Генерал Варенников- сын советского народа

Генерал    Варенников  -

сын   советского    народа

Кинороман

Картина  первая












Москва,   2013 год



2




Данная книга повествует о судьбе генерала армии Варенникове Валентине Ивановиче, жизнь которого была наполнена невероятными событиями
Валентин Иванович видный военачальник, настоящий патриот, яркая и неординарная личность. Всю свою жизнь Валентин Иванович Варенников посвятил военной службе. Он прошел огненными дорогами Великой Отечественной, и после войны, не жалея сил, работал на укрепление обороноспособности Родины и был удостоен высшей награды – звания Героя Советского Союза.
Смелый, открытый и порядочный человек, для которого превыше всего была офицерская честь, Валентин Иванович всегда пользовался неоспоримым авторитетом. До последнего дня он активно участвовал в ветеранском движении, в патриотичном воспитании молодых воинов.
Биография Варенникова Валентина Ивановича навечно переплелась с историей страны. Он один из немногих советских генералов, кто до последнего своего часа не отрекся от своих убеждений, от своего знамени, от своей партии, от данного однажды слова.
В книге широко использованы материалы воспоминаний самого Варенникова Валентина Ивановича, изложенные в его мемуарах, а также воспоминания его сослуживцев.

























3


Глава   первая


* * *

В течение мая-июня и июля 1991-го года Главное командование Сухопутных войск во главе с Главнокомандующим Сухопутными войсками генералом Варенниковым Валентином Ивановичем решало вопросы по подготовке фонда для размещения войск, выводимых из-за рубежа. Особенно крупные практические дела были выполнены в Прибалтийском, Ленинградском, Белорусском, Киевском, Одесском, Московском и Приволжском военных округах. Во многих местах войска уже прибыли и надо было многое поправлять на ходу.
Одновременно готовились сборы для руководящего состава Сухопутных войск, начиная от командира полка. Сборы планировались закончиться полковыми учениями в районах Львова, Броды и Львовского учебного центра. За эти месяцы приходилось несколько раз менять базу и войска к предстоящим сборам. Гвоздем программы сборов было полковое тактическое учение с боевой стрельбой всех видов имеющегося в мотострелковом полку штатного оружия – танкового, боевых машин пехоты, бронетранспортеров, артиллерии, стрелкового оружия, плюс огонь армейской авиации, то есть боевого вертолетного полка, который поддерживал мотострелковый полк и действовал в его интересах.
На этих сборах и на учениях присутствовал министр обороны маршал Д.П. Язов. Он выступил на разборе и говорил не только о том, что касалось сборов, учения и состояния Вооруженных Сил и их задачах, но и о положении дел в стране. Ясно нарисованная им картина определенно показывала, что в перспективе ничего хорошего нашему народу не светило. Поэтому министр обороны подчеркнул, что в этих условиях важнейшей задачей является укрепление боеспособности и повышения боевой готовности.


* * *

Когда сборы закончились, генерал армии Варенников вернулся в Главкомат. На него навалилось сразу множество проблем – ведь он отсутствовал в Москве около десяти дней. Однако когда помощник выложил ему накопленные документы, то первый, с которым он ознакомился, был проект Договора о Союзе Суверенных государств.
Закончив ознакомление, он на титульном листе написал: “Не договор, а приговор СССР!” и далее: “Ознакомить всех членов Военного совета Сухопутных войск”.
В проекте Договора от Советского Союза остались рожки да ножки, поскольку подчеркивался суверенитет каждой республики, слово “социалистических” республик было исключено из названия будущего Союза. Это был шаг назад. Вторым шагом назад был перечень республик, данный в препроводительной записке, подписанной главой нашего государства: “Президент Союза Советских Социалистических Республик М. Горбачев”. Сама подпись звучала издевательски, ибо в перечне значилось всего девять республик из пятнадцати, которые якобы готовы были подписать договор, хотя фактически их было меньше. А Латвия, Литва, Эстония, Армения, Грузия и Молдавия вообще не были обозначены.
4

Текст препроводительной записки:
“Направляю текст проекта Договора о Союзе Суверенных государств, завизированных руководителями полномочных делегаций республик 23-го июня 1991-го года в Новоогарево.
Предлагаю открыть договор для подписания государственными полномочными делегациями 20-го августа сего года. Подписание проводить в Георгиевском зале Большого Кремлевского Дворца поэтапно в следующие сроки:
20-го августа – РФСФР, Казахстан, Узбекистан.
3-го сентября – Белоруссия, Таджикистан.
20-го сентября – Туркмения, Киргизия.
10-го октября – Украина, Азербайджан, другие республики, союзная делегация.
Дата и порядок проведения торжественного акта по случаю завершения подписания договора будут согласованы дополнительно”.
После прочтения этого документа у Варенникова возник логичный вывод о том, что авторы договора вместе с Горбачевым отреклись от социализма…
Топор над страной был занесен. Часы истории отстукивали последние минуты великого Советского Союза.
Под давлением тяжелых мыслей позвонил министру обороны и доложил свои сомнения относительно целесообразности подписания договора. Язов полностью  с ним согласился. Более того, он резко осудил обстановку, в которой оказалась страна. А в конце добавил:
- На этих днях на эту тему поговорим.
Ко всем хлопотам и заботам генерала армии Варенникова кое-что добавил и заместитель министра обороны по кадрам генерал армии В. Ермаков.
- Валентин Иванович, - сказал он Варенникову по телефону, - мне доложили, что вы в Главкомате, и я должен вам доложить, что у вас по плану отпуск 20-го августа. Я интересовался, отправлять ли вас в отпуск у министра обороны. Он ответил, как спланировано, так и действовать.
- У меня тут столько проблем, - ответил, было, Варенников.
- Они никогда не закончатся. А поскольку генерал армии Бетехтин сейчас на месте, вы бы могли немного и отдохнуть, - продолжил Ермаков.
- Согласен: на две недели, с 20-го августа, - сказал Варенников.
- Я вам выпишу полностью, а вы уже как решите.
Вначале отпуска, 20-го августа, Варенников позвонил жене и поделился с ней этой новостью. Дома начались сборы.


* * *

17-го августа, где-то ближе к исходу дня, в кабинете Главкома Сухопутных войск раздался звонок по “кремлевке”. Д.Т. Язов позвонил Варенникову:
- Валентин Иванович, подъезжайте сюда, у меня уже Ачалов, поговорим.
Машина стояла наготове, и через несколько минут Варенников уже был у министра. В его кабинете находился заместитель министра обороны генерал-полковник В.А. Ачалов, но почему-то в гражданском костюме. Вначале Варенников подумал: его вызвали внезапно, а он, поскольку суббота, возможно, где-то отдыхал, и поэтому не успел переодеться. Но, оказывается, как выяснилось позже, это было предусмотрено заранее.
Не высказав своего удивления, Варенников представился министру обороны. Затем поздоровался с Ачаловым, пошутив, что гражданский костюм тому идет.

5

- Впрочем, - сказал Варенников, - и в военном, и в гражданском костюме мощная грудь Владислава Алексеевича и соседние с ней участки – на первом плане. А это главное для настоящего мужчины.
Поддержав шутку Варенникова, Дмитрий Тимофеевич приступил к делу.
- Ситуация в стране крайне плохая. Нет ни одной области в жизни и деятельности нашего общества, чтобы были хотя бы какие-то надежды на стабилизацию. Обстановка с каждым днем становится все хуже и хуже, но никаких мер не принимается. Руководство крайне обеспокоено этим и намерено обсудить сложившуюся ситуацию и выработать решение. С этой целью приглашают и нас троих.
Язов вопросительно посмотрел на Варенникова. Предложение, конечно, оказалось неожиданным. Но вопрос был такой важности, что тут и размышлять было не о чем. Для формальности Варенников спросил:
- Когда и где мыслится проведение встречи?
- Минут через 30-40. Ровно столько нам потребуется, чтобы доехать к этому пункту. Это не окраина города – то ли гостиница, то ли какой-то учебный корпус у Крючкова В.А.
- Я готов.
Они спустились вниз во двор Генштаба. Там их ожидала одна машина – белая “Волга”. Варенников понял, что это было сделано для того, чтобы не привлекать внимания. В. Ачалов сел впереди, Варенников с Язовым разместились сзади.
Машина поехала, разговор в машине носил отвлеченный характер. Варенников был уверен, что каждый думает о предстоящей встрече.
Действительно, минут через 30 они свернули с магистрали и, проехав 100-200 метров, уперлись в обычный КПП, какие существуют при въезде в военный городок или какой-нибудь объект. Перед ними открылись ворота, как картинка, появилась ухоженная территория, словно оазис в каменной громаде города. Все утопало в зелени, через крохотный, длинный прудик был переброшен мостик. Главным на территории этого городка, который, кстати, назывался почему-то АБЦ, очевидно, было многоэтажное здание с одним подъездом. Под кронами больших деревьев за прудом Варенников заметил аккуратную беседку.
Во дворе уже прогуливались: Крючков, Бакланов, Болдин, Шеин и еще какой-то незнакомый Варенникову товарищ. Им оказался заместитель Крючкова Грушко Виктор Федорович. Поздоровались, немного поговорили на “дежурные” темы. Вскоре подъехал Павлов, и Крючков предложил всем пройти в беседку. Там стоял сервированный для чая круглый стол, вокруг которого они все и разместились.
Было девять участников встречи: Крючков, Грушко, Павлов, Шеин, Бакланов, Болдин, Язов, Ачалов, Варенников. Плюс два помощника Крючкова с какими-то документами.
На положении хозяина начал Крючков. Кратко сказал о чрезвычайной сложности обстановки и посетовал на то, что, к сожалению, не могут присутствовать на нашей встрече Лукьянов и Янаев. Первый в отпуске и находится на Валдае, а второй – на хозяйстве, то есть на работе.
Проанализировав сказанное Крючковым и собравшихся руководителей из высшего эшелона власти, Варенников понял, что имеет дело с самыми близкими к Горбачеву лицами. Разве что тут не было Яковлева и Шеварднадзе.
Все поднятые вопросы Варенников сгруппировал по пяти направлениям: социально-политическое, экономическое, правовое (о Союзном договоре), техническое и организационное.
По социально-политической обстановке широкую информацию дал В.А. Крючков. Он говорил о том, что из-за порочного действия властей и неправильного толкования
6

демократии  в стране фактически утрачено управление. Идет война законов. Над
государством нависла большая опасность. Совершенно не учтены результаты референдума. Центральные силы продолжают раскручиваться и оказывать пагубное влияние на ‘все”, в том числе разрушая экономические связи. Жизненный уровень народа продолжает падать, наши меры по оздоровлению экономики сводятся только к обращениям к западу за помощью. Преступность не только растет, но и политизируется. Начатая по инициативе Горбачева перестройка фактически зашла в тупик.
Это было категорическое и справедливое обвинение всей проводимой генсеком политики… Все говорилось правильно. Но Варенников не мог отделаться от мысли, почему все это не было сказано прилюдно – на Пленуме ЦК, на XXVIII съезде КПСС или на съезде народных депутатов? А главное – почему КГБ, отвечающий за безопасность государства, его строя, ничего не сделал, чтобы пресечь негативные тенденции,
уничтожить в зародыше все, враждебное Советской власти и социализму? Да, конечно, Горбачев вполне мог снять Председателя КГБ с должности. Но если бы вся правда была обнародована, да еще “пофамильно”, и предложены конкретные меры, то расправа оказалась бы невозможной. Надо же учитывать примитивную психологию Горбачева. Но ничего не было сделано…
Внимательно слушая Крючкова, высказывали свое мнение Бакланов и Шеин по этому поводу. Варенников полностью разделял это мнение. А в глубине души огорчался – почему же мы позволили довести страну до такого состояния?
По второму – экономическому направлению – информацию сделал председатель правительства СССР В.С. Павлов. Он нарисовал удрученную картину положения дел в экономике и финансах.
О третьем – правовом положении – информацию дали Крючков и Павлов, сосредотачивая внимание на проекте Союзного договора. Они акцентировали особое внимание на том, что с его подписанием узаконивается выпадение из СССР большей части союзных республик, в том числе всей Прибалтики, значительной части Средней Азии, и даже под вопросом могут стоять Украина и Молдавия. Оба отметили, что якобы Лукьянов был категорически против подписания такого Союзного Договора. Оба особо подчеркнули нарушение прав человека, поскольку игнорируются результаты референдума 17-го марта 1991-го года.
Шеин проинформировал о сложной ситуации, которая сложилась в партии после XXVIII съезда КПСС. Беда была еще и в том, что отменой статьи 6-ой в Конституции СССР и лишением партийных организаций властных функций, наступил хаос – партия уж не руководила, а Советы не освоили властные обязательства.
Затем приступили к четвертому направлению: полковники Жилин и Егоров (помощники Крючкова) проинформировали о готовности документов к опубликованию. Ни один из документов не зачитывался, кроме некоторых фрагментов в течение трех-пяти минут из “Обращения к народу”. Они прозвучали весьма убедительно, тем более на фоне той информации, которая была сделана до этого.
Наконец, приступили к пятому направлению – организации поездки в Крым.
В ходе сообщений по первым трем вопросам раздавались различные реплики. Одни участники встречи говорили: надо прямо отсюда звонить Горбачеву и добиться его согласия на введение  чрезвычайного положения или президентского правления в тех регионах и областях народного хозяйства, где этого требовала обстановка. Другие считали, что надо дать ему шифротелеграмму по этому поводу и всем подписаться. Третьи предлагали не звонить и не писать, а ехать к нему и убеждать в необходимости этих шагов.
И вот, когда конкретно стали обсуждать эти варианты, то все сошлись на одном: надо лететь в Крым к Горбачеву в Форос. Бакланов сразу заявил, что он готов к такой
7

поездке. Вслед за ним такие заявления сделал О.С. Шеин и В.И. Болдин.
Крючков заявил, что от КГБ поедет генерал-полковник Плеханов и что надо было бы представителя от военных. Кто-то сказал, что желательно, чтобы поехал генерал армии В.И. Варенников. Министр обороны вначале запротестовал, сказал, что Варенников поедет в Киев, и будет руководить там тремя округами с целью поддержания стабильности на Украине. Крючков заметил, что можно было бы Варенникову слетать с группой в Крым, а оттуда перелететь в Киев и решать там задачи, которые будут поручены. Все отнеслись к этому одобрительно. Язов посмотрел на Варенникова. Варенников согласился.
Таким образом, было решено, что к Горбачеву в Крым едет Бакланов, Шеин, Болдин, Варенников и Плеханов. Цель поездки – убедить Горбачева в необходимости принять решение о введении чрезвычайного положения в некоторых районах страны, в
том числе, и в народном хозяйстве. Предполагалось, что Горбачев сделает это своим распоряжением или поручит кому-то, например, Павлову, как он это делал в конце марта 1990-го года. Кроме того, было бы желательно убедить Горбачева пока не подписывать Союзный договор.
В ходе беседы к ним в беседку пришел сотрудник КГБ и доложил Крючкову, что его вызывает к телефону Горбачев. Владимир Александрович сразу отправился в здание. Пока он минут 10-12 отсутствовал, остальные строили версии о причине звонка и возможном содержании этого разговора. Крючков вернулся несколько озабоченный. Но сказал, что с Горбачевым шел общий разговор, ничего конкретного. На прямой вопрос Бакланова: “Вы сказали, что мы здесь беседуем?” – Крючков ответил отрицательно. А Варенников подумал: если они ставят задачу помочь Горбачеву спасти страну, то почему бы не сказать о том, что они здесь обсуждают? Тем более, у него в таком почете гласность и демократия. Можно сказать, что к нему вылетает группа. Ведь вопрос о лишении Горбачева занимаемых постов не возникал: к сожалению, не возникал, а надо было: так почему все должно было делаться полулегально, полускрыто, и вообще, как-то недосказано?
Все были уверены, что Горбачев согласится с их предложениями. Не надо быть президентом, чтобы не понимать необходимости введения чрезвычайного положения в регионах, где гибнут люди или расхищается народное добро, а обстановка в стране больше не терпит дальнейших примирений. Поэтому на встрече и не обсуждался вопрос, а что делать, если Горбачев с их предложением вообще и не согласится.


* * *

Встреча на объекте АБЦ продолжалась полтора-два часа. Затем Варенников с Язовым и Ачаковым уехали, а остальные остались на ужин. Поднятые на встрече вопросы не были для Варенникова открытием. Он был удовлетворен тем, что все эти проблемы будут доложены Горбачеву. Хотя, конечно, знал, что это ему уже многократно докладывали, а он продолжает бездействовать. Однако теплилась все-таки надежда, что Горбачев прозреет. Ведь тогда ни у кого и в мыслях не было, что он предатель и изменник. Они наивно думали, что он кое-чего недопонимает. И вот для этого, чтобы он прозрел, вообще, чтобы добиться хоть каких-то его решений, и было решено сделать еще одну попытку убедить его в необходимости чрезвычайных мер.
Варенников не мог понять еще там, в беседке, когда формировался список. Одно дело, если все вопросы перед Горбачевым поставят такие фигуры, как Павлов, Крючков, Язов и Лукьянов (который со слов Крючкова разделяет с ними идею о принятии срочных мер). И совсем другое, когда с визитом приедут Бакланов, Болдин, Шеин, Варенников и
8

Плеханов.
Он не решился высказать там свои сомнения в беседке, опасаясь, что товарищи по встрече могли бы счесть их за трусость. Кроме того, по всему чувствовалось, что вопрос о поездке уже был согласован и с Баклановым, и с Шеиным (впоследствии это подтвердилось в ходе следствия).
Варенников, Язов, Ачалов ехали обратно на той же машине несколько по другому маршруту – вначале должны были завести Д.Т. Язова на дачу, а затем поехать в Москву: завезти Варенникова в Главкомат, а Ачалова в Генштаб.
Дорогой продолжали беседовать, уточняя дальнейшие действия. Варенников вяло поддерживал беседу, думая все о своем – правильно ли он поступил, что не высказал своих сомнений? И все больше убеждался в том, что решение его о направлении в Крым не первых лиц было ошибочным, на то, что сам Варенников согласившись поехать, поступил правильно, потому что решение о персональном составе “ходоков” к Горбачеву, несомненно, было принято небольшой группой лиц еще до общей встречи. Ясно, что его сомнения могли бы внести разброд и шатание в принятии решения, что нежелательно. Тем более нежелательно было менять что-то в этой части, когда все уже было говорено ранее.
В машине Язов дополнительно поведал Варенникову о том, что он выделяет ему для полета в Крым свой самолет. После беседы с Горбачевым ему не нужно возвращаться со всеми в Москву, а следует лететь в Киев, чтобы не допустить на территории Украины, в связи с возможным обращением руководства страны к народу, никаких эксцессов. За Украину особо беспокоились – и это четко просматривалось во время встречи – в связи с тем, что так называемое общественно-политическое движение “Рух” в то время захватило всю инициативу в республике в свои руки, как “Союзис” в Литве, и диктовало всем свои условия. “Рух” мог в связи с “Обращением к народу” организовать большие беспорядки и даже с жертвами. Этого допустить было нельзя. С учетом опыта Варенникова и его прошлой службы на Украине в качестве командующего войсками Прикарпатского военного округа (народ Украины его, конечно, знал) и было принято решение, чтобы он обеспечил порядок на этом участке.
Язов также сказал, что намерен завтра направить в Прибалтийский, Ленинградский, Белорусский и некоторые другие военные округа европейской части СССР своих представителей из числа заместителей министров обороны и заместителей Главнокомандующего с целью оказания им помощи, тем более что предполагалось ввести в Вооруженных Силах повышенную боевую готовность. Он наказал Варенникову встретиться в Крыму на аэродроме Бельбек с Главкомом ВМФ адмиралом флота В.Н. Чернавиным и первым заместителем МВД СССР генерал-полковником Б.В. Громовым. Оба они отдыхали на Черном море, и Варенников должен проинформировать их об обстановке в стране.
По тону Язова Варенников чувствовал, что у того самого на душе неспокойно. В тоже время, наблюдая общую картину на встрече, Варенников делал вывод, что все присутствующие там уже встречались ни один раз (возможно, в разных составах). Поэтому внутренне Варенников приходил к убеждению, что они все хорошо продумали, четко и надежно организовали всю работу.
К этому выводу Варенникова подталкивало и то, что для обеспечения нормальной работы с Горбачевым Крючков посылает с ними генерала Плеханова, который решит все вопросы безопасности и связи (он знал о распоряжении Крючкова отключить связь в кабинете Горбачева). Что касалось относительно Ельцина, который якобы должен вечером 18-го августа вернуться в Москву из поездки в Казахстан, на встрече предполагалось, что председатель правительства Павлов обязательно встретиться с ним и переговорит о взаимодействии.
9

Правда, раздавались голоса, что, мол, в этот вечер из поездки он возвращается под
большими “парами” – сильно пьян. Было тогда решено, что если Ельцин будет не в состоянии вести деловой разговор, то можно будет перенести встречу с ним Павлова на утро 19-го августа.
Подъехали к даче Язова, еще раз уточнили поездку Варенникова 18-го августа и распрощались. Через полчаса Варенников уже был в Главкомате. Сразу позвонил на командный пункт ВВС и поинтересовался – получили ли они распоряжение министра обороны о подготовке к полету на завтра его самолета в Крым? Дежурный ответил положительно, уточнив: “Приказано готовить самолет в ваше распоряжение на аэродроме Чкаловский к 14 часам 18-го августа. С вами должны лететь гражданские лица. Аэродром назначения – Бельбек, расположен недалеко от Севастополя”.
Такая информация Варенникова вполне устраивала. Отдав необходимые распоряжения по службе, он повстречался с начальником Главного штаба ВС генерал-полковником М.П. Колесниковым и сообщил ему в общих чертах, что завтра по заданию министра обороны он летит в Крым, а оттуда в Киев. Колесников многозначительно посмотрел Варенникову в глаза, но ничего не спросил. Летит – значит, так надо.
Дома, учитывая начавшуюся подготовку к отпуску, Варенников вынужден был сказать, что летит в командировку. На вопрос жены: “А как же с отпуском?” – ответил, что, возможно, придется отложить его на пару дней. Так бывало в их жизни, так что особых разочарований он не увидел. Но эти “пару дней” затянулись на многие годы.


* * *

18-го августа за полчаса до вылета Варенников был уже на аэродроме Чкаловский. Самолет стоял не на трапе, а в стороне, чтобы не вызывать излишнего любопытства. Здесь же был и командир авиационной смешанной дивизии, которая обеспечивала полеты руководства Министерства обороны и важнейшие военные перевозки, а также обслуживала все воздушные КП военно-политического руководства государства до Верховного Главнокомандующего включительно.
Познакомившись с экипажем и просмотрев с командиром корабля полетный лист и список пассажиров, Варенников понял, что кроме них, пяти упомянутых, плюс его помощника полковника П.Е. Медведева, летело еще человек 12 по линии КГБ, в том числе заместитель генерала Плеханова генерал В.В. Генералов. Вскоре стали прибывать вылетающие. Вначале подъехали Бакланов, Болдин и Шенин. Затем появились все комитетчики, в основном молодые и среднего возраста подтянутые мужчины, легко одетые, но каждый – со своим чемоданом – “дипломатом”.
Самолет взлетел в точно установленное время. Моросил небольшой дождь. Кто-то сказал, что это хорошая примета. Возможно, это и правда – ведь все, что связано с Крымом, с Горбачевым, а также вопрос по Украине – все было переделано в пределах правовых норм. Другое дело, что Горбачев не полетел в Москву и не согласился с введением чрезвычайного положения. Но ведь весь кавардак начался позже, и не где-нибудь, а в Москве.
Летели около двух часов. Беседовали на различные темы, но главного, что нас всех ожидает – не касались. Нас толе в салоне, где разместилась пятерка, которая должна была ехать к Горбачеву, был телефон правительственной связи. Такой телефон был и на столике с откидным креслом в коридоре. Поэтому, чтобы не мешать беседе, хотя она поддерживалась с трудом (думал-то каждый о предстоящих событиях), Варенников предпочел выходить в коридор и оттуда названивал - переговоры с дежурным генералом Генштаба, с командующим Черноморским флотом адмиралом М.Н. Хропонуло (он уже
10

направлялся на аэродром для встречи с Варенниковым), с командующими Киевским,
Прикарпатским и Северо-Кавказским военными округами, которые должны были к 17.00 подлететь на аэродром Бельбек. Надо было пригласить и командующего Одесским военным округом, но там проводилось учение, поэтому Варенников его не отвлекал: учение – святое дело. А вот командующего РВ и А СВ маршала артиллерии В.М. Михалкина Варенников пригласил, поскольку тот должен после совещания на аэродроме отправиться вместе с командующим Прикарпатского военного округа во Львов в качестве представителя министра обороны.
Приблизительно за полчаса до посадки самолета Варенников сказал своим коллегам, что надо определиться конкретно в их действиях, в частности, кто будет ведущим в беседе, кто, о чем будет говорить. Решили, что ведущим будет О.Д. Бакланов, он же и сделает сообщение о политическом и экономическом положении в стране. О.С. Шеин скажет о положении в партии и социальной напряженности в народе. В.И. Болдин коснется тех и других вопросов с примерами. Варенников о положении в Вооруженных Силах и военно-промышленном комплексе ВПК. Ю.С. Плеханов не намерен был поднимать какие-либо вопросы, но сказал, что кроме всего остального, он получил задание от Крючкова накануне беседы группы с Горбачевым отключить у него в кабинете телефон правительственной связи, чтобы создать благоприятную обстановку для разговора. Учитывая, что самолет уже шел на посадку, Плеханов добавил также, что ему надо минут 20-30, чтобы решить эту задачу. Поэтому основной группе целесообразно выехать через полчаса после отъезда первого отряда со связистами и другими специалистами.
Все согласились. Поэтому когда их встретили, Варенников попросил адмирала Хропонуло накормить их обедом. Что и было сделано.
Несмотря на то, что до 17 часов еще было далеко, однако кое-кто из приглашенных Варенниковым уже прилетел. Варенников вынужден был им сказать, что пока, до их возвращения из Фороса, им следует гулять и ждать остальных.


