Деревушка вблизи областного центра - спасительная гавань в моей неприкаянной жизни. Изба в четыре окна из брёвен давным-давно потемневших, с престарелой хозяйкой - моей тётей. Имея работу, которая кормит, по выходным и в отпускные дни хлопаю дверью квартиры, вырываюсь из суеты, удаляюсь от города в шустром автобусе, спешу в деревенский уют. В комнатке, у окна с белыми занавесками и широким подоконником, под старенькой скатертью круглый стол. В проёме двери с богобоязненным, скорбным лицом часто стоит тётя, нетвёрдой уже, после прожитых лет, рукой крестится и освещает крестным знамением мою фигуру у подоконника, что завален черновиками рукописей. Обычно подолгу смотрю в окно.Взгляд, отрешённый от повседневности, устремлён в пространство и вечность. В вечности этой затеряны мои думы о смысле бытия. За стеклом свет небесный - каждый день, как новая радость и непроглядные ночи. Рассветы, яростно горящие с новой надеждой, и потухающие устало закаты. Отложить бы бумагу и ручку, оставить в себе слова. Не в благодатную почву бросаю зёрна добра. Люди пренебрегают нравственностью. Пренебрегают ею далеко за морями и здесь за окном. Созидают не все - разрушают многие. Пороки людские, как всё пожирающие микробы, уничтожают гармонию человеческого мироздания. Иметь бы всякому человеку нравственное наполнение и пребывать в созидании. Всем бы и каждому пребывать в нём. Удивительный мир праведного, созидательного человечества - не реальность и бред. А от сердца и разума моего, наперекор всему, ложась строчками на бумагу, с состраданием исходят слова к людям в мир, каков он есть.
Автобус тормозит и разворачивается у неказистого магазина. В вывеску «Продукты» мальчишки - со школьными рюкзаками за спинами - комкают и бросают апрельский снег. С визгливым лаем резвится около них белая, в чёрных пятнах, собака. По утоптанному, блестящему под полуденным солнцем снегу шагаю в конец деревни. В сенях обмахиваю голиком ботинки и распахиваю дверь в дом. Тётя - седовласая, в накинутой на плечи шерстяной кофте, вытирает о передник руки и протягивает их ко мне. Обнимаю и прижимаю к себе хрупкое тело.
- Есть будешь? - звучит заботливый голос. Отрицательно мотаю головой и направляюсь к заветному подоконнику, к рукописям, в простенько убранную мою комнатку, где всё желанное и близкое. Железная кровать, табуреты, старинный сундук в углу, укрытый белой накидкой с кружевами по краям. Слышу, как скрипит входная дверь. Раздаётся топот ног и незнакомый кашель. Мужик в телогрейке и мохнатой шапке кивает мне и, как бы обрадовавшись, с поклоном, громко приветствует тётю:
- Здравствуйте, бабушка! Степанов я Николай из Околышей. Моя мать Клавдия Васильевна вас знает. Мы раньше здесь жили, - мужик топчется с ноги на ногу. - Спросить хотели стаканов гранёных, если есть. Сергея Лушина вчера похоронили, соседа вашего. Он у нас в гараже работал. Вот приехали дружки его. Из Околышей ехать-то, через лес, два километра. Собрались, а налить не во что.
- Лушин, который в крайнем доме жил, - уточняю я.
- Сосед ваш. Застудился и …. Судьба - как говорится. Нам бы пяток стаканов, да три тарелки, если можно. Возвратим всё в цельности. - Взяв посуду, мужик зовёт меня с собой. - Дело соседское, посидите с нами, помяните.
- Сходи, - слабым голосом поддерживает его тетя.
Неухоженный дом с перекошенной входной дверью. За ним кривая ограда, немного снежного простора и запорошенный белой пудрой лес. У окон, за которыми тусклый свет, приткнут крытый брезентом грузовик. Внутри два обшарпанных стола сдвинуты вместе. Не топлено - захмелевшие люди в фуфайках и пальто. Пододвигают мне стакан с водкой.
- Мы с ним в районе работали, на стройке, - лысоватый мужичок наскоро закусывает и хитро прищуривается. - Утром из общаги выходим и в магазинчик - там винцо красное продавали. Народу нас было прилично - две бригады. Каждый берёт по бутылке, до работы, пока на остановке стоим, похмеляемся. Так он вздохнёт, бутылку эту в себя переворачивает, буль - и нету, а пустую тару в сумку. Его так все и звали «Один буль».
- Серёга весёлый парень был, - мордастый здоровяк, с седеющими, коротко стрижеными волосами, расстёгивает на себе фуфайку. - Мы с ним тогда в городе на автобазе работали. Нас троих слесарей на картошку на неделю послали. Меня, Стёпина Генку и Серёгу. Тогда ездили помогать в подшефный колхоз. Три дня мы вина попили, ну и денег нету. А тут из гаража ещё ребята приехали, на месяц. Один обещал литр поставить, если его с бабой деревенской познакомят. Генка с Булем не будь дураки, нашли где-то юбку, кофту, платок. Буль нарядился, усы побрил - не узнаешь. Позвали этого жениха. Серёга ему рожу состроил и ушёл. Договорились на вечер, мы жениха на литр раскрутили. Вечером он приходит, а Буль пьяный в стельку. Ну, нарядили мы Серёгу. Жених, видно, захотел потрогать и к Серёге под юбку. Сначала не понял, потом дошло. Буль юбку снимает и в семейных трусах давай гонять этого ухажёра по двору. Тот любитель женщин еле ноги унёс. Ох, и смеху было!
- С моего года он. Тридцать восемь ему, - напоминает сидящий с краю стола, обросший и неряшливо одетый, видимо спившийся, человек. - Родители, как померли, так и остался здесь. От заработка, к заработку перебивался.
- Зачем он к ним пошёл? - женщина непонятного возраста, в грязно-сером демисезонном пальто и в вязаной синей шапке, смотрит с удивлением. - Они без денег не дают. Я здесь живу, знаю. - Заметив в моих глазах интерес, она не сводит с меня носастого, с крашеными губами, лица и тычет в себя рукой с маленьким кулачком. - Я свидетель, как было. Они на том конце у реки живут. Самогоном торгуют. Серёга пошёл спросить у них бутылку в долг. А дочка ихняя, с ихним дедом гуляли, девчонка маленькая, на лёд забежала метров на десять и, видно, в полынью провалилась. Лёд уже на реке тонкий. Одна голова у неё торчит. Пальтишком за лёд зацепилась и в воде орёт. Дед пузо выставил, руки растопырил и бегает по берегу. У моста машина стояла - коммерсант у нас тут живёт - он в моторе чего-то винтил. Так он за доской побежал. Серёга из ихнего дома вышел, видит такое дело - разбегается и на лёд. Немного до девчонки не добежал, по шею провалился. Девочку на руках вынес. Дед схватил её и в дом, а Серёге ни здрасти, ни спасибо. Серый так мокрый через всю деревню и пошёл. Я его позвала, мол, зайди, обсохни, а он только рукой махнул. Так и простыл весь. И неделя не прошла, помер, а девочку отогрели, бегает, - женщина крестится и опустошает протянутый ей стакан с водкой.
- Дело было, - сокрушённо качает головой сидящий с краю, обросший и неряшливо одетый, - деревня вся знает!
Я ссылаюсь на занятость, жму руки мужикам и выхожу на воздух. Просторно, безветренно и еле заметен морозец. Закатное красное солнце над лесом. Под ним сияет серебром снежная пыль на деревьях. В богатом, сверкающе-белом, зимнем убранстве лес. Скоро ночь - таинственное время для раздумий. Неведомы нам наши пути. Я такой же, как все, прохожий по поверхности земли. Не имею права осуждать за безнравственность. Верю, поднимаются души людские из бренных тел над землёй, удаляются в неведомом пространстве, каждая со своим грузом прожитого. И чем больше добрых дел за душой, думаю, легче ей лететь и свободней! Сергей Лушин - в своём горьком отчаянии поднялся он выше многих. Один буль. Он из тех, кто, хлебая, порой через край, обиды и горе, сохраняет в себе, и отдаёт другим добро и любовь. Нельзя на земле без добра и любви ко всему живому, иначе не будет ничего живого!