молчала?

- Лу, я…

Я не слушаю ее. Срываюсь с места, и почти бегу в блок, где лежат добровольцы. Палата добровольца 3, почти врываюсь внутрь.

На высоком столе лежит человек, накрытый плотной тканью, размеренно пищит система. Сердце бьется. Он дышит. Он жив.

Медленно подхожу к столу, не веря своим глазам. Получилось. Он ожил.

- Доброволец 3?- зову я. Человек не шевелится. Он ровно дышит, глаза закрыты, и веки изредка подрагивают.

- Лу, не нужно…, - шепчет нагнавшая меня Рене. Но я не слышу ее. Я касаюсь руки человека. Руки, усеянной синяками и кровоподтеками, руки с выступающими венами, руки, в которую натыкано неисчислимое количество иголок, проводов, трубок.

- Доброволец 3, - шепчу я, взяв человека за руку.

И тут, он неожиданно сжимает ее. Я вздрагиваю от неожиданности, рефлекторно отшатываюсь от стола, но человек крепко впился в мою руку, и я, по инерции взмахнув свободной рукой для сохранения равновесия, сшибаю с полки на шкафу подносы с препаратами.

Стекло со звоном бьется, осколки разлетаются в разные стороны. Глаза добровольца широко раскрыты, кажется, будто они сейчас выйдут из орбит. Рот его открыт, человек издает странные гортанные звуки, со скрипом втягивая воздух.

Я в ужасе, однако не могу оторвать зачарованного взгляда от человека.
Вдруг, подбегает Рене, и, не успеваю я сообразить, как она вонзает в грудь добровольца здоровенный шприц. Рука, схватившая в плен мое запястье, падает.

- Что ты делаешь? - почти кричу я, с силой разворачивая Рене к себе.

- Тебя спасаю, как видишь! - орет мне в лицо она, - Ты совсем уже помешалась на своих исследованиях, Лу! Такими темпами самой можно стать предметом опытов!

Только сейчас я осознаю, что все еще больно сжимаю плечо Рене. Отпускаю ее. Она тяжело дышит.

Бросаю взгляд на безвольно спящего добровольца – он не умер, просто спит. Вырублен. Безопасен. Но жив.

Взгляд скользит ниже и натыкается на пострадавшее запястье. Оно все красное и будто бы припухло. Будет синяк.

- Прости…, - говорю я Рене, - И спасибо. Я… я не знаю, что на меня нашло.
- Да ты просто одержима этой своей идеей!

- Слушай, я же извинилась…

- Извинилась! Лу… ты прекрасный человек, мне ли не знать. Но тебе нужно выспаться. Ты себя доведешь когда-нибудь. Я не хочу потерять подругу из-за того, что она потеряет разум.

Рене дрожащей рукой кладет пустой шприц на тумбочку и уходит.

А я сажусь на стул возле стола, на котором лежит (подопытный) доброволец. В голове роятся мысли, тру виски.

Что, что же я вколола ему? Помимо раствора для Добровольца 2?Ответ приходит прежде, чем в моем сознании успевает проскользнуть вопрос.

Кровь.

Кровь, кровь Добровольца 2. В смеси с этим раствором… номер 425, дезинсистентамол. Да, и Добровольцу 2 я тоже вколола тот же раствор. Хм.

В тот же день, вечером.

В то время как Рене протирает новые джинсы на диване и смотрит телевизор, я пролистываю справочник. Вскоре мне надоедает это, и я решаю проведать добровольцев. Точнее, добровольца.

Бросаю Рене, что собираюсь лететь в космос, она что-то мычит, увлеченно уставившись в экран. После того, как я швыряю в нее парой комков исписанной бумаги, она возвращается в реальность и обещает мне заполнить отчет во время рекламы. Блеск.

Выхожу из лаборатории и поднимаюсь на лифте на четвертый этаж (лаборатория находится на втором), иду в крыло добровольцев. Нахожу знакомую палату. Вхожу.

- Доброволец 3? - осторожно зову я, соблюдая безопасную дистанцию.

Человек фокусирует на мне взгляд. В памяти тут же вспыхивает образ безумного существа, яростно вцепившегося в мое запястье. Но сейчас, сейчас у него вид совершенно безобидного, обычного не выспавшегося человека. Ну, уж точно он не горит желанием уничтожать все на своем пути, поэтому я подхожу и сажусь возле стола, на котором он лежит.

- Доброволец 3. Вы помните свое имя?

Человек моргает и отводит глаза. Смотрит на потолок, потом на тумбочку, потом на шкаф, потом на часы.

- Доброволец 3? - осторожно повторяю я.

- Энтони Хэвтон, - после долгой паузы отвечает человек.
 
- Отлично. А когда ваш День рождения, вы помните?

Потолок, тумбочка, шкаф, часы.

- 24 марта 2047г, - подумав, отвечает Энтони.

- Пятьдесят два года… Хорошо, мистер Хэвтон. А…

- Простите, но я устал. Мне нужно отдохнуть.

Мне очень хочется задать ему еще несколько вопросов, но я прикусываю губу.

- Да, конечно, сэр.

И я выхожу из палаты.

- Рене! - зову я, входя в лабораторию.

- Чего?

Рене все еще смотрит телевизор. Вот как, значит, мы время проводим. Ну да у меня слишком хорошее настроение, чтобы ругаться.
Поэтому я встаю прямо напротив нее, поедающей мороженое. Рене всплескивает рукой.

- Э, ну ты не прозрачная, как бы! - вглядывается в мое лицо, - И чего это ты лыбишься, будто не отошла еще от анестезии после дантиста?

- Он помнит.

- Что?

Не могу унять радостную улыбку, хотя у меня уже болят щеки.

- Доброволец 3, Рене. Он все помнит.

Рене открывает рот и тянется к пульту, чтобы выключить ящик. Я бегу к папкам с персональными данными добровольцев. Нахожу папку с номером 3, открываю ее… и моя улыбка тает.

- Что такое? - беспокоится Рене.

- Он… помнит, - сбивчиво начинаю я, - Но не то.

- В смысле?

У меня язык не ворочается. Я молча разворачиваю к ней раскрытую папку, как будто подруга способна разглядеть мелкий шрифт на расстоянии пяти метров.
Рене подходит ближе и пробегает по странице взглядом.

- Ну и что? Что не так?

Сообразив, что не получает ответа, Рене бросает на меня взгляд поверх бумаги.

- Прочитай мне, что там написано. В его документах.

- Александр Эллоу, 2028 г рождения…

- Стоп.

Я сажусь на стул и закрываю лицо руками. Затем снова смотрю на ничего непонимающую Рене.

- Он вспомнил другое. Что его имя – Энтони Хэвтон, что он 2047 г…

- Может, соврал?

Рене садится напротив, захлопывая папку.

- Да нет… К чему ему врать? Нет, тут что-то…

Я осекаюсь на полуслове и молча пялюсь на Рене, потому что у меня язык не поворачивается сказать то, что только что пришло мне в голову. Рене смотрит на меня в немом недоумении.

Я соскакиваю со стула и рывком вытаскиваю папку Добровольца 2, открываю ее, и у меня падает сердце.

Там написано: «Энтони Джей Хэвтон, 2047г рождения…». Захлопываю папку и швыряю ее на стол. Она тяжело хлопает о металлическую поверхность, и этот звук гулко отдается в моем сердце.

- Это данные погибшего добровольца, - глухо шепчу я, - Того, кому я также вколола дезинсистентамол.

- И это значит…, - начинает Рене.

- А это значит, - я разворачиваюсь к ней, - Это значит, что дело вовсе не в особой переносимости препарата. И даже не в уникальном составе крови Добровольца 2, - я сглатываю, - Все дело в переселении сознания Добровольца 2 в тело Добровольца 3. Я вколола ему кровь Энтони с  дезинсистентамолом. Наверное, это спровоцировало такую странную реакцию.

- Что за…Лу, но, как бы там ни было, у нас же получилось…

- Ни черта не получилось, Рене. Я хотела подарить сотням людей жизнь. А вместо этого создала новую форму смерти.

- Но Лу… все равно, это шаг вперед. Наука и есть для того, чтобы двигать человечество вперед.

- Вперед ли… Ведь все дело… все дело в простом обмене. Одно сознание умирает, другое выживает. Одно вытесняет другое.

- Лу…

Рене берет меня за руку.

- Как бы там ни было… Как бы там ни было, Лу… Ты нашла это – вечность. Он же ожил, и это главное. Пусть ожил и не тот, кто мы предполагали. Ты хотела подарить людям шанс – вот он, шанс. Другого может и не быть, Лу. Скоро у тебя выступление на собрании Сената. Мэй захочет знать, что мы изобрели. И ты должна будешь ответить.

- Знаю.

Смотрю в маленькое, просто крошечное окошечко в лаборатории. За окном – последние отблески уходящего лета. Теряющие краски листья. Тугое серое небо. Накрапывающий дождь.

Взойдет ли солнце в этом мире? В Эндогравии? В нашей жизни?

После смерти Мэтта в моей жизни солнца было так мало… Я поворачиваю голову к Рене. Заглядываю в ее красивые, сияющие, вечно улыбающиеся глаза. Да, ради таких, как она стоит работать. Ради таких, как она солнцу имеет смысл вставать каждый новый день, и освещать жизнь таких, как я.

Да, она имеет право на свет. И сотни тысяч других людей имеют. Наше с Мэттом время украли, и, наверное, я всю жизнь буду отвоевывать это время для других людей.

- Знаю, - повторяю я, вновь глядя в окно, - Я отвечу.

Гл. 3.

Когда на следующий день после собрания Сената я прихожу в лабораторию, я вижу то, чего совсем не ожидала увидеть. Я думала, меня ничто уже не удивит. Ни мутировавший доброволец, рассекающий по лаборатории с щупальцами вместо ног, ни динозавры из немытых неделями пробирок Рене, ни космический корабль, залетевший в окно, ни даже выходящий с этого корабля новый Кларк Кент.
Нет, то, что я вижу – это нечто гораздо более будничное и обыденное, даже естественное, после моего выступления в Сенате. Но, тем не менее, я все равно застываю в дверях с открытым ртом, когда сталкиваюсь взглядами с Эрилеем О’Ниллом.

- О, здравствуй, Лу, - улыбается Эрилей.

Я поспешно прикрываю рот и прищуриваю глаза. «Лу»? Бросаю взгляд на Рене, сидящую в кресле ( к слову, Эрилей сидит на столе).

- Какого черта он здесь делает? - цежу я вместо приветствия.

- Лу, ну хватит! Очень приятный, между прочим, молодой человек… хорошо играет…

Только сейчас замечаю, что в руках у «молодого человека» гитара. Причем самая обычная, деревянная, шестиструнная, похожая была у моей прабабушки. Некоторые вещи вечны.

Вхожу внутрь, попутно швыряя пальто на пуфик.

- Да, Лу, не хорошо получилось, - добавляет Эрилей.

У меня челюсть отпадает.

- Какая я вам Лу! И вообще, слезайте со стола, мистер О’Нилл! Рене! Он же журналист, какого… какого черта ты его впустила?

Рене прикрывает рот ладошкой и переводит взгляд с меня на О’Нилла.

- Так вы журналист?

- Нет, он космонавт!, - я всплескиваю руками, - Валите отсюда к…

- Стоп-стоп, - журналист вскидывает руки, - Подожди, Лу.

- Я вам не…

- Я понял-понял. Я знаю, что вы думаете. Что я проник в лабораторию, сейчас сделаю кучу фотографий вас, ваших пробирок, книжек и всего такого. Даже если и так, мисс Мэллоуи, это не произведет абсолютно никакого фурора в мире журналистики и публицистики. После вашего вчерашнего выступления, во всяком случае. Стоять на одной сцене с Сенатором Мэй и что-то говорить – это дорогого стоит. Вас наверняка транслировали по всем каналам. И цитируют во всех газетах. Как будто вы не знаете.

- Ящик не смотрю, газет не читаю.

Что правда, то правда. Ненавижу газеты, в них одни сплошные сплетни и экономические проблемы, по телевиденью – то же. Пустые пожиратели времени.
Эрилей вскидывает брови, как бы удивляясь, а потом снова улыбается уголком губ. Ко мне возвращается то тревожное чувство.

- Я видела! Лу, ты просто чудо как смотришься на экране. Скажи, а тебя там специально красили, или ты…

- Рене, - обрубаю я.

Рене послушно затыкается.

- Так вот, мисс Мэллоуи, - продолжает О’Нилл, - В помещение, где вы прячете своих подопытных…

- Добровольцев.

- … где вы их прячете, меня не пустили, не беспокойтесь.
- Да, я не пустила, - согласно кивает Рене. Я скашиваю на нее взгляд, и она отводит глаза в сторону.

- Так что можете не беспокоиться, Лукреция. Я чист.

С долгую секунду вглядываюсь в его лицо. Я чист. Но что-то тут не так…
Принимаю, как мне кажется, более впечатляющую позу: упираю руки в боки.

- Так, собственно, что вы здесь забыли? - напоминаю я.

Эрилей улыбается. Я скашиваю глаза на Рене. Она сидит в кресле, и ее взгляд мечется с меня на него и обратно.

- Рене, - мягко начинаю я, - Может, ты проверишь, как там Кларк и Энн в соседней лаборатории?

- Энн приходила пару часов назад, все нормально.

- То было пару часов назад, Рене.

Рене в упор смотрит на меня с долгую секунду. Потом на О’Нилла. Потом ойкает и поспешно слезает с кресла.

- Да… кажется… им нужно занести что-то… я сейчас, Лу.

Рене идет к дверям, и, уже за порогом, щурится на меня сквозь полузакрытую дверь. Затем закрывает ее за собой. Слышно, как цокают ее набойки по полу. Тишина.

- Вы понимаете, что делаете? - спрашивает журналист.

- Конечно, понимаю. Я делаю вклад в науку и в наше будущее. Я строю это будущее для тех, у кого его может не быть, и продлеваю для всех остальных.

Эрилей всматривается в мое лицо. Сейчас он не улыбается, на его лице нет даже тени улыбки. Затем он снимает свои очки и протирает их свободным краем рубашки.

- Лукреция…, - он поднимает на меня глаза. Карие, с вкраплениями зеленого. С пушистыми каштановыми ресницами…, - Давайте на «ты», ладно?

Я было открываю рот, чтобы высказать свое несогласие, но Эрл продолжает, не дав мне начать:

- Можешь называть меня Эрл.

- Но я…

- Лу.

«Эрл» слазит со стола, оставив гитару лежать на нем. Тут я замечаю, какой он высокий. Наверное, метр восемьдесят ростом.

- Лу, ваше открытие феноменально.

Я усмехаюсь.

- Серьезно. Это потрясение и для такого молодого государства, как Эндогравия, и для всего мира. Ведь не просто шаг – прыжок вперед – сделали ученые именно из мелкой наглой Эндогравии.

Прыжок вперед… прыжок вперед? На что он намекает? Он что, догадался о добровольцах?

Хватит паниковать, параноик. Тебя хвалят, черт побери, хвалят. Ничего такого. Никаких подводных камней.

- К чему вы… ты клонишь?

- Время не стоит на месте, так? Все развивается. Что произошло тогда, и что произойдет потом – неизменные составляющие этой игры, которую еще называют жизнью.

Что он мелет вообще?

- А что же насчет того, что происходит сейчас?- спрашиваю я, скрестив руки на груди.

- А это и есть игра, - улыбается Эрл.

- Браво, - ровным тоном заключаю я, - Так ты, значит, знаток? Пришел, чтобы блеснуть познаниями философии?

Снова эта странная полуулыбка. Эрл проходит к вешалке и запускает руку в карман своего пальто. Пристально слежу за его рукой, но так и не удается  заметить, что он оттуда выудил.

- Я не гений, Лу. Но не нужно быть гением, чтобы понимать такие вещи, - говорит Эрл, прохаживаясь обратно к столу.

- «Такие вещи»? - усмехаюсь я, -  О каких вещах идет речь?

Что-то я совсем не понимаю этого парня.

- У тебя красивая улыбка, - вдруг говорит он, на полном серьезе.

- Чего?

- Это факт. Аксиома. Не знаю, я не знаток. Я ценитель.

- Ты пьяный что ли? - Эрл трезв как стеклышко, и меня это пугает.

- Я это к тому, что есть вещи, не требующие доказательств или доводов, мисс Мэллоуи. Многое в этом мире существует просто потому, что существует, и не нужно туда копать. Так есть, потому что так должно быть.

- Не научная точка зрения, мистер О’Нилл. Если все должно оставаться таким, как есть, то люди бы до сих пор умирали от пневмонии, например. Но это абсурдно.

- Да, это абсурдно. Ты выворачиваешь факты на изнанку. И мы же договорились на «ты», забыла?

- Что…Вовсе нет. Я…

Эрл усмехается и протягивает мне руку. Я машинально отшатываюсь. Эрл усмехается и разжимает ладонь. На ней лежат часы. Ах, вот что было в кармане пальто.

- Что это все значит?,- этот тип начинает мне действовать на нервы.
- Всего лишь часы. Возьми, Лу.

Я беру. Это самые простые, обычные часы на цепочке. Холодный металл круглого корпуса часов опускается в ладони.

Рассматриваю их. Корпус круглый, серебряный и гладкий.Открываю часы и брови невольно вздрагивают от недоумения.

- Они стоят, - недоуменно выдаю я, разглядывая циферблат. Эрл садится напортив на краешек стола.

- Конечно, стоят. Лу, это часы моего пра-пра-прадедушки. Они настолько стары, что и должны стоять.

- Я имею в виду, почему ты их не заведешь?

Эрл улыбается краешком губ. Я автоматически тоже чуть ему улыбаюсь.

- Лу. Если часы встали, это не значит, что время остановилось. К чему это?

Не понимаю.

- Что… Я знаю, что время от этого не остановится, я просто…

- А если время не остановится,- продолжает Эрл, -  значит, и жизнь тоже не остановится. Так не остановится? - легкомысленно переспрашивает он, лукаво и странно мне улыбаясь, уж не знаю, почему.

- Конечно нет…, - неуверенно бормочу я.

Улыбка на лице Эрла становится шире, обнажая безупречно вставленные и отбеленные клычки. Он соскакивает со стола, берет гитару и идет к двери, попутно снимая с вешалки свое пальто. Уже в проходе он оборачивается ко мне, забросив ткань себе на плечо, как Санта Клаус мешок с подарками.

- Тогда к чему это? - повторяет он, продолжая улыбаться, но не так широко. Я недоуменно кошусь на него и молчу. Эрл подмигивает мне, круто разворачивается, и вот, я осталась одна в комнате. В коридоре стучат набойки Эрла по кафелю, потом звук стихает, и я остаюсь совсем одна, наедине только лишь с монотонным тиканьем часов.

Настенных.

Гл. 4.

Вечером того же дня.

- Что это? - спрашивает Рене, кивая на стол.

Я поднимаю глаза. Я читала… то есть, дремала, уткнувшись в книгу. Сегодня мое дежурство. Не люблю оставаться в лаборатории одна, хотя все равно где смотреть кошмары, правда?

- Это… это часы Эрла.

- Эрла? - Рене подмигивает мне и берет часы за цепочку.

- Иди ты.

Рене хохочет и кладет часы обратно на стол.

- Подарок? - спрашивает она сквозь смех.

- Сейчас зафитилю серной кислотой, будешь знать.

- Ой-ой, как страшно.

Рене набрасывает куртку, оставляет мне запасные ключи, собирается уходить, но застывает в дверях.

- Да, Лу… Я приду в восемь, Кларк – в четыре утра. Не скучай.

- Ага.

Хлопает дверь. Я остаюсь одна в комнате.

За окном уже темно, но это естественно – сейчас почти половина десятого. Нельзя спать, нельзя.

Я сажусь на диван – единственное удобство в лаборатории, ставшей нам практически домом. Ну, если не считать кресла, твердого, как булыжник.
Мне немного жутко думать, что в огромном десятиэтажном здании на отшибе города – только одна я. Сенатор Мэй отдала его нам для экспериментов, и оборудовала за свой счет. С какой стати ей мне помогать?

Мне было девятнадцать, когда мне в голову ударила эта идея, и я решила взяться за это. Маленькая наивная пигалица с зашкаливающими амбициями. Мне все легко давалось – уже в двадцать я с отличием закончила колледж экстерном. И занялась наукой.

Все было так ново, так увлекательно, так захватывающе. Всего двадцать лет… я ничего толком не знала об этой жизни. Да разве сейчас, когда мне двадцать пять, я знаю много больше?

Мне казалось, что все так легко. Но я пробовала формулу за формулой, эксперимент за экспериментом – и все проваливалось. Мои кролики дохли, как мухи. Я начала понимать, почему ученые бьются над этим столько лет. Я пробовала, пробовала, у меня не получалось, и я снова, снова, и снова пробовала.

А потом умер Мэтт. И у меня поехала крыша. Потом начались финансовые проблемы – как таковой, работы у меня не было, ведь тогда бы у меня не оставалось времени, чтобы заниматься наукой – и мне стало нечем оплачивать счета.

Родители ничего не знали – они живут во Флориде. Еще в семнадцать я заявила, что самостоятельная. Тогда я начала общаться с Мэттом, родителям это не нравилось. Я никого не слушала. Поссорилась с родителями в пух и прах, наговорила столько слов, мне до сих пор стыдно это вспоминать. А потом сожгла все мосты, выкрав приличную сумму денег, и сбежала из дома. Мэтту уже было восемнадцать, так что мы без проблем покинули страну и переехали в Эндогравию.

Так вот, когда начались проблемы с деньгами, меня выселили из квартиры за неуплату. Я тогда арендовала помещение под лабораторию – и оттуда меня должны были вскоре попереть. Все так резко навалилось… Это было слишком для меня. Я замкнулась в себе. У меня была жуткая депрессия: я не могла есть, спать. Я все время думала о Мэтте. О смерти и о жизни. О том, сколько бы он смог сделать еще. Сколько мы бы могли сделать. О будущем, которое у нас отняли. О времени, которого у нас с ним никогда больше не будет. О собственном бессилии.

Я ненавидела это – бессилие. Оно сводило меня с ума. Я заперлась в лаборатории, потому что боялась, что не смогу туда больше попасть, что меня поймают и посадят, и что я буду сидеть, пока не выплачу все долги.
И я начала работать. Я могла только работать. Я представляла, как мощу будущее, как спасаю жизни тысячам людей. И представляя, как спасаю их, мне казалось, что я спасаю себя.

Но ничего не выходило. Совсем. Ничего. Не выходило.
В лаборатории меня нашли Рене с Кларком – они вышибли дверь и увидели меня. Лежащую на полу в беспамятстве, наглотавшуюся таблеток. Слишком много для меня…

Потом были курсы реабилитации, которые оплачивали мои друзья и коллеги – Энн, Кларк, и, конечно, Рене. Но все прекрасно понимали, что мне необходима работа, чтобы восстановиться.

Я устроилась поломойкой в ратуше. А сенатор Мэй как-то узнала, кем я была прежде. И предложила материальную поддержку. Я согласилась.
Дела пошли в гору, и вот я здесь. Но только сейчас, оставшись наедине с собой, впервые за эти годы, у меня возник вопрос: С какой стати ей было мне помогать?

За окном слышны раскаты грома. Что поделать, осень. Слышно, как свистит ветер, как дрожат ставни. Дурацкие окна. Их, наверное, лет семьдесят никто не менял.

Мне становится совсем не по себе, и я решаю включить телевизор. Показывают меня.

Вот я выхожу на сцену, подхожу к трибуне. Говорю. Камера берет мое лицо крупным планом. Хм, а Рене права: выгляжу действительно недурно. И макияж вроде бы мне идет, и с телеэкрана смотрится не так вызывающе, как казалось мне тогда.

Переключаю канал и притворяюсь, что смотрю программу о животных. На самом деле я вслушиваюсь в каждый скрип старого здания. Кажется, оно такое хлипкое, что его сдует следующим порывом ветра.

Но это, конечно, не так. Кирпичи не так-то просто сдуть. Не так-то просто…
Глаза устали и начинают так тонко и ненавязчиво болеть, чертов ящик. Нельзя спать. Делаю звук погромче и пытаюсь сконцентрироваться на молодом олене, который ищет себе пропитание. Нет, все-таки хорошо, что кирпичи не сдувает, да? Хорошо. Очень хорошо…

Бам! Раздается глухой удар, как будто что-то упало. Выключаю телевизор. Тишина.

Ну отлично, просто отлично, Лу. Как раз в твое дежурство что-то…
Бам! Я вскакиваю с дивана, сердце колотится в груди.

- Кто здесь? - спрашиваю я пространство.

Ответа нет. Тревога затопляет грудь и мешает дышать.

Ты параноик, ты просто параноик…

А что, если это доброволец? Что, если с ним что-то не так?
Не успевает мысль проскользнуть в моем сознании, как входная дверь распахивается, с силой врезавшись в стену, и, по инерции оттолкнувшись назад, чуть прикрывается.

- Рене? Это ты? - зову я, чувствуя, как кровь пульсирует в голове.

Ответа нет. Ветер, Лу. Это просто ветер.

Медленно двигаюсь к двери, чтобы ее закрыть. Протягиваю ладонь к ручке, но тут дверь с силой захлопывается сама.

Сквозняк. Всего лишь…
Бам! Раздается звук, словно стол с колбами рухнул, и все препараты упали и разбились… разбились…

…Вздрагиваю на диване, судорожно хватив ртом воздуха. Сердце неудержимо колотится в груди. Уснула. Я что, уснула?

Уснула. Вместо передачи на экране помехи, шуршащие на полную громкость. Должно быть, ветром или дождем повредило кабель.

Тру лицо, словно желая отмыться от чего-то, и слезаю с дивана. Выключаю телевизор.

К черту. Нельзя спать. Все равно снятся кошмары.
За окном по-прежнему завывает ветер, и дождь хлещет, ветки деревьев стучат в окно.

Бросаю взгляд на часы – половина двенадцатого. Да уж, долгая же мне предстоит ночка.

Глаза слипаются, но, так как спать я не могу, то решаю проверить добровольца. Я действительно волнуюсь на его счет. Мне просто не верится, что я так близко к своему открытию. Точнее, открытие-то уже сделано, но… если он умрет, то все насмарку.

Иду по крылу Добровольцев, подхожу к нужной палате. Вхожу.
Я уверена, что он спит, и решила зайти, просто чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Но я захожу и вижу, что стол, на котором лежал доброволец, пуст. Пуст.

Холодок пробегает по позвоночнику, и это вовсе не связано со сквозняками. Провода и трубки, которые были подключены к добровольцу, валяются на простыне.

Вхожу внутрь и подхожу поближе. Как он отсоединился? И зачем он это сделал?
Тут, я слышу грохот захлопнувшейся двери. Не успеваю я обернуться, как чьи-то сильные руки хватают меня сзади. У меня падает сердце.
Я не вижу, кто это, но совершенно ясно, что доброволец. Больше в здании нет никого. Я начинаю вырываться, пытаюсь кричать, но он зажимает мне рот.

- Не вырывайся, тупая тварь…, - хрипло шепчет человек мне в ухо. Я чувствую его горячее дыхание, в котором чувствуется запах лекарств.
Я кусаю его жесткую кожу, доброволец отбрасывает меня от себя, я по инерции делаю несколько шагов и врезаюсь в металлический шкафчик, снеся его на своем пути.

Чистые пробирки, которые стояли на полочках, валятся на пол, звенит стекло, осколки разлетаются во все стороны.

- Что вы…

Я оборачиваюсь, пытаюсь подняться, но человек ловит меня за волосы и хочет с силой ударить о пол, но я хватаю его упавшую со стола подушку и подставляю себе под лицо как раз вовремя.

В момент, когда он оттягивает меня назад, чтобы треснуть еще раз, я размахиваюсь тяжелой пуховой подушкой и бью ею по его лицу ( я так надеюсь, что по лицу).

- Ах ты…

 Человек отпускает меня, я разворачиваюсь к нему, хочу нанести еще удар, но доброволец ловит подушку и отбрасывает в сторону. И тут я наконец вижу его лицо: в нем не осталось ничего от былого добровольца, которого я видела несколько месяцев назад, еще до заседания Сената, или даже еще вчера. Того человечного, спокойного, даже немного потерянного выражения… Нет, сейчас на его лице написана ярость. Она горит в его глазах: больших, бешеных, налитых кровью. Ноздри ритмично надуваются и сдуваются, от его тяжелого неровного дыхания.

Зрелище повергает меня в шок, в ступор. И доброволец, схватив меня за плечо, швыряет через комнату.

Я, крича, запинаюсь о собственные ноги и сшибаю установку дефибриллятора. Падаю навзничь, крепко треснувшись лбом о кафельный пол. В ушах звенит.
Пытаюсь встать, но доброволец хватает меня за шею и поднимает. Я вижу его глаза в мигающем от перепада напряжения свете ламп дневного освещения.

- Ах ты, дрянь, - глухо цедит он. На лбу его видны вены от напряжения, в глазах полопались сосуды, - Что ты, думала, отделаешься, да? Думала, тебе все сойдет с рук, да?

Я пытаюсь что-то ответить, но не могу. Доброволец держит меня на расстоянии вытянутой руки, подняв над полом. Я открываю рот, чтобы что-нибудь прохрипеть, но не могу и этого.

Блеск. Теперь тебя убьет твой собственный… подопытный… кро…лик…
Перед глазами проступают пятна, картинка искажается. Я задыхаюсь.
Руками пытаюсь разжать его пальцы, которые, словно железные клешни, сомкнулись на моей шее. Не могу. Реальность ускользает от меня…
Тут, я слышу, как распахивается дверь. Кларк? Уже четыре утра? Потом глухой, как сквозь стекло, вскрик добровольца. А потом я тяжело падаю на пол. В провода, поломанные части металлического шкафчика и осколки стекла.
Судорожно хватаю ртом воздух, как рыба, которую выбросило на берег. Кто-то ласково гладит меня по волосам, что-то говорит… Я поднимаю голову, рассчитываю увидеть Кларка, но вижу…

- Эрл?- хрипло удивляюсь я. Удивляюсь? Да я в шоке.

В горле саднит. Я рефлекторно закашливаюсь, жмурясь от боли в горле.

- Тише… тише, - Эрл убирает с моего лба налипшие пряди волос, - Вот черт… у тебя кровь…

Машинально дотрагиваюсь до лба, смотрю на свои пальцы – кровь, да. Вспоминаю, как треснулась о кафель…

Только сейчас осознаю, что меня колотит. Я дрожу, а меня за плечи держит Эрл.
Взгляд скользит вниз и я замечаю распластавшееся по полу тело добровольца.

- Ты что с ним сделал? - негодующе хриплю я.

- Шваркнул зонтом по тыкве, - улыбается журналист и демонстрирует свой зонтик с металлической рукоятью.

Из горла у меня вырывается скрипящий стон, и я торопливо нащупываю пульс человека, который несколько минут назад пытался меня убить.
Жив. Испускаю вздох облегчения.

- Эй, я что-то не понял… ты что, беспокоишься о нем?

Бросаю сердитый взгляд на Эрла.

- Да, можешь себя представить! Он – все, что у меня есть. То есть… он единственная наша зацепка. Единственная соломинка, держащая проект!

Эрл скашивает взгляд на, наверное, стокилограммовую мощную тушу.

- О да, соломинка…, - бормочет он.

И тут до меня доходит кое-что.

- Какого черта ты здесь делаешь? - хриплю я.

Эрл хмурится.

- Слушай, у тебя что, манера такая здороваться? Вообще-то, я тебе только что жизнь спас, а ты, между прочим, даже не поблагодарила!

- Ты еще надуй губки и топни ножкой! Отвечай!

Эрл театрально вскидывает руки.

- О’кей, мэм, только не стреляйте! - хохочет он. Я продолжаю сверлить его сердитым взглядом, - Слушай, Лу. Я проходил мимо, и услышал крики. Я же не последний подонок, вот и пошел проверять, что такое. Как видишь, не зря.

- Ты всегда гуляешь в двенадцать ночи? - я скептически выгибаю бровь.

- Ну… я… эм…

Вскидываю обе брови вверх.

- Слушай, я… просто мне не спалось, ясно?

- О, ну да. Поэтому ты решил пройтись до моей лаборатории. Или может, ты подумал: «Хм, что-то мне не спится, а не пойти ли мне и не спасти кого-нибудь от психа, а?».

- Не смейся! Я всегда так делаю.

- Что? Спасаешь людей от психов?

- Нет, гуляю, когда не спится.

Брови снова взлетают вверх.

- Допустим, - говорю я, - А что же не спится, мистер О’Нилл? Только не говори, что я не иду из головы.

Эрл улыбается.

- Ну даже если и так… то что?

Закашливаюсь.

- Надо вколоть ему… успокоительное… Пока он не очнулся.

- Транквилизатор, думаю, самое оно будет, - подмечает Эрл. Скашиваю на него взгляд. Он усмехается.

Открываю ящик уцелевшего стола, достаю пузырек с успокоительным, набираю шприц и ввожу вещество добровольцу.

- Помоги его поднять, - бросаю я.

Мы каким-то чудом закидываем его на стол. Я вновь подсоединяю все провода и трубки к добровольцу.

- Чего он так взбесился? - спрашивает Эрл.

- Не знаю.

Подключаю систему.

- А, то есть, это в норме, да?

- Нет. Я же сказала: я не знаю.

Я и правда не знаю. Что произошло только что? Что способствовало такой перемене? Все же было в порядке.

Может быть, он зол на то, что мы держим его здесь? А может, он начал сходить с ума от постоянного нахождения в четырех стенах – в помещении, в котором даже нет окон, даже самых маленьких, в целях безопасности?

Наладив систему, я разворачиваюсь, чтобы уйти, но Эрл ловит меня за рукав.

- Что?

- Твой лоб. Надо обработать.

Ну надо же, какая забота! Я тронута.

- Спасибо, но я как-нибудь сама.

- Ну, вообще-то, я и не предлагал свои услуги… но, как знаешь.

Закатываю глаза.

Эрл выходит из комнаты, затем выхожу я, захлопываю дверь. Медлю. Немного подумав, решаю запереть на ключ.

- Ты до скольки дежуришь? - спрашивает Эрл, когда мы идем в лабораторию.

- До четырех. Потом Кларк меня сменит.

- Хочешь, я посижу с тобой?

Иронично улыбаюсь.

- Нет, спасибо, мистер О’Нилл. Но я уж как-нибудь попытаюсь удержаться от соблазна не заглядывать в комнату добровольца, так что не волнуйтесь.

- Как знаете, доктор Мэллоуи.

Мы входим в лабораторию. Эрл идет к входной двери.

- Да, кстати… как ты попал внутрь? - спрашиваю я, прислонившись плечом к стене.

- О… дверь была не заперта.

- Правда?

Эрл кивает. Хм, странно: мне казалось, Рене закрывала дверь на ключ…

- До свидания, Лу.

- Стой!

Эрл замирает в дверном проеме. Я хватаю со стола часы и протягиваю ему.

- О да, точно. Совсем забыл. Спасибо.

- До свидания, мистер, О’Нилл.

- До встречи, Лу.

Эрл подмигивает мне и уходит. Я захлопываю дверь и поворачиваю замок. До встречи?

Гл. 5.

Кларк сменил меня в четыре утра, как и договаривались. Конечно, он заметил перемену во мне. Трудно не заметить фингал на лбу и кучу мелких царапин от осколков стекла, которыми я усыпана, как пончик усыпан сахарной пудрой.
Кларк помог обработать всю эту прелесть, я предупредила его насчет добровольца и, с относительно спокойной душой, ушла.

Сейчас восьмой час. Осенний запоздалый рассвет чуть блещет. Я сижу на жесткой скамейке в парке, потому что не хочу идти в квартиру, несмотря на то что обещала Кларку и Рене выспаться.

В квартире мне одиноко. Там на меня давят стены. Не могу оставаться одна в замкнутом пространстве - меня начинают окружать мрачные мысли. Тогда я возвращаюсь к тем беспросветным дням своей жизни, о которых лучше не вспоминать. К тому же, выспаться, как бы мне самой того не хотелось, у меня не выйдет. Кошмары не дремлют.

А в парке сейчас красиво. Ну и что, что от лаборатории до центра города почти час езды – оно того стоит: деревья, будто осыпаны золотом. Неяркое октябрьское солнце нежно просвечивает листочки.

Еще очень рано, и людей в парке немного. Все спешат, бегут по своим делам, кто куда. Так уж вышло – парк находится в таком месте, что люди неизбежно его пересекают, на пути к своему месту назначения. Они бегут и спешат, не замечая очарования природы. Такого классического, но самого трепетного и уникального очарования. Люди стали забывать про природу, когда технический прогресс стал набирать обороты. Я тоже стала забывать.

Но сейчас, на фоне бегущих, суетящихся людей, я одна сижу на скамейке и просто наблюдаю. Наблюдаю за обычно неуловимым течением жизни со стороны. Одна, среди деревьев, усыпанных золотыми, рубиновыми, изумрудными листьями. Чувствую себя лилипутом в шкатулке ювелира.

У меня из головы не лезет доброволец. Что с ним стало? Что случилось, почему он стал такой… агрессивный? Агрессивный. Хах,  агрессивный. Да он просто одичавший, но не агрессивный.

Это может создать проблему. Большую проблему – что, если он вдруг покончит с собой? Нет, Лу. В палате нет острых предметов, он не сможет покончить с собой.

Не сможет?

А Эрл? Что ему нужно было в лаборатории? Еще тогда, когда его впустила Рене? А сегодня ночью? Наша лаборатория – на отшибе города, Мэй специально выдала нам дом, расположенный у черта на куличиках, подальше от любопытных глаз…
Встаю (слишком резко), и мир начинает вращаться. Прижимаю ладонь ко лбу. Да, должно быть, хорошо я треснулась.

На улице холодно, и меня пробивает дрожь. Так, ладно. У меня столько вопросов, на которые нет ответов… А в любой неясной ситуации я что привыкла делать? Правильно – ехать в лабораторию, молодец, Лу.

Спустя час, я уже там. Когда я вхожу, буднично снимаю пальто и набрасываю халат, уже пришедшая Рене и не успевший еще уйти Кларк смотрят на меня, как на пролетающее НЛО. Я замечаю их взгляд.

- Что? Что такое? - недоумеваю я.

- Ну… как бы тебе сказать, - начинает Рене, окидывая меня взглядом, - Ты выглядишь так, будто тебя сшибли мирно пробегающие три сотни спартанцев, а потом кто-то неудачно практиковал на тебе иглоукалывание.

- Зачем ты вернулась? - спрашивает Кларк.

Я открываю рот, чтобы что-нибудь ответить, но слова не идут с языка, поэтому я просто выдыхаю воздух. Смотрю с Рене на Кларка и обратно. Они оба тоже смотрят на меня, не моргая.

- Слушайте, - начинаю я, - Какая разница? Я хочу работать. Первый раз вижу, что человека упрекают за то, что он хочет работать, - и усмехаюсь для достоверности.

Рене и Кларк смотрят на меня, как на ненормальную.

- Лу. Ты обещала, что поспишь.

- Это я всегда успею, - прохожу к столу и опираюсь о него рукой, - Вы знали, что человек треть жизни проводит во сне? А жизнь не вечна. Ну, пока что. Пока мы еще не закончили наш проект, и…

- Лу,- обрывает меня Рене, - Ты точно в порядке?

Вскидываю брови. Рене отражает мое движение, и тоже вскидывает брови. Я всплескиваю рукой.

- Абсолютно. Бодра, как лимон.

- Чего?

- Ничего, - быстро бормочу я, и иду к выходу в коридор, чтобы подняться к добровольцу.

- Лу! Лу, стой!

Я не обращаю внимания, но Рене нагоняет меня, и разворачивает к себе, одернув за рукав. Вглядывается в мое лицо.

- Что у тебя с… с лицом?

- «Что у меня с лицом»? Это оскорбление что ли?

- Лу. У тебя… что с тобой?

Чтобы как-то замаскировать мелкие порезы от стекла, я нанесла тонну маскирующего средства. Со лбом такой фокус не прошел, и я наклеила телесный пластырь, а уже сверху – маскирующее средство.
Я отвожу глаза от взгляда Рене. Она сдергивает пластырь, я вскрикиваю и отшатываюсь.

- Эй! Что ты…

- Лу... что здесь…

Я невольно бросаю взгляд на стоящего позади Кларка, Рене замечает это и тоже оборачивается к нему. Кларк отводит глаза и начинает увлеченно рассматривать оконную раму.

- Все в порядке, ясно? - говорю я.

- О да, только что, черт возьми, с твоим лбом?

Мне не нравится такой тон, и тоже начинаю беспокоиться, что же с ним такое. Поэтому заглядываю в небольшое висящее на стене зеркало.
Мда. Выгляжу, почти как тролль, вылезший из подземного убежища. На лбу – шишка, причем с запекшейся кровью.

- Это… доброволец.

- Что? - Рене снова оборачивается к Кларку,- И ты молчал?

- Я просила не беспокоить тебя напрасно.

- Как мило с твоей стороны! А то, что ты напоминаешь единорога, этого бы я не заметила!

- Эй, поосторожней в высказываниях! Все не так и плохо.

- Что случилось с добровольцем?

Открываю рот, но опять, мне нечего сказать. С секунду вглядываюсь в глаза Рене, потом отвечаю. Тихо, полушепотом:

- Я не знаю. Но хочу знать. Поэтому и пришла сюда. Чтобы выяснить. Довольна?

Рене скрещивает руки на груди.

- Довольна. Лу, мы над одним проектом работаем, какие к черту могут быть секреты? С ума сошла.

- Надеюсь, еще нет.

Круто разворачиваюсь и шагаю к выходу, но перед дверьми, все начинает плыть. В буквальном смысле.

Я запинаюсь о собственные ноги, тяжело опираюсь о дверь, чтобы не упасть, и соскальзываю на пол. Слышно взвизг Рене, а потом… все погружается во мглу.

Позже.

В нос ударяет едкий запах нашатыря, и я прихожу в себя, вздрогнув, на диване. Надо мной склонились Рене и Кларк. С такими лицами, как будто я – только что заговоривший моллюск.

Только секунду спустя до меня доходит, что Рене прижимает мое плечо к дивану, как бы не давая встать.

- Что за хрень? - спрашиваю я, пытаясь подняться, но Рене усиливает давление, и я послушно остаюсь лежать.

- Это у тебя нужно спросить. Ты же в обмороки падаешь.

- Раньше такого не было.

- Ага, ага.

Кларк передает Рене фонарик, и она, придерживая веко одного моего глаза, засвечивает в него.

- Ну, что?

- Голова не болит? Кружится?

- Немного. Все в норме. Дай я встану.

- Доктор Мэллоуи, заткнитесь, пожалуйста. У тебя, похоже, легкое сотрясение, - Рене вглядывается в мои глаза, как грозный учитель в глаза нашкодившей ученицы, - Только не говори, что просто упала, ладно?

- Но я правда упала.

(…толчок, я врезаюсь в установку дефибриллятора, и с высоты своего роста, с силой врезаюсь в кафель… Конечно, ты упала).

- Ну… мне немного помогли.

Я отталкиваю руку Рене и встаю.

- С добровольцем что-то не так. Он как будто с ума сошел. Рене, ты просила говорить тебе правду? Хорошо. Я не знаю, что с ним такое, но он чуть не убил меня прошлой ночью.

- А что ему помешало?

- Это… Э… Эрл.

Брови Рене взлетают вверх. Кларк кашляет в кулак и говорит, что, пожалуй, пойдет.

Рене отвлекается на Кларка, а я, пользуясь моментом, разворачиваюсь и быстренько иду к лестнице в коридоре, которая приведет меня в крыло добровольцев.

Взбегаю по лестнице вверх, слыша за собой торопливые шаги и недовольные возгласы. Отпираю дверь, вхожу в палату, и…

Доброволец лежит в своей постели. Не бегает по палате, не орет и не машет кулаками – просто лежит. Мерно пищит система. Слышно его спокойное дыхание.
Вот только одно «но». Его глаза все покрыты какой-то мерзкой слизью, как если бы ему кто-то смачно чихнул в лицо.

Это не самое приятное зрелище заставляет меня замереть в дверях, и Рене, нагнав меня, недовольно что-то бурчит мне под ухо. Я не слушаю ее. Медленно подхожу к добровольцу, не отрывая взгляда от этой поганой слизи, налипшей на его глаза…

Рене проходит следом, неустанно что-то тараторя, потом, видимо, она прослеживает направление моего взгляда, и речь ее сходит на нет.
Я и сама не могу выдавить и звука. Подойдя ближе, я вижу, что слизь имеет плотную непрозрачную консистенцию, кажется, она плотно приросла к коже. По слизи, и от нее, по коже, вплоть до ушей распространяются сеточки вен.

- Лу, что это? - шепчет Рене.

- Дай фонарик.

- Что?

- Дай фонарик! Тот, которым засвечивала мне только что…

Рене торопливо сует мне фонарик. Я поджимаю губы и, преодолевая брезгливость, подцепляю слизь с одного глаза и медленно ее отрываю.

- Эй, а ты уверена, что ее можно отдирать? - опасливо говорит Рене.

- А что еще нам делать? И, кстати, приводя меня в сознание нашатырем, ты не особо беспокоилась, можно так, или нет.

Рене затыкается. Приоткрываю глаз добровольца.

У меня невольно вырывается вздох. Белки все красные, неестественно красные, как если бы у него лопнули разом все сосуды в глазу. Радужку почти не видно за огромным черным зрачком. Я засвечиваю в глаз фонариком. Зрачок мгновенно сужается, да так, что его становится почти не видно. Радужку при этом все равно не различить, ее поглощает краснота глаза.

Отрываю слизь и со второго глаз тоже. Доброволец не просыпается. Нащупываю пульс. Сердце бьется.

- Что это за…, - начинает Рене, когда мы спускаемся обратно в лабораторию.

- Не знаю. Надо разбираться. Но мне это не нравится.

Провожу рукой по волосам, убирая челку со лба, и плюхаюсь на диван, подбирая под себя ноги. Рене садится напротив, на кресло. Тру виски.

- Может, это просто побочное действие? Подумаешь – большое дело, - почти легкомысленно говорит Рене.

Я перестаю тереть виски и вскидываю на нее взгляд.

- Ты это серьезно, что ли? «Подумаешь»? Он, черт возьми, чуть не убил меня ночью. Подумаешь!

- Не кипятись. Всякое бывает. Не убил ведь! Значит, все нормально. Лу, чего ты хотела? Мы держим его почти четыре года в маленьком, замкнутом помещении. Он не вставал четыре года. Четыре года, Лу. Ты колола ему всякую дрянь…

- Дрянь?

- … и ждешь, что все будет гладко? Ох, брось.

Качаю головой. Нет. Нет.

- Просто у нас опять не вышло, Рене. Я же знала. Я не согласна на такое. Еще тогда… когда выяснилось, что одно сознание умирает, я должна была… сделать это.

- Что сделать?

- Отказаться от проекта!

- Что?

Запускаю пальцы в волосы и массирую голову, закрыв глаза.

Да, я должна была. Я прокручивала эту мысль в своей голове десятки раз, и десятки раз отвергала ее.

Перед глазами тут же всплывали годы, проведенные в лаборатории, годы, которые я провела, скрупулезно изучая крыс и кроликов, эти препараты. Годы, которые я провела, стараясь перепрыгнуть выше головы.

Мне вспоминались собственные родители, которые в меня никогда не верили и не верят. Которые всегда твердили мне, что я чокнутая психопатка, что им всем известно, где я закончу. Да, они всегда считали меня такой. Я всегда стремилась заниматься наукой, а они всегда считали это занятием полных идиотов, самодуров, которым некуда спустить государственные деньги. А услышав, что за проект я собираюсь вести… Конечно. Поэтому я и сбежала от них. Как только представилась такая возможность. Чтобы не слышать больше оскорблений. Невыносимо столько терпеть унижения…

А Мэтт? Да, и ради него тоже я цеплялась за эту неидеальную идею. Но теперь нет. Я все еще чувствую вину, и всегда буду чувствовать – но я не позволю ей отнять у меня остатки здравого смысла. Этот препарат несовершенен – и сколько бы я не внушала себе обратное – это не так.

- Лу! Не сходи с ума!

- Нет. Это он сошел с ума. Он агрессивен, и это мягко сказать. Тебя там не было, ты не знаешь. Он бы меня убил, если бы не Эрл. Он бы и вас всех убил. Он опасен для общества.

- Да может, это вовсе не из-за препарата, а из-за… из-за нервного перенапряжения. Условия, Лу… это же тяжело в эмоциональном плане.

- А слизь? Тоже от перенапряжения? А глаза… его глаза?! Ты их видела?!

- Лу!

- Отказываюсь, и даже не…

- Лу!

Я соскакиваю с дивана, но Рене перегораживает мне дорогу, схватив за руки.

- Нет, - почти шепчет она, глядя мне в глаза, - Нет, слышишь? Ты так долго к этому шла, ты не можешь отказаться!

Вырываюсь. Рывком иду к столу с препаратами, круто разворачиваюсь лицом к Рене, оперевшись о стол руками.

- Могу, - очень тихо, но твердо говорю я, - И так и сделаю. К черту.

- Лу, - стонет Рене, - Да не будь ты истеричной дурой! Это же деньги!

- Деньги!