* * *

На дачу во дворец Горбачева ехали на повышенных скоростях, хотя это совершенно ничем не вызывалось. На КПП проверили первую машину и всех выпустили в дачный городок. Красиво, но мало зелени. А за ограждением просматривались помещения. Было три основных здания – дача, гостевой дом и дом для администрации и охраны, а также пляжные постройки и постройки на хоздворе – гараж, склады и т.п. Прибывших пригласили в гостевой дом. Они расположились в одной из комнат первого этажа. Просматривали журналы, газеты, разговор не клеился. Плеханов ушел в главный дом организовывать встречу с Горбачевым. Ушел и пропал. Прошло минут двадцать, прежде чем он появился первый раз и сообщил, что вроде у Горбачева процедура, поэтому ожидание затянулось, но Горбачеву уже передали об их приезде. И опять исчез. Через 10-15 минут пришел снова и пригласил всех в главное здание. Оно стояло рядом. Варенников обратил внимание, что на всей территории дачи много постов охраны – берегут нашего президента по всем правилам.
Дача оказалась в действительности небольшим дворцом. Очень красивая внешне, с прекрасной планировкой внутри, с классической отделкой темным деревом и зеленым мрамором. На втором этаже, куда они поднялись по нарядной широкой лестнице, была просторная гостиная с оригинальными украшениями. Олег Дмитриевич Бакланов не выдержал и произнес: “Любой шах позавидует!”
До встречи, где-то около пяти часов, к Раисе Максимовне Горбачевой, жене, вдруг
11

стремительно вошел М.С. Горбачев. “Произошло что-то тяжкое, - сказал он ей. – Может
быть, странное. Медведев сейчас доложил, что из Москвы прибыли Бакланов, Болдин,
Шеин и Варенников… требуют встречи со мной. Они уже на территории дачи, около дома. Но я никого не приглашал. Попытайся узнать, в чем дело… Все телефоны отключены… Значит, заговор? Арест?”
Плеханов предложил расположиться им в креслах, а сам опять куда-то исчез. Оказывается, эту встречу он организовывал не непосредственно, встречаясь с Горбачевым, а через личного его охранника В. Медведева. Минут через 15-20 Плеханов снова появился и сказал, что Горбачева не могут найти, наверное, он в своих семейных апартаментах, но туда никто не ходит. И опять ушел. Обменявшись мнениями, все пришли к выводу, что вся эта затяжка вызвана семейным советом: неожиданные гости приехали неспроста – что делать?
Тут откуда-то неожиданно появился Горбачев и предложил пройти к нему в кабинет.
Первым в кабинет вошел Горбачев. Вид у него был неважный, на лице озабоченность, которая передавала или испуг, или болезнь.
Вслед за ним вошли Бакланов и Шеин. Варенников с Болдиным завершили это шествие.
Кабинет представлял собой небольшую светлую комнату, с двумя на разных стенах окнами. У стены стоял большой письменный стол с креслом. Приставной столик не был, как обычно, придвинут к столу, а стоял внизу – у глухой стены, неподалеку от входной двери. К нему были приставлены два стула, то есть собеседники были отделены от хозяина кабинета и не могли смотреть ему в глаза. А тем более заглядывать в документы и записи, которые он делал по ходу беседы.


* * *

Войдя в кабинет, Горбачев как-то оттянул на себя первых двух товарищей и, не
здороваясь (как и при появлении), приблизившись к ним вплотную, вполголоса, но четко спросил: “Это арест?”
Бакланов ответил: “Да нет. Мы приехали как друзья”.
Шеин поддержал Бакланова. Варенников заметил, что Горбачев сразу же преобразился и, уже небрежно бросив всем: “Садитесь”, занял свое место.
В это время появился Плеханов. Горбачев уже со злостью: “А тебе чего здесь надо? Убирайся!”
Плеханов молча вышел. Промолчали и все остальные. Возможно, это и было правильно – еще до начала беседы не следовало взвинчивать обстановку.
В то время Варенникову было обидно за товарища: он не привык к такой грубой форме обращения. Однако, как он понял из дальнейшего разговора, сам Горбачев был не просто невоспитанный, некультурный человек, у которого отсутствовали обязательные формальности – элементарные нормы вежливости, но по натуре он был трусливый хам. Есть такая категория людей – если ему ничего не угрожает, то и он ведет себя с нижестоящими по должности или званию, как самый распоясавшийся подонок. Но даже при малейшей опасности лично для него, он начинает лебезить или покорно молчать, даже если для него это ущербно.
Вот и Горбачев, поняв, что ему ничто не угрожает, что к нему приехали “друзья”, вошел в роль того Горбачева, каким и был на самом деле. Не таким, каким был на пленумах и съездах, различных официальных встречах, в особенности при поездках за рубеж, а таким, каким был в повседневной работе с аппаратом – без дипломатического
12

макияжа.
Горбачев, прикрываясь интеллектом перед общественностью страны и демагогически заискивая перед ней, холуйствовал перед западом и аккуратно предавал наши государственные интересы. Тем самым позорил страну и народ втройне.
Перед делегацией Горбачев держал “кураж”. Но раз уж принял приехавших “друзей”, привел в кабинет и предложил сесть, то позаботься хотя бы, чтобы для всех были стулья. Нет, он умышленно никому не дал необходимых распоряжений. Мол, пусть помыкаются эти “друзья”, а я посмотрю на них.
Горбачев не просто небрежно бросал фразы, обращаясь на “ты”, но постоянно вкручивал в них нецензурные слова. Варенников смотрел на него и думал: как может такое высокопоставленное лицо вот так общаться с людьми? Ведь это не только уничтожает собеседника, но роняет авторитет автора этой похабщины. А с Горбачева – как с гуся вода. Видно, у него часто бывало такое состояние. Непонятно только, почему Раиса Максимовна, державшая Горбачева под каблуком, не “очистила” его от этого недуга. А ведь она любила все красивое, особенно дорогие украшения. Но как может стремление к прекрасному уживаться с вульгарностью?


* * *

Итак, делегация вошла в кабинет и по приглашению хозяина все сели: Варенников и Бакланов на стульях у приставного столика, а Шеин и Болдин обозначили свое сидение, слегка опираясь на подоконники. Затем Бакланов встал со стула и отправился к окну, где стоял Шеин. Видно, ему, Бакланову, было неудобно сидеть, когда Шеин и Болдин стояли. Варенников не намерен был вставать. И не потому, что нарушал тем самым солидарность по отношению к товарищам. Его уже раздражала горбачевская манера нагло говорить и хамить. Лично его это хамство пока не касалось, оно относилось к другим, но общая атмосфера была непристойной, тем более для президентского уровня.
Другое дело – если бы Горбачев вообще не принял группу. Это был бы шаг. Но хамство?! Варенников такого никогда не терпел, невзирая на ранги и обстановку. Поэтому продолжал сидеть.
Как они и договорились, О.Д. Бакланов начал беседу. Он спокойно, умно и обстоятельно рассказывал вначале об общей социально-политической ситуации в стране, как они ее оценивают. Затем подробно об экономике, детализируя некоторые вопросы по ВПК и сельскому хозяйству, касаясь, в частности, уборки урожая. О.С. Шеин вначале умно вставил по ходу важные реплики, а затем продолжил нить разговора, обрисовывая ситуацию, которая сложилась в партии. На взгляд Варенникова все это звучало весьма логично.
Но самое интересное, что ни тот, ни другой не поддавался на реплики Горбачева, который обильно насыщал речь нецензурщиной. Явно было видно, что он хотел сбить их с толку. Однако они твердо проводили свою линию, стараясь внушить Горбачеву мысль о необходимости все-таки введения чрезвычайного положения и воздержание от подписания нового Союзного договора в том виде, в каком он был представлен в проекте. И, несмотря на то, что ни в высказываниях Бакланова, ни в словах Шеина совершенно не звучали даже нотки нравоучения, Горбачев перебивал собеседников, многократно повторял, что его не надо учить, все это он прекрасно знает, что никаких открытий в этом не видит, что посильные меры в этих областях принимались, принимаются, и будут приниматься.
Для подкрепления доводов Бакланова и Шеина в разговор включался Болдин. Будучи человеком вежливым и культурным, он начал, было, говорить, как было принято в
13

нашем обществе, но Горбачев буквально перешел на лай и фактически не дал ему
говорить.
Видя такую картину и понимая, что никто из коллег Варенникова необходимой атмосферы создать не может (видно, сказывалось влияние Горбачева, сложившееся за годы деятельной совместной работы), Варенников решил тоже высказаться. Начал свою речь твердо, с напором. Горбачев притих. Уже позже, в том числе в своих воспоминаниях, Горбачев писал, что наиболее активно себя вел Варенников, и что он якобы даже кричал на него. Действительно, активность была проявлена, однако, только потому, что Горбачев грубо оборвал Болдина. Его возмутили демагогические заявления “лучшего немца”, что, мол, вот он подпишет новый Союзный договор, а вслед за этим издаст ряд указов по экономическим вопросам и тогда, дескать, жизнь, наконец, нормализуется, все встанет на свои места.
Но ведь все это звучало насмешкой: все валится, вся система государственного управления разрушена, никто никаких распоряжений или указов президента не выполнял, а Горбачев говорил об издании очередных указов, будто это что-то поправит. Единственное, что еще было подвластно ему, так это Министерство обороны (и, следовательно, Вооруженные Силы), Комитет государственной безопасности и (правда, с большой долей сомнения) Министерство внутренних дел. Но в день беседы и эти министерства, также их руководители фактически выступили против его политики. А Горбачев продолжал рисовать радужные картины.
Конечно, Варенникова это взорвало. Обращаясь к нему по имени и отчеству и фактически перебивая его, он сказал:
- К чему все это? Нам-то для чего вы все это говорите? Кто будет в стране выполнять указы президента? Они же сегодня ничего не значат! Идет война законов – в каждой республике “свои” законы выше законов центра. В этих условиях, конечно, требуется особое положение, строгий режим, который бы позволил встряхнуть всех и поставить каждого на свое место. Вот вам товарищи поэтому и предлагают ввести чрезвычайное положение там, где этого требует обстановка. В последнее время мне приходится очень много разъезжать по стране, решая проблемы Сухопутных войск, в том числе в связи с выводом наших соединений из Восточной Европы. Много встреч с офицерами и их семьями, с личным составом частей, а также с различными государственными органами и государственными организациями. Везде я стараюсь показать нашего президента в лучшем свете. Но когда мне в лоб ставят убийственные вопросы, которые сводят на нет все хорошее, что я говорю о президенте – мне просто нечем парировать. Вот такие вопросы задают наши советские люди, в том числе военные, и в первую очередь офицеры.
И далее Варенников выложил ему все, что беспокоило наш народ, наш офицерский состав. Поднятые им проблемы и, несомненно, его резкий тон на Горбачева  подействовали существенно. Он слушал, не перебивая и опустив глаза, делал какие-то пометки и изредка посматривал на него. Но в глазах ему, к сожалению, не смотрел. Когда Варенников закончил речь, Горбачев, сдерживая свое решение, тихо спросил:
- Как ваше имя и отчество?
Варенников ему ответил (позже Горбачев будет писать, что он знал его имя и отчество, но спросил об этом, чтобы подчеркнуть, как слабо Варенников его знает). Однако память у Горбачева была отменная. Он спросил умышленно, чтобы как-то Варенникова унизить. Далее Горбачев продолжал:
- Так вот, Валентин Иванович, это вам, военным, кажется, что все просто сделать: ать-два! А в жизни все сложнее.
Тут Варенников не выдержал и решил выложить ему все, без деликатностей – страна ведь гибнет! – если он, Горбачев, не в состоянии управлять страной, то ему надо
14

делать конкретные выводы.
Нельзя же ждать, когда все развалится. Но Бакланов и Шеин начали Варенникова успокаивать. К Варенникову подошел Болдин, Горбачев тоже встал, дав тем самым понять, что встреча закончена.
Пожимая руки, Горбачев, как бы, между прочим, сказал: “Теперь после таких объяснений нам, очевидно, не придется вместе работать”. Принимая существо реплики, Варенников немедленно отреагировал: “В таком случае я подаю рапорт об уходе в отставку”. Остальные промолчали. Промолчал и Горбачев, хотя, являясь Верховным Главнокомандующим, мог бы прямо здесь объяснить: “Я принимаю вашу отставку”. Непонятно, почему не последовало такого решения. Ведь учитывая, что Варенников был народным депутатом СССР, президент, хотя он и Верховный Главнокомандующий, не имел права, согласно закону “О статусе народного депутата”, снимать с занимаемой должности до истечения депутатских полномочий любого депутата. Это может произойти только по инициативе или с согласия самого депутата. Возможно, Горбачев просто не сообразил, что он не только мог, но и обязан был это сделать для своей же безопасности. Ведь события только начинались.
Так случилось, что когда они прощались, Варенников ближе всех был к двери, поэтому первым вышел из кабинета в просторный холл и направился к противоположной стороне, где начиналась лестница. Варенников обратил внимание, что слева, в стороне от его движения, сидела в кресле Раиса Максимовна в окружении детей. Естественно, Варенников на ходу слегка поклонился и пошел к выходу. Его товарищи подошли к жене Горбачева. Видно, были близко знакомы, особенно Болдин, который одно время работал помощником генсека. Однако они Варенникова не заставили долго ждать – видно, разговор с супругой генсека-президента у них не получился. Вскоре все спустились вниз и отправились к машине.
Варенников в машине размышлял, что руководство страны (впоследствии  ГКЧП) в основе своей должны были иметь другие цели и задачи. Надо было не оказывать помощь президенту и даже не давить на него, вынуждая к необходимым шагам – надо было снимать Горбачева со всех должностей.
И это был не просто просчет, ошибка, а принципиально порочное решение. Ведь тогда уже было ясно, что если даже мы заставили бы его ввести чрезвычайное положение и отказ от подписания нового Союзного договора, то спровоцированные Горбачевым центробежные силы в условиях, когда он, Горбачев, остается президентом страны, все равно будут продолжать действовать и разрушать государство. Но для того чтобы отстранить Горбачева от управления государством, нужен был умный, решительный и твердый человек, типа Семичастного. Такого в руководстве страны не оказалось. Семичастный прекрасно, без потрясений разрешил все проблемы с отстранением Хрущева от власти.
По дороге на аэродром Варенникова продолжал угнетать один и тот же вопрос –
как могло так получиться, что страной управляет совершенно не подготовленный для этой цели человек? Почему народные депутаты не отреагировали на правильно сделанное депутатом Т. Авалиани предупреждение, что Горбачеву нельзя доверять пост президента, так как он загубил страну! Почему съезд не поддержал депутата С. Умалатову, когда она через год его работы на посту предложила Горбачеву уйти в отставку. Почему XXVIII съезд КПСС оставил Горбачева генсеком? Почему ставится вопрос о подписании нового Союзного договора, когда проведен референдум и народы страны подавляющим  большинством проголосовали за сохранение Союза?
Словом, их встреча закончилась ничем. Ее результаты были весьма туманными, как это бывало вообще в большинстве случаев, когда Горбачеву приходилось принимать решение по острым вопросам или просто говорить на тяжелую тему. В заключение он
15

сказал: “Черт с вами, делайте, что хотите. Но доложите мое мнение”. Все переглянулись –
какое мнение? Ни да, ни нет? Делайте, что хотите – а они предлагали всего ввести чрезвычайное положение в определенных районах страны, где гибли люди, а также в некоторых отраслях хозяйства (на железной дороге, например). То есть он давал добро на эти действия, но сам объявлять это положение не желал. Считал, что “чрезвычайщина” – это танки, пушки, пулеметы, кровь и т.д. Хотя сам прекрасно знал, что в то время пошел уже второй год закону о режиме чрезвычайного положения, который был направлен на пресечение беспорядков, преступных, антиобщественных не правовых действий различного рода экстремистов.


* * *

На  аэродроме Варенникова уде поджидали военачальники. Вначале он встретился с Главкомом ВМФ адмиралом флота В.Н. Черновиным и первым заместителем министра МВД генерал-полковником Б.В. Громовым (в соответствии с задачей, поставленной министром обороны). Рассказал им в весьма общих чертах об их поездке к Горбачеву, в тои числе и о том, что Горбачеву предлагалось полететь в Москву, но он отказался, сославшись на здоровье. Ориентировал их также, что, возможно, завтра с утра в Вооруженных Силах будет введена повышенная боевая готовность, в связи с чем целесообразно сделать личные выводы, но министр обороны просил об этом пока никого не информировать. Б.В. Громову Варенников предложил воспользоваться, если он, конечно, желает, самолетом, который сейчас с товарищами возвращается в Москву. Но Громов от этой любезности отказался. Варенников понял, что он будет ждать команды от своего министра Б.К. Пуго. Они расстались. Варенников поднялся на борт улетающего самолета, попрощался с товарищами и сказал, что вслед за ними вылетит в Киев согласно поручению министра.
Затем Варенников встретился с командующими войсками Киевского, Прикарпатского и Северо-Кавказского военных округов, а также командующим РВ и А СВ маршалом артиллерии В.М. Михалкиным. Последнему предстояло лететь во Львов в Прикарпатский военный округ в качестве представителя министра обороны. Кроме того, на совещании у Варенникова присутствовали командующий Черноморским флотом адмирал М.И. Хропонуло. Варенников кратко информировал их об обстановке. Варенников им также сообщил, что Горбачеву предлагалось вылететь в Москву для разрешения возникших проблем, но он от этого отказался в связи с неважным состоянием здоровья. Кое-кто хотел уточнить, какая именно у него болезнь, но Варенников ответил в общих чертах, так сам не имел ясного представления о его заболевании. Это уж потом стало известно о его радикулите.
Но другая задача была у Варенникова - предупредить командующих, что с утра завтра, 19-го августа, может быть введена повышенная боевая готовность во всех Вооруженных Силах. В связи с этим он раздал каждому по экземпляру закона “О правовом режиме чрезвычайного положения” и разобрал с ними основные положения (статьи), на которые надо было обратить особое внимание. Объявил также, что главная их задача – совместно с органами КГБ и МВД не допустить беспорядков и различных неконституционных, неправомерных действий со стороны деструктивных элементов и экстремистских сил типа украинской организации “Рух”. Ответив на некоторые вопросы, Варенников простился с ними и все разлетелись.



16


* * *

Варенников с командующим Киевского военного округа генерал-полковником В.С. Чечеватовым на его самолете полетел в Киев. Настроение было неважное. На душе тревожно, к разговору Варенников был не особенно расположен. Чечеватов, будучи внимательным и умным человеком, чувствовал это и лишних вопросов не задавал. Да и Варенников, забегая вперед, нужно сказать, что с самого начала старался и командующему войсками Киевского военного округа, и в целом Военный Совет округа не втягивать в подробности грядущих событий, а ограничиться только тем, что необходимо было выполнять по линии Министерства обороны. Исключением, очевидно, станет только встреча с руководством Украины.
Подлетая к Киеву, Варенников поручил В.С. Чечеватому, чтобы он сегодня, то есть 18-го августа, организовал на следующее утро встречу с Председателем Верховного Совета Украины Л.М. Кравчуком, первым секретарем Компартии Украины С.И. Гуренко и Первым заместителем председателя правительства Украины (председатель был в зарубежной поездке) К.И. Масиком.
Варенникову, во-первых, надо было представиться; во-вторых, ориентировать о намерениях Министерства обороны ввести в войсках повышенную боевую готовность; в-третьих, для поддержания конституционного порядка организовать взаимодействие.
Варенников с его помощником для особых поручений полковником 
П. Медведевым остановились в штабе Киевского военного округа. И там же заночевали. Но прежде чем отправиться отдыхать, Варенников уточнил свои планы действий на завтра, позвонил вначале Д.Т. Язову, а затем В.А. Крючкову – из приемных ответили, что они на совещании в Кремле. Тогда он переговорил с дежурными генштаба и Главкомата СВ, а затем позвонил некоторым командующим войсками военных округов и поинтересовался обстановкой. Все было нормально.
После этого попытался заснуть, но думы о том, как решаются в это время вопросы в Кремле, не дали сомкнуть глаз. В 5 утра из приемной прибежал Медведев и возбужденно доложил, что ему дали сигнал из Москвы о том, что сейчас по радио должно быть экстренное сообщение Советского правительства.
Варенников включил приемник, и, слушая, делал для себя пометки. Кстати, ему попался под руку один из экземпляров отпечатанного на машинке закона “О правовом режиме чрезвычайного положения” (что Варенников раздавал командующим на аэродроме в Бельбеке), и он на обороте этого документа делал для себя записи. Позже, когда при аресте делали обыск, этот документ изъяли, как “вещественное доказательство” того, что он задолго готовился к этим действиям – “его” мысли совпали с текстом тех документов, которые 19-го августа с утра объявлялись по радио.
Варенников заявлением советского руководства был удовлетворен, настроение было приподнятое. Раз создан Государственный комитет по чрезвычайному положению, то это уже решительный шаг и всем понятно: есть центр, который организует дальнейшие действия по спасению страны (было только не ясно – кто председатель этого комитета, но тогда все думали, что это позже будет объявлено). Далее – был обнародован целый ряд документов, которые охватывали все стороны жизни и деятельности нашего народа и государства, всю внутреннюю и внешнюю политику. Даже одно из названий о многом говорило: “Обращение к советскому народу”, указ вице-президента СССР Янаева о вступлении в исполнение обязанностей президента СССР, “Обращение исполняющего обязанности президента СССР Янаева к главам государств и правительств и Генеральному секретарю ООН”, “Заявление председателя Верховного Совета СССР Лукьянова”, “Постановление ГКЧП № 1”, “Заявление советского руководства”. Эти
17

документы были опубликованы в некоторых газетах, а пока подробно излагались по радио.
Надо заметить, что позже псевдодемократия во главе с Горбачевым, а затем и Ельциным старалась повесить на членов ГКЧП и лиц, его поддерживающих, различные ярлыки. Их обвиняли во всех грехах, в том числе даже в стремлении захватить власть, если она была в их руках? Это была гнусная ложь.
В Киеве, утром, к  Варенникову пришли командующий войсками Киевским военным округом генерал-полковник В.С. Чечеватов и член Военного совета округа генерал-лейтенант Б.И. Шариков и они втроем отправились в Верховный Совет Украины. В 9 часов они встретились с Председателем Верховного Совета УСССР Л.М. Кравчуком, Первым секретарем ЦК Компартии Украины С.И. Гуренко и Первым заместителем Председателя Совета Министров УССР К.И. Масиком.
После взаимных приветствий приступили к делу. Варенников не замедлил спросить – слушали ли они по центральному радио сообщение о важнейших событиях, и, несмотря на некоторую настороженность и озабоченность, они дружно ответили, что, конечно, слушали и придают этим сообщениям особое значение. Хотя не высказывались ни за, ни против. Естественно, Варенников не удержался и сказал, что, наконец, наверное, пришло время, когда в стране будет покончено с хаосом, отсутствием твердой власти и управления.
Руководство Украины уже знало, что накануне, 18-го августа, у Горбачева побывала группа лиц, в числе которых был и Варенников (очевидно, их ориентировал В. Чечеватов).
Поэтому Варенникова спросили: “Как там Горбачев?” Он ответил в общих чертах, не затрагивая деталей беседы и обстановки, в которой проходила встреча. Но два момента подчеркнул: Горбачев неважно себя чувствует, и отказался лететь в Москву для разрешения назревших проблем. Добавил, что, наверное, потому и отказался лететь, что хворает. Зато проинформировал руководство республики, что во избежание каких-либо недоразумений нашим Вооруженным Силам объявлена повышенная боевая готовность. Фактически это означало, что все воинские части и соединения, где бы они ни находились, возвращаются в пункты постоянной дислокации и занимаются боевой подготовкой в своих военных городках. Это позволит им выступить по предназначению буквально через несколько минут с момента получения приказа.
В то же время Варенников поинтересовался у руководства Украины, как они смотрят на введение чрезвычайного положения в некоторых районах республики. Такой вопрос был задан не потому, что такая мысль проскользнула в разговоре с Горбачевым, а потому, что он лично в начале августа убедился: в Львове и Львовской области в результате действий политической организации “Рух” Советская власть была фактически ликвидирована. На его вопрос Кравчук ответил вопросом: “А как вы считаете, надо было бы поступить?” Варенников без дипломатии ответил, что, по его мнению, чрезвычайное положение надо ввести в трех западных областях Украины – Львовской, Ивано-Франковской и Тернопольской. Можно было бы предусмотреть также использование отдельных положений закона “О правовом режиме чрезвычайного положения” в некоторых городах Украины, где “Рух” имеет большое влияние, в том числе и в Киеве. Говоря о трех западных областях, Варенников изложил свои выводы из личных наблюдений, что соответствовало действительности, и никто из собеседников в отношении его оценки обстановки не возражал. Что касается его мнения о введении чрезвычайного положения в Западной Украине, то, в отличие от Кравчука и Гуренко, горячо обсуждать этот вопрос начал Масик. Возможно, он хотел блеснуть своими знаниями закона, но сделал это так неудачно, допустил ошибки, что Варенников вынужден был его поправить. К тому же он явно горячился, что его не украшало. В ходе
18

обсуждения этой проблемы вдруг на рабочем столе Кравчука (они сидели за столом заседаний) зазвонил телефон правительственной связи “ВЧ”. Кравчук отправился к телефону. С первых слов никто не понял, что звонит В.А. Крючков. Видимо, он ориентировал Кравчука об обстановке и предполагаемых мерах ГКЧП и т.д. Кравчук поинтересовался мнением председателя КГБ СССР относительно введения чрезвычайного положения на Украине. Тот сказал, что он не видит причин для введения такого положения и к нему можно не прибегать.
Когда телефонный разговор был окончен, Кравчук с некоторым торжеством заметил, что председатель КГБ не находит нужным где-то на Украине вводить чрезвычайное положение. Варенников сказал, что его органам лучше знать, где надо и где не надо вводить чрезвычайное положение. На этом они разговор на эту тему закончили.
Для того чтобы обеспечить порядок и спокойствие на территории республики (а именно с этой целью Варенников сюда и был направлен руководством страны), требовалось провести целый ряд мероприятий. На некоторые из них Варенников обратил внимание Кравчука, Гуренко и Масика. Но особенно Кравчука. Варенников прямо сказал ему, что многое зависит от него лично: его положение и авторитет может предотвратить различные негативные проявления в обществе. В связи с этим Варенников предложил ему выступить по телевидению и радио, призвать народ к спокойствию и порядку. Предложил также собрать руководителей различных партий и движений (или найти какую-то другую форму общения) и предупредить их, что сейчас надо категорически запретить какие-либо митинги и шествия. Одновременно проинформировать этих лидеров, что Вооруженные Силы находятся в повышенной боевой готовности и, если кто-то будет нарушать правопорядок и, тем более, если это будет нести угрозу для народа, а МВД своими силами не сможет справиться, то в соответствии с законом “О правовом положении режима чрезвычайного положения” разрешается привлечь военные части.
Кравчук воспринял это как должное (особенно, когда Варенников говорил о его авторитете) и пообещал решить все вопросы. Предложение Варенникова о создании на базе штаба Киевского военного округа единой Оперативной группы, куда должны войти представители руководства КГБ, МВД республики и МО СССР, руководители Украины восприняли положительно. Цель и задачи этой Оперативной группы - совместно и оперативно собрать данные об обстановке в границах УССР и своевременно докладывать с необходимыми предположениями в Президиум Верховного Совета и Совет Министров республики, а также ему, как представителю МО СССР. Руководство не только не поддержало эту идею, но и в тот же день утвердило создание Оперативной группы на заседании Президиума Верховного Совета УССР.
Перед расставанием Кравчук поставил перед Варенниковым вопрос – почему документы ГКЧП не прислали в республику? Ведь сообщение по радио и телевидению не имеет юридической силы. Варенников ответил, что не является членом ГКЧП, и прибыл на Украину, как ГК СВ – представитель МО с целью обеспечить нормальные действия военных округов, которые расположены в границах УССР, а также оказать помощь руководству. Но заверил, что непременно примет меры, чтобы документы ГКЧП были доставлены руководству Украины.
О своей встрече с руководством республики, а также о просьбах Кравчука Варенников в этот же день послал в адрес ГКЧП шифротелеграмму. Затем провел организационное совещание с личным составом Оперативной группы, которая была создана буквально через несколько часов после окончания встречи в Верховном Совете Украины.



19


* * *

Убедившись, что основные вопросы решены, механизм сбора данных на всей территории республики создан и ее центр – Оперативная группа – уже заработал, Варенников начал обзванивать военные округа, одновременно наблюдая, что же происходит на экранах телевидения. Оказалось, государственное телевидение жило совсем в другом измерении, а руководство страны к этому относилось безразлично. Во всяком случае, если даже не были отданы необходимые распоряжения о программе передач на этот день, 19-го августа, то Кравченко, отвечающий перед государством за телевидение, обязан был сам определиться, что именно должно быть на экранах. Естественно, в первую очередь передавать текст всех документов, изданных ГКЧП, и  разъяснять их.
А вместо этого весь день телевидение показывало балет “Лебединое озеро”. Весь день! Это была открытая насмешка над ГКЧП. Да и над высоким искусством тоже.
А Варенников в это время продолжал выполнять данные ему поручения. Несколько раз звонил Язову. Отвечали одно и тоже: “Министр обороны в Кремле на заседании Комитета (имеется в виду ГКЧП)”. Варенников подумал: “Ну, раз заседают – порядок будет, и начинал названивать в различные военные округа, чтобы узнать обстановку. Телевизор, конечно, выключил. Ближе к вечеру в кабинет вбегает полковник Медведев и говорит, что надо включить телевизор – важное сообщение.
Включает. Действительно, важное сообщение: передают пресс-конференцию членов ГКЧП для представителей средств массовой информации.
Наконец-то, ГКЧП вышло в люди! За столом президиума на пресс-конференции в центре временно исполняющего обязанности президента Янаев, справа и слева от него – Пуго, Бакланов, Стародубцев и Тизяков. Плюс руководитель пресс-центра. Непонятно, почему не было Павлова, Крючкова и Язова. Позже уже выяснилось, что Павлов болен, а Крючков и Язов не появились, чтобы не демонстрировать силовые структуры. Хотя высказывались и другие версии (как, кстати, и в отношении болезни Павлова).
Пресс-конференция была не подготовлена, очевидно, решение о ее проведении приняли спонтанно, с ходу. Просто поразительно, до чего бездарно все было организовано.
Сокрушаясь об увиденном и услышанном, Варенников сразу же направил шифротелеграмму в Москву на имя ГКЧП. Особенно подтолкнуло к этому шагу выступление Ельцина с танка. Выглядело это дико и мерзко – чуждые советскому обществу существа топтали советский танк!..


* * *

Вечером Варенников позвонил министру обороны. Доложил обстановку в Киеве и на территории Украины. Там было все в порядке, но его очень беспокоила обстановка в Москве. Просто непонятно: Ельцин держит речь с танка Московско-военного округа. Дом Советов РСФСР охраняют наши десантники. Из Дома Советов Ельцин и его окружение имеют связь со всем миром. Они же могут выступить и по государственному радио. А где ГКЧП? Почему они бездействуют?
Что вообще происходит?
Язов сказал, что действительно обстановка сложилась тяжелая. “Павлов, который должен был встретиться с Ельциным, заболел, и запланированная беседа не состоялась.

20

Янаев тоже плохо себя чувствует”. По содержанию разговора и по голосу Язова чувствовалось, что он сильно удручен. Поэтому свою задачу Варенников видел в том, чтобы поддержать его, а не задавать коварные вопросы. Тем более по телефону, будто бы ему из Киева виднее, кому и что надо делать в Москве, где сидит все начальство. Это просто некорректно. А вопросы на языке вертелись: почему вместо Павлова никто не встретился с Ельциным и не объяснил обстановку. Почему по телевидению вместо разъяснений документов ГКЧП постоянно идет “Лебединое озеро”. Почему Ельцину и его команде дозволено вытворять все, что угодно, в том числе нарушать Конституцию? Почему в здании Верховного Совета РСФСР, где засел Ельцин, полно незаконно вооруженных людей? Почему наши подразделения Московского военного округа охраняют это здание, о чем докладывают из Москвы оперативные дежурные из Генштаба и Главного штаба СВ? Почему в ГКЧП нет единоначальника – ведь не может работать любой комитет без председателя? И много других вертелось вопросов. Но вместо этого Варенников сказал Язову:
- Мы посмотрели пресс-конференцию, послушали выступающих, а также нам передали речь Ельцина с танка, и понимаем, что надо принимать самые решительные и срочные меры. Я послал на имя ГКЧП телеграмму с предложениями. Вам мои телеграммы докладывают.
- Конечно, докладывают. Их всем рассылают, все в курсе дела.
- Час назад я еще послал телеграмму с предложениями, о чем я уже сказал и считаю содержание этой шифровки весьма важным. Очень вас прошу посмотреть ее! Мы все крайне обеспокоены положением в Москве.
- Мы тоже обеспокоены. Вот вечером сегодня еще собираемся. Возможно, до чего-то договоримся.
На этом они распрощались.


* * *

Варенников, собирая информацию на Украине, видел, что во всех областях республики, в том числе и на западе Украины, все тихо и спокойно. Народ не проявляет никакого напряжения, нет и признаков волнения, но чувствуется, что люди настороженны.
Однако жизнь шла своим чередом – все учреждения и предприятия работали, пульс жизни, как обычный. В средствах массовой информации выступил Л.М. Кравчук и призвал народ к спокойствию, что вызывало свое действие.
Вечером к Варенникову подъехал Первый секретарь ЦК КПУ С.И. Гуренко. Он являлся одновременно членом Военного Совета Киевского военного округа. Варенников вместе с ним поужинал. Военный совет в округе состоял из высокоподготовленных генералов. В иное время с каждым из них можно пообщаться, поговорить о делах – одно удовольствие. А сейчас разговор не клеился. Все были под тяжелым впечатлением проведенной в Москве пресс-конференции.
Расставшись с Гуренко и командованием Киевского военного округа, Варенников опять начал названивать в Москву, собирая необходимые справки об обстановке. А главное – стремился связаться с министром обороны. Наконец, среди ночи все-таки вышел на него, спросил, как развязывается ситуация.
- Вы видели по телевидению пресс-конференцию? – встречным вопросом ему ответил Язов.
- Видел. Тяжелое впечатление.
- Вот так развивается и вся обстановка. Павлов в результате напряжения вышел из
21

строя и полностью выключился из работы. А ведь он же, кроме всего прочего, должен был встретиться и поговорить с Ельциным. Янаев тоже оказался… не боец. Никто из других на обстановку не влияет… В общем, сейчас будем собираться и принимать решение.
От такой информации Варенникову стало просто не по себе – находиться рядом с гнездом анархии и беспорядка и не принимать меры – уму непостижимо. Но то, что собираются, и будут принимать решение, несколько обнадежило.
В ночь с 19-го на 20-ое августа Варенников названивал дежурной службе Генштаба, в Главный штаб СВ, в различные военные округа. Ничего существенного не произошло, все застыло в первичном виде.
Для того чтобы лично убедиться, а что же происходит в Киеве, Варенников решил проехать по городу, по заводским районам. Столица Украины жила в нормальном режиме. Ничто не говорило о каких-либо событиях. Хотя опять-таки чувствовалась определенная настороженность: на лицах жителей города озабоченность, все куда-то торопятся, группки людей, ожидающих троллейбуса или трамвая, выглядят угрюмо. Но, возможно, ему все это показалось. Раньше внимание на такие детали он не обращал.
Вернувшись в штаб округа, Варенников узнал, что звонил министр обороны. Прежде чем ему перезванивать, Варенников отправился в оперативную группу по сбору информации. Заслушав подробные доклады военных и представителей КГБ и МВД, поинтересовался – доложено ли это в Верховный Совет правительства и ЦК КПУ, на что ему ответили положительно.
Вывод напрашивался один: на территории всей республики был полный порядок. При этом, как ни странно, наибольшим порядком отличались области Западной Украины.
Вооружившись данными, он позвонил Язову. Тот уставшим голосом: “Как у вас там на Украине?” Варенников доложил, что на Украине полный порядок. “А у нас совсем плохо, - сказал Язов и поведал, что творится в столице. – В общем, - заключил он, - вам надо вылететь в Москву”.
Надо так надо! В течение часа Варенников отдал все необходимые распоряжения и с В.С. Чечеватовым выехал в Борисполь на аэродром. Чтобы быстро добраться до Москвы, самолет в Киев вызывать не стали – решили воспользоваться самолетом командующего войсками округа. Когда они прибыли на аэродром, самолет командующего уже был готов к вылету. Через час Варенников прилетел на аэродром Чкаловский, а еще через 30-40 минут был уже в центре города. Около часа кружил по прилегающим к Дому Советов РСФСР улицам. Был поражен беспорядком, подвыпившими и откровенно пьяными “защитниками”. Наконец, добравшись к себе в штаб, позвонил министру обороны: Д.Т. Язов сказал, чтобы он подъезжал к нему, что тот и сделал. Мрачный, уставший вид министра вызывал сочувствие. Но одновременно не уходила и досада – ведь 17-го августа все было ясно, что и как надо делать, а 19-го августа все пошло кавардаком. Что касается 20-го августа, то уже тоже было совершенно понятно, что руководителя у страны нет. А в самом комитете начальники сами по себе. Совершенно непонятно – на что все рассчитывалось?
- Хорошо, что вы прилетели, - начал разговор Язов. – Генерал Ачалов сейчас у себя проводит совещание по вопросу, как изолировать незаконно вооруженных людей в здании Верховного Совета РСФСР, которые представляют опасность для населения. На заседании, кроме наших, присутствуют еще и представители КГБ и МВД. Ачалов должен организовать взаимодействие. Надо присутствовать на этом совещании. Возможно, вы им что-то посоветуете.
- Какой-нибудь план действия уже существует?
- Вот они по этому поводу и собрались.
С этим Варенников и отправился на совещание. В. Ачалов представил его собравшимся. Совещание было в разгаре. Обсуждали вопрос о количестве вооруженных,
22

которые обосновались в Доме Советов. Назывались цифры: от 500 до 600 человек. У всех автоматы или ручные пулеметы. Это, конечно, не просто преступление, но и реальная опасность для граждан города. Докладывалось также, что отмечены были выстрелы со стороны гостиницы “Украина” и зданий СЭВ. Работники КГБ, представив эту информацию, считали, что разоружение этой преступной, фактически банды, может быть произведено подразделениями КГБ “Альфа”. Однако чтобы ворваться в здание, необходимо было в толпе людей, стоявших вокруг здания, сделать “коридор”, по которому быстро должны пройти эти подразделения. Такой “коридор”, оттесняя толпу, могли сделать только милицейские части – это правильно. Вокруг обсуждения этой проблемы развернулась дискуссия. Кто-то сказал, что без десантников эту задачу не решить.
Приблизительно через час на совещании появился министр обороны Д.Т. Язов и советник президента по военным вопросам С.Ф. Ахромеев. Оба маршала, видимо, не намерены были долго пробыть на совещании, поэтому, стоя, выслушали информацию Ачалова об обстановке, а также о намерениях и методах и, заострив внимание присутствующих на важности предстоящих действий, призвали всех достойно выполнить поставленную задачу. Отдельно заслушали командира подразделения “Альфа” Героя Советского Союза генерал-майора В.Ф. Карпухина.


* * *

Тут же на совещании Дмитрий Тимофеевич поведал всем о курьезе, который произошел с генерал-майором А.И. Лебедем. Оказывается, ему была поставлена задача организовать одним батальоном десантников охрану здания Верховного Совета РСФСР. Как уже позже стало известно, поначалу лично его, Лебедя, внутренняя охрана в здание не пускала, но он организовал скандал, заявив, что является близким человеком Ельцина. После доклада последнему, что к нему рвется Лебедь, Ельцин разрешил его впустить. Они пообщались, договорились о взаимодействии, после чего Лебедь беспрепятственно проходя в здание Генштаба и в здание Верховного Совета РСФСР, исправно докладывал Ельцину, что делается в Генштабе по подготовке так называемого “штурма”. Конечно, Министерство обороны этого не знало. А потом на определенном этапе Лебедь вдруг “пропал”. Нет генерала! Поползли слухи, что его убили (или захватили) “демократы”. Все, до Язова включительно, всполошились, встревожились. Но начальник Лебедя – командующий ВДВ генерал П. Грачев все-таки его отыскал и доложил министру обороны: “Лебедь жив”. Оказывается, он помимо того, что бывал часто в здании Ельцина, еще ходил и в толпе, нагоняя страх на наших солдат: они же могут попасть под штурм, а поэтому должны защититься, чтобы не погибнуть.
Язов вызвал Лебедя к себе и провел с ним беседу. Министру совершенно не было ясно, где длительное время находился Лебедь и чем он занимался. Подозревая его в двурушничестве, Язов приказал Грачеву убрать Лебедя от здания Верховного Совета РСФСР.


* * *

Побыв некоторое время на совещании, Язов с Ахромеевым ушли, а остальные продолжали обсуждать предстоящее разоружение людей, находящихся в Верховном Совете РСФСР. Чтобы хорошо “врасти” в обстановку, Варенников задал несколько вопросов. В штабе договорились, что силами частей МВД толпа, собравшаяся у здания
23

Верховного Совета РСФСР, будет оттеснена с целью создания коридора для “Альфы”. Затем подразделения проникнут в здание и проведут там операцию по обезоруживанию боевиков. Подразделения Министерства обороны будут в резерве. Начало действий назначено на 4 часа утра, чтобы до рассвета все закончить и создать нормальные условия для жизни города. Этой так называемой операции дали имя “Гром”. Были решены все вопросы с управлением.
В. Ачалов доложил министру обороны, что все вопросы оговорены. Д. Язов подошел еще раз, и ему был представлен устно план действий. Язов одобрил его и еще раз заострил внимание командира подразделения “Альфы” на тщательность “очистки” здания от вооруженных лиц. Оставив участников совещания, Варенников и Язов направились каждый к себе. Но пока шли по коридорам генштаба, у них завязался разговор. Язов сетовал на то, что на него давили, чтобы всю эту работу взяли на себя военные, и что ему стоило больших трудов убедить В. Крючкова и других в том, что надо создать совместное совещание трех ведомств и выработать единый план действий. Варенников без колебаний поддержал Язова, заявив, что, исходя из всех позиций, армия не должна этим заниматься. Все правовые функции в этих действиях принадлежат МВД и КГБ.
Прибыв к себе в штаб Главного командования Сухопутных войск, Варенников уже сам проанализировал обстановку, и пришел к выводу, что надо принять дополнительные меры обеспечения намеченных на совещании действий. С этой целью отдал распоряжения: начальнику инженерных войск генерал-полковнику В. Кузнецову – о подтягивании в Москву инженерных машин для разграждения и ликвидации дурацких завалов из различного хлама, называемого псевдодемократией баррикадами; командующему Московского военного округа генерал-полковнику Н. Голикову – о выделении генерала, который будет руководить танковыми подразделениями по растаскиванию с проезжей части различных грузовиков, автобусов, троллейбусов, установленных там теми же псевдодемократами для нарушения движения на улицах, прилегающих к Дому Советов РСФСР (был выделен генерал-майор Петров); командующему армейской авиацией Сухопутных войск генерал-полковнику В. Павлову – о подготовке ближнего полка эскадрильи вертолетов для возможной ее переброски на аэродром Чкаловский (под Москву) для решения непредвиденных задач. Были отданы и другие распоряжения.
Поскольку организаторская работа требовала значительного времени, домой Варенников не поехал, а остался на ночь в Главкоме штаба. Приблизительно к часу все, кажется, было организовано. Но ровно в 1.30 Варенникову позвонил генерал-полковник 
В. Ачалов и сообщил:
- В два часа у Крючкова проводилось экстренное заседание по обстановке. Язов выехать не может, но просит нас обоих поприсутствовать на этом мероприятии.
- Я готов, но не знаю, куда ехать – у Крючкова ни разу не был.
Договорились, что Ачалов подождет Варенникова у здания Генштаба, и они отправятся вместе. В установленное время они были в кабинете Крючкова. Там уже были О.Д. Бакланов, О.С. Шеин, генералы, заместители председателя КГБ. В кабинете притушили свет – видно, его хозяин любил такую таинственную обстановку или не хотел, чтобы хорошо освещенные окна ярко просматривались с улицы. В.А. Крючков хоть и выглядел уставшим (как, кстати, и все остальные), но уверенно ориентировал присутствующих в сложившейся ситуации. У него были достоверные данные, так как работники КГБ имели свободный доступ и на “баррикады”, и в здание Дома Советов РСФСР. По некоторым вопросам более детально докладывали заместители Крючкова. В ходе анализа разбирательства проблем Крючков отходил от стола заседания в другую комнату, куда его вызвали для разговора по телефону. Возвращаясь обратно после одного из таких разговоров, он как бы, между прочим, бросил: “Доложите, что Силаев
24

(председатель Совмина РСФСР) уехал из Белого дома ночевать к “любовнице”. Варенников про себя подумал – до чего же молодцы ребята, даже такие детали знают. Можно себе представить, как они толково сработают, осуществляя план разоружения боевиков. Но радужные мысли вспыхнули и погасли, ибо буквально вслед за этим, в очередной раз переговорив по телефону, В.А. Крючков сообщил, что на Садовом кольце, неподалеку от Смоленской площади, произошло столкновение военных и “защитников” Белого дома. Есть жертвы. Обстановка уточняется.
Совещание приобрело острый характер. Предполагая тяжелые последствия, Крючков предложил снять с повестки дня вопрос о мерах в отношении Белого дома. Его, естественно, поддержали сотрудники КГБ. В то же время Бакланов и Шеин настаивали на выполнении намеченного плана, аргументируя это необходимостью обязательного разоружения незаконно вооруженных лиц, засевших в Белом доме и представлявших серьезную опасность для населения. Наблюдая все больше и больше обсуждение и считая, что в сложившейся общей обстановке совершенно ни к чему эти распри, Варенников посоветовался с Ачаловым и предложил третий вариант – прежний план оставить в силе, но сроки его проведения уточнить утром, когда прояснится обстановка. После некоторого обсуждения решили остановиться на этих позициях. Крючков и Ачалов пообещали довести эти решения до исполнения.


* * *

Варенников уехал к себе опустошенный, в подавленном настроении. До чего дожили! Хаос и анархия уже не в Тбилиси, Карабахе, Баку, Фергане и Вильнюсе, а в столице. Ведь еще пять-семь лет назад, если бы кто-то высказал мысль о том, что такое может быть в Москве, то это сочли бы за бред.
Оперативный дежурный доложил подробности событий в районе Смоленской площади. Оказывается, в связи с объявлением в городе чрезвычайного положения, по распоряжению командующего войсками Московского военного округа по Садовому кольцу патрулировали мотострелковые подразделения на боевых машинах пехоты (БМП).
Зная об этом, провокаторы из Белого дома создали ловушку при выходе из-под моста на пересечении кольца и Нового Арбата в сторону Смоленской площади – перегородили поперек все полотно дороги троллейбусами, автобусами, грузовиками. А когда военная колонна на БМП втянулась под мост и уперлась в эту преграду, то эти же организаторы провокации перегородили полотно дороги самосвалами со щебнем и автобусами и позади колонны. Ловушка захлопнулась. А в этот район провокаторы заранее нагнали тысячи подпоенных людей, которые якобы должны были “защищать” засевших в Белом доме (это в 1,5 километрах от него) главных организаторов этой провокации – Ельцина, Бурбулиса, Хасбулатова, Руцкого. И вот, эти подвыпившие люди забрасывали БМП металлическими прутьями, камнями, бутылками с горючей смесью, которые заблаговременно были доставлены в ящиках к американскому посольству, закрывали брезентом смотровые щели машин с расчетом, что БМП “ослепнет” и экипаж потеряет способность ориентироваться.
Для того чтобы этот вандализм был хорошо виден на кинолентах и телеэкранах, место расправы с нашими солдатами было заранее хорошо освещено: здесь были установлены даже “петиторы”. На всех наиболее удобных местах для съемки были расположены кино- и телекамеры, переносные камеры находились непосредственно в массе псевдодемократов. Естественно, на это дикое “театральное представление” заранее были приглашены иностранцы.
Какую же цель преследовали провокаторы, начиная с Ельцина, когда далеко от
25

Белого дома организовали столкновение граждан с воинскими подразделениями на БМП, которое несло патрульную службу, то есть находилось при исполнении служебных обязанностей: Что им надо было от этого патруля, который двигался не к Белому дому, а наоборот – совсем в противоположную сторону? Что они хотели от солдат и офицеров, которые не только никому не угрожали, но даже никого не затрагивали?
Провокаторам от “псевдодемократов” нужна была кровь, смерть. Они этого ждали у Белого дома. Ждали и хотели, чтобы был штурм, чтобы были убитые. Тогда это подняло бы Ельцина в глазах оболваненного народа, как это произошло в январе 1991-го года в Вильнюсе.
Провокация удалась, пролилась кровь, погибли трое парней.


* * *

Итак, развязка состоялась, и, разумеется, в ущерб народу. Хотя все могло быть совсем с другим исходом, проявив себя ГКЧП более активно.
Но почему же ГКЧП ничего не сделал, чтобы предотвратить такой напор “псевдодемократов”?
В связи с гибелью людей на Садовом кольце у Смоленской площади министр обороны приказал, чтобы бронетанковую технику и особенно танки – не двигать, полеты самолетов и вертолетов - запретить, а принятые ранее по этому решения – отменить. Отпали возможные меры по расчистке прилегающих к Дому Советов РСФСР улиц от завалов и брошенной автомобильной и троллейбусной техники. Да и смысл этих мер терялся, если принято решение об отнесении действий по разоружению боевиков на более поздний период. Совершенно стало непонятно, кто и что должен делать, кто за что отвечает.
Было 4 часа утра 21- го августа 1991-го года. По плану в это время в районе Белого дома должны были начаться действия подразделений МВД и вслед за ними – КГБ. Однако в связи с событиями на Садовом кольце и с целью недопущения новых жертв Крючков, по согласованию с рядом членов ГКЧП, отдал распоряжение – спланированные мероприятия по разоружению незаконно вооруженных лиц, сгруппированных вокруг Ельцина, временно не проводить. Было принято решение утром разобраться в обстановке и после этого определиться, как действовать дальше.
В 6 часов Варенникову позвонил министр обороны: “Есть решение по поводу вопроса, который мы вчера вечером обсуждали. Подъезжайте”. А вечером речь шла о вероятном выводе войск из города с целью лишить псевдодемократов возможности эксплуатировать фактор присутствия войск в своих интересах.
К 7 часам Варенников прибыл к министру обороны. В его кабинете уже был Ачалов. Дмитрий Тимофеевич сразу начал с главного:
- Я решил вывести войска из города. Тем самым исключить дальнейшую трескотню на митингах у Ельцина, что вроде войска введены для подавления демократии, подавления народа. Все объекты, которые взяты под охрану, передадим МВД.
Действительно, накануне вечером министр обороны и Варенников по телефону обсуждали этот вопрос в общих чертах, но не предполагали, что решение о выводе состоится уже утром. В связи с этим возникало много вопросов, но министр обороны выглядел категорично, полагая, что если еще возникнут какие-то вопросы, то они буду решаться параллельно. Ачалов и Варенников поддержали министра обороны, тем более что войска, находясь в городе двое суток, конечно, испытывали большие ограничения, особенно санитарно-гигиенического порядка. В свою очередь министр обороны попросил их обоих поехать на очередное заседание ГКЧП, которое должно состояться в Кремле в
26

кабинете Янаева, и доложить там о принятом решении. Одновременно попросил передать, что лично подъехать не может, так как с утра проводит заседание коллегии Министерства обороны.
В кабинете Г.И. Янаева было, как в Смольном в 1917-ом году. Люди заходили, выходили, стояли группами и что-то обсуждали. Благо, что кабинет был огромный. 
Г. Янаев сидел в торце длинного стола заседаний, справа и слева от него стояли какие-то сотрудники с документами. Он их поочередно принимал, рассматривал представленные материалы, делал какие-то поправки, подписывал. Отдав короткие распоряжения, переходил к очередному сотруднику. У Г. Янаева был вид очень уставшего человека. Он много курил и совершенно не реагировал на все то, что происходило в кабинете.
Варенникова же удивило одно: что и какие документы можно сейчас, именно в это время, рассматривать и о чем сейчас с кем-то можно было говорить, если это не касалось нынешнего момента и стабилизации обстановки в стране, и в первую очередь, в Москве? Кто вообще имел право подходить к нему с другими вопросами? Со стороны создавалось такое впечатление, что люди, наседавшие на Янаева, умышленно отрывали его внимание от главных проблем.
За столом заседания уже сидело несколько членов ГКЧП, Они располагались ближе к Янаеву, но по два места с каждой стороны были свободны. Видно, иерархия уже установилась и здесь. В.А. Крючков, стоя в центре кабинета, постоянно с кем-то разговаривал (вероятно, это были его сотрудники), часто уходил в соседнюю комнату, где, очевидно, говорил по телефону, и через две-три минуты появлялся вновь. О.С. Шеин и первым секретарем Московского горкома КПСС Ю.А. Прокофьевым и еще с каким-то товарищем стояли ближе к стене у рабочего стола Янаева и о чем-то оживленно беседовали. Затем Шеин решительно махнул рукой и пошел к столу, но не сел, а встал у окна рядом с Варенниковым, только сзади. К нему опять подошел Ю.Прокофьев и, видно, продолжая разговор, сказал:
- В этой обстановке единственный и правильный выход – это действовать также, как делали это они. Разрешите мне поднять на двух-трех заводах Москвы рабочих, рассказать им ситуацию, и они в течение нескольких часов палками разгонят весь этот пьяный сброд у Дома Советов.
- Но ведь в Москве объявлено чрезвычайное положение, - не сдавался О. Шеин. – Как же мы будем выглядеть? Сами объявили чрезвычайное положение и сами его нарушим?
- Но ведь псевдодемократы полностью нарушили закон о чрезвычайном положении! Им можно, а нам нельзя?
- Да поймите же вы! Не можем мы уподобляться этим ублюдкам. Если они нарушают законы, то по-нашему и нам это позволено? Нет. Мы должны быть последовательными.
Невольно слушая этот разговор, Варенников думал, что они допускают какую-то несправедливость, нельзя считать правильным, что один нарушает все и вся, а другие должны слепо придерживаться норм и законов. Но если бы все их придерживались и были последовательными, тогда и ГКЧП действовал бы в соответствии с духом и буквой закона. А вот в отношении к злостным нарушениям – фактически никаких практических законных мер не предпринималось, и это вдохновляло и подталкивало псевдодемократов к еще более нахальным, нахрапистым и агрессивным действиям.
Почему О.С. Шеин не позволил Ю. Прокофьеву поднять рабочих хотя бы двух заводов и навести порядок в столице (точнее вокруг Дома Советов на Красной Пресне) – Варенников никак не мог понять. Видимо, все-таки наша воспитанность, дисциплинированность и порядочность мешали нам иногда принять правильное в сложных ситуациях решение. Считалось, что оппоненты тоже должны придерживаться
27

тех же принципов, что и ГКЧП. Но это было не просто заблуждение, а тяжелая ошибка, что и привело в целом к трагической развязке.
Прибыв к Янаеву, Варенников с Ачаловым представились. Г.И. Янаев вначале не мог никак понять, в связи с чем они прибыли, но затем предложил им располагаться за столом заседаний. Прибыл маршал Ахромеев и тоже сел за столом против них. Завязалась небольшая беседа.
- Что, Язов, какие-то решения принял? – спросил Янаев у Варенникова.
- Да, - отвечает Варенников, - принял решение вывести войска из города.
- А что в отношении Ельцина?
- Думаю, что руководителям ГКЧП надо немедленно лично переговорить с ним и принять решительные меры по пресечению этого базара вокруг Дома Советов.
- Не знаю… не знаю… - задумчиво отвечал С.А. Ахромеев, - это исключать нельзя, но все развивается очень плохо.
- Плохо потому, что нет решительных мер.
Ахромеев удивленно посмотрел на Варенникова и замолк. Действительно, было чему удивляться – например, кто запрещает руководству страны принимать решительные меры? Никто. Бездействие не только отдавало инициативу в руки оппозиции, но и подталкивало ее к еще более агрессивным действиям.
Наконец, по команде Янаева началось заседание ГКЧП. Суета в кабинете прекратилась, большинство присутствующих приблизились к столу – одни сели, другие стояли рядом, разговоры смолкли. И хотя наступил относительный порядок, все равно для Варенникова, как человека впервые присутствующего на таком заседании, эта картина “попахивала” анархизмом. Почему-то Варенников вспомнил А.Ф. Керенского, когда он руководил Временным правительством. Судя по историческим справкам, он, конечно, не справлялся с управлением таким государством, каким была в то время Россия. Но тогда хоть было понятно, кто обязан был руководить страной. А сейчас Г.И. Янаева подтолкнули к временному исполнению обязанностей главы государства, но в тоже время не сделали, чтобы он, как глава, смело действовал и шел вперед – главные фигуры из руководства страны как-то сторонились его, что, конечно, “размывало” власть. Отсюда и все последствия.
Г.И. Янаев открыл заседание, но слишком обще говорил об обстановке в стране. Затем перешел к Москве. Сказал, что деструктивные силы спровоцировали столкновение толпы с военными на Садовом кольце в районе Смоленской площади и что в итоге погибли три человека. Но почему-то не сказал, что организаторами этой беды являются конкретные лица – Ельцин, Бурбулис, Хасбулатов, Руцкой, Гавриил Попов.
Далее он говорил, что надо искать выход из сложившейся ситуации (уместно здесь было бы добавить: “из этой глупой ситуации которую они сами создали”). Стал задавать отдельные вопросы присутствующим. Но о том, как выйти из этого положения, толком никто ничего не сказал. Варенникова так и подмывало спросить Янаева в отношении его шифротелеграммы из Киева, где имелось конкретное предложение. Однако надо было довести до Янаева и всего ГКЧП решение министра обороны. Посоветовавшись с Ачаловым, Варенников нашел, что главное – это выполнить поручение министра обороны. А что касается его шифровок, то затевать этот большой разговор было  бессмысленно, так как их содержание всем известно, а мер никаких не принято.
Выбрав удобный момент, Варенников попросил слова и Г.И. Янаев сразу позволил ему высказаться. Свое краткое сообщение Варенников построил так, чтобы не шокировать присутствующих. Поэтому прежде чем говорить о сути решения министра обороны, он сказал, что для определения дальнейших действий Комитета (хотя он лично вообще не видел никаких действий) целесообразно знать, что министр обороны принял решение о выводе войск из города с целью лишить оппозицию возможности эксплуатировать этот
28

фактор в своей пропаганде.
И все-таки, когда он сказал, что принято решение вывести войска, в кабинете наступила полная тишина. Но когда, наконец, все поняли значение этого события, то посыпались реплики и вопросы. Присутствующие требовали объяснить, почему Язов действует без вынесения вопроса на ГКЧП?
Решение на ввод войск в столицу принял ГКЧП – почему министр обороны, являясь членом ГКЧП, нарушал решение комитета? Почему министр обороны самовольничает? Чем все это кончится? Как можно немедленно поправить это решение?
Вопросы продолжали сыпаться. Особо резко высказались А.И. Тизяков и О.Д. Бакланов. Их поддержал О.С. Шеин.
- Вы можете, Валентин Иванович, ответить на эти вопросы? – обратился к Варенникову Янаев.
- Разумеется. Мне не известно по этому поводу решение ГКЧП, но решение министра обороны я знаю, и его доложил. Мне также известно, что войскам уже отданы необходимые распоряжения, и они начали движение в пункты постоянной дислокации.
- Надо немедленно вызвать к телефону министра обороны и потребовать от него объяснений, - предложил кто-то из руководства.
Отвечал Варенников:
- Министра обороны проводит заседание коллегии Министерства именно по этому вопросу. И вряд ли целесообразно вырывать его с совещания.
Долго еще шло бурление вокруг решения министра обороны, но в итоге было принято решение, что все члены ГКЧп отправятся к нему, то есть к министру обороны, и все решат при личной встрече. Учитывая такое намерение, Варенников с Ачаловым оставили совещание (тем более что оно опять приняло неорганизованный характер) и отправились в Министерство, чтобы предупредить министра обороны о предстоящем визите членов ГКЧП и, разумеется, вместе выработать линию, которую было бы целесообразно вести на этой встрече.


* * *

По дороге из Кремля в Генштаб Варенников размышлял о решении вывода войск из города. Конечно, в этом были положительные, и отрицательные стороны. Но наиболее негативно выглядело то, что все это происходило днем, на глазах москвичей. Такое, конечно, было недопустимо. Как, кстати, и ввод войск. Это был серьезный просчет, как и вообще привлечение в Москву войсковых частей. Все можно было решить силами МВД и КГБ, для чего они и существуют. В крайнем случае, “заварушку” у Белого дома можно было погасить силами рабочих дружин, что было бы наиболее эффективно. Но обстановка развивалась так, что изменить ситуацию уже не представлялось возможным. В особенности, когда министра обороны ночью категорически запретил полет всех видов самолетов и вертолетов, а бронетанковой технике предписано перемещаться только по приказу командующего войсками Московского военного округа. У Варенникова сложилось такое впечатление, что на Язова кто-то оказывал влияние в принятии всех этих решений. Но кто именно, Варенников понять не мог, а спрашивать его об этом и в то время, а сейчас – просто неэтично.
Д.Т. Язов не ожидал, что к нему подъедут члены ГКЧП. И когда ему доложили об этом, было видно, что он встревожен. Тем более что и заседание коллегии Министерства обороны прошло весьма обостренно. Некоторые члены коллегии требовали выхода Язова из состава ГКЧП. Другие считали: коль принято решение о выводе войск и они начали сосредотачиваться на парадной площадке на окраине города, то главное внимание,
29

очевидно, надо было сконцентрировать на том, чтобы важные объекты вообще не оставить без охраны.
Вскоре начали подъезжать и члены ГКЧП, и не члены, но активно участвующие в этих делах деятели, О. Шеин, Ю. Прокофьев и другие. Но не было Г. Янаева. Когда подъехал В. Крючков, было решено, что на разговор надо пригласить и А. Лукьянова. Некоторые, однако, считали, что его приезд затянется, а вопросы надо решать немедленно. Но большинство настояли на присутствии Лукьянова. А Крючков позвонил ему по “кремлевке” и буквально через пять-семь минут А.И. Лукьянов уже был в кабинете Язова.
Д.Т. Язов проинформировал присутствующих о принятом решении вывести войска, сообщил, что они сейчас уже сосредотачиваются на окраине Москвы, поэтому было бы целесообразным некоторые объекты взять под охрану силами КГБ. Вопрос задал один только О. Бакланов.
- Так как это понимать? Отступление и сдача позиций?
- Почему же сдача позиций? – возразил Язов. – Такое решение связано с тем, что войска постоянно провоцируют и могут быть происшествия такого рода, как это было сегодня ночью на Садовом кольце. Это решение утвердила коллегия Министерства обороны.
Дальше эту тему никто не развивал, но, судя по коротким репликам и жестам, многим это решение не понравилось. Но было очевидно, что какие бы доводы ни приводились, изменить решение относительно войск уже невозможно.
Переключились на обсуждение общей ситуации. Пространно выступил А.И. Тизяков. Анализируя действия ГКЧП, он сказал, что другого выхода не было, как только выступить против проводимой политики развала государства. И это должно быть ясно выражено. Его поддержали Бакланов, Лукьянов и Шеин. В то же время эти рассуждения можно было оценить, как попытку оправдать свои действия в своих собственных глазах, а также определить единство в оценке обстановки на взгляд Варенникова, это было вполне правильно, и он тоже в свою очередь также высказался по этому поводу.
Затем все переключились на перспективу – что делать? Прокручивались многие варианты. Были предложения: заставить Ельцина прекратить провокации и беспорядки, которые он организовал вокруг Дома Советов, наладить нормальную работу телевидения, и постоянное выступление членов ГКЧП, разъясняющих народу провокацию псевдодемократов, организовавших западню военному патрулю на Садовом кольце. Муссировался вопрос об ускорении созыва Верховного Совета СССР. Тем более, Верховный Совет РСФСР фактически уже начал собираться.


* * *

Но чем дальше обсуждались эти и другие вопросы, тем чаще проскакивали предположения лететь к Горбачеву. Наконец, перешли только к этому вопросу. Сразу возник встречный вопрос – это что, поездка с покаянием? Решено было поставить вопрос, чтобы он подключился к событиям, не стоял в стороне, Крючков и Лукьянов были уверены, что Горбачев может повлиять на Ельцина.
В общем, все уже было приготовлено к капитуляции. Закрутили без Горбачева серьезное и очень нужное дело, а теперь едут к нему на поклон, не предприняв ни одного решительного шага. В этой накаленной обстановке говорить членам ГКЧП, что поездка к Горбачеву без определенных четких целей может быть истолкована только против ГКЧП, было совершенно бесполезно. Все были взвинчены до предела. Варенников подумал, что в этой обстановке наиболее спокойно себя чувствовали два члена ГКЧП: В.С. Павлов, 
30

который очень страстно выступал на встрече 17-го августа на объекте АБЦ, и второй – это Г.И. Янаев, который в этих дискуссиях не участвовал, а на пресс-конференции объявил Горбачева своим другом.
Начали формировать группу, которая должна лететь к Горбачеву. Первым назвали Бакланова, как члена ГКЧП, уже побывавшего 18-го августа в Форосе. Затем посчитали, что обязательно должен лететь Крючков и Язов. Варенников полагал, что в этой уже обустроенной ситуации достаточно было бы и одного Крючкова, а Язов мог бы находиться в Москве и влиять на обстановку. Предложили лететь Шеину, но он категорически отказался. Настоятельно просил включить его в список Тизяков: “Я ему (имелось в виду – Горбачеву) все расскажу”, - категорически заявил Александр Иванович, хотя из этой фразы никакой конкретики не следовало, но его просьбу уважили. И, наконец, включили Лукьянова: все подтвердили, что, конечно, это решение верно.
Условились, что в середине дня все они собираются на аэродроме и там же уточнят программу действий в Крыму. А до этого каждый должен набросать проект своих предложений. На этом и расстались.
Все разошлись, но Варенников задержался у Язова. Во-первых, хотел его подбодрить чисто по-человечески. Во-вторых, хотел у него уточнить позицию относительно войск Московского гарнизона. Он ответил, что все необходимые распоряжения командующему войсками Московского военного округа отдал и первому заместителю министра обороны генералу армии К. Кочетову, а также начальнику Генштаба генералу армии М. Моисееву. Они уже взяли этот вопрос на контроль. Варенников распрощался и уехал к себе.


* * *

Варенников никакими вопросами заняться не мог, хотя их было полно, особенно в связи с выводом наших войск из Восточной Европы и расквартированием их на территории Советского Союза. Думы были только об одном – о дальнейшем развитии обстановки в стране и особенно о результатах поездки руководства страны к Горбачеву. Подсознательно он чувствовал, что всех, кто полетел в Форос, ожидает большое испытание. К тому же в памяти еще свежи были фактически негативные результаты первого визита к нему, да плюс ко всему крайне негативная ситуация в Москве вокруг Дома Советов… В общем, все это вместе взятое не могло не создать грозовых облаков. А учитывая характер взаимоотношений Крючкова, Лукьянова, Язова и других с Горбачевым, и то, что они полетели не к отставленному от должности, а к действующему президенту – генсеку, то не трудно было представить, как их встретят в Форосе.
Однако действительные события превзошли самые тяжелые ожидания и предположения.
Но пока члены ГКЧП летели к Горбачеву, Варенников занимался обычными служебными делами. Ближайшим своим коллегам по службе Варенников, конечно, дал необходимую информацию. Затем пригласил отдельно начальника ГШ СВ генерал-полковника М.П. Колесникова, и они с ним долго обсуждали план охраны Дома № 3 МО, расположенного на Фрунзенской набережной, от возможных накатов различных несанкционированных митингов и нападений на охрану Главного штаба Сухопутных войск хулиганствующими элементами.
- Дожились! Через семьдесят с лишни млеет Советской власти государственным органам надо думать о своей защите от сограждан, которые, к несчастью, попали под влияние спецслужб Запада.
Генерал и офицеры Главкомата СВ были все как один вооружены автоматами.
31


* * *

Руководство, как решили, улетело в Крым к Горбачеву. Через каждые полтора-два часа Варенников получал сведения о развитии событий в Крыму. Этими источниками были аппарат Янаева, дежурная смена Генштаба и Президиума Верховного Совета СССР. Данные были очень скудными. Но три информации просветили обстановку: из всех прилетевших Горбачев принял только Лукьянова (это следовало ожидать), в Форосе появился Руцкой в качестве “спасителя” президента СССР (оказывается, начальник генштаба генерал армии Моисеев разрешил принять самолет Руцкого в Крыму), наконец, Горбачев собирается вылететь в Москву.
Для Варенникова было ясно, что все, связанное с ГКЧП, закончено. Начинается новый этап.


* * *

Утром 24-го августа начальник Генерального штаба генерал армии М.А. Моисеев позвонил Варенникову и сказал, что у него в кабинете в 9.00 состоится заседание коллегии. Вслед за этим Варенников узнал от дежурного службы, что Д.Т. Язов, В.А. Крючков арестованы. Это было неожиданностью, и Варенников предполагал, что их только освободят от занимаемых постов.
Прибыв в Генштаб, Варенников встретился с членами коллегии. Здороваясь с ним, некоторые опускали глаза или смотрели на него с сочувствием. Пригласили в кабинет Моисеева. Там, кроме Михаила Алексеевича, был Кочетов. Поздоровались.
Моисеев, открыв заседание, сразу объявил, что маршал Язов арестован, и что временно исполнять обязанности министра обороны Верховный главнокомандующий поручил ему, Моисееву. Затем добавил, что арестован также председатель КГБ Крючков. Далее он рассказал о сложившейся обстановке, акцентируя внимание на том, чтобы члены коллегии усилили влияние на подчиненные войска и силы флота и не допустили различного рода происшествий, а тем более, неконституционных действий, после чего ответил на вопросы. Кто-то спросил:
- Где, в какой тюрьме находится Язов?
Моисеев ответил неопределенно:
- Где-то под Москвой.
Заседание проходило в течение часа. Закрывая коллегию, Михаил Алексеевич со всеми попрощался, а Варенникова попросило задержаться.
- Валентин Иванович, Верховный Главнокомандующий отстранил вас от должности главнокомандующего СВ. Кроме того, вам не надо никуда выезжать. Вы где живете, на квартире или на даче?
- Днем буду работать у себя в Главном штабе, а вечером уеду на дачу.
- Очень важно, - подчеркнул Моисеев, - чтобы Вы не изменили своего решения.
- Кто останется исполнять обязанности Главнокомандующего СВ?
- Конечно, Первый заместитель главкома генерал армии Бетехтин.
Варенников, уже собираясь, было, уходить, почувствовал, что Михаил Алексеевич что-то еще хотел ему сказать, то ли ждал от него каких-то вопросов или просьб. Но Варенникову все было ясно, поэтому он распрощался и ушел. Вместе с ним вышел К.А. Кочетов. Они шли по длинному коридору и Кочетов, сокрушаясь, говорил:
- Ну, как же вас угораздило связаться с этими гэкачепистами. Дожили до седых

32

висков и не разглядели в них авантюристов.
Варенников с удивлением посмотрел на генерала армии, первого заместителя министра обороны и не верил своим ушам. Почему авантюристы? Правильнее – слабаки, но шаг протеста ведь правильный! Другое дело, что не довели начатое до конца. С этим согласен.
- Хорошо, если суд учтет ваши заслуги, - продолжал Кочетов, - и даст лет пять-семь… А если больше? Это вообще трагедия…
Шагая по коридору, Варенников продолжал удивляться своему собеседнику, но молчал. Молчал и думал: откуда у него такое “сострадание”? А ведь был у него когда-то в Прикарпатском округе хорошим командиром дивизии! Зачем эти прогнозы? Что это – злорадство? Вопрос же очень деликатный. Ведь человеку в его положении требуется утешение, а не холодный расчет по вариантам. Он почему-то совершенно не вспомнил, что Варенников народный депутат, и прежде чем его арестовать, у прокурора должна быть санкция Верховного Совета. А Верховный Совет согласно статусу депутата обязан вызвать его на свое заседание, в крайнем случае, на заседание Президиума, заслушать, и лишь потом разрешить или не разрешить прокурору его арестовать.
Они поравнялись с выходом на лестницу к лифту. Варенников распрощался с генералом. Но пророк из него оказался никудышный, хотя офицер он был отменный. И он достойно был выдвинут на высокий пост первого заместителя министра обороны. Мог быть и министром обороны. И все-таки главное во всем, что высказал ему генерал, было не сожаление о том, что Варенников, вроде, не подумав, “влип в историю”, а то, что мол, военные могли стоять в стороне от этих событий. “Моя хата с краю…” Но как можно быть в стороне офицеру, да еще народному депутату, когда страна летит в пропасть? Разве армия, являясь инструментом политики, может быть в стороне от политики? Такую точку зрения тогда навязывали обществу “демократы”? Надо покончить с этой неопределенностью в отношении роли и места армии в жизни страны. Да, она отвечает за независимость Отечества, обязана гарантированно защищать страну и ее народ от нападения извне. А если “пятая колонна” по причине попустительства соответствующих наших органов организовала силы разрушения у нас в стране? Как быть? И если, тем более, эти силы уже начали открыто выступать, разваливая государство, а блюстители государственной безопасности бездействуют?! Конечно, надо решительно вмешиваться и с врагом расправляться беспощадно.


* * *

Прибыв к себе в Главный штаб Сухопутных войск, Варенников позвонил начальнику Главного штаба и дал команду отменить ношение оружия, сдать его на склад, и сказал, что надо как можно быстрее собрать членов Военного совета в его кабинете на экстренное заседание. Через полчаса все были в сборе. Лица грустные, потупленные – видно, уже все знают. Стараясь выражать спокойный, ровный тон, Варенников подробно рассказал, что произошло. Подчеркнул благородные цели ГКЧП и удивительное бездействие, которое в целом привело к трагедии. Сообщил, что Язов и Крючков арестованы, а он отстранен от занимаемой должности. Сказал также, что исполняющим обязанности главнокомандующего является генерал армии Бетехтин. Далее кратко прошелся по совместной службе, по решениям и пока еще не нерешенным задачам. Наконец, поблагодарил всех и пожелал всяческих успехов. Они трогательно распрощались, и кабинет опустел. Однако опустошен был не только кабинет, но и душа. Сидя за столом заседаний, он думал о товарищах, с которыми пришлось работать, а также о том, что его ждет в ближайшее время.
33

Зная хорошо положение закона “О статусе народного депутата СССР”, Варенников понимал, что Горбачев допустил грубое нарушение закона, освободив его от занимаемой должности главкома.
В кабинет начали приходить по одному офицеры, решили попрощаться. Некоторые откровенно плакали. Не стоит перечислять этих генералов и полковников, но их оказалось много. Не выдержав, Варенников сказал одному из них:
- У меня невольно складывается такое впечатление, что вы меня отправляете на тот свет…
Тот неожиданно ответил:
- Это значительно хуже!
Варенников даже не нашел, чем ему возразить.
Наконец, вызвав помощника, сказал ему, чтобы он объяснил всем товарищам, что у него сейчас нет возможности с кем-то беседовать. Вызвав начальника канцелярии, передал ему все хранившиеся у него в сейфе документы.
Позвонив домой, сказал жене, что с сегодняшнего вечера он будет жить на даче. “Так что давай езжай вперед, а я подъеду”, - заключил Варенников свой разговор.
- Ты что, уволился? – спросила Ольга Тихоновна.
- Почти…
- Ну, слава Богу! Даже не верится, что ты теперь вольный казак.


* * *

Ольга Тихоновна давно ждала того дня, когда уволится ее муж, чтобы, наконец, заняться собою. На протяжении всей жизни Варенников полностью отдавался службе. И проблемы, связанные с семьей, отодвигались на задний план. Частенько жена справедливо упрекала его в том, что он мало уделял внимания семье, детям. Он обещал: “Вот уволюсь – тогда все время отдам семье и близким”. Но это увольнение все откладывалось, хотя внутренне он уже к нему готовился.
Расчистив сейф и перезвонив многим своим товарищам, Варенников, не заезжая на квартиру в Москву домой, отправился на дачу. Его дача входила в группу государственных дач, построенных в районе поселка Архангельское в начале 80-х годов. Семья Варенникова, как и другие, арендовали домик, за что ежемесячно платили двести рублей. По тем временам большие деньги. Место хорошее – лес и недалеко от Москвы. Поблизости расположен военный госпиталь, что в пожилом возрасте имело не последнее значение.
Уже смеркалось, когда Варенников подъехал к даче. По дороге прогуливались маршал В.И. Петров и генерал армии А.М. Майоров. Они жили по соседству и выходили вечером на прогулку. И в этот раз тоже. Варенников, конечно, подошел и поздоровался. Естественно, они попросили рассказать о происходящих событиях, что Варенников и сделал. Они забросали его вопросами.
- Это предательство, - заключил В.И. Петров, выслушав рассказ Варенникова.
- Ну, я думаю, что все происходящее будет, конечно, предметом разбирательства, - начал, было, Варенников.
- Какого разбирательства? – перебил его А.М. Майоров. – Кому это нужно? Наоборот, постараются зарыть восвояси все…
В это время из дачи, где проживал маршал О.А. Лосик, вышла молодая женщина. Она направилась к генералам. Вид у нее был очень возбужденный, на лице – горе. Поздоровавшись, она сказала:
- Валентин Иванович, что же это такое – Д.Т. Язова арестовали?..
34

- Я все-таки думаю, что это недоразумение и вскоре эти ошибки поправят, - сказал Варенников.
- Какие ошибки?! Сейчас по телевидению сказали на весь мир, что Язов и Крючков арестованы, как изменники Родины, - сказала она и быстро пошла дальше.
Генералы стояли озабоченные. В.И. Петров повторил свою версию о предательстве. Варенников откланялся, а оставшиеся продолжали обсуждение.
Дома, приведя себя в порядок, Варенников устроился в кресле и стал слушать вопросы жены:
- Ну, хоть сейчас ты можешь меня сориентировать, что происходит?
Варенников начал рассказывать о событиях. Больше вопросов не было, а только одни вздохи. А под конец жена спрашивает:
- так чего же нам ожидать?
- Время покажет, - уклонился Варенников от прямого ответа.
- Может, тебе надо с кем-то объясниться?
- Не думаю. Скорее всего, меня могут вызвать, в том числе на заседание Президиума Верховного Совета. Пока буду сидеть на даче.


* * *

Варенников лег отдыхать поздно. В три часа ночи его разбудил телефонный звонок.
- Слушаю вас, - сказал Варенников.
- Валентин Иванович, мы никак не можем до вас дозвониться.
- Я все время в доме, телефоны не звонили.
- Да нет, не можем дозвониться у входной двери. Откройте нам ее, пожалуйста.
Варенников оделся, зажег везде свет и спустился вниз. Открыл двери – к нему сразу вошло несколько человек. Все рослые, крепкие. Тот, кто пониже и постарше (он оказался полковником МВД Ильченко, но был в гражданском), говорит:
- Я вас отлично знаю по Афганистану. А сейчас вот такая выпала неприятная миссия – доставить вас в Москву.
- Мне надевать военную форму или быть в гражданском? – спросил Варенников.
Его “гости” удивленно переглянулись. Это был глупый вопрос. Ведь все было ясно: группа прибыла с заданием арестовать его и доставить в следственный изолятор так же, как это сделали с Язовым и Крючковым. Арест для него, конечно, был неожиданностью, но его не покидало самообладание. Он спокойно реагировал на обстановку. А вот при чем здесь военная форма, почему он вспомнил о ней – совершенно ему непонятно.
- Старший ответил:
- Лучше в гражданском костюме.
Все (“гостей” было пять и Варенников) поднялись наверх. Жена уже стояла одетая и вся дрожала.
Варенников, не торопясь, стал переодеваться – снял пижаму и намеревался надеть костюм. Все столпились вокруг него. Это несколько раздражало, но и смешило: к чему этот цирк? Каждый был готов задержать его, если он попытается бежать. Во-первых, зачем бежать? Во-вторых, куда бежать? Просто чудеса! А вот ордера на арест не предъявили. Даже Варенников, не имевший опыта в этом деле, знал, что подозреваемому в преступлении при аресте должен предъявляться документ, который должен мотивировать арест (задержание). А наше МВД, как он убедился на своем опыте, решает эту задачу по одному трафарету: и в отношении того, кто схвачен на месте преступления (вор, бандит, насильник и т.п.), и в отношении тех, кто подозревается в совершении
35

политических нарушений (даже министры, маршалы, генералы армии). Подход почти один и тот же.
Ордер на арест не был предъявлен. И не потому, что, мол, так или иначе, считал себя виновным. Наоборот, считал себя совершенно невиновным, но для него просто было бы унизительным открывать дискуссию с милиционерами по этому поводу.
Вдруг полковник спрашивает:
- У вас оружие есть?
- Есть, конечно.
- Надо сдать.
Варенников, сидя на кровати, протянул руку к тумбочке, открыл ее и взял пистолет.
- Нет, нет! Я сам, - засуетился полковник.
- Да, я не буду стрелять! – успокоил Варенников его и протянул ему пистолет рукояткой вперед.
Полковник невольно просиял
Через пять-семь минут Варенников был готов. Взял с собой небольшой чемоданчик для командировок – он всегда у нег был наготове (один на квартире, второй – на даче) - и все пошли вниз: два стражника впереди, один – рядом с Варенниковым (вдруг он рванет в окно), два сзади. Всю эту процессию замыкала плачущая жена. Внизу он остановился, чтобы попрощаться. И все остановились, взяв Варенникова в плотное кольцо. Это уже было сверх его терпения:
- Ну, что вы, как столбы вокруг? Отойдите – я попрощаюсь с женой, - потрясая ладонью перед лицами сзади стоящих, Варенников неожиданно для них так заорал, что они мгновенно расступились. Он обнял Ольгу Тихоновну. Она только рыдала, вся трепетала и еле стояла на ногах. Он понял, что долго эту муку продолжать нельзя и, стараясь успокоить ее, сказал, что кто-то допустил ошибку и скоро она будет исправлена. Они вышли во двор. Оказывается, ворота уже были распахнуты и перед домом стояли две “Волги”. Третья виднелась за воротами. Обратил внимание на другие дома – в окнах был притушен свет, но на его фоне все же вырисовывались силуэты. Конечно, все соседи были свидетелями этого дебильного, со многими нарушениями закона, ареста. Варенников всю оставшуюся жизнь не мог понять – почему арест подозреваемых в политических преступлениях должен проводиться ночью дома? Вероятно, чтобы на остальных нагонять страх? Тогда это верный метод. Еще бы! Какая таинственность. Особо опасный преступник. Если есть сочувствующие – смотрите: то же может перепасть и на вашу долю…
Данный поселок, в котором проживала семья Варенникова – это небольшая деревушка в девятнадцать домов. Одна-единственная, но хорошо освещенная дорога. Дворы некоторых дач, в том числе и Варенникова тоже освещены. Стражники приехали за Варенниковыми и попытались поднять его наружным звонком. Но то ли из-за неисправности звонка, то ли он слабо звонил (внизу у них столовая, а спальня наверху), поднять Варенникова не удалось. Поэтому стражники перемахнули через забор, открыли ворота, проехали на двух машинах к даче, а третью оставили снаружи. Поэтому пошли к соседям и начали Варенникову звонить, чтобы он открыл дом. Как видно, все делалось сугубо “тайно” и совершенно “секретно”. Поэтому весь поселок сидел у окон и наблюдал этот цирк, хотя все можно было сделать в светлое время. И присылать не отделение бойцов-молодцев, а одного умного человека (в крайнем случае, двух), тоже в штатском. На одной машине. С необходимым ордером на арест. Тихо, спокойно. Ведь едут арестовывать нормального человека.
Вполне вероятно, что некоторые работники правоохранительных органов могут смеяться или удивляться рассуждениям Варенникова. Но это потому, что они приучены к
36

этому идиотскому методу и другого пути не знают. Так же, как и проведение обысков и опись имущества. Варенникова капитально обыскали на службе, дома и на даче, так как статья предусматривала конфискацию практически всего, что было нажито десятилетиями на зарплату. Мало того, по “инструкции” Генеральной прокуратуры изымались все правительственные награды, в том числе Звезда Героя и медаль лауреата Ленинской премии. Странное дело – выдавалось Верховным Советом страны, был на этот счет Указ, а изымалось по решению всего лишь ведомства.
Варенникова посадили в среднюю машину на заднее сидение. Впереди с шофером, а также справа и слева от него сели “добрые молодцы”. С места рванули на максимальных скоростях. Не ехали, а летели. Было такое впечатление, что они опаздывают на самолет или пароход, и что это последний рейс. Около четырех часов утра подъехали к какому-то мрачному большому зданию с наглухо закрытыми металлическими воротами. Позже стало ясно, что это тюрьма, Матросская Тишина. Старший команды стал звонить и стучать. Минут через пятнадцать ему все-таки открыли. Варенников про себя подумал, что не везет полковнику этой ночью: то на даче Варенникова долго не открывали, то теперь вот здесь. А он-то ведь хотел показать свою старательность – взял, привез и сдал особо опасного преступника в короткие сроки.
Полковника запустили, и он пропал. 10, 20, 30 минут прошло, час прошел, а его нет. Нет старшего и все. Из машины вылез вначале один (впереди сидящий), а затем и один из сидящих рядом с Варенниковым – и все отправились за ворота. Прошло часа полтора – никого нет. Спрашивается, зачем так гнали машину, сломя голову?
- Что происходит? – не выдержав, спросил Варенников оставшегося охранника.
- Сам не пойму… Возможно, нас не ждали? - ответил он.


* * *

Охранник был прав – их приезд в Матросскую Тишину был не подготовлен, в чем Варенников убедился, как только попал внутрь тюрьмы. Часа через два появился полковник и все остальные, взяли Варенникова, завели во внутренний двор, затем по первому этажу прошли в какую-то небольшую мрачную комнату. Там сидел за небольшим столом и что-то писал наспанный капитан, судя по погонам, внутренних войск МВД. Полковник Ильченко глухо выдохнул:
- Вот, сдаю…
Капитан, не глядя на полковника, предложил Варенникову сесть напротив. Полковник удалился. Зашел и сел в угол какой-то сержант. Видно, из внутренней охраны (на всякий случай). Капитан продолжал писать. Наконец, его работа была закончена, и он предъявил Варенникову: “Протокол задержания подозреваемого”. Другими словами ордер на арест.
Вот такие чудеса! Варенников взял документ, смотрит на капитана и думает: “Если так у нас арестовывают генерала армии, Героя Советского Союза, народного депутата СССР, то, как эту процедуру проделывают с рядовым?” Капитан удивительно посмотрел на Варенникова, затем тихо сказал:
- Все читайте, читайте. И распишитесь. Поставьте число.
Варенников стал читать. Оказывается, ему предъявлено обвинение по статье 64 Уголовного кодекса РСФСР “Измена Родине” с целью захвата власти. Первое ощущение – злость. Не растерянность и страх, а именно злость! Почему? Явная ложь и несправедливость. Какая измена Родине? Наоборот, желание спасти ее от развала! Какой захват власти? Все, кто составлял основу ГКЧП, были при самой высокой власти. Да и активно поддержавшие этот комитет тоже были при высоких постах. К чему эта циничная
37

ложь. Ответ на ладони – чтобы Горбачеву и другим можно было этой ложью отвлечь внимание народа от своих предательских действий, прикрыв себя.
В тексте протокола задержания было записано буквально следующее: “Варенников является одним из участников заговора с целью захвата власти, то есть подозревается в совершении преступления, предусмотренного пунктом “а” статьи Уголовного кодекса РСФСР. Основанием для задержания Варенникова является тяжесть совершенного преступления и, находясь на свободе, он может воспрепятствовать установлению истины по уголовному делу”. Далее шла подпись следователя: М.Д. Белотуров. Ниже должен был расписаться Варенников.
- Ну, что вы смотрите? Расписывайтесь! – подталкивал Варенникова капитан.
- Да нет! Просто расписываться на этом ярлыке я не буду. Я обязан дать свою оценку.
На протоколе задержания места было мало, поэтому он написал только одну короткую фразу: “Не считаю себя участником какого-то заговора, и цели захвата власти не ставил. С протоколом ознакомлен в 5.45 часов 23.08.91 г. Варенников”.
Потом оказалось, что к этому времени (то есть в августе-сентябре 1991-го года) уже были и другие официальные документы по поводу его ареста. Например, Генеральный прокурор Турбин 23-го августа 1991-го года издал письменный документ, где было написано: “Арест Варенникова В.И. санкционирую”. Спрашивается, во сколько часов 23-го августа он подписал это распоряжение? Ведь Варенникова арестовали уже в три часа утра! Так во сколько же было издано распоряжение прокурора – в час или два? Возникает уверенность, что это было сделано уже после того, как Варенников попал в Матросскую Тишину. Вот почему они ожидали два часа у тюрьмы – не было распоряжения Генпрокурора и стражники Варенникова уговаривали работников тюрьмы взять его, а документы, мол, потом оформим. Не везти же его обратно на дачу? Это же скандал. А то, что арест проведен с грубыми нарушениями – это проглотят.
И еще был один любопытный документ “Постановление (о заключении под стражу) 23-го августа 1991-го года, город Москва. Старший следователь Любимов постановил:
“1. Применить к Варенникову В.И. меру пресечения – заключение под стражу.
 2.  Направить постановление начальнику Сизо (следственный изолятор) № 4 МВД СССР. Любимов”.
На этом документе стоит роспись Варенникова и дата: 24-ое августа 1991-го года.
Спрашивается, когда Любимов получил от Турбина разрешение на арест и когда он издал свое постановление? Конечно, в течение 23-го августа, когда Варенников уже сидел в тюрьме. Любимов устно по телефону получил команду немедленно выехать в Матросскую Тишину и уже в 8.00 23-го августа в общих чертах приступить к допросу.


* * *

Для Варенникова было очень важно выдержать принципиальную позицию в отношении оценки всех событий и лично его действий. И он ее выдержал. На протяжении всех полутора лет нахождения в следственном изоляторе Варенников не менял своей оценки всего того, что произошло, и тем более, никогда и никому не давал повода считать его виновным.
Конечно, это Варенникова огорчало, тем более что следственный аппарат Генеральной прокуратуры подсовывал ему показания, отстаивающим свою правоту. Подсовывал и приговаривал: “Вот видите! Некоторые честно, откровенно признавались и,
конечно, при определении наказания суд это может учесть”. И хоть это действовало
38

удручающе, но поколебать его не могло. Наоборот, он еще больше внутренне мобилизовывался.
Будет это несколько позже. А пока Варенникова надо было как-то устраивать в тюрьме. К ним в комнату пришел еще один офицер. Капитан сказал, что сейчас отберет все, что Варенников сможет взять с собою, а остальное останется с чемоданом здесь, в том числе и часы. Ну, то, что нельзя брать в камеру металлические предметы (в том числе бритву), еще как-то можно было обосновать, но почему запрет распространялся на часы – поначалу было непонятно. Позже, набравшись тюремных знаний, Варенников понял, что отсутствие часов сильное морально-психологическое давление. И это главное. Но работники тюрьмы объяснили иначе (можно думать, что они тоже по-своему правы): отсутствие часов среди подследственных (заключенных) не позволяет им в случае какого-то заговора действовать согласованно по времени.
Всю его одежду тщательно проверили (проверял сержант). Почему-то особого внимания удостоились его туфли – даже оторвали стельки. Варенников не выдержал:
- Вы скажите, товарищ сержант, что вы ищите, и я скажу, где это.
Вмешался капитан:
- Гражданин, не мешайте сержанту выполнять свои обязанности.
Варенников, не выдержав, поправил:
- Не гражданин, а товарищ генерал армии.
Это было уже умышленным обострением ситуации. Капитан замолчал. Варенников сделал вывод, что этот путь не даст положительного результата, а только все еще более усложнит. Исполнители решают свои задачи.
Варенникову оставили туалетные принадлежности, пару белья, носки, очки, тетради, шариковые ручки и несколько листов чистой бумаги. Все остальное оставили в чемоданчике. Под запрет попал и толстый журнал “Наш современник”, который нравился Варенникову в то время, и он читал его из номера в номер и даже брал в командировки: если по деловым вопросам не готовился, то читал журнал. Почему ему не разрешили взять его с собой – было непонятно, вероятно, стражники были далеки от идеологических проблем.
Наконец, Варенникова куда-то повели. Впереди шел офицер без знаков различия, сзади него сержант. По ходу остановились около одной из комнат. Ему вручили жидкий, старый пыльный матрац, такую же ватную подушку, тонкое, с дырами, фланелевое одеяло, набор постельного белья. Затем они пошли дальше – поднялись по лестнице, кажется, на пятый этаж. Периодически лязгали тяжелые металлические двери. Пока они шли, видели только охранников. Варенникова подвели к старшему по этажу. Тот открыл одну из камер и сказал:
- Заходите.
Варенников зашел. Дверь захлопнулась, как выстрел из орудия. Загремели замки. На Варенникова посмотрели трое обитателей камеры.
- Здравствуйте, товарищи! - бодро произнес он. – Давайте знакомиться. Я генерал армии Варенников Валентин Иванович.
Ему ответили по-доброму. А один подошел и помог разложить его постель на пустующую шпонку (так назывались места на нарах).
Итак, Варенников был помещен на неопределенное время в Матросскую Тишину. Все три сокамерника знали Варенникова. Но один из них, которого звали Александром Ивановичем, проявил к нему особый интерес. Почему – задумываться ему было некогда: он “устраивался” на новом месте.
Когда он, наконец, заправил свою постель, новые приятели предложили поесть. Оказывается, перед его приходом им раздавали завтрак. Варенникову дали миску с каким-то рыбным месивом. Желания есть не было, а вид такой пищи вообще отбил всякую
39

охоту.
Нужно сказать, что пребывание в тюрьме – это жизнь по ту сторону жизни. Человека, попавшего в тюрьму, фактически отрезают от общества. Его здесь не воспитывают, чтобы избавить от пороков, которые привели его на нары, а тем более не перевоспитывают. Его – угнетают. Конечно, если суд определил меру наказания, осужденный должен и морально, и физически выстрадать, почувствовать свою вину и справедливость кары. Но подавляться, как личность, он не должен. И не должно пропасти между осужденным и теми, с кем он общался до ареста, особенно со своими близкими. Что касается лиц, еще только подозреваемых и помещенных в следственный изолятор (очень часто совершенно безвинных и арестованных ошибочно), то они вообще не должны испытывать пресса тюремного режима.


* * *

Приблизительно в 8 часов открылось окно в дверях, и стражник объявил:
- Варенников приготовиться на допрос.
Сокамерники Варенникова переглянулись. Буквально через одну-две минуты загремели замки, с лязгом открылись двери и его повели. По коридорам и лестницам они перешли в соседнее административное здание. Там же находилась следственная бригада Лисова, созданная на базе Генеральной и главной военной прокуратуры. Бригада занималась только ГКЧП.
В этом здании имелись комнаты для следственных действий. Это были нормальные, хорошие, светлые помещения с большими окнами. Правда, они тоже были зарешеченные, а скудная мебель – два стола и несколько стульев - привинчены к полу. Но в целом это помещение, по сравнению с камерой, было раем. Правда, в Афганистане Варенников привык к аскетической жизни в окопах, пылью, постоянными обстрелами ит.п. Но это было на войне.
В комнате, куда он вошел, находилось два человека. Его представили сидящему за столом. Им оказался следователь по особо важным делам с весьма “литературной” фамилией – Любимов. Это был пожилой человек, видно, всю жизнь посвятивший следственному делу и полностью подходил под поговорку: “Съел на этом зубы”. Внешне Любимов казался внимательным, обходительным, однако точно проводил свою линию, которая отвечала поставленной ему задаче: получить от Варенникова данные, фактически подтверждающие, что заговор был, и Варенников – участник этого заговора.
Второй присутствующий на допросе в основном помалкивал. Очевидно, это был начальник Любимова, поскольку иногда кое-что подсказывал. Он внимательно слушал и рассматривал Варенникова. К Варенникову обратился единственный раз – с просьбой повторить одну деталь, которая касалась поездки к Горбачеву в Крым.
В принципе следователь Любимов и его напарник грубо нарушали элементарные положения юриспруденции. Во-первых, они не имели права допрашивать его без адвоката. Во-вторых, если Варенников допрашивается без адвоката, то хотя бы для допроса дали юридическую консультацию относительно его прав. Ведь он, как и другие, не имел должной юридической подготовки. В-третьих, они не должны были задавать наводящие вопросы, ответы на которые позволяли бы им объявить Варенникова в совершении преступления. В-четвертых, с позиции гуманности можно бы допрос отложить на послеобеденное время или на следующий день, так как ночь была беспокойной, да и факт ареста и помещение в тюрьму требуют адаптации. Но ничего того сделано не было. Власти решали сразу “раздавить” всех, кто подпадал под арест. И Варенникова – тоже.
40

Спохватившись, что допрос без адвоката не допустим, Генеральная прокуратура подобрала удобного для нее защитника из числа бывших прокурорских работников и, проявив “заботу” о Варенникове, направила его в Матросскую Тишину. Выбора у Варенникова не было, да и судя по данным, которые ему о нем сообщили, фигура была подходящая. Варенников согласился.
Так его адвокатом стал полковник юстиции в отставке Л.Г. Беломестных, под шестьдесят, грузный, немного даже одутловатый. Всю жизнь проработал военным прокурором. Был советником провинциального прокурора в Афганистане. Конечно, то, что он военный, да и то, что бывал в Афганистане, Варенникову импонировало.
А то, что он, судя по всему, мог чем-то болеть, это не главное. Главное – чтобы у него была светлая голова, глубокие знания юриспруденции и активная позиция.
Чтобы сразу покончить с этим вопросом, надо отметить, что Варенников ошибся не только в возможностях и способностях Л. Беломестных, но и в его порядочности. Единственное, что он сделал доброе, так это то, что принес ему в конце октября книгу Горбачева о так называемом путче. Но эту книгу своим подзащитным принесли почти все адвокаты. Что же касается памяти, которую он о себе оставил, то об этом можно было бы и не писать, но в назидание потомкам, пожалуй, надо высказаться.
Конечно, была Варенникова личная вина, что он согласился на предложенный прокуратурой вариант. Надо быть предельно наивным (каким он и оказался), чтобы думать, будто прокуратура может дать ему адвоката, который бы его устраивал и работал бы на него, а не на прокуратуру. Вот почему с первого дня Беломестных, вместо того чтобы вселять в Варенникове уверенность в правоте дела и встать вместе с ним на защиту его невиновности, около месяца все вздыхал, что дело очень тяжелое и ясных перспектив не видно. Но, видя, что Варенников неумолим, стал настойчиво проводить другую линию: надо же всем обвиняемым и адвокатам объединиться и настаивать на том, чтобы им заменили статью обвинения: вместо измены Родине – злоупотребление властью или превышение власти. Варенников его выслушал, но вначале помалкивал. Однако когда сам все проанализировал, то пришел к выводу: ничего этого не было – ни превышения, ни злоупотребления. И он по этому поводу высказался. Беломестных снова стал Варенникова убеждать в том, что единственный верный путь, чтобы выпутаться, заменить статью обвинения.
К этому времени уровень подготовки Варенникова был уже достаточно высок, и он настоятельно просил Беломестных, чтобы он передал через остальных адвокатов всем привлеченным по делу ГКЧП товарищам о необходимости опираться на статью 14-ую УК РСФСР. Она называлась “Крайняя необходимость”.
Варенников настаивал, чтобы его желание было доведено через адвокатов до всех обвиняемых. Беломестных этого не сделал. Варенников окончательно убедился, что он ему не помощник. А поскольку во главу угла его адвокат поставил выколачивание из семьи Варенникова очень больших по тому времени денег (в 1991-ом году по 200 рублей за каждый день, или около 5 тысяч в месяц, а уже в 1992-ом году – 300 рублей, или 7,5 тысяч в месяц), то жена Варенникова вынуждена была продавать вещи, так как сбережений у них не было. Мало того, этот адвокат требовал еще и угощений. В общем, в материальном плане его услуги становились совсем тяжелыми.
Варенников решил с ним расстаться и предложил ему написать на его имя письмо. Вместо Л. Беломестных его адвокатом стал Д. Штейнберг.





41


* * *

После того как стражник передал Варенникова Любимову, последний сказал, что он работник Генеральной прокуратуры Советского Союза и ему поручено вести следование по делу Варенникова. И далее спросил, не возражает ли Варенников, если он начнет допрос? Не зная даже элементарных юридических норм и считая себя полностью невиновным, Варенников, естественно, согласился. Тогда он дал ему стопку чистых листов, ручку и порекомендовал сделать черновые пометки из того, о чем он будет говорить. Это, так сказать, чтобы облегчить его участь при написании личных показаний (никаких записей или личных поправок Любимов сам не делал, а все выполнял руками подследственного).
Вначале Варенников должен был описать все события в целом, то есть с 17-го по 21-ое августа включительно. Зная уже общую схему их действий, Любимов ориентировал Варенникова, на что именно обратить особое внимание. Варенников приступил к изложению событий, а следователь, тихо ведя беседу, старался ему не мешать. Закончив, Варенников подал Любимову первые шесть листов “допроса”. Тот весьма внимательно прочел их, задумался, легонько постукивая пальцами по столу, видно, обдумывая, как лучше поступить, а затем сказал:
- Вы сами, конечно, представляете, что, чем раньше следствие определит истину, тем лучше будет для всех, в том числе и для вас. Поэтому, на мой взгляд, надо идти по пути честного и ясного освещения каждого события. Согласны со мной?
- Конечно, согласен.
- Вот и хорошо. Теперь конкретно. Вот вы сейчас обрисовали общую картину. Вы пишите, что первый раз вы встретились со всеми 17-го августа 1991-го года. Но ведь так не бывает. 17-го августа заговор уже приобрел окончательные формы. Ведь были же до этого какие-то встречи, консультации? Ведь это тоже надо описать. Вам же в протоколе задержания записали, что Варенников является одним из участников за-го-во-ра! При этом заговор был с целью захвата власти. И вы пока подозреваетесь в совершении преступления, предусмотренного статьей 64-ой, пункт “а” УК РСФСР. Поэтому эта проблема должна быть у вас в центре внимания.
Если до этого у Варенникова еще теплилась какая-то надежда, что и сам Любимов и его коллега будут объективными, то есть правильно оценят и события в целом, и конкретные его действия, то после столь неприкрытого желания выдавить из него то, что нужно следствию, он почувствовал все возрастающее внутреннее сопротивление этому открытому прессингу.
Не желая вступать со следователем в полемику, и не показывая своим видом, что он возмущен, он взял чистый лист бумаги и начал описывать все заново. Но уже с учетом “пожеланий” Любимова.
В начале листа он написал: “В связи с подозрениями в отношении меня я считаю своим долгом заявить следующее. Не считаю себя участником заговора, тем более его в природе, на мой взгляд, не существовало. Я не ставил своей целью захват власти. По событиям могу отметить следующее…”
И далее Варенников описал все, как было в действительности 16-го, 17-го, 18-го, 19-го, 20-го и 21-го августа 1991-го года. Закончив “работу”, Варенников передал свои листы следователю. Тот стал их изучать в полной уверенности, что смог повлиять на Варенникова.



42


* * *

Следователь Любимов, изучив очередной лист, передал его коллеге. Наблюдая за ними, Варенников видел, как на их лица надвигается выражение недовольства. Любимов закурил. Закончив изучать последний лист, передал его своему товарищу, встал и, раскуривая новую сигарету, подошел к окну. Выдержав паузу, произнес:
- Написано…, - и вернулся на свое место.
Они смотрели друг на друга, ничего не говоря. Наблюдая эту немую сцену, Варенников понял, что его произведение их разочаровало.
- Ну, что же, - начал, наконец, Любимов, вас придется раздельно писать по каждому делу и детально расписать, как развивались события, кто в них участвовал, особенно из числа заговорщиков.
- Во-первых, о каком заговоре вы говорите? Мне это неизвестно. Во-вторых, кого вы относите к заговорщикам? Я таких не знаю.
- Так вы же сами их назвали, указывая о встрече 17-го августа на объекте у Крючкова. Что касается заговора, то нет смысла на эту тему развивать обсуждение. Ваше право высказать свое мнение, но то, что всем уже ясно, что был заговор – это факт. Даже ваше руководство это признало, в чем вы убедитесь.
- Мне неизвестно, кому и что стало ясным, но для меня совершенно неясно, что происходит. Но то, что здесь нет никакого заговора и что я ни в чем не виновен – вот это мне ясно. И от этого убеждения я никогда не откажусь.


* * *

Варенников на протяжении всего следствия не менял своих показаний, в том числе и в отношении своей причастности к вымышленному преступлению. И следователю Любимову он об этом также постоянно заявлял.
На протяжении месяца с 23-го августа Варенникова допрашивал Любимов. При этом приходилось давать многократные (по 3-5 раз) показания по одному и тому же вопросу, но в разные дни. Каждый раз, чтобы как-то оправдать свои действия, Любимов (напарника у него не стало на третий день) делал акцент на “новую” деталь. Но расчет у него был конкретный – “поймать” Варенникова на противоречивых показаниях и тем самым уличить во лжи. Но сделать ему это не удалось. У Варенникова было мощное оружие – правда! Не фантазируя и не “философствуя”, не отыскивая каких-либо путей, смягчающих предъявленное ему обвинение, не подстраиваясь под наводящие вопросы свидетеля, он говорил чистую и полную правду о том, как происходили события. Зная и хорошо, что было, Варенников, конечно, только об этом и говорил. Если вопросы хоть косвенно касались его убеждений, то он их не скрывал – искренне говорил, что делал все, чтобы не развалили Советский Союз, который был дорог ему еще с рождения.
Следователь Любимов, дотошный человек, но вел допрос не каждый день, было у Варенникова время вспомнить свою жизнь.
Забегая вперед, эти и другие материалы легли в основу его мемуаров






43


* * *

Родился Варенников Валентин Иванович 15-го декабря 1923-го года в городе Краснодаре в семье потомственных казаков.
Его отец Иван Евменович, воронежский казак, родился на Дону, который пересекает эту область по вертикали – с севера на юг. Речушки: Ведучи, Черная Калита, Богучаром и Хопром – притоки Дона, конечно, были местами, на которых исконно проживали казаки.
Дед Евмений и бабушка Аксинья, по отцовской линии, проживали в селе Рубашевка, что на реке Битенг, недалеко от районного центра с названием Анна.
Дед и бабушка имели трех сыновей – Василия, Ивана, Михаила, а также двух дочерей – Александру и Анюту. В начале 1905-го года дед отправился на заработки в Оренбург и… пропал. Грозное, кипящее было время. Все заботы легли на плечи бабушки. Старшие дети подрабатывали, младшие учились в церковно-приходской школе, помогая матери вести хозяйство.
Но жизнь становилась все тяжелее, и семья вначале распродала имевшуюся живность, затем – имущество. Вскоре дети похоронили мать. Дети крепко держались друг за друга, хотя братья и разъехались в разные места. Средний сын Иван вначале работал в Анне, в местной типографии. Здесь он вступил в РСДРП. Отсюда был призван в армию. Революционные потоки втянули его, как и миллионы других, в гражданскую войну. Позже он, уже на Кубани, нашел себе жену, создал семью.
Мать Варенникова В.И., Мария Алексеевна (девичья фамилия Шкорина), казачка во всех поколениях, родилась в Краснодаре в 1900-ом году в семье потомственного ремесленника. Дед по материнской линии Алексей в молодости жил в станице Пашковской. Затем переехал в Краснодар, женился. С помощью своих родителей и родителей своей жены построил добротный дом. Был известен в городе как мастер по шитью сбруи. Слыл очень трудолюбивым и старательным человеком. Его дети – два сына и две дочери – получили определенное образование. Сыновья окончили церковно-приходскую школу, а дочки учились в гимназии. Его мать еще успела окончить гимназию, а ее младшей сестре, в связи с событиями Февральской революции 1917-го года, не довелось.
Мать Валентина была очень доброй. Это качество она унаследовала от своей матери. А еще она была исключительно красивой. Ею открыто восхищались. Она вышла замуж за будущего отца Валентина, который был старше ее на пять лет. Через год родила ему сына Ванечку, но малышу не суждено было долго жить. В два годика он стянул на себя со стола большую кастрюлю с кипятком и погиб. Бабка Евдокия по материнской линии не корила дочь за то, что та недосмотрела, но строго втолковывала ей: они с отцом Валентина сделали ошибку, назвав первенца Иваном. Это плохая примета. Первенца следует называть в честь деда, прадеда, их братьев, но не именем родителя. А вот последующих детей можно было называть как угодно. Такие уж понятия были у казачек.
А еще через год появился новый сын. Его они уже назвали Валентином. Жили они не у деда, а в центре города, на улице Красной – снимали комнату на втором этаже. С Валентином тоже произошла история, которая могла окончиться трагедией для семьи. В один из дней Валентин, уже трехлетний пацан, пользуясь занятостью матери, проник на балкон, пролез между металлическими прутьями и сорвался… Но в последний миг руками вцепился в эти прутья и завис. Естественно, начал орать так, что сбежался весь дом. Мать тут же вытащила его из бездны, сгребла в охапку и они, трясясь от страха, проплакали до прихода отца. Это заставило мать больше уделять сыну внимания, никуда одного не отпускать.
44

Именно тогда уже родители почувствовали в Краснодаре нечто недоброе. Им казалось, что здесь их преследует злой рок. И они в том же году переезжают в Темрюк, на Азовское море. Отец к тому времени уже уволился из армии, окончил курсы организаторов производства и устроился работать. Однако на курсах он познакомился с неким Куциным. У этого человека не было определенных политических взглядов, зато он слыл мощным экономистом и организатором, имел высшее образование, в общении привлекал обходительностью, обаянием. Куцин и сагитировал отца перебраться в Темрюк, где сам был директором консервной фабрики, предложил его отцу, Ивану Евменовичу, должность своего заместителя. Куцин фактически стал для его отца учителем. В то же время и Куцину нужен был на производстве комиссар, который бы мобилизовывал людей, поддерживал на производстве дисциплину. Вот он и остановил свой выбор на Иване Евменовиче.


* * *

Жизнь в Темрюке, небольшом провинциальном городишке, куда переехала семья Варенниковых из Краснодара, была спокойной. Их семья, а также семья директора завода и главного инженера дружили. Частенько выезжали на Азовское море. В те дни никаких “туч” на горизонте не было.
Однажды женщины, забрав детей, отправились на море. Уютно устроившись на пляже, малыши барахтались у берега, а матери купались неподалеку. Вдруг послышались крики, началась суматоха. Все ринулись к берегу, а когда вышли из воды, то мать Валентина достала из купальника большую рыбину. Та, как в сачок, попала туда во время ныряния.
Происшествие с рыбиной всполошило присутствующих. Все единогласно решили: морскую “гостью” надо бросить в море, что и было сделано. Женщины крестились, глядя ей вслед, чтобы та долго жила. А потом сказали матери Валентина, что у нее скоро будет ребенок. Такое вот, оказывается, бытовало народное поверье.
В тот день женщины, разойдясь по домам, долго еще галдели насчет улова Марьей Алексеевной рыбки в купальник. А в доме Варенниковых родители тихо о чем-то беседовали. Оказывается, у отца после ранения было заболевание легких, и местный климат ему был противопоказан. Его родители решали переехать куда-то на Черное море, на постоянное место жительства. Но для начала решено было пока поехать на Черное море в отпуск.
Прошло с того вечера шесть месяцев, и семья Варенниковых сначала переехала жить в Хосту, небольшой городишко под Сочи, затем переехали в Новый Афон, около Гагры. Наконец, решили податься в Сухуми. В дороге матери стало плохо. Когда добрались до города, отец сразу отвез ее в больницу – она ждала ребенка.


* * *

В Сухуми у Варенниковых была знакомая семья, где они собирались остановиться (по их приглашению), но обосновались почему-то в гостинице. Три раза в день навещали матушку. Фактически – ходили отец и сын вокруг больницы целый день. Все ждали – вот-вот случится “это”. Первые два дня мать чувствовала себя нормально. На третий отец утром ушел и пропал. Часа через два или три он появился, разъяренный, с заплаканным лицом, в сопровождении двух мужчин в белых халатах. Это были врачи, грузины. Очень

45

громко, почти крича, говорил Валентину:
- Смотри, сынок, вот эти гады загубили твою маму, запомни их!
И, уже обращаясь к ним, требовал, чтобы немедленно провели обоих в морг. Те его отговаривали, дескать, нет разрешения. Отец обещал разнести больницу в пух и прах, если немедленно не отвезут их к покойнице. Врачи поняли – положение безвыходное и выполнили его требование.
Тело матери находилось среди других покойников. Отца с сыном подвели к ней, сдернули простыню. Она была в белой ночной сорочке, с растрепанными волосами, с запекшей пеной у рта, с опавшим животом. Отец, как стоял, так и припал к ней, рыдая и проклиная все на свете. Валентин не знал, что делать, просто не мог поверить, что остался без матери. На всю жизнь запомнил свесившуюся вниз материнскую руку. Взял ее в свои ладошки и почувствовал, какие холодные у нее пальцы. Все старался их согреть.
Шел Валентину седьмой год.
Потом врачи стали уговаривать их уйти…


* * *

Отец отвел Валентина в гостиницу, а сам весь день мотался по городу, организуя похороны. На второй день отец и сын отправились в похоронное бюро, где отец, оказывается, уже был вчера. Отец все оговорил, внес плату за катафалк и другие услуги. Затем они добрались до кладбища, что на юго-восточной окраине города, которая называлась Синоп. Здесь было много старых захоронений. Отец нашел “могильщика” и пошел с ним к тому месту, где предполагалось захоронение матери. С “могильщиком” отец договорился, что к обеду могилу выроют. Расплатившись наперед за копку могилы, они отправились в больницу. Там уже собирались люди, чтобы проводить покойницу в последний путь. Пришла, в том числе, и семья, с которой были дружны родители. А еще их знакомые, близкие, всего человек пятнадцать. Через некоторое время отец вернулся из больницы, сказал, что покойницу обмыли, сейчас надо ее одеть. Попросил трех женщин помочь – они пошли за ним.
Подъехала арба, привезли тахту и несколько стульев, все это было расставлено здесь же, у больницы. Гроб из морга, оказывается, доставили еще раньше. Через некоторое время покойницу вынесли, открытый гроб установили на тахте. Все целовали покойницу в лоб, плакали, прощались, но Валентину никак не верилось в то, что она ушла от них навсегда.


* * *

В Сухуми отец с сыном прожили еще четыре дня. Утром отец уходил с чемоданом на базар – продавать вещи, в основном жены, чтобы рассчитаться с долгами за похороны. Валентину он наказывал, что за ним, мол, зайдут, накормят, и чтобы он не смел никуда отлучаться. Действительно, по утрам к нему приходили две незнакомые женщины, водили в чайную, кормили и приводили обратно. Позже одна из этих женщин стала женой его отца, вторая была ее сестрою.
Каждый день после похорон, ближе к вечеру, они ходили на могилу матери.
На пятый день им предстоял обратный путь в Темрюк уже без матери, без вещей, и без денег.


46


* * *

В Темрюке их ждал сюрприз. Позаботился начальник и друг родителя Куцин: Ивана Евменовича назначили директором небольшой консервной фабрики в станице Крымской (сейчас город Крымская). Он с сыном сразу же приехал туда. Оба жили на фабрике. Там же и питались.
В это время как раз заканчивалась наладка производственных мощностей построенного по соседству завода – гиганта по тому времени. Вскоре была запущена первая линия. Ивана Евменовича перевели туда заместителем директора, а директором этого завода становится Куцин. Иван Евменович снял двухкомнатную квартиру с отдельным входом у зажиточного жителя станции. Называли хозяина за наличие его собственности “кулаком”.
Шел 1930-ый год. В один из выходных дней Иван Евменович привел сына на завод и стал знакомить с производством. Объяснял все популярно. Рассказывая о своем могучем заводе, отец завел разговор и о Микояне, наркоме пищевой промышленности, который тогда частенько посещал Крымский консервный завод – ведь это был один из первенцев пищевой промышленности того времени. Отец хвастался перед сыном, что Анастас Иванович интересовался у него его отношением к учебе…
1931-ый год был полон событий: во-первых, Иван Евменович вторично женился на Клавдии Моисеевне, приехавшей из Сухуми; во-вторых, семье Варенниковых был предоставлен заводом трехэтажный дом, который Валентину казался дворцом; в-третьих, Валентин пошел в первый класс; в-четвертых, осенью этого года Иван Евменович уехал в Москву, его зачислили слушателем Промышленной академии имени И.В. Сталина. Академия находилась в то время у Красных Ворот.
Еще до отъезда отца в Москву, когда снимали комнату, с Валентином произошел курьез. Хозяин имел огромную собаку, держал ее на цепи. Хозяин не нравился Валентину, так как тот говорил ему иногда оскорбительные слова. Валентин решил в отместку отыграться на его собаке: в отсутствии хозяина Валентин длинной палкой загонял собаку в будку, затем в будке с собакой “шуровал” этой палкой.  Валентин решил блеснуть бесстрашием. Однажды у пса кончилось терпение, он выбежал из будки и дал волю клыкам… Валентин закричал! Клавдия Моисеевна, причитая, потащила Валентина в дом промывать раны – они оказались серьезными. Оба были напуганы. Клавдия Моисеевна помчалась на завод к отцу.
Вместе с ним втроем отправились в больницу, где Валентину обработали раны, сделали укол от бешенства.
Вечером у родителей состоялось тяжелое объяснение. Отец громко и раздраженно заявил Клавдии Моисеевне:
- Если ты и дальше будешь так смотреть за ребенком, то все плохо кончится.
В этот же год после получения Варенниковыми от завода дома, однажды Валентин поздно вечером вернулся домой и задержался во дворе, в это время через окно услышал крик в доме Клавдии Моисеевны. Валентин вбежал в дом и увидел отца, стоящего по одну сторону стола, Клавдию Моисеевну - по другую. В руках у отца был наган.
Клавдия Моисеевна кричала, чтобы отец бросил оружие, и просила Валентина помочь…
Оказывается, отец познакомился с Клавдией Моисеевной в Сухуми на похоронах первой жены. Клавдия Моисеевна была на похоронах со своей старшей сестрой. Эти две сестры и присматривали за Валентином после похорон. Прошло более года, и Клавдия Моисеевна соединила свою судьбу с отцом.
Но, оказывается, она скрыла, что у нее есть ребенок. Ссора произошла именно по
47

этой причине. Больше на эту тему в доме не было разговоров. Однако ее сын Анатолий никогда в семье Варенниковых не появлялся. Видно, таково было условие Ивана Евменовича. Воспитывался мальчик у бабки в Сухуми. Отцом его был грузин без определенных занятий. Жениться на Клавдии Моисеевне, по всей видимости, он не собирался. А в тридцатых годах отец Анатолия при неизвестных обстоятельствах погиб.
На период получения Иваном Евменовичем жилья в академическом семейном общежитии в Москве жена его, Клавдия Моисеевна, с сыном Ивана Евменовича временно проживали в Сухуми в доме Клавдии Моисеевны. С получением отцом комнаты семья к нему переехала в Москву в декабре месяце. Комната была предоставлена временно, однако была большая, светлая и она понравилась семье Варенникова, которая к этому времени уже состояла из четырех человек: Клавдия Моисеевна родила дочь, и теперь у Валентина была сестра Леночка.
Студенты в общежитии жили в целом нормально, никаких потрясений или скандалов не было, но “вспышки” – случались. Такая “вспышка” произошла между родителями. Когда Клавдия Моисеевна с детьми приехали вслед за отцом в Москву, последний увидел, какой был худой его сын, он посчитал, что его плохо кормили. Возможно, он и был в какой-то степени прав. Мачеха смотрела за Валентином неважно, хотя никогда не было такого, чтобы она вообще не обращала  внимания на мальчонку. А Валентин был стеснительным и, несмотря на малые годы, гордым, сам ничего не просил.
Тогда отец в присутствии Валентина прямо сказал жене, что если это будет продолжаться, то он с ней расстанется. Кажется, сильно подействовало. Видно, перспективы, открывавшиеся перед отцом по окончании академии, были для нее заманчивые. Словом, ситуация требовала от нее быть по отношению к Валентину, как минимум лояльной.
Со временем все нормализовалось. Без преувеличения можно сказать: семья Варенниковых в целом была благополучной. Клавдия Моисеевна в беседах с Валентином настоятельно просила, чтобы тот называл ее “мамой”, тот отвечал упорным молчанием. Тем самым он давал понять, что не станет этого делать. Причина одна: она, на его взгляд, не была с ним искренней, частенько наговаривала на пасынка отцу. Тот пытался вникнуть в суть, задавал вопросы, а если Валентин на них отвечал молчанием, он понимал: мачеха говорила неправду. Потому тот по-прежнему и называл ее Клавдией Моисеевной. Ни
отец, ни сестра Леночка никогда не упрекали его за это.


* * *

Жизнь в Москве бурлила. Население столицы в тридцатые годы быстро увеличивалось. И это несмотря на то, что Первопрестольная послала на село для оказания помощи в коллективизации самое большое количество рабочих. Общая численность жителей в главном городе страны за короткий срок возросла на несколько сот тысяч. Особенно быстро прибывали научные работники, деятели культуры, искусства. В 1934-ом году в Москву из Ленинграда перевели Академию наук СССР, о чем Иван Евменович сообщал своим домочадцам.
Отец рассказывал Валентину и о различных международных конференциях, конгрессах, которые проводились в это время в столице. О чем говорил отец, того детским умом Валентин постичь не мог даже малой части, но то, как рассказывал отец, считая это важным, поднимало настроение. Вызывало у Валентина гордость за отца и еще одно обстоятельство – отец вошел в группу коммунистов, которым доверили проводить чистку в партийной организации академии.
Иван Евменович учился на строительном факультете. А на текстильном, четырьмя
48

курсами старше, занималась жена Сталина, надежда Аллилуева. Варенникову учеба давалась вначале тяжело, особенно первые два года. Приходилось параллельно с обучением по программе проходить курс на подготовительном факультете: он предназначался для тех, кто не имел среднего образования. Несколько лет он учился с двойной нагрузкой. Приходил домой поздно, после ужина продолжал “корпеть” над учебниками, с карандашом в руках, изучал записанные лекции, старательно выполнял домашние задания. Плюс - общественные заботы со школой № 13. Это было огромное, светлое, многоэтажное  и очень красивое здание. Школу № 13 снесли. Всем, кто в ней учился, раньше было жаль школу, ученики подолгу грустно наблюдали, как рабочие разбирают ее стены.
Клавдия Моисеевна, мачеха Валентина, в основном занималась домом и сестренкой Леночкой. Когда Валентин приходил из школы, она оставляла Леночку на Валентина, а сама мчалась по магазинам. К лету тридцать шестого года сестренке было четыре годика. Как-то, получив ее в распоряжение, Валентин повел девочку к клумбе с цветами, которая красовалась на месте снесенной старой школы. Дорогой Валентин рассказывал сестренке о школьной жизни. Здесь же Валентин повстречал одноклассника Сережу Филимонова с его младшим братом. Его братик был чуть старше сестренки Валентина, и у них всех образовалась веселая компания.
Когда дети собирались уходить, то тут появилась Анна Ивановн – классная руководительница, которая весной и организовала разбивку и посадку цветов на клумбе. Она часто организовывала у клумбы торжества: здесь дети читали стихи, давали клятву вечно дружить, не забывать снесенную школу.
Анна Ивановна как раз уходила из школы домой, но, увидев детей, подошла к ним. Учительница и в этот раз завела речь о школе, о новых возможностях, появившихся в связи с новостройкой. Здесь же Валентин сказал с сожалением, что, скорее всего, их семья уедет из Москвы. Анна Ивановна немного пожалела Валентина, но закончила свою речь на мажорной ноте: пути хороших людей всегда пересекаются, и предсказала, что Валентин еще появится в этой школе.
И действительно – он появился. Но через пятнадцать лет, когда поступил учиться в Военную академию имени Фрунзе. Вот только никого из знакомых учителей, в т Ом числе и самой Анны Ивановны, он не нашел – война всех разбросала.
Валентину впервые посчастливилось побывать на Красной площади в 1932-ом году на первомайской демонстрации. А потом дважды в год, в ноябре и мае, бывал там с отцом. В 1936-ом году на Первомайский ходили всей семьей. И каждый раз – новые впечатления. Но Первомай 1932-го года для него был особо замечательный, поскольку первый.
О желании взять его на демонстрацию отец объявил заранее. И Валентин, конечно, все последние дни пребывал в напряжении. Даже в школе весь класс знал об этом. Ребята ему завидовали.
Приблизительно в 8 утра Иван Евменович с сыном приехали в академию. Там уже толпился народ. Организаторы формировали колонну, раздавали флаги, лозунги, портреты вождей, огромные карикатуры на буржуев. Кое-кто пришел с цветами, маленькими флажками… Валентину тоже дали флажок.
В этот день сама погода рождала праздничное настроение, а если вспомнить о нарядной летней одежде, красивые убранства улиц, ликующих колоннах демонстрантов, бодрящей музыке, то, говоря современным языком, аура была просто прекрасной.
В колонне было несколько человек с орденами – для того времени редкость. Люди вели себя непринужденно, радостно, живо беседовали. Детей мало, но неподалеку оказалась девчушка приблизительно такого же возраста, как и Валентин. Когда колонна двинулась, Валентин вцепился в руку отца, так как боялся потеряться.
Вышли на улицу Горького. Между прочим, именно в том году Тверская получила
49

имя великого писателя. Здесь колонна влилась в огромный людской поток – он спускался к Манежной площади. Люди шли в несколько рядов. Порой останавливались, затягивали песню, танцевали. Играли оркестры, звучали гармошки. Когда оказались на Манежной, а потом подошли к Историческому музею, все как-то подтянулись. Возникло некое напряжение. А Валентина поглотила одна мысль – увидеть Мавзолей и на нем Сталина…
наконец, колонну вынесло на площадь. Валентин с отцом шли в середине колонны. Естественно, Валентину видно было плохо. Он потянул отца за руку, показал, что девчурка в их ряду уже устроилась на плечах своего родителя.
Тогда и отец подхватил Валентина и посадил себе на шею.
- Ну, как? – спросил он.
Тот ответил:
- Отлично!
Действительно было видно всех и все. Время от времени звучали здравицы и лозунги. Впереди кричали “ура”. Валентин видел Мавзолей, на нем много людей, но кто из них Сталин? Отец сказал, что рядом с вождем Ворошилов и Буденный в военной форме, и Валентин, сориентировавшись, крикнул отцу:
- Вижу! Сталин машет рукой!
Действительно, он помахивал правой рукой и улыбался. Все кричали “ура”. Валентин буквально впился глазами в Сталина, стараясь получше его рассмотреть.
Ворошилов и Буденный были при орденах. Иван Евменович потом говорил сыну, что он отлично видел Молотова, Микояна, Когановича, а из военных, кроме Ворошилова и Буденного, еще и Тухачевского. И вот прошли Мавзолей… Клону тепло приветствовали трибуны: стоящие та махали проходящей колонне руками, флажками, цветами. Очевидно, то же было и до Мавзолея, но Валентин этого как-то не заметил: “разбирался” c центральной трибуной.
Отец снял Валентина с плеч. Колонна уже двигалась по васильевскому спуску. Внизу Москва-река. Потом колонна повернула направо и направилась к Садовому кольцу, что отвечало их интересам – ближе к дому. На Зубовской уже поджидал грузовик – туда сложили все знамена, плакаты. Их колонна растаяла, как и другие.
Люди обменивались впечатлениями: кто что видел. Особенно много разговоров было о Сталине. Валентин с отцом дошли до дома пешком, довольные, немного уставшие. А дома – праздничный стол.
Отец пригласил соседей – семью Кравченко, своего однокурсника. Виталий, сын Кравченко, все кричал, что его “батя” дал ему честное слово – взять на следующую демонстрацию. Видно, у них были бурные объяснения из-за этого.
А Валентин, конечно, взахлеб рассказывал, как он видел Сталина! Почему-то ждал, что он будет чем-то выделяться – ростом или одеждой, но ошибся. Он стоял в центре трибуны, по которой немного расхаживал – два-три шага вправо, столько же – влево: никто вплотную к нему не стоял.
Потом, каждый раз бывая на Красной площади, Валентин вспоминал тот день, когда впервые увидел Сталина. Кстати сказать, судьба сложилась так, что, будучи слушателем Военной академии имени Фрунзе, Валентин участвовал в его похоронах.


* * *

1936-ой год памятен Валентину неординарным событием. Как-то во время урока в класс зашли незнакомые люди – мужчина и женщина – в сопровождении завуча. Дети встали, поздоровались. Анна Ивановна, классный руководитель, о чем-то с ними тихо разговаривала. Затем она дала задание детям. Они делали вид, что поглощены работой,
50

хотя сами вслушивались в разговор. Увы, так и осталось до поры в неведенье посещение класса незнакомыми. Зазвенел звонок, дети выбежали на школьный двор и, как обычно, затеяли свои немудреные игры. Вскоре Валентин заметил: у школы стояла группа людей и внимательно наблюдала за детьми.
Перемена закончилась – дети вернулись в класс. Вошла Анна Ивановна, все встали, она произнесла:
- Садитесь. Варенников зайди к завучу. А мы продолжаем урок.
Сосед по парте Валентина, Сережа Филимонов, спросил его:
- Ты что-то натворил?
- Да вроде ничего, - ответил тот.
Но раз вызывают к завучу, значит, будет разбирательство. Валентин шел, и мысленно перебирал события последних дней. Причин для “взбучки”, кажется, не было. Подошли к двери. За ней какой-то разговор, но тянуть нечего – раз вызывали, надо идти. Вошел, глядя на завуча, представился:
- Ученик 5”А” Варенников.
Оглядел комнату: там еще три человека, в том числе те двое, что были в классе. Все курили. Дама Валентину говорит:
- Здравствуй, мальчик.
- Здрасьте… женщина.
Все засмеялись. Кто-то обронил:
- Он еще и юморист.
Тогда дама сказала:
- Я – Елена Ивановна.
Валентин подумал, что хорошо запоминается ее имя, так как он имел сестру Елену.
Посыпались вопросы: откуда родом? В каких городах жил? Кто родители? Расспрашивали подробно об отце, потом – о здоровье, увлечениях. Отвечал быстро, с “напором” (почему-то он обозлился – задают вопросы все сразу). Когда вопросы иссякли, Валентин понял: они к нему с добром. Вдруг один из спрашивающих говорит:
- А ты в шахматы играешь?
- Играю.
- Сыграем?
- Можно! Но ведь вы проиграете.
Все притихли.
- Это почему? Я играю хорошо, - убеждал тот.
- Все равно проиграете, я же вижу…
Все улыбались.
Дама сказала:
- Думаю, достаточно. Мое мнение однозначно: надо попробовать на съемках.
Остальные согласились.
Она обратилась к завучу:
- Прошу вас послезавтра отпустить его с уроков.
Затем она обратилась к Валентину:
- Вот тебе адрес, это “Мосфильм”? –  и дала листок. – Послезавтра к 11 утра. Мы делаем фильм “Гаврош” по роману Виктора Гюго. Приезжай, тебе понравится.
Они расстались. Валентин пошел в класс. В голове – фантастические мысли и какая-то растерянность. Долго он стоял в коридоре у окна, думал. Появился завуч. Видно, уже проводил гостей и подошел к Валентину:
- Ты чего не на занятиях?
- Думаю…
- Чего тут думать? Послезавтра поедешь на “Мосфильм”, все прояснится. Хорошая
51

перспектива. Пройдешь на Гавроша – это все. В институт примут без экзаменов. Правда, до института еще далеко! Но все равно – езжай! Только приведи себя в порядок, - и он провел рукой по его кудлатой голове.
Вернувшись в класс, он, спросив у Анны Ивановны разрешение, пошел на свое место. У доски кто-то стоял. Сосед по парте тут же набросился:
- Рассказывай!
- На перемене.
- Выкладывай все по порядку.
Валентин отбивался. Наконец, Анна Ивановна сделала Сергею замечание, попросила быть внимательным. Но весь класс смотрел в сторону Валентина – он был у завуча, да еще так долго. Прозвенел звонок, Анна Ивановна ушла. Все кинулись к Валентину.
- Что натворил? Что сказал завуч?
А когда Валентин сообщил сенсационную новость, интерес к Валентину разгорелся с новой силой. Все стали строить предположения. Звучали имена известных артистов, чаще всего – Игоря Ильинского.
Дома Валентин начал изучать себя в зеркало. Да, прав завуч – надо привести “внешность” в порядок. Большая копна волос, давно не видевшая парикмахера, делала лицо озорным. И коричневая косоворотка, которую носил, подпоясываясь, тоже не украшала.
Рассказал новости Клавдии Моисеевне. Она начала вздыхать и повторять:
- Что же делать? Что же делать?
Валентина всегда это раздражало.
- Ничего не надо делать. Придет отец – все решим.
Так и получилось. С занятий отец пришел вечером. После ужина, когда семья уселась поудобнее, отец велел рассказать, что Валентин и сделал, отдав ему при этом записку Елены Ивановны. Отец умел слушать: запоминал все детали, а когда собеседник заканчивал повествование – задавал вопросы. Вот и сейчас – выслушав, переспросил:
- Говоришь, завуч посоветовал привести себя в порядок.
Валентин подтвердил. Тогда отец объявил, что завтра после уроков Валентину первым делом нужно красиво подстричься. А Клавдии Моисеевне велел отутюжить его костюмчик и белую рубаху. Послезавтра Валентин должен отправиться  на “Мосфильм”.
Парикмахер, приводя в порядок голову Валентина, ворчал:
- Запустил ты прическу. И машинкой не возьмешь. Тебя, парень, обкорнать надо наголо… Что молчишь-то?
Валентин сопел, но разговора не поддерживал. Когда пришел домой, все сказали хорошо. А вот отец, хотя и одобрил, все же выразил сомнение:
- Понравится ли прическа им?
И он как в воду смотрел. Когда Валентина разряженного, наутюженного, красиво подстриженного и тщательно причесанного привели к Елене Ивановне – она так и ахнула:
- Господи, что же ты наделал? Где твоя голова? Она нам нужна была такой, какой была…
Куда-то побежала, вернулась с теми двумя, что были с ней в школе. Они зашли и долго молчали. Затем сели, закурили. Один изрек:
- Да это все. Вот как бывает. Мы сами виноваты, что так получилось – не предупредили. Ждать, пока он отрастет – нет времени.
Все согласились. Валентин был подавлен – его артистическая карьера рухнула, не начавшись. Расстались они по-доброму. На прощание Валентину подарили какой-то альбом с фотографиями артистов.
Домой Валентин вернулся в слезах. Никому ничего не рассказывал. Дождавшись
52

отца, выложил ему все, как было. Отец, Валентину показалось, что даже обрадовался развязке:
- Вот и прекрасно. Надо окончить школу, а потом распоряжаться своей судьбой. Артист – хорошо, но инженер – еще лучше. Словом не горюй, все, что ни делается – к лучшему.
К счастью, следующий день был выходной, идти в школу не надо. Отец оставил свои занятия, и семья отправилась в зоопарк, который был рядом с академическим общежитием. Валентин сравнивал каждого очередного зверя со школьным завучем – он очень уж на него обозлился! Ведь это он подтолкнул к тому, чтобы обстричься. Конечно, досада была детской, мальчишеской. Потом все перегорело и улеглось. Вечером отец посоветовал:
- Если ребята будут донимать, скажи им, что не сошлись характерами, и ты отказался от предложения. Позже, когда учебный год закончился, расскажешь, как все случилось. Будет честно и благородно.
Так Валентин и поступил. Действительно, вопросов почти не было. Но в душе Валентина осталась горечь. Позже он видел этот фильм – “Гаврош”. Не помня фамилии мальчика, игравшего роль Гавроша, но исполнил он ее прекрасно.
В общем, артиста из Валентина не вышло. А кино он очень любил. И не только кино – искусство вообще.


* * *

Иван Евменович закончил академию, а Валентин – пятый класс. И их семья уехала в Новороссийск, точнее в Абрау-Дюрсо. Сюда отец уже наведывался в конце четвертого курса – как говорил – для разведки. Дело в том, что именно тогда отец получил тему дипломной работы, которую нужно было не только защищать теоретически, но и воплотить материально. Ему следовало построить тепловую электростанцию для завода шампанских вин в Абрау-Дюрсо.
В первой поездке Иван Евменович собирал все необходимые данные для диплома, во второй – договорился уже на местности с подрядной организацией о проведении строительных работ, уточнил смету. В третью – проверил окончательную готовность к строительству на лето 1936-го года. Кстати, на четвертом курсе Иван Евменович получил премию как “ударник учебы”. Такая тогда была категория, и на Новый, 1936-ой год, семье Варенниковых принесли большую продовольственную посылку с деликатесами и вином. Все пришли в восторг не от того, что было в посылке, а от самого факта: отец отмечен!
Государственные экзамены Иван Евменович сдал в апреле-мае без троек. Что касается дипломной работы, то защитил он ее еще в начале года. И вот в третий раз он отправился к месту строительства, чтобы поставить все точки над “i”. Однако пока диплома не получил.
По действующим тогда правилам студентам, проходившим подготовительный курс, разрешали на равных с другими получать дипломы после их успешной защиты или же (если они сами желали) после завершения строительства объекта, сдав его государственной комиссии “под ключ”. Все на добровольных началах. Иван Евменович выбрал второй путь.
В Абрау-Дюрсо Иван Евменович уехал первым, а семья должна была подъехать
позже. Через две недели семье пришла телеграмма: он их ждет! До Новороссийска семья
добралась поездом. Иван Евменович встречал их на вокзале.
И вот перед ними, наконец, сказочный Абрау-Дюрсо! Оказывается, он имеет
давнюю историю. Некогда он являлся опорной базой по производству вин высокого
53

класса, принадлежавший их императорским величествам. Говорят, впервые подвалы появились при Екатерине Второй. А вообще это чудесное, живописное место. Богатые леса, кизиловые рощи. Внизу, как в чаше, лазурное озеро, которое по красоте не уступало озеру Рице. Правда, озеро Абрау-Дюрсо несколько меньше, но значительно красивее. Возможно, оно когда-то соединялось с морем, ведь среди рыб встречаются не только бычки, но и морской окунь с огромной красной пастью. За свою долгую жизнь немало повидал Валентин озер в стране и за рубежом, но такой красоты не встречал.


* * *

Жизнь в поселке, хоть он и был небольшим, бурлила вовсю. “Виновата” была, разумеется, стройка, задавшая местному ритму динамизм. Домик, в котором жила семья Ивана Евменовича, стоял неподалеку от озера. К берегу спускалась крутая тропа-лестница. Валентин быстро обзавелся друзьями своего возраста. Во дворе, где жила семья, шла работа по производству различных снастей для лова рыбы и раков.
Особенно увлекательным и интересным был процесс отлова раков. Все происходило с наступлением темноты, когда на небе появлялись крупные бриллиантовые звезды. Рыбаки разжигали у самого берега костры и забрасывали, точнее, опускали в воду сети, натянутые на обручи, в центре которой прикреплялась приманка – жареные на костре мясные обрезки. Раков было множество, рыбаки не только варили их с укропом на всю рыбацкую команду, наедаясь вдоволь, но каждый еще уносил домой пару ведер.
В августе прибавилась новая забота – начался перелет перепелок, который длился две недели. Местом их базирования были виноградники, но вечерами они слетались на костры. Ловцы подбирали только тех из перепелов, которые получали какие-нибудь увечья. Короче, были обречены. Впрочем, сачки для ловли все же сделали.
И были походы на море. Запасаясь едой, выходили рано утром. В лесу к своим запасам добавляли орехи, кизил, грибы.
Весь день барахтались в воде, заплывая далеко от берега. Вечером возвращались домой, довольные совершенными “подвигами”. Иногда, заигравшись, забывали о времени, и тогда приходилось топать в темноте. Разжигали костер и, взяв подходящую головешку - для храбрости подбадривая себя, шли к поселку. Частенько на эту тропу выходили шакалы, одним словом, их завывания наводили страх, а огня они боялись.
Росли дети крепкими, самостоятельными. Никто над ними не трясся.
Однажды в выходной день Иван Евменович, заблаговременно договорившись, повел свое семейство в винные подвалы. Они впечатляли. Огромные, тоннельного типа сооружения с гигантскими чанами, бочками и тысячами бутылок шампанского, рислинга, каберне. Родитель с увлечением рассказывал о производстве вина – от поступления виноградных кистей до дегустации. Но на Валентина наибольшее впечатление произвели тоннели, своей таинственностью. Что-то в них было загадочное и даже в то время страшное…
Потом вся семья пошла на стройку отца. После только что увиденного в винных подвалах, его детище произвело на семью нулевое впечатление. Видимо, они не могли скрыть разочарования. Отец это почувствовал и начал разъяснять: есть, дескать, в строительстве такие процессы, которые, как при создании вина, нельзя ускорять… Однако
Валентину почему-то стало скучно. Охранявший стройплощадку дед подошел к отцу и сказал, чтобы не водил детей к котловану. Казалось, сторож больше отвечал за меры безопасности, чем за сохранность имущества. Но не было здесь ни одного случая, чтобы кто-то посягал на народное добро.
Завершая рассказ о скором рождении электростанции, отец очень серьезно и
54

убедительно сказал, что она придаст новые силы не только винному заводу, но и всему поселку. Это, пожалуй, единственное, что произвело на Валентина впечатление.
Наступило 1-ое сентября, и Валентин пошел в шестой класс. Школа в поселке была одна – семилетка. Ребята постарше ездили в новороссийский интернат.
Учеба шла нормально. Физкультуру и военное дело в школе преподавал Тихон, сын бухгалтера с винзавода. Год назад он окончил среднюю школу и одновременно в Новороссийске приобрел специальность метеоролога. Теперь учительствовал и по совместительству работал на местной метеостанции. Хорошо физически развитый, проявлял большой интерес к военному делу, вся грудь у парня была в “оборонных” значках, дети смотрели на него, как на икону, ловили каждое его слово и подражали во всем.
Однажды в поселке была встреча с кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Народу – тьма. Выходной день. Погода хорошая. Лозунги, транспаранты, музыка. Школьники стояли отдельной группой. На митинге выступал кандидат в депутаты. Тихон сказал детям, что по окончании митинга хочет к нему подойти со “своими” вопросами. Дети, конечно, заинтересовались. О чем речь? Оказалось, хочет попросить, чтобы тот посодействовал с призывом в армию. У Тихона было плохое зрение, он носил очки, и его в военкомате даже не брали на учет, отчего парень очень страдал. Он пытался, дескать, в армии есть такие должности, на которые и с его зрением можно назначить. Кажется, он и писарем был согласен стать, лишь бы попасть в армию.
Тихон действительно подошел к кандидату в депутаты. Тот что-то записал, пообещал разобраться, но ни в осенний, ни в весенний призыв беднягу в армию не взяли. Парень снова строчил письма – теперь уже депутату. Ребята сочувствовали Тихону – так они называли его между собой, а на занятиях – “товарищ военрук”. Он любил это.
Кстати, тот митинг оставил в семье Варенниковых след. Вечером к ним домой пришел директор винзавода. Уединившись с отцом, они о чем-то долго разговаривали. Значительно позже Валентину об этом разговоре сообщил отец. Директор говорил, что после митинга он звонил в Новороссийск начальству, а оно, мол, высказало недовольство: “Почему на митинге не выступил Варенников?”. Отец на это ответил:
- Кто бы меня не заставлял, я не буду представлять человека, если не знаю его.
Вот так: твердо и однозначно.
В Абрау-Дюрсо время пролетело очень быстро. Наконец, строительство электростанции подошло к концу. Надо сказать, она впечатляла. Здание небольшое, но очень высокое, по тогдашним временам – ультрасовременное, с громадными вытянутыми вверх окнами. Валентину было приятно, что это дело рук его отца. Государственная комиссия приняла станцию без замечаний. Здесь же выпускнику Варенникову вручили долгожданный диплом об окончании Промышленной академии имени Сталина.
Было торжественно в заводском клубе, затем небольшое застолье. А через день председатель Государственной комиссии и представитель академии объявили отцу: отпуск ему лучше всего провести в Абрау-Дюрсо, а через месяц решится вопрос о его назначении. Родителя, как ожидалось, должны были пригласить в Москву. Семья радовалась такой перспективе, особенно Валентин, поскольку уже заручился согласием отца весь месяц ходить с членами семьи на море и в лес. А где-то в глубине души было тоскливо – ведь скоро придется расстаться с Абрау-Дюрсо, который Валентин успел уже полюбить.
А потом в жизнь семьи Варенниковых вошло нечто страшное и непонятное. Не прошло и недели после торжественного открытия, как к ним ночью пришли четверо, один был в милицейской форме. Показали Ивану Евменовичу какой-то документ, тот молча оделся, собрал в авоську мыло, зубную щетку, еще кое-что. Валентину и Клавдии
Моисеевне сказал, что скоро вернется. И ушел с ночными посетителями. За ним вышли
55

Валентин и Клавдия Моисеевна, которая плакала. Через некоторое время они услышали заведенный двигатель, потом увидели машину – “воронок”.
Иван Евменович отсутствовал около трех месяцев. Страшная, необычная и непонятная обстановка сложилась тогда вокруг семьи Варенниковых. Никто к ним не приходил, вроде бы Варенниковых и не существовало. Исключением был директор завода, но и тот появлялся обычно поздно вечером и на очень короткое время. После одного из таких визитов Клавдия Моисеевна сказала, что он принес деньги. А еще сообщила: приезжала какая-то группа специалистов, осматривала электростанцию, которая к этому времени вовсю работала. Ничего не сказав, группа вернулась.
Конечно, деньги не были лишними, но если учесть, что Валентин приносил домой рыбу и грибы, а их огород давал разную зелень, то можно было продержаться. Однако вечно продолжаться так не могло. Самое главное – моральный гнет. Ведь поселок знал о беде Варенниковых, “позорной” беде.
Даже друзья Валентина не появлялись в его доме и на их берегу озера. Если иногда Валентин и видел их на озере, то далеко от обжитого вместе пляжа. Черные дни тянулись медленно. Валентину было невероятно тяжело. При встрече со сверстниками делал вид, что не замечал, не подходил к ним. Понял, что это их устраивало. Наверное, им родители строго-настрого приказали, чтобы не встречались с сыном “врага народа”.
Особенно делалось горько, когда Клавдия Моисеевна, причитая, плакала:
- Ну, почему я такая несчастная? За что мне такое наказание?
Вместе с ней ревела и сестренка. Валентин даже не пытался успокаивать мачеху, но его раздражали ее слова. Она почему-то считала несчастной именно себя, а не всю их семью, в первую очередь – отца. Беда-то свалилась на всех – одна на всех.
Но Валентин хорошо запомнил прощальные отцовские слова: все это, мол, недоразумение, он вернется. И с этой уверенностью он жил!
Отец, как внезапно исчез, так же внезапно и появился. Среди дня, на легковой машине. Его сопровождал мужчина в военной форме, но без знаков различия. Валентин был свидетелем того, как отец предлагал зайти ему в дом, но он отказался, сказав, что сейчас близким отца не до гостей, а вот через два-три дня – зайдет. Они любезно попрощались, и машина уехала.
Радостям семьи не было конца! Леночка как забралась на руки к отцу, так до вечера и не сходила. Потом приехал Иван Кузьмич – директор завода. Клавдия Моисеевна в его присутствии сказала, что это единственный человек, который навещал их семью и помогал ей материально. Отец тепло благодарил Кузьмича, заметив, что не сомневался в его благородстве.
Что касается объяснений случившегося, то они для того времени были “липовые”: произошла досадная “неприятность”, которая возникла на основе анонимных писем. А спас отца Микоян. Мало того, Анастас Иванович рекомендовал вернуть его в пищевую промышленность – с учетом имевшегося теперь высшего образования. Одновременно отца ориентировали, что возможно, его назначат на самостоятельную работу здесь, в Красноярском крае. Услышанное потрясло Валентина. Но он, как все, радовался благополучной развязке.
Через два дня приехал уже знакомый военный. Родитель с ним встретился, как с родным, тот привез хорошую весть – телеграмму из Москвы о назначении отца. Вскоре подошел Иван Кузьмич. Стали уточнять план ближайших действий…





56


* * *

Как всегда, первым провожали отца – он должен был устраиваться, а затем вызвать семью. Иван Кузьмич обязался помочь семье собраться и отправить ее “вторым эшелоном”. Распрощались. Теперь уже без слез. А Леночка все торочила отцу, чтобы “он не заблудился” (так он объяснил ей свое трехмесячное отсутствие).
Через много лет Иван Евменович приоткрыл некоторые подробности: когда “его” стройка завершилась, в Новороссийск, Краснодар и Москву стали поступать анонимные письма о том, что фундаменты под дизели станции сделаны ненадежно, а главный виновник он – отец Валентина. Естественно, реакция НКВД была однозначной, тем более что “сигналы” поступали сразу в несколько инстанций.
Сидел Иван Евменович в камере предварительного заключения в Новороссийске. Он ухитрился переслать записку своему приятелю Куцину на станцию Крымская. Просьба была одна – сообщить Микояну, что арестован по недоразумению. Микоян, как и Куцин, сделал все, и даже больше… А передавались письма “проторенным” тогда путем – через заключенных, которых должны были освободить или перевести в другое место.
Через месяц отца вызвали снова – и с ним беседовал уже не следователь, а представитель крайкома партии. В разговоре был задан вопрос: знает ли он лично товарища Микояна? Конечно, родитель дал утвердительный ответ. Тогда представитель крайкома сказал, что Анастас Иванович предлагает ему вернуться в пищевую промышленность. Если это предложение принимается, то состоится назначение в Армавир. Отец согласился.


* * *

В начале августа 1937-го года семья Варенниковых получила от Ивана Евменовича сообщение: в Армавире все готово, он их ждет. Сборы оказались недолгими. Фактически семья уже давно сидела на чемоданах. Проводы были сердечными и даже слегка торжественными. Пришло много соседей. Прощание было теплым - остающиеся в Абрау-Дюрсо просили уезжающих их не забывать. Народ в Абрау-Дюрсо был добрым, сплоченным – просто одна семья, готовая отдать и сделать для других все, чего те не попросят. Правда, оставалась еще некая тень, недосказанность – видно, страх перед чем-то невидимым давал о себе знать. Как бы желая загладить все плохое, люди к семейству Варенниковых буквально льнули, а уж друзья Валентина – тем более.
Иван Кузьмич выделил грузовик и сопровождающего, с которым семья доехала до Новороссийска. Он помог им сесть на поезд. И вот вагон дернулся и пошел, все убыстряя ход. Станция уплыла куда-то, как и прежняя жизнь семьи Варенниковых. Ехала семья с хорошим настроением в общем вагоне. Народу было немного, все с узлами, чемоданами, тюками – видно, многие в ту пору переезжали. В подавляющем большинстве попутчики были внимательными, обходительными. То и дело кто-то угощал семью Варенниковых своей снедью, особенно прелюбопытную Леночку, проявляющую ко всему большой интерес и быстро вступавшую в контакты. Как и предполагалось, семья утром была уже в Армавире. На перроне они увидели отца, он улыбался.
Линейка (двуколка) их уже ждала. Они тут же ее “оккупировали”. Возница – круглолицый, с окладистой бородой – спросил:
- Товарищ директор, можно ехать?
- Давай, двигай домой.

57

Валентин посмотрел на отца, он ему подмигнул, и линейка тронулась в путь.
Видно, они маршрут заранее оговорили с таким расчетом, чтобы семья имела возможность познакомиться с городом, где предстояло жить…
Армавир в основном был одноэтажным, редко попадались дома в два-три этажа. В центре имелись и повыше, в основном административные здания. Ближе к окраинам располагались различные предприятия, мастерские, лишь Армавирский литейный завод оказался недалеко от центра. Дома были кирпичные, добротные, и только изредка попадались мазанки. Мостовые вымощены булыжником, и лишь центральная часть города покрыта асфальтом. Многие же улицы на окраине оставались грунтовыми. Валентина поразило, что все тротуары выложены кирпичом. Никогда прежде он не видел ничего подобного. Пешеходам не был страшен ни дождь, ни снег. Очевидно, испокон века мощность кирпичного завода позволяла городским властям проявлять столь трогательную заботу о своих согражданах.
Дом Варенниковых находился на улице Осипенко. В 100-150 метрах – река Кубань. Дом хотя и одноэтажный, но крепкий, высокий. Прямо на улицу выходило крыльцо одной из квартир, а вход в две другие – со двора, в том числе и Варенниковых. В глубине огромного двора стоял небольшой кирпичный дом. Там жил главный инженер завода. Нашлось место и для огорода. Здесь же росло несколько фруктовых деревьев.
Квартира Варенниковых состояла из трех проходных комнат с большой верандой: был еще крошечный полуподвал с окном, где Клавдия Моисеевна хранила овощи и соленья. Там же Валентин впоследствии устроил свою небольшую мастерскую. Новая
обитель всем понравилась. Отцу восторги семьи были приятны. Квартиру поделили так:  первая комната – кухня и столовая; вторая, поменьше – Валентину, третья – спальня родителей и Леночки. Квартиру по соседству занимала семья бывшего директора завода (его объявили “врагом народа” и арестовали). В другой, с входом с улицы, жил бывший хозяин этого дома. Впрочем, хозяина-то как раз и не было – куда-то исчез. А вот семья осталась. Отношения со всеми семьи Варенниковых сложились нормальные. Правда, несколько настороженно встретила семья бывшего директора – его жены и двоих детей, весьма слабых здоровьем. Мальчик был на два года моложе Валентина, а его сестра и того меньше. Вид у них всегда был испуганный. Никогда не принимали они участия в общих играх, отсиживались на крылечке. Отец сказал Валентину, чтобы тот оставил их в покое:
- Ты им не надоедай, у них горе, - сказал отец.
Иногда вечером Клавдия Моисеевна, захватив большую сумку с продуктами, заходила к ним, но подолгу там не задерживалась. Возвратившись, всегда о чем-то тихо разговаривала с отцом. Однажды мачеха Валентина проговорилась, что отнесла им деньги. Вот как это получилось. Каждый день Валентин ходил с бидончиком на соседнюю улицу за молоком. И в этот раз, как обычно, попросил у мачехи денег. А в ответ услышал:
- Денег сегодня нет, я все отдала Тоблуковским. Попроси у молочницы в долг, после получки отца рассчитаемся.
Кстати, о молочнице. У нее были сыновья приблизительно возраста Валентина. Сбегав разок на Кубань, они быстро сдружились.
“Климат” в соседних дворах с домом Варенниковых для Валентина тоже оказался подходящим. Рядом жила большая семья Рудичей. Один из сыновей – Владимир – был значительно старше Валентина – уже окончил школу, отслужил в армии, точнее, на флоте, а теперь работал слесарем на Армавирском литейном заводе. Все завод называли коротко – Армалит. Одновременно Владимир заочно учился в институте. Он и натолкнул Валентина на мысль соорудить свою мастерскую.
Правда, для нее у Валентина практически все было. Небольшой верстак, тиски, строительно-режущие по дереву и металлу инструменты. Но Володя сумел главное – вдохнуть в Валентина дух творчества. Валентин стал проводить опыты по физике и химии
58

– руководил ими Владимир Рудич. Мастерил различные макеты, в том числе и действующие – вектор поиска определял Рудич.
По соседству проживала армянская семья: отец, сын Тигран и дочь Ася. Домишко у них был небольшой, и все они под стать ему, тоже были небольшого роста. Здесь, в этом доме, жила беда. Ася, уже взрослый человек, ничего (буквально ничего) не могла делать сама, даже есть. Бывало, с утра станет у забора Варенниковых, так весь день и простоит, не проронив ни одного слова, пока брат не придет с работы. Сначала это угнетало семью Варенниковых, но со временем к ней привыкли. Фактически девушка была на руках Тиграна, поскольку их отец помногу дней вообще отсутствовал. Говорили, будто где-то работал экспедитором. А Тигран служил на железной дороге. Он был отлично развит физически. Ежедневно, утро и вечер, а по выходным и весь день, проводил с гирями. Валентин восхищался – настоящий Геркулес, только в миниатюре. С ним Валентин тоже стал хорошим приятелем. Тигран чувствовал это, был признателен семье Варенниковых за деликатность в отношении сестры. Этому человеку Валентин обязан любовью к спорту. Всего за какой-то год Валентин совершенно преобразился – окреп, подрос и вскоре “играл” двумя двухпудовками лучше самого Тиграна. Одно Валентина огорчало: его старший друг никогда не ходил на Кубань. Пришлось для купания завести другую компанию – сыновья молочницы и еще один паренек. Все они учились в другой школе.
В то время река представлялась Валентину живым существом. Мог часами смотреть на ее течение, и ему казалось, что оно, словно человек, имеет свой образ, свой характер. Она была то коварной и капризной, то спокойной и величественной, но всегда –
неповторимой и все-таки быстрой.
В районе Армавира река льнула к городу, была агрессивной – бурлила, нападала на кручи, старалась размыть их и разрушить. Правый берег очень высокий, пляжам негде приткнуться. Зато левый – настоящая равнина. Здесь, в основном вблизи моста, располагалась часть города столичного типа. Дальше шли поля, бахчи, сады. Детей, естественно, больше всего интересовала бахча – она простиралась вдоль берега, ниже по течению. Не арбузы соблазняли детей, их было полно в каждом доме, детям важен был сам процесс их “добычи”: ведь бахча охранялась дедом, который к началу созревания арбузов занимал удобную “диспозицию” – в центре “своих земель”, в шалаше, и жил там круглые сутки, пока не заканчивалась уборка.
Дед вооружался дробовиком – из него после наступления темноты он всегда постреливал в небо. Стрельба была больше для храбрости, но иногда палил и днем. Все знали, что в его “пушке” крупная соль вместо дроби. Схлопотать такой “заряд” – тоже радости мало. Но именно риск завораживал детей, и они разрабатывали целые операции по умыканию арбузов.
В конце концов, был принят “на вооружение” такой “генплан”. Один из четверых оставался на берегу – следить за сторожем. Если дед выйдет из шалаша и станет расхаживать по плантации, “наблюдатель” начинает играть на “сопелке” – так называли флейту из камыша. И если нет ветра, то ее было далеко слышно. Остальные поднимались вдоль берега вверх по течению метров на 500-600, каждый запасался большой веткой или кустом. Потом с интервалом в одну-две минуты входили в воду, прикрывая голову листвой ветки – и на левый берег. Обычно до цели добирались благополучно. Поскольку река постоянно что-то несла – доски, кусты, ветки, маскировка детей срабатывала.
Один из троих (уже на противоположном берегу) следил за шалашом, и в случае опасности должен был подать свистком сигнал. Двое приблизились на бахчу, отыскивая подходящий арбуз, иногда два, загружали в авоську и по-пластунски отползали к берегу. “Операцию” проводили по всем правилам военного искусства, потому никаких столкновений у них с дедом не было. Хотя он иногда и выходил из шалаша, когда дети находились на бахче. “Фокус” был еще в том, что дети для своих набегов выбирали самое
59

лучшее время – середину дня, солнцепек. Все прятались в тень, а они “работали”. По завершении “набега” начинался пир. Ребята были в восторге. Каждый взахлеб делился впечатлениями, конечно, изрядно фантазируя при этом.
Иногда дети шли на Кубань просто позагорать, побарахтаться в теплой воде, где-нибудь в заводи. Но любили и опасные трюки.
Через Кубань был построен рядом со старым, но выше по течению, новый деревянный мост. Старый разобрали, а сваи при малой воде спилили. Летом вода поднималась выше свай – она была мутная, иногда даже казалась похожей на кисель. Приглядишься – над бывшими сваями закручивается водяной вихрь. Жуть! А дети выходили на середину моста, там наибольшая глубина и прыгали с перил вниз головой в эту пучину. “Сверхзадача” – не разбиться о сваю и даже не поцарапаться. Зрителей у детей было много. Не ясно, кто был автором этой затеи, но она довольно глупая, настолько была опасна. Однако нравилась всем мальчишкам. Никто не думал об опасности. Тем более, взрослые наблюдали за детьми, однако не пресекали детские проделки. Наоборот, улюлюкали, подзадоривали, давали оценку каждому. Видно, казацкая удаль брала верх. Потом, правда, кто-то “стукнул” родителям, и детям строго-настрого было приказано об этих играх забыть.
Но уже на следующий год дети нашли на берегу большую заводь с трехметровой глубиной. Это было везение. Они “обработали” глинисты обрыв – сделали ступеньки, большую площадку в нише. Получилось отлично. Хоть и далековато от дома, зато здесь все-таки здорово и красиво! Пришлось налаживать “дипломатические” отношения с
местными мальчишками – как-никак Варенников и его друзья “вторглись” на чужую территорию. Хорошо, что среди местных мальчишек оказались двое из школы, в которую ходил Варенников. Один из них – Леня Дубин.
Леня учился уже в десятом классе, а Варенников только в восьмом. Судьба их, между прочим, сведет через многие годы в Заполярье, где они будут вместе служить. А в то время он помог Варенникову достичь взаимопонимания с ребятами и без кулаков. Валентин Варенников был членом редколлегии школьной газеты, а Леня – ее главным редактором. Вот он своим ребятам и представил Валентина своим лучшим другом, помощником. А у мальчишек как? Твой друг – наш друг. Вот все и наладилось.


* * *

Школа, в которой учился Валентин, находилась в трех кварталах от дома, ближе к центру. Здание двухэтажное, из добротного красного кирпича, хотя и не очень большое, но классы просторные, светлые. Перед школой поросшая низкой травой огромная площадь. В центре ее заброшенная церковь, все двери закрытые амбарными замками, никто не знал, что внутри. Перемены дети, конечно, проводили на этой площади…
Со школой Валентин познакомился буквально на третий день после приезда их семьи в Армавир. Он отправился туда вместе с отцом, хотя до занятий оставался еще почти месяц.
Директора школы Макагонова они застали в его кабинете, там оказался завуч и будущий Валентина классный руководитель и преподаватель математики Анна Ивановна. Валентин тотчас решил, что это к удаче: в Москве у него тоже был классный руководитель Анна Ивановна, только другая.
Чувствовалось – директор польщен приходом отца, не последнего человека в городе. Директор рассказал Варенниковым о школе, кстати, сообщил, что хотя она и носит номер шесть, но по всем показателям – первая. Ее выпускники обычно без всяких репетиторов поступали в вузы, в том числе Москвы и Ленинграда. Затем они втроем
60

зашли к завучу. “Изучив” табель успеваемости Валентина за шестой школы Абрау-Дюрсо, завуч определил Валентина в седьмой “А” класс и пожелал непременно стать отличником.
Побывали Варенниковы и в учительской. Директор представил Валентина. От окна отделилась небольшая женская фигура и двинулась к Варенниковым. Валентин сделал несколько шагов навстречу. Анна Ивановна обняла Валентина за плечи, сказала, что пополнению рада, потом сообщила: седьмой класс собирается 31-го августа в 10 часов утра, будет решать организационные вопросы.
Преподаватели с любопытством рассматривали отца Валентина. Он был крупный мужчина с решительным выражением лица, держался свободно в любых обстоятельствах. Знакомство со школой закончилось.
И вот наступил день встречи с классом. Подавляющее большинство пришло задолго до установленного срока. Все нарядные, наглаженные. Естественно, Валентин повязал пионерский галстук. В Абрау-Дюрсо тоже носили пионерские галстуки. Валентин к этому привык. Ему это нравилось.
Когда появилась Анна Ивановна, дети дружно встали и поздоровались. Она объявила:
- Вот мы опять все вместе. К нам прибыли еще трое…
И назвала среди них Варенникова. Пожелала, чтобы прибывшие подружились и помогали друг другу. Напомнила о школьных правилах, дневниках, домашних заданиях, общественной работе, о приобретении учебников и тетрадей. Напоминание это было для тех, кто еще не успел это сделать. Все шло хорошо, пока не начались выборы старосты.
Многие назвали Колю Голубенко. Это был рослый, крепкий парень, видно, пользовался авторитетом. Но Коля вдруг, заартачившись, категорически отказался, чем всем, а особенно Анне Ивановне, испортил настроение. Тогда она быстро сориентировалась:
- Ребята, Коля не может, мы должны пойти ему навстречу. Я предлагаю старостой Нону Мотельскую. Нона, как ты смотришь на это?
Та сразу согласилась. Потом поставила условие – помощником у нее будет Виталий Расторгуев. Все рассмеялись. Виталий не возражал. Напряжение было снято.
Классного руководителя Анну Ивановну ребята за глаза называли Аннушкой или за маленький рост – Дюймовочкой. Она относилась ко всем ровно, любимчиков у нее не было. Умела слушать, не перебивая, и обычно незаметно подталкивала ученика к нужному решению. Перед тем как поставить оценку за ответ, долго думала. Когда подводила итоги за каждую четверть, дети были очень довольны: ее оценки были справедливы.
Четыре года она вела класс – и ни одного крупного конфликта за все время! Это был замечательный педагог, к каждому она сумела подобрать “ключик”… Однако особой теплоты и душевной близости ребят с ней не было и все из-за ее предмета, который она вела – из-за математики.
Другое дело – Дина Георгиевна, преподаватель русского языка и литературы, кстати, единственная учительница, кого дети не “наградили псевдонимом”. С ней у них установился душевный контакт. Своими рассказами она всех буквально завораживала. Дина Георгиевна вела уроки сидя, возможно, потому, что была довольно высокого роста. Глядя на всех своими большими карими, чуть утомленными глазами, медленно и плавно жестикулируя, она читала стихи, величественно поправляя при этом свои волосы. Объясняя урок, могла вдруг встать, перейти к противоположной стене, сесть за парту и продолжать свой рассказ. А дети, зачарованные, поворачивались в ее сторону, словно подсолнухи – за солнцем, и жадно ловили каждое слово.
Она могла говорить весь урок об одном поэте, об одном произведении, даже об одном герое. А когда звенел звонок, как бы очнувшись, произносила:
- Вот как мы хорошо поговорили…
61

А говорила только она.
Благодаря Дине Георгиевне дети полюбили Пушкина и Байрона, Лермонтова и Гете, Есенина и Шиллера… И естественно, Некрасова, Тургенева, обоих Толстых, Гюго, Горького, Маяковского.
Физике детей учил Михаил Иванович, дети его называли коротко: Михель. Молодой педагог, третий год после института, стройный, чернявый, немного рассеянный. Был он по уши влюблен в рыжую десятиклассницу Зиночку, а она – в него. Об этом знала вся школа. Михель, рассказывали ребята, Зиночку к доске никогда не вызывал, но в дневнике у нее всегда стояли одни пятерки. Он вел урок живо, терпеть не мог тугодумов и все время поглядывал на часы, видно, ждал звонка с еще большим нетерпением, чем школьники. В школе его любили, а он любил только Зиночку, рыжую как пламя. Физику дети знали хорошо.
Михель все же женился на Зиночке, но позже, когда та уже училась в Ростове в институте.
Химичка, Александра Петровна, или как ее звали дети, Петря, была пунктуальным, рассудительным человеком. