Опубликовано:
Сборник повестей, рассказов, эссе и миниатюр "ТАЙНА СТАРОГО МИНАРЕТА" издан книгой.
Автор © Владимир П.ПАРКИН. 2012.
Издатель © Владимир П.ПАРКИН. 2012.
ISBN 978-5-906066-01-5
КОЛОДЕЦ
Рассказ
Сапар-бай торопился. Он не дал времени своим джигитам даже на то, чтобы приготовить чай и разогреть остатки вчерашней еды. Он сам, пока сворачивалась стоянка, ограничился пригоршней коурмы — твердого жареного мяса да несколькими сухими пишме-печеньем.
— Омин, — соблюдая адат, провел Сапар-бай грязными пальцами по жирным щекам, неровно обросшим седой щетиной, вытер руки о собственный халат из грубого шелка и жестом подозвал склонившегося в поклоне нукера.
Услужливые руки протянули ему пиалу, полную чистой воды. Сапар-бай принял пиалу левой рукой, отхлебнул и негромко, ск¬возь зубы, сказал склонившемуся в поклоне нукеру:
— Поднимай джигитов, Азиз. Пусть седлают коней, нам давно пора уходить.Он выплеснул остатки воды в догоравший костер.
К баю подвели коня. Два молодых нукера удерживали высокого жеребца светлой песчаной масти с черными гривой и хвостом до копыт. Горячий скакун нетерпеливо перебирал ногами и пытался укусить молодого джигита, державшего его под уздцы.
Сапар-бай кормил своего любимца сладким пишме-печеньем и пел ему на ухо дестан из «Гер-оглы»:
Ноги — сталь, копыта — бронза,
Грива — черный шелк.
Брата ближе, в скачке — сокол,
В битве — злобный волк!
Нукеры сменили попону на короткий потник из расписной кошмы, укрепили легкое седло из мягкой кожи, украшенное серебряными подвесками, затянули подпругу.
Несмотря на полноту, Canap-бай легко, как в былые годы, вскочил в седло. Ахалтекинец тут же встал на дыбы, из его груди вырвалось мощное ликующее ржание, на которое тот час откликнулись другие лошади. Сапар-бай сжал коленями бока жеребца и всем телом лег ему на шею. Горячий скакун, как послушный ребенок, подчинился своему господину и больше не пытался противиться.
Утренний ветер играл его черной, как перо ворона, гривой. Его шерсть в лучах восходящего солнца отливала золотом. Многие джигиты с завистью смотрели на этого жеребца, за которого в старое время можно было получить на бухарском базаре отару в две тысячи овец. Да, такой конь не для простого нукера.
Привал наполнился шумом голосов, ржанием лошадей:
— Быстрей! Быстрей, слуги шайтана! — надрывался Азиз. Шрам на его смуглом лице налился кровью. — А ты еще успеешь напиться чаю в раю, сын шакала!
Азиз наотмашь стеганул кого-то камчой, повернул коня и подскакал к колодцу, у которого восседал на своем ахалтекинце Сапар-бай.
— Что будем делать с колодцем, господин? —спросил Азиз. — Кызыл-аскеры идут за нами по пятам и будут здесь сегодня же! Этот колодец нам больше не нужен, нам нет пути назад. Нельзя допустить, чтобы кызыл-аскеры пили здесь воду — они догонят нас!
— Пусть пьют! — усмехнулся Сапар-бай. Он привстал на стременах и крикнул:
— Эй, Мавы! Джуманияз! Несите сюда то, что осталось от лошади Байрам-бая! Или вы успели сожрать ее целиком, волчьи дети!
Два нукера подтащили к колодцу половину туши коня, который пошел на ужин изголодавшимся людям. Его хозяин — Байpам-бай — умер немного раньше своего скакуна от ран, полученных в схватке с красноармейцами, и теперь только невысокий холм да обрывок белой рубахи на ветке саксаула напоминали нукерам о жестоком и коварном бае.
— Опомнись, господин! Что ты задумал?! — Закричал вдруг высокий седой нукер, бросаясь к колодцу, — Это жe Суйджи-кую — Сладкий колодец!
Старик встал перед Сапар-баем на колени.
— Господин! Именем матери твоей заклинаю тебя — пощади колодец! Еще дед моего деда пил из этого колодца воду и возносил благодарственные молитвы в память его строителей. Не будь палачом. Аллах не простит тебе этого Canаp-бай!
Глухо хлопнул выстрел.
Нукер вскрикнул, схватился левой рукой за живот, а правой попытался вытащить из кобуры револьвер.
Сапар-бай и Азиз нажали на курки одновременно. Нукер споткнулся и тяжело упал. Остывший за ночь песок жадно впитывал в себя горячую кровь. Джигиты угрюмо молчали.
— Бросьте эту падаль в колодец тоже! — приказал Сапар-бай и тронул своего коня между ушами камчой. — Вперед, джигиты!
Маленький отряд в одиннадцать всадников растянулся цепочкой. Впереди ехал Азиз, последним — Сапар-бай. Солнце давно встало и, не скупясь, лило свои испепеляющие лучи на желтый песок, редкие кусты саксаула, на красные халаты и черные косматые тельпеки всадников.
Покачиваясь в седле и полуприкрыв от света глаза, Сапар-бай вполголоса пел любимый дестан:
«Аламан! Аламан!
Пусть трепещет злой Иран!
Мы зальем дороги кровью
На Мешхед и Исфаган!
Сорок сабель – не для пира,
Сорок луков – не для мира,
Сорок глоток – на испуг,
И один – карамультук!
Не устанут руки-плечи,
Мы к любой готовы сече,
Кони весело идут,
Персиянки ласок ждут!
Не страшны крутые горы,
Не спасут врага запоры,
Все возьмем, что захотим,
Пленных в деньги обратим!
Аламан! Аламан!
Я вернусь из дальних стран,
И бесценную добычу
Брошу я к твоим ногам!
Аламан! Аламан!..»…
Эх, было время… Какие бахши состязались в доме Сапар-бая, какие песни пелись от заката до самого рассвета! В громадных казанах шипело в курдючном сале мясо молодых барашков. Женщины не успевали кипятить для гостей чай. А ворота были распахнуты для всех: самый последний нищий мог войти и поесть-попить в доме Сапар-бая и вознести хвалу щедрости славного воина и его нукеров!
«Эрсаринец – он джигит,
Славу племени хранит
И богатую добычу
Честь-по-чести разделит!
Эрсаринец-курбаши
Угощает от души.
Не спеши покинуть праздник,
Но на битву поспеши!
У него бедняк, как хан,
С баем делят дастархан.
Но их кони наготове
Хоть в Хиву, хоть в Хиндустан!»…
Что и говорить, Сапар-бай никогда не был скрягой. Не то, что старший брат. Это Байрам-бай ходил в аламан за деньгами, считал на обратном пути каждого козленка. Сапар-бай же вел счет луноликим красавицам, захваченным в набегах, которых Байрам-бай сбывал затем бухарским купцам.
Вот только теперь они идут старой тропой от колодца к колодцу не в аламан за богатой добычей, а спасая жизни свои от взбунтовавшихся пастухов и пахарей, еще совсем недавно падавших ниц в пыль под копыта рыжего ахалтекинца!
Аллах! За что покарал слугу своего! В один день Сапар-бай потерял и семью, и дом, и табуны коней, и отары овец. Вот только Байрам-бай оставил хорошее наследство…
Скоро песок прокалился так, что босой ногой на него невозможно было бы ступить. Барханы пылали жаром. Когда солнце остановилось посреди небосвода, Азиз поднял вверх руку. Всадники спешились. Сапар-бай подъехал к своему проводнику.
— Ты не забыл дорогу, Азиз? — спросил он.
— Нет, господин, — ответил нукер, склонив голову. — Еще два дня пути, и мы выйдем к другому колодцу, от него повернем на юг и уйдем за кордон. И благоуханные сады Мазандарана примут нас в свои объятия!
— «Мазандаран... Были мы и в Мазандаране— с горечью вспомнил Сапар-бай. — Не ушли бы от погони, если бы не родные пески, да отравленные колодцы»…
Но вслух сказал: - Два дня… Это долго. Люди могут не выдержать, они устали и озлоблены. Мне стоит большого труда сдерживать их. Они каждую минуту могут броситься на нас, как голодные волки, или повернуть назад к красным аскерам, как это уже сделали те два десятка ублюдков, совсем недавно нарушивших священную клятву.
— И не побоятся расплаты за свои дела? — обнажая почерневшие зубы, засмеялся Азиз. — Да, говорят, что новая власть прощает тех воинов ислама, кто добровольно явится к ней с веревкой на шее!
— Молчи!—Сапар-бай ткнул Азиза камчой в провалившийся живот. — Они же знают, что сады Мазандарана цветут не для них! Когда мы будем за кордоном, наши пути разойдутся. Нищий всегда останется нищим, а бай — баем!
— Но тебя я вознагражу шедpo! — поспешно добавил он, заметив как подозрительно сощурился глаз проводника.
Азиз отвязал от седла бурдюк и протянул его курбаши. Тот жадно припал к воде. Вдруг с бархана раздался выстрел. Пуля пропорола бурдюк, он упал на песок, теряя драгоценную влагу. Лошадь Азиза потянулась мордой к воде. Сапар-бай глянул вверх. На бархане четыре всадника в островерхих шапках махали руками.
— Эге-гей! Сдавайтесь! — донеслось вниз.
— Кызыл-аскеры! — завопил кто-то.
Сапар-бай птицей взлетел в седло, изо всей силы вытянул своего ахалтекинца тяжелой камчой. Азиз тоже вскочил на коня и понесся вслед за своим господином
Нахлестывая скакуна, Сапар-бай оглянулся. За ним скакал только Азиз, остальные нукеры стояли на месте с поднятыми руками.
Из-за бархана, сверкая клинками, вылетели всадники. Сапар-бай вскинул маузер, выстрелил. В ответ защелкали винтовки. Дико вскрикнул Aзиз и грохнулся на песок под копыта набежавшим коням. Вертя над головой клинком, к Сапар-баю приближался совсем молодой красноармеец.
Черные глаза обожгли Сапар-бая ненавистью. Этот взгляд был хорошо знаком баю — уже два года он преследует его днем и ночью, холодным страхом сжимая сердце. Да будут прокляты рабы, поднявшие руку на своего господина! А ведь мальчишке была оказана великая честь, когда Сапар-бай взял его сестру четвертой женой в свой дом, и никто не виноват, что она сама пронзила кинжалом свое сердце|
Сапар-бай выстрелил раз, другой. Парень упал на шею лошади, она отчаянно заржала и кинулась куда-то в сторону. Cкоро преследователи отстали. Вихрем мчался ахалтекинец, унося седока от опасности.
Сапар-бай гнал коня, петляя между барханами. Дважды он пересекал русло реки, пересохшей в незапамятные времена. Из-под копыт летела мелкая галька, их стук по камням выстрелами отдавался в ушах курбаши, и он упрямо заставлял жеребца скакать по сыпучему песку.
Скоро ахалтекинец начал спотыкаться, с его спины и боков хлопьями падала пена, он с трудом освобождал из песка ноги. Сапар-бай остановил коня только тогда, когда из его груди начал вырываться прерывистый хрип.
Пески молчали. Было так тихо, что Сапар-баю стало жутко. Он снял тельпек, отер рукавом вспотевшую бритую голову, закашлялся, Не глядя, протянул назад руку, пытаясь нащупать бурдюк с водой, но тщетно. Страшная мысль огнем опалила мозг.
— Проклятый Азиз! — вслух выругался Сапар-бай. — Он угощал водой из моего бурдюка!
А солнце жгло все сильнее, все сильнее раздирала горло жажда. Сапар-бай огляделся. Всюду, куда хватало глаз, лежали пески. Они пугали его. Только местный житель, чабан-кочевник, мог найти дорогу к воде, а значит и к жизни. Сапар-бай же всю жизнь прожил у большой реки и настоящую жажду почувствовал впервые. Ужас охватил его — он не знал куда ехать. Чтобы только не стоять на месте, Сапар-бай погнал коня меж барханов.
К концу дня силы и у коня, и у всадника были на исходе. Сапар-бай вскоре выехал на свой собственный след и понял, что окончательно заблудился.
Огнедышащие барханы покачивались в знойном мареве. Исчезли даже ящерицы, не колыхались ни одна веточка верблюжьей колючки. Пески казались мертвыми.
В старых сказках об этих местах говорили так: “Беркут залетит — крылья опалит, кулан забежит — копыта обломает...”.
Сапар-бай сильно потел и проклинал солнце за то, что оно вытягивает из него влагу. Губы у него почернели и язык распух, с трудом ворочаясь во рту.
Наконец, он решился. Сапар-бай тяжело слез с коня. Жеребец доверчиво потянулся мордой к его рукам, ощупал их мягкими губами. Руки были пусты. Сапар-бай обнял своего любимца за шею, прижался лицом к шелковистой шерсти и горько без слез заплакал. Сердце билось в груди цепным волком, тяжелая кровь тупой болью давила голову, в ушах звенели струнами сотни дутаров.
Вспомнились строки из «Гер-оглы»:
«В мире жил он, как хотел, но печален был удел:
Не сбылись его желанья, не осталось добрых дел»…
Под щекой на конской шее билась жилка. Сапар-бай нащупал дрожавшую вену и острым ножом вскрыл ее. Скакун затопал ногами, но Сапар-бай бай сильнее сжал его шею и прильнул губами к ране, глотая горячую кровь.
Жалобно заржал конь.
Напившись, Сапар-бай оторвался от раны. Грустными преданными глазами смотрел скакун на своего хозяина. Алая струйка била из его шеи, стекая по золотистой шерсти па желтый песок. Тонкие ноги его подломились, и ахалтекинец упал на бок.
На пустыню опустилась ночь.
Когда солнце поднялось снова, оно осветило все тот же безрадостный мир: бесконечные гряды барханов, поросших чахлыми кустиками верблюжьей колючки. Оно поднималось все выше, укорачивая тени барханов, и вскоре совершенно поглотило их.
Сапар-бай шел, тяжело ступая по песку. Маузер и патронташ, как ненужный груз, он давно бросил, но зато его плечи оттягивал снятый с коня тяжелый хурджум. Мучительно хотелось пить. Пить! Этой мыслью отдавался в мозгу каждый его шаг.
Поднимаясь на бархан, Сапар-бай упал на горячий песок, с трудом встал и поплёлся дальше. Куда? Этого он не знал и сам. Жар, шедший от раскаленного песка, резал глаза. Сапар-бай закрыл их и начал вслепую взбираться на очередной бархан, там лег прямо на песок, чувствуя, что встать уже не сможет, потом медленно поднял голову и посмотрел вниз.
Он увидел тропу, вьющуюся между барханами, следы костров, небольшую глиняную площадку с возвышением, закрытым верблюжьими шкурами, два больших деревянных корыта.
Сапар-бай поднялся и побежал, проваливаясь по колено в горячий песок. Внизу он все же упал, но продолжал ползти, волоча за собой тяжелый хурджун. Он дополз до глиняной площадки, встал на колени и приподнял облезлую верблюжью шкуру, закрывавшую отверстие.
Отвратительнейшая вонь ударила ему в лицо из колодца. Сапар-бай в ужасе отпрянул и огляделся. Oн yзнал эту местность.
— Суйджи-кую... — прошептал он почерневшими губами и упал лицом вниз.
Барханы качались и рушились в его глазах. Во всю неоглядную даль вокруг него сверкало серебром и небесной синью море…
Сапар-бай повернулся и тяжело рухнул ничком на бархан. Из хурджуна на желтый песок посыпались золотые монеты.
Солнце равнодушно жгло Сапap-баю спину...