- Да, деньги. Это деньги Сенатора Мэй.

- С каких это пор тебя заботят ее деньги?

- Да как ты не понимаешь? Лу… Ты не можешь все бросить!

- Могу, - сухо повторяю я, - Этот препарат - не достижение, Рене. Это не вакцина, несущая жизнь. Не средство, спасающее сотни людей, дарующее им выбор и будущее, - качаю головой, глядя Рене в глаза, - Нет. Это всего лишь еще одна смертельная инъекция. Вот что это такое.

С этими словами, я снимаю с себя халат, и, под ошалелым взглядом Рене, комкаю его, превращая в комок белой ткани. И швыряю на пол.
Не взглянув больше на подругу, быстро шагаю к двери.

- Лу! - кричит мне вслед Рене, но я не слышу ее. Хлопает дверь, в ответ звонко вздрагивают стекла в хлипких оконных рамах. Рене слышен стук моих набоек в коридоре, но потом и этот звук стихает.

Гл. 6.

Я иду быстро, и в такт моему быстрому шагу колотится мое сердце. Я иду в ратушу. Если я решила отказаться от проекта, надо сказать об этом сенатору – она ведь, в конце концов, оплачивает наши исследования.

Я все правильно решила. Конечно. Моей целью было дать людям шанс, а не отнять его.

А может, следовало подольше понаблюдать за добровольцем?
(Ага, а когда у него все лицо слизью зарастет, до тебя дойдет, что что-то не так, да?)

Мне вспоминаются исполненные недоумения и страха глаза Рене. Я и сама от себя в шоке.

Может, прав был мой отец, когда говорил, что из меня ничего не выйдет? А мать ему вторила. И сейчас, наверное, они сидят и думают, какая я неблагодарная дрянь, что ослушалась и сунулась в науку. До сих пор ненавидят, что я полезла в исследовательский колледж.

(У тебя всегда был несносный характер, Лукреция. Мне стыдно, что у тебя моя фамилия. Если выйдешь замуж, сразу смени ее. Юная леди, неужели Вы полагаете, что станете ученым? Хотя да, там только такие как ты и есть – неблагодарные, тупые, несносные недоноски…).

Я поднимаюсь по огромной, почти величественной лестнице из красивого белого камня – как и само здание Ратуши. Вхожу внутрь.

В голове вертится сотни несвязных мыслей. Я поступила правильно. Я поступила правильно. Да. Этот проект был пустой тратой времени, которое я вырезала, безвозвратно выкинула из собственной жизни. Нужно начать сначала. Нужно снова поднимать известные факты. С нуля. С мышей и кроликов. И без спонсоров. Нужно независимое исследование.

Прокручивая слова, которые собираюсь сказать, в голове, я поднимаюсь по еще одной лестнице, на второй этаж. В груди поднимается волнение и страх.
Неустанно твердя себе, что все правильно, иду к кабинету сенатора Мэй.
Когда я подхожу к двери, то слышу, как сенатор что-то обсуждает с кем-то.
Дверь не заперта, и даже не закрыта – оставлена узкая щель, как если бы к ней в кабинет кто-то зашел ненадолго, переброситься парой слов.

Я открываю дверь, и становлюсь свидетелем, как слова Мэй обрываются, и она начинает судорожно кашлять, и с каждым ее вздохом рождается страшный скрипящий хрип…

Я замираю в дверях, потому что этот страшный звук воскрешает в моем сознании воспоминания, которые я отчаянно закапывала как можно глубже. Я вспоминаю Мэтта. Он точно так же кашлял.

(Все в порядке, Лу. Почему я такой бледный? Просто устал. Нет, Лу. Беспокоиться не нужно. Что? Нет, я не болен. Все в порядке, я же сказал. Ты что, мне не веришь? Я же обещал всегда быть рядом, помнишь?).

Все эти мысли проскальзывают в голове за секунды, и вот, Мэй и какой-то мужчина в строгом костюме, смотрят на меня. И в их взгляде ясно читается смесь из негодования, недоумения и легкой растерянности, а через секунду ее сменяет лютый гнев.

- Что ты встала? - резко бросает мужчина в костюме. Я даже вздрагиваю.
- Я просто…, - беспомощно начинаю бормотать я.

- Доктор Мэллоуи, - глухо начинает Мэй,- Когда вы входите в кабинет высокопоставленного человека, тем более политика… полагается стучаться.

- Извините, я…

- Не смейте больше врываться в мой кабинет, не удостоившись даже этого простого действия!

- Сенатор…

- Вы глухая, мисс Мэллоуи? - восклицает мужчина, и я снова вздрагиваю, - Выйдите вон…

- Нет, мистер Рохайт, - быстро выговаривает Мэй, - Пусть останется.

Мистер Рохайт в замешательстве. Он вопросительно смотрит на Мэй, и она говорит – спокойно, вкрадчиво:

- Вы можете идти, Фридрих.

Фридрих долю секунды колеблется, затем кивает и движется к выходу. Я слегка отстраняюсь от прохода, чтобы дать ему выйти. Мужчина идет не быстро. Его темп ровно настолько размерен, что он целых несколько секунд успевает придавливать меня к земле своим тяжелым взглядом. Не знаю, почему, но от этого его взгляда у меня все внутри сжимается. Ему бы допрашивать подозреваемых и пытать заключенных в тюрьмах.

Когда мистер Рохайт уходит, он закрывает за собой дверь. Я остаюсь с сенатором один на один.

Мэй обходит свой большой стеклянный рабочий стол и садится за него. Вообще, кабинет у нее очень большой. И почти пустой, если не считать этого громадного стола, двух кресел, лампы дневного света и комода. И да, еще пустой стеклянной полочки на стене. И окна -  огромного, во всю стену, от пола и до потолка, с видом на город. Чудесный вид, за номер с таким любой отель бы вытряс не одну сотню долларов.

Мэй скрещивает пальцы замочком и подпирает ими подбородок, пристально глядя мне в глаза. Я все также стою у стены. Белой, как и все в кабинете. Включая даже костюм сенатора.

- Простите мистера Рохайта. Он не в духе сегодня. И не стойте, мисс Мэллоуи, - мурлычет сенатор, - Присаживайтесь.

Я неуверенно подхожу к стеклянному креслу-чаше на металлической ножке, и сажусь. У кресла нет подлокотников, так что я неловко складываю руки на коленях. Мэй откидывается в своем, закидывая ногу на ногу. Сенатор смотрит на меня, как кот на мышь. Я чувствую себя, будто вот-вот угожу в мышеловку.

- Сенатор Мэй, - начинаю я, - Я пришла, чтобы уведомить вас, что я больше не намерена заниматься проектом.

Мэй полуустало вскидывает брови.

- Почему? - спокойно спрашивает она, но взгляд холодный. Даже леденящий.

- Потому что…(Потому что доброволец свихнулся к чертям, чуть не убил меня, а еще, у него какая-то дрянь на глазах, и вообще, он опасен для общества!) потому что, сенатор, у нас возникли непредвиденные обстоятельства. Некоторые трудности…

- Трудности? Я полагаю, вы не из тех, кто пасует перед трудностями. Или я ошибаюсь, доктор Мэллоуи?

- Нет. То есть…, - я перевожу дыхание. Заглядываю за спину Мэй, в окно, потом снова смотрю в ее глаза, - Дело в том, что эксперимент вышел из-под контроля. И мы поняли, что допустили где-то ошибку. Что-то пошло не так. Что-то изначально… изначально пошло не так…

- Доктор Мэллоуи…

- Сенатор Мэй… я не могу так… я не могу так!

- Лукреция…

- Я не могу так! Я не могу врать людям, когда и мне, и вам известно, что препарат изначально не отвечает требованиям! Это же… это же не вакцина! Это смертельная инъекция для хозяина тела, и дорога в дурдом для второго человека! Который, как паразит, заполняет разум хозяина и вытесняет его! Это несет только смерть…

- Лукреция!

Я замолкаю, и понимаю, что мои губы дрожат. И не только губы.

- Мисс Мэллоуи, - крайне спокойно повторяет Мэй, - Успокойтесь, пожалуйста. Мы, кажется, говорили об этом. Несколько месяцев назад. Вы забыли?

- Я…

- Лукреция, - более властно говорит сенатор, - В таком случае, я полагаю, вопрос исчерпан.

- Доброволец вышел из-под контроля! Он чуть не…

- Мне все равно, мисс Мэллоуи! Я плачу вам свои деньги, и заметьте, плачу немало. И вопрос исчерпан. Вы не можете отказаться от проекта. Во-первых, как я сказала, вы и понятия не имеете, каких денег стоили ваши исследования. Во-вторых, вы выступили в Сенате, это транслировалась по телевидению Эндогравии, и других стран. Это государственные интересы, милая Лукреция. И в-третьих,…, - Мэй запинается,- Просто забудьте о своих убеждениях, сделайте милость. Или, может, вы истосковались по профессии поломойки? Можно устроить. Не забывайте, из чего я вас вытянула.

Я в шоке.

- Хотите сказать, я не имею права голоса? Я не бесправная рабыня, и не заключенная. Вы не имеете надо мной такой власти. Проект мой…

- В документах. И, может, в вашей перевозбужденной совести. На деле он перестал быть вашим с того момента, как я… как правительство города Склавия принялось оплачивать проект. И я имею власть. Вы даже представить себе не можете, какой властью я обладаю.

Сглатываю ком в горле. Мэй с долгую секунду вглядывается в мои глаза, а затем уголок ее губ задевает холодная улыбка. Холодная, даже жуткая, она больше напоминает недобрую ухмылку.

- Думаю, мы закончили, доктор Мэллоуи? - вновь вежливо и спокойно говорит сенатор, - Да, уладьте свои «трудности». И принимайтесь за дело.

Я молчу. Мне больше нечего сказать.

Встаю, ноги как ватные. Нетвердой походкой дохожу до двери, касаюсь металлической холодной ручки, и тут Мэй говорит мне в спину. И этот ее голос отдается мне  холодным дыханием медленно осознаваемого ужаса, пробегающего по спине россыпью мурашек.

- Не забывайте наш разговор, Лукреция. Ваша правда никому не нужна. Или, если вас так не устраивает роль ведущего проект и ученого, ваша совесть не станет протестовать против роли подопытной? Удачного дня, доктор Мэллоуи. И закройте за собой дверь.

Выхожу и захлопываю дверь, невольно тяжело прильнув к ней. Прижимаю ладонь ко лбу.

Никаких прав. Никакой свободы. Мне ясно дали это понять.
Мышеловка захлопнулась.

Гл. 7.

Когда я вхожу в квартиру и скидываю ботинки, в спальне яростно пищит телефон. Старье. Таким пользовались, наверное, полвека назад.
Бросаю пальто на пуфик в прихожей и прохожу в комнату. Снимаю трубку.

- Да?

- Лу? Где тебя носит? Я пытаюсь целый день дозвониться…, - верещит Рене в трубку.

- Прямо-таки целый день. Мобильный не пробовала?

Мой голос звучит полурезко, полуустало. Разговор с Мэй выбил меня из колеи. Я злюсь. На себя и на сенатора. И на этого чертового мужика, который наорал на меня с порога…

- Он у тебя отключен! Лу…

Я сажусь на постель прямо в джинсах, и опрокидываюсь спиной в простыни.

- Что?

- Ты…, - слышно, как Рене выдыхает как бы с вымученным раздражением, - Извини, но ты ведешь себя, как редкостная стерва. Ты не имеешь права так поступать! Слышишь? Никакого права! Ты – не единственная, горбатившаяся над проектом. Если тебе не жалко шести лет своей жизни, так не бросайся чужими! Лу, ты не думала про Энн и Кларка? А про меня ты думала? Может, ты считаешь, что ты одна такая бедная, что…

- Я не бросаю проект, - говорю я, и Рене осекается.

- Прости?

- Сенатор…, - замолкаю, подумав, что нехорошо втягивать сюда еще и Рене. Она права. Я ведь совсем не думала, что с ними станет. Я не думала о них, когда хотела отказаться от проекта. Мне и в голову не пришло, что они по миру пойдут без этого. Нет, нельзя говорить о фактических угрозах Мэй. Все равно, мы ничего не сможем сделать против Сенатора.

- Что сенатор? - звучит высокий голос на другом конце провода, и я возвращаюсь в реальность.

- Ничего. Она была… была… занята. Да. Она была занята, и, пока я ждала в приемной, я несколько раз переосмыслила и обдумала свое решение. Ты права. Не стоило мне так…горячиться, - закрываю глаза и медленно вздыхаю, - Нужно… просто начать сначала.

Молчание в трубке.

- Как четыре года назад, Лу? Не слишком оно было веселое, - после долгой паузы, говорит Рене.

Бессонные ночи. Истерика. Депрессия. Тонны успокоительного. Выскребание банановых шкурок и очисток семечек из-под лаковых кресел вместо научной работы, о которой мечтала с детства…

- Да, не слишком, - хрипло соглашаюсь я,- Но сейчас все иначе. Нам не нужно начинать с нуля. Нам нужно просто доработать препарат.

Снова молчание.

- Рене?

- Да, я тут… Лу,… только обещай, что не будет как в тот раз, ну?

- Заметано. Без таблеток и попыток суицида, - я смеюсь. Никаких попыток покончить с собой я не предпринимала. Просто не могла уснуть… не могла есть… ничего не могла. Только жрать успокоительное. Передозировка. Не намеренно.
- Лу…

- Ммм?

- Прости за стерву.

Слегка усмехаюсь в трубку.

- Да все в порядке, Рене.

(Ах, ты, маленькая стерва! Так и будешь всю жизнь подтирать полы в сортирах! Почему ты не выполняешь того, что тебе сказано? Кэролин, она вся в твою мамашу! Твои паршивые гены…).

- Лу?

- А? Да-да…

- Значит, твоя смена завтра, не забудь. И постирай халат, а то тем, что ты выбросила, можно только полы подметать.

(…будешь всю жизнь подтирать полы в сортирах!).

Тру глаза.

- Да, я помню. Я устала, Рене. Пока.

- Ага.

Кладу трубку, сажусь на кровати. Закрываю лицо руками, и вижу отвратительную слизь на глазах добровольца, потом как он держит меня в вытянутой руке, приподняв над полом. Потом, вижу лицо своего отца, орущего на меня за то, что у меня не получается прочитать слово из дурацкой детской книжки
(Что ты врешь мне?! Ты что, тупее всех? Тупее всех?!).
из-за дурацкой дислексии.

Может, не спроста это все? То, что у меня не выходит? Может, так и должно быть? Может, так будет лучше?

Ага, и умирающему Мэтту ты бы тоже сказала, что лучше не изобретать препарат, способный спасти его жизнь?

А может, отец был прав?

Тру глаза. За окном – моросящий дождь.

Звонит телефон, я вздрагиваю от неожиданности. Беру трубку.

- Что, Рене?

- Рене?,- низкий мужской голос,- Охо-хо, вы немного ошиблись, мадемуазель.

Сердце начинает сильнее биться в груди, мысли шевелятся, силясь вспомнить, кому принадлежит голос.

Ах, да. Точно.

- Здравствуйте, Эрилей,- отвечаю я, вновь растягиваясь на постели.

- Эрилей?- слышится фырканье, - Опять на «вы»?

-  Эрл. Здравствуй, Эрл.

- Так-то лучше, Лу.

Мурашки пробегают по телу оттого, что фактически незнакомый мне человек называет меня «Лу». Вот так просто и легко, без грамма смущения, будто мы друзья или хотя бы приятели.

- Эм… ты что-то хотел?

- Да. Вообще-то, у меня есть к тебе предложение.

С губ невольно срывается смешок.

- Руки и сердца? - отчего-то подтруниваю я. Эрл смеется.

- Как насчет сходить куда-нибудь завтра?

Потираю рукой лицо.

- Даже не знаю, Эрл ( я тебя не знаю, Эрл). Я работаю завтра.

- Ты всегда работаешь.

- Ага.

- «Ну что за жизнь, когда среди проблем, на мир взглянуть нет времени совсем…»*(* - стихотворение «Leisure», W.H. Davies)?

- Серьезно. Я не думаю, что…

- Тебе не надо думать. Просто пошли, и все. Вот скажи мне: когда в последний раз ты развлекалась?

Усмехаюсь в трубку.

- Да хоть на прошлой неделе,- отвечаю я, потирая глаза,- Мы с Энн дежурили ночью, и играли в шахматы.

Пауза.

- Все в крайней степени запущено, доктор Мэллоуи, - тоном опытного врача произносит Эрл, я смеюсь, - Ну так что, Лу?

- Я уже сказала: я никуда не…

- …вот и отлично, значит, завтра, в… когда рабочий день заканчивается?

- Эрл…

- Он у тебя вообще заканчивается когда-нибудь? В общем, в восемь, на площади Советов.

- Эрл…, - я невольно начинаю смеяться.

- Без возражений, Лукреция, - почти пропевает он. Только я открываю рот, чтобы все-таки возразить, как в трубке раздается монотонная мелодия гудков. Отбрасываю от себя трубку.

Мгновение, на моих губах еще играет утомленная улыбка, но она быстро угасает - я устала. От систематического недосыпания и нервов. От добровольцев, кроликов, лабораторий и опытов. «Ну что за жизнь, когда среди проблем, на мир взглянуть нет времени совсем…».

С какой стати я вообще согласилась на встречу с, в общем-то, совершенно незнакомым мне человеком, который так навязчиво меня преследует? В Сенате. В лаборатории. Вот сейчас.

А не из чувства ли долга за фактически спасенную жизнь я решила дань это согласие? Если вообще считать, что я согласилась…

Я лежу, растянувшись, на кровати, раскидав в стороны руки и ноги, будто морская звезда. Закрываю глаза и слушаю собственное дыхание, мерный стук сердца. Вспоминаю свою жизнь за последние шесть лет: работа. Работа. Работа.

Когда умер Мэтт, я замкнулась в себе, забилась в скорлупу, и с большим сопротивлением открывалась миру вновь. Я все стала ставить под сомнение. Я с трудом верила людям, не доверяла им, не доверяла больше этому миру, да и как я могла, если этот мир отнял у меня Мэтта? Порой, я даже себе не верила.
Нет. Все, во что я могла верить – это наука. Только она способна мне помочь, способна помочь другим. Хотя, мне было плевать на себя – мне казалось, что, раз Мэтта уже нет, меня тоже, уже не существует. Я тогда словно бы умерла вместе с ним. Что-то сломалось во мне. Что-то, что уже никогда не восстановится, что-то, что никогда не прорастет в душе вновь.

Но вот сейчас, я лежу на постели, и я дышу, и сердце бьется, я жива. И пока я жива, я буду делать все, что только может от меня зависеть. Проект стал не просто мой работой, моей отдушиной, как я тогда полагала. Проект стал частью меня. Я не смогу его кинуть, даже при желании. Я слишком много сил отдала, хотя шесть лет – совсем не долгий срок в широком смысле. Но мне ведь всего двадцать пять – я занимаюсь им почти всю свою сознательную, деятельную жизнь.
Встаю с постели и иду в ванную комнату. Встаю перед зеркалом и провожу рукой по волосам, как бы приглаживая их. Вглядываюсь в свое отражение, смотрящее так растерянно и одновременно очень внимательно, словно взгляд хочет уцепиться за что-то неизменно и постоянно ускользающее от него.

Кого ты обманываешь, Лу? Даже если бы сенатор Мэй не выгнала меня сегодня, я все равно не смогла бы по-настоящему оставить проект. Потому что это дело всей моей жизни. Это мой долг перед Мэттом. Это мой долг перед тысячами людей. Это мой долг перед самой собой.

Я начну сначала, я переработаю все свои записи, заметки, черновики, перерою все справочники. Я снова буду пробовать, снова и снова. Я сделаю это. Я сделаю это – вакцину Вечности. Я усовершенствую ее и доработаю, исправлю свои шибки. Но, как бы там ни было, факт остается фактом.
Я никогда не оставлю проект.

Гл. 8.

Когда я вхожу в лабораторию, то натыкаюсь на очень миленькую высокую девушку со светлыми милированными волосами, так старомодно, но очаровательно подстриженных «лесенкой». А-ля моя бабуля в молодости.

- Доброе утро, - улыбается мне девушка, когда я переступаю порог и сонно сбрасываю с себя пальто.

- Привет, Энн.

Энн так лучезарно улыбается, что невольно начинаешь верить, что добрым утро действительно бывает.

С ней мы знакомы около четырех лет. С того момента, как мы с Рене попали под крыло Мэй. Тогда же я познакомилась и с Кларком.

- Что делаешь? - спрашиваю, я, подходя к ней. Энн что-то писала.

- Заполняю документацию, - отвечает она и снова утыкается в папку.

- А, так значит, Рене опять спихнула тебе самую нудную работу, да?

Энн вновь улыбается, не прекращая писать.

- Ты же знаешь, ей сложно отказать, - говорит она, не поднимая глаз.

Открывается дверь, и входит Кларк. Сбрасывает куртку и машинально приглаживает свои рыжеватые волосы. Рене иногда в шутку называет нас братом и сестрой, хотя мы не родственники.

- Здорово, Кларк, - бросаю я, проходя к стеллажу с папками.

- Привет, сестра, - смеется он, и легко пихает меня в плечо кулаком. Я тоже начинаю смеяться, доставая папку.

- Доброе утро, - робко выговаривает Энн, оторвавшись от бумаг. Мы уже не смеемся. Кларк только лишь как-то почти смущенно кивает.

- Где Рене? - вдруг очень живо спрашивает он. Я отрываю глаза от раскрытой папки.

- Не знаю. А что тебе?

- У нее документация. Я должен отнести в Научный Центр.

- К черту Научный Центр, - обрываю я, шумно захлопывая папку, - У нас распоряжение Сенатора.

- Им плевать, - невозмутимо говорит он, - Ты же знаешь, что мы должны докладывать о прогрессе, и обо всех новых опытах, обо всех результатах…

- …чтобы держать их в курсе, я знаю. «Чтоб никакого произвола». Да-да, конечно.

Кларк тихонько смеется.

- Так что насчет Рене и документации?

- Она у меня, - тихо выговаривает Энн, и Кларк оборачивается к ней.

- Что, Рене?

- Нет, документация. Я как раз закончила.

- Отлично, - кивает Кларк, проходит через комнату и перенимает толстую папку отчетов, - Спасибо, Энн.

Энн только улыбается. Кларк еще раз как-то растерянно кивает, разворачивается, и идет к двери.

- Куртку только не забудь, ага, - напоминаю я. Кларк выругивается, берет куртку и выходит.

Перевожу взгляд на Энн.

- Ну и что это было, только что? - спрашиваю я, вновь раскрывая папку.

- Ничего, - быстро отвечает Энн.

- Ничего,- повторяю я,- Вы оба странные этим утром. Что с вами?

Энн пожимает плечом, и проходит к столу с препаратами, и делает вид, что сосредоточенно рассматривает колбы.

- Вы поссорились? - вновь спрашиваю я.

- Н-нет… просто… ничего, - сбивчиво поясняет Энн.

Я вскидываю брови, но больше ничего не говорю. В конце концов, мне сейчас не до того.

- Когда Рене придет, скажи ей, что я у добровольца, - говорю я Энн, и двигаюсь к выходу на  лестничную площадку. Вообще-то, у нас есть лифт, но я хочу пройтись.

- У него ночью был припадок, - говорит мне Энн в спину. Я застываю.

«У него ночью был припадок». Воображение срывается с цепи: вот, вот он держит меня в вытянутой руке, сжав шею, а перед моими глазами все плывет, растворяясь в багровых пятнах ускользающего сознания: мигающие от перепада напряжения лампы дневного света, и красные,
(Не вырывайся, тупая тварь…)
страшно-красные, дикие глаза добровольца…

- Лу? Ты…

- Я в порядке, - резко вырывается у меня. Энн замолкает, - Что… с ним было?, - вновь очень спокойно спрашиваю я, глядя в дверь, спиной к Энн.

- Тахикардия. И бред. Он заставил нас здорово понервничать…
- Бред? Что он говорил?

- Да всякую чушь. Про «дрянь» что-то… не помню. Да какая разница, это же просто бред.

- Просто бред… И это все?

Я ожидаю, что Энн сейчас скажет, что он освободился от проводов и бегал по лаборатории, а они с Рене и Кларком ловили его, что-то в этом духе. А он, конечно, пытался их убить.

- Ну да,- легкомысленно говорит Энн, и у меня камень с души сваливается, - Наверное, нужно перестать давать ему риналибол?

- Нет… просто… понизь дозу.

- Но тахикардия…

- Просто понизь дозу.

Не дожидаясь ответа, а может, просто сбегая от следующего вопроса, я поспешно токаю дверь, и выхожу. Поднимаюсь по лестнице, а в голове все крутятся навязчивые мысли, такие разные, они почти не связаны друг с другом, они рождают в голове совершенную кашу, но продолжают навязчиво зудеть в сознании.

Зачем сенатору Мэй этот проект? Кто тот мужчина, в ее кабинете, наоравший на меня с порога? На правильном ли я пути? Не делаю ли я фатальной ошибки? И, конечно, зачем я согласилась идти на встречу с Эрлом?

Вхожу в палату. Доброволец лежит там, где и должен. Все с ним в порядке. Подумаешь, какая-то слизь на глазах… да разве это важно?

Резко выдыхаю, как человек, набирающийся мужества перед прыжком над бездонной пропастью, надеваю перчатки, и почти буднично отрываю насохшую слизь. Засвечиваю в глаза фонариком. Никаких изменений – все в точности так же (чудовищно), как было в последний раз, когда я его осматривала.
Делаю пометки в папке для отчетов, старательно, подробно описывая слизь, словно из последней надежды, что Научный Центр отметит это и запретит далее разрабатывать препарат, не дав возможности создать новую формулу.
Поглядываю на безмятежно спящего добровольца, нервно стуча карандашом по столу – он спит так спокойно… руки вытянуты вдоль туловища, слышно мерное сопение его дыхания, расслабленное лицо выражает спокойствие и умиротворение… Люди такие милые, когда спят. Какими бы они ни были в реальности чудовищами – во сне это белые и пушистые детки.

Не успеваю удивиться своим собственным мыслям, как входит Рене.

- О, с возвращением, - зевает она, натягивая перчатки.

- Ага.

- Что это у тебя? - она кивает на папку.

- Отчеты. В научный Центр.

- К черту Научный Центр, - говорит Рене, в точности воспроизводя мою интонацию несколько минут назад. Я легонько усмехаюсь.

- Энн сказала, что у него был припадок ночью. Это правда?

Молчание.

- Да… тахикардия, - спустя несколько секунд отвечает Рене.

- Отчего бы?

- Может, дозу риналибола понизить?

- Я уже сказала Энн.

- А, да, ты же командир.

- Что?

- Может, витамины?

Вглядываюсь в лицо мирно спящего добровольца.

- Нет. С него пока хватит.

Рене дергает ручку выдвижного ящичка. Он открывается с металлическими писком. Достает шприц и наполняет его. Вводит добровольцу.

- Новая порция препарата, красавчик,- припевает она, вдавливая содержимое в плоть.

- Успокоительное?

- Ага. Задолбал стонать ночью, и так башка трещит.

Позже.

Мы сидим внизу, в лаборатории. Я на диване, подобрав под себя ноги, Рене – на табурете, и пожирает мороженое. Энн за столом пытается работать, но у нее не особо выходит – хотя бы потому, что никому из нас не ясно, что делать.

- Так что у вас с Кларком?, - вдруг спрашивает Рене Энн, и та роняет карандашик, которым писала.

- Да вот, - киваю я, беря чипсы и запихивая себе в рот парочку.

- Ничего… ничего. А что такое?

Рене облизывает ложку и легкомысленно пожимает плечами.

- Ой, да брось. Всем же видно, что вы втрескались друг в друга.

- Что за глупость. Мы взрослые люди…

- Вот именно, - протягивает Рене, тыча ложкой в Энн, - А ведете себя, как…

- Как будто из девятнадцатого века, - заканчиваю я.

- Идите вы, - смеется Энн, и Рене тоже ржет, - Я не знаю, что вы напридумывали себе, но это все не имеет никакого значения, потому что у нас есть дела. Правда, Лу?

- Правда, - киваю я, отодвигая от себя чипсы, - Но мы все равно делать ничего не можем, пока не придумаем новый препарат. А на это уйдут месяцы. А сначала, нужно получить разрешение…

Рене стонет:

- На все разрешение! Скоро, чтобы дышать тоже разрешение потребуется!

- Так и будет, - пожимает плечами Энн, - Лес уже вырубили. Осталось немного в заповедных зонах. Может, в скором времени туда станут водить экскурсии, чтобы люди видели настоящие деревья, а не это… это…

- Извращение над природой, - заканчиваю я.

- Природа давно от нас отвернулась, - говорит Рене, задумчиво облизывая ложку.

- Нет, - произношу я, - Это мы отвернулись от природы.

Мы все разом косимся на колбы, одиноко стоящие на лабораторном столе.
Про деревья – это правда. В мире их осталось очень мало, вследствие изменения климата. Говорят, это будет прогрессировать, но мне не хочется об этом думать. С нас и так хватит.

Запущенная экологическая обстановка привела к тому, что многие почвы стали не способны плодоносить. Деревья гибли. Остальные просто вырубали для постройки новых заводов, фабрик и небоскребов.

Наш город выглядит потрясающе – но это целиком искусственный город. В нем нет ни гроша настоящего, только, разве что, высушенная почва, да и та давно залита бетоном. Чтоб людям было чем дышать, правительство много лет назад создало Центральный парк – тот самый, который пересекают все улицы города. Все деревья в парке искусственно-созданные. Они не живые. Это просто механизмы… типа фильтры воздуха, только в более привлекательной наружности. Так уже давно. Я за свою жизнь не видела настоящих деревьев. Мы знаем о лесе разве что из учебников истории и документальных фильмов. Говорят, настоящий лес сохранился в районе Свободных гор, они отделяют Эндогравию от других стран, как стена, как барьер. Но эта территория закрыта, как заповедная. Честно, иногда я вообще сомневаюсь, есть ли там лес на самом деле, или нам просто врут.

- Ну а ты, Лу? - вдруг произносит Рене, скашивая на меня глаза, - Что ты скажешь?

Я подчеркнуто утомленно вздыхаю. Да, так бывает – нам нечем убить свое время. Покинуть лабораторию мы не можем, и заняться делом тоже, поэтому все, что нам остается – это страдать фигней и караулить добровольца.

- А меня пригласили на свидание, - выдаю я.

- Чего? - Рене вся подается вперед, отставляя от себя стакан мороженого, как будто он стал ей не интересен, - Это журналист, да?

Я хитро улыбаюсь и смотрю на забавные физиономии Энн и Рене.

- Ну да, - загадочно проговариваю я.

- О-о-о, - тянет Рене, и Энн подхватывает, - Когда это?

- Вчера.

- Когда вы… ну…

- Сегодня вечером. На площади Советов.

- На площади Советов…, - начинает Энн, переглядываясь с Рене, и та подхватывает:

- Кафе, театр, кино, ммм?

Я смеюсь.

- Типа того. Только я все равно не пойду.

Улыбка слетает с лица Рене.

- Иди ты, - говорит она, - Да с какой стати нет?

- Потому что «нет».

- Иди ты!, - повторяет она, - Лу! Такой шанс!

Почему-то это задевает меня, хотя очевидно, что причин нет.

- «Шанс»? Мне что, сорок пять?

- Нет, но знаешь, ты и через двадцать лет точно так же будешь тухнуть тут с пробирками и добровольцами.

- Ну да, - мурлычу я, накручивая локон рыжих волос себе на палец, - Именно так. Ты меня раскусила.

- Лу!

Тут Энн ойкает, и соскакивает с места.

- Ты чего? - спрашиваю я.

- Не уходи от ответа, - грозно шепчет мне Рене.

- Я дежурила ночью, - отвечает мне Энн, - и закончила отчет за некоторых ( она косится на Рене, и та закатывает глаза). Раз уж работы нет, я лучше пойду домой и посплю, если вы не против.

- Конечно.

- Ты дежуришь сегодня, Лу.

- О’кей.

- Ага.

Энн отметает непослушные волосы от лица, снимает халат и движется к двери. Мы с Рене одни.

- Так почему нет? - вновь начинает Рене, только захлопывается дверь. Я соскакиваю с дивана и иду к столу с препаратами. Прям какая-то фантастическая зона бегства от лишних вопросов.

- Слушай, я уже начинаю жалеть, что рассказала вам.

- Эй! - Рене подходит и встает напротив, по другую сторону стола.

- К тому же, - продолжаю я, - Я же сегодня дежурю, слышала?

- Это не вопрос, - быстро парирует Рене, - ради такого события, я могу и остаться в этом милом месте на лишнюю ночку.

- Рене!

- Да что?

- Это нечестно с мое стороны, и…

- Лу, - серьезно выговаривает подруга, - Скажи мне одну только вещь: если ты не хочешь идти – зачем тогда вообще согласилась?

Я открываю рот, но мне нечего ответить. Как же глупо.
Зачем я согласилась?

- Потому что… потому что… я устала.

Рене вскидывает брови.

- Да, я устала! - уверенно высказываю я, уперев руки в боки, - Что тут такого? У меня был сложный день, и не одна сложная ночь…

Рене кашляет в кулак.

-  Кошмары, - членораздельно поясняю я, - и, к тому же…

- Ой, вот только не начинай, - Рене это говорит так твердо, что я осекаюсь, - Почему ты всегда так делаешь?

- Что…

- Почему ты всегда закрываешься в себе, как только появляется малейшая, самая милипистрическая возможность завести с кем-нибудь контакт? Вечно закапываешь голову в песок, точно ты страус.

Я открываю рот, чтобы возмутиться насчет страуса, но Рене меня опережает:

- Эй, да это же все из-за него, да? Это из-за Мэтта!

Упоминание его имени вслух настолько воздействует на меня, что челюсть деревенеет, и я опять выдыхаю воздух. Рене продолжает:

- Я права, - проговаривает она, внимательно глядя в мое лицо, - Черт возьми, Лу… прошло почти четыре года. Пора двигаться дальше.

Комок подкатывает к горлу, и, несмотря на то, что я полностью осознаю, как глупо чувствовать то, что я чувствую, ничего не могу с собой поделать.

- Пора двигаться дальше, - утвердительно повторяет Рене, - Слышишь? Пора оставить Мэтта в прошлом, Лу. Я понимаю, что ты чувствуешь,…

(ни черта ты не понимаешь…)

…но нельзя тащить этот груз вечно. Это же твоя жизнь. Ты хочешь посвятить ее борьбе со смертью, но это слишком старая борьба, которая никогда еще не оканчивалась нашей победой.

Звучит так, будто Рене не верит в наши опыты, в нашу работу. Но я будто бы не могу упрекать ее. В конце концов, я уже и сама не уверена в своей убежденности.

- Так не будь трусливым страусом, Лу. Сделай шаг навстречу будущему, - Рене внимательно смотрит в мои глаза своим мягким и как будто бы понимающим взглядом, - Но сначала, нужно сказать «да» настоящему.

Вот и попробуй не пойти на эту чертову встречу после такой речи. Сглатываю комок в горле и тихо, глухо бормочу очередную глупость:

- Зато, у страусов ноги длинные.

Рене смеется и, забросив руку мне на плечо, прижимает к себе.

- Ладно, девочка…, - бормочет она,

(Ладно, девочка. Не плачь. Пожалуйста. Прошу тебя, Лу. Прекрати, что с тобой… Лу? Он же мертв, прекрати рыдать, прекрати…)

легонько гладя меня по волосам, слегка вьющимся от большой влажности, - Все нормально. Он хотел бы этого. Чтобы ты его отпустила.

- Ты думаешь?, - глухо выдавливаю я.

- Конечно. Конечно…

Рене хочет меня утешить. Ей кажется, что она меня понимает, но это не так.
Откуда ей знать, чего хотел бы Мэтт. Я тоже не могу знать. Может, Рене и права. Может, этот мозгоправ, у которого я восстанавливалась после «попытки суицида» тоже был прав. Может, правы все, кроме меня. Может, правы мои родители, и я действительно плавно и уверенно иду к тому, чтобы окончательно свихнуться, и этот проект – самый верный путь к этому.

Но я знаю одно. Это так глупо, но так ясно мне самой, что еще глупее было бы отрицать это, чем принять. Мне больно отпускать Мэтта. Мне снятся кошмары с ним, но в них я, по крайней мере, его вижу. Чувствую. Он словно рядом со мной, и я не хочу, чтобы он ушел. Может, я уже шизанутая. Плевать.

Мне просто больно его отпустить. И я не могу этого сделать сейчас. И, кто бы что ни говорил, как бы старательно не притворялся – я не одна такая.

- Хорошо, - говорю я, отрывая лицо от пахнущего стиральным порошком белого халата Рене, и глядя на нее, - Ладно. Так и быть. Журналисту сегодня везет.

- То-то, - одобрительно кивает Рене и отпускает меня.

- Ты точно не против остаться дежурить?

- А то. Люблю добровольцев, ты же знаешь.

- Извращенка.

Рене смеется.

- Нет, правда, Лу. Ты заслужила один свободный от волнений и раздумий вечер. Просто расслабься.

Свободный от волнений и раздумий вечер. Звучит неплохо.

Гл. 9.

Я не люблю опаздывать. Честное слово, не люблю. Но пробки – это просто выше моих сил.

Поэтому, когда я наконец-таки подъезжаю к назначенному месту встречи, я просто бегу со всех ног к человеку в пальто горчичного цвета.

Он сидит на бетонном ободке фонтана, так изящно и прямо держа спину, почти в центре площади. Я подбегаю, и,  запыхавшись, начинаю лепетать:

- Прости, Эрл, я просто…

- Пробки- зло, - кивает он, улыбаясь.

- Да, я…

- Тебе повезло, что мои часы стоят, - смеется он, свесив в своей ладони уже знакомые мне часы на длинной серебряной цепочке.

- Зачем ты их вечно с собой носишь? - говорю я, втайне радуясь возможности сменить тему.

- Не знаю, - Эрл внимательно смотрит на серебряный корпус, - Дело привычки, а может…гхм… куда пойдем?

И скрывает часы в кармане пальто.

- Не знаю, - говорю я, пряча в карманах замерзшие ладони, - У нас много вариантов… можно в кино, можно… можно в кафе, можно…

- Можно пройтись по набережной, - улыбается Эрл, слезая с ободка. Я замолкаю, смутившись.

- Да, так тоже… можно.

Эрл с какую-то долю секунды опять так внимательно смотрит в мои глаза, а потом резко, но радостно улыбается мне. Я недоуменно улыбаюсь в ответ. Эрл усмехается.

- Что? - не понимаю я.

- Да нет, - качает головой он, и мы начинаем медленно двигаться к набережной, до которой идти минут пятнадцать отсюда, - Просто ты так редко улыбаешься, на самом деле. Морщин боишься или повода нет?

- Я вовсе не редко улыбаюсь.

- Нет, редко.

- Да я улыбнулась раз пять за последние три минуты.

- Ну, во-первых, гораздо меньше пяти. Во-вторых,…, - Эрл сбивается, - у тебя красивая улыбка, как я уже говорил, и очень жаль, что ты этим не пользуешься. Что… из тебя ее нужно как бы… вытягивать.

- Чего? - я усмехаюсь.

- Только усмешки, но не улыбки, Лу. Улыбки тают, испаряются в нашем мире, как будто им нет тут больше места.

Нет, этот парень определенно перечитал философской туфты.

- Так вы все занимаетесь своим проектом? - небрежно спрашивает Эрл.

- Ага.

- Как успехи?

- Нормально.

Верх содержательности беседы. Просто высший пилотаж. Вспоминаю про «страуса», коим меня назвала Рене, и напоминаю себе в которой раз, что не должна замыкаться в себе. Просто откройся людям. Они тебя не съедят.

- А… а ты? - вытягиваю я, заправляя выбившуюся прядь волос за ухо.

- А я не занимаюсь вашим проектом,- смеется Эрл.

- Иди ты, - я машинально пихаю его плечом, - Ты понял, что я имела в виду. Так вы журналист, мистер?

- Да, - кивает Эрл.

- О чем пишете?

- О разном. О злободневных проблемах,…

- …которые плешь проели особо волнительным людям?

- Ха, типа того, да. Но… эм… моя газета старается искать новые факты. Не то, что вертят по телевиденью. Или, - он заминается, обдумывая фразу, - Или… открыть новую сторону уже известных фактов.

- Вау. То есть, откапываете скелетов в чужих шкафах?

Эрл снова смеется. Я чувствую себя неловко. Такое чувство, что он этим почти машинальным легким смехом заполняет пробелы в беседе. Но это уже не кажется мне ненавязчивым и не заметным. Хотя, может, я просто мнительная.

Тут, начинает звонить мой телефон. Я достаю мобильник и вижу, что звонит Рене.

Легкое раздражение начинает подниматься в груди. Вечно так. Вечно – я соберусь стать человеком, попробовать увидеть мир за гранью лаборатории, и вот те на: «Лу, как заполняется форма номер 348?», «Лу, что делать с использованными пробирками?», «Лу, почему на закате небо красное?». И тэ дэ, и тэ пэ… Надоело. Мне надоело постоянно им указывать, как нужно, ненавижу быть главной. Я просто хочу побыть сегодня человеком, а не чудовищем, порожденным бессонницей и немытыми пробирками этих лентяев. Может, конечно, это не справедливо – называть людей лентяями, если они не готовы проводить все свои дни и ночи, корпя над бумагами, заполняя отчеты, проверяя пробирки и добровольцев, ставя опыты. Но такова наша жизнь. Если ты выбираешь науку – ты, можно сказать, подписываешь (приговор) «брачный контракт» с ней.
Я сбрасываю вызов.

- Важный звонок?

- Ммм?

Я невинно вздергиваю голову, убирая мобильник назад.

- Если это был важный звонок, то, может быть, не следовало его сбрасывать?

Заправляю прядь волос за ухо.

- Нет, это ерунда. Просто кое-кому нечем заняться.

- О-о.

- Ага.

Снова молчание. Гнетущая тишина.

- Как Рене? - вдруг спрашивает Эрл. Я даже слегка офигеваю.

- Что?

- Кажется, так твою подругу зовут?

- Эм… да. Она… в порядке. Развлекается вот сейчас, - натянуто улыбаюсь я, вновь сбрасывая очередной вызов.

- Может. Ты все-таки ответишь?

Прикидываю варианты. Пожар? Метеорит? Нашествие зомбаков? Вряд ли. А раз так, то Рене под силу управится самой. Нечестно всегда дергать меня. В конце концов, она сама согласилась подежурить.

- Все нормально, Эрл.

- Ладушки, - улыбается он, самой невинной улыбкой, - Лу, можно тебя спросить?

- Ммм?

Подмечаю, что отвечаю довольно односложно, но ничего не могу с собой поделать. Вылезай из скорлупы. Вылезай из скорлупы…

- Тогда, на заседании Сената. Ты так и не ответила на мой вопрос.

Так. Вот значит, зачем он меня пригласил. А я-то, наивная…

- Так у вашего препарата будет широкий доступ для простых смертных?

Простых смертных…

- Я сказала: проект не закончен, и я…

- Ой, ну брось, - Эрл как бы усмехается, - Этой вешалки рядом нет.

- Нет, - соглашаюсь я, хотя отчего-то у меня такое чувство, будто она всегда здесь, - Но все равно, не скажу.

- Охо-хо, секрет, да? - пихает меня в бок Эрл, отчего я чуть не улетаю в кусты.

- Считай, что так.

- Ну, со мной-то поделишься своим чудо средством?

Надеваю улыбку и демонстрирую ее Эрлу. Я ожидаю увидеть и его сияющие тридцать два отбеленных клычка, но Эрл не улыбается.

- Ладно, не бери пока в голову, - быстро выговаривает он, затем дует в ладони, как бы согревая их, - Тебе не холодно? Можем зайти в кафе.

«Ох, какой заботливый, с ума сойти».

- Нет, - говорю я, хотя уже жалею, что не надела зимнюю куртку.

- А я мог бы угостить тебя кофе.

Скашиваю на журналиста взгляд, полный коварства.

- Кофе?

- О да.

- С сахаром?

- Четыре ложки сахара, без молока, без сливок, и почти без воды. Исключительно порошок, - бодро чеканит Эрл.

- Хаха, прямо как я люблю.

- Да я в курсе, Рене тебя с потрохами сдала.

- Я вижу. Так что, в кафе?

- Если позволишь.

«Интересно, что она там ему еще обо мне наболтала?».

Только вспомнив Рене, в кармане вновь начинает вибрировать навязчивый кусок пластмассы и других не очень важных деталей.

«Да что же это за…».

Сбрасываю вызов за секунду, как какой-то мужчина, с раздирающим барабанные перепонки воплем проносится мимо, задев меня плечом. Да так, что я бы полетела следом, если бы не Эрл.

- Эй, что вы…

Я осекаюсь на полуслове. Сначала я замечаю, что мужчина, чуть не сшибший меня секунду назад, недвижимо стоит с каким-то каменным, неживым лицом, как будто из него что-то высосало все краски. А потом до меня доходит, что так стоят все люди на площади.

Потому что сейчас, я вижу то, что видят все, включая Эрла, все еще машинально придерживающего меня за рукав пальто. Я вижу высокого коренастого человека на краю площади, у высокой статуи, возведенной в честь независимости Эндогравии. Это мужчина со светлыми взъерошенными волосами, весь сырой от пота, в каком-то ошметке больничного халата. И в его сильных, крупных, с разбухшими от многочисленных капельниц и уколов венами руках, крепко сжата хрупкая нежная шейка молодой девушки. Такой хорошенькой, беленькой, чистой, невинной. В ее глазах – застывшее недоумение, как будто она не понимает, не верит тому, что происходящее – реальность. А взгляд мужчины вперен в меня.

Холодок медленно осознаваемого ужаса пробегает по позвоночнику. Вот почему звонила Рене.

Красные, страшно-красные глаза, отражающие какое-то отчаяние, сумасшествие, слепую ярость – все вместе – они смотрят прямо на меня, прожигают душу, словно тлеющий окурок прожигает тонкую ткань. Мне кажется, доброволец узнает меня. Он улыбается.

А в следующий миг, сворачивает девушке шею.

Гл. 10.

Тело обмякает на земле, под замершим взглядом сотен глаз. А потом, кто-то начинает кричать.

Крик прорывает застывший воздух осеннего вечера, обещавшего быть таким обычным и будничным. Вопль тянется на одном дыхании, а потом затихает. Шок проходит. Начинается хаос.

Люди срываются с мест и, в стремлении унести свои ноги как можно дальше отсюда, сталкиваются друг с другом, поднимая все большую суету, все убеждены, что за ними уже мчится этот бешеный псих.

Вот только доброволец и не пытается ни за кем гнаться. Нет, вместо этого, он смотрит на меня. Прямо на меня. Так внимательно. Это странное выражение его лица, его взгляда… оно не как у простого чокнутого, хотя, откуда мне знать. Он как будто… как будто сам в ужасе от того, что совершил – это говорят его глаза. Страшные, красные, но в них мечется испуг и одновременно недоумение. А вот остальное его лицо… его полуухмылка, такая жуткая, такая странная, исполненная жестокости, словно он  злой клоун в черной комедии.

И тут я прихожу в себя, потому что Эрл дергает меня за рукав, в стремлении увести подальше.

- Куда ты? - выкрикиваю я, стремясь перекричать общую панику.

- А ты как думаешь? Подальше от сюда!

Я вырываю руку из его цепкого захвата и двигаюсь в направлении добровольца.
Откуда-то высыпают копы и, в следующий миг, доброволец падает под палкой одного из них.

- Прекратите! - верещу я, порываясь вперед, а Эрл удерживает меня за руку, - Отпустите его!

Полицейский огрел добровольца палкой всего один раз, хотя тот и не сопротивлялся. Сейчас, убийца повален на колени группой копов, и один из них уже застегивает на нем наручники. Оперативно же сработали. Я вырываюсь из крепкой хватки Эрла.

- Не трогайте его! - ору я, но никто не обращает внимания. Или не слышит. Я подхожу прямо к ним, - Отпустите его!

Один из полицейских поднимает на меня глаза, как бы убеждаясь, что это я им говорю. Я открываю рот, но тут, кто-то резко разворачивает меня к себе и я сталкиваюсь лицом к лицу с Эрлом.

- Отпусти…, - цежу я.

- Ты нормальная? - кричит Эрл, встряхивая меня, - Он только что убил, а ты его защищаешь?

- Ты не понимаешь! Он невиновен!

- Что? Да он псих!

- Он не хотел…

- Конечно, не хотел! Он просто так свернул шею ни в чем не повинной девушке!

- Отпусти меня!

- Мисс?- голос полицейского вынуждает меня повернуться к нему лицом, а Эрла – немного ослабить хватку, - Вы в порядке?

- Отпустите его!

- Не слушайте ее, - спокойно говорит Эрл, почти зажимая мне рот ладонью, что приводит меня в бешенство, - Она не в себе.

Полицейский выгибает бровь. Я вижу, что добровольца уже сковали наручниками и поднимают, чтобы посадить в машину и отвести в участок. Я встречаюсь с ним взглядом… доброволец смотрит на меня, как наркоман, измученный ломкой по дозе.

- Если что, медики вон там, - кивает полицейский нам за спину.

Мы с Эрлом оборачиваемся. Медики и правда там.

Уносят тело мертвой девушки. Ее уже накрыли чем-то целлофановым и водрузили на носилки. Вот ее поднимают и тащат в машину. Тонкая белая рука, когда-то изящная и грациозная, сейчас выскользнула из-под целлофана и безвольно болтается  в наэлектризованном воздухе, свесившись с носилок.

Мы замираем, пригвожденные к месту этим зрелищем, на почти пустой уже площади – только мы, копы, медики, и еще человек тридцать зевак. Это на самом деле ничто, если учесть, что обычно площадь напоминает муравейник.
Я легко могу представить себя на месте той девушки. Ведь, наверное, добровольцу было все равно, кого убивать. Но как он сбежал? А что случилось с Рене? Ее он тоже убил? Но это невозможно. Она звонила почти прямо перед тем как…

Отшатываюсь от Эрла и запускаю пальцы в волосы. В голове бьется одна-единственная мысль, на фоне других, размывающихся в единое несвязное месиво – мне нужно вернуться. К тому же, добровольца уже благополучно увезли.
На меня накатывает понимание того, как же абсурдно глупо я себя вела только что. Истерила, как ненормальная. Как будто, меня бы кто-то послушался. Да я должна быть еще рада, что меня тоже не прихватили за компанию.

Я иду, размышляя о добровольце, как меня нагоняет Эрл и резко разворачивает к себе за плечо.

- Куда ты идешь?

- Прочь отсюда. Не волнуйся, я не собираюсь вламываться в полицейский участок с истеричными воплями и сыпать требованиями отпустить убийцу. А теперь отпусти меня.

- Нет.

- Что?- я негодую, - Слушай, Эрл, прости за то, что свидание вышло таким дерьмовым. Мне очень жаль. Пусти.

Я вырываюсь, разворачиваюсь и хочу благополучно уйти, но Эрл вновь с силой разворачивает меня к себе, обхватив за плечи.

- Эй! - возмущаюсь я, - Что это ты…

- Да что с тобой такое?- говорит Эрл, пожалуй, слишком громко для обычного тона,- Ты только что, только что вступалась за человека, убившего на твоих глазах невиновную девушку! А сейчас… сейчас ты такая: «ой, прости, приятель», и просто уходишь? Вот так вот просто?

- А что мне еще делать?

- Постой… да я понял кое-что.

- Поздравляю, мистер, удачи в последующих расследованиях!,- фыркаю я, пытаясь вырваться, но Эрл держит меня слишком крепко, - Эй, да какого черта?

- Это у тебя нужно спросить! Кто этот человек, Лу? Ты его знаешь, не так ли?

- Даже если так, не твоего ума дело!

- Да почему ты такая… такая…

- Какая? Ненормальная? Больная? Чокнутая?

- Агрессивная! Кто этот человек?

- Понятия не имею, о чем ты.

- Кто он, Лу?

- Я не знаю.

- Кто он?

- Я не знаю…

- Скажи мне, кто он!

- Я не знаю! - кричу я, вырываясь из крепкой хватки.

- Нет, ты знаешь, - почти шепчет Эрл, когда я отшатываюсь, - Это же ваш подопытный, да?

- Доброволец, - поправляю я, и осекаюсь, видя улыбку Эрла.

Попалась.

- Лу.

- Извини…,- я пячусь назад, а Эрл идет ко мне, - Я ухожу…

- Лу!

Эрл стремится ухватить меня за рукав пальто, но я выдергиваю руку.

- Просто не ввязывайся!- выкрикиваю я, и Эрл застывает. Я отворачиваюсь и ухожу, оставив его наедине со своими мыслями.

Гл. 11.

Когда я вхожу в лабораторию, то натыкаюсь на маленькую фигуру, облаченную в белый халат и забившуюся в угол, свернувшись комочком. Это Рене.
Я подбегаю к ней, и падаю на колени. Она дрожит.

- Эй…, - я осторожно касаюсь ее плеча. Рене вздрагивает и поднимает лицо. Тушь потекла и размазалась по лицу от слез, - Ты ранена?

Рене качает головой, и утыкается лицом в колени. Мысленно испускаю вздох облегчения.

- Где Кларк и Энн? - вновь спрашиваю я.

Снова качает головой.

- Рене, скажи что-нибудь.

Подруга поднимает лицо.

- Он… чудовище, - глухо выговаривает она дрожащим голосом, - Мы создали чудовище… Он… он вырвался…, - захлебывается слезами, - Он освободился… как это возможно? Он отсоединился от системы и освободился от ремней…

Рене срывается и расходится рыданиями. Я обнимаю ее и стараюсь успокоить.
В этот момент входная дверь распахивается, и в комнату широкими шагами входит Кларк, а за ним семенит Энн, с кучей каких-то бумаг в руках.

- Где вы были? - говорю я им, и запоздало осознаю, что голос прозвучал как-то неоправданно резко и строго.

Кларк останавливается, и замечает в углу меня, потом взгляд зацепляет и Рене.

- Правильнее будет спросить, где была ты, - отвечает Кларк, буравя меня взглядом. В груди тут же вспыхивает стыд и злость. С одной стороны, мне стыдно за то, что, в общем-то, я не должна была наезжать на них, а с другой… ему тоже не следовало…

- Имею я право на нормальную жизнь? - сквозь зубы цежу я, глядя Кларку в глаза, - Вы каждый день твердите мне без устали, чтобы я сходила куда-нибудь развеялась. Чтобы я выспалась. Чтобы я расслабилась, хотя бы один, один только день. И стоит мне последовать вашему совету – вы тут как тут, готовы дергать меня, нервировать и капать на мозги, да?

- Никто не капает тебе на мозги, - напряженно отвечает Кларк, - Просто… просто вынеси из этой ситуации для себя соответствующие выводы…

- Может, это ты вынесешь для себя соответствующие выводы?

- Может, вы оба заткнетесь? - цедит Рене, ее все еще немного потряхивает, - Все, что вы можете вынести – это мозги друг другу, - скашивает на меня взгляд, - Что успешно практикуете.

Кларк закатывает глаза и садится на краешек стола.

- Энн, чтоб тебя, положи ты уже куда-нибудь эти бумаги! - прикрикивает Кларк, потирая руками лицо, словно отмываясь от грязи. Энн вздрагивает и поспешно кладет увесистую пачку на стол.

- Кстати, что это? - я киваю на бумаги.

- Вот, собственно, об этом я и собирался поговорить.

Я закатываю глаза.

- Выкладывай, - говорит Рене, которая выбилась из моих дружелюбных объятий и старается казаться спокойной и уравновешенной. Но она только старается казаться. После того, что она видела, нелегко прийти в себя. Уж я-то знаю.

- Итак, - начинает Кларк с совершенно безрадостным лицом, - Наш доброволец был в полицейском участке, и вы это уже знаете, так?

- Откуда ты знаешь…

- Это не трудно, Лу, особенно, когда такую живописную сцену, как убийство невиновного человека на центральной площади, видела треть населения города.

- Ты был там?

- Нет, но было телевиденье и папарацци.

Блеск.

И тут, меня осеняет:

- Подожди-ка: ты сказал, доброволец был в полицейском участке? А сейчас он…

Губы Кларка растягивает улыбка, но безрадостная.

- Да, Лу. В этом вся соль.

Рене напрягается.

- Что ты имеешь в виду, Лонсон? - произносит она натянуто.

- То, что, как вы уже поняли, новости распространяются быстро – если этому сопутствовать.

- Говори же…

- Так вот, - Кларк Лонсон скрещивает руки на груди, - о том, что произошло на площади, конечно, узнали не только мы с Энн.

Кларк устремляет на меня свой сочувственно-понимающий взгляд, и я все понимаю.

- Сенатор…, - глухо выговариваю я.

- Именно.

Я нервно провожу рукой по лицу, забирая челку назад. Когда я убираю руку, она немедленно возвращается на место.

- Ну… хоть теперь-то это все закроют, - выдыхает Рене.

- О чем ты?

- О проекте.

Вот тебе поворот.

- Эм… я-то думала, это я хочу отказаться, а вы меня уговариваете. Ты сама была яро «за» него!

- До сегодняшнего дня, - мрачно выговаривает Рене, - Тогда я… прости, тогда я не знала, что значит встретиться лицом к лицу с его бешенством…

Энн, все это время стоявшая возле стола, садится в кресло напротив него. И закуривает.

- Не знала, что ты куришь,- говорит Рене.

Мне кажется, никто не знал. Такая привычка, как курение, совсем не вяжется с такой милой и трепетной Энн.

- Только когда нервничаю…, - отвечает Энн, выпуская облако дыма, который завитками кружится возле ее красивых губ. Кларк усмехается:

- Все курящие дымят, только когда нервничают, - и скашивает на нее взгляд. Энн пристыжено опускает глаза и затягивается.

Я закашливаюсь, машинально взмахнув рукой, как бы рассеивая дым.

- Лаборатория – не лучшее место для курева, не находишь? -  упрекаю я ее.

- Прости, - пожимает плечами Энн, выпускает клуб белого дыма и поспешно тушит сигарету в пепельницу, привезенную Кларком из отпуска еще в прошлом году «для придания уюта». Он еще тогда пошутил, что, раз мы большую часть времени проводим здесь, то пусть будет хоть что-то, не напоминающее лаборатории. В итоге, все пепельницы, которые я вижу, ассоциируются у меня только с ними.

Я поднимаю глаза на Кларка.

- Ты не закончил, - напоминаю я.

Кларк кивает. Энн в кресле напряженно смотрит на него. Я знаю, что может означать такой взгляд. Так смотрят, когда знают какие-то очень плохие новости, но боятся смотреть на реакцию тех, для кого они – впервые услышанное, потому что предполагают, какой она будет, а потому смотрят на того, кто эти самые плохие новости рассказывает.

- Сенатор узнала, и…, - продолжает Кларк,- в общем… в общем, доброволец освобожден. Совсем, - мы с Рене, все еще сидящие на полу, замираем. Рене, кажется, забывает дышать. Кларку, должно быть, кажется, что мы не совсем понимаем, что значат его слова, и он начинает объяснять: - Суда не будет. Дело закрыли, не успев завести.

Его не будут судить. Смысл сказанного накрывает меня, как снежная лавина. Кларк продолжает, и каждое его слово вгрызается в сознание, давит, все больше и больше, как снежный ком, увеличивающийся в своих размерах, по мере того, как скатывается с горы.

- И проект не закрыли, - он хлопает рукой по плотной перевязанной пачке бумаг, - Мы были в Научном Центре. Мэй лично требовала продолжить дальнейшие испытания.

- Она же видела своими глазами…, - начинаю я.

- Да, видела.

- Я не понимаю ее логики, - вздыхает Энн и трет ладонью лоб, как будто у нее болит голова.

Тут, я слышу странный булькающий звук рядом, поворачиваю голову и вижу, что Рене плачет. Ее мнимое спокойствие сломалось.

- Эй, ты что…

Я стремлюсь приобнять ее, но Рене отстраняется, задыхаясь от слез. Поднимается на ноги, опираясь дрожащей рукой о стену, все время судорожно всхлипывая. Это истерика.

- Ты в порядке? - настороженно спрашивает Энн.

Глупый вопрос. Конечно, она не в порядке.

- Я не смогу…,- выговаривает Рене, давясь слезами, - не смогу работать с ним… нет… я не буду продолжать это… я не хочу… я больше не хочу…

И снова рыдания.

- Как бы там ни было, тебе нужно взять себя в руки, - ровно говорю я, поднимаясь на ноги. Кларк и Энн тут же обращают ко мне свои недоуменные взгляды.

Я понимаю, я действительно понимаю, что пришлось пережить только что Рене, и что такое не сразу забудешь. Я также понимаю, что у нее шок. Истерика. Ей страшно.

Но почему-то, несмотря на это все, в груди начинает так осторожно щекотаться гнетущее раздражение, за что мне тут же становится стыдно, но я ничего не могу с собой поделать.

Я прошла через то же (тебя здесь не было, Лу, ты не можешь даже вообразить себе…), и мне тоже было страшно, так какого же черта на меня тогда наехали собственные друзья, делая такие удивленно-разочарованные лица и требуя изменить решения. Они не уважали мой выбор. Они не считали добровольца таким опасным. Они не понимали. Они и не понимают.

- Да что вы на меня уставились? - я всплескиваю руками. Кларк чуть сдвигает брови, продолжая укоризненно на меня смотреть, - Что я такого сказала? - понимаю, что говорю, пожалуй, слишком громко, но ничего не могу с собой сделать, - Только факт, ничего больше.

- Ты жестока, Лу, - произносит Энн, и у меня почти челюсть отпадает. Это я жестока?!

- Да это я, я была там, на площади! И доброволец смотрел на меня, прямо на меня!

Все пялятся на меня. Рене перестала рыдать, и взгляд ее тоже обращен ко мне, с выражением недоумения на лице. У Энн брови слегка вздернуты кверху, и, очевидно, ей очень бы хотелось закурить сейчас.

Я продолжаю, уже очень, очень спокойно, может, даже слишком:

- Он смотрел на меня. Вы не видели этих глаз…

В памяти всплывает взгляд добровольца, направленный точно на меня, выбравший меня среди сотни людей на площади. Нет, он не случайно пал в мою сторону. Доброволец смотрел на меня сознательно.

- Эти глаза…, -я сбиваюсь, вспомнив хруст, с каким переломилась кость, как плавно, словно в замедленной съемке, упало тело, - Он как будто… как будто… страдал. Как будто, то, что он сделал, причиняет ему невыносимую боль, которую никто не сможет понять, я не знаю… Как будто… он хотел мне что-то сказать…

Друзья смотрят на меня, как сумасшедшую. Как если бы я сказала им, что видела зеленого человечка, не имеющего отношения к светофору. В комнате повисает гнетущая, ужасная, давящая тишина.

- То есть, ты полагаешь, что доброволец ни капельки не виноват в содеянном? - ровным тоном произносит Кларк после долгой паузы, - И ты считаешь, что… эмм… что убийство – это такой красноречивый способ что-то сказать тебе. Я правильно понимаю?

- Я… хочу сказать, что… что мы все равно не можем все оставить, - сухо выговариваю я.

Я говорю правду, и это даже не дело чести или совести. Сенатор не позволит.
Теперь я ясно это понимаю. Пожалуй, слишком ясно.

Мне казалось, она мне не верит, или не понимает, как же далеко мы зашли с этим проектом. Мне казалось, она не понимает, как опасен доброволец может быть для общества. Мне казалось - где-то в глубине души, мне хотелось – что если Мэй своими глазами увидит последствия, она одумается. Но она не одумалась. Ей словно бы все равно, будто этого эпизода не существовало. Она так легко закрыла на это глаза… она словно одержима этим.

Одержима. Так же, как и я.

Здравый смысл кричит мне, что проект – сумасшествие, что это – билет в никуда. Здравый смысл проснулся уже давно, но до недавнего времени, в моей голове отдавался лишь его нерешительный шепот. Никогда я не слышала здравый смысл так громко и ясно, как несколько дней назад, когда я так твердо, мне казалось, решила от проекта отказаться. Никогда он не бился в моем сознании так отчетливо до этого.

Так всегда бывает. Только в минуты отчаяния мы осознаем что-то очень важное, и обещаем себе, всегда обещаем себе, прислушаться к голосу Разума. И мы слушаемся. Поспешно. Решительно. Но стоит отчаянию отступить – и голос Разума мы слышим не так ясно. А может, нам это показалось? Может, решение мы приняли слишком поспешно? Может, этот пресловутый голос был не таким уж и правым?

Как бы там ни было, в глубине моей души я даже рада тому, что сенатор против остановки проекта. Я слишком много этому отдала… я отдала этому всю себя, без остатка. Моя жизнь – и есть этот проект.

- Вы все прекрасно понимаете, что раз сенатор Мэй велела продолжить работу – так и будет, - бесцветно выговариваю я.

- Можно же ей сказать…, - начинает Энн.

- Что сказать? Что? - почти выкрикиваю я от бессилия, и Кларк сжимает пальцами переносицу, закрыв глаза, - Что ты ей скажешь? Какие слова могут на нее подействовать, если не подействовало зрелище убитой на глазах сотен людей девушки? О чем вы говорите?

Энн отворачивается и смотрит на дверь.

- Я не понимаю…, - глухо начинает Рене, и я оборачиваюсь к ней, - Почему… почему она… так ведет себя? Сенатор. Какого черта ей надо…

- Деньги, - ровным тоном констатирует Кларк, - Деньги правят миром. Она слишком много вбухала в нас своих гребаных денег, чтобы вот так просто от всего отказаться. Для таких высоких людей, как она, эпизод на площади – не больше, чем досадная мелочь.

- Об этом же трещат все таблоиды, - почти стонет Энн, повернувшись к нам, - По телевиденью об этом…

- Что ей это телевиденье? - устало откидывает голову Кларк, - Ерунда. Ей под силу заставить их замолчать.

Заставить замолчать. Звучит жутко. Отчего-то меня передергивает.

- А Интернет?

- С этим сложнее, - кивает Кларк, - Но не намного.

- Какая к черту разница, почему она так решила, - вздыхаю я, и взгляды вновь обращаются ко мне, - Серьезно. Вы думаете, наши споры здесь что-то изменят, - я окидываю друзей взглядом, вспоминая слова сенатора, когда я пришла к ней в Ратушу, ее слова на заседании Сената, - Да ни черта они не изменят.

- Пожалуй, - вздыхает Кларк, скрещивая руки на груди. Энн недоуменно косится на него, - В любом случае… здесь, - он вновь хлопает рукой по перевязанной пачке бумаг, - Все наши наблюдения, за последние годы. Чтобы нам было с чем работать и над чем думать. То, чем быстрее мы начнем…

- Совсем не гарантирует того, что мы скорее кончим, - глухо выговаривает Рене, глядя в плинтус не моргая, скрестив руки на груди.

- Ну да, - кивает Кларк после паузы.

- Черт бы ее побрал, - выругивается Энн, все-таки закуривая. Сигарета дрожит в изящных пальцах.

- Идем, Энн, - бросает Кларк, хватая бумаги и направляясь в соседнюю лабораторию. Энн поднимается и следует за ним.

В комнате остаемся только мы с Рене. В пропитанном напряжением воздухе витает табачный дым сигарет Энн.

- Я видела его глаза, - вдруг говорит Рене, подняв лицо.

- Что, прости?

- Не забывай, что ты не единственная, кто заглядывал в них, - Рене отходит от стола, о который опиралась, подходит ко мне и говорит почти что шепотом, не глядя мне в глаза, - Если он и хотел что-то тебе сказать, так это то, как он хочет видеть тебя выпотрошенной на той кушетке, к которой мы его приковали и пичкали дерьмом четыре года. Вот и все, Лу.

- Он сам согласился. Мы никого не обязывали. Он знал, на что подписывался.

- Знал? - Рене безрадостно усмехается, - Даже мы не знали, на что подписались.

Гл. 12.

Мне холодно.

Холод пронизывает до костей, зубы стучат. Конечно, конечно мне холодно – чего можно ожидать, когда сидишь в открытом платье ночью на кладбище?
Платье, кстати, свадебное. Я ненавижу платья, юбка которых напоминает царскую люстру – но на мне именно такое. Былое. Пышное. Летящее. Струящееся. Все хорошо, только вот очень холодно…

Стоп. Какого черта я забыла ночью на кладбище? Да еще в свадебном платье?!
Поднимается ветер, гоня сухие осенние листья по пустому тротуару, и заставляя  голые ветки деревьев плаксиво шуметь.

И тут, я, наконец, замечаю то, ради чего я здесь. Огромный саркофаг из слоновой кости, такой одинокий на пустынном кладбище…

Почему-то меня совсем это не смущает. Я медленно подхожу к нему, и совсем не удивляюсь, когда вижу внутри Мэтта.

А он неплохо выглядит. Ровная кожа, он чисто выбрит и смокинг тоже хорош. И подумаешь, что он мертв.

Я опускаю глаза и рассматриваю кольцо на собственном безымянном пальце. Красивое. С прозрачным сияющим камнем. Не очень-то оригинально, возможно, но мне было все равно на оригинальность. Какая к черту оригинальность, когда тебе протягивают золотое кольцо с бриллиантом в пять карат?
И тут, Мэтт распахивает глаза. Меня это не пугает, ничуть. Он говорит: «Привет, Лу». А я почему-то не могу ничего ему ответить, как если бы мои голосовые связки сковал холод.

- Мне одиноко, Лу, - печально говорит Мэтт, - Мне очень одиноко. Я скучаю.

И тут, чьи-то пальцы смыкаются на моей шее сзади. У меня падает сердце.
Я знаю, кто это, и мне не нужно оборачиваться. Я чувствую запах лекарств в тяжелом прерывистом дыхании, обжигающем мне кожу еще большим холодом.
Я судорожно хватаю ртом воздух, стараясь вырваться из хватки добровольца, но тело словно налито свинцом и не желает подчиняться. Я разеваю рот, точно рыба, выброшенная на берег, силясь кричать, кричать о помощи, но ничего не выходит.

Мэтт рывком садится в гробу. Я тяну к нему руки, как к последнему своему шансу на спасение, недоумевая, почему он бездействует. Я одними губами молю его: «Помоги!!!»

Мэтт улыбается.

- Я скучаю, Лу, - повторяет он, - Я хочу, чтобы ты была со мной.

Я задыхаюсь.

- И ты будешь со мной, - говорит Мэтт не своим голом,  словно в нем звучат сотни других голосов, - Ты будешь со мной, потому что я здесь по твоей вине, доктор Мэллоуи.

Вдруг, вместо Мэтта, передо мной в гробу сидит девушка, которую я видела площади Советов. Которой вывернули шею.

Она такая же хорошенькая, миленькая, она смотрит на меня и улыбается.

- Ты сдохнешь, потому что не спасла меня, - все тем же страшным голосом произносит она, - Это ты убила меня. ОНО – твоих рук дело, ты УБИЙЦА, так СДОХНИ ЖЕ САМА!!!

Доброволец перехватывает мою шею рукой, согнутой в локте и сжимает. Мне тут же приходит осознание того, что же со мной сделают. Он сломает мне шею. Так же, как сломал ее ей.

Девушка исчезает, и вместо нее, я вижу сенатора. Мэй сидит в гробу, хотя я не понимаю, что она там делает.

- Проект, мисс Мэллоуи. Я все знаю про тебя. Ты не хочешь его оставлять. Но он тебе не чтобы продлить людям их никчемную жизнь.

Лицо, гладкая кожа сенатора разлагается, обнажая мясо и кровь.

- Ты делаешь это, чтобы наконец избавить себя от нее.

Сенатор распадается на части. Голову затопляет искаженный, страшный звук их голосов, он распирает мое сознание. Голоса твердят: «СДОХНИ, СДОХНИ… из-за тебя я здесь… ты не спасла меня… проект… не потому что… ТАК СДОХНИ ЖЕ САМА!!!»

Я слышу пронзительный хруст собственной шеи…

… Рывком сажусь на постели, жадно хватив ртом воздуха. Гудит ветер, ветки сильно стучат в открытое окно. Так вот, почему так холодно…

Меня трясет, волосы прилипли к лицу, и убираю их дрожащей рукой. Ночная рубашка, дурацкая сиреневая комбинация, облепила тело.

Я слезаю с постели и закрываю окно. Все в порядке. Все в порядке. Просто еще один ночной кошмар. Всего лишь сон…

Щелкаю выключателем, и ванная озаряется ярким холодным светом, заставляя меня сощурить глаза.

Подхожу к зеркалу и опираюсь руками о раковину, мешкая.

- Когда же ты будешь спать нормально, а, Лукреция Мэллоуи?, - спрашиваю я отражение. Оно только как-то убито смотрит на меня налитыми кровью глазами.
Открываю туалетный шкафчик и достаю оттуда оранжевую пластмассовую баночку – успокоительное. Снотворное я пить все равно не решусь, ведь мне утром в лабораторию, а после таблеток, которые я храню в своем шкафчике, меня сможет разбудить разве что танк, проехавший по мне же.

Отворачиваю крышечку…

(ТАК СДОХНИ ЖЕ САМА!!!)

Баночка выскальзывает и падает, звонко цокнув о белую кафельную плитку. Таблетки рассыпаются.

Судорожно провожу руками по лицу, по голове, закрыв глаза. Опираюсь дрожащими руками о раковину и прижимаюсь лбом к прохладе зеркала.

В спальне начинает звонить телефон. Не могу представить, кому может взбрести в голову позвонить в четыре утра.

Может, мне это только показалось? Нет. Телефон продолжает пискляво визжать в соседней комнате. К черту.

Прохожу в спальню и снимаю трубку.

- Да?

Тишина. Только шебуршание помех на линии.

- Алло? - я оборачиваюсь к окну. Страшные черные силуэты кривых веток барабанят по стеклам в ночи, - Я вас слушаю, говорите!

Тишина.

Мне надоела эта дурацкая игра. Может, кто-то нажрался в хлам, ошибся номером и позвонил мне вместо своей бывшей?

(Ага, а может, это маньяк, и он уже где-то в твоем доме… может, это доброволец, и он пришел за тобой…).

- Слушайте, вы будете говорить? - повторяю я дернувшимся голосом, начиная терять терпение.

Ничего. Абсолютная тишина, чтоб ее, только гул ветра за окном.
И тут, происходит оно.

Холод острого лезвия, прижатого к моей шее. Резкий табачный запах ударяет в нос, я рефлекторно закашливаюсь, и лезвие сильнее вжимается в кожу, оставив тонкий порез.

- Тшшш, цыпочка, - произносит низкий сиплый голос у меня за спиной.

Я бросаю трубку, она провисает на проводе.

- Кто вы и что вам нужно?

- Ничего особенного, мадемуазель, сущий пустяк.

- Что же? Деньги? Украшения? Что?

Человек цокает языком прямо мне в ухо, что, видимо, означает отрицание.

- Нет, мадемуазель…

- И хорошо, потому что ни того, ни другого у меня все равно нет.

Человек вздергивает мой подбородок кверху, скользя лезвием от челюстной кости к ключицам.

- Не дерзи, цыпочка. Вообще-то знаешь, ты очень не дурна собой… жаль, что такую красоту придется покромсать на кусочки…

- Что вам нужно?

- Проект.

- Что?

«Что?!»

Лезвие замирает на моей шее и сильнее прижимается к коже.

- Наброски. Отчеты. Записи. Наблюдения. Все то дерьмо, что у вас есть. Быстро.

- Ладно.

Я потягиваю руку к тумбочке, у которой стояла, и открываю выдвижной ящичек. Конечно, никаких документов я в доме не храню. До вчерашнего дня все отчеты вообще находились в Научном Центре, пока Кларк их не забрал. Их взяла себе Энн для изучения дома. Бедняжка, мы вечно спихиваем ей всю самую нудную работу.

- Живее, - нетерпеливо бросает мужчина.

- Сейчас…

Я начинаю шерудить руками, как будто ищу что-то. Перебираю кучу всякого хлама, а все равно ему ни черта не видно, потому сейчас ночь, и комнату освещают лишь отблески света из ванной, ведь я оставила ту дверь открытой.
Несмотря на то, что сейчас четыре утра, я не выспалась и все еще не отошла от кошмара, холод лезвия, приставленного к коже, здорово отрезвляет рассудок. Мне совершенно ясно, что, будь даже у меня эти документы и отдай я их ему, меня все равно убьют. Я больше не буду ему нужна. Он получит желаемое и избавится от жертвы, которая, оставь ее в живых, тут же помчится в участок.

Понимаю, что долго так тянуть я не могу, и решаю действовать, потому что иного выбора у меня все равно нет.

У меня в ящике много хлама: бумага, записные книжки, стикеры, заколки для волос… такие длинные и тонкие палочки, вроде китайских шпилек, только металлические и с острым концом. Я их не могла носить из-за того, что острый конец постоянно царапал мне кожу.

Я нащупываю эту шпильку, обхватываю ее так, что раню собственную ладонь.
А в следующий миг, я, со всей дури, наступаю ему на ногу. Мужчина от неожиданности ослабил хватку, и я быстрым движением рассекаю плоть на его плече. Человек выплевывает какое-то ругательство, инстинктивно схватившись за раненную руку, освобождая меня.

Все это происходит за секунды, и вот, я стою лицом к лицу с человеком, который готов был убить меня несколько секунд назад. Но, несмотря на это, я все равно не вижу его лица. Человек стоит против света, тот лишь очерчивает его фигуру – не очень высокую, не очень крупную. Но сильную.

- Дрянь! - выкрикивает человек, продолжая держаться за руку, и, должно быть, сморщившись от боли. Я его здорово саданула, - Дрянь! Сама напросилась!

Он яростно делает выпад в мою сторону. Я машинально отшатываюсь, запинаюсь о коврик, и растягиваюсь на полу.

Сердце бешено колотится в груди, мне кажется, я чувствую, как адреналин стучит в жилах, хотя это, конечно, глупость.

Человек замахивается ножом и прыгает на меня, но я вовремя перекатываюсь по полу, отталкиваюсь ладонями в стремлении бежать, но он хватает меня за лодыжку, и я вновь тяжело валюсь на пол, больно ударившись подбородком о паркет.

Я слабо визжу, пытаясь ползти, скребя липкими ладонями пол, но убийца силен, он резко разворачивает меня к себе. Мокрые пряди волос налипли на мое лицо. Человек сидит на моих ногах, не давая возможности встать, и больно сжимает плечо, вдавливая в пол.

Страшная тень убийцы нависает надо мной. Я не вижу его лица из-за окружающего мрака, но легко могу представить, как жестокая улыбка растягивает его губы.

- Только попробуй закричать, стерва, - почти ласково шепчет он мне в ухо. Горячее прерывистое дыхание обжигает кожу, - Только попробуй…
- Я не буду кричать…

Лезвие медленно скользит по моей щеке, не оставляя следов, потом по шее, от нее к ключицам, и замирает. Кажется, я забываю дышать.

- Не будешь? - лезвие скользит назад, по шее, - Да? Будешь послушной девочкой?
- Да…

Лезвие опасно примыкает к коже, слегка вздергивая подбородок. Я не спускаю глаз с черного силуэта.

- И без глупостей, цыпочка.

Как же ему нужны эти бумажки. Зачем? К чему это? Кто он?

Человек медлит. Страх поднимается в груди, захлестывает меня. Не отдавая отчета в своих действиях, я, неожиданно для себя самой, резко впиваюсь ему ногтями свободной руки в глаз.

Убийца вздрагивает от боли и неожиданности, рука дергается, соскакивает, и рассекает мне кожу на плече.

Пользуясь секундным замешательством убийцы, подталкиваемая страхом, я с силой бью его кулаком в нос, и, дезориентированный, парень валится на бок, крича в мой адрес такое, за что ему непременно бы нашлепали родители, будь он маленьким мальчиком.

Я быстро хватаю нож, который убийца выронил, держась обеими руками за глаз, откуда сочится кровь. Я точно знаю, что там много крови, хотя вижу только очертания в сумраке комнаты.

Я неумело замахиваюсь на человека, подстегиваемая ужасом, но время упущено: он хватает меня одной рукой за волосы, а другой, дает мне по лицу. Я опрокидываюсь на бок, но тут же торопливо поднимаюсь, хочу бежать, но человек вновь ухватывает меня за волосы, дергает назад,

(как же БОЛЬНО!!!)

и я роняю нож, по инерции откинувшись назад. Убийца со всего размаху ударяет меня лбом о стену, я выставляю руки вперед, но это мало смягчает удар.
Я проскальзываю по полу и падаю на паркет, возле тумбочки с телефоном. Хочу дотянуться до трубки, безвольно болтающейся на проводе, но мужчина опережает меня.

Не успеваю глазом моргнуть, как он с силой вжимает меня в шкаф, отчего я больно ударяюсь спиной и затылком, и быстро оборачивает провод вокруг моей шеи.

И стягивает, точно удавку.

- Надо было тебя сразу удушить, дрянь… сразу удушить…, - яростно шепчет человек.

Я пытаюсь кричать, но не могу. Беспомощно выбрасываю руки вперед, стараясь выковырять ему и второй глаз, но не дотягиваюсь – хитрый подонок душит меня, откинув корпус назад.

Перед глазами проступают красные пятна. Я разеваю рот,

(ТАК СДОХНИ ЖЕ САМА!!!)

но ничего не выходит – ни закричать, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он что-то говорит, но я уже не улавливаю…

Беспомощно вожу руками по сторонам, словно хватаясь за воздух, точно он удерживает меня в этом мире, в сознании. И тут, правая ладонь нащупывает лампу. Светильник, дурацкий светильник, под тусклым светом которого я читала вечерами в постели.

Сердце вздрагивает в груди, я судорожно пытаюсь ухватиться за последний… свой… шанс… вы…жить…

Наконец, твердо обхватив лампу, я слепо заношу руку, веки, точно свинцовые…

(только бы не промахнуться… темнота работает на тебя…другого шанса может не быть, Лу…)

Я приоткрываю глаза и, собрав всю оставшуюся силу, обрушиваю лампу на голову убийце. Неожиданно для меня самой, он отпускает провод и оседает на полу.
Пытается встать, но я тут же, без промедлений, в полном шоке, продолжаю обрушивать тяжелый медный светильник на его темный силуэт, вяло и беспомощно прикрывающий голову – еще и еще. Внутри меня стучит страх, ужас, вялое сознание затуманено и я знаю только одно – нужно бить сильнее, он сейчас поднимется и убьет меня.

Наконец, я роняю лампу, и падаю на коврик рядом с человеком, обессилев. Тело дрожит. Пытаясь хватить ртом воздуха, я расхожусь кашлем, в горле больно саднит. Не знаю, сколько времени проходит. Скорее всего, не очень много.

Заставляю себя подняться. Шаткой походкой направляюсь к светлому квадрату – распахнутой двери в освещенную ванную. Когда я вхожу, свет слепит меня, и я на мгновение зажмуриваюсь. Тяжело опираюсь руками о раковину… и замираю.

Мои руки все в крови.

Они все в крови и дрожат. Вскидываю взгляд на зеркало, и сердце пропускает удар. Мое лицо также забрызгано кровью,

(Моей? Чужой?...)

волосы все растрепаны и кое-где слиплись. На шее остался след от туго стянуто провода.

Я отшатываюсь, не сводя глаз с отражения, повергшего меня в шок.

Возвращаюсь в спальню и щелкаю выключателем, заставив комнату озариться светом. Глаза напарываются на тело, бездыханно распластанного по ковру. Я медленно подхожу ближе – на ковре пятна крови.

Очень медленно, осторожно беру телефонную трубку и  машинально набираю несколько кнопок, вызволяющих из механической памяти телефона один номер.
Не полиции, не медиков. Почти незнакомый, он один застыл в сознании – затуманенном, шокированном, пораженном.

Очень спокойно прикладываю трубку к уху, слушая мерные гудки, не отрывая глаз от убийцы

(Убийцы? Кто убийца? Он? А может, ты?)

и не замечаю, как оказываюсь сидящей на полу, вслушиваясь, как громко тикают часы, а за окном страшно воет ветер, и кривые силуэты веток яростно бьют в стекла во мраке.

Спокойной ночи тебе, Лу.

Гл. 13.

Телефон делает девятнадцать гудков, прежде чем Эрл отвечает. Он бурчит что-то про чертов тетрис, и говорит в трубку. Голос звучит как из бочки:

- Ммм?

- Эрл? Привет, это Лу.

Молчание.

- Лу?,- спустя паузу, бубнит журналист, - Извини… но сейчас, вообще-то, только половина пятого утра, и, если ты не против, то…

-Эрл, ко мне в квартиру ворвались.

Пауза.

- Кто?

- Не знаю.

Я смотрю на тело широко распахнутыми глазами. Человек не шевелится, рядом лежит медный светильник, запачканный кровью… на меня накатывает осознание того, что я сделала.

- Ты в порядке?

- Да… нет.

- Лу?

- Хотел… он хотел… получить документы о Проекте…

- Ты отдала их?

- Нет. Эрл… что мне делать?

Пауза.

-Лу, - наконец, осторожно выговаривает Эрл. По голосу, теперь он вполне проснулся, - Этот человек… он что… мертв?

Смотрю, не моргая, на тело.

- Не… не знаю, Эрл, я…

- Вот черт…

- Эрл…

- Ты убила его?

- Эрл…, - сглатываю ком в горле. Теперь до меня, наконец, доходит, что то, что я сделала, именно так и называется. Меня накрывает паника, - Эрл, я не знаю. Он не движется. Я не знаю, что делать…

- Почему ты звонишь мне?

А правда, почему? Неужели я думала, что Эрл – такой мастер по делу убийств и всего такого?

Я ничего не отвечаю, и слышу, как Эрл тяжело выдыхает в трубку.

- Ты велела мне не ввязываться, - говорит он после паузы.

- Ты что, всегда делаешь так, как велено?

- Лу, это все не шутки. Если это такой прикол, то у тебя весьма паршивое чувство юмора.

- Лучше б оно правда было такое паршивое…

- Ох, черт… я еду, ладно.

Я кладу трубку – очень аккуратно, как будто, если ее кинуть, телефону будет больно. Закрываю лицо руками.

Я не знаю, сколько времени проходит, но, наверное, совсем немного. Настенные часы тикают слишком громко, и каждый удар секундной стрелки эхом отдается во встревоженном сознании, заставляя каждую жилку внутри содрогаться. Чувствую тупую ноющую боль в плече, и вспоминаю, как этот парень меня полоснул. Потом вспоминаю, что я вся в крови, и, если Эрл меня так увидит, то, наверное, хлопнется в обморок.

Иду в ванную и нервно обтираю руки, стирая насохшую уже кровь. Умываю лицо, потом просовываю под кран голову. Вода в раковине уже вся розовая.

Потом до меня, наконец, доходит, что одежда тоже вся вымазана, и я снимаю с себя комбинацию, закидываю ее в стиральную машину.

Как в полусне, не отличая, реальность это, или еще один из моих ночных кошмаров, я возвращаюсь в спальню, достаю из шкафа футболку и джинсы, одеваюсь. У меня волосы мокрыми сосульками прилипли к спине, но зато я в выходных джинсах в пять утра, блеск.

Как жаль, что я не курю. Наверное, если бы я курила, мне бы было легче. Я бы просто затянулась, выпустила бы пару клубов дыма и забылась. Конечно, это все бред. Но я не знаю, за что бы еще судорожно уцепится мыслям, лишь бы не думать, о том, что

( что ты убийца, УБИЙЦА, ты ничтожество…)

что же я буду делать, если этот парень мертв, и

(Паршивый недоносок! Мне стыдно, что у тебя моя фамилия! Кэролин, это твои паршивые гены…)

почему ему были нужны документы, и…

(ТАК СДОХНИ ЖЕ САМА!!!)

Слух пронзает скрипящий звук, я вздрагиваю, сердце бешено стучит в груди. Спустя секунду, до меня доходит, что звонят в дверь, а еще, я все еще тупо стою в спальне, держась одной рукой за раскрытую дверцу шкафа.
Иду открывать. Эрл поспешно входит в квартиру.

- Он там, - глухо говорю я вместо приветствия, и указываю рукой в сторону спальни.

Эрл скашивает взгляд на прикрытую дверь, потом на меня. Я смотрю в пол.
Пройдя в комнату, Эрл замирает в дверях.

- Лу… это… ты его?

- А что, тут есть кто-то еще?

Прохожу в комнату следом. Эрл подходит к телу, садится на корточки и нащупывает пульс на шее. Спустя несколько секунд, поднимает глаза, и у меня падает сердце.

- Он…, - начинает Эрл, но я перебиваю его:

- Нет, - выдыхаю я, Эрл поджимает губы, - Нет…

- Лу, он мертв.

- Нет!

Я заламываю руки себе за голову, глядя обезумевшими глазами на тело. Меня всю трясет.

- Лу.

Поднимаю глаза на Эрла.

- Лу, ты ничего не хочешь мне сказать?

Приехали. Блестяще. Что я ему скажу?

Мне даже не пришло в голову самостоятельно послушать пульс. Я не хочу ничего рассказывать, но уже поздно. Я позвонила Эрлу, будучи в состоянии шока, ничего не осознавая – я не уверена даже, что и сейчас я полностью пришла в себя – и уж конечно, я не намерена была ничего ему выкладывать. Он же журналист!

(Он же журналист, Лу! Где были твои мозги, когда ты его звала?! Это же будет такой сенсацией!).

Отступать некуда. У меня труп в спальне. Я должна объясниться.

- Он сказал, что ему нужны документы, - глухо говорю я, глядя на тело.

- Почему ты их не отдала?

Вскидываю взгляд на Эрла. А он так спокойно на меня смотрит!

- С какой стати я буду отдавать документы неизвестному человеку, преступнику, проникшему в мой дом ночью?

- С какой стати ты будешь убивать незнакомого человека?

- Он проник в мой дом! Он сам бы убил меня!

- С чего ты взяла? Он простой вор…

- Он пытался меня убить!

С этими словами, я резко оттягиваю ворот футболки, слегка вздернув голову, чтобы лучше был виден след от провода. Эрл осекается.

- Он бы убил меня во сне, но я проснулась прежде, чем он успел это сделать, - я тяжело дышу, наверняка вся раскраснелась, - Он сделал только одну ошибку: надо было затаиться и не высовываться. Но он избрал неверную тактику.

Эрл отводит глаза и проводит рукой по лицу.

- Хочешь сказать, это было покушение?

- Да.

- А как ты объяснишь… эм…

- Я защищалась. Я…, -сбиваюсь, пораженная воспоминанием того, как обрушивала медный светильник на тело, еще и еще,- Я… защищалась.

- Защищалась…,- повторяет Эрл, оглядывая тело.

- Он душил меня, я уцепилась за свой шанс. Ударила его светильником…

-Я вижу.

- И попала. Я не ожидала, что так получится…

(Ага, конечно. Не ожидала она. Заливай дальше, ну-ну).

- Ох, Лу…

- Я что, должна была сдохнуть, по-твоему?!

- Я не говорил этого! Не передергивай!

- Но ты же…

- Не передергивай! - Эрл вскидывает вперед руку, как бы веля мне заткнуться, - Из этого будет большой шум, ты понимаешь?

- Да.

- Я журналист, Лу. Я… это моя работа – писать о таких вещах. И ты… ты… зовешь меня, фактически, на место недавно совершенного преступления?

- Это была самозащита… и… да какого черта ты…

- Я просто не понимаю твоей логики.

- А тебе и не нужно! Просто…

Я от беспомощности сейчас расплачусь. Соплячка.

Провожу рукой по лицу, отбрасывая челку назад.

- Просто… просто я подумала, что, может… раз ты так интересовался вопросами Проекта… Ты не дурак, Эрилей. Ты же понимаешь, что мне не дадут заниматься проектом, пока будет рассматриваться дело? А может, и после… Но ты заинтересован в Проекте, и ты ни за что не сдашь меня таблоидам. Потому что, как ты хорошо отметил, ты журналист. Свежие новости Главной темы Современной Науки потрясут газеты и телевиденье гораздо сильнее, чем новость об очередной попытке убийства, и радикальных средств самозащиты.

Эрл беззвучно усмехается.

- А ты не так проста, как надо было полагать, мисс Мэллоуи.

- Может быть. Но, знаешь, Эрл… порой, я бываю наивной. У всех есть свои слабые места.

Слова слетают с губ, и я тут же начинаю жалеть о том, что сказала. К чему это было? Зачем я начала болтать о своих «слабых местах»?
Эрл кивает.

- Постой…, - вдруг говорит он, - «Я не сдам тебя таблоидам»? То есть… ты хочешь сказать, что в полицию идти ты не собираешься?, - вглядывается в мое лицо, - Вот черт, Лу…

- И поэтому ты тоже здесь, - ровно и тихо выговариваю я,- Ты поможешь мне спрятать тело.

- Я не преступник, Лу. То, что ты защищалась… это естественно. Но прятать труп – противозаконно.

- Иначе я не смогу продолжить проект, и ты это знаешь.

- Мэй позаботится о том, чтобы ты смогла!

Я замолкаю. Упоминание Мэй сбивает меня с мысли, по спине пробегает холодок.

- Нет, - глухо выговариваю я, - Нет. Это было бы… дико.

- Дико?-  передразнивает Эрл, - Дико?! Она легко замяла ситуацию со сбежавшим добровольцем, Лу.

- Всему есть пределы.

- Я уже сказал. Ничего прятать я не буду, а ты пойдешь и скажешь все в участке. Прямо, как сказала мне, за исключением того, что собиралась спрятать труп.

Мне становится одновременно страшно и стыдно от того, что такая чудовищная, дикая, безумная мысль взбрела мне в голову. Меня пробирает дрожь.

- Эй,- говорит вдруг Эрл, - что это у тебя? - и кивает на руку. Кожа рассечена от плеча и почти до локтя.

- Поранилась.

- Это он тебя?

- Нет, я просто увлекаюсь художественной резкой по человеческой коже. Как ты думаешь?

- Надо обработать.

- Гений. Как ты еще Нобелевскую премию не получил?

- Хватит острить, Лу.

- Не тыкай мне, нянечка. Сама знаю, что дерьмово выходит. У меня… нет ничего стоящего. Все закончилось. Даже йода нет.

(Да, йода у тебя нет, зато от антидепрессантов шкаф ломится!).

- Спирт? Может, алкоголь?

- Нет.

- Что, совсем не пьешь? - ухмыляется Эрл. Я прищуриваю глаза.

Не стану же я ему говорить, что алкоголь давно не держу, только потому что боюсь снова сорваться. Нет, алкоголичкой я никогда не была, всегда знала свою меру. Я о другом.

Я боялась, что однажды запью таблетки алкоголем. Кто знает. После того, что случилось, я сама не знала, что от себя ожидать. Поэтому, на всякий случай, алкоголь в моем доме – почти табу.

Я ничего не отвечаю Эрлу.

- Тебе повезло, что у меня все есть, - вдруг говорит он, и движется в прихожую.

- Что? Антисептик?

- Ага, можно и так сказать.

И достает из кармана пальто небольшую бутылочку виски, или чего-то там. Алкогольного.

- Ты всегда с собой такое носишь? - я выгибаю бровь.

- Нет. Просто друг подарил на День рождения, вот, забыл вытащить.

- И когда он у тебя был?

Эрл бросает глаза на часы.

- Ну, получается, что уже вчера.

- О… ну, с Днем рождения.

- Из твоих уст, все звучит как сарказм.

- Иди ты. Сколько тебе? - я опираюсь о дверной косяк.

- Тридцать один.

- О, дедуля, косточки не отваливаются? - отчего-то, подтруниваю я.

Эрл игнорирует мою «шутку». Не знаю, что это на меня нашло. Наверное, все еще шок.

Кстати, никогда бы не подумала, что Эрлу перевалил тридцатник. Не сказала бы, чтобы он выглядел старше меня.

- Нужно обработать твою рану, - говорит Эрл.

- Вот этим, - приподнимаю бровь я, кивая на бутылку. Эрл зеркально выгибает бровь:

- Ну да, больше у тебя ничего нет.

Я закатываю глаза и ухожу в кухню, Эрл идет за мной. Достаю из выдвижного ящичка небольшую аптечку, в которой ничего нет, кроме бинтов, лезвий и успокоительных. Какой чудный набор.

Эрл берет бинт и смачивает его виски.

- Эй, тебе не жалко? - говорю я, глядя, как смачно Эрл сдобрил ткань. Журналист как-то странно скашивает на меня глаза и ничего не отвечает.
Спустя несколько мгновений, я сижу на стуле, прижимая к ране ткань. Щиплет страшно. Эрл сидит в углу и смотрит в окно, изредка делая глоток виски прямо из горла.

Мне все это кажется диким. В соседней комнате лежит труп, я мы тут пьем. Ну, я не пью, но это дела не меняет. Все как-то странно. Искаженно. Неправильно. Не стоило ему звонить, не стоило звать к себе, не…

Стоп. Как Эрл мог ко мне попасть, если он не знал, где я живу? Я ему не говорила, точно. Он даже не спросил? Он просто не мог знать.

Холод пробегает по позвоночнику. Реальность мгновенно начинает казаться слишком четкой и резкой, отметя последние тени сна и шока. Я вскидываю взгляд на спокойную фигуру Эрла, глядящего в окно, слыша только тяжелый и ровный стук своего сердца.

Тут же вспоминаю, что я не звала его. Он сам предложил приехать.

Ладони мгновенно покрываются липким потом. Эрл поворачивает ко мне голову. Я нервно улыбаюсь ему.

- Лу? Ты в норме?

- Да, - слишком поспешно отвечаю я, - Как виски?

- Недурно. Лу, надо вызвать полицейских.

- Копов?

- Да, полицейских.

Прикидываю, что, если бы он тоже хотел убить меня, то не предлагал бы звать копов.

- Лу? - Эрл поворачивает весь корпус ко мне, я вжимаюсь в стул, - Ты точно в порядке?

Конечно, Эрл. Безусловно, в полном порядке. Конечно, мы вызовем полицию, прямо сейчас.

Вот, что мне следовало бы ответить. Но, вместо этого, я выпаливаю:

- Как ты узнал мой адрес?

Эрл усмехается.

- Рене сказала.

- О.

Вот бы мне сейчас тоже глоточек виски.

- Думаю, надо его проверить.

- Он мертв, Лу.

Я не слушаю Эрла. Просто кладу тряпочку на стеклянную столешницу и иду в спальню. Эрл идет за мной, не спеша.

Только сейчас я решилась рассмотреть труп. Только сейчас мне хватило на это духу.

Я заглядываю в комнату с замершим сердцем, словно убийца еще жив, и может затаиться с ножом за шкафом. Но нет, он так же недвижимо лежит на полу.

Я делаю несколько шагов к телу, глядя в этот раз человеку в лицо, и у меня падает сердце.

Он совсем еще молоденький. По крайней мере, кажется таковым. Лицо совсем юное, расслабленное… и какое-то невинное, почти детское, беззащитное выражение навеки запечатлелось на нем. Трудно поверить, что парень несколько минут назад пытался меня убить.

Волосы все слиплись в крови, тонкая бардовая струйка рассекла лоб и залезла на глаз, готовясь перекатиться через переносицу. Человек лежит на ковре боком, и мне видна лишь одна сторона лица. Я знаю, что другой глаз наверняка выдавлен, и представляет собой сплошное месиво крови. Мне тут же представляется, что, может быть, у этого человека есть семья. Жена. Может, даже дети.

А я его убила, одним махом перечеркнув все…

- Как думаешь, кто его послал?

- А? - я вздрагиваю, оглянувшись на Эрла. Его вопрос возвращает меня к реальности, - Не… не знаю. Вроде бы некому. Может, он сам?

- Нет, исключено, - уверенно говорит Эрл, - Если бы он сам выносил в своей башке идею убийства и кражи документов, он бы так не налажал. Тут думал кто-то другой, кто-то, кому просто лень марать руки в крови, кто-то, кто-то, кто ставит себя выше по социальной лестнице…

- Сенатор?

Я смотрю на Эрла. Он смотрит на труп.

- Не знаю. Вряд ли. К чему ей убивать главного ученого в таком важном для нее проекте, настолько важном, что она даже не обратила внимания на человеческие жертвы? Нет. Мэй – та еще стерва, но она ни за что не полезет сама в такие грязные делишки: ей жаль будет марать свой белоснежный костюм.

Я медленно осаживаюсь на стул.

- Кто тогда?

Эрл отрывисто пожимает плечами и скашивает на меня взгляд.

- Не знаю, мисс Мэллоуи.

Гл. 14.

Я сказала им, что это был несчастный случай.

Когда приехали копы, я подробно рассказала им, как в мою квартиру пробрался человек, как я проснулась и принялась кричать, перепугавшись до смерти. Как человек, вздрогнув от неожиданности услышать такие громкие вопли, отпрянул назад, в темноте запнулся о коврик и упал, напоровшись глазом на торчащий из деревянных досок гвоздь. И, конечно, как светильник рухнул с тумбочки, которая пошатнулась из-за ненароком выдернутого человеком из под ее ножки ковра. И то, как этот самый светильник рухнул именно на голову парню…
Сейчас, я сижу по-турецки в кресле, а Эрл – в ногах кровати, оперевшись на нее спиной. После хорошо разыгранной лжи, мне захотелось чего-нибудь вкусного и горячего – например, кофе, который я держу в руках. Но, несмотря на обжигающий напиток, меня все равно отчего-то бьет дрожь. Даже свитер, с длинным рукавом и высоким горлом – его я надела, чтобы скрыть рану на плече и след от удавки на шее – не помогает ее унять.

Я все еще не верю в то, что произошло. В то, что меня пытались убить. В то, что убила я. В то, как быстро все может измениться за несколько часов, и как хрупка человеческая жизнь.

- Сейчас почти шесть, - говорит вдруг Эрл, и я поднимаю взгляд, - Подвести тебя в лабораторию?

Я смотрю в чашку. Терпеть не могу кофе. Я просто рассчитывала, что эта дрянь поможет отвлечься от дурных мыслей. Хрен там.

- Да… если тебе не трудно, - хрипло отвечаю я, все еще глядя в чашку и рассматривая чудную пену темно-бежевого цвета и вдыхая терпкий запах. Ну что за штука такая – на вкус -  несусветная дрянь, а запах изумительный.

И Эрл подвозит.

Всю дорогу мы молчим, и я тупо смотрю в окошко, покрытое россыпью мелких капелек из-за моросящего дождя. Небо тугое и серое. Как обычно.
Когда мы подъезжаем, я машинально говорю Эрлу «спасибо», он что-то отвечает, и я иду в лабораторию. На входе, меня встречает Энн. Она лучезарно улыбается мне:

- Ну как дела? - спрашивает она, попутно ковыряясь в бумагах, принесенных вчера ею и Кларком.

«Ну как тебе сказать, Энн. Меня разбудил ночной кошмар в четыре утра, потом меня пытались убить, а потом я, совершенно случайно, замочила своего потенциального убийцу, наврав, к тому же, обо всем копам. Обычное утро, дорогая».

- Нормально, - отвечаю я, решив, что это наиболее подходящий ответ. Не хочу говорить им про случившееся. В конце концов, я жива (но ты убила), все в порядке, и вообще, ни к чему это все. Снова прилипнут со своими расспросами, и беспокойством, и щебетанием, и, чего доброго, доведу Рене до нервного срыва… ну, нет уж.

- «Нормально», - передразнивает Энн, - Как много смысла может таиться под одним словом, а?

Я недоуменно кошусь на нее, но Энн только мне улыбается, берет папку, пончик и движется в соседнюю лабораторию к Кларку.

Рене еще не удостоила себя притащить свой зад на рабочее место, так что я, решив себя занять, тоже сажусь за бумаги. И тут, жуткий грохот прерывает мою работу. Как будто дом рухнул. Только это было… где-то очень близко… в соседней комнате?

Энн и Кларк!

Я срываюсь и бегу к ним. После того, что произошло, я почти уверена, что в лабораторию к ним ворвался псих с ружьем. Но, когда я влетаю в комнату, то обнаруживаю лишь Энн, сжавшуюся в ужасе на стуле и Кларка, ржущего над бедняжкой. Сначала я не врубаюсь, в чем дело, но потом до меня доходит – это полка рухнула. Толстенные тома научной литературы и папки с отчетами с громовым хлопком шлепнулись на пол.

- Идиот, когда ты нормально привинтишь эту хрень?!, - вырывается у меня.

- Чего сразу «идиот»? - поднимает глаза Кларк, - Я лапочка.

- Лапочка, когда ты нормально привинтишь эту хрень?

Кларк обещал, и не может этого сделать уже, наверное, полгода. Полка падает в третий раз. Но так зверски – впервые.

- Слушай, она может убить кого-нибудь в следующий раз, - выдыхает Энн, одергивая кофту.

Кларк закатывает глаза.

- Крошки, мужик сказал – мужик сделал.

Подмигивает мне, и выходит, взяв папку с документами.

- Я в министерство. Отнесу это им.

Хлопает дверь. Я закатываю глаза:

- Мужик сказал – мужик забыл.

Энн усмехается, боязливо косясь на страшную полочку.

И так проходит целый день – в бесплодных попытках что-то обнаружить, что-то придумать, что-то выяснить. Это как зеркальный близнец любого другого дня, проведенного в этой серой лаборатории, насквозь пропахшей таблетками и реагентами, буквально заменившими мне «Шанель №5». Кроме, разве что, тех дней, когда мы реально что-то накопали – вроде препарата, который свел Добровольца с ума. Но такие дни случались редко. В основном – это серая, пустая, бесплодная монотонность, которая только и заполняла мою жизнь каким-то смыслом после ухода Мэтта.

И так, сейчас почти шесть вечера. Я пытаюсь заполнять документацию, пастик ручки торопливо скользит по бумаге, выводя буквы и символы, когда вдруг меня с мысли сбивает вибрация в кармане джинсов.

- Да?

- Привет.

Пастик замирает. Я отрываю глаза от бумаги.

- Эрл?

- Вау, ты меня узнала и еще не послала к черту, это что-то новенькое.

- Не смешно, кретин.

- Вот это больше на тебя похоже.

- Чего тебе нужно?

- Да так, ничего особенного, просто вспомнил, что наше прошлое свидание было грубо прервано. Хочешь повторить?

Доброволец. Его страшная улыбка и полубезумный взгляд, вперенный в меня…
Я роняю ручку.

- Лу?

- А… слушай… тебе не кажется, что сейчас не лучшее время, а?

- Ты про твое веселое утро?

Сердце пропускает удар. Перед глазами вспыхивают образы того парня -  нависшего надо мной черного силуэта с ножом в руке, а потом кровь, кровь…

- Слушай…, - продолжает Эрл, - Всегда будет «не лучшее время». Сто пятьдесят лет назад была война, но это не помешало моему пра-пра дедушке жениться на пра-пра бабушке. А завтра, может, на Землю упадет метеорит, и мы больше ничего никогда не испробуем и не увидим. У нас есть только «сейчас».

- Эрл…

- Лу. Посмотри вокруг себя. Ты хочешь провести здесь вечер?

Я оглядываюсь. Я одна в комнате – Кларк еще не вернулся, Рене и Энн в соседней лаборатории тестировали новый препарат на мышах, но, судя по мини-взрыву и куче нецензурной лексики, эксперимент не увенчался успехом.
Я вздыхаю:

- Ладно. Что вы предлагаете, мистер О’Нилл?

- Давай через полчаса в баре при Уэйн Авеню?

- Блеск, мистер.

- Подходит?

- Ага.

- До встречи, Лу.

Гудки. Я тупо сижу на стуле, хлопая глазами. Как все по-идиотски. Какой к черту бар?!

(Все в порядке, Лу, Эрл прав. Не до конца же жизни ты будешь корить себя за то, что всего лишь защищалась? Ты все сделала правильно…).

Да, он прав. Чего это я?

Позже.

Черт бы побрал эти пробки! Я опять опаздываю. Нет, на самом деле я очень пунктуальная – просто пробки, дурацкие вездесущие пробки. Они во всем виноваты.

Я не стала особо заморачиваться по поводу одежды – просто скинула халат и вместо свитера, надела шелковую зеленую блузку.

Когда я подхожу к дверям бара, Эрл уже стоит там и ждет меня.

- Привет, - говорю я, делая вид, что не заметила, как опоздала на двадцать минут. Впрочем, Эрл не напоминает мне – только улыбается опять как-то странно.

- Пройдем внутрь, - спрашивает он. Я киваю.

И мы входим. Это нечто. На сцене – какая-то группа, у всех поголовно фиолетовые ирокезы. Возле сцены – толпа бешенных студентов, которые стремятся на эту сцену залезть и, наверное, вылизать ботинки своего кумира. Музыка стучит в ушах, даже пол вибрирует.

Мы минуем это сумасшествие, и, к слову, я даже испытываю кроху сожаления по этому поводу. Эрл проводит меня в зал поспокойнее – но и тут слышится вибрация, и как музыка рассыпается по телу, хватая за позвоночник.
В этом зале нет живой музыки, но зато классный магнитофон. А еще, здоровенный телевизор, во всю стену, и по нему транслируют какой-то музыкальный клип – девушка в юбке-резинке пытается изобразить танец, красит губы на белом фоне и одновременно что-то поет. Прожектора окрашивают темно-синюю рубашку Эрла в бордовый, зеленый, оранжевый цвета. Музыка разливается по комнате и затопляет каждую клеточку тела.

Мы подходим к барной стойке. Я усаживаюсь. Эрл садится рядом и заказывает нам по шампанскому.

- Ну, - говорит он, - И как обстоят дела с этим… проектом вашим?

- Проектом?...

Приносят шампанское. Я благодарю, тянусь к сумочке, но Эрл решительно меня останавливает, говоря, что заплатит сам. Ну и ладно.

- Да. Проектом,- Эрл делает глоток.

- Какая разница?

- Просто хочу завязать разговор.

Отпиваю шампанского. Пузырьки сразу ударяют в нос. Ну, и в голову, впрочем, тоже.

- Обыкновенно, - я пожимаю плечами, отгоняя страшные образы добровольца и бедной девушки на площади, - А у тебя как дела? Ищешь новую сенсацию, мистер Любитель Откапывать Чужие Скелеты В Шкафах?

Эрл смеется.

- Не-ет, - смотрит на меня поверх бокала, - Уже нашел.

- Серьезно? О чем пишешь?

- Пока что собираю информацию.

- О чем?

- Какая разница?

Иронично улыбаюсь:

- Просто хочу завязать разговор.

Эрл улыбается.

- Да ничего секретного. Так… о людской тупости, как обычно.

- «Людской тупости»? Как поэтично звучит.

- Ага, не то слово. Слушай, Лу…  я о том человеке, который послал к тебе того парня.

Я слегка напрягаюсь. Эрл продолжает:

- Я думал, кто бы это мог быть…

Я тоже думала. Весь день. Кому это могло понадобиться – красть документы. Кто мог оказаться настолько недальновидным, чтобы послать кого-то ко мне домой? Кому так нужны эти бумаги, ради которых они готовы были убить меня?

- Рохайт, - вдруг сипло говорю я, не дав Эрлу завершить мысль. Он удивленно смотрит на меня.

- Рохайт? Тот человек…

- Да, приближенный сенатора.

Эрл задумчиво чуть хмурит брови, отчего между ними у него образуются две тоненькие морщинки.

- Он офицер, Лу. С какой стати ему... бумаги ваши? К тому же…

- Ты же сам сказал, что сенатор сама ни за что не станет марать руки в таких темных делах, Эрл. Она проигнорировала убийство девушки на площади. По ее милости отпустили Добровольца.

- Его отпустили?

Вот черт.

- Ну…, - я нервно тереблю рукава блузки, - В общем, да. Мэй…

Я прикусываю губу. Лучше не говорить журналисту о том, как работает препарат. Во всяком случае, пока.

- Мэй…, - продолжаю я, - ей очень нужен этот проект. Она легко могла бы послать своего приближенного за таким делом.

Эрл качает головой, отпивает шампанского.

- Не думаю, что инициатором является Мэй. Зачем ей это? Она и так получит проект, она сама его оплачивает, и, к тому же, ты ведущий ученый.

Я пожимаю плечами и делаю глоток игристой жидкости.

- Тогда я не знаю.

Пауза.

- Хотя знаешь…, - вновь заговаривает Эрл, - Рохайт… вполне мог бы… только вот, опять же, зачем? Если только у него какие-то особые планы.

- Ну, он же военный, ты говоришь. Может, решил разобраться, или хочет засудить, или казнить добровольца, а для этого ему потребуются документы… Вообще, он сам просто бешенный какой-то. Ненормальный. Вечно как с цепи сорвался.

Мне вспоминается, как офицер наорал на меня, впервые встретив. Аж передергивает от его тяжелого взгляда…

- Знаешь, Лу, если бы меня звали Фридрих, я бы тоже, наверное, был злым на общество, - улыбается Эрл. Так обаятельно ( а может, шампанское уже действует), что я автоматически улыбаюсь ему в ответ.

Пролетает пара часов и еще пары четыре бокалов, и мне вдруг приходит мысль, что не зря я выбралась из своей конуры. Играет классная музыка. И вообще, тут классно: светомузыка расслабляет и выпивка очень недурна. Эрл рассказывает мне забавные истории из своей журналистской практики, а я только отшучиваюсь и смеюсь. Давно я так не проводила время. А что лучше всего – это, наконец-то, помогает мне отвлечься от этих дурацких мыслей о проекте, а то так и с ума недолго сойти, Рене права.

И вот, Эрл что-то говорит мне, как вдруг, музыка внезапно обрывается, слышатся недовольные возгласы посетителей. Я поворачиваю голову к телевизору…
Вместо клипа, на экране – Мэй. Темные волосы привычно зализаны в высокую прическу. Нехорошее предчувствие начинает подниматься у меня в груди.

- Добрый вечер, Эндогравия, - произносит сенатор, чуть улыбнувшись в камеру. У меня мурашки пробегают по спине, - Сегодня – знаменательный для нашей страны день. Сегодня будет анонсировано число, когда самое громкое изобретение человечества будет открыто миру! Оно станет еще одним великим днем в истории нашего государства и всего мира!

Я слезаю с высокого барного стула, но, от всего выпитого, ноги подкашиваются, и я тяжело опираюсь одной рукой о стойку, чтобы не растянуться прямо тут.

Сколько громких слов. К чему было прерывать эфир?...

- … Завтра – день, когда мы приоткроем завесу Будущего, отопрем ворота в двадцать второй век! Завтра – день, когда будет вершиться История!

Мэй говорит еще что-то, но я уже не слышу. Время замедляется. Бокал выскальзывает из ладони и с глухим звоном разбивается в дребезги. Кровь  стучит в висках.

Завтра? Как это завтра?! Препарат не готов, и она это знает! Что происходит?!

Перед глазами стоит черный силуэт человека, пытавшегося меня убить из-за этих документов, я вновь чувствую холод лезвия, прижатого к коже, и не замечаю, как машинально прикладываю ладонь к шее, будто стараясь нащупать уже невидимый след от удавки.

- Лу?

Я, словно в прострации, бессознательно поднимаю глаза на зовущий меня голос, который я слышу, как из другой комнаты. Эрл почти обеспокоено на меня смотрит.

- Лу?

Все приходит в норму. Вновь играет музыка. Все вокруг меня веселятся. Я же тупо смотрю на парня.

- Лу, что происходит?

Я мотаю головой, как бы отвязываясь от него, и, взяв со стойки сумочку, спешу уйти из здания на воздух. Мне нужен воздух.

- Эй!

Эрл нагоняет меня на улице, и, схватив за плечо, разворачивает к себе.

- Да какого черта с тобой происходит? - повторяет он, удерживая меня за плечи, чтобы я не удрала.

- Хотелось бы мне знать, - глухо отвечаю я, стараясь вырваться, но куда там.

- Эй, барышня, может, хватит от меня бегать?

- А кто бегает?

- Ты бегаешь. Не хочешь все объяснить, ммм?

- А ты не слышал? Не слышал, что сказала Мэй? Завтра – презентация препарата! Она завтра, черт побери, но он же не готов! Доброволец не…

Я замолкаю, больно закусив губу, почти до крови. Нашла, что выбалтывать.
Эрл внимательно вглядывается в мое лицо. Я так и представляю, как крутятся маленькие шестеренки в его голове, толкая механизм мучительной трудовой деятельности.

- Что Доброволец, Лу? - очень спокойно, почти ласково спрашивает Эрл.

Я теряю дар речи на секунду, но быстро нахожусь, что ответить:

- Тебе какое дело! Это секретная информация, не ввязывайся!

Очень оригинальный и находчивый ответ.

Эрл поднимает брови.

- Мне какое дело? Ты серьезно? На тебя напали, ты… ты как сама не своя, защищаешь Добровольца, убившего на твоих глазах невинную девушку! Ты звонишь мне ночью, чтобы сообщить, что у тебя в спальне валяется труп, и после этого говоришь «не ввязывайся»?! Лу, какого черта здесь происходит?!

- Я не знаю!!!

Я порываюсь вырваться, когда Эрл ослабляет пальцы, в итоге, я чуть не валюсь на тротуар.

- Не знаю, - повторяю я, глядя на Эрла, - Я понятия не имею.

- Имеешь.

- Нет. Ни капли, - я качаю головой.

Эрл потирает глаза ладонью. Он мне не верит. Конечно, не верит. А я? Я верю?

- Ты сказала, что препарат не готов. Как это понимать?

- Как хочешь, так и понимай. Не твоего ума дело, журналист. Вали в свою газету и не суй нос, куда не просят.

Я разворачиваюсь, но Эрл перегораживает мне дорогу.

- Ах, вот так, да? - Эрл выгибает бровь.

- Ага. Быстро улавливаешь, - подмигиваю ему я, и пытаюсь обогнуть, но Эрл выставляет руку, перегораживая мне путь.

- Слушай, Лу…

- Эрл. Завтра ты услышишь все сам, заметь, из первых уст.

- Из первых? Ты уверена?

- Конечно, слово ученого.

Не стану же я ему говорить, что Мэй наверняка даст нам всем текст, который нужно сказать на камеру?

- А теперь – отвали, сделай милость.

Я отталкиваю Эрла и иду по мокрому тротуару, в лужах отражаются огни фонарей.
Снова накрапывает дождь. Я накидываю капюшон.

Что там говорил Эрл? «Что, если завтра упадет метеорит»? Что ж. Завтра свершится нечто похуже. Гораздо.

Гораздо хуже метеорита.

Гл. 15.

Я привыкла к ночным кошмарам. К ночным, но не к кошмарам наяву.

В эту минуту я нахожусь в здании Парламента, в уборной, которая больше моей квартиры, и смотрю на себя в огромное зеркало, отображающее меня во весь рост. На мне зеленое шелковое платье в пол, на бретелях. Оно обтягивает тело сверху, и несколько расширяется от бедра. Волосы забраны в высокую прическу. Макияж, украшения – все, чтобы соответствовать уровню события, на которое мы пришли. Мэй сказала, что сегодня будет вершиться История. Что ж, посмотрим.
Ко мне подходит Рене, в своем тяжелом синем бархатном платье. Она поправляет серьги. Волосы, честно сказать, ей уложили по-дурацки, наверное, стилист Мэй не умеет работать с короткими стрижками. Короче, Рене слегка напоминает овечку после дождя.

- Золотые у него руки…, - улыбаюсь я. Рене поднимает на меня глаза.

- Ага. Жаль только, не от туда растут.

Мы осматриваем друг друга в зеркале.

- Где Кларк с Энн? - спрашиваю я. Рене пожимает плечами:

- Кларка я видела пару минут назад, он, кажется, пошел выпить пунша.

- Я бы тоже сейчас хотела выпить.

- А Энн… не знаю, где она.

- Я тоже не видела ее.

Рене отмахивается:

- Курит, наверное.

Я киваю.

Когда мы выходим из уборной, я налетаю на Кларка.

- А, девочки, вот вы где. Классно выглядите, кстати.

- О, Боже мой, - говорю я, - Ты начистил ботинки.

- Ага, - улыбается Кларк, - Ученый-зубрила, версия парадная.

Позже.

Еще спустя примерно полчаса бессмысленной болтовни и неизбежной толкотни, мы, наконец, оказываемся в огромном, метров в тридцать, конференц-зале.
Я встаю к трибуне, и по спине пробегают мурашки. Люди начинают медленно и неторопливо затоплять свободное пространство, рассаживаясь на стулья.
Я мну в руках бумажонку,

(… - Лукреция, вы скажете точно то, что у вас записано. Вам ясно? Никакого произвола. Никакой импровизации. Только то, что вам сказано. Вы меня поняли?...)

представляя, как зал наполнится людьми, и как на много метров за пределами этой двери будет тянуться цепь из людей – зевак, папарацци, журналистов. Как все эти люди будут задавать вопросы. И как мы будем на них отвечать…

(…- Но что мне делать, если что-то пойдет не по плану, Сенатор?
- Говорите только то, что вам указано, доктор Мэллоуи. При любых обстоятельствах).

- Где Энн, черт бы ее побрал…, - бормочет Рене, заламывая пальцы.

Как по заказу, откуда-то из-за угла вылазит Энн. На ней черное, обтягивающее платье до щиколоток, с очень узкой юбкой. Интересно, как она в нем ходит.

- Ты бы еще изолентой обмоталась, - бурчит Кларк, когда она с трудом залазит на сцену и крошечными шажками (только такие позволяет ей юбка) подходит к своей трибуне.

- Простите, - улыбается Энн, поправляя прическу, - Просто платье неудобное…

- Ну да, это как у Лу – вечные пробки, у тебя -  неудобное платье. Одна и та же история, - закатывает глаза Рене.

- Смотрите, какие в уборной есть классные мятные конфетки!- радуется Энн, показывая нам белые диски в упаковке, - Попробуйте!

Рене прыскает. Я отвожу глаза. Кларк наклоняется к Энн через трибуну и шепчет в ухо, так, что нам с Рене слышно:

- Вообще-то, это освежитель для туалета.

Видели бы вы лицо Энн.

Тем временем, зал уже забит. В переднем ряду сидят фотографы, готовя свое оружие в виде фотоаппаратов. Чуть поодаль, с разных сторон, стоят несколько мужчин с телекамерами. Ладони покрываются потом, чертовы нервы. Вдох-выдох.
Эрл, как журналист, сидит в третьем ряду. Он замечает меня и улыбается своей фирменной странноватой улыбкой, но я делаю вид, что не вижу его.

На сцену поднимается Мэй. Зал приветствует ее аплодисментами. Сенатор торжественно объявляет в микрофон свое пафосное обещание, данное еще вчера, по телевиденью.

Потом, слово переходит нам, как ученым. Мы должны представить проект, сказать несколько заученных фраз, тщательно выведенных накануне сотрудниками Научного центра. А может, и самой Мэй.

Рене начинает. Сразу видно, как она нервничает. Рене часто сбивается. Отвечая на вопросы, иногда нервно смеется. Сразу чувствуется, что это именно нервный смех, из зала не заметно, но я-то вижу: у нее подергиваются щеки от напряжения и натянутой улыбки, а уж улыбается она так старательно, что обнажает десну над верхними зубами. Кларк и Энн говорят куда более гладко, хотя и суховато в некоторых местах. Я оглядываю зал и вижу лица людей. Никто не глядит на нас в изумлении или волнении. На многих лицах отражение, скорее, непонимания.

И вот, очередь говорить переходит ко мне. Все взгляды вперены меня. Все камеры нацелены на мое лицо. Я нервно мне бумажонку в своих руках, не зная, за что уцепится взглядом.

- Как верно подметили мои коллеги, - сипло начинаю я и слегка подкашливаю – в горле перехватило. Микрофон издает противный писк, - Как верно подметили мои коллеги, мы все проделали огромную работу. Безусловно, мы бы ничего не достигли без наблюдений наших предшественников, стоявших на пороге нового открытия, как мы стоим сейчас. Это открытие… поможет нам совершить в буквальном смысле революцию в мире Современной науки. Проект навсегда изменит нашу с вами жизнь, и…

- Хватит уже пустой болтовни!, - выкрикивает какой-то мужчина с дальнего ряда. Я осекаюсь, - Покажите, как работает препарат!

Я бросаю взгляд на Мэй. Она холодно глядит на выскочку, потом скашивает на меня глаза.

(-Говорите только то, что вам указано, доктор Мэллоуи. При любых обстоятельствах).

Я опускаю глаза на бумажку, которую всю измяла под трибуной. Поднимаю взгляд к публике и продолжаю:

- Проект изменит нашу жизнь и наполнит ее новым смыслом, ведь, как уже было сказано моими коллегами, теперь границы нашего бытия будут заметно расширены…

- Какого к черту «бытия»?! - выкрикивает девчонка, стоящая у дверей, потому что многим не хватило мест, - Хватит сказок! Показывайте, как работает эта ваша штуковина!

По залу пробегает вздох… а потом поднимается хаос. В точности, как и несколько месяцев назад, на анонсировании препарата Эндогравии.

На этом заседании, как и на прошлом, много простых граждан. Любой желающий, имеющий паспорт, может прийти и посмотреть на четырех тупиц, читающих со сцены заученный текст, как первоклашки стихотворение. Я продолжаю, более громко и, как мне бы хотелось, более твердо, но голос все равно вздрагивает:

- И этим открытием, мы откроем двери в двадцать второй век, сотрем предел нашим возможностям, которые поистине безграничны…

Из зала доносится свист. Я чувствую, как мои ребята сочувственно косятся на меня. Я же смотрю на Мэй.

Лицо сенатора каменное. Ни единой эмоции. Только лед в глазах. Почему она не остановит беспорядок? Она может. Но почему не делает этого?

Нехорошее чувство начинает затоплять грудь. Я скомкиваю бумажку и  говорю в микрофон, громко, стараясь перекричать людей:

- И сейчас, вы увидите препарат в действии!

Я отбрасываю бумажку под трибуну, оставив несказанной добрую часть текста, и прохожу к столу, завешенному темной тканью.

В зале воцаряется тишина – все внимание зала напряженно приковано ко мне.
Я сдергиваю полотно, открыв взору людей две клетки с беленькими лабораторными мышками. Набираю в шприц препарат.

- Дезинсистентамол, - говорю я, показывая наполненный шприц публике. Теперь все напряженно смотрят на него. Люди с задних рядов приподнимаются на своих местах, чтобы было лучше видно.

Кларк вытаскивает одну мышку, пока я надеваю перчатки. Перенимаю мышь. Она маленькая, пушистая и теплая. Крошечные красные глазки пугливо озираются по сторонам, она тяжело и часто дышит. Вдруг, раздается несколько вспышек фотокамер, и мышь порывается удрать, но я удерживаю ее.

- Уберите вспышку, пожалуйста, - как всегда вежливо обращается Энн к публике, - Вы пугаете мышь.

Я аккуратно раздвигаю шерстку на спине мышки. Приставляю иглу к коже. Поднимаю глаза и окидываю еще раз зал – уверена, объективы всех камер взяли сейчас мои руки крупным планом.

Беру свободный шприц и беру пробу крови мыши. Демонстрирую оба шприца.
Кларк вынимает вторую мышку и показывает публике – она маленькая и беленькая, как предыдущая, с одной лишь разницей – эта мышь не шевелится. Она просто лежит на ладони, как труп. Кларк ласково проводит по спинке ладонью и показывает залу комок белой шерстки. Спинка мыши оказывается лысой и кровоточащей.

- Эту можете снимать, - произносит Энн, и тут же раздается несколько щелчком фотокамер, но, все-таки, предусмотрительно без вспышки, - У данного образца редкое заболевание. Она почти мертва, находится в бессознательном состоянии…
- Пульса нет, -дополняет Кларк, убрав палец от мышки, которым нащупывал ее пульс, - Клиническая смерть.

Я перенимаю мышь и кладу на стол. Приставляю шприц с дезинсистентамолом к коже, предварительно раздвинув шерсть. Спускаю поршень, и светло-голубая жидкость вторгается в плоть. Затем, вкалываю кровь первой мыши.

- Для облегчения процесса можно смешать кровяные тела и препарат, - произношу я, снимая перчатки.

Проходит буквально несколько секунд, и мышь начинает шевелиться. Тельце вздрагивает, и мышь открывает глаза. Я тут же беру ее в руки, чтобы не убежала.

- Через несколько дней полностью восстановится волосяной покров и целостность эпидермиса, - говорит Рене.
 
По залу проносится вздох, кто-то начинает хлопать, и все поддерживают. Я слышу, как кто-то в первом ряду произносит: «Фантастика».

Конечно, фантастика – если учесть, что на самом деле я вколола второй мыши адреналин. С ней все было в порядке – просто Энн поколдовала немного, чтобы создать видимость того, что  мышка при смерти.

Ибо как мы покажем истинное действие препарата? Люди не увидят ничего, кроме того, что вторая мышь умрет, а вторая как жила, так и будет жить – только с «другой душой» в теле.

- Конечно, вам хотелось бы увидеть действие препарата на людях, но, к сожалению…

Меня обрывает сенатор:

- Сейчас, вашими глазам будет представлен Доброволец!

Я не успеваю догнать, что она несет, как на сцену два человека под руки вытаскивают Добровольца, в больничном халате. Я стою совсем рядом и вижу, сколько грима наложено на его лицо, чтобы скрыть нездоровою бледность кожи и чудовищные подглазники. Даже с первого ряда – этого будет уже не заметно.
Я разеваю рот, но меня прерывают поднявшиеся аплодисменты. Вспышки камер, со всех сторон. Доброволец щурит глаза, пытается отвернуться от света, но его грубо удерживают на месте.

- Александр Эллоу, - громко произносит Мэй, я в шоке вскидываю на нее глаза,- Один из четырех Добровольцев, согласившихся за вознаграждение принять участие в эксперименте.

Я скашиваю взгляд на Добровольца. У него такой вид, как будто больше всего на свете ему бы сейчас хотелось сдохнуть. Вновь обращаю глаза к сенатору.

- Все участники эксперимента были осведомлены о допускаемых побочных эффектах и возможном летальном исходе, о чем  свидетельствует их подпись в договоре, заверенная Судьей города Эндогравия., - Мэй опускает глаза на секунду, затем вновь обращает взгляд к людям и произносит на октаву ниже: - К сожалению, остальные участники проекта не выдержали. Семьям всех пострадавших будет выплачена компенсация…

Компенсация. О какой к черту компенсации может идти речь?

Я вижу, как несколько женщин в переднем ряду начинают тихо плакать и догадываюсь, что, должно быть, это жены ушедших добровольцев.

- Это, случаем, не тот Доброволец, что убил девушку на площади Советов?,- спрашивает мужчина в дальнем ряду. Мэй осекается. Бровь ее холодно приподнимается, но затем, сенатор надевает милую улыбку, которую так странно и даже жутко видеть на ее лице:

- Вы ошиблись, сэр, - спокойно отвечает она, - Наши добровольцы совершенно адекватны и неопасны для общества. Мистер Эллоу вполне способен устроиться на работу и продолжать нормальную дееспособную жизнь, после того, как получит обещанное вознаграждение.

Сенатор продолжает говорить что-то еще, но дурак с заднего ряда не унимается:

- Но кто же это был в таком случае, госпожа Мэй? Я видел собственными глазами…

Кларк позже сказал, что прямую трансляцию прервали, ее успело посмотреть только около сотни человек. Все статьи в Интернете были также удалены.

- Что вы видели?, - натянуто спрашивает Мэй.

- Этого человека… он убил девушку…

- Вы что, были там лично?, - полуусмехаясь, произносит Мэй. Вместе с ней так же усмехается еще несколько человек.

- Был, -говорит мужчина. Я закрываю глаза и медленно вздыхаю. Дурак, полный дурак.

Люди начинают шептаться.

- Так это он убил Люси?, - дрогнувшим голосом произносит женщина, у которой глаза красные от слез, - Это он убил мою девочку?

У Добровольца подкашиваются ноги, но этого никто больше не успевает заметить, потому эти два типа, держащие его под локти, удерживают Добровольца от падения.


- Невозможно, - громко произносит Мэй, как бы отрезая, - Это ошибка. Мистер Эллоу все время находился под присмотром ученых. То был сумасшедший, который либо понес заслуженное наказание, либо направлен на принудительное лечение.

Я все смотрю на женщину в первом ряду. Она же не глядит никуда больше, как на Добровольца. И шепчет что-то, постоянно шепчет. Следя за движением губ, я могу лишь предположить, что она все повторяет: «…убил мою Люси, подонок, убил мою девочку…».

Я смотрю на нее, и у меня щемит сердце. Эта женщина просто убита горем. Выглядит ужасно: жидкие волосы грязными, сальными прядями ниспадают на плечи. Когда такая же челка падает на лицо, женщина нервным движением ее отбрасывает назад, своими длинными, костлявыми пальцами. Лицо со впалыми щеками, и красными от слез глазами, бледные обескровленные губы…
Мэй продолжает:

- Мистер Эллоу абсолютно безопасен. Он такой же человек, как и мы с вами. Без всяких психических отклонений.

Сенатор переводит глаза на меня, явно требуя, чтобы я что-то сказала. Известно, что.

- Мистер Эллоу, или Доброволец 3, все еще находится под нашим наблюдением, но пока что, все показатели в норме, - говорит вдруг Энн, и мы с Рене недоуменно на нее косимся. Потом я замечаю, как она подглядывает в свой листочек, данный сенатором, - В скором времени, мы отпустим его, и он продолжит свою обычную жизнь…

И тут, прямо в  подтверждение слов Энн и сенатора, Добровольца выворачивает, прямо на сцену. Люди в первом ряду (и не только) брезгливо отворачиваются, опять поднимается волнение.

Сам Доброволец бледен, как призрак. Губы синие и вымазаны кровью. Парни, его держащие, торопливо выводят мистера Эллоу за сцену.

Сенатор говорит заключительную речь, тем самым, сворачивая заседание. Мы спускаемся со сцены, спускаемся в этот кошмар, в этот ужас, в этот хаос. Хаос из людей, которые лезут прямо под ноги, загораживают путь, требуют дать интервью, сфотографироваться, прокомментировать происходящее, дать дальнейшие прогнозы. И все в основном лезут именно ко мне, как к руководителю Проекта. Но что я им скажу? Мне нечего ответить.

Сенатор кричит папарацци и журналистам, что мероприятие завершено, что уже не время для вопросов. Некоторых особо назойливых  грубо выпроваживает охрана.

Мы с трудом выходим в коридор, где ко мне вдруг подходит та женщина, с первого ряда.

Хотя нет. Она не подходит. Она просто налетает на меня, чуть не с кулаками.
Я отшатываюсь от нее, налетая на Добровольца, которого пытаются вывести отсюда. Женщина орет, вне себя, она словно сошла с ума, помешалась. Вблизи она выглядит еще более худой и костлявой в своем длинном черном платье.

- Чудовище! - орет она в воздух, глядя сначала на Добровольца, потом на всех сразу, своими обезумевшими, широко распахнутыми глазами, -Чудовище!!!
Женщина замахивается на меня, но ее сухощавые руки ловит Кларк, и кричит мне:

- Уходи! Уходите!

Я оборачиваюсь, стараясь найти в хаосе Добровольца, но его уже увили. Впрочем, я так же потеряла из виду Энн и Рене.

Я вижу, как сумасшедшая падает на колени, расходясь рыданиями, как ее спина вздрагивает, и как она заламывает себе руки, бессознательно раскачиваясь вперед-назад на красном ковре. Кларк пытается ее утешить, но женщина его не видит, и никого не видит.

Я отворачиваюсь от них и иду, расталкивая назойливых папарацци и репортеров, мне нужно найти Добровольца.

Стоит мне выбраться в свободное и пустое крыло, как меня окрикивает сенатор:

- Доктор Мэллоуи!

Я оборачиваюсь. Внутри кипит злость.

Сенатор решительно подходит ко мне.

- Где Доброволец? - спрашиваю я, прежде чем она успевает задать вопрос.

- Какая разница, мисс Мэллоуи?

- Действительно, - язвительно бросаю я, Мэй выгибает бровь, - Какого черта вы отпустили его?! Кого черта вы привели его сюда, на презентацию проекта? Какого черта она…

- Вы забываетесь, Лукреция!

- Нет, это вы забываетесь, сенатор Мэй! Почему сегодня? Почему вы это делаете? Препарат не готов! Вы это видели, вы это знаете! К чему это все про…

- Лукреция!

Я осекаюсь. Сердце выстукивает в груди автоматные очереди. Лицо наверняка пылает от снедающего меня гнева. Кто она такая? Кто она такая, чтобы делать все, что ей заблагорассудится?

- Лукреция, - натянуто повторяет Мэй, - Помните, с кем разговариваете.

- Или что? Меня уже пытались убить!

На лице Мэй отражается недоумение и растерянность, на секунду. Жаль, у меня нет с собой фотоаппарата.

- О чем вы…

Перед глазами всплывает облик сумасшедшей, истерично плачущей в коридоре, в окружении давки из людей, бедных жен, лишившихся своих мужей, будущих людей, которым попадет в руки препарат, согнувшаяся в углу рыдающая Рене, ужасный, агрессивный Доброволец, пытающийся меня убить, сотни тысяч погубленных жизней…

- Я не намерена больше врать людям! - выкрикиваю я в лицо сенатору, забыв напрочь о страхе, - Я не буду вашей марионеткой! Я не ваша рабыня! Вы не имеете никакого права угрожать мне! - я непроизвольно усмехаюсь, - И ничего вы мне не сделаете, госпожа Мэй, ничего не сделаете. На моей стороне Суд города Склавия, и даже Верховный Суд Эндогравии! И Конституция! Все на моей стороне!

У Мэй каменное лицо. На секунду ее губы искажает ироничная ухмылка, но лишь на секунду.

- О, вы так думаете? - очень спокойно произносит она, - Как вы сказали? «Не намерена больше врать людям»? А себе? Себе врать вы намерены?

Я не понимаю, о чем она. Поэтому, просто разворачиваюсь и ухожу, мысленно послав сенатора ко всем чертям.

Куда они могли увести Добровольца?

Я прохожу мимо уборных, и слышу стоны в одной из них. Приоткрываю дверь и вхожу.

- Мистер Эллоу? - осторожно зову я. Стон стихает.

Это большая уборная. И здесь текут трубы. Поскольку помещение мало обставлено, каждая  капелька, срывающаяся с протекающего крана, падает со звонким эхом. Даже жутко. Я оглядываю комнату, и тут, вижу это.

В углу сидит доброволец, обняв колени, и раскачивается. Я медленно иду к нему, выставив руки вперед, как бы успокаивая его:

- Мистер Эллоу? Эй… все в порядке…

Доброволец резко вскидывает взгляд. Я замираю.

- «Мистер Эллоу»…, - бормочет он, - Уходи… быстро…

Делаю еще шаг ему навстречу.

- Послушайте. Я вам не враг. Я… хочу вам помочь. Я могу вам помочь.
- Уходите!

Лицо здоровенного мужика искажается, он всхлипывает и зарывается в локти, как ребенок.

- Вам нельзя тут сидеть, - осторожно продолжаю я, - Если вас тут увидят, вколют снотворное, и вас вырубит на несколько дней, как минимум.

Я протягиваю ему руку.

- Идемте.

- Уйдите, Лукреция…, - Доброволец сжимает кулаки, так что на них белеют костяшки, потом расслабляет, - Они будут искать вас, и найдут меня. Или я сам убью вас, как тогда, в лаборатории, помните?

(Не вырывайся, тупая тварь)

Я сглатываю. Доброволец продолжает:

- … или как ту девушку, на площади…, - он закрывает лицо руками и затем, проводит ими по нему, по волосам, как бы стирая грязь, - Ох, черт, - плаксиво шепчет он, закрывая глаза, - я даже не помню ее имени… как ее... звали… как-то…

- Люси, - осторожно говорю я. Доброволец резко вкидывает взгляд.

- Люси, - глухо повторяет он.

Снова раскачивается. У меня сердце сжимается на него смотреть.

- Я не причиню вам вреда, мистер Эллоу, - вновь говорю я, - Слышите? Я не как они. Я придумаю, как вам помочь. Просто подумайте… они же вас убьют, если не пойдете со мной. Подумайте о тех, кому вы дороги…

- Кому я дорог? Кому я дорог?! Родители отказались от меня, потому что я родился, когда матери не было и пятнадцати лет. Моя жена ушла от меня. Детей у меня нет, - он качает головой, глядя на меня, - Нет, доктор Мэллоуи. Мне не  для кого жить. Я и не хочу так жить.

И вновь зарывается в локти.

- Не говорите так! Вы еще можете начать сначала! Прошу вас, идемте! Дайте же, черт возьми, себе шанс! Я могу вам помочь! Я помогу вам!

Доброволец колеблется. Затем, медленно поднимает на меня глаза. Я борюсь с желанием удрать поскорее, такой у него взгляд.

- Идемте, - повторяю я, более уверенно и ровно, - И никто не причинит вам вреда. Никто не посмеет. И вы, вы тоже больше никому не причините вреда. Хорошо?

Спустя несколько тягостных мгновений, Доброволец нерешительно, как маленький ребенок, протягивает мне свою мощную лапищу. Я помогая ему подняться на ноги.

- Идемте. Все будет хорошо, только тшшш, ладно?

Вдруг, дверь позади меня с громом распахивается, и, тяжело ударившись о кафельную стену, слетает с петель.

- Лукреция, отойдите от него! - орет властный голос, я вздрагиваю.

Все происходит в одну секунду. А в следующую, Доброволец вдруг выхватывает из-под халата пистолет. Я машинально выдергиваю руку и отшатываюсь. Слышится страшный хлопок, как будто кто-то взорвал огромную петарду под ухом.
Доброволец вышиб себе мозги.

Гл. 16.

Белая плитка уборной – чистая, блестящая, красивая. Сейчас, она забрызгана кровью. И какими то белыми частичками, ошметками… чего-то… это же…
Я в ужасе вскидываю руки ко рту и смотрю на Добровольца широко распахнутыми глазами, и, не веря тому, что вижу. Как быстро, молниеносно все произошло…
Кто-то тормошит меня за плечо сзади. Я оборачиваюсь. Это Рохайт.

- Какого черта?, - сдавленно и сипло выговариваю я, смаргивая слезы. Затем кричу, указывая на Добровольца, - Какого черта?!

- Тише, мисс Мэллоуи.

- Вы убили его! Это все вы!

- У вас шок, Лукреция. Я здесь не при чем. Он сам застрелился.

Я отступаю, нервно запуская пальцы в волосы, глядя в пол широко распахнутыми невидящими глазами, не желая ничего слышать.

- Он сам застрелился, - повторяет Рохайт, - Он сделал это, потому что хотел этого. И он бы все равно спустил курок. Не сейчас, так завтра.

Я начинаю смеяться. Это просто какой-то цирк.

Нет, не цирк. Это кошмар, чудовищная, черная, извращенная комедия. Рохайт хмурит брови.

- Что вы говорите? - нервно смеюсь я, по щеке ползет слеза беспомощности и ужаса, - О чем вы, мистер Рохайт? У него…, - смеюсь, - у него был нервный срыв!

- Нет, он просто сошел с ума. А нервный срыв – у вас.

Я прекращаю смеяться. Я не могу здесь находится. Тяжелый запах крови затуманивает рассудок, мне становится дурно. Я выбегаю из уборной, не разбирая дороги, не понимая, куда иду. Я вхожу в какие-то двери, думая, что это еще одна уборная, в надежде скрыться от всех глаз, побыть наедине с собой, но, вместо этого, попадаю в еще более людное помещение.

Здесь много людей. Все стоят группами, в своих безупречных нарядах, с шампанским в руке, и что-то обсуждают. Презентацию препарата, разумеется. О происшествии в уборной здесь еще никто не знает.

И тут, я случайно замечаю ее. Мэй. Она стоит у стены, рядом со столом, где выложено множество разнообразных вкусностей и сладостей. И она смотрит на меня. Прямо на меня. Выражение ее глаз такое… самоуверенное…

Гнев вскипает в груди, дыхание учащается, как будто может помочь потушить кислородом пламя этой испепеляющей ярости. Я резким шагом двигаюсь к Мэй. А у нее такое холодное, такое спокойное выражение лица…

- Вы же знали, да? - кричу я, потеряв от злости и шока способность здраво рассуждать, - Вы знали, черт побери, вы знали, что он это сделает! Вы знали!

Мэй чуть утомленно приподнимает бровь.

- Я не понимаю, о чем вы, доктор Мэллоуи, - спокойно говорит она.

- О Добровольце, о ком же еще!

- И что я должна о нем знать такого, что вас так…. ммм… разволновало?

Разволновало? Разволновало?!

Я на секунду просто теряюсь с ответом, уставившись на сенатора. Меня обуревают эмоции. Миллионы мыслей мешаются и путаются, не давая словам выстроиться в лаконичную цепь.

Мэй одаривает меня своим холодно-надменным взглядом. И улыбается, черт подери. Краешком губ.

- Да он застрелился только что, - кричу я, вне себя, -  Только что!!! В долбанной уборной! Он вышиб себе мозги к чертям!

Я, наверняка вся красная, тяжело дышу. Мэй смотрит на меня в упор, но не так, как секунду назад. Никакой надменности, нет. Она будто бы… удивлена? Шокирована? Чем? Тем, что случилось с Добровольцем? Или, может, тем, что я это выкрикнула ей прямо в лицо?...

Тут, я замечаю еще кое-что. А именно – абсолютная тишина. Я озираюсь по сторонам. Люди, несколько минут назад что-то живо обсуждавшие, даже горячо спорившие – все молчат. Все, до единого. Гнетущая тишина. И все взгляды обращены к нам.

Я вдруг осознаю, что сказала. И это в присутствии журналистов, репортеров, простых наблюдателей!

Я гляжу в глаза Мэй, ожидая ответа. Она открывает рот, но качает головой, вдруг разворачивается и собирается уйти, но я ловлю ее за руку. Сенатор сначала в недоумении косится на мою ладонь, затем, вскидывает злобный взгляд мне в лицо.

- Что вы себе позволяете? - хрипло предупреждает она, - Отпустите меня немедленно!

- Или что?- вырывается у меня, - Так же заставите застрелиться? Подобно Добровольцу?

Ярость медным блеском проскальзывает в глазах Мэй.

- Я никого не заставляла сводить счеты с жизнью, - натянуто отвечает она, - Этот человек сошел с ума…

- Из-за препарата!

Плевать. Все равно, все уже все слышали. Все равно, журналисты станут копать, почему Доброволец покончил с собой. Я всего-навсего облегчу им задачу. Мне все равно. Я устала.

- Препарат никого отношения к этому не имеет! - хрипло восклицает Мэй, - Не мешайте вашу паранойю с работой, мисс Мэллоуи! Вероятно, у вас проблемы с психикой, не так ли? О, не стоит этого стыдиться, любой бы свихнулся, проработав четыре года в лаборатории, и проводя там по двенадцать часов. Если хотите, я даже выпишу вам чек на лечение!

У меня челюсть отвисает, но я быстренько прикрываю ее, чтобы не выглядеть совсем уж по-идиотски.

- Я не сумасшедшая, - как-то безвольно выговариваю я, совершенно оторопев от слов Мэй.

- Проект – это Революция, это прыжок вперед, и какой-то Доброволец…, - Мэй сипло вздыхает, - он не сможет…

Слова сенатора обрываются, и она расходится кашлем. Мэй словно задыхается, и при каждой попытке вздохнуть, грудь сенатора пронзает чудовищный писк, какой-то скрип.

Я замираю, пораженная мощнейшим уколом d;j; vu. Мэтт. И Мэй. Еще тогда, в Ратуше, когда она разговаривала о чем-то с Рохайтом…

Мэй машинально прикладывает ладонь ко рту, и кровь вдруг вырывается из ее горла, окрашивая белую кожу.

Приступ сник. Мэй пытается восстановить дыхание, в то время как все в шоке, зачарованные жутким зрелищем, глазеют на окровавленную ладонь сенатора. Сама Мэй так же смотрит на собственную руку, словно она ей чужая, не веря тому, что видит.

Она в шоке. Она напугана. Это легко можно прочитать в ее глазах.

- Что здесь происходит?

Голос принадлежит не мне, и не Мэй, и не кому-то из зевак. Это новый голос. И принадлежит он Рохайту.

Мэй обращает к нему глаза. Они встречаются взглядами. В толпе поднимается гул, все что-то говорят. Рохайт властным, громовым голосом – такой, мне кажется, только у военных, - приказывает всем разойтись.

Подходит охрана и деликатно выпроваживает людей, которые возмущенно что-то бурчат. Мой взгляд мечется с Мэй на Рохайта и обратно.

- Уходите, Лукреция, - говорит Фридрих мне, но я не обращаю внимания. Нет, я смотрю на сенатора. Внезапно, одна мысль вторгается в мое сознание, словно стальное лезвие. Все вдруг так гладко разложилось по полочкам…

- Вот, почему вам так нужен этот проект, - медленно, зачарованно говорю я, глядя в глаза Мэй. Сенатор смотрит на меня, чуть сдвинув брови, - Вам нужно исцеление. Вы знаете, что больны, и что вам ничто больше не поможет, кроме как… О, Боже мой! Вы хотите этот препарат… для себя… чтобы спасти свою… свою шкуру…

- Мисс Мэллоуи, - жестко повторяет Рохайт, и я вкидываю на него взгляд, - Уйдите вон.

- Гоните меня? - я непроизвольно усмехаюсь. Мэй выглядит почти растерянной. Как удивительно и как странно видеть ее в таком положении, - Вы сейчас так же жалки, каким сделали Добровольца, - холодно бросаю я ей в лицо, понимая, что слова мои звучат довольно цинично и мелочно, - Вам все равно не поможет… хотите кончить, как он?

- Лукреция! - выкрикивает Мэй с каменным лицом, - Следите за своим языком! Помните свое место!

- Мое место?

Следовало бы промолчать, но меня понесло.

- Что, госпожа Мэй? Может, сделаете меня вновь поломойкой? А? Или, может быть, начнете ставить эксперименты на моих близких? Ах, вот ведь незадача. Как это я могла такое выпустить из виду? Ведь у вас нет больше ученых, согласных на такие безумные выходки. И вас покарает закон, стоит вам преступить границы им дозволенного…

- Лукреция! - кричит Рохайт.

Меня хватают под руки два охранника, словно чокнутую, или социально опасную преступницу. Но я не вырываюсь. Я просто смотрю на лицо Мэй. Она открывает свой испачканный кровью рот, чтобы что-то сказать, но решает промолчать.
Потом, меня буквально вышвыривают в коридор. Я оправляю платье, как вдруг слышу Энн и Рене. Они ищут меня.

- Куда ты делась? - возмущается Рене, - Нельзя было терять друг друга из виду в этой толпе…

- Все нормально, - говорю я, и заставляю себя улыбнуться. Должно быть, выходит не очень, потому что Рене хмурится.

- Уверена?

- Лучше скажите, где Кларк, - меняю я тему, еще раз улыбнувшись, на всякий случай.

- Он пошел…, - начинает Энн.

- …в Научный Центр, - закатывает глаза Рене.

- Нет…, - улыбается Энн, - В кино. Имеют люди право на личную жизнь?

Рене подмигивает мне, и пихает Энн в бок.

- Да шутка. Приходите тоже. У нас был трудный день. Надо развеяться. Сходим в клуб, может. Нужно забыть это ужасное мероприятие.

Я улыбаюсь. Да, развеяться. Как бы мне хотелось сейчас стряхнуть с себя все это, забыться, хоть на один только миг.

Но, как бы страстно я того не желала, мне никогда не удастся забыть это.

Гл. 17.

Сейчас вечер. Одиннадцать, если быть точной. Кларк, Энн, Рене и я торчим в клубе, пытаясь затопить алкоголем все неприятные воспоминания о сегодняшнем дне. Неприятные. Неприятные. Ха, эти воспоминания чудовищные, ужасающие, холодящие душу, но не неприятные.

Если более конкретно, то я сижу у барной стойки с «Текилой», а Энн, Кларк и Рене радостно дергаются под музыку на танцполе. Я не умею танцевать. Собственно, я и не пыталась лет с пятнадцати, когда один мой очень милый одноклассник сказал мне, что в танце я напоминаю напившегося дзюдоиста.
Музыка такая громкая, что грудная клетка содрогается в такт ей. Музыка затопляет собой все пространство клуба, разливается по помещению, пробегает по полу, заставляя его вибрировать, заползает по ножкам барных стульев и хватает за позвоночник.

Все же, жаль, что я не танцую. Может, это помогло бы мне забыться, ибо даже алкоголь не помогает мне. Скорее, наоборот. Перед газами так и стоит Доброволец и его мозги, размазанные по красивому кафелю уборной.

- Угостить вас, леди?

Я поворачиваюсь на знакомый голос, и обнаруживаю на соседнем сидении Эрла. Усмехаюсь про себя.

- Нет, - я качаю головой, - Пожалуй, мне довольно.

- Ну как знаешь.

Эрл заказывает себе шампанское.

- Слушай, я чувствую себя неловко, оттого что ты такой весь джентльмен, пьешь шампанское, а я набралась в стельку «Текилой», - говорю я, отмечая, что у меня немного заплетается язык. Эрл смеется:

- Я разве виноват, что ты пьянчужка?

- Эй!

Я легонько пихаю его в бок, но почему-то чуть сама не слетаю со стула. Эрл ловит меня за руку, я ловлю стул.

- Ты в этот раз не задал ни одного вопроса, - говорю я, глядя перед собой.

- Ммм?

- Я о сегодняшней презентации…

Пауза. Эрл отпивает шампанского.

- В тот раз ты много спрашивал…

- А ты бы дала мне ответ?

Я смотрю в свой стакан, на фигурно нарезанные листики мяты.

- Дала бы.

- И он был бы справедливым?

Поднимаю стакан и внимательно смотрю, как в прозрачной зеленоватой жидкости отражаются разноцветные огни прожекторов.

- Какая к черту справедливость? - глухо отвечаю я.

- Нет, я не то имел в…

- Я поняла, что ты имел в виду.

- Слушай, Лу…

Я поднимаю на него глаза. Эрл продолжает:

- Не имело смысла, - просто говорит он, я усмехаюсь. Жду продолжения, но Эрл молчит. Конечно, он прекрасно понял все с подсунутым и готовым заранее текстом. И то, что ничего бы я ему не ответила, кроме пресловутых строчек, выведенных каллиграфическим почерком на белой бумаге.

- Классное платье,- вдруг говорит Эрл. Я улыбаюсь. На мне коричневое атласное платье до колен, обтягивающее, без бретелей. Точно по фигуре. Его подарил мне Мэтт. Подталкиваемое мыслью о платье, перед глазами вспыхивает воспоминание о моих сегодняшних сборах сюда. На макияж, укладку и одежду ушло минут тридцать – а еще оставшиеся три часа я провела, рыдая в подушку. Не знаю, наверное, Рохайт прав и у меня действительно был нервный срыв.

Я думала о том, что наговорила Мэй. И мне стало страшно. Я говорила все это, будучи во власти эмоций, своей злости, своего страха. Я говорила это, под впечатлением от увиденного: женщина, Доброволец… Мэй с окровавленной рукой. Может, она тоже права, и я действительно сумасшедшая? Я сто раз об этом задумывалась. Интересно, безумные понимают, что они безумны?

Я наговорила сенатору столько слов, как всегда, совершенно не подумав о последствиях, подгоняемая эмоциями, не в силах совладать с ними. И вот сейчас, мне стало страшно за свои громкие слова. Но, с другой стороны, что она мне сделает? И эта ее фраза…

( А себе? Себе врать вы намерены?)

- Лу?

Тогда в помещении было столько лишних ушей, и они слышали мои слова, эти люди видели, что произошло с сенатором. Что теперь будет? Скандал. Огромный скандал. И проект закроют. И что тогда мне делать? Я совершенно запуталась. Тогда, всего несколько часов назад, мне это все казалось аморальным, чудовищным. Но, с другой стороны… разве есть в мире что-то по-настоящему стоящее, что не требовало революции в свое время? А любая революция – это, прежде всего, жертвы. Жертвы, и только потом уже- плоды этой самой революции. Прекрасные открытия, которые все мы знаем и все мы пользуемся. Почти все в сегодняшнем мире – это плоды революции, а мы сами – ее дети. Просто миру оглашаются и освещаются только лучшие ее стороны. О жертвах обычно забывают.

И я не хочу ничего рассказывать Эрлу о Добровольце, и о чем бы то ни было еще. Во-первых, нечего его втягивать. Я не намерена втягивать в это дерьмо своих друзей, не стану и его. А во-вторых, он все-таки журналист. Я уже пожалела о своих словах сенатору. Нечего еще более усугублять свое положение.

- Лу!

- А?

Я вздрагиваю и поворачиваюсь к Эрлу.

- Знаешь, ты права. С тебя довольно.

С этими словами, он осторожно вынимает у меня из рук стакан.

- Эй!

Я надуваю губки и делаю обиженное лицо. Не прокатывает. Ну и хрен с ним.

- Такими темпами, ты завтра ничего не вспомнишь о вашем триумфе, - Эрл кивает на бутылку текилы.

- А может, это и есть моя цель – проснуться завтра и ничего не вспомнить?

Эрл серьезно смотрит на меня.

- Лу, ты…

Вдруг, кто-то кладет свои руки мне на плечи сзади, я вздрагиваю.

- Девочка, ты чего тут тухнешь? Пошли танцевааать!

Это Рене. И от нее несет спиртным за версту. Если от меня исходит такой же аромат, лучше уж сразу повеситься.

- Спасибо, как-нибудь в другой раз, - я улыбаюсь Эрлу, и осторожно снимаю ладони подруги со своих плеч. Она чуть не падает, и как только еще умудряется танцевать?

- Фу, ты бяка, - надувает губки Рене и уходит назад на площадку. Меня начинает мутить.

- Я… пойду, пожалуй…, - бормочу я, слезая с высокого стула.

- Эй, нет, так не пойдет, - быстро выговаривает Эрл и ловит меня за плечи. В любой другой ситуации, я бы возмутилась, но сейчас он удержал меня от падания носом о красивый мраморный пол, поэтому я ничего не говорю.
Мы выходим  коридор. Здание такое мудреное, что я сворачиваю не туда, и оказываюсь в просторном и пустом вытянутом крыле. Здесь не только клуб, но и школа современного танца – наверное, я случайно оказалась в крыле, ведущем как раз туда.

- Давай поговорим, - говорит вдруг Эрл, нагнав меня.

- Ты что, психотерапевт, чтобы с тобой разговаривать?

- Лу.

- Эрл.

Ненавижу обувь, чертовы каблуки. Ноги отекли и устали. И вообще, такое чувство, словно меня вот-вот вывернет на начищенные лакированные туфли Эрла, поэтому я медленно осаживаюсь на корточки, прильнув к стене. Эрл садится рядом.

- Что тебе опять нужно, неугомонный журналист? - устало спрашиваю я, потирая лоб.

Даже здесь, в соседнем крыле, музыка слышна очень четко. По спине пробегают мурашки. Такое чувство, что в моей голове кто-то тоже устроил вечеринку. Скажем, выпитые три бутылки текилы.

- Я знаю о Добровольце, Лу.

Слова вгрызаются в рассудок. Все вдруг становится очень четким, даже слишком. Я вскидываю голову к Эрлу, напрочь забыв о головной боли.

- Что ты сказал? - собственный голос мне кажется как бы обесцветившимся. Эрл очень спокойно смотрит на меня. И вдруг, достает недопитую мной четвертую бутылку текилы откуда-то из-за спины.

- Что знаю про Добровольца. То, что он застрелился, - просто говорит Эрл и отпивает из горла, под моим растерянно-испуганным взглядом, - Можешь от меня не бегать.

Я моргаю. Ушам не верю. Он так просто об этом говорит!

- Откуда ты знаешь? - глухо выговариваю я.

- Я видел. Шел в уборную, и вдруг услышал выстрел. Ты вылетела оттуда, как ошпаренная, даже не заметила меня.

Я жду, что Эрл скажет что-нибудь еще, но он молчит.

- И… что еще ты знаешь? - осторожно спрашиваю я.

- Это все,  - он поворачивает голову ко мне, - Теперь твоя очередь рассказывать истории, доктор Мэллоуи. Например, мне бы хотелось послушать, что произошло с мистером Эллоу.

Я перенимаю бутылку и делаю несколько глотков. Все, теперь мне точно завтра не встать.

- Это долгая история, - хриплю я.

- Мы не торопимся.

Я поворачиваю к нему голову.

(А себе? Себе вы врать намерены?)

- Побочное действие препарата.

- Побочное? - Эрл выгибает бровь,- Или естественное? Лу, я видел своими глазами, как Доброволец убил девушку на площади. Ты что, уже забыла?

Я сглатываю. Эрл продолжает:

- Мэй прикрыла это дело, а потом отрицала все и на публике, сегодня. Тот парень, который задал ей этот вопрос – это Билл, мой брат. Не сомневайся, я запомнил. А потом, Доброволец застрелился сам. И все другие добровольцы тоже погибли. Лу, я не знаю, за кого ты меня держишь, но я не конченный кретин.

- Не лезь туда, - сипло произношу я, -Не нужно, просто поверь.

- В чем дело, черт побери?

- Эрл…

- Лу, в чем дело?

Я зажмуриваюсь. Вдох-выдох.

Открываю глаза. Эрл сосредоточенно и внимательно на меня смотрит.

- Хочешь знать, как это работает, да?

- Было бы неплохо.

- Это… это всего лишь вирус.

Плевать. Все равно, назад пути нет. К тому же, другие журналисты это уже слышали, может, завтра это все станет сенсацией.

- Что?

- Просто вирус. Дезинсистентамол – мы его так назвали.

Эрл поднимает брови.

- То есть, это что, заразно? - улыбается он, - «Эпидемия бессмертия» - круто звучит. Я был бы не прочь заразиться, - Эрл хохочет.

- Я серьезно. То есть… нет, он не заразен. Вирус погибает сразу, как только сделает свое дело.

- Дело?

Я вздыхаю. Ну что ж- начала говорить, нужно закончить.

- Понимаешь…, - начинаю я, - Мы вводим препарат, этот вирус, в кровь добровольца. Человека, который будет жить… ну, «вечно»… Вирус вторгается в ДНК, перенимает генетическую информацию, генетический код…, - я заглядываю в глаза Эрла и вспоминаю, что этот человек далек от биоинженерии, - в общем, вбирает в себя, как губка. Но он же убивает его.

На лице Эрла отражается недоумение. Я продолжаю, не дав ему задать вопрос:

- Затем, у этого человека берется кровь в смеси с еще живыми фагами. А потом, раствор вводится в кровь второго человека. И фаги начинают работать. Мы их усовершенствовали, вообще-то, просто вырастили новых. Они строят новый генетический материал, постепенно, понемногу. Человек как бы инфицируется. Вирус врывается в участки мозга, отвечающие за память и сознание. Разрушает предыдущую информацию. «Записывает» новую. Предыдущего человека, ее бывшего носителя. Человек умирает. Не физическая оболочка, а человек. Остается просто его тело. А в этом теле – уже другой хозяин. Ты уже понял, что за хозяин.

- Тот, кому вкололи этот вирус, - заканчивает Эрл, - Но, Лу… Ты сказала, что человек умирает. Получается, это дает жизнь только одному…

- …и убивает другого, точно так и есть. В этом вся соль. Отсюда все проблемы, - я откидываю голову назад и прижимаюсь затылком к стене, - Знаешь, с каждым днем мне все больше и больше кажется, что я иду не тем путем. Что все это бред. Что это невозможно.

Пауза.

- Лу,- тихо произносит Эрл. Я поднимаю голову, - Зачем тогда ты все это делаешь?

Мне хочется ответить «нет выбора», но зачем врать – выбор у меня был. Наверное, он и сейчас есть.

(...таблетки, рассыпанные по полу… тело, наглотавшееся таблеток и распластанное на холодном кафеле в стенах лаборатории, в осколках стела от битых колб и ампул…)

- Ради Мэтта,- глухо отвечаю я, и делаю еще глоток текилы.

- Кого?

- Моего парня, - пауза, - Он умер четыре года назад.

- О…

- Да все в порядке, - я смотрю в стену перед собой, - Просто знаешь… я… я не спасла его тогда…, - обращаю глаза к Эрлу, - но я могу спасти других.

(Мэй, например…)

- Ты не могла ничего сделать…

Усмехаюсь.

- Все так говорят! Но я могла, черт побери. Это я во всем виновата.

- Лу, не стоит…

- Нет, стоит!

Я кричу. Сердце тяжело колотится в груди.

- Мне было семнадцать и я… я тогда крупно поругалась с родителями, и мы решили сбежать вдвоем, - я прыскаю, - Как романтично, хоть сопли на кулак наматывай. Три тысячи долларов за пазухой, машина и дальний путь, куда глаза глядят. Подальше от всех. Только он и я.

Эрл молчит и напряженно слушает. В горле вдруг перехватывает, и я легонько подкашливаю.

- Тогда… был дождь. Сильный, с ветром. Мэтт сильно простыл. Я тоже тогда простудилась, но разве казалось это нам важным? Ничуть. Мы же только пересекли границу Эндогравии. Купили квартиру.

От воспоминаний, у меня сжимается сердце. Делаю глоток.

- В общем…, - продолжаю я, - У Мэтта было воспаление легких. Ерунда, конечно… Но разве могла я предположить, что у него уже давно были больные легкие… Что ему нельзя было… простужаться… а тут это чертово осложнение… Что… черт, он же знал! Почему он мне не сказал? Зачем мы ломанулись, черт знает, куда? В открытой машине… Ему нельзя было помочь, и он знал это. Редкое, врожденное заболевание легких… А я допустила, что он так серьезно простыл, - я поднимаю мокрые от слез глаза,- Эрл… Он умер из-за меня. Это я убила его.

- Нет, Лу.

Голос звучит так мягко и по-доброму – ни тени той настойчивости и суровой требовательности, звучащей несколько минут назад.
Эрл смотрит на меня спокойным, но твердым взглядом, в котором отражается уверенность.

- Нет, Лу, - повторяет он, - Это был и выбор Мэтта тоже – уехать. Ты его не вынуждала.

- Я должна была помешать.

- Ты ничего не знала.

- Все равно! Должна была. Но нет же… У меня в голове были только мысли, как бы насолить… как бы пойти наперекор воле родителей, как бы… Как бы заниматься только тем, чем хочется, как бы сбежать из этого вечного унижения, из этого дома, где меня никто не понимал и все держали за сумасшедшую, как бы быть свободной! Свободной, черт побери!

- Тебе было только семнадцать, Лу.

- Это ничего не меняет. Какой была дурой – такой и осталась. Добилась, добилась всего, чего хотела, а что толку?! Где я теперь?! Меня сенатор записала в свои собачки, которые плясать готовы под ее дудку!

Зажимаю пальцами переносицу. В голове стучит кровь. Эрл открывает рот, но я обрываю его:

- Вот только не надо меня утешать, хорошо?

- Людям нужно утешение. Это помогает им подняться на ноги и идти дальше.

Я усмехаюсь.

- Люди так часто твердят, что им нужно сострадание, нужна поддержка,- грустно усмехаюсь, - На самом деле, все, что им нужно – это напиться покрепче, и перестать корчить из себя обиженных и оскорбленных. Признать наконец, что от их соплей никому легче не станет. Собрать свои жалкие ошметки воли и идти дальше, задрав нос кверху, чтобы не испортить текущей из него кровью чьи-то белые ботинки за четыре тысячи баксов.

- Неужели так плохо?

Поднимаю лицо и встречаюсь взглядами с Эрлом.

- Мне не нужно утешение, - повторяю я и отвожу глаза, фыркнув носом, - Я и сама прекрасно справлюсь.

- Гордость?

- Пусть и так. Хотя… какая к черту гордость. Гордость…, - я повторяю это слово с подчеркнутым отвращением, - Гордость… Просто, знаешь, Эрл… Твое утешение никому не требуется на самом деле. Люди привыкли к равнодушию за столько лет. Привыкли, что все в этом мире исчисляется размером сбережений на кредитной карте. Привыкли к отсутствию подлинности – всюду ложь, - вновь грустно усмехаюсь, - Они привыкли видеть поддельные эмоции, поддерживать фальшивые связи. Люди готовы лизать друг другу задницы ради своих фальшивых…

- Лу! Почему ты везде, во всем видишь один лишь обман?

- Потому что я не закрываю глаза на истину, и не прячусь от того, что мне не нравится видеть.

- О, так по-твоему это истина? Что ж, тогда мы в полном дерьме!

- Наконец-то, ты это понял.

- Что же, по-твоему, мы живем в фальшивом мире, где все держится на деньгах, в окружении гнилого общества, так?

Открываю рот, но в итоге просто киваю. Смотрю на бутылку. Ну надо же. Эта вещь стирает всю наивность и открытость. А если ты и так не открыт и начинаешь разочаровываться в мире – так вообще, просто бомба. Разрывает в клочья остатки веры в мир. Наверное, все пьяные такие – готовы порассуждать и пофилософствовать. Нести бред. Поднимаю глаза на Эрла. Интересно, он думает, что я пьяная?

- А знаешь, что хуже всего? - говорю я, задрав голову, чтобы лучше видеть лицо Эрла.

- А что-то может быть хуже, по-твоему?

- Мы тоже часть этого гнилья.

Снова усмехаюсь. Получается как-то странно, резко и не в тему. Смотрю на бутылку.

- А я, может, самая гнилая часть…

- Не говори чепухи, Лу.

- Ой, да ладно тебе… это не… не чепуха.

Пытаюсь подняться, но, только хочу отойти от стены, как пошатываюсь. Эрл предусмотрительно хватает меня за локоть.

Разворачиваюсь к нему вполоборота, губы растягивает глупая улыбка:

- О-о, мистер О’Нилл. Как вы ловко меня поймали. И многих женщин вы так же ловко цепляете, ммм?

Эрл хмурит брови и вглядывается в мои глаза. Причем с таким выражением, будто глубоко во мне разочарован. Будто я ребенок, разбивший китайскую вазу.

- Ты пьяна, Лу, - ровно говорит он.

- Много болтаю, да?

Слабый голос на границе сознания настойчиво предлагает мне заткнуться. Но буду я его слушать, что ли?

- Пьяна, - соглашаюсь я, - Но ведь ты тоже пьян.

- Пьян, - кивает Эрл, - Но не так, как ты.

- Плохая девочка, - шепчу я, улыбаясь. Эрл отпускает мою руку.

Я тихо усмехаюсь и медленно иду к дверям, старясь не подвернуть ногу на высоченных шпильках.

- Проводить тебя?, - окрикивает Эрл сзади. Я разворачиваюсь вполоборота.

- Нет, мистер О’Нилл. Я сама как-нибудь.

- Точно?

- Алкоголь развязывает язык и лишку раскрепощает. На вашем месте, я бы не задавала больше профи… профа… провокационных… вопросов.

Эрл улыбается, и я тоже улыбаюсь. Он говорил, что ему нравится моя улыбка. А моя пьяная улыбка ему нравится?

Я толкаю дверь и собираюсь выйти, как Эрл вновь окрикивает меня:

- Лу, подожди.

Я застываю и оборачиваюсь.

- Чего?

Эрл подходит.

- Нам не так часто удается нормально поговорить. Я имею в виду, в нормальной обстановке…

К чему это он?

Эрл продолжает:

- Все время что-то мешает. Пока никто не застрелился, и Эндогравию не затопило, я, пользуясь случаем, хотел бы показать тебе одно место.

- Место?

Для меня сейчас существует только одно место в мире – это дом и кровать. Но, глядя на лицо Эрла, я понимаю, что ему будет очень сложно отказать.

Эрл ведет меня по ступеням на крышу.

- Предлагаешь полетать с парапланом? - я ехидно кошусь на журналиста.

- Нет, - смеется он.

Крыша здания большая и просторная. Я вскидываю голову к небу – темный бархат неба весь расшит миллионами бриллиантовых звезд, сияющими в свете луны.

- Как красиво, - говорю я Эрлу. Он улыбается.

Мы садимся на край плоской крыши и свешиваем ноги. Я мельком заглядываю низ, и у меня тут же начинает кружиться голова. Хотя, может, она кружится от выпитого спиртного?

- Откуда ты мог знать, что выход на крышу открыт? - интересуюсь я.

- Он всегда открыт, - пожимает плечами Эрл, - Я много раз был здесь.

- И все время с разными бабами?- щурюсь я. Эрл смеется:

- Ты меня раскусила, мисс Мэллоуи, - он задумчиво вглядывается в открывшуюся нам панораму города. Удивительная, завораживающая красота – я вижу отсюда собственный дом. Сотни высоток, сияющих в свете лампочек, мигающие вывески клубов, магазинов, ресторанов…

- Просто люблю это место, - вновь произносит Эрл, - Небольшой кусочек прекрасного в нашем сером мире, полном забот и страхов – как глоток свежего воздуха для узника темницы.

Я смотрю на Эрла. Как красиво лунный свет очерчивает его профиль.
Подувший ветер теребит ворот его рубашки и вздымает мои волосы. Пряди неловко опадают мне на лицо, и я начинаю хихикать, стараясь совладать с прической.

- Дай помогу, - смеется Эрл, убирая огненные пряди с моего лица. Наши руки соприкасаются. Я прекращаю смеяться.

Ветер стихает, и Эрл убирает прядь, завешивающую мне глаза. Наши взгляды встречаются и замирают, не желая больше прятаться. Мне нравится, как Эрл на меня смотрит. Этот сосредоточенно-внимательный взгляд, пронизывающий тебя через призму стекол его очков…

Начинает играть музыка.

- Что это? - тихо спрашиваю я. Это музыка не из нашего здания. Напротив, очень странно, но музыки, играющей внизу, здесь совсем не слышно.

Эрл убирает свои руки от моих волос, и я машинальным движением заправляю вечно торчащую прядь за ухо.

- В клубе напротив началось веселье,- отвечает он, делая глоток шампанского.

«Веселье». Музыка становится громче, я смотрю на это здание, которое совсем близко. Я даже могу разглядеть тени людей, самозабвенно танцующих внутри.
Впрочем, играет небыстрая композиция. И, к тому же, старая. Я вслушиваюсь в знакомый мотив, стараясь вспомнить название… это «Жестокая игра» Криса Айзека* (англ. «Wicked game», 1989г).

Я делаю глоток шампанского, захваченного Эрлом. Пузырьки ударяют мне в (голову) в нос.

(«Я «никогда не мечтал, что встречу кого-то как ты…»)

- Потанцуем?- невинно спрашивает Эрл, скашивая на меня взгляд.
- На крыше? Ты шутишь?,- смеюсь я. Мне бы совсем не хотелось упоминать здесь, что я танцую как пьяный дзюдоист.

- Ничуть.

Эрл улыбается, я ловлю эту улыбку и тоже улыбаюсь.

- Ладно. Но если я упаду – ты будешь виноват, понял?

- Не упадешь. Ну, в крайнем случае – полетим вместе.

Я смеюсь, и вот мы танцуем. Ну, вроде того: я неловко положила руки на плечи Эрла, и это действительно неловко, потому что он на целую голову меня выше. А может, и больше чем на голову.

(«…Нет, я не хочу влюбляться,…»)

- Я очень рада, что ты не щиплешь меня за задницу, - высказываю я Эрлу на полном серьезе.

- Прости?

- Ну… эм… ты один из первых, с кем я танцую, у которого руки на мой талии, а не на моей заднице. Вот так вот.

Эрл тихонько смеется.

- Эй! Что, считаешь, я набралась?

Глупый вопрос, если учесть, что это очевидно. А еще, что я сама недавно призналась в том, что пьяна в стельку.

(«…Нет, я не хочу влюбляться… в тебя»)

- Да, ты набралась, - кивает Эрл, - Но, знаешь, это не так уж плохо.

Я прохожу под его рукой.

- Думаешь, нет?

- Совершенно.

Еще раз прохожу под рукой Эрла.

- Это все так странно, - говорю я.

- Ммм?

- В смысле, не то, что я набралась, а… все это.

- Да что?

(«…Позволь мне мечтать о тебе,
Какие жестокие слова ты говоришь»)

Мысли вязкие и едва ворочаются в мозгу. Слова с языка лезут очень охотно, но все только какая-то чушь. А мысли, мысли в слова упаковываются с трудом.

- Ну… эта крыша. Шампанское. Три с половиной бутылки текилы. Музыка. Этот… танец…

(«…Нет, я не хочу влюбляться…»)

- Тебе не нравится?

- Нравится, - слишком поспешно отвечаю я, и вдруг отчего-то начинаю чувствовать себя глупо, - Просто… это все так…

- Как?

(«…Мир был в огне,
Никто не мог спасти меня, только ты…»)

- Так…странно, - опять выговариваю я, не глядя в лицо Эрлу.

- Но тебе ведь нравится?, - мягко повторяет Эрл.

(«…Странно, что желание заставляет
глупых людей делать,…»)

- Да. Мне… нравится.

(«…Нет, я не хочу влюбляться,…»)

Я не вру. Мне правда нравится. Я, наконец, честно призналась себе в своих ощущениях.

Мне нравится этот дурацкий танец, притом, что танцор из меня никудышный, и эта композиция, которой уже почти сто лет. Мне нравится, как от шампанского путаются мысли, словно нитки, после того как с ними поиграется кошка. Мне нравится эта крыша и этот шикарный вид с нее, мне нравится это странное чувство вязкости времени, которое будто бы обесценивается, будто бы замерзает в такие моменты, как этот.

Мне хорошо. Пожалуй, впервые за долгие годы, я могу себе в этом признаться откровенно. И дело даже не в спиртном… впервые, мне, наконец, удалось отвлечься от всех этих дел, выговорившись, я словно стряхнула с плеч какое-то тяжкое бремя… которое мешало мне жить, мешало дышать.

И вот сейчас, в эту секунду, я чувствую себя на вершине мира, и плевать, что я всего-навсего на вершине высотки. Я чувствую себя свободной. Я чувствую себя живой.

И я не боюсь того, что таит для меня завтрашний день…


Гл. 18.
На следующий день.

Я еще крепко сплю, когда омерзительный, скрипящий звук врывается в мою голову. Резко просыпаюсь, сердце колотится. В первые секунды не понимаю, что происходит. Потом до меня доходит, что звонит мобильник.

Отлепляю от подушки свое лицо и приподнимаюсь на локтях. Голова кружится. Солнце давно встало и светит прямо в глаз. Я тянусь к тумбочке и снимаю трубку.

- Да?, - сонно хриплю я, потирая глаза.

- Ты что, еще дрыхнешь, что ли?

Голос Эрла. Такой… громкий, слишком громкий. Я хмурю брови и скашиваю взгляд на часы. Оказывается, сейчас почти три часа дня.
Надо пить меньше, доктор Мэллоуи.

- Ну, уже нет, - говорю я, садясь на кровати и свешивая с нее ноги. В голове сразу будто что-то переворачивается вместе с телом, - Ты что-то хотел?

- Ну, просто я подумал… раз препарат вроде бы уже готов…(Готов, ну конечно, препарат готов…), и тебе нечего больше делать в твоей лаборатории…

- Вот тут ты ошибаешься, мистер. В лаборатории всегда есть дело для ученого.

- Что-то, вспоминая вчерашний вечер, не думаю, что твои дружки сейчас заняты чем-то, кроме пускания слюней на простыни.

Тоже пытаюсь вспомнить вчерашний вечер. Ну да, в общем, Эрл прав.

- Ближе к делу, - хриплю я.

- В общем, я подумал, что было не плохо нам встретиться.

- Эрл, по-моему, это уже стало закономерностью.

Поднимаюсь с постели и иду в ванную. Провожу рукой по волосам перед зеркалом.

- Что?

- Что когда мы собираемся встретиться, что-то всегда идет не так, - говорю я, обращаясь к отражению. Начинаю расчесываться.

- Ну теперь, когда, вроде бы, все прояснилось… кроме одного.

- Ммм?

- Кроме того, кто на тебя напал и хотел выкрасть документы.

Рука с расческой замирает. Я вскидываю глаза к зеркалу, и вижу себя, всю в крови, своей и чужой, волосы растрепаны и кое-где слиплись, а на шее – тонкий след от удавки…

- Лу? Ты здесь?

Моргаю, и видение исчезает. Отражение растерянно смотрит на меня, в своей ночной рубашке со «Спанч Бобом» и с пушистыми рыжими волосами, густой волной ниспадающих на плечи.

- Д-да… все нормально, - кладу расческу на раковину, - У тебя есть еще мысли по этому поводу?

- Что-то типа того.

- Ладно… ох, Эрл, мне нужно кое-куда зайти. Давай, я позвоню тебе, и мы встретимся, хорошо?

- О’кей. Мне самому нужно еще связаться с братом, он, засранец, не берет трубку.

- С Биллом?

- Да-да, с ним… ха, наверное, вчера обмывал такое событие.

Смеюсь.

- Пока, Эрл.

- До встречи, Лу.

Я кладу трубку. Место, куда мне нужно зайти – это Ратуша. Да, вчера я была в состоянии и настроении рассуждать и философствовать, именно поэтому, я хочу извиниться перед сенатором. На это есть причины. Во-первых, мне страшно за такие громкие слова – она сенатор, в конце концов. Во-вторых,  я на то и создавала проект, чтобы помогать людям. Чтобы у них был второй шанс. Чтобы они не уходили, когда их время еще не пришло.

Но я накинулась на сенатора, сама не своя от шока и ужаса, после инцидента с Добровольцем. Но чем, по сути, Мэй отличается от других людей? Только тем, что она сенатор? Она ведь так же хочет жить. Разве она не имеет на это право? Она была слаба и напугана, я видела ее совершенно растерянной – впервые в жизни – она казалась такой беспомощной.

Проект – сырой. Он свел Добровольца с ума. Но Мэй… она в любую минуту может умереть. Я нарушу слово, данное себе и Мэтту, если не помогу ей. Я буду дорабатывать препарат. Все равно, он еще не пущен в широкий доступ.
Я собираюсь, зачесываю волосы наверх, надеваю блузку и черные брюки, чтобы казаться презентабельнее, и выхожу.

У дверей валяется утренняя газета – я поднимаю ее и разворачиваю. На первой странице – моя фотография, фотография Мэй. И кричащий заголовок, шрифтом на пол листа: «Прыжок в будущее. Революция в мире науки». Я пробегаю глазами статью. Какие-то выдержки из моих слов, из слов сенатора, из слов моих друзей. Сказано, что был показан Доброволец, «которому подарили жизнь и который чувствует себя прекрасно» - и ни слова о том, что он застрелился. Ни слова о  бедной девушке с площади Советов. Ни слова о том, что Мэй больна. Ни слова о том, какой хаос творился в здании Парламента, после нашего там выступления.

Я выбрасываю газету в урну. Не могу сказать, чтобы я была сильно удивлена, что такие факты замяли. Где-то в глубине души, я знала, что так и будет. И это меня не пугает, как ни странно. Нет, наоборот, я очень рада этому. Так будет легче поставить все на круги своя и спокойно вернуться к тому, чем я и занималась. Да. Так даже лучше.

(Но там было так много журналистов… и репортеров… и… а телевидение? Неугодные кадры тоже вырезали?).

Когда я захожу в Ратушу, там, как всегда, почти никого нет в фойе. Все по кабинетам, как пчелы по дуплам. Я поднимаюсь к кабинету Мэй и стучу в дверь. Открываю… никого. Никого нет.

Кабинет пуст.

Я прохожу внутрь, прикрыв дверь. Должно быть, она куда-то вышла. Что ж, подожду здесь.

Большое окно открыто, птички поют, и сухие голые ветви деревьев кажутся такими жуткими и словно бы не вписываются в общую красоту пейзажа, открывающегося передо мной.

Я отворачиваюсь от окна и замечаю на столе небольшую стопку бумаг. Не знаю зачем, возможно, из любопытства, а может, и подталкиваемая какой-то силой извне, я беру несколько листков в руки. И стоит только взгляду упасть на текст, я вижу строки, которые полностью захватывают мое внимание.

Это дела по убийству известных политиков. Мэннойс, Сэйлер, Уолтис… Все они были у верхушки, кто-то пять, кто-то десять, кто-то восемь лет назад. Виновники их смертей были найдены… и казнены.

Я помню, какой тогда был шум. И в каком ужасе была страна, когда трех политиков нашли жестоко убитыми, одного за другим, за такой короткий интервал времени. Все были в ужасе, но одновременно испытывали облегчение, что убийц так быстро нашли и наказали. Суд и казнь показывали в прямом эфире – и тысячи, миллионы зрителей сидели у экранов своих телевизоров и пялились на это, как на представление. Я только обосновалась в Эндогравии, когда увидела по телевиденью казнь одного из них. Я видела, как человека пристегнули ремнями к кушетке, подобно тому, как мы пристегиваем в лаборатории добровольцев… В памяти надолго закрепляются такие моменты, как тот. Я помню крупный план лица осужденного… он плакал. Он плакал, потому что осознал, что его ждет. Мне было это противно тогда. Ведь он виновен! Он несет заслуженное наказание за то, что сделал! А потом, десяток шприцов со смертельной инъекций одновременно впрыскивали жидкость в трубки, а по трубкам, она попадала в кровь. Всего несколько секунд – и человека уже нет. Наверное, с тех пор я и не смотрю телевизор.

Но вот что делают эти документы на рабочем столе Мэй? Я пролистываю бумаги, и натыкаюсь на фотографии. Это семейные фото, сделанные в милой атмосфере тепла и уюта. Я даже невольно улыбаюсь, когда вижу одну из фотографий.
Но это не фото Мэй, нет. На снимке изображен мужчина лет тридцати, в обнимку с красивой женщиной, примерно того же возраста. На пляже. Они сидят в песке и счастливо улыбаются на камеру, обнимая своих троих детей. Видно, что фото старое. Мужчина кажется мне знакомым…

Я внимательно вглядываюсь в его лицо, и внезапно осознаю, где я могла его видеть. Я видела его, только лицо это было лет на двадцать старше. Это тот самый человек, которого казнили. Который плакал.

Зачем ему было убивать политика? Глядя на фото, он счастлив со своей женой и детьми. Какой человек стал бы добровольно разрушать все то хорошее, что у него есть?

Я разворачиваю карточку и читаю надпись, сделанную карандашом: «Питер Льюис с семьей».

Я просматриваю следующую карточку. На ней – какой-то юнец в обнимку с собакой. Без подписи.

Смотрю следующую фотографию. На ней изображен мужчина в обнимку с женщиной. Оба очень молодые и очень красивые. Оба абсолютно счастливы и широко улыбаются. У девушки густые кудрявые волосы, очень длинные. У мужчины они тоже отросшие и концы вьются. И его я тоже уже видела прежде. Я знаю этого человека.

Это Эрл.

Это Эрл, только без очков, он здесь выглядит полнее и как будто моложе. Переворачиваю карточку: «Катерина О’Нилл с мужем».

Сердце пропускает удар. С мужем?! Эрл женат? Но… он не говорил, и на его пальце нет кольца…

И тут, осознание врывается в мою голову, и я чуть не роняю все бумаги. Это фотографии людей, которых казнили за убийство трех политиков.

Я еще раз просматриваю фото и не верю, что эти люди могли убить. Да у них и не было мотива, для этого! Хотя, откуда мне знать… но они все выглядят такими… счастливыми. Они словно в абсолютной гармонии. Такие люди не убивают политиков. Им не к чему этого делать.

(А еще, убийцы политиков не плачут на смертной казни, потому что они знают, что именно такое наказание понесут, и знают, что сами себе подписывают смертный приговор, решаясь на такое деяние).

Я, в некотором шоке от увиденного, продолжаю листать бумаги. Дальше – хуже. Махинации. Серьезные разборки в экономической сфере. Ощущение, что это все полный бред, какая-то глупость, я не верю своим глазам, листая документы.
Но всюду печати. Подписи. Подпись сенатора Мэй. Я натыкаюсь на бумаги о смертной казни.

Я читаю их, и не верю тому, что вижу. Все документы заверены лично сенатором. Она выписала этим людям билет в иной мир. Но разве это входит в ее полномочия? Разве вынесением приговора занимается не Верховный Суд Эндогравии?

На меня накатывает ужасное осознание – медленно, словно с трудом, но неумолимо и верно – это Мэй убила тех политиков. Пусть и не своими руками, но это она.

Мэннойс, Сэйлер, Уолтис… Она убирала их, как по щелчку пальца, оставаясь незамеченной, невиновной, чистой. За нее расплачивались другие люди.
Перед глазами вновь вспыхивает картина трансляции казней их «убийц», жестокий приговор судей, осудительные, даже исполненные ненависти и презрения, глаза других людей, опозоренное имя. Их же убили, убили ни за что. А кто убил? Мэй! Сенатор Мэй!

Я зачарованная, в шоке, продолжаю перебирать бумаги, документы, фотографии, понимая, что этих людей уже нет в живых. Я все перелистываю эти карточки в своих руках, и вдруг замираю на одной. Черно-белая фотография.
И на ней изображена я.

Фото старое. Наверное, снимку года четыре и ли около того. В то время у меня как раз была короткая стрижка… я выхожу из такси, озабоченно глядя куда-то.
Сердце тяжело колотится в груди. Что делает моя фотография среди убитых политиков? Среди казненных «убийц»? Что она вообще делает у Мэй?

Вдруг, в нос ударяет терпкий запах кофе, а в следующий миг, в мою шею упирается острое лезвие.

- Тшшш, доктор Мэллоуи, - шепчет Рохайт.

Я чувствую его горячее дыхание под ухом. Дергаюсь, порываясь вырваться, но лезвие сильнее примыкает к коже, и я замираю.

- Сейчас вы положите все, что нашли, обратно на стол. Кладите.

Послушно разжимаю пальцы. Пачка бумаг негромко шлепается на стол, несколько верхних листочков слетают на пол. Я слышу свист, которым отдается тяжелое прерывистое дыхание Рохайта.

- Вот и славно, мисс Мэллоуи.

- Отпустите.

Рохайт отпускает меня, я отшатываюсь.

- Что это за бумаги?, - требовательно спрашиваю я, машинально вскинув ладонь к горлу, - Отвечайте!

Рохайт выгибает бровь и слегка усмехается.

- Я знаю, что вы с ней заодно!, - верещу я, - Отвечайте!

- Успокойся, истеричка, - с холодным спокойствием произносит Рохайт и его тон заставляет меня заткнуться, - Ты задаешь не те вопросы.

Я чуть хмурю брови, не понимая о чем он, и Рохайт продолжает:

- Полагаю, что вы как раз знаете, о чем эти документы, мисс Мэллоуи, - усмехается,- Уже знаете, во всяком случае. Я прав, не так ли?

Я мешкаю. Рохайт устало кивает, обходит стол и усаживается в кресло.

- Разве это не кабинет сенатора?, - хрипло спрашиваю я.

- Уже нет, - Рохайт чуть щурит свои зеленые глаза, не сводя с меня взгляда, - Она теперь этажом выше. Это – мой кабинет.

Дерьмо.

- Подождите, - выговариваю я, совсем запутавшись, - Но… я не понимаю, что эти документы делают в…

- Это я не понимаю, что вы делаете в моем кабинете!,- прикрикивает Рохайт, и я осекаюсь.

- Я… я хотела поговорить с сенатором.

- Ну так говорите, - просто отвечает офицер, - Я сказал, она этажом выше. Спросите у секретаря номер кабинета. Вас проводят, если захотите.

- Но…

- А теперь прошу прощения, доктор Мэллоуи, но у меня дела. И у вас тоже, думаю…

Я киваю, разворачиваюсь и ухожу.

В голове не укладывается. Слишком много информации на мою хмельную голову. Мне страшно. Что делает мое фото у Рохайта? Или, все-таки, у Мэй?
Все, чего мне сейчас хочется – это убежать подальше, спрятаться. Там, где безопасно. Я иду домой.

Если, конечно, там теперь безопасно.

Гл. 19.

Когда я подхожу к своей квартире, то обнаруживаю, что дверь не заперта. Вхожу и вижу восседающего на кресле Эрла.

- Прости, - говорю я, бросая ключи на тумбочку и делая несколько шагов по скрипучим доскам, - Совсем забыла тебе позвонить.

- Я понял, - глухо отвечает Эрл. Он сидит, облокотившись о подлокотник, и подперев рукой подбородок. Стоило мне зайти в комнату, как я почувствовала его настроение.

- Что-то случилось?, - спрашиваю я, усаживаясь в кресло напротив. Эрл серьезно смотрит на меня.

- Случилось, Лу.

Голос звучит сухо и как-то безжизненно. «Неужели он знает?».

- Что?, - невинно спрашиваю я.

- Ты уже видела это?, - Эрл показывает мне газету.

- Да.

- Ты читала?

- Читала.

Эрл кивает.

- Слушай, да что происходит-то?

Эрл щурится и подается вперед на кресле.

- Я думал, это ты мне скажешь, что, черт побери, происходит!

Я слегка офигеваю.

- Не кричи на меня…

- Скажи, Лу, ты не задавалась вопросом, почему в этой газете ни черта не сказано об инциденте в здании Парламента? То есть, я хотел сказать, о целой серии инцидентов!

- Эрл, о чем ты…

Эрл с силой швыряет газету на пол. Она звонко шлепается о дерево, я вздрагиваю.

- Ты не думала, почему по телевиденью ни словом не упомянули произошедшее? Например, Добровольца? А?

- К чему ты клонишь, Эрл? - натянуто спрашиваю я.

Эрл прыскает. Я хмурюсь.

- Их заставили замолчать, Лу. А знаешь, каким образом?

Я смотрю на Эрла. Никогда не видела его таким прежде.

Я никогда не видела также, как он кричит. А он кричит.

- Их убили, - произносит он, и рывком встает с кресла, - Их убили, черт подери! Их всех, всех, всех, всех, - Эрл скидывает книги с полки, одну за другой, - всех, всех убили! Журналистов! (Бам! Еще одна книга летит на пол, я вздрагиваю) Репортеров! (Бам!) Телевизионщиков! (Бам!) Врачей! (Бам!) Простых зевак!

На этом слове Эрл с силой скидывает с полки разом оставшиеся там книг десять. Я вновь вздрагиваю в кресле. Он поворачивается ко мне, лицо бардовое, на лбу проступила вена от напряжения.

- Их убили, потому что они могли бы рассказать лишнего.

- С чего ты взял? - глухо спрашиваю я, поражаясь слабости собственного голоса в сравнении с голосом О’Нилла.

- Помнишь, я сегодня  пытался дозвониться до Билла?

- Твоего брата, - киваю я.

- Именно,- Эрл подходит к окну, и я теперь вижу его со спины. Эрл опирается руками о подоконник. Свет, льющийся из окна, красиво очерчивает его силуэт, играет с золотом волос, - Я… так и не дозвонился.

Эрл наклоняет голову. Я открываю рот, чтобы задать вопрос, но становится страшно.

- Я… пошел к нему…, - глухо продолжает Эрл, - Вошел в квартиру, хорошо, у меня есть ключи. И… я… их убили.

- Их?

- Всю его семью. Их просто всех вырезали.

Вырезали. Какое чудовищное слово. Я сглатываю ком в горле – не могу представить, как он может об этом разговаривать, и с таким спокойствием в голосе…

- Мне казалось, я знал, на что эта мразь способна…, - я вижу, как Эрл с силой сжимает свои кулаки, так, что костяшки белеют, так, что мышцы начинают дрожать, - Но я даже представить не мог, что она… может убить столько людей… столько… невинных людей…

Я понимаю, что он говорит о сенаторе. Перед глазами всплывают строки об убитых политиках и меня передергивает.

- С чего ты взял, что это были не бандиты?

Эрл усмехается, но безрадостно.

- Вот видишь, ты сразу поняла, что речь идет о Мэй. Лу… больше двадцати журналистов, бывших вчера на этом «мероприятии», включая моего брата – все из конторы, в которой я работаю. У меня есть их телефоны. Я звонил – никто не отвечает. Никто, - Эрл оборачивается, - Неужели ты думаешь, что папарацци, скажем, не раздули бы историю о болезни сенатора?

Я киваю. И вдруг, до меня доходит кое-что:

- Постой… а… Эрл. Откуда ты знаешь о том, что Мэй больна?

Эрл вздыхает и закатывает глаза, как бы поражаясь моей тупости.

- Я видел, черт возьми. Я говорю, ты вылетела из уборной, как ошпаренная, я шел за тобой, чтобы поговорить, ну и зашел тоже в тот зал.

Я киваю. Что ж, почему бы и нет. Я была сама не своя тогда, думаю, если бы за мной шел Римский легион, я бы и то не заметила.
Я поднимаю на Эрла глаза:

- Почему ты никогда не говорил, что был женат?

Эрл словно бледнеет. Я тут же начинаю жалеть, что задала вопрос, но слова уже прозвучали.

- Откуда ты знаешь? - отрешенно и глухо спрашивает он.

- Я… видела документы. Документы… о… о…

- Смертной казни, - кивает Эрл и отводит глаза. Теперь, он смотрит куда-то на шкаф.

- Прости, мне не следовало…

- Нет, что ты. Все правильно, - снова грустно усмехается, - Ведь это было бы нечестно – ты мне излила душу, хоть тебе и потребовалось для этого три с половиной бутылки текилы… что ж. А мне – три сотни убитых человек.

Произнесенное вслух, это звучит еще ужаснее, чем осознанное про себя. Я вжимаюсь в кресло, сглотнув.

- Все произошло так быстро…, - говорит Эрл, все еще разглядывая шкаф, - И так… внезапно. Она пришла из гостей. Все было в порядке, - он сбивается, закрывает глаза. Слышно, как громко тикают настенные часы, - Потом вдруг ворвались копы… конечно, это были не копы вовсе. Солдаты этой… дряни. Катерину вдруг арестовали на месте, и уволокли куда-то, не дав мне даже попрощаться, - Эрл шумно сглатывает, - Десять лет прошло… а я все еще помню… как… как ее вздернули на виселице… они даже не надели ей этого мешка на голову… они… хотели, чтобы все видели ее лицо… и я видел, видел…

Эрл с силой ударяет по бедному подлокотнику кресла, я вздрагиваю. Он проводит ладонью по волосам, слегка взъерошив их.

- Я понимаю тебя, - тихо говорю я. Эрл поднимает глаза.

- Твоего друга не убивали за то, чего он не совершал, - отрывисто отвечает он, - И… постой. Откуда ты взяла эти документы?

- Ты же знаешь, - уверенно, но тихо говорю я, глядя на Эрла.

- У Мэй, да?

- Да. Она не видела. Там… это ужас. Махинации. Политики – это ее рук дело!

Эрл прыскает.

- Почему тебя так удивило, в таком случае, что она решилась на такое? С журналистами?

- Люди многому не хотят верить, Эрл. На некоторые вещи так хочется закрывать глаза, потому что они слишком чудовищны, чтобы их принять.

- Я знал, что Катерина не единственная. Я… одного не мог понять. Почему она? Почему именно она? Из многотысячного населения, она выбрала именно ее! И еще каких-то двух людей, никому не делавших зла!

- Ты уверен?

- Кому могла навредить продавщица гамбургеров в «Макдоналдсе»?!

- Не знаю, но она же не могла просто ткнуть пальцем в глобус! Не могла же она просто прочесать справочник всех домов и квартир Эндогравии и ткнуть пальцем по считалочке! А… Эрл…, - я перевожу дыхание, - Ты ведь… журналист, и ты… почему ты…, - я удивленно смотрю на него, - Если всех свидетелей убили, почему ты сейчас передо мной?

Эрл непонимающе хмурит брови. Вдруг, в мою голову закрадывается еще одна мысль, как холодная змея… Я вскидываю напряженный взгляд на журналиста.

- Что?,- он выгибает бровь.

-  Эрл, - очень тихо говорю я, - Как ты проник в мою квартиру?

Простой вопрос, но до меня дошло только сейчас. Я не давала Эрлу запасных ключей. Я не могла оставить дверь не запертой, я помню, что запирала ее. Я смотрю на Эрла,  а он смотрит на меня, не моргая.
Эрл открывает рот, но тут же закрывает, не найдя, что ответить. Я прикрываю рот ладошкой:

- О, Боже мой…, - выдыхаю я.

- Лу…

- О, Боже мой… скажи, Эрл, это же так просто – как ты оказался в моем доме?

Я рывком встаю с кресла и кидаюсь к шкатулочке, стоящей на тумбочке. Открываю – запасные ключи там. Взгляд кидается к Эрлу.

- Какого черта, О’Нилл?

- Лу… я все объясню. Я могу все тебе объяснить…

- Давай, потрудись. Вот… вот ч-черт…, - я запускаю пальцы в волосы, - И надо же, я ведь… мне только сейчас это пришло в голову, со всеми этими проблемами, событиями, со всем этим дерьмом…

Эрл закрывает глаза. Запускает руку в карман. Вытаскивает ключи и показывает мне.

- Что это?- вырывается у меня.

- Ключи.

- Я не…, - я трясу головой, но потом до меня доходит, - Это… ох, черт… ты сделал слепок моих?

Эрл молчит.

- Что ты делал здесь? Зачем тебе дубликат ключей от моей квартиры? Отвечай!

Я скашиваю взгляд на его портфель, лежащий на стуле. Эрл прослеживает направление моего взгляда.

- Лу, нет! - кричит он, но я уже кинулась к портфелю, на секунду раньше, чем это сделал журналист. Я распахиваю сумку… я у меня отвисает челюсть. Фотографии Добровольца, причем сделанные еще в лаборатории. Моя документация?! А еще…  три маленьких, идентичных друг другу ампул прозрачной голубоватой жидкости. Я дрожащей рукой беру одну из них и разворачиваюсь к Эрлу.

- Это что? - не своим голосом выдавливаю я, смаргивая откуда-то взявшиеся слезы. Сама не знаю, отчего мне так обидно, - Эрл?

- Ты же знаешь…, - просто выговаривает он.

Я усмехаюсь. Конечно, я-то знаю. Это препарат. Дезинсистентамол.

- У тех людей… из бумаг…, - сипло говорю я, неживым взглядом глядя на Эрла, - «Убийц». У них ведь «вырезали» всю семью, чтобы не оставалось людей, которые могли бы поднять шум. А ты… ты остался жив. Почему?

Эрл сначала хмурится, потом, до него доходит моя мысль:

- Что? Нет, Лу… нет, это совсем не то, что ты…

- Серьезно? - почти выкрикиваю я, - А как тогда это объяснить? - и тут, меня осеняет, -  Ты работаешь на Мэй.

- Нет!

- Да.

- Да с чего ты взяла?! - теперь Эрл тоже прикрикивает, - Она убила Катерину! Как в твою башку только…

- О-о, вот как! А как ты объяснишь вот это?! - и я трясу перед ним ампулой с препаратом, - Небось, выкрал для своей госпожи, так?

- Лу! Не мели чепухи!- натянуто говорит Эрл, повысив голос, но, не опускаясь до моего истеричного верещания, - Ты видишь лишь то, что хочешь видеть. Ты говорила мне, что просто не закрываешь глаза на истину – но ты же в упор ее не видишь!

- Заткнись! - кричу я, - Замолчи! Ничего не хочу больше слышать. Все, все было враньем!

- Не все!

- Да как тебе можно верить? Давай, раз ты ни в чем не виноват, и раз я все воспринимаю превратно – давай, расскажи мне, как есть. Открой мне истину, мистер О’Нилл. Просто объясни, как в твоем портфеле оказались снимки добровольца, и все мои документы о проекте, и образец препарата. А? Как?, - я всхлипываю, неожиданно для самой себя. Слезы уже давно, оказывается, текут из моих глаз, - Просто… объясни, Эрл, - я шепчу: - пожалуйста…

Эрл так внимательно и так озабоченно смотрит на меня.

- Прости, Лу, - говорит он, и я закрываю глаза, кивнув. С подбородка срывается несколько слезинок, - Прости, я очень, очень хотел бы тебе все объяснить… но я не могу. Пока что, не могу…

- Уходи, - чужим голосом выдавливаю я, поднимая на него глаза, полные слез, - Просто выметайся из моего дома.

- Лу…

- Выметайся из моего дома!!!

Я падаю в кресло, словно мне подрубили ноги, и расхожусь рыданиями, сжав ампулу с препаратом в руке. Слышу шаги. Потом, тяжелый хлопок двери.

Эрл ушел.

Гл. 20.

Как все глупо. Как глупо и мелочно. И почему, почему мне так обидно? Почему, черт возьми, так больно?!

Я плачу, уткнувшись лицом в подушку, и не могу остановиться. Мне больно, обидно, и мне стыдно. Стыдно за эти самые слезы, но я ничего не могу с собой поделать. Наверное, я действительно конченная истеричка. Погода за окном тоже испортилась – небо затянулось и идет дождь со снегом.

Прошел, наверное, час с того момента, как Эрл ушел, предусмотрительно забрав с собой свой чемоданчик. Я так старалась… снова начать доверять людям. Я открылась Эрлу. Я рассказала ему все, все – о проекте, даже о Мэтте… а он предал меня.

Хотя, о чем это я? Никого он не предавал. Он просто изначально работал согласно своему гнусному плану. Конечно… сначала вынюхал у Рене что-то про меня, еще тогда, во вторую нашу встречу, в лаборатории.

(О, здравствуй, Лу).

Спас меня от обезумевшего Добровольца…

( - Да, кстати… как ты попал внутрь?
- О… дверь была не заперта.
- Правда?).

Так заботливо предложил приехать, когда на меня напали…

(- Как ты узнал мой адрес?
Эрл усмехается.
- Рене сказала).

Все эти фальшивые улыбки, этот дурацкий танец на крыше, все, все – ложь, чтобы достать мое слабое место, чтобы я раскололась, чтобы я сбросила свою броню и стала совершенно беззащитной. А я, идиотка, повелась. Я повелась на эти сопливые истории, на сладенькие улыбочки и красивые слова.

Дура.

И вот теперь, у него есть все, чтобы сдать меня прессе. Этого он и добивался, конечно.

В пылу захлестнувшей меня обиды и злости на собственную беспомощность, я выкрикнула Эрлу, что он работает на Мэй. Но сейчас, спустя час всхлипываний в подушку и судорожных обдумываний всего, что на меня навалилось, мне все видится немного иначе, и я совсем запуталась.

Мэй убила его жену, Катерину. Без сомнения, он ненавидит сенатора. Он сделает все, чтобы ее потопить. И какое этому журналисту дело, если вместе с Мэй ко дну пойдут и другие, причастные к проекту. Я. Кларк. Энн. Рене… Все мы будем сидеть в тюрьме, ведь по нашей вине могли погибнуть сотни тысяч человек… всем плевать, что препарат все равно не был бы пущен в широкую продажу. Наверняка, Мэй забрала бы образцы себе, теперь, после прочтения этих документов, мне ясно – она убирала конкуренцию. Как же иначе? Она просто избавлялась от конкурентов. Расчищала себе дорогу к… президентскому креслу? Почему бы и нет. С препаратом – раз плюнуть.

Начинает звонить телефон. Я снимаю трубку:

- Да?

- Лу?- это Рене, - Слушай, подъезжай к лаборатории, тут мы кое-что посмотрели и… Лу? Ты что, плачешь?

Я торопливо обтираю слезы.

- Нет, конечно, - говорю я, - С чего бы мне плакать… А что случилось у вас?

- Да мы пересчитали образцы препарата… трех не хватает. Ты не…

- Все в порядке, они у меня.

Я с самого начала решила не втягивать в это все Рене. Моя друзья… они мне слишком дороги. Теперь я уже точно знаю, за какую информацию могут убить, и это не будет метафорой.

Я не хочу рисковать их жизнями, жизнью Рене. С Кларком и Энн я знакома всего пять лет – но мы уже очень близки. С Рене я шла почти всю свою жизнь. Я не смогу ее потерять. Я, наверное, умру, если потеряю еще и ее.

- Эм… извини, но зачем тебе? - спрашивает невинный голосок на другом конце провода.

- Нужно было… для… для презентации… долгая история.

- А, ну ясно тогда. Фух, мы-то уже забеспокоились.

Заставляю себя усмехнуться.

- Как видишь, вам волноваться не о чем.

- Лу, все-таки заедь, ладно? Документов выше крыши. Нам с Энн все не разобрать, единственный мужик нас кинул и умотал в Министерство.

Я смеюсь.

- Хорошо, уже еду.

- Давай, - следующие слова, видимо, относились уже не ко мне: - Куда ты это кладешь?! Чтоб тебя, Лу нас пришибет за такое…

Гудки.

Я встаю и привожу себя в относительно подобающий вид для выхода из своей берлоги.

Выхожу, запираю дверь. Спускаюсь. На улице идет снег. Я вытягиваю руку вперед, ловя снежинки, которые тут же тают, едва коснувшись теплой ладони.

Иду на остановку.

- Мисс, не подскажите, который час?

- А?

Я оборачиваюсь, и не успеваю ничего сделать, как кто-то обхватывает меня за плечи и прижимает к лицу какую-то тряпку. В нос ударяет запах лекарства. Я выбиваюсь, но человек гораздо сильнее меня. Улица пуста. Я вижу тугое серое небо, и снежные хлопья, сыплющиеся с него, а потом, меня накрывает тьма.

Позже.

Я прихожу в себя в машине, меня здорово тряхануло на одном из ухабов, и я больно ударилась головой. Пытаюсь пошевелиться и понимаю, что руки у меня связаны. За спиной.

- Куда вы меня везете? Кто вы? - кричу я водителю, - Отвечайте!

Человек вскидывает глаза, и мы встречаемся взглядами в небольшом зеркале, висящем над лобовым стеклом. Зеленые глаза, с сетью глубоких морщин вокруг. Рохайт.

- Куда вы меня везете? - верещу я, извиваясь, стараясь развязать веревки, освободить руки.

Рохайт устало закатывает глаза.

- Заткнись, истеричка, - натянуто произносит он. Я вперяю в офицера гневный взгляд:

- Чего вы хотите?

- Чего мы хотим? Лукреция, кажется, это вы намеревались что-то сделать. Или, скажете, я ошибаюсь?

- Не понимаю, о чем вы!

Я кое-как сажусь на сидение.

- Ваш проект, доктор Мэллоуи.

Закрываю глаза. Проект, опять проект…

- …как я полагаю, вы планируете запустить массовую продажу?

- Что?, - я вновь смотрю в зеленые глаза в зеркале, - О чем вы? Ничего такого я…

- Почему нет? Это кассовый товар, просто бомба. Он будет быстро раскупаться. Верхушками элитного общества, разумеется. Ведь вы накрутитите немалую цену за такую изумительную, фантастическую вещь. Люди готовы будут душу продать, только бы владеть этим чудом…

Я непонимающе смотрю на Рохайта. Он продолжает:

- Это же блистательный план, не находите? Вы будете продавать не просто препарат… вы будете продавать возможности. Стабильность. Уверенность в том, что наступит завтрашний день…

- Я не понимаю…

- Не врите мне!

Я вздрагиваю.

- Все вы понимаете! - кричит Рохайт, глядя то на меня через зеркало, то на дорогу, - Это ваш план?

- Никакого плана у меня нет! Куда вы меня везете?!

- Туда, где вы уже никогда не воплотите свои чертовы планы в жизнь…

Я, слепо подчиняясь внезапному порыву, в захлестнувшей меня панике, резко забрасываю ноги на сиденье, садясь спиной к дверям, задираю связанные руки, и снимаю блокировку двери.

- Что ты…, - начинает Рохайт и поворачивает ко мне голову, но я уже каким-то чудом открываю дверь, перекидываю ноги, и прежде, чем Рохайт успевает что-то сделать, прыгаю из машины.

По щеке словно проходят острым лезвием, хотя, на самом деле, я всего лишь столкнулась лицом с землей. Я тяжело перекатываюсь по инерции, больно цепляясь за все выпуклости и неровности трассы. А может, я просто так чутко чувствую свои собственные кости.

Слышу взвизг тормозов, но не могу понять, с какой стороны. Пытаюсь подняться, но тут же, снова падаю, не удержав равновесие. Лицо жжет дико. Та часть тела, на которую пришелся удар, горит, горит нестерпимо. Я делаю над собою усилие, намеренно закусив губу до крови, поднимаюсь и заставляю себя бежать – хоть куда-нибудь.

Почти сразу же чья-то рука хватает меня за плечо и с силой разворачивает к себе. Конечно же, это Рохайт.

- Доктор Мэллоуи…, - я выбиваюсь, но он крепко держит меня за плечи. Тут, мимо нас проезжает какой-то автомобиль, и я изо всех сил ору ему в след:

- Помогите!!!

Рохайт вдруг прижимает меня к себе и шепчет на ухо, отвернув от машины:

- Тшшш, доктор Мэллоуи…

Я пищу.

- Вам здесь вряд ли кто-то поможет.

Я, пользуясь тем, что офицер очень близко, и что нас разделяет всего ничего, вдруг с силой кусаю его в нос, а затем, больно бью ногой. От неожиданности, Рохайт на мгновение разжимает пальцы, и я выбиваюсь, но, сделав несколько шагов, запинаюсь о собственные ноги и падаю, выругавшись про себя. Оборачиваюсь. Рохайт идет ко мне, прикрывая нос рукой – я раскусила его до крови.

- Лукреция… нам нужно поговорить…

Я судорожно отползаю, так быстро, насколько мне позволяют связанные за спиной руки.

- Уйдите! - в панике кричу я, - Отвяжитесь от меня! - у меня брызгают слезы, - Да что я вам сделала?!

Рохайт уже тут. Он садится на корточки, а в следующий миг, перед самым моим носом раскрывается перочинный нож. Я фокусирую испуганный взгляд на остром, сияющем в свете выглянувшего солнца лезвии.

- Я военный, Лукреция, - тихо, с хрипотцой в голосе говорит Рохайт, - Я видел смерть, десятки раз. Я убивал сам. Мне не составит труда сделать это еще раз.

Я вскидываю на него глаза.

- Военные не убивают невинных…

- Ох, вот, как вы заговорили? И вас совсем не волновало то, что по вашей вине уже погибли люди? А сколько бы таких же невинных вы еще собирались загубить, а?!

Я почти не дышу. Слезы бегут по щекам, обжигая их болью, и скрываются под подбородком. Рохайт переходит на шепот:

- Так какая разница, как убивать, доктор Мэллоуи? Мы оба с вами – убийцы. Только я убиваю быстро, а вы – медленно, постепенно и мучительно. Скажите, Лукреция – кто из нас гуманней?

Я просто смотрю на него. И, наверное, взгляд у меня затравленного оленя. Рохайт очень серьезно смотрит на меня:

- Теперь я понимаю, зачем он ей, но не могу понять, зачем проект вам, - говорит он, - Вы сделали глупость. Простите, но я не могу допустить, чтобы столько людей погибло. Вы получите то, чего хотели и к чему стремились – вы получите смерть, как собирались ее подарить миллионам наивных, чистых, невиновных людей…

- Прошу…, - сдавленно выговариваю я, уже ни на что не надеясь, - Прошу вас… я не понимаю, о чем вы говорите. То есть, я понимаю… но не могу понять, при чем тут я… Я… напротив, я хочу помешать Мэй…

Брови Рохайта сдвигаются, образуя глубокую складку на лоснящейся коже.

- Я… проект – сырой. Он не готов. Он не должен… его нужно дорабатывать…

- К черту, - отрезает офицер, - Вы прекрасно знаете, что сенатор не даст вам больше времени. На доработку уйдут годы, а у нее такого времени нет. Вы видели.

- Именно поэтому… ей нужно помешать…, - я всхлипываю, сбиваясь, задыхаясь в душащей меня панике, - Ей нужно… помешать.

Я закрываю глаза, ожидая удара. Представляя, что сейчас в плоть вонзится лезвие, и как я буду умирать, брошенная на этой дороге, долго и мучительно. Вместо этого, я слышу хруст ножа о ткань и секунду спустя понимаю, что мои руки свободны. Открываю глаза и недоверчиво кошусь на офицера.

- Не спрашивай, - отрезает он, убирая нож за куртку, - Просто иди отсюда и держи язык за зубами.

- Это были вы, да? - неживым голосом выдавливаю я, давясь слезами. Рохайт замирает и оборачивается, выгнув бровь.

- Ты о чем?

- На меня напали одной ночью. Хотели выкрасть всю документацию о Проекте и препарате. Меня чуть не убили… это был ваш человек?

Офицер медлит, потом кивает.

- Вы хотели от меня избавится, потому что считали, что тогда Мэй не получит… желаемого?

Рохайт серьезно смотрит на меня. Но вместе с тем, как-то более… мягко? Затем он отвечает мне, и его слова звучат как эхо сказанному прежде:

- Просто иди отсюда и держи язык за зубами.

Рохайт разворачивается и идет к машине. Хлопает дверь, шумит мотор, старый автомобиль вздымает кучу брызг подтаявшего снега на трассе и скрывается за поворотом.

Я продолжаю сидеть на земле. Меня трясет, и отнюдь не от холода. Что, черт побери, только что произошло?

Я не знаю, сколько времени проходит, прежде чем какая-то машина останавливается возле меня. Скорее всего, не очень много, потому что я не успела замерзнуть, хотя на улице около ноля, и на мне ничего теплого, кроме драпового пальто.

- Мисс, вам… Лу?

Звук собственного имени заставляет меня вскинуть голову на голос. Дверца грязного авто распахнута и на меня недоуменно и испуганно глядит Кларк. Закрываю глаза.

- Что случилось, черт побери? - спрашивает Кларк, усадив меня в машину. Я отворачиваюсь к окну и случайно ловлю свое отражение в зеркале заднего вида. Волосы в грязи и мокрые. Одежда такая же, как и волосы, но еще и разорвана в некоторых местах. Лицо все в грязи, и только две тоненькие дорожки от слез по щекам слегка размазывают ее. На правой щеке еще и кровь, наверное, я разодрала кожу. По ощущениям, я еще и мясо там разодрала – лицо просто пылает, и словно сотни крошечных иголок поочередно врезаются в кожу.
Хлопает дверь, но двигатель не заводится.

- Ты будешь говорить что-нибудь? - настойчиво повторяет Кларк, складывая руки на руле. Я выругиваюсь про себя. Значит, пока все ему не вложу, мы никуда не тронемся.

- Тебя сбили? - продолжает допытываться он.

Несколько тягостных секунд молчания. Я поворачиваюсь к нему:

- Да какая разница? Да… Да, меня сбили – и все тут.

- Кто сбил?

- Откуда мне знать…

- Лу, да что ты забыла на шоссе?

- А что ты делаешь каждый день в Научном Центре? - вспыхиваю я, - Там что, казино открыли, или приватные представления показывают?

- Лу!

Я вжимаюсь головой в спинку сиденья, закрыв глаза. Я не могу им сказать. Это все слишком опасно. Я просто не имею права их в это ввязывать. Они на это не подписывались.

- Просто отвяжись, Кларк, - хрипло говорю я, вновь отвернувшись к стеклу,- Не лезь.

Тишина. Несколько машин проезжают мимо.

- В Научном Центре полно бумаг, которые мы должны изучить. Нужно запатентовать изобретение, на это много времени нужно убить. И не один десяток листочков перевернуть. И ты это знаешь.

Кларк говорит внешне спокойно, но я чувствую обиду и напряжение в его голосе. Еще бы. Я всегда была с ним откровенна.

- Не злись, ладно? - поворачиваюсь я к нему, - Правда, просто я перебрала вчера, и угодила под колеса, мне еще повезло, - заставляю себя улыбнуться, - Тоже хотела узнать, как там дела с патентом.

- Пристегнись, - сухо отвечает Кларк спустя паузу. Я молча пристегиваюсь.
Мы уезжаем.

Гл. 21.

Глупо было надеяться, что Кларк отвезет меня не в лабораторию.

Я сижу в единственном кресле, а Энн с Рене – на диване, и смотрят на меня, в ожидании объяснений. Оказывается, меня не было больше часа, и я не ответила на их двести пятьдесят звонков.

- Лу? - натянуто повторяет Рене, выгибая бровь. Я передразниваю ее движение.

- Тебя сбила машина, - коротко говорит она.

- Именно, - киваю я.

- На шоссе.

- Ага.

Рене закрывает глаза и напряженно вздыхает. Я намеренно принимаю самый беспечный вид.

- То есть, - вновь говорит Рене, -ты, вместо того, чтобы ехать сюда, как обещала, решила вдруг пойти на кудыкину гору…

- … где тебя сбила машина, - заканчивает Энн.

- В точку, - киваю я, и встаю.

Рене тоже подскакивает, заставив Энн вздрогнуть.

- Лу! Кларк, может, и поверит этим бредням, но точно не та, с которой ты идешь рука об руку больше десяти лет!

Энн ерзает на диване. Ей явно неловко оттого, что она чувствует себя лишней в этом наметившемся серьезном разговоре двух очень близких подруг.
Я оборачиваюсь.

- Ну, Рене, прости за то, что меня сбили, - просто говорю я.

- Лу, я знаю, когда ты врешь.

- Поздравляю, ты знаешь то, что даже мне не ведомо.

- Что?

- Даже мне не всегда ясно, лгу я, или говорю правду. Особенно, когда лгу себе.

Рене хмурится.

- Лу, черт, что за чушь ты мелешь?

- Ничего. Просто займитесь делом.

- Лу!

Рене выглядит взволнованной, Энн – нервной и напуганной. Я стою с леденяще-спокойной миной.

- Слушайте,- крайне спокойно говорю я, - Я сказала вам все, как есть. Я вспомнила, что не забрала кое-какие важные документы в Министерстве. У меня кончились деньги на телефоне, и я не смогла вас предупредить, что задержусь. Поймала такси, но потом у нас закончился бензин, и пришлось выйти. А потом, какой-то козел сбил меня. Вот и все.

- Конечно, - кивает Рене, скрещивая руки на груди, - Может, уже довольно? С тобой что-то происходит… со всеми… что-то происходит. Сенатор ведет себя странно, ты ведешь себя странно. К тому же, крайне непоследовательно, не находишь? Я чувствую, что ты чего-то недоговариваешь, Лу, - Рене делает паузу, многозначительно глядя на меня, - И я хочу знать, что именно.

У меня сердце рвется на части от того, что приходится ей врать. Но я напоминаю себе, что эта ложь – во благо.

Поэтому, вместо ответа, я просто пожимаю плечами.

- Лу, я требую ответа! Мы имеем право знать, что происходит! Мы – одна команда, помнишь? Этот проект – наше общее дело…

- Все в порядке, Рене, - сухо повторяю я, и Рене осекается.

- Это ты так деликатно просишь заткнуться и не совать нос не в свое дело, да?, - медленно и отрывисто произносит она спустя паузу. Я сглатываю.

- Понимай, как хочешь.

У Рене такое лицо, что я сейчас умру от разрыва сердца. Это просто невыносимо – врать такому милому существу. Она сейчас как щеночек, которого пнули.

- Ты уже давно начала отдаляться, - тихо произносит она, и теперь, хмурюсь я.

- О чем ты?

- Ты ничем с нами не делишься. Ты пропадаешь куда-то и не берешь трубку. Ты не появляешься в лаборатории…

- Всего два раза…

- Не важно, - Рене вглядывается в мои глаза с выражением глубокой обиды на лице, - Ты… вся такая… холодная. Замкнутая. Ото всех, Лу. С тех пор, как он умер, тебя будто нет. Словно… словно ты умерла вместе с ним.

- Что ты болтаешь…, - голос вздрагивает, и слова звучат несколько грубо, - О чем ты…

- Что происходит, Лу?,- Рене всплескивает руками, ладони  тяжело опускаются на бедра, - Скажи, в чем дело. Мы можем тебе помочь…

«Не можете».

- Мы поймем и все исправим…

«Ох, Рене».

- Или проект теперь готов, и все? Мы чужие люди? Как будто и не были никогда знакомы?

- К чему ты клонишь?

Рене кивает каким-то своим мыслям, осуждающе глядя на меня.

- О, ну конечно, Лу. Хочешь все лавры забрать себе? То есть, горбатились и не спали ночами все вместе, а деньги все тебе, да?

- Рене, что ты несешь, - повышаю голос я, - О каких деньгах ты говоришь?
- О деньгах сенатора! Поэтому ты к ней таскаешься постоянно, да? Чтобы обсудить вопросы деньжат, правда? Задумала нас кинуть?

- Рене!

Вот это да. Я в шоке.

- А что мне еще думать, а? Ты же ничего не рассказываешь, ничем не делишься! Ходишь такая вся мрачная, и все. Обдумываешь свой мерзкий план, как сбежишь со своим журналистом за пределы страны?

- С… кем? На кой он мне…

- Да мы все видели, как ты пялишься на него! Как будто мужиков не видела в жизни. Знаешь, я хоть была и пьяная, но мне и то все было ясно, как белый день, а тебе нет!

- Рене!

Рене тяжело дышит. Я понимаю, что у нее просто накипело, но теперь, я и сама завелась. Энн, о присутствии которой здесь я и забыла, сидит на диване, сжавшись, и испуганно смотрит то на меня, то на нее.
Мне тоже очень хочется высказаться, но я заставляю себя набрать в легкие воздуха, выдохнуть.

- Рене, - с натянутым спокойствием в голосе говорю я. Словно струны, которые вот-вот треснут, - Иди, черт побери, и займись делом.

Рене прыскает, но ничего не отвечает. Она словно ждет, что я еще что-нибудь скажу, но, вместо этого, я просто разворачиваюсь и ухожу.

На меня слишком много навалилось в один день. Слишком много потрясений. Слишком много для меня…

Улица переполнена людьми, как я словно в заснеженном муравейнике. Но, странное дело – никогда в жизни мне не ощущалось острее собственное одиночество. Я медленно иду в толпе незнакомых и друг другу ненужных людей, глядя в тугое серое небо, с которого вновь сыплются снежные хлопья. Мне представляется, что Эндогравия – это маленький мирок, огражденный от всего сущего – и что он внутри небольшого стеклянного шара, если встряхнуть который, в нем пойдет снег.

Все, что у меня есть – это лаборатория и квартира. Ссора с друзьями лишила меня альтернативы выбора, куда идти. Но идти некуда. Квартира – это словно вакуум, засасывающий мои эмоции, радость, жизнь. Там я остаюсь наедине с собой. Наедине с собой, я схожу с ума. Хотя, можно ли съехать с катушек, когда вокруг меня уже сплошной дурдом?

Придя к себе, я раздеваюсь и иду в ванную. И стою под горячим душем минут двадцать. Я вдыхаю горячий пар, и всеми силами стараюсь не думать об этом чертовом проекте. О сенаторе. О девушке с площади. О добровольцах. О сумасшедшей, чуть не поколотившей меня на презентации препарата. О Рохайте.
Вдруг, раздается несколько требовательных звонков в дверь. Я закрываю глаза, проведя по лицу ладонью, выключаю воду и выхожу, обернувшись банным полотенцем. Мне, в общем-то, уже плевать, какой у меня вид.

За дверью оказывается молодой курьер – он протягивает мне коробку. Красивую, обитую красным бархатом, и достаточно большую, чтобы поместить в нее бомбу, скажем.

- Просили вам передать, - говорит приятный молодой человек, протягивая мне коробку.

- От кого это?

- Просили не говорить, - улыбается парень.

Я принимаю коробку. Легкая. Значит, бомба там вряд ли есть. Я ставлю свою подпись, где нужно, и закрываю за курьером дверь, прислонившись к ней спиной и глядя на посылку в своих руках.

Прохожу в спальню, и, сев на кровать, гладу коробку перед собой. Смотрю на нее. Спустя несколько секунд колебаний, решаю, все-таки, открыть. Развязываю шелковый бант, осторожно снимаю крышку… и буквально ахаю от удивления.
Внутри – роскошное ожерелье. Оно изумительное, просто сказочное.

Потрясающее колье все усыпано сияющими камнями, а в основании – главный камень, здоровенный рубин, черт знает во сколько карат. Мне страшно думать, каких денег оно стоит. Тоже, наверное, сказочных.

Приглядевшись, я вижу на дне коробки еще кое-что. А именно, карточку. Разворачиваю и читаю: «Сегодня, В 22:00, 16 столик. Ресторан «Уэйн Лассон». И надень колье».

«Уэйн Лассон» - самый дорогой ресторан в городе. Там ужинают только знаменитости и политические деятели. Я не даже представить себе не могу,…
Да, кстати. А от кого это все?

Роюсь на дне коробки, но ничего не нахожу. Рохайт? Мэй? Если так, то на встречу лучше прийти. Как бы там ни было, проигнорировать приглашение – значит запереть себя в четырех стенах, окружить себя воспоминаниями и мыслями, от которых хотелось бы убежать. Именно по этой причине, я решаюсь покинуть свою берлогу вновь. В конце концов, мне уже все равно.

( Все равно? Ну даааа, конеееечно ).

Я так устала от того, что на меня навалилось в один день. Раз меня кто-то пригласил – значит, кому-то это нужно. И почему бы и нет?

Открываю шкаф и окидываю взглядом свое шмотье. На самом деле, я одеваюсь по принципу многих парней. То есть, одеваю то, что первым выпадет утром из шкафа, ибо в моде я ничего не смыслю, и вообще, у меня есть дела поважнее, чем придумывать себе каждый день наряды. Все равно никто их не видит, я же весь день в лаборатории, к тому же, в форменном халате.

У меня даже нет ничего, в чем можно пойти в такой дорогой ресторан. Я рассеянно разгребаю ладонью висящие на вешалках тряпки, как вдруг, рука задевает что-то гладкое… шелковое. Я вытягиваю платье и ахаю. Только не от восторга, нет – от смущения и удивления. Это платье мне подарила Рене, нам тогда, наверное, было лет восемнадцать, или девятнадцать. Я его ни разу не одевала, потому что Мэтту не нравилось, что платье слишком «откровенное». Теперь, Мэтта нет. И другой одежды, соответствующей мероприятию, тоже.
Поэтому, через пару минут, я созерцаю себя в огромном  зеркале, отражающем меня во весь рост, в изумительном платье.

Да, платье выглядит потрясающе. Чересчур потрясающе.

Оно длинное, в пол, из красной, как лепесток розы, шелковой ткани. Без бретелей. Огромный разрез от бедра открывает мою ногу чужим взглядам. А такое платье, конечно, их притягивает.

Ткань плотно обтягивает фигуру, несколько тесно сидит на бедрах, но дальше юбка становится свободнее. Красный шелк украшен россыпью мелких сияющих камушков, на груди. Да, платье уж точно нельзя назвать скромным.

Забирая волосы в высокий пучок, я даже радуюсь, что влезла в платье, предназначавшееся мне восемнадцатилетней, и одновременно поражаюсь своим мыслям. Надеваю ожерелье из коробки, прикидывая, что, раз судьба дарует мне возможность носить вещи дороже мой квартиры, надо этим пользоваться. Критично окидываю себя взглядом в зеркале.

Теперь я выгляжу пошло, возможно, но мне плевать. В сущности, не так и часто я надеваю что-то кроме белого халата и любимого растянутого свитера, и хожу куда-то, кроме лаборатории. Хотя, в последнее время многое изменилось…

Я отгоняю мысли об Эрле. Ничего он не открыл мне новую сторону жизни. Он мерзавец, вот и все. Низкий лжец. Мне не должно быть до него никакого дела.
Заперев двери на все свои сто восемьдесят пять замков, я ловлю такси и еду в «Уэйн Лассон», не зная, что меня ждет, и не желая знать ничего.

Но узнать все же придется.

Гл. 22.

Ресторан находится в центре города – роскошный небоскреб, излюбленное место всех без исключения «денежных мешков».

Подъехав на такси, я отмечаюсь у человека у входа и проникаю внутрь. Нужное мне помещение находится на сорок восьмом этаже, поэтому я заталкиваюсь в лифт.

Я пытаюсь отогнать от себя мысли и догадки о том, кто меня мог пригласить, и, самое главное, зачем. Сердце в груди прыгает от волнения и заитригованности.

Когда лифт останавливается на нужном этаже, издав характерный звон, и стальные створки неохотно раздвигаются, я неуверенно выхожу в зал.

Моему взору открывается буквально сияющая великолепием комната. Стены обиты мягкой светлой тканью, расшитой серебряными узорами. Под высоким потолком парят такие же серебряные птицы – и плевать, что это все муляж. Сам высокий черный потолок имитирует звездное небо, тысячью своих люминесцентных лампочек, кажущимися снизу крохотными. На стенах – светильники бра, контрастно теплым светом очерчивающие силуэты жующих и беседующих посетителей в дорогих вечерних нарядах.

Когда я вхожу, несколько посетителей оборачиваются, и мне тут же становится неловко. Мужчина с одного столика откровенно задерживает взгляд на моей обнаженной ноге, и его спутница, оторвав от меня презрительный взгляд, с раздражением шлепает его по руке, привлекая внимание.

Я не хочу просто стоять и выглядеть дурой, поэтому начинаю лихорадочно искать глазами столик под номером шестнадцать.

И я нахожу. Он стоит возле огромного, во всю стену, окна, с видом на ночной город. Вид почти так же хорош, как с крыши клуба. Стоит мне вспомнить тот вечер, как я тут же даю себе мысленную затрещину и закрываю глаза, отгоняя воспоминание.

А еще, за этим столиком сидит, как всегда по-джентельменски прямо и гордо держа спину, Эрл.

Раздражение начинает поднимать свою омерзительную голову у меня в груди.

- Добрый вечер, - натянуто произношу я, подойдя к столу. Эрл отворачивается от окна, в которое глядел, и поднимает на меня глаза.

- Добрый вечер.

Эрл жестом указывает мне на стул напротив. Я присаживаюсь. Официант приносит нам меню и зажигает свечу на столике.

Я раскрываю кожаный переплет меню и просматриваю его. Мы сидим молча. Здесь все до безумия дорого. Какой идиот станет выкладывать такие суммы за еду? Прикидываю, что, пожалуй, в этом заведении, мне по карману только вода, благо она бесплатно.

Ерзаю на стуле и вскидываю взгляд на Эрла. Он тут же ловит мой взгляд, и мне становится неловко. Такое чувство, что он даже и не касался меню. Журналист сидит, откинувшись на спинку своего стула, и смотрит на меня.

Что-то изменилось в его лице, и я почти сразу понимаю, что – нет больше этой сияющей, искусственной улыбки в тридцать два зуба. Нет, Эрл выглядит очень серьезным, задумчивым и сосредоточенным. Уже нет смысла притворяться, и играть в игру в соблазнение.

- Выглядишь вульгарно, - говорит Эрл после затянувшегося молчания.

- Ну, спасибо, мистер.

- Не за что.

Поутихнувшее раздражение вновь вспыхивает в груди, и я утыкаюсь в меню, чтобы не наговорить лишнего, как я умею. Снова тишина. Только спокойная мелодия, играющая в зале и мерный стук вилок о фарфоровые тарелки.

- Я полагаю, нам есть, что обсудить?, - произносит Эрл. Я закрываю меню.

- Возможно.

Эрл кивает и отворачивается к окну. Я тоже обращаю глаза к нему и фокусирую взгляд на собственном отражении в стекле.

- Классный вид, да?, - говорит Эрл.

- Ага. Неплохой.

- Почти как на крыше.

Искоса бросаю взгляд на Эрла. Он не смотрит на меня.

- Ты все еще злишься? - произносит он, внимательно рассматривая что-то в окне. Я уже наплевала на вид и полностью развернулась к Эрлу.

- На то, что ты солгал мне? Знаешь, это произошло еще днем… неужели думаешь, что я так быстро способна оттаять?!

- Ну, видимо, способна…

- Что?

Тут, к нам подходит официант и осведомляется, что мы будем заказывать. Я прошу воду, и молодой пижон в униформе удивленно вскидывает бровь. Эрл говорит, что ничего не будет, и мы оба очень вежливо улыбаемся  растерянному официанту. Наверное, скрывшись в кухне, он покрутил пальцем у виска.

- Ты омерзительный человек, - очень тихо, но зло произношу я, глядя на Эрла. Он бросает на меня взгляд.

- Ты, видно, не встречала омерзительных людей, - отвечает журналист, ехидно улыбнувшись.

- Зачем было это все? - я тяжело, взволнованно дышу, - Зачем было делать вид, притворяться, что я тебе нравлюсь?

- Я не делал вид, - твердо говорит Эрл, я усмехаюсь.

- Эрл… зачем ты мне лгал?!

- Да в чем моя ложь?

От возмущения, я даже не сразу нахожу слова:

- Ты еще спрашиваешь?! Ты выпытывал из меня информацию, ты вертел мною, как хотел, ты…

- Ну, Лу, раз у меня это так легко вышло, значит, ты сама хотела, чтобы тобой «вертели», - говорит Эрл, глядя в окно.

- Ты выкрал образцы! Ты… ты…

- Слушай, я не намерен по новой выслушивать оскорбления!

- Ты грязный лжец!

Несколько человек перестают бренчать вилками о посуду и оборачиваются к нам.

- У тебя нет больше ничего, чтобы мне сообщить? - намеренно мягко, но сухо интересуется Эрл, вскидывая брови.

- Я ничего не понимаю…, - сдавленно говорю я, - Зачем? Я тебе верила… Я… к чему было втаптывать меня, мои чувства в грязь?

- Твои чувства?

Я понимаю, что слезы подступают к глазам. Фу, как глупо.
Мне приносят воду.

- Я… я… не знаю…, - провожу ладонью по лицу, затем вновь смотрю на Эрла, - Слушай, да почему я должна перед тобой оправдываться?

Сдерживаемая обида и злость срываются с цепи.

- Оправдываться?

- Ведь все это наверняка всего лишь часть твоего гнусного плана, верно?
- Лу, черт побери, что ты несешь? - очень спокойно, но твердо выговаривает Эрл. Я же не могу остановиться:

- Меня только одно удивляет: как это ты до сих пор не сдал меня таблоидам? Может, тебе не хватает еще какой-то моей глупой оплошности для последнего штриха, а?

- Лу!

- Что?, - злость закипает во мне,- Да знаешь…

Эрл в иронии вскидывает брови. Я тяжело выдыхаю – от злости и бессилия.

- Да какого черта ты пригласил меня в этот ресторан? Ты же сам даже не заказал ничего! Что, потратился на колье и денег не осталось?  Из-за тебя мы выглядим полными идиотами!

Не совсем справедливое обвинение, если учесть, что идиотами мы выглядим, потому что я ору, как истеричка.

Эрл смотрит на меня, как на больную.

- Давай, сделай вид еще, что не понимаешь, о чем я!

Эрл хмурит брови. Я усмехаюсь.

- Ой, да брось! - продолжаю я, - А знаешь, что? Да пошел ты! Все эти улыбки, а теперь самый дорогой  городе ресторан, это колье… Ты что, думал, что меня можно купить? Знаешь, я конечно, не подарок, и характер у меня – дерьмо полное, и вообще, я – мрачная девица с зашкаливающими амбициями и неприглядным прошлым. Но я не позволю…, - воздух в легких закончился, и я делаю вдох, сбиваясь. Эрл с непроницаемым лицом смотрит на меня, - Да пошел ты! - снова выкрикиваю я, -   И забери свои брюлики!

Я, охваченная вышедшей из под контроля злостью, лихорадочно пытаюсь расстегнуть замочек на ожерелье, но ни черта не выходит, как назло.

- Лу? - осторожно произносит Эрл, я намеренно не реагирую, - Лу… я… я тебя никуда не приглашал.

Пальцы застывают на цепочке. Я поднимаю глаза на Эрла. Удивление на его лице – зеркальное отражение моего собственного.

- Я думал, это ты меня пригласила.

Взгляд журналиста падает на колье, которое я яро пыталась расстегнуть секунду назад.

- Говоришь, мои брюлики?

Я замешкалась с ответом, а Эрл уже нагнулся через стол и, резко дернув за цепочку, сорвал ожерелье с шеи. Я приглушенно вскрикиваю.

- Дай фигурку, - бросает он, раскладывая колье на столе. Я, все еще в растерянности, беру со стола медную фигурку регбиста и протягиваю Эрлу.

- Что ты хочешь…

Не успеваю я ничего сообразить, как Эрл замахивается статуэткой, и обрушивает ее на украшение. Я даже вскрикиваю, прикрыв рот ладонями.

- Эй! Ты знаешь, сколько оно…

Я осекаюсь на полуслове, потому что Эрл показывает мне что-то, зажатое между большим и указательным пальцем. Я близоруко щурюсь, не понимая, что это.

- Это чип, - вкрадчиво поясняет Эрл, словно читая мои мысли.

Я смотрю на ожерелье и не верю своим глазам. Главный рубин раскололся.

- Чип?- эхом отзываюсь я. Эрл просто кивает.

- За нами следили?

- И уже давно.

- Давно? Но… но кто?

Эрл хмурится и одаривает меня таким взглядом, точно я конченная тупица.

- Нам нужно уходить отсюда, - спокойно говорит Эрл, - Быстро.

Я, отбросив мысли о собственной обиде и злости, торопливо поднимаюсь и иду к лифту. Эрл ступает рядом.

- Мы же не должны привлекать к себе внимание, верно? - вполголоса интересуюсь я у Эрла.

- Как хочешь, - он одергивает свою рубашку, когда мы входим в лифт,- Но ты уже привлекла внимания больше некуда своими воплями.

Меня накрывает волной стыда. Мне кажется, я даже краснею. В любом случае, уже поздно о чем-либо сожалеть.

- И что теперь нам делать? - спрашиваю я, когда мы выходим из ресторана. Эрл идет куда-то очень быстро и мне приходится двигаться перебежками на своих шпильках, чтобы за ним поспевать.

- Сматываться, - просто отвечает он, забрасывая колье в мусорный бак.

- Кому могло понадобиться следить за мной?

- Правильнее будет спросить, как скоро они будут тут.

- Что?

- Мы потеряли уже порядочно времени.

Мне вдруг становится страшно. Я осознаю, что это все не игра. Что нас могут убить.

Вдруг, Эрл останавливается, и я тоже замираю.

- Почему мы…

- Тшшшш.

Я сначала недоуменно смотрю на Эрла, но потом прослеживаю его взгляд, и у меня холодеет сердце.

Примерно в тридцати метрах от нас – двое мужчин. Высоких, в смокингах.  Они выделяются в общей толпе людей. Сразу видно, они направлялись в ресторан, но почему-то остановились, уставившись в КПК, который один из них держит в руках. Другой вертит в ладонях какую-то карточку…

И тут, один из мужчин замечает нас. Он смотрит на свою карточку, дергает за рукав второго.

Теперь, оба широким шагом направляются к нам.

Гл. 23.

Мы начинаем невольно пятиться, как вдруг, один из мужчин, убрав карточку в карман, достает автомат. Я вижу дуло, а в следующую секунду, какая-то сила сбивает меня с ног, а по стене здания походит пулеметная очередь.

- Быстрее! - кричит Эрл, спасший мою жизнь несколько секунд назад. Журналист на ходу подтягивает меня за руку и мы удираем.

Стоит мне сделать несколько шагов, как я понимаю – далеко на каблуках не убежишь. Поэтому, я скидываю туфли и бегу по асфальту босиком, ощущая ступнями все прелести неровностей дороги.

Я в шоке. Я не верю в происходящее. Я не могу поверить, что все может так резко измениться за несколько минут – только что ты сидел в ресторане, и уже удираешь от преследователей.

- Куда мы? - кричу я Эрлу.

- Ищи машину!

- Что?

Новая очередь. Я пригибаюсь, инстинктивно прикрывая голову. Люди начинают визжать и разбегаться, поднимается суета. Мы со всех ног несемся к парковке у ресторана, распихивая людей, не понимающих, куда им деться.
Мы бежим к какому-то автомобилю грязно-серого цвета, я не очень разбираюсь в марках, но, кажется, это «Хонда».

Машина пустая. Сердце подпрыгивает в груди. Вдруг, я запинаюсь о что-то и падаю, потянув за собой Эрла. И в эту самую секунду, какой-то мужчина, шедший прямо передо мной, падает наземь, издав приглушенный булькающий звук.
Я встречаюсь с ним взглядами. Моим - напуганным, исполненным паники, и его – пустым и расфокусированным. Во лбу мужчины – сквозное отверстие от пули. Я судорожно выдыхаю, невольно прижимая ладонь ко рту и смаргивая неясно откуда взявшиеся слезы.

Эрл подтягивает меня за локоть и вот, мы наконец, наконец-то, подбегаем к «Хонде».

Эрл с локтя вышибает стекло, сирена воет. Обернувшись на секунду, я замечаю, что из «Уэйн Лассон» вышло несколько охранников, и они вступили в перестрелку. Один из них падает наземь, и сердце пропускает удар.

- Быстро! - кричит Эрл, я  запрыгиваю в автомобиль, и мой взгляд в панике печется с руля на коробку передач и обратно.

- Ты когда-нибудь водила машину? - спрашивает меня Эрл.

- Нет,- стону я, - А ты?

- Нет.

Через зеркало заднего вида замечаю, как парни в костюмах садятся в автомобиль убитых охранников.

- Блестяще. Двигай!- выкрикивает Эрл, вжимаясь в сидение.

Я судорожно поворачиваю оставленный ключ зажигания, затыкая сирену, мысленно благодарю растеряшу-владельца, и  со всей дури бью на газ. Автомобиль резко срывается с места. Не отпуская педали, я мертвой хваткой вцепляюсь в руль и стараюсь его держать. Люди в панике разбегаются. Я выезжаю на трассу.

«Хонда» мчится по шоссе со скоростью шестьдесят миль в час. Я заглядываю в зеркало заднего вида и вижу две машины, севшие нам на хвост.

- Вот черт…, - цежу я, судорожно переводя взгляд с зеркала заднего вида на дорогу и обратно, - Кто они? Что за черт?!

- Люди Мэй, вероятно. Ну, или Рохайта…

- Вряд ли Рохайта.

Эрл скашивает на меня взгляд.

- Почему ты… ладно.

- Почему я, ну почему?,- пищу я, чувствуя, как глаза наполняются слезами и поспешно их смаргиваю.

- Лу, я не это хотел… Красный! Лу, красный!

Я игнорирую красный свет, и проезжаю на него.

- Эти парни не станут дожидаться зеленого, чтобы нас прикончить, - говорю я, искоса поглядывая на Эрла.

Тут, я слышу звон битого стекла, прямо позади себя, и вздрагиваю. «Хонду» тут же заносит вправо, я вскрикиваю, машины сигналят и татуированный зек, в которого я чуть не врезалась, орет мне что-то нецензурное и показывает неприличные жесты.

- Что за черт?! - кричу я, хватаясь за руль и стараясь выровнять автомобиль.

- Стекло вышибли.

- Пулей?

- Нет, ногой, Лу. Чем еще-то?

- Не ори на меня!

- Я не ору!

Я лихорадочно бросаю взгляд на зеркало заднего вида. Преследователи уже совсем близко. Мы выезжаем на мост, и я превышаю ограничитель скорости в два раза.

Я даже не знаю, куда еду. Главное, быстро.

Вдруг, резкий толчок. «Хонду» вновь заносит. Эрл выругивается. Я вижу в зеркале заднего вида, как наш автомобиль с двух сторон поджимают тачки этих вооруженных парней. И тут, из окна одной из них выныривает рука, держащая пистолет…

Я резко выворачиваю руль, «Хонду» сносит на встречную полосу, и в окне со стороны Эрла образуется здоровая вмятина от пули. Он оборачивается, прикидывая, что мы имеем против них. Снова выругивается.

- Даже оружия нет…, - бормочет он.

- Эрл…

- Ммм?

- Эрл…

Журналист оборачивается, и на мгновение слепнет от яркого света чужих фар в ночи. А потом, лицо его мертвеет, потому что видит Эрл то же, что и я. А именно, грузовик, движущийся нам навстречу.

Справа – автомобиль очень плохих ребят, сзади – тоже. Они прижали нас – ни вывернуть на другую полосу, ни сбавить скорость невозможно. Столкновение неизбежно…

Грузовик начинает тормозить, пронзительно сигналя, но скорость слишком велика. Грузную машину выворачивает, и теперь, она занимает всю проезжую часть, продолжая по инерции, скрипя шинами, мчаться на нас.

Пальцы закостенели на руле, я смотрю на приближающийся грузовик широко распахнутыми в ужасе глазами, не в силах даже закричать, готовясь к гибели…
И тут, Эрл вдруг наваливается на меня, выворачивая руль, я вскрикиваю, и «Хонда» расшибает стальные прутья перегородки моста, и мы летим вниз, в воду.
И вот теперь, я кричу. Я слышу свой крик, и свист ветра сквозь пробитое заднее стекло.

Секунда – и расплющенный о перегородку бампер «Хонды» сталкивается с черной поверхностью воды.

Салон тут же начинает затапливаться. Сзади, сквозь пробитое стекло, на нас резко обрушивается толща воды. Я успела задержать дыхание, но ни черта не вижу, глаза щиплет  ужасно. Подмечаю, как Эрл снимает свой пиджак и протягивает мне руку. Я хватаюсь за нее.

Эрл вытягивает меня из машины через то же выбитое стекло, и мы плывем наверх, рассекая руками водные толщи.

Всплываем. Я жадно вдыхаю воздух в легкие и тут же закашливаюсь, сплевывая воду. В ушах звенит. Глаза страшно щиплет – макияж смазался, и тушь благополучно затекла в них.

Немного придя в себя и перестав колотить руками по воде, я начинаю лихорадочно озираться по сторонам, выискивая Эрла. Но вокруг только тьма ночи и рябящие в глазах отблески света нашего изумительного в своей искусственности города – сияющие небоскребы на другом берегу отбрасывают свой блеск на черную гладь воды.

- Эрл…, - беспомощно зову я, хлопая глазами, в надежде прозреть от потекшей туши и воды, - Эрл!

Кто-то хватает меня за руку. Я взвизгиваю, и чья-то холодная мокрая рука зажимает мне рот. Я, в панике, вновь начинаю колотить руками по воде, но человек шепчет мне в ухо:

- Лу, тише, перестань…

Я выбиваюсь.

- Эрл! Какого черта?! - громким шепотом выдаю я.

- Тише! Не привлекай внимания. Помни – они еще тут.

Я стараюсь успокоиться. Шок более-менее спал (или мне так кажется), и я начинаю чувствовать, какая же холодная, просто ледяная вода. Конечно, ведь сейчас октябрь. Температура близка к нулю… Конечности точно сковывает. И мое вдруг отяжелевшее от влаги платье отнюдь не играет сейчас в мою пользу…

- Думаешь, они знают, что мы живы?, - дрожащим голосом выговариваю я.

- Надеюсь, нет. Сейчас ночь. Скорее всего, все, что им удалось заметить – это как машина клюнула вниз.

Я киваю, и мы плывем к ближайшему берегу. Облачка теплого воздуха срываются с моих губ при дыхании. Где-то по пути, у меня сводит ногу, и Эрлу приходится возвращаться, чтобы подхватить меня.

Наконец, мы буквально вываливаемся на берег. На пляже никого.

Меня обдувает холодный ветер, и тело начинает дрожать. Я просто лежу на гальке, прерывисто, судорожно дыша, даже не пытаясь подняться – ноги не слушаются, тяжелое платье обтянуло тело и сковало его.

- Идем, - мягко говорит Эрл. Я поднимаю лицо и вижу его силуэт, освещенный далекими отсюда огнями большого города.

Эрл протягивает мне руку и помогает подняться на ноги. При этом, лицо его искажается, и я замечаю, что на белом облепившем сильную руку рукаве рубашки – расплывчатое пятно крови, кажущейся черной в цвете ночи.

(Эрл ранен! Ему больно!)

- Что это…, - растерянно начинаю я, указывая на рану.

- А, так, - отмахивается Эрл, - Просто царапина. Наверное, когда мы вылезали из машины, саданулся о стекло…

Я киваю. Мы начинаем брести с пляжа.

- И как теперь я в таком виде буду ловить такси? - смеюсь я, чтобы как-то разрядить обстановку.

- Ты шутишь?, - удивляется Эрл.

- В смысле?

- Неужели ты собиралась вернуться в свою квартиру?

Я не понимаю.

- А что еще мне остается?

- Ну нет, леди, - усмехается Эрл, зализывая сырые пряди назад, - Мы идем ко мне.

- С какой стати?

- Лу, - серьезно говорит журналист, - В твоей квартире все понапичкано камерами.

- С чего ты взял?
 
Я останавливаюсь. Эрл устало закатывает глаза.

- Именно поэтому, я был тогда в твоей квартире, черт побери. Я хотел убедиться, что Мэй решила играть по-крупному. Еще тогда, на презентации препарата, мне стало все ясно. Я хотел подтвердить свои догадки.

- Ага, - я скептически выгибаю бровь, - То есть, твой портфель с кучей компромата вообще ни к чему, да?

- Не передергивай!, - Эрл выставляет вперед руку, второй рукой отбрасывая длинные волосы назад, - Это долгая история. И, думаю, нам лучше будет обсудить это все в теплом месте, не находишь?

Я выгляжу и чувствую себя жалкой. Снова дует ветер, холод пронизывает меня до костей.

- Ладно, - киваю я, - Твоя взяла.

Позже.

Квартира Эрла напоминает тетрис. Серьезно – просто огромная свалка из коробок и минимум мебели.

- Извини, я просто недавно переехал, не успел еще распаковаться, - смущенно говорит Эрл, когда мы проходим в его обитель.

Я озираюсь по сторонам.

- Очень уютно, - улыбаюсь я. И это отнюдь не ложь, - И давно ты сюда пере…

Я оборачиваюсь к Эрлу и осекаюсь на полуслове. Эрл стягивает сырой шмоток ткани, бывший когда-то белой рубашкой и складывает его.

- Что? - невинно спрашивает он, улыбнувшись, и я тут же заливаюсь краской, поняв, что стою, должно быть, с открытым ртом. В памяти тут же всплывают слова Рене: «Как будто мужиков не видела в жизни».

- Не…ничего, - бормочу я, отводя глаза на одну из коробок.

- Ты бы тоже переоделась, - просто говорит Эрл, отжимая рубашку в ванной, - Ты вся сырая. Простудишься, - выглядывает из ванной и игриво мне подмигивает, - Я мог бы одолжить тебе одну из своих рубашек.

Я закатываю глаза, Эрл смеется.

- Нет, спасибо.

- Ой да брось, Лу. В этом нет никакого подтекста, - говорит мне полуголый мужик, выходящий из ванной.

Прикидываю варианты «за» и «против». Здравомыслящая часть меня яростно кричит «за!!!», дрожа от холода в сыром платье. Эрл еще раз окидывает меня взглядом и усмехается, бросая мне рубашку.

Я закрываюсь в ванной, и вздрагиваю при встрече с зеркалом. Мало того, что тушь потекла, и я напоминаю панду, так еще и лоб разбит. Наверное, ударилась о руль, когда «Хонда» проломила ограждение.

Умываюсь, стирая кровь и потекшую косметику. Снимаю платье и развешиваю его на ванной. Надеваю рубашку Эрла – белую, в синюю клеточку. Рубашка мне сильно велика и я буквально тону в ней.

Когда я выхожу, то вижу в кухне Эрла, пытающегося самостоятельно обработать свою рану. «Царапина». Ага, как же.

Рана выглядит куда серьезней, чем мне изначально показалось, и мне становится стыдно, что я не сразу обратила на нее внимания. Она находится на плече, чуть сзади, и журналисту не удобно дезинфицировать ее самостоятельно.

- Эй, - вырывается у меня, - Давай я помогу.

- А ты умеешь?, - Эрл выгибает бровь. Я скептически щурюсь на него:

- Не хуже вас, мистер О’Нилл.

Эрл смеется и протягивает мне дезинфицирующий раствор. Я щедро смачиваю им марлю и прикладываю к ране.

Она все еще кровоточит, порез кажется глубоким. Кожа распорота от плечевого сустава и дальше, к локтю. Эрл морщится, когда я осторожно прохожу марлей по ране.

- Больно? - тихо спрашиваю я.

- Ничуть, - говорит Эрл и усмехается для правдоподобия, - А у тебя неплохо получается, доктор Мэллоуи.

- Ага. Если с наукой не сложится, пойду в медсестры.

Хочу снова смочить марлю, но понимаю, что мои руки дрожат.

- Ты в норме? - спрашивает Эрл.

- Нет, - глухо отвечаю я, поднимая глаза на журналиста, - Ты хотел мне что-то объяснить. Приступай.

Я сажусь на стул. Эрл вздыхает, и садится напротив. Нас разделяет кухонный деревянный стол.

- Лу…

- Ты сказал, что в моем доме камеры. Сегодня, на нас напали неизвестные личности и пытались убить. Рохайт похитил меня, перепугал до смерти, а потом отпустил, когда я готова была уже умереть от ужаса.

- Рохайт похитил тебя?

- …в кабинете Мэй я нашла фотографии, на одной из которых изображен ты, а на другой – я. Что за хрень здесь происходит?!

 Эрл вновь вздыхает, опуская глаза, затем опирается руками о стол и поднимает взгляд.

- Лу…, - мягко начинает он. У меня губы дрожат, - Как ты уже поняла, я… я  давно уже увидел гнилую сторону Сенатора Мэй. Эта женщина обладает властью, она ценит силу, и она владеет ею. Она холодна и расчетлива. До недавнего времени я полагал, что ее интересуют только деньги… но я ошибался.

Эрл делает паузу, давая мне возможность осмыслить его слова. Продолжает:

- Еще, сенатор ценит жизнь. Когда я… впервые услышал о вашем проекте… прочел твое, Лу, имя в сводках новостей, а позже увидел тебя впервые на сцене… я подумал, что Мэй наняла тебя. Купила, как еще одну свою игрушку. Честно сказать, я был уверен в этом. Ведь ты была такой… не знаю… скрытной?

Бровь вздергивается от удивления. Он посчитал меня скрытной?

- … а еще, казалась такой… холодной, точно нацепила броню. Ты не ответила ни на один из моих вопросов на заседании Сената. Тогда, я нанес визит в лабораторию…

- Зачем?

- Все эти годы, Лу, я жил ненавистью к Мэй, ровно в такой же степени, как ты жила ненавистью к себе.

- Я не жила ненавистью к себе…

- Но ты винила себя, - Эрл смотрит на меня, - Ты и сейчас винишь…

Я отвожу глаза. Эрл продолжает:

- Все эти годы я занимался исследованиями, но тщетно. Эта женщина знает, как работать чисто и не оставляя следов. Все, к чему сводилась моя работа – это догадки. А догадки указывали на то, что Мэй страстно желает заполучить президентское кресло, недаром же она убирала приближенных президента. Она выстроила этот чертов парк – ее личные показатели росли. Мэй могла бы через пару-тройку лет подняться по социальной лестнице… вот только у нее не было такого времени. Мэй знала, что больна, и она искала возможность жить. И вот, надо же, она нашла тебя. Ты не задавалась вопросом, почему именно ты?

Я сглатываю. Задавалась, сотни раз задавалась.

- Уж конечно не потому, что я какая-то особенная…, - глухо выговариваю я.

- О, как раз наоборот. Ты особенная, Лу. Ни один псих на свете не согласился бы отдать годы, посвятить жизнь, целиком себя отдать какому-то сомнительному проекту. А ты согласилась. Ты согласилась не спать ночами, отвергнуть реальность, погрузится в отчеты и бумаги, запереть себя в лаборатории – но почему?

К горлу подступает комок. Я его сглатываю.

Эрл кивает.

- Да, Лу. Сначала я думал, что все решают деньги, ведь я пытался тебя отговорить от этой идеи, в самом начале – но ты так уперлась. Ты так испугалась, когда я вырубил добровольца зонтом, что сразу забыла, что он тебя чуть не убил. Но потом…, - Эрл качает головой, внимательно глядя на меня, - Я стал узнавать тебя лучше…

- Так все-таки ты не отрицаешь того, что хотел сдать меня таблоидам?

- Не отрицаю.

Я закрываю глаза. Слеза скатывается по щеке.

- Я хотел, - продолжает Эрл, - Потому что мне хотелось потопить Мэй. А когда увидел, что такое этот ваш проект… Но потом, Лу… когда ты постепенно мне открылась… когда я видел, как ты была напугана, когда узнала о скорой презентации препарата… Когда ты рассказала о своем друге… Я… подумал, что, может быть, причина твоей одержимости – вовсе не деньги…

- А то, что я просто психованная, да? - голос дрожит, глаза на мокром месте.

Эрл снимает очки и потирает пальцами газа. Надевает их вновь.

- Лу, я… просто хотел убедиться в своих догадках. Когда я узнал, что всех свидетелей произошедшего на презентации препарата убили, я не мог не заметить, что сам остался жив, не находишь? Мэй – не та, кто допускает такие промахи. К тому моменту я передумал писать разоблачающую статью. Точнее, не передумал, но я хотел найти способ не упоминать в ней о тебе и твоих друзьях, но это было бы невозможно…

Я молчаливо смотрю на Эрла. Сердце гулко стучит в груди. Меня все еще трясет. Я не верю тому, что за один день со мной столько всего произошло. Слишком много для меня…

- Я догадывался, что в твоей квартире установлены камеры. Иначе и быть не могло. Такие люди, как Мэй привыкли все контролировать. Особенно тех, от кого зависит их собственная жизнь.

- Хочешь сказать, за мной следили уже давно? - отрешенно спрашиваю я.

- Сколько ведется проект?

- Четыре года почти…

- Значит, четыре года за тобой и следят.

- Но как…

- Установили камеры? Ох, Лу. Да как угодно. У тебя лампочка перегорела, ты вызвала электрика, а он вкрутил, что где надо.

Прикладываю дрожащую ладонь ко лбу. Кажется, у меня жар.
Невероятно. Невообразимо.

- Я пришел к тебе с портфелем, - продолжает Эрл, - Чтобы убедится в этом. Я намеренно притащил его с собой, чтобы Мэй казалось, что я против тебя и ее проекта. Раз мы условились, что ты должна была мне перезвонить, я бы успел смотаться из квартиры. Но ты не позвонила, и получился скандал, извини. Но знаешь, это было мне даже на руку. Ты требовала объяснений, но тогда, в квартире, я не мог тебе признаться в своем плане, потому что Мэй бы все поняла.

- И что же?

- Вуа-ля, - улыбается Эрл. Я не понимаю, чему он лыбится, - Нам прислали письма с приглашением в ловушку – значит, в твоей квартире правда камеры, и эта стерва все слышала. И решила от нас избавиться. Как предсказуемо.

- Кто были эти люди? - сдавленно продолжаю я.

- Наемники Мэй, - пожимает плечами Эрл.

- Но зачем, зачем убивать столько людей? - стону я, чувствуя, что срываюсь. Эрл хмурится.

- Лу, ты еще не поняла? Я – только досадная неприятность на ее пути. На самом деле, убить хотели тебя.

Слова повисают в воздухе. Я закрываю глаза, чуть сдвинув брови, сопротивляясь слезам.

- Как?- выдыхаю я, - Ведь я – главный ученый, ведущий проекта…

- Проект готов, Лу, - просто отвечает Эрл, - Ты сделала свое дело. Дальше она разберется сама. А ты будешь мешать. Ты уже начала мешать.

Я вспоминаю, как дерзила Мэй. Истерла, крича, что отказываюсь от проекта, и что он убивает людей. Дура, я ведь даже угрожала сенатору.

Каждое слово Эрла обрушивается на меня, словно удар молота о наковальню. Мне вспоминаются бумаги, которые я нашла в кабине Мэй, в сознании звонко звучат фамилии убитых политиков: Мэннойс, Сэйлер, Уолтис… Она убирала их, как по щелчку пальца, оставаясь незамеченной, невиновной, чистой. За нее расплачивались другие люди. И я могла бы тоже быть мертва. Лежать где-нибудь на свалке, под толщей мусора, и никто бы не узнал. Или она бы подстроила все, или выставила кого-нибудь виновным. Снова.

Почему у нее такая власть… почему, ну почему люди такие продажные, почему они позволяют мешку с деньгами управлять собой?! Или, может, у нее есть аргументы сильнее, чем деньги…

Чувствую себя такой жалкой, ничтожной и слабой. Просто маленькой, беспомощной девочкой, не способной ничего противопоставить тому злу, что нависло над ней, точно черная туча. Так же, как не могла сопротивляться жестокости родителей в детстве.

Сердце тяжело колотится в груди, кровь шумит в голове.

 (Слишком много для меня…)

У меня вырывается смешок. Эрл тоже начинает смеяться, но замолкает, и его взгляд становится очень серьезным, потому что я начинаю истерично, судорожно хохотать.

Я сижу на стуле и ржу под этим его серьезным и обеспокоенным взглядом.
Я наклоняю голову вниз, и лицо завешивает пелена волос, а спина трясется от истеричного смеха.

( Кем ты хочешь стать? Учеееным? Да ты же больная на голову ( Заткнись, Кэролин! Она вся в тебя и твою мамашу! Да ты же закончишь в психбольнице, слышишь? Да я лично тебя туда упеку, если еще раз скажешь, что станешь ученым! УЧЕНЫМ! Давай сразу в космос, и чтоб не возвращаться, тогда уж!).

Поднимаю лицо к Эрлу.

- Почему ты не смеешься? - сквозь судорожный смех, выговариваю я. У меня уже слезы бегут по щекам. Эрл смотрит на меня, как на ненормальную, и молчит, - Это же так… забавно!,- смех сменяется полуистерическим плачем, - Смешно, черт… , - судорожные всхлипывания, - Да почему ты не смеешься? Почему не подыграешь?

У меня дыхания не хватает, чтобы смеяться, рыдать и говорить, и речь обрывается. Эрл продолжает молчать и смотреть на меня, с чуть сдвинутыми друг к дружке бровями – такой серьезный и обеспокоенный вид заботливого мальчика.

Я плачу, плечи трясутся от рыданий, а грудь судорожно вздрагивает от всхлипываний. Не могу остановиться, слезу бегут по щекам и скрываются под подбородком.

- Да нас же чуть не убили только что! Только что!- кричу я в лицо Эрлу, захлебываясь слезами, - Мы едва унесли оттуда ноги! Они выследили нас! У нее всюду ее паршивые собачки!

Эрл продолжает на меня смотреть. А я продолжаю истерить:

- Вот… черт, они даже запихали в ожерелье этот чертов жучок! Да она просто не дает сделать свободного вздоха! Все под долбанным контролем! Все под… под дулом пистолета!, - делаю судорожный вдох, - Может… может, даже здесь, все вокруг начинено жучками! Долбанными жучками! И теперь мне точно крышка, и тебе крышка, нам всем… всем…

Дыхание прерывается, грудь снова содрогается от рыданий, вперемешку с истерическим смехом. Я прячу лицо в ладонях, будто закрываюсь от внешнего мира, словно создаю вокруг себя кокон.
Вдруг, чье-то прикосновение. Эрл. Я поднимаю лицо.

- Тшшш, - шепчет он, - Лу, успокойся…

- Не смотри н-на мня т-так…, - дрожащим от слез голосом выговариваю я, - Я знаю, что ты думаешь. Что я чокнутая.

- Я не думаю, что ты «чокнутая».

- … они мне постоянно это твердили, знаешь, а может, они все-таки правы?

- Кто твердил?

- Мои родители…

- Лу…

- Знаешь, мне кажется, что они никогда меня особо не любили. А если и любили, то никогда этого не показывали, - смотрю в плинтус пустым взглядом, - Они не обнимали меня. Не поддерживали. Не ободряли. Ничего. Только… только наказывали.

Эрл молчит, будто ждет, что я скажу что-то еще. Но я молчу. Не потому, что мне нечего сказать – мне просто ком подкатил к горлу от воспоминаний, которые всегда драли мое сердце в клочья. Потом, он произносит:

- Люди разные, Лу. Может быть, они не идеальные родители, но они, все же, твои родители. Всех детей наказывают, это не значит, что они плохие…

Я ядовито усмехаюсь, и Эрл осекается.

- У меня в детстве была дислексия, - говорю я, - потом, мне удалось ее преодолеть. Так знаешь, что, Эрл? Знаешь, как меня учили читать?

Эрл молчит.

- Меня били. А я убегала и пряталась под раковиной, и оттуда в ужасе выкрикивала то, что могла прочесть на упаковке стирального порошка. На меня орали. Орали, пока я не произносила слово правильно. А я боялась, я боялась ошибиться, мысли совершенно путались, и я ничего не могла… ничего…Мне было четыре года, Эрл. Так нельзя, - снова тяжело вздыхаю, - Потом я привыкла к тому, что они всегда орут. Родители все время ссорились между собой, и срывались на мне. Знаешь, иногда мне кажется, что они не то, что меня, даже друг друга не любили. Но мать срывалась на мне, говоря, что именно я – причина их разлада.

Проводу ладонью по волосам, убирая мокрую челку назад. Но, когда я убираю руку, она вновь возвращается обратно.
Поднимаю взгляд на Эрла. Он смотрит на меня. Таким особенным взглядом… внимательным. Я как будто на приеме у частного психолога.

- Как-то раз, она сказала мне, что никогда не хотела детей. Моя мать выросла в многодетной семье, она старшая из восьмерых детей… Говорила, что я испортила им жизнь, разрушила все планы. А когда я, в пылу негодования, спросила, почему же она не избавилась от меня, знаешь, что она ответила?, - я вопросительно поворачиваю лицо к Эрлу, как будто он может знать, - Она сказала, что была «молодой и глупой», и что это, возможно, самая большая ошибка в ее жизни. Ох, черт, Эрл, прости… я не знаю, зачем рассказываю тебе все это…

- Все нормально. Тебе нужно успокоиться.

Эрл провожает меня в спальню, а я не в силах возражать. Я ложусь на кровать, даже не расправив ее. Тело все еще дрожит – не знаю, от холода, или от нервов.

Эрл ложится на диване в гостиной.

Как резко все обрушилось на меня… все это назревало уже давно, да я в упор не хотела видеть. Я закрываю глаза, прислушиваясь к своему мерному, иногда вздрагивающему на всхлипываниях дыханию. В воображении стоит картина добровольца, выстреливающего себе в лоб. Кровь, размазанная по белой плитке уборной. Мэй после приступа кашля, вся в крови. Потом Мэтт, тоже в крови, когда я его обнаружила мертвым в своей постели.

(Я же обещал всегда быть рядом, помнишь?).

Теперь я знаю, что за мной следят. Что меня хотят убить. Что Мэй съехала с катушек и пойдет на все, чтобы достигнуть своей цели. Но что таит завтрашний день? Проснусь ли я следующим утром? Или меня найдут с дырой во лбу, как у того невинного парня, погибшего вместо меня, когда мы удирали от погони?
Меня словно качает на большой и мягкой постели. Голова кружится. Тело и рассудок изморены, этот сумасшедший день высосал из меня все соки. Я погружаюсь в приятную мглу, но снов не вижу.

Гл. 24.

Просыпаюсь и не понимаю, где я. Над головой возвышается кованая спинка кровати. Сквозь задернутые шторы продирается слабый свет, должно быть, сейчас уже утро.

Я встаю, и мир начинает вращаться. Прижимаю ладонь ко лбу. Горячий. Наверное, я все же простудилась вчера.

Бросаю взгляд на часы, висящие в гостиной – почти половина одиннадцатого. Эрл мирно дрыхнет на диване, лицом к спинке, и тихо посапывает. Я проникаю в ванную, бесшумно ступая по полу, чтобы его не разбудить. Снимаю рубашку и надеваю свое просохшее платье.

Прохожу к входной двери, уже каюсь холодной ручки, как слышу хрипловатый со сна голос Эрла:

- Далеко собралась?

Закрываю глаза и выругиваюсь про себя.

- И тебе доброе утро, - улыбаюсь я, развернувшись. Эрл выглядит серьезным.

- Лу.

Закатываю глаза и скрещиваю руки на груди, опершись плечом о стену.

- Мне нужно домой, Эрл.

- Ты сбрендила?

- У меня там вещи, документы, у меня там все! Я не могу все бросить только потому что…

- Только потому, что там все начинено скрытыми камерами?, - Эрл вскакивает с дивана, - Лу, черт возьми, как ты не понимаешь? Если ты вернешься, тебя просекут! Они знают, что нам вчера удалось выжить. Пока мы спали, она, наверное, уже проверила морское дно. Машина пуста. Они встанут на твой след сразу же, дай им только возможность.

Я открываю рот, но слова не идут с языка. Я просто всплескиваю руками, ладони тяжело опускаются на бедра.

- И что мне делать, мистер О’Нилл? Жить взаперти здесь? У меня даже одежды нет нормальной!

- Будет.

Сдвигаю брови.

- Прости?, - не понимаю я.

- Будет, - просто повторяет Эрл и достает кредитную карточку из бумажника. Лукаво улыбается мне, - Как думаешь, много нам времени потребуется, чтобы опустошить мой счет?

- Ха-ха, - сухо реагирую я.

Как бы там ни было, но мы тащимся в магазин. Он небольшой, мы не рискнули соваться в супермаркет. Посетители косятся на меня, как на полную дуру в своем вечернем платье.

Мне не хочется разорять Эрла, поэтому я беру только необходимый на первое время комплект одежды: белый свитер в желтую полоску, простые джинсы, кроссовки, драповое пальто, самый простой мобильник, в который я сразу забиваю все номера, которые помню. Эрл расплачивается, и я с легким сердцем кидаю дурацкое платье в новую сумочку.

Мы выходим из магазина, когда у журналиста вдруг начинает звонить телефон. Он снимает трубку и долго слушает, с сосредоточенным видом. Потом извиняется передо мной и говорит, что ему нужно бежать в редакцию, у них там какой-то форс мажор. Сует мне несколько баксов наличными и убегает.

Я остаюсь одна и вздергиваю лицо к небу, закрыв глаза. Холодный осенний ветер треплет огненные волосы. Опавшие давно листья кружатся над тротуаром.
Я иду в толпе людей, спешащих куда-то по своим делам, в этом непрерывном потоке серой жизни серого города.

Мне страшно. Мне не верится, что моя жизнь могла так круто изменится в один день. Что теперь я никогда, возможно, не вернусь в свой дом. И что меня ждет впереди? А что ждет проект? Наш город? Эндогравию?

Теперь, когда препарат у Мэй, мне страшно об этом думать. Проект ведь сырой, черт знает какие еще последствия его применения еще могут проявиться, испытания не закончены. Я вспоминаю, как застрелился Доброволец, и меня передергивает. Ему не хотелось жить, он сошел с ума. А что, если препарат получат другие? Что, если доступ к нему будет у всей верхушки? А если случится так, как описал мне Рохайт? Что случится с нашим хлипким существованием в этом шатком мире? Все потеряют разум? Да, наверное, таким и будет Апокалипсис. Люди сойдут с ума и сами выжгут в себе все человеческое, и перегрызут друг друга, ради цента.

Но неужели ничего нельзя сделать? Неужели?! Неужто невозможно остановить эту безумную, наделившую саму себя, фактически, безграничной властью, считающей, что ей все дозволено?...

Никогда в жизни я не чувствовала себя такой жалкой и беспомощной.
Как же Мэй расчетлива… она не пощадила жизней стольких ни в чем не повинных людей, она организовала слежку за мной, она…

Стоп. Если Мэй следит за мной, да так, что ухитрилась подтасовать нам с Эрлом встречу, так, что не пожалела пару миллионов на ожерелье – значит, очевидно, она играет по-крупному. Вряд ли женщина, которая уже зашла так далеко, остановится на каких-то камерах. Мысли начинают выстраиваться в лаконичную цепь, путаясь в нитях мутного, сопротивляющегося действительности сознания…

И тут, в мою голову врывается еще одна мысль. Мысль, которая растворяет все другие мысли, как серная кислота прожигает ткань. Она как холодное жало, пронзает сердце, и я останавливаюсь посреди улицы. Человек позади неловко задевает меня плечом.

 Мэй следила за мной всегда, все это время, с той самой секунды, как я у нее работаю. Она хочет убить меня, она хочет достать меня, и… о, Боже мой…

Лаборатория.

Лаборатория! Это же идеальное место, черт побери, да там же наверняка куча следящих устройств, и… Рене. Там Рене.

Холод пробегает по спине, ужас сковывает горло и мешает дышать. Рене.

Мэй уже осознала, что все идет не по плану, она наверняка захочет… захочет…
Я кидаюсь бежать, расталкивая людей, мне в след слышатся недовольные крики и гневные возгласы, но я не обращаю внимания.

Рене ведь ничего не знает. Она даже не догадывается. Я должна оказаться в лаборатории прежде, чем до туда доберется Мэй. Рене наверняка не станет меня слушать, тогда я просто возьму и вытолкаю ее оттуда. Да. Так и сделаю. Только бы быстрее…

Ловлю такси и еду к лаборатории, нервно поглядывая на часы. Звоню Рене. Конечно, она не берет трубку. Сбрасывает вызовы. За те двадцать минут, что мы едем, превышая допустимый порог скорости почти в два раза, я успеваю позвонить ей пятнадцать раз – и все безрезультатно.

Когда мы, наконец, подъезжаем, я быстро сую водителю пачку денег, которых хватит с лихвой, и со всех ног мчусь к зданию. Взбегаю по лестнице, прыгая через ступеньку, и, как ошалелая, вламываюсь в лабораторию.

Я ожидаю увидеть, что угодно: труп моей подруги, бездыханно распластанный по полу, или Рене, привязанную к стулу и с кляпом во рту, с заминированной бомбой на жилете – много чего еще. Но, вместо этого, я вижу ее и Энн, корпящих над чем-то. Рене торчит возле колб, стоя спиной ко мне, а Энн – за столом,  со справочником и отчетами. Я, в некотором шоке, застываю в дверях. Никто из подруг и бровью не повел, хотя я, фактически, снесла дверь с петель.

- Ты чего пришла? - наконец, очень спокойно спрашивает Рене, не поворачиваясь ко мне. Она пристально наблюдает за пробиркой.

Я открываю рот, но тут же закрываю его, совершенно сбившись с мысли. Энн нервно вертит карандаш в руках, глядя в книгу, но на самом деле, конечно, уже никаких строчек не видит – она вся внимание.

- Энн, почему ты на работе? У тебя выходной. И… где Кларк? - говорю я, как можно более спокойно, стараясь утихомирить сбившееся дыхание. Энн терпеливо молчит несколько секунд, глядя на Рене. Затем, открывает рот для ответа, но Рене прерывает ее:

- Надо же кому-то работать, раз ты не появляешься на рабочем месте. Кларк как всегда в Научном Центре, оформляет препарат для поставки в аптечные сети. И ты не ответила на вопрос, мисс Мэллоуи.

Вопрос. Конечно, вопрос.

- Нам нужно уходить, - твердо говорю я, глядя в спину подруге. Энн нервно переводит глаза с меня на нее и обратно. Рене с ядом фыркает.

- Уходить, Лу?, - цедит она, не оборачиваясь, - Ты у нас мастер по этой части, верно?

- Рене, сейчас дело не в…

- Не в чем? Не в тебе?, - она опирается руками о стол с препаратами, перенеся на ладони тяжесть тела, - Или, может, ты хотела сказать, что дело не во мне? Не в Энн, не в Кларке? Не в проекте и не в добровольцах, а? Что из этих вариантов Вам сегодня ближе, ммм?

- Рене, ты не понимаешь…

- Ах, ну конечно, я не понимаю! Куда уж мне!

Мне надоедает этот цирк, и я широким шагом подхожу к Рене. Разворачиваю к себе, дернув за руку. Она встречается со мной гневным взглядом. Энн, кажется, задержала дыхание.

- Куда уж мне! - ядовито повторяет Рене, глядя точно мне в глаза, - Куда нам всем до тебя, Лу! Ты же с самого начала была такой!

«Что она говорит?»

- …ты с самого начала была такой! - Рене кричит, - Мне надоело! «Проект мой!, «Отказываюсь от проекта», «Делаю все, что хочу, потому что я тут самая крутая»!

- Я не говорила этого…

- Да мне плевать! - Рене тяжело дышит, переходит на более тихий, но напряженный тон, - Я устала, Лу. Мы все устали, - она указывает рукой на Энн, которая засунула в рот карандашик и смотрит на меня взглядом перепуганной овечки.

- Рене…,-  начинаю я, - послушай… Я знаю, что ты злишься, и ты имеешь право… Я была не идеальной подругой, прости. Я вела себя глупо и мерзко, потому что…

- Потому что что? Потому что ты – эгоистка, Лу. Все из-за твоего любимого Мэтта.

- Не трогай Мэтта! - повышаю голос я, - Ты не имеешь никакого права…

- Имею! Ты никогда меня не слушала! Никого из нас! Только себя. Все, все видели, что он скоро сдохнет, кроме тебя. И вот когда он сдох, ты наконец, открыла глаза на мир. Только опять ты все сделала не так!

(…опять ты все сделала не так! Да кем станешь, если даже этого не можешь! Если не можешь прочитать долбанный абзац!).

- …ты повела себя просто блестяще, как всегда! Когда я вертелась, и все мы вертелись как белки в колесе, вылизывая задницы шефам, только чтобы тебя не выперли с кафедры, ты сидела и тупо жрала таблетки! Вот, что ты делала! Тебе было плевать на все, что мы сделали, потому что ты все равно профукала свое место на кафедре колледжа, но то ведь были хоть какие-то деньги! Но нет, тебя понесло на дурацких кроликов!

- Заткнись! - выхожу из себя я, потому что Рене перешла все границы. Меня просто трясет: от злости, от обиды, оттого что… я же пришла совсем не чтобы ссориться…, - У меня умер жених, меня выбило из колеи, я имела право на слабость!

- «Заткнись». Опять ты за свой командный тон! Руководитель проекта! Ведущая студентка! Победитель конкурсов по биогенетике! Староста класса!

Вот это да! Ушам своим не верю. Не узнаю перед собой Рене.

- Так это что, зависть? - глухо спрашиваю я. Затем гнев набирает обороты,-  Да, черт возьми! И куклы у меня были лучше! И парни тоже! Ты же всегда завидовала мне, когда я обручилась с Мэттом, ты чуть не сдохла от зависти!

А теперь, я не узнаю себя.

Точнее, наоборот. Очень хорошо узнаю. Когда мы бежали с Мэттом, я сильно разругалась с родителями. Тогда я тоже наговорила много жутких слов, я выплеснула все эмоции, которые накипели, всю боль, которую носила в душе все те годы. Я была отвратительна. Отвратительна самой себе, и одновременно я чувствовала освобождение от тяжелого, гнетущего груза, который тянул меня вниз, и вскоре убил бы меня, потому что мне было бы не вынести такую тяжесть.
Я возвращаюсь в реальность, глядя на злобно-яростное выражение лица Рене, в котором также скользит обида, стыд и унижение. И тут же резким уколом вины мне отдается первоначальная цель моего визита. Я только зря потеряла столько времени.

- Ох, Рене… прости, - говорю я, - Прости, я… я была зла, и тебе действительно не следовало говорить многое, и…

- О, да, Лу, - тихо, но твердо говорит Рене, кивая, - Да. Ты права, как всегда…

- Рене, прекрати, я же…

- Ох, ну и дрянь же ты…

- Рене… послушай, - перевожу дыхание, - Послушай. Нам всем нужно отсюда уходить, потому что скоро, я не знаю когда, но они точно придут, и…

- Кто придет?

- Люди Мэй…

Рене вскидывает брови. Скрещивает руки на груди и оборачивается к Энн, та так же зеркально вскидывает брови. Рене поворачивается ко мне. Я открываю рот, но она начинает хохотать. Энн неуверенно улыбается.

- Да ты просто…, - Рене смеется, - Ты просто параноик. Ты что, снова сидишь на чем-то?

Делаю глубокий вдох. Ты не за этим сюда пришла, ты не за этим сюда пришла…

- Нет, Рене, - крайне спокойно выговариваю я, - Просто послушай, черт возьми, сюда скоро придут люди с ружьями, автоматами, я не знаю. Они убьют нас всех, потому что это Мэй – на верхушке всего. Почему ты мне не веришь?

Рене перестает смеяться.

- Потому что ты психопатка,- коротко заканчивает она.

- Рене. Просто послушай. Послушай. Меня. Послушай, черт…,- Рене холодно смотрит на меня, руки скрещены на груди, - Просто поверь. Я была права ( Рене закатывает глаза), и Мэй правда не просто так нам все это устроила. Она следила за нами…

- Не мудрено. Кому хочется, чтобы его дом спалили трое ученых-недоучек и одна самоуверенная всезнайка?

- …и здесь, я почти уверена, здесь куча жучков, и они слышат нас всегда, даже сейчас, возможно, - делаю паузу, но никакой реакции,- Это же противозаконно, понимаешь?

- Здание ее, не вижу ничего противозаконного.

- Рене! Да она хочет пустить препарат в использование. В ограниченное использование. Для себя, и для своих… своих…фаворитов. Это препарат убивает людей! Она прижала меня к стене с самого начала, она угрожала мне! Моя квартира напичкана следящими устройствами! Меня чуть не убили вчера, и стою сейчас перед тобой только благодаря Эрлу! Это тоже законно, по-твоему?!

Рене молчит. Но сейчас, ее взгляд не выражает такой злобной уверенной настроенности.

- Почему ты молчала? - тихо спрашивает она.

- Я не могла сказать всего… потому что боялась. Я боялась, я не хотела втягивать вас в это дерьмо, я не хотела, чтобы вы отвечали за мои ошибки, но если не остановить эту дряхлую мразь, за них будет платить вся Эндогравия, или даже… даже…

- И почему сейчас ты…

- Потому что сейчас я поняла, что ей нет никакой разницы, кого убивать. Она пойдет на все, ради достижения своей цели. Ее тоже загнили в тупик. Ее зажало в угол собственное отчаяние – у нее нет больше выхода, нет иного пути, у нее нет больше времени. А я сломала  ее безупречный план, и… черт, это она, она убила тех политиков! И, прошу тебя, не спрашивай, откуда я это знаю, просто, черт возьми, поверь мне.

Рене смотрит на меня своими большими глазами, в которых мечется абсолютное недоумение. Энн продолжает сидеть с карандашом во рту и глядеть взглядом наивной перепуганной овечки.

- И нам нужно уходить, - я внимательно смотрю в глаза Рене, - Быстро.

Рене растерянно кивает.

- Энн, шевелись!- выкрикиваю я, хватая Рене за локоть и уже направляясь к двери.

- Никто отсюда не уйдет.

Я замираю. Интонация Энн… что-то не то, что-то изменилось в ее голосе. Она говорит как-то…  уверенно? Холодно?... Я оборачиваюсь.
Энн встала из-за стола и просто смотрит на нас, лицо каменное.

- Что? О чем ты…

И тут, она выхватывает пистолет. Я машинально отшатываюсь, щелкает предохранитель. Мы замираем. Энн назидательно цокает языком, почти развязной походкой выходя из-за стола, продолжая целить в нас.

- Никто отсюда не уйдет, Лу, - повторяет она, странно улыбнувшись. Я сглатываю.

- Энн, какого черта ты…

- Заткнись, Эньер, - Энн переводит дуло с меня на Рене и та поджимает губы, Энн вновь смотрит на меня, - Неожиданно, да?

Мы молчим.

Энн усмехается и садится на край стола.

- Энн, что происходит?, - спрашиваю я, а у самой голос вздрагивает.

- Ты полная дура, Лу, - говорит Энн, - Даже хуже того. Ты предсказуемая дура.

Рене косится на меня. Энн продолжает:

- Мы так и знали, что ты придешь сюда, - странно ухмыляется, -И ты пришла, Лу. Потому что тебе некуда было больше пойти, а еще, конечно, мы правильно поставили ставки.

- Мы? Ставки?

- Рене, доктор Мэллоуи. Как же такая благородная душа смогла бы бросить в опасности человека, с которым шла всю жизнь рука об руку?

- На кого ты работаешь? -  сдавленно говорю я. Энн смеется.

- Ты серьезно думаешь, что я тебе скажу?

- Ой, да брось, - я внимательно смотрю в ее глаза, - Мы же все равно умрем.

Энн прекращает смеяться.

Как же все изменилось за мгновение, за одно только мгновение.

Белая и пушистая Энн. Такая милая, хрупкая девчушка. Как внезапно, как  легко рухнул этот карточный домик фальши, который она так ловко соорудила. И как охотно мы верили в ложь, которую нам скармливали. Незаметно, но постоянно. Мне бы и в голову не пришло подозревать ее.

Когда она успела стать предателем? Когда? Не может быть. Я просто… я просто не верю своим глазам.

- И за сколько она тебя купила?, - говорю я.

Энн склоняет голову на бок, не отводя от меня глаз.

- Сенатор, -поясняю я. Взгляд мечется с холодного лица Энн, на пушку, и обратно.

- Какая догадливая, - губы Энн растягивает странная улыбка.

- Так сколько?

- Достаточно, чтобы бросить здесь всю эту дрянь и начать нормальную жизнь за пределами этой гребанной страны.

- Неужели только из-за денег ты…, - начинает Рене.

- Заткнись, Эньер!, кричит Энн, резко переводя дуло на нее, и мы с Рене вздрагиваем. Предательница скашивает на меня ледяной, жуткий, как у маньяка, взгляд, - Конечно, не только из-за денег, тупые вы курицы. Разве не ясно, что от вас все равно избавятся? Уже связавшись с проектом, вы подписали себе приговор. Сенатор не стала бы церемонится с вами. От вас могли бы быть проблемы. Ей это ни к чему. Как только госпожа Мэй получит свое,…

- Она метит в президенты. Я все знаю.

Энн расходится хохотом. Рене сглатывает.

- В президенты, Лу? С такими возможностями можно править целым миром, на кой черт ей Эндогравия? Все цивилизации, мировые державы, все – у ее ног. У наших ног.

- Такие амбиции еще ни в чью пользу не оборачивались. Где твоя совесть…

- Она – моя совесть, - шепчет Энн, глаза болезненно блестят.

- Да ты помешалась, - выдыхает Рене.

- Возможно. Но лучше быть живой помешанной, чем трезво мыслящим трупом, - она усмехается.

Рене тихо всхлипывает. Я не отрываю глаз от пистолета. Вот сейчас. Сейчас. Сейчас она выстрелит, и все закончится. Или не закончится? Сейчас…
И тут, у меня начинает звонить телефон. Энн криво ухмыляется.

- О, ну ответь, чего ты ждешь? Давай, детка, это твой последний телефонный разговор. Скажи «прощай» своему новоиспеченному хахалю.

На дисплее высвечивается неопределенный номер. Я медленно беру трубку.

- Да?- несколько растерянно бормочу я.

- Здравствуйте, доктор Мэллоуи, - холодный, сиплый женский голос. Сенатор. У меня по спине пробегает холодок.

Я невольно перевожу взгляд стеклянных глаз в небольшое настенное окошко, с замиранием сердца выглядываю.

И вижу ее. В идеальном костюме, с безупречной прической. Мэй смотрит точно на меня. А позади нее – машина. С открытыми дверцами. А внутри нее, наверняка были люди, которых там уже нет. Сейчас они… они, должно быть… поднимаются по лестнице в лабораторию.

Выражение лица сдает меня с потрохами – Мэй улыбается. В трубке слышно ее затрудненное дыхание. Я сбрасываю вызов, трубка выскальзывает из ладони и с тяжелым хлопком падает на пол.

Тут, до уха доносится приглушенный щелчок, я оборачиваюсь. Энн устремляет на меня удивленный взгляд больших глаз. Рене охает, и прижимает руку ко рту.
А в следующий миг, Энн падает, как подрубленное дерево, из затылка пульсирующими толчками пробивается багровый ручеек, пистолет выпадает из руки и проскальзывает в дальний угол комнаты.

А позади нее, в дверях, стоят солдаты. Около шести солдат. Существ, у которых в душе уже нет ничего человеческого, только холодная сталь. Существ, обменявших свое сердце на деньги и мнимую уверенность в неприкосновенности своих близких. А еще, они целят в нас.

Так же, как секунду назад, целились в Энн.

Гл. 25.

Я замечаю красную точку на груди Рене, и прежде, чем успеваю что-то проанализировать, толкаю подругу, почти сбив с ног. Рене вцепляется в рукав моего свитера одной рукой, а другой инстинктивно прикрывает голову.
Позади слышится звон разбитого стекла – наверняка, окно и несколько колб разбило пулей.

- Бежим! - выкрикиваю я, дергая Рене за локоть, но она порывается к столу, хватает какую-то колбу, и швыряет в людей.

Помещение почти мгновенно затопляет густой дым. Я тут же осознаю, какая же Рене умница: если бы мы просто слепо ломанулись бежать (что я и пыталась сделать), нас бы тут же расстреляли, как нечего делать. Дым даст нам фору.
Солдаты начинают кашлять, слышно, как кто-то падает наземь, но уже ничего не видно – дым заволок пространство. И сейчас, я понимаю, и Рене понимает, что мы тоже в западне. Мы тоже не видим, куда бежать. А еще, здесь трудно дышать и глаза режет.

Зажав рот и нос рукавом свитера, я быстро, но осторожно, чтобы не было слышно шагов, иду, наугад, потянув за собой Рене. Кто-то начинает палить вслепую – вновь звон стела, стон солдат. Если повезет, эти идиоты сами перебьют друг друга. Только вот они далеко не идиоты.

Кто-то снова открывает огонь, и Рене падает, приглушенно вскрикнув, провиснув на моей руке. Я подтягиваю ее и мы бросаемся бежать.

Я толкаю тяжелую дверь в коридор, но тут же понимаю, что вниз бежать нельзя – там Мэй со своей свитой. Нас тут же расстреляют. Поэтому, я кидаюсь вверх по лестнице, дернув за собой Рене.

Мы пересекаем первый пролет, как я слышу возню, шаги и ругань внизу. Время, которое у нас было, исчерпано. Они идут.

В панике, мы бежим по крылу здания, я, не соображая, ломлюсь во все двери, забыв, что они заперты, а ключи остались внизу. С губ срывается вскрик отчаяния и беспомощности – а хуже этой пары и быть ничего не может.

- В лабораторию Кларка с Энн, - выдыхает Рене, выуживая ключи из кармана халата.

Я смотрю на эти ключи, как эликсир вечной жизни, будь он неладен. Мне хочется плакать от счастья, от того, что у нас есть какой-то шанс прожить еще минуту…

Мы бежим к массивным дверям в конце коридора. Не могу попасть дрожащими пальцами в узкую замочную скважину.

- Вот… черт…

Шаги сзади. В панике оборачиваюсь назад, Рене стонет.

Ключи в замке. Ура! Отворяю дверь, мы забегаем в комнату, и я уже закрываю двери, как замечаю человека, вынырнувшего из-за угла в противоположном конце коридора.

И он тоже замечает меня.

Хлопает тяжелая дверь, но я роняю ключи, и они проскальзывают по гладкому кафелю под тумбочку. В панике выругиваюсь, взгляд мечется, в поиске чего-то, чем можно подпереть дверь, но вокруг только колбы с соляными растворами и серной кислотой для опытов…

Рене дергает меня за локоть, и мы бежим в другой конец лаборатории,  сворачиваем за угол и прижимаемся спинами к столу с препаратами, который служит нам временным укрытием. Очень временным.

Я понимаю, что задерживаться тут нельзя. Но куда идти? Вниз? Там наверняка отряд солдат. Наверх? Но куда потом?

У меня падает сердце. Этого она и хочет – чтобы мы замуровали сами себя, загнали себя в ловушку, поднявшись наверх.

В коридоре слышны шаги. Рене тихо попискивает и зажимает себе рот ладошкой, боясь дышать. У нее прострелена нога, кровь течет.

Я осторожно выныриваю из-за укрытия, и вытаскиваю из металлического подноса скальпель. Ныряю назад. Рене смотрит на меня, в больших глазах бьется страх. Я крепче сжимаю скальпель в ладони, и она интенсивно трясет головой.

- Нет! - одними губами умоляет она, но я только напряженно чуть сдвигаю брови и отворачиваюсь от подруги.

Шаги слышны ближе, и боковым зрением я замечаю, что Рене вжимается затылком в стенку стола, сильно зажмурив глаза. Скрип двери.
Шаги в комнате.

- Раз, два, три, четыре, пять – я иду искаааать, - пропевает низкий голос, - Кто не спрятался, я не виноват.

Сглатываю комок в горле. Помещение просторное, но не очень большое. Он скоро нас обнаружит. И убьет. Обеих.
Взгляд кидается вбок, и я вижу, как по лицу Рене ползут прозрачные влажнее дорожки. Она едва дышит.

- Эй, девочки? Выходите, я же знаю, что вы тут. Или, может, вам мальчики не понравились?

Закрываю глаза и вижу лицо Энн, отражающее такое искреннее недоумение, и кровь, кровь, кровь, пробивающуюся из простреленного черепа… Потом, вижу себя и Рене на ее месте.

И тут, помимо страха, я начинаю чувствовать еще кое-что. Это что-то поднимает свою голову в груди в самые тяжелые минуты, когда кажется, что вот он, конец. Это глупое, безрассудное мужество. Это отчаянное желание жить.
Я не дам этой мрази убить нас. Она не получит нас обеих.

Шаги совсем рядом, я слышу, как скрипят его кожаные ботинки о блестящий кафельный пол. Сжимаю скальпель крепче в своей руке, но что-то с грохотом падает.

«Полка, не починенная Кларком», - проносится у меня в голове, и как же я благодарна сейчас его разгильдяйству, спасшему нам жизни.

Человек отвлекается, и, в этот миг, что-то дергает меня действовать. Если остаться здесь, потерять эту драгоценную секунду его замешательства – мы умрем. Поэтому, я выныриваю из-за стола.

Человек высокий и даже через камуфляж видно, что мускулистый. Прикидываю, что, скорее всего, под одеждой у него бронежилет. Солдат начинает оборачиваться, и, в этот самый миг, я прыгаю и вонзаю скальпель ему чуть ниже шеи. Мужчина приглушенно вскрикивает и перебрасывает меня через себя.
Под черепом раскалывается боль. Я вижу его лицо и высокую фигуру, возвышающуюся надо мной, и торопливо перекатываюсь по полу, поднимаясь. Но не успеваю я встать, как чем-то тяжелым приходится мне по лицу, и я падаю навзничь. Из груди вырывается невольный стон.

Я разворачиваюсь и отползаю к стене. Щека горит. Во рту чувствуется металлический вкус крови. Солдат вскидывает пистолет. Недоуменная усмешка растягивает его тонкие губы. Этот человек забавляется, ни в малейшей степени не воспринимая меня, как угрозу.

И тут, из-за укрытия выныривает Рене.

Дерьмо!

Подруга осторожно подкрадывается к солдату сзади, морщась от боли в простреленной ноге. Видимо, направление мое взгляда сдает нас с потрохами, потому что человек чуть хмурится и начинает оборачиваться, и в этот миг, Рене выдергивает нож из его спины.

Мужчина издает какой-то сдавленный звук, лицо его искажается болью, и он с размаху бьет ее по лицу прикладом. Подруга приглушенно взвизгивает и падает наземь.

Не теряя времени, я поднимаюсь на ноги, хватаю какую-то пробирку со стола и кидаю в солдата. Колба разбивается от сильного и резкого столкновения с выросшей ей на пути преградой. Я вижу расколовшиеся осколки хрупкого стекла и рассыпавшиеся, точно десятки прозрачных бусин, брызги. Капли сталкиваются с лицом и руками человека, и тут же, он начинает неистово кричать, пистолет выпадает из ладони, звонко щелкнув о  кафель. Солдат практически беспомощно закрывает лицо руками, где  на глазах образуются чудовищные, дымящиеся ожоги, вздувается и лопается плоть. Я невольно вскидываю ладонь ко рту.

Серная кислота.

Рене откатывается по полу и поднимается – ее не задело, а человек, дезориентированный, слепо выставляет руку в пространстве, но все же теряет равновесие и тяжело опирается об один из столиков, опрокидывая еще несколько колб с серной кислотой. Я, в ужасе, как зачарованная, смотрю на его лицо – все уже изуродованное химикатом. Он в отчаянии тер руками глаза и теперь вместо них – кровавое месиво.

Рене в шоке отшатывается, а я, придя в себя, хватаю скальпель и, подбежав к мужчине, рассекаю ему горло. Брызгает кровь, она окрашивает мое лицо и одежду.

Человек, готовый минуту назад убить нас, захлебывается в собственной крови перед моими глазами. Он хрипит, я затем тяжело падает мне под ноги, продолжая подергиваться в агонии.

Я в ступоре смотрю на умирающее тело и лужу крови у себя возле ног. На кровавое лезвие скальпеля в своей дрожащей руке.

Оборачиваюсь. Рене, бледная, точно призрак, недвижимо стоит, вжавшись спиной в металлический шкафчик, где мы храним коробки с чистыми халатами, перчатками и инструментами. Стеклянные глаза замерли на дергающемся теле на полу. Потом, она встречается взглядом со мной и смаргивает слезы.

- Уходим, - бесцветным голосом бросаю я, обтирая лезвие об уже безнадежно запачканный свитер.

Я широким шагом подхожу к двери, но она сама распахивается перед самым моим носом - оставшиеся трое выживших после слепой перестрелки внизу нашли нас.
Я мгновенно отшатываюсь назад, машинально выставив руку со скальпелем вперед, защищаясь.

Трое ребят переглядываются и вытаскивают каждый по пистолету, направленному в нас.

Я, не успев придумать ничего лучше, подцепляю столик на колесиках, на котором стоит несколько пробирок с серной кислотой, и опрокидываю его на солдат. Все происходит почти мгновенно: столик опрокидывается, но солдаты, тут же среагировав, резко отшатываются. У одного из них, однако, быстрота реакции не так развита. Он замешкался на миг, на один только миг – и поплатился жизнью. Я, подхлестываемая страхом, с учащенно колотящимся сердцем, вонзаю лезвие ему в шею.

Тут, один из солдат с размаху обрушивает на меня приклад. Я вскрикиваю и тут же валюсь наземь, прижимая ладонь к затылку. Перед глазами все плывет, в ушах звенит. Я отчетливо слышу тяжелый стук своего сердца.

(Сейчас он выстрелит. Сейчас. Конечно, он уже целится…).

Подгоняемая страхом и душащим отчаянием, я судорожно ползу к замершему на полу трупу. Картинка более-менее проясняется, и я вижу пистолет возле тела.

(Давай, давай же, черт подери, еще чуть-чуть… ЧУТЬ-ЧУТЬ…).

Кровь стучит в голове, во мне нет сил подняться. Мне даже на секунду кажется, что будет легче, если меня сейчас убьют, ведь все это закончится.
Я протягиваю дрожащую руку, распластавшись на холодном полу, пытаясь дотянуться до пистолета…

Вымазавшись в еще теплой, липкой крови трупа, я, наконец, беру оружие, и тут же слышу за спиной щелчок предохранителя. Как будто все это время они наблюдали за моими мучениями, только и ожидая того, чтобы прикончить, да только им совестно стрелять в безоружную, да еще и в спину. Вот только эти люди не имеют совести.

Я медленно оборачиваюсь, и взгляд стразу же напарывается на дуло, направленно точно мне между глаз. Потом, я скашиваю глаза чуть влево, и у меня падает сердце.

Лицо Рене белое, как мрамор, большие глаза бессильно смотрят на меня, а губы плотно сжаты от напряжения. А к красивой шее приставлен нож.
Второй солдат держит ее, не давая возможности вырваться, но Рене и не пытается. Она просто смотрит на меня. Как кролик на хозяина, перед тем, как его забьют на ужин.

- Отпусти ее, - глухо выговариваю я, крепче сжимая пистолет в руке, поднимаясь на ноги, - А не то последуешь за ним, - я киваю на распростертое на полу тело.

Мне невыносима мысль, что Рене умрет из-за меня. Мне вообще невыносима мысль, что ее отнимут у меня вот так просто. Я знаю ее почти всю жизнь.
Мэтта у меня уже забрали. Мне не вынести еще одной смерти по своей вине. Я не выдержу еще одного такого удара. Лучше самой сигануть с крыши.
Направляю пистолет на солдата, держащего Рене.

- Только попробуй выстрелить, - очень спокойно произносит парень, целящийся в меня, - И я прострелю тебе башку. И твою подругу тоже грохну.

Я сглатываю. Рене закрыла глаза, слезы бегут по ее бледным щекам. Взгляд мой мечется с подруги на парня, угрожающего ее жизни.

- Зачем она вам? - каким-то слабым голосом выдавливаю я, - Она же не при чем. Она ничего не знает, отпустите ее. Возьмите меня.
Рене пищит. У нее сдали нервы. Нож сильнее примыкает к ее нежной шее.

- Возьмите меня!, - беспомощно выкрикиваю я, целясь то в одного солдата, то в другого. Тот, что целит в меня, усмехается, как бы забавляясь моему бессилию, моему отчаянию.

- Шаг назад, - ровно говорит он. Я медлю, - Шаг назад!

Я покорно подчиняюсь, делая шаг к выходу.

- Еще, - улыбаясь, говорит парень, не спуская с меня прицела.

- Что вы делаете? - голос дрожит, - Вы работаете на Мэй, так какого черта?! Убейте меня, не прикасайтесь к ней!

Парень усмехается.

- Ты так боишься за ее жизнь? - почти изумленно произносит он, жутко улыбаясь. Пистолет дрожит в моей руке, я не могу прицелится и выгляжу жалко, - Неужели она так дорога тебе? - снова усмехается, - Хорошо.

Я даже чуть хмурюсь, не веря ушам.

- Вы отпустите ее?

- Конечно, - улыбается солдат, а в следующий миг, вдруг выбрасывает руку с пистолетом в сторону Рене.

- Нет! - кричу я, и тут…

Звук, настолько громкий, что, кажется, барабанные перепонки лопнут. Звон битого стекла – это окно разбилось. Вот только не выстрелом, нет.

Взрывом.

Крики. Разлетающиеся осколки разбитого в дребезги стекла.. Удар.

Я вылетаю из комнаты, точно тряпичная кукла, хотя знаю, что взрывная волна не сильная (иначе меня бы разорвало в клочья) и что это не очень большая бомба. И что она упала ближе ко мне, чем к солдатам. Значит, у Рене есть шанс выжить…

Я поднимаюсь на локтях, откашливая пыль, забывшуюся вдруг в легкие. Голова тяжелая, в ушах звенит, и я как будто в вакууме, изолированная ото всех звуков, кроме этого звона.

Поднимаю глаза и вижу, что проход в лабораторию завален обвалившейся балкой. А в небольшом проблеске свободного пространства, я вижу изящную руку, всю в крови.

- Рене! - как обезумевшая, кричу я, однако собственный голос слышу, как через толстое стекло, - Рене!!!

Я яростно пытаюсь разгрести преграду из сломанных дверей и обвалившейся балки, но ничего не выходит.

И тут снова удар. Еще одна бомба, понимаю я. Они хотят выкурить меня отсюда и убить. Наполненные слезами глаза замирают на безжизненно лежащей в груде стекла руке.

- Прости…, - шепчу я, смаргивая слезы.

Сидеть некогда. Рене уже мертва, ей не помочь. Поэтому я поднимаюсь и шаткой походкой иду к выходу.

Когда я уже в конце коридора и открываю двери, чтобы начать спускаться, новый удар сотрясает хлипкое старое здание, возведенное, наверное, еще в начале двухтысячных.

Я не удерживаюсь на ногах, вскрикиваю и падаю, кубарем скатываясь по лестнице, остро ощущая каждую ступеньку, точно это ножи, вонзаемые мне под ребра.

Внизу все покрыто толстым слоем пыли. Бомбу, должно быть, взорвали и здесь тоже, и еще  забросили одну в шахту лифта. Я приподнимаюсь, откашливая пыль. Воздух тяжелый и отчего-то жжет легкие. Я оглядываюсь – и правда, шахта горит, а еще, стол с препаратами.

Раздается несколько быстрых небольших взрывов на столе – химикаты прореагировали с высокой температурой. Пробки с громом вышибает, лампочка взрывается и гаснет.

Голова кружится. У меня вновь появляется ощущение, что мне уже не подняться на ноги. Что ж… раз Мэй так хочет, чтобы я умерла, то… почему бы и нет? Все равно она меня достанет, рано или поздно. Чем дольше я сопротивляюсь и трепыхаюсь, тем больше невинных людей гибнет.

Я бессильно опускаюсь на пол, прижавшись к нагревшейся плитке щекой и глядя в свою разрушенную лабораторию через распахнутую дверь. Эта лаборатория была моим домом на протяжении четырех лет. Моим храмом, моим святилищем. Сейчас, она станет моей могилой.

Сознание плавно ускользает от меня. Трещат балки, что-то падает. Перед глазами пляшут темные пятна. Я не знаю, сколько времени проходит.

Вдруг, я слышу шаги, но никто не появляется. Я думаю, что мне это показалось. Но потом, кто-то опускается рядом, тормошит меня за руку.

- Лу? Лу, поднимайся… давай, сестренка…

- Мы не родственники,- сипло говорю я Кларку, пока он забрасывает мою руку себе на плечо и вытаскивает нас из горящего здания.

Мы выходим через задний ход. Только ступив за порог и хватив ртом свежего воздуха, мою грудь прорывает исполненный боли и горя стон, ноги подкашиваются, и я оседаю на земле.

Кларк что-то говорит, что-то спрашивает, но я не улавливаю. Он подтягивает меня и уводит от здания.

Стемнело, значит, уже вечер. Я замечаю, как подъезжает пожарная машина и людей, спешащих потушить мою лабораторию.

Наконец, мы отходим на достаточное расстояние, Кларк оставляет меня возле дерева, но, стоит ему отпустить мою руку, как я плавно соскальзываю на землю, прижавшись спиной к стволу.

- Лу? Рене жива?

Про Энн он даже не спрашивает. Должно быть, труп он все же видел.
Я рассеянно качаю головой, уставившись в одну точку на асфальте. Кларк сидит возле меня на корточках.

- Лу? Лу, ты в порядке?

Перевожу на него взгляд. Кларк смотрит на меня глазами, в которых  застыли слезы. Как и в моих.

- Я возвращался из Научного Центра, когда вдруг увидел, что лаборатория горит, и что…

- Проект запатентован?, - безжизненно спрашиваю я.

- Что?,- Кларк выглядит сбитым с толку.

- Проект запатентован?

- Да… Скоро он будет  у одной государственной аптечной сети… Лу, наши друзья только что погибли, а тебя волнует проект? Что, черт возьми, здесь произошло, пока меня не было?!

Я безжизненно усмехаюсь. Кларк хмурится.

- Игра, в которой не будет победителя, - ровно говорю я и поднимаюсь. Иду вдоль дороги.

- Лу! Лу, куда ты идешь! Лу!

Я не реагирую. Просто иду дальше.

Начинается дождь, который  очень быстро набирает обороты.
Я не знаю, куда мне идти. В квартиру мне нельзя. Денег у меня нет. Я подставляю лицо ливню, надеясь, что, вместе с кровью, он смоет и весь груз с души. Я, как всегда, ошибаюсь.

Гл. 26.

Когда Эрл открывает дверь, то он видит на своем пороге жалкую девушку, вымокшую до нитки.

Журналист смотрит на меня очень серьезно, а я – безжизненно.

- Ты думаешь, что я выгляжу я паршиво, - глухо говорю я, глядя ему в глаза,- Так знай – чувствую я себя еще паршивей.

- А кому в наши дни иначе?

Эрл смотрит на меня так, словно понимает, словно сочувствует, словно все знает. Он слегка отходит, давая мне возможность войти.

Стоит мне пересечь порог, и я тут же понимаю причину такого взгляда журналиста – в гостиной шумит включенный телевизор. На экране – моя горящая лаборатория.

Я изо всех сил старалась держать себя в руках, но, при виде горящего здания, к горлу подступает комок, из глаз брызгают слезы. Я зажимаю рот ладонью, подавляя этот мерзкий булькающий звук.

- Энн работала на Мэй, - шепчу я, Эрл внимательно смотрит на меня, - Она мертва. И Рене мертва… и я тоже должна быть мертва…

Я срываюсь. Плечи начинают дрожать, и Эрл кладет свою ладонь мне на спину.

- Тшшш…

- Им не нужны были камеры в моей квартире, чтобы узнать о моем следующем шаге, Эрл, - голос дрожит, - Мэй и ее наемники просчитали все мои действия наперед. Потому что я предсказуема. Как сюжет книги, перечитываемой по кругу. Они знали, что я приду в лабораторию, и они поджидали меня. Солдаты. Энн. Все – ее марионетки. Продажные твари!,- голос обрывается и переходит в нервный шепот, - Они умерли из-за меня… они все умерли из-за меня… из-за этого чертового проекта…, - нервно бормочу я, то и дело всхлипывая, - Девушка с площади Советов, Добровольцы, Мэтт, Рене… Все… из-за м-меня…

- Тшшш…

- Почему другие, Эрл?

Я поворачиваюсь к нему лицом, рука Эрла падает.

- Почему другие? Это я создала. Я хотела подарить людям жизнь, этот чертов второй шанс! - я кричу, нервно запуская пальцы в сырые волосы, - Но, все, все, что я на самом деле им дала – это смерть!

- Лу…

- Почему люди платят за мои, мои ошибки?! Почему ей просто было не уничтожить меня? Мэй может все. Она может все, черт подери! Так почему, почему она просто не убила меня, раз это было ее целью, раз я ей мешала?! У нее была возможность! Сотня возможностей!

Я срываюсь, задыхаюсь в душащих меня слезах и тяжело вжимаюсь спиной в стену, соскользнув по ней на пол. Слезы прорвали дамбу самоконтроля и вырвались на свободу. Грудь то и дело судорожно вздрагивает в истеричном плаче, плечи трясутся. Я выгляжу жалко. Даже более чем жалко. Я выгляжу беспомощной, растоптанной, раздавленной. Морально выжженной.
Поднимаю лицо. Что-то сломалось во взгляде Эрла. Теперь он не просто сочувствующий и всепонимающий. Взгляд журналиста стал более… серьезным? Внимательным? Что?

В его голове словно закрутились десятки шестеренок, толкающих умственный процесс.

- Мэй была там?- спрашивает Эрл.

Я киваю.

И тут, точно вовремя, вновь начинает увлеченно тарахтеть телевизор – о лаборатории. Мы с Эрлом одновременно поворачиваем головы к ящику. Молодая красивая блондинка в строгом синем костюме начинает вещать со скорбным лицом:

« Срочные новости. Как уже сообщалось, сегодня вечером был совершен организованный поджег здания на окраине города. По последним данным, это был настоящий террористический акт.

Как стало известно, в здании проводилась разработка препарата нового тысячелетия. Среди обломков здания найден труп ученого. Личность установлена – это Энн Уэнсверт. Есть выжившие. Кларк Лонсон (показывают фото Кларка) отказывается комментировать произошедшее. Нам так же известно, что в результате теракта погиб еще один ученый. Это гражданка Франции Рене Эньер. Тела ее пока не обнаружено (Ведущая на секунду опускает глаза, с подчеркнуто сочувствующим видом).

Известно также, что в здании во время трагедии находилась сенатор Патриция Луиза Мэй. Тела ее не было найдено. Должно быть оно, как и тело мадемуазель Эньер, осталось похороненным под толщей обрушившегося в некоторых местах бетона.

О судьбе ведущей проекта, главном ученом Лукреции Мэллоуи, ничего не известно. Очевидцы говорят, что видели, как она входила в здание, но тела ее также не обнаружено.

Эти жизни – невосполнимая утрата для Склавии, нашего города. Оставайтесь с «ТВ-мир», чтобы узнать текущие новости».

Я поворачиваю голову к Эрлу. Он сосредоточенно смотрит в ящик, хотя на экране уже реклама какого-то моющего средства. Брови журналиста чуть сдвинуты – пара тонких морщин взлетает вверх у основания бровей.

Тут, он поворачивается ко мне и быстро улыбается краешком губ. Улыбка выходит безрадостной.

- И что теперь мне остается? - отрешенно шепчу я.

- Прости?

- Что теперь мне остается? - смаргиваю слезы, грустно, против воли улыбнувшись, - Мэй отняла у меня все, что было мне дорого. У меня больше нет ничего, даже дома.

- У тебя есть родители. Они тебя поддержат…

- Они отказались от меня!

( А может, это ты отказалась от них?).

- Лу…

Прячу лицо в ладонях. Не хватало еще снова разреветься.

Слышу, как Эрл встает и уходит куда-то в другую комнату. Отлично. Ну, а чего я хотела?

Вдруг, начинает играть музыка. Поднимаю лицо и вижу Эрла возле магнитофона, стоящего на кухонном столе. Тут же узнаю композицию – это «It’s a man’s world» Джеймса Брауна. Я даже чуть улыбаюсь, таким это кажется нелепым.

- Что это за старье?- приподнимаю бровь я, проходя в кухню, - Ты бы еще виниловые пластинки достал.

- У меня и они есть, если что, - улыбается журналист, - Шампанского?

Замешкиваюсь с секунду, затем качаю головой. Что я вообще здесь делаю, в квартире этого журналиста, которого, можно сказать, и не знаю даже? Нежели пришла поплакаться? Пожалеть себя?

( О да, Лукреция Мэллоуи. Ты всегда любила себя жалеть. И никогда не отказывала себе в этом. Да ты же рада, в глубине души ты рада новой возможности пожалеть себя…).

Нет! Прижимаю ладонь ко лбу. Мир поплыл перед глазами. Слишком много для меня…

- Лу?

Длинные изящные пальцы на моей руке. Поднимаю глаза на Эрла. В другой жизни, он мог бы играть на пианино.

- Ты в норме?

Не знаю, что и сказать. Конечно, я не в норме – Энн оказалась предательницей, Рене погибла, лаборатория разрушена, Проект повален. Пол жизни коту под хвост…

А Мэтт? Мне стыдно за свою слабость. Я не имею на нее права.

- Я убью ее, - глухо цежу я, не глядя на Эрла, - Я убью Мэй.

- Но она уже мертва, Лу.

Вскидываю на него глаза.

- Ты же не веришь в это, не так ли?

-  Иногда, все, что нам остается – это верить. И мы должны.

- Ты же знаешь, ты знаешь, что даже если эта тварь действительно мертва, то ее люди не успокоятся! Они все равно меня не оставят! Слишком много  игроков втянуто в игру…, - нервно усмехаюсь, - Я убью и их тоже. Всех убью. Одного за другим, и я буду смотреть, как жизнь покидает тех, кто отнял у меня все!

- Лу!, - Эрл хватает меня за плечи и легонько встряхивает, заставляя смотреть в глаза, - Не дури. Ты забыла, что бывает с теми, кто убивает политиков?

- Да мне плевать!,- выкрикиваю я ему в лицо, вырвавшись, - Рене, Энн – мертвы. Мэтт мертв. Доброволец – тоже. Все из-за долбанного проекта!, - судорожно провожу рукой по лицо и волосам,- Какая же я дура!

- Лу…

- Они отняли все, что я любила, все, что было мне дорого, и казнь будет мне избавлением! Все равно меня убьют, так какая разница, как? Пусть лучше у них будет действительно весомый повод на это! Это все… невыносимо… я так устала… мне плевать, что со мной будет…

( Плевать? Ой, да брось…).

… Может, я и заслуживаю сдохнуть. Может, Рохайт был прав. Я ведь действительно… я была так одержима, что отказывалась признавать то, что разворачивалось прямо перед моим носом. Без меня этому миру будет проще. Одной сумасшедшей дурой меньше – чем не вариант, а?

- Лу, успокойся! Не мели чушь!

Начинаю приглушенно смеяться, отходя от Эрла. Он странно на меня смотрит.

- По чему «чушь»? Ты тоже считаешь меня сумасшедшей, как мои предки? Да? Признайся…

- Лу, сумасшедшей считаешь себя только ты, - ровно произносит он. Прищуриваюсь на него.

- Да ладно тебе. Они же были правы, - развожу руками,- Я чокнутая, и место мое – в психушке.

Эрл проводит пальцем по брови, словно у него голова разболелась от напряженной работы.

- Ты не убьешь никого, - спокойно, словно утихомиривая меня, говорит он,- У тебя просто шок. Ты стала свидетелем стольких убийств, на тебя столько навалилось – это всего-навсего защитная реакция нервной системы. Никакая ты не чокнутая, Лу. Успокойся, ладно?

- А знаешь, что самое ужасное?, - вдруг произношу я очень спокойно, глядя широко распахнутыми глазами на Эрла, - Мне ведь почти понравилось его убивать.

Журналист сначала не понимает, о чем я - брови Эрла чуть сближаются, но только на мгновение.

- Тебе показалось, Лу, - старается он ответить легко и небрежно, но голос чуть вздрагивает. Я медленно качаю головой, продолжая смотреть на Эрла, не моргая.

- Нет… мне… нравилось чувствовать над ним власть. Осознавать, что я имею над ним контроль, что стоит мне щелкнуть пальцами – и вуа-ля, он уже стерт с лица Земли. И тогда… когда ко мне ворвались… мне нравилось. Не было необходимости обрушивать на него светильник столько раз, но я сделала это, - нервно усмехаюсь, - Я сделала это, потому что…

- Не мели чушь, Лу,- вдруг резко обрывает Эрл, - Тебе не могло это нравиться. Ты все придумала. Ты не могла… когда к тебе ворвались, ты была в состоянии аффекта, ты не отдавала отчета в своих действиях. Тебе это все кажется, - делает паузу, внимательно глядя на меня. Не могу понять выражения его глаз, - Сегодня, ты лишь спасала свою жизнь, и жизнь своей подруги. У тебя был шок. Тобой руководил инстинкт самосохранения, ты не…

- Убийца? - обрываю его я, вскинув брови, - Это ты хотел сказать? Что я не убийца? Но как же это тогда назвать? Что, по-твоему, я жертва обстоятельств?

- Лу…

- Они все умерли из-за меня, Эрл, - сдавленно произношу я, - Та женщина, на презентации препарата… У которой была дочь, Люси, которую забрал доброволец… Та женщина была права… во всем, кроме одного.

Эрл немного хмурится, обеспокоено глядя на меня.

- Это не доброволец чудовище, - я качаю головой, - Нет. Это я – чудовище.

- Лу…

- Это все я.

- Ты берешь на себя слишком много, Лу.

(Слишком много для меня…)

Закрываю глаза, смаргивая еще одну слезинку. Неловко опускаюсь на табуретку, прижав ладонь к лицу.

(Таблетки, рассыпанные по гладкому кафелю лаборатории, несколько разбитых колб и бездыханное тело – мое тело, - лежащее на полу…).

Чувство стыда заполняет грудь. Стыда и боли.

Рене… наверное, я никогда не прощу себе ее смерть.

- Лу?

Эрл тормошит меня за рукав. Я открываю глаза и смотрю на него, сидящего рядом.

- Я понимаю, - тихо шепчет он. Я заглядываю в его глаза и вижу, что эта не ложь. Может быть, он чувствовал то же, когда казнили Катерину.
Я перевожу глаза на окно позади Эрла. За стеклом видны звезды, рассыпанные по небу, как…

- Как на крыше…

- Ммм?

Эрл прослеживает мой взгляд и оборачивается.
Я смотрю на журналиста. Ощущение утраты и пустоты прожигает грудь.

- Эрл…

Он поворачивается ко мне. И смотрит этим своим понимающим взглядом…

- Знаешь, в такие хрупкие моменты… Когда все в твоей жизни висит на волоске и кажется, будто один только порыв ветра – и все рухнет. В эти моменты… когда ты сам висишь на волоске… все кажется потерянным, разбившимся, навсегда утраченным. И ты изо всех сил хватаешься за то, что у тебя осталось, и больше всего на свете боишься потерять эту единственную ниточку, способную сопротивляться ветру вместе с тобой, - я смотрю в глубокие карие глаза с зелеными крапинками, - Эрл… я боюсь потерять тебя.

Это так странно, но это правда. Я так долго чувствовала себя потерянной в этом мире. Моей единственной отдушиной и смыслом жизни были лаборатория, проект и мои друзья.

Я даже не могла себе представить, насколько моя оторванная от целого душа привязалась к этому журналисту. Он, незаметно для меня самой, стал мне опорой.

Все рухнуло в один миг, весь мой мир, и осталась одна только ниточка, удерживающая меня на плаву. Я не испытываю какой-то нежной романтической привязанности к этому человеку напротив. Но он – это все, что у меня осталось. И я знаю, что не могу его потерять, как Рене. Как Мэтта. Я просто никогда себе этого не прощу. Никогда.

Эрл касается моей руки. Музыка давно уже стихла, и в комнате слышно только наше ровное дыхание. И, может, вой ветра за окном, да стук дождя по стеклам.

- Лу… все будет в порядке. Я обещаю.

Мне не нравится этот взгляд. Вот точно так смотрел на меня Мэтт четыре года назад, когда не хотел говорить мне правду, чтобы не причинить боли. Нет, этот взгляд я знаю слишком хорошо…

- Лу, - тихо говорит Эрл, - Ничего не бойся, ясно? Если только будет нужно… если… ты захочешь… Я всегда буду рядом.

(Я же обещал всегда быть рядом, помнишь?).

- Не говори так, - глухо выговариваю я. В глазах Эрла легкое недоумение, - Мне уже так говорили однажды… ничем хорошим это не кончилось…

Ком подкатывает к горлу, не могу говорить. Чувствую, что вот-вот снова расплачусь. Соплячка.

Из груди невольно вырывается сдавленный всхлип, и Эрл прижимает мою голову к своей груди. Наивный. Я же ему испорчу рубашку.

Сам он зарывается мне в волосы. Что это? Поцелуй в макушку?

Это так неожиданно и странно, даже как будто неуместно, что  я бы немедленно отшатнулась, но Эрл меня опережает.

- Ты куда?

- Сейчас!

Примерно через минуту, журналист возвращается.

- На, - говорит он, протягивая мне стакан, - Смотри, что нашел в своем чулане. Тебе должно стать лучше.

- Только если это стакан водки.

- Прости, пока только воды, - смеется Эрл.

Ходил за водой в чулан?...

Залпом опустошаю стакан, и ставлю на стол перед собой. Слышно, как тяжелые дождевые капли разбиваются об асфальт за окном.

- Дождь…, - бормочу я.

- Что?

- Как думаешь, мы еще увидим солнце?- говорю я, глядя Эрлу в глаза.

- Что за глупости…, - начинает с улыбкой он, но осекается. Он понял, - Лу, ты точно еще увидишь.

- А ты?

Эрл только снова чуть улыбается, но глаза сохраняют то тормошащее мое сердце выражение. Как будто он скрывает что-то…

Эрл накручивает локон мой волос себе на палец. Моих сочно-рыжих волос, таких ярких на фоне окружающего нас серого мира. Словно из другой Вселенной.

- Ты – мое Солнце, - тихо говорит Эрл, глядя на локон. Звучит ужасно пафосно, но я только чуть пьяно улыбаюсь. Меня клонит в сон.

Я бы даже сказала, что мир просто расплывается перед глазами – в самом буквальном смысле этого слова.

Эрл говорит что-то еще, но я уже не улавливаю. Пытаюсь противостоять этому состоянию, порываюсь встать, но картинка мира тотчас съезжает куда-то в сторону и, не успевает мысль проскользнуть в моем сознании, как я утопаю нежно укутавшей меня мгле.

Гл. 27.

Когда я просыпаюсь, голова трещит. Я лежу, уткнувшись носом в простыни, пахнущие свежестью Альпийских лугов, или чем там, обещанным производителями стирального порошка. В правый глаз так заботливо светит солнце. За окном мирно чирикают пташки. Я издаю протяжный стон в подушку.

Приподнимаюсь на локтях, жмуря правый глаз, и вяло пытаясь понять, действительно ли мир вокруг меня кружится, или у меня просто тяжелое похмелье. Через пару секунд до меня доходит, что я, кажется, не в своей квартире. Резко оборачиваюсь, почти ошалело озираясь по комнате, стараясь вспомнить, где я, кто я, и что я тут забыла.

И тут, воспоминания накрывают меня. Примерно как крыша рушащегося бетонного здания накрывает потерпевших – сильно, больно и внезапно.
Слезаю с постели. Я в той же одежду, что и была вчера.
Прохожу в гостиную – никого.

- Эрл? - зову я, собственный голос кажется мне чужим: каким-то глухим и противным, -Эрл!

Никого. Прохожу в кухню.

Стоит мне войти в комнату, я понимаю, что что-то не так.

Свет так же льется из окна, рассекаемый на ровные полосы сквозь жалюзи. Сотни микропылинок поднимаются в воздух в одном таком светлом пятне солнечного света. Я делаю несколько шагов, доски скрипят. Все как будто бы нормально и так, как и должно быть.

Но что-то не так.

На столе одиноко стоит магнитофон – так же, как он стоял вчера. Подхожу, и, кажется, знаю, что меня ждет. И этого я боюсь. Нажимаю на кнопку play.

- Здравствуй, Лу, - говорит спокойный и усталый голос Эрла. Ощущение, будто он записывал это глубокой бессонной ночью, - Я знаю, что ты слышишь это сообщение, - Эрл слегка подкашливает, сбиваясь, - Это так глупо. В смысле, записывать это. Наверное. Ох, Лу.

Молчание. Слышно, как Эрл сглатывает слюну.

- Лу, если ты слышишь это… наверное, я уже мертв.

Сердце вздрагивает, сжимается, и пропускает удар. Я тяжело опускаюсь на стул. Эрл вымученно вздыхает и вновь говорит:

- Я… я говорю «наверное», потому что это так странно – говорить о собственной смерти. И думать о тебе, слушающей эту запись, когда меня уже нет. Представлять, как ты сейчас, должно быть, нервно мнешь рукава своего дурацкого растянутого свитера, который я тебе купил.

Что-то внутри меня невольно чуть вздрагивает. Я одергиваю себя – ведь и правда, тереблю рукава.

- Знаешь… Лу, прости меня. Я подсыпал тебе вчера клофелин. Эм…, - Эрл заминается на секунду, - Должно быть, сейчас около трех, и ты почти  проснулась, - бросаю взгляд на настенные часы. Эрл прав, сейчас половина третьего, -  Прости, но ведь ты же знала. Знала?

Он замолкает на несколько секунд. Я шумно сглатываю комок в горле.

- Хотя… черт, я ведь тоже знал. Они никого не оставят в живых. Знаешь, это очень хорошо – если ты сейчас слышишь эту запись. Это значит, что ты еще жива. Живи, Лу, - шумно сглатывает, - Просто живи. За нас всех. Но… не тяни с собой прошлое. Выбрось этот… этот диск. Хотя, лучше уничтожь его, сразу же, когда запись закончится. Потому что я не знаю, сколько у Мэй агентов и сколько лазеек. Если она что задумала – она добьется свого. Поэтому уходи из моей квартиры, Лу. Возьми мои деньги – все, что посчитаешь нужным, - и иди. Ночуй в гостиницах, но не задерживайся в одной и той же долго. Не появляйся в публичных местах. Не давай свой номер незнакомцам. И не пробуй уезжать из Эндогравии, слышишь? У нее все схвачено, я понял это. Ты даже не выедешь за пределы города. Все проплачено, Лу. Люди глупы. Они ради своей выгоды перегрызут друг другу глотки – что им стоит сдать тебя сенатору? Прости, Лу. Я сделал это, потому что так нужно было. Заляг на дно, а потом, может, настанет время, и ты сможешь продолжить свой проект. Помнишь, мой портфель с твоими бумагами? Ты на  меня злилась за их «кражу». Так вот, я сказал тогда тебе только часть всей правды, потому что, скажи я всю – и ты бы испугалась и наломала бы дров. Я все продумал. На восстановление документации ушли бы годы, что-то и вовсе невозможно было бы восстановить. Теперь видишь, Лу? Тебе не нужно возвращаться в квартиру и подвергать свою жизнь опасности лишний раз. Просто бери портфель и уходи отсюда. Я даю тебе это время.

Слышится шобуршание, потом запись замолкает окончательно. Я продолжаю недвижимо сидеть на стуле, не в силах выдохнуть. Да, я, оказывается, задержала дыхание.

Слышно, как тикают настенные часы. Звук гулко отдается в моем сердце.
Как, как Эрл мог велеть мне вновь заняться Проектом?! Из-за него уже погибло столько людей. Мы чуть не погибли ради этого!...

Тик-так, тик-так. Жизнь идет своим чередом. Время не остановилось. Все как прежде.

Как прежде? Ни черта не как прежде. Время не остановилось, и никогда не встанут стрелки Общих часов, потому что так должно быть, потому что так задумано природой, потому что это сохраняет хрупкое равновесие, баланс нашего мира. Но все иначе.

Тик-так, тик-так. Время идет, течет. И каждый мой орган вздрагивает от каждого удара секундной стрелки. Меня трясет. Меня колотит. Уголки плотно сомкнутых губ дрожат, я пытаюсь безуспешно сдержать слезы, смаргиваю их.
Осознание каждого слова Эрла затопляет мой разум, мутит его. Он знал. Он знал, но не сказал ничего мне раньше, но почему?...

Куда он мог пойти? Ответ приходит на ум прежде, чем успевает прозвучать в сознании вопрос.

В лабораторию.

Я вспоминаю, как странно, как сосредоточенно Эрл смотрел в ящик, когда показывали пылающее здание. Но что он там забыл? Захотел найти тело Мэй? Очень вряд ли.

И тут, до меня доходит: Эрл, в отличие от меня, сразу сообразил, что трансляцию видели не только мы. Люди сенатора тоже ее видели. Они слышали, что я была в лаборатории, и они будут искать мое тело. А если не найдут его там, пойдут искать дальше.

Ведь это так просто – пробить, скажем, телефонный звонок – и все, я пропала. Одного-единственного звонка вполне хватит, чтобы забронировать себе место в загробном мире.

И Эрл пошел в лабораторию, зная, что его там, вероятно, ждет смерть. Чтобы отвлечь их внимание. Чтобы у меня была возможность уйти – кто знает, ведь, если бы не Эрл, я, возможно, была бы уже мертва. Может, журналист понял, что эти люди знают про квартиру, и убили бы нас обоих, если бы он не ушел?
И тут, еще одна мысль закрадывается в мое мутное пока что сознание: а что, если Эрл еще жив? Что, если ему удалось спастись, но он лежит где-нибудь в подвале и истекает кровью по моей вине? Как я смогу жить дальше и глядеть на себя в зеркало, если человек, не единожды уже спасавший мою шкуру, погибнет?
Я торопливо, дрожащими пальцами, вынимаю диск из магнитофона и ломаю его пополам, как велел журналист. Мешкаю с несколько секунд, лихорадочно выискивая портфель Эрла. Ах, вот он, в углу комнаты.

Соображаю, что мой свитер весь в крови убитых солдат и в грязи. При свете дня так лучше не выходить на улицу. Направляюсь к шкафу и вытаскиваю какую-то рубашку Эрла, надеясь, что он не против. Куртка журналиста мне очень велика в плечах, ну да ладно. Запихиваю несколько долларов наличными себе в карман, беру кредитку, портфель и ухожу, запихнув туда обломки диска.
Когда я подъезжаю к зданию, то вижу, что оно оцеплено. Людей не видно.
Перелезаю через ограждение и проникаю внутрь.

Тела Энн уже нет, должно быть, его уже унесли. Моя лаборатория пострадала, пожалуй, меньше, чем лаборатория Энн с Кларком. Еще бы, здесь ведь не взрывали бомб.

Я делаю несколько неуверенных шагов по полу, покрытому слоем пыли и пепла. Здесь много следов – телевизионщики. Взгляд медленно скользит по таким знакомым, почти родным углам, но я их словно не узнаю: стекла окон выбиты, столы с приборами перевернуты, стены в саже. Воздух тяжелый и застывший. Собираюсь уже уходить, как вдруг замечаю что-то под одним выстоявшим столом. Сначала мне кажется, что это просто закатившаяся колба, но потом я понимаю, что это… очки?

У меня падает сердце. Подхожу к столу, опускаюсь на колени и вытаскиваю очки журналиста. Одно стекло полностью выбито, другое сильно потрескалось, и во вмятине сыплющегося стекла – кровь. И на уголке стола тоже.

(…удар лбом о стол, крики, возня. Пустое сопротивление, еще удар, треск стекол, хруст оправы…).

Сажусь на уцелевший стул и смотрю на очки.

Ну вот и все.

Еще одна невинная душа. Еще одна смерть. Снова кровь.

На моей совести.

Опираюсь локтем о стол и закрываю ладонью лицо. И начинаю тихо, очень тихо хохотать.

Так задумано природой – время течет, сменяют друг друга дни, недели, годы, века. Поколения. Люди приходят и уходят из нашей жизни, из жизни в целом. Вновь и вновь. Потому что так и должно быть. Потому что в этом и есть баланс нашего мира, который держится на соплях, обмотанных на кулак смазливой девочки. Девочки, которая возомнила себя умнее природы. Я – эта девочка.
Я создала это. «Вечную жизнь». Подарок, дар, который я принесла в мир. Бесценный (или бесцельный?) подарок людям, ведь они это заслужили. Человек – высший разум. Человек – самое развитое, самое достойное существо для обладания таким даром. Так мне казалась. В это я верила.

Но я ошиблась.

И моя ошибка слишком дорого обошлась тем, кого я любила и к кому была привязана (смотрю на очки). К кому могла бы быть привязана… И я тоже, тоже заплачу. За свою глупость. За свою одержимость. Я ведь ни чем не лучше Мэй… я видела, черт возьми, я знала, к чему приведет Проект, но я не хотела себе признаваться. Эрл был прав – я в упор не вижу истины.

Крик поднимается внутри, подступает к горлу, и прорывается сквозь сомкнутые губы. Это похоже на бессильный, безжизненный, исполненный душевной боли стон.
Я судорожно вдыхаю, и начинаю рыдать, захлебываясь слезами. Сгибаюсь пополам на жестком стуле, волосы завешивают мое лицо. Спина дрожит от рыданий.
Я соскальзываю со стула и оседаю на пол возле него, обхватив ножки стула руками, вжавшись в край спинки лицом, к которому прилипли пряди волос.
Я ненавидела Мэй. Но ведь она – всего лишь такая же одержимая. Она одержима властью. Я была одержима проектом. Я ни капли не лучше Мэй. Просто она сильнее.

Мне казалось, я ее ненавижу. Теперь я и себя ненавижу. Презираю.
Я плачу, самозабвенно предавшись самобичеваниям, как вдруг,  что-то на полу привлекает мое внимание. Что-то блестящее.

Я утираю дрожащей ладонью слезы, поднимаюсь, опершись о стул. Подхожу и поднимаю. Это часы. Часы Эрла. Те самые часы, которые он мне показал еще здесь, в лаборатории… как недавно и как давно это было…

Блестящий серебряный корпус портят капли засохшей крови. Крови Эрла. Сглатываю комок в горле.

Открываю их, как будто желая узнать, который час. Надо же, стекло циферблата почти совсем не пострадало, только пара тонких трещин, и все. Но что-то не так.

Но что? Это часы Эрла. Обычные карманные часы с прочным стальным корпусом, посеребренным для привлекательности. Только вот теперь красивый корпус забрызган кровью. Вот и все, что изменилось. Эти часы даже продолжают стоять. Продолжают стоять…

В памяти всплывает картина, как Эрл показывает мне свои часы. Я тогда подшутила над ним, зачем ему стоящие часы и почему он их не отремонтирует. Девять тридцать две.

Девять тридцать две – это время, когда остановилась стрелка часов Эрла. Что изменилось? Сейчас на циферблате – четыре двадцать.

Сердце замирает в груди. Я знаю, я точно знаю, что эти часы не могли просто вдруг сами взять и пойти. Не могли. А это значит, что их кто-то перевел. Их перевел Эрл. Значит, он жив. Он жив!

Сердце начинает взволнованно колотиться в груди. Смотрю на окровавленный корпус часов и представляю себе, как Эрл переводил стрелки ради меня, чтобы оставить знак. Переводил дрожащими, окровавленными пальцами…

Но почему он ушел? Почему не смог остаться здесь, если знал, что я приду? Внезапный укол надежды и радости сменяется тяжелым волнением – я ведь даже не знаю, насколько тяжело он ранен. Может, он уже умирает прямо сейчас. Может, жизнь утекает от него, с каждой капли крови. И как далеко он смог уйти? И куда, куда он пошел?

Взгляд снова падает на циферблат. Четыре двадцать.

Подчиняясь внезапному порыву, я оборачиваюсь в направлении стрелок. Обычная пустая стена, покрытая слоем копоти и пыли. Медленно подхожу к ней, словно жду, когда откроется потайная дверь.

А потом, не знаю почему: интуитивно или подталкиваемая какой-то силой извне, осторожно, даже нерешительно, касаюсь ладонью черной стены. И резко провожу по ней, словно очищая запотевшее стекло.

Под толстым слоем пыли, на черноте застывшей копоти нацарапана надпись. Похоже, ножом. Надпись гласит: «Если часы встали, это не значит, что время остановилось. А если время не остановится, значит, и жизнь тоже не остановится».

Точно такие слова мне сказал Эрл, когда впервые показал мне эти часы. Это написал он, точно. Он жив.

В груди вновь нарастает чувство надежды. Невольно сжимаю в ладони холодный циферблат часов.

Я смотрю на надпись на стене, но ее не вижу. Если хоть один человек сумел ей противостоять, значит, оно того стоит. Значит, у журналиста есть план. Быть может, не все еще потеряно, и я смогу что сделать, пока не стало слишком поздно… если уже не стало…

Теперь я понимаю, что имел в виду Эрл, когда сказал мне в аудиозаписи заняться проектом. Он имел в виду противоядие. Средство для нитрализации препарата, сводящего людей с ума.

Значит, еще можно все исправить. Теперь, у меня есть вера в то, что все будет хорошо.

У нас есть надежда.

У нас есть будущее.

Гл. 28.

Прошло две недели.

Я стараюсь найти хоть какую-то зацепку о местонахождении Эрла, но все без толку. Ну да ладно. У него наверняка есть план, в который, конечно, меня не посвятили.

Как и велел журналист, я уничтожила диск и убралась из квартиры. Теперь я живу в гостинице – временно, конечно. Я расплатилась кредиткой, потому что взяла недостаточно наличных, и теперь меня начинает беспокоить то, что средства закончатся раньше, чем я найду безопасный способ заработка.
И да, сейчас я направляюсь «домой». Гостиница называется «Последнй день», что, в общем-то, мне не особо нравится. А еще то, что я целиком завишу от искусственного освещения, потому что какой-то придурок закрасил мне окна черной водостойкой краской из баллончика. Ну да ладно. За восемь долларов в сутки можно вытерпеть все, что угодно.

К тому же, в остальном, гостиница неплоха. Даже тараканов почти нет.
Вхожу, улыбаюсь портье и направляюсь на третий этаж, где и расположен мой скромный номер. Вообще, он очень недурен. Есть водоснабжение, все дела, и мебель не сломана.

В общем, хороший номерок.

Поворачиваю ключи в замке. Дверь со скрипом отпирается, я вхожу, включаю свет. Закрываю дверь. Начинаю снимать прикупленное к зиме пальто, и…

Вдруг, раздается хлопок, будто пробки вышибло, и свет гаснет. Я оказываюсь в абсолютной, бесконечной мгле, тут так темно, хоть глаз выколи.

Взгляду не за что ухватиться, и я бессмысленно вглядываюсь во мрак широко распахнутыми, но невидящими глазами, как безумный слепец.

Слепо вытягиваю руки вперед, затем нащупываю гладкую холодную поверхность стены, хочу найти выключатель. Нащупываю. Щелк-щелк. Ничего.

Щелк! Нестерпимо яркий свет бьет мне в лицо – фонарик, понимаю я. Щурюсь и стараюсь прикрыть глаза ладонью.

Я ничего не вижу, глаза слезятся, и я задаю вопрос в окружающий меня мрак ослепившему меня свету:

- Кто вы?

Молчание. А потом раздается приглушенный взвизг, и я падаю навзничь. С опозданием до меня доходит – взвизг был мой.



Конец первой книги. Продолжение следует…