Oднажды у maman случились неотложные дела по работе. У бати же случилась неотложная лень. И тогда мы с братом поняли, что в тот день мы впервые поедем к родственникам одни.
Полуглухой дед, обнимательно-целовательная бабушка (кажется, в порыве любви она могла задушить меня) и дядя, которого на днях выпустили из тюрьмы.
Брат и я торжественно вышли из коридора и открыли дверь. Выглядело это так, словно мы отправляемся на важное сражение за непобедимую Родину. Но я все испортила. За порогом нас встретил соседский кот, который, как по часам, утром и вечером устраивал оздоровительные моционы по подъезду. Каждый раз при встрече с ним я пугалась и вздрагивала, а за нервозность свою регулярно высмеивалась братом. Впрочем, в шутках его не было ни капли злобы.
Однако, пора уже встретить наших героев!
Некоторое время мы стояли напротив ворот в обитель обожаемой родни, и единственное, что не позволяло мне постучаться (брат настоял на том, чтобы стучалась именно я) – был моя дядя.
- А за что он сидел вообще? – нахмурив брови и уставив гипнотизирующий взгляд на дверь, спросила я.
- Убийство.
Я сглотнула. Брат взял мою руку и постучал ею в дверь. «Ворота в обитель» со щелчками раскрылись и из-за угла выглянула сморщенная мордочка обнимательной бабушки. Как вихрь старушка вылетела в подъезд и усеяла нас поцелуями, крепкими и горячими, как сургучовые печати.
Я захрипела от чрезмерных объятий. Вспышки любви grand maman никогда не приводили меня в восторг.
В квартире нас встретил громогласный дедок. С яростным аханьем он впихнул нас в залу и уронил на шаткие табуретки.
- А где же дядя? – шепнула я брату.
И, словно услышав меня, дед закричал:
- Вася!
Но тут же осекся. Ибо так звали моего отца.
- Ой, ой!
Всё это звучало очень громко, так что у меня уже побаливали уши.
- Олег, Олег!
Его украинское «г» слегка резало ухо. Хотя что мне какая-то «г», когда он так кричит!
Я принюхалась:
- Это… это трава?
Брат приподнял левую бровь и кивнул.
- Ла-а-адно…
Из комнатки в коридоре вывалил дымящий дядя и его не менее дымящая подруга. Mon maman предупреждала, что фаворитка моего дяди – цыганка, цыганочка. И моя фантазия, искушенная и обласканная стереотипами, рисовала черноокую Эсмеральду в длинной, пылающе красной юбке.
Знаешь, читатель, ведь она была красивой. Но язвы на лице, тонкие темные волосы, упрятанные в неказистый пучок и синяки под глазами совершенно скрывали любую прелесть её лица.
- Чего ты звал, бать? – тоже громко и слегка раздраженно рявкнул дядя.
По всей его руке растянулась живописная цветная татуировка.
Я, молча, раскрыла рот и не могла оторвать взгляда от этой изящной, идеально проработанной росписи на коже. Невольно я взглянула на свою руку и вздохнула. Бледная и тонкая, без единого рисунка. И снова его рука. И снова эта картина, произведение искусства, прожженное на теле. Я прикусила губу от восторга. Брат, оторвавшись от еды, приготовленной обнимательной бабулей, заметил мои немые вопли и обратился к дяде:
- А ей понравилась твоя татуха.
Я робко кивнула, продолжая разглядывать каждый штрих на руке дяди.
- Сокамерник за пачку сигарет набил, - с оттенком надменности произнес дядя, - а это, - он указал рукой на полочке. Икона в деревянной рамке, - на освобождение подарили.
- Ручная работа? – округлив глаза, спросила я. Но ведь нельзя создать такое руками? Превосходная рамочка и нежнейшая роспись, сияющие глаза лика святого пронизали меня до затаенных глубин души и заставляли трепетать. Что-то невозможное и неповторимое было в этом лике, и даже рамка, так аккуратно выделанная, казалось, слегка подсвечивалась неземным сиянием.
Но вернемся к татуировке. Без устали я закидывала дядю вопросами: больно ли, с эскизом делали или аппарат сразу вонзался в его грубую кожу и проч. и проч. (Между прочим, дядя ответил, что это не так уж и больно, и руку его расписывали безо всяких экскизов).
***
У дяди был замечательный кот. Рыжий, как новогодний мандарин. Признаться, я никогда не видела столь ласковых и обходительных котов. Он спокойно мог сидеть у меня на голове и ни разу не выпустил когти. (Да будет читателю известно, всю свою жизнь я только и делала, что дралась с дичавшими передо мной котами).
Кот этот, прелестнейший рыжик, по ночам воровал одежду, отлавливал деньги и скрывал все награбленное добро на шкафу или под креслом.
Я решила, что это настоящий кот-«зэк». Иначе я его не называла.
***
Когда настало «время бати» (дедок начал засыпать нас вопросами), старый глухарь не мог услышать или запомнить ответы на всевозможные его вопросы и ежесекундно выдавал наиочевиднейшую очевидность. Либо по сотне раз задавал один и тот же вопрос. Повторы и цикличность бати раздражали дядю, и он уже замахивался на отца (я прижималась к табуретке, а брат ел балык из супермаркета). Тогда с кухни, пошаркивая дырявыми тапочками, прибегала кудахчущая бабушка, дядя переключал свой гнев на мать, но замахнуться уже не мог, и старушка, так ненавязчиво «устранив конфликт», не прекращая довольно подкудахтывать, удалялась на кухню.
Каждые полминуты дядя и его молчаливая Эсмеральда убегали в комнату в коридоре, и тогда квартира вновь наполнялась ароматами чудесной травы.
- Пойдем домой, - тихо сказала я брату, подпнув его локтем.
- Иди поспи, - возникла вдруг обнимательная бабушка.
- Но… я…
- Иди. Спать.
Бабушка подхватила меня под лопатки и потащила в комнату, где обитал другой их кот (настолько дикий, что я ни разу не видела его вживую).
Я, с лицом, полным отчаяния и скорби, взглянула на брата. Он оторвался от балыка, прокашлялся для солидности и с деловым видом произнес:
- Бабуля, нам пора.
Старушка всплеснула руками и помчалась на кухню за гостинцами. Брат схватил меня за руку, и мы молниеносно вылетели из пропахшей квартиры, звонко захлопнув за собой дверь.
- Маленькая психиатрическая лечебница, - проговорила я, безучастно взглянув в окно.
Брат кивнул.
- Но татуировка у дяди классная.
И тогда я поняла, что забыла её сфотографировать.