(история случившаяся много лет назад)
Весна уже растопила серо-коричневые городские снежные завалы. Вечерами держался уверенный плюс.
Таким вечером я вел теплую уютную атмосферу своего автомобиля по ул. Мира, радовался этому уюту и сухим ногам. Подъезжая к Котовского по крыше густо забарабанили крупные дождевые капли. На Котовского я свернул, крадучись переплыв раскинувшуюся на полперекрестка лужу. От Мира до Большой Посадской вяло светило два полудохлых фонаря. И в самом тёмном пятне между ними стояла тощая сгорбленная фигура в сером плаще с накинутым на опущенную голову капюшоном. На мокром асфальте, подпертые ногами, находились две большие тряпичные старушечьи сумки. Левой рукой бабушка удерживала ручки сумок, а правой - голосовала.
Надо бабушке помочь. Я аккуратно въехал в притротуарную лужу и встал вплотную к поребрику. Разблокировал дверь, толкнул её наружу. В салоне очутился мокрый капюшон и из него послышался шепелявый малозубый старушечий голос, много и сбивчиво что-то объяснявший. Из-за шума дождя расслышать было тяжело.
- Садитесь, бабушка, сейчас разберемся.
Она неловко подхватила свою ношу и также неловко, кряхтя и бормоча, впихнула в салон, а затем, закарабкалась и сама, неведомым мне образом уместив ноги между своей поклажей, проигнорировав предложение поставить сумки в багажник.
- Куда Вам?
Нечленораздельное шамканье.
- Куда? - я подвинулся поближе, поднося напрягшийся слух к её наглухо скрывающему лицо капюшону.
Она отпрянула от меня, схватившись за сумки, и вышамкала громче: "Литейный и угол Невского".
- Хорошо.
Мы тронулись. Некоторое время ехали молча. Бабушка понемногу стала расслабляться: отпустила сумки, подвинулась с края кресла на его середину, повернула голову в мою сторону. Я смотрел на дорогу и старался не выказывать завлёкшего меня интереса к пассажирке. Краем зрения я видел её сверкавший из недров капюшона глаз и руку, вылезающую из длинного рукава.
- Ты давно людей возишь? - вымолвила она.
- Ну как давно? От случая к случаю. Дождь, темень, вижу - Вы голосуете, остановился. - ответил я и бросил на неё взгляд.
Снова быстрое движение от меня, отвернувшееся дупло капюшона, схваченные сумки.
Меж тем, мы неспешно протолкались в плотном движении по Сампсониевскому мосту, Пироговской набережной и вырвались на подъём Литейного моста, где быстро набрав скорость, я включаю пятую передачу и ощущаю, как что-то обжигает правую руку, очутившуюся рядом с бабушкиной сумкой. Я непроизвольно отдёрнул кисть и бросил взгляд на сумку.
Ё-моё! Из неё торчали старые деревянные обломки с ржавыми гвоздями. Я замечаю её руку, держащую сумку - обезображенную сплошным шрамом от ожога, перевожу взгляд на капюшон - откуда сверкает на меня глаз.
- А я сперва не знала с кем еду - шамкает старуха - никогда не знаешь, с кем едешь, - хихикая продолжает она, доставая цепляющуюся за матерчатые стенки сумки гвоздлявую палку.
Размахивается для удара, но гвоздь на конце палки уходит в мягкую обшивку потолка, её рука остаётся пустой. Слетает капюшон... и я вижу горящий злобой глаз, второй глаз навыкате - не понятно, видит он или нет. Желтое лицо обезображено глубокими "ожоговыми" шрамами, перекосившееся безгубое отверстие вместо рта и сухой уродливый плохообтянутый хрящ носа.
На мгновение я опешил и потерял контроль над дорогой. В следующее мгновение я был уже в порядке, левой рукой направляя машину к обочине, правой прижимал безумную подальше, к двери. Мы круто пересекли проезжую часть с рельсов до поребрика у Шпалерной. Тут я избавился от полоумной бабки, выставив обратно под дождь её ношу, вынул из потолка застрявшую доску и пихнул ей обратно в суму. А она все шамкала...
-Не знаешь, с кем едешь... не знаешь...