Расскажи мне о нас

               

    - Привет!
    - Фу ты, напугал! Ты откуда?
    - В засаде сидел.
    - Выхожу, а тебя нет. А почему без зонта? Уже вымок весь.
    - Выходил из дома - солнышко сияло. А ты что так долго?
    - Да я работаю вообще-то. Диспетчером сетей. Ты не знал? На Меленках авария - разруливать пришлось. Я звонила тебе, предупредить хотела, чтобы не ждал. Катерина приехала, говорит, стоит там твой паладин. А ты не отвечаешь.
    - Так это она на желтом "бобике" была? Уж полчаса как проехала. А я тут как три тополя на Плющихе.
    - А где еще два?
    - За пивом побежали. Ты тоже без зонта?
    - А ты будто не знаешь, что я их не терплю?
    - Тогда пошли. Авось, не растаем. А телефон я тоже забыл - так торопился.
    - Ну, спасибо за заботу. А то уж подумала, одной от собак отбиваться придется.
    - Они тоже разбежались. За пивом, наверное.
    - Может, такси вызвать?
    - Перебьемся. Пешие прогулки укрепляют мышцы ног.
    - Да я не против прогулки. А ты когда на права выучишься?
    - Никогда. Сдались они мне. Чего ради?
    - Меня с работы возить. Катерина опять попеняла: почему машину не купишь?
    - На работу и обратно пешком гулять надо, дольше жить будешь.
    - А на рыбалку? А по грибы?
    - А для этого электрички с автобусами есть. Ты, вообще-то, ничего не замечаешь?
    - А что? Дождь, любимая погода.
    - А число какое?
    - Не помню. Убей, не помню. Так запарилась. Сейчас вспомню, в журнале записывала: четвертое сегодня. Да, четвертое, и что?
    - Как это, что?!
    - Ты знаешь, я даты не отслеживаю.
    - Так ведь юбилей у нас.
    - Какой юбилей?
    - Девятнадцать лет, как мы...
    - Неужели девятнадцать?
    - Сам ужасаюсь. И как я тебя столько лет терплю? Да мало того, я тебя пятнадцать лет, с каждой дневной смены встречаю. Как перешла в эту контору, так и хожу. Паладин! Вот, когда шел сюда, арифметикой в уме занимался. За эти годы я, если в километрах пересчитать, пол-экватора протопал.
    - Любишь, что ли?
    - Уже и не знаю, что это. В нормальных-то отношениях, знатоки жизни говорят, любить можно два-три года, от силы - четыре...
    - А дальше?
    - А дальше можно разводиться и новую искать. Но что у нас такое, словом любовь и не определяется. Безумство какое-то. Чем дальше, тем сильнее.
    - Нет, все-таки скажи, ты меня любишь?
    - Я тебя обожаю.
    - Не то.
    - Вожделею, хочу! Всегда, черт побери! И жить без тебя...
    - Это, наверное, потому, что мы не живем вместе.
    - Может быть. Почти всегда на некотором отдалении, при некоторой недоступности.
    - Как я иногда устаю от этой недоступности! Как мне тебя порой не хватает! Особенно вечерами. Волчицей взвыть хочется. Позвонить - раздражение одно. Впору секс по телефону устраивать.
    - А если бы мы вместе жили, думаешь...
    - Я не думаю, что мы привыкли бы, притерлись, что чувства...
    - А я так люблю, когда ты похрапываешь во сне.
    - Ты, наверное, один такой.
    - И ты одна такая. Единственная. И как это мы нашлись?
    - Расскажи мне про нас.
    - Да я уж сколько рассказывал.
    - Еще расскажи. Про первый день. Помнишь его?
    - Да я, мне кажется, если память принапрячь, каждый день из наших девятнадцати лет вспомню.
    - И как ругались, помнишь?
    - А как ругались, и вспоминать не хочу. И почему ругались - не знаю. А первый день...
    - Расскажи.
    - Словно вчера было. Я тогда из редакции приехал, из Владимира. Злой, как черт. Зарплату не дали. Четвертый месяц без зарплаты. Даже командировочные не выплатили. По всей области за свой счет мотался. С Мишей, с редактором, вдрызг разругались. Пригрозил ему тогда, что уйду из газеты. А он меня опять нагрузил, Солженицына отрядил встречать, да еще и поехидничал: гордись, какую миссию тебе поручаю. Будто некому было в редакции. Тогда наш мессия с востока к западу вояж совершал, вот и до нас докатил. Но это на потом, на субботу, кажется. В общем, сюда приехал, домой наладил и надо же было вспомнить: литературная среда в "Знаменке". Едва не с полдороги развернулся, прихожу, а там уже обсуждения в разгаре. И как раз ты говорила. Не помню, кого, чьи стихи разбирали, но, по-моему, предмет обсуждения не стоил и четверти того, что о нем говорилось. Я даже подумал, что какая-то заезжая критикесса выступает, может из союза писателей - уж больно веско все , четко по полочкам раскладывала, со знанием стихотворной грамоты. И как все внимали, ушки прижав. Но когда ты стала читать свои стихи, тут и я варежку разинул...
    - А я ничего из того дня не помню. Помню только твои глазищи... Хотя и другие смотрели. И слушали. Но ты... Я те глаза по сей день вижу.
    - Все, что ты читала, так непохоже было на привычную жвачку наших менестрелей, на все, что я слышал там за десяток лет... И ведь не скажешь, что они бездари сплошные, двое даже литинститут закончили, но, если по-гамбургскому счету, процентов на восемьдесят творения наши, все сборники, что наиздавали - графомания в самом дурном ее смысле. И тут - ты! Ты, сама похожая на свои стихи. И глаза твои... Они тоже поразили меня. Помнишь, ты потом со мной в Артем ездила? Помнишь озеро Сашино, где тетка с матерым котом ротанов на удочку ловили?
    - Да, разве забудешь? Такая глубокая чаша среди берез и кленов, с бахромой из осоки по краям и деревянные мостки, выцветшие до чистого серебра. Ты тогда купался, нырял с тех мостков.
    - Оно казалось бездонным. Вода была коричневая и в то же время хрустально-чистая, прозрачная. Солнце пронизывало воду до дна, но дна не было видно. Оно было торфяное, потому и вода казалась коричневой. Вот и глаза твои - коричневая бездна с солнечными всполохами...
    - Они у меня не коричневые вовсе.
    - Ты просто не видишь, какие они. И стихи ты читала не правильно. Так не читают  записные поэты. И артисты со сцены так не читают. Они будто вот только что зарождались и вырывались на свет с твоих губ. А губы!.. Я смотрел на них и с ужасом думал: кто-то их целует! И они целуют того, про которого, для которого все это написано. Я тогда жутко ему позавидовал. И возненавидел люто, про себя.
    - Потом я писала только для тебя. И про тебя. Про нас.
    - Я не сразу это понял.
    - Эх ты, бестолковый!
    - В следующую среду ты сидела на том же месте. А я бежал тогда на посиделки с единой мыслью: придет - не придет? Мне хотелось сесть опять напротив, чтобы как в прошлый раз - глаза в глаза. А лучше - рядом. Но мое место было кем-то занято, а рядом с тобой приземлился Серега Митрохин. Он был, как всегда, под мухой. Сел и так основательно, по-хозяйски ухватился за твое колено. Не знаю, видели ли другие, но я видел. Стол там, в зале был замечательный такой, широкий и длинный. Нет, тогда за столом просто не оставалось места и я сел поодаль, у окна, потому мне и видно было. Твое лицо никак не реагировало на такой щедрый акт Серегиного внимания. А мне так хотелось встать и двинуть его по наглой морде. Он жмурился от удовольствия, кайфовал. И длилось это довольно долго. Кто-то там что-то читал, но я не слышал. Как не слышал и Серега. Потом ты слегка наклонилась к нему и что-то сказала. Кстати, ты помнишь, что сказала ему тогда?
    - Я всегда умела осадить докучливых кавалеров. Хотя с таким нахальством встретилась впервые. Он, видимо, мнил себя гением, и от него должно терпеть все. Кажется, я сказала ему, что у меня есть места получше. Но каким тоном - слышал бы ты.
   - Я не слышал. Я увидел только, как блаженство на физиономии Сереги сменилось изумлением, сродни шоку, руку он немедленно убрал и даже слегка отодвинулся от тебя. И я обратился к обсуждению чьего-то творчества. Даже, кажется, сам что-то читал.
    А потом мы шумной творческой ватагой шли домой. Большинству из сидельцев и нам с тобой было по пути до самого Детского Мира, до моего поворота. Возле тебя выступал Леша Маслов и что-то тебе активно навешивал. Остальные тоже кучковались по двое - по трое. А я в гордом одиночестве ступал чуть впереди. Около моего светофора я чуть притормозил, чтобы попрощаться со всеми, но ты оторвалась от Леши и, подойдя ко мне, громко так попросила: "Вы не проводите меня немного? До троллейбуса. Хочется обсудить кое-что". Публика при этом понятливо переглядывалась. Ничего не понимал только Леша. На лице его явно нарисовано было: "Все пропало, шеф".
    - А ты?
    - А я пропал.
    - Так уж и пропал? Сколько уже годиков пропадаешь?
    - Радость ты моя! Если бы не ты, и впрямь давно пропал бы. Я был тогда в таком раздрае...
    - Так ведь и я. Как вовремя судьба нас свела! Так должно было случиться. Что-то ведь подтолкнуло меня того четвертого числа зайти туда, на ваши посиделки. Но если бы ты тогда не появился, я больше не пошла бы.
    - И я... Будто за лидером развернулся, по команде "все вдруг" - так нужно было. Дай нам Бог еще...
    - Ты не бросишь меня?
    - Ты о чем?! Что ты говоришь такое?! Я сам одного лишь боюсь: а вдруг ты другого встретишь? Все девятнадцать лет боюсь. Ведь мне уже...
    - А я в понедельник уезжаю.
    - Куда?!
    - В Ярославль. На три недели. На переподготовку отправляют. Моя очередь подошла.
    - А как же я? Я здесь с ума сойду за три недели. Три недели без тебя!
    - А ты приедешь ко мне. Приедешь?
    - Ты еще спрашиваешь! Конечно, приеду.
    - Снимем номер в гостинице и хотя бы неделю будем вместе. Только ведь я целыми днями на учебе буду.
    - А я буду ждать. Я аппарат возьму и буду работать, пока ты учишься.
    - И у тебя получится творческая командировка. Однако вот и наш домик. Ты зайдешь сейчас?
    - Нет, не хочу с твоим суженым встречаться. Вот уж "Покровские ворота". Только наоборот.
    - А его сегодня нет. Он должен был с комиссией в Муром уехать. На два дня, говорил.
    - Все равно не пойду. Мне завтра тоже ехать - вставать рано. Я думал по возвращении в Суздаль тебя утащить.
    - Теперь какой Суздаль? Но я думаю, нам и в Ярославле... Да нам с тобой везде, только бы вместе.
    - Ты прочти мне про дом.
    - Да ты его знаешь.
    - Все равно прочти. Для меня. Это же про меня?
    - Ну про кого же еще?! Слушай.

                - Однажды дом проснется вместе с солнцем.
                Я буду спать, а он уже проснется.
                Я буду спать, и будут сны печальны,
                А дом проснется и поставит чайник.
                Я буду спать, о чем-то хмуря брови,
                А он балкон тихонько приоткроет.
                Мне будут сниться беды и потери,
                А он придержит скрипнувшие двери...
                Но постепенно в сновиденьях серых
                Начнут мелькать то ласточки, то скверы,
                То сладкий запах летнего болота,
                То смех детей, то псовая охота.
                Разгладятся тревожные морщины,
                И мой, так трудно найденный мужчина
                Погладит мне лицо сухой ладонью
                И скажет: "Чай готов. Вставай, засоня"...
    - Может, все-таки зайдешь?
    - Нет. Дай я тебя поцелую.
    - Да ты что! Народ кругом. Давай я тебя за ушко дерну.
    - Ой-ёй-ёй-ёй!!!
    - Ну вот и поцеловались. Позвонишь, как доберешься?
    - Позвоню. Не оглядываемся?
    - Не будем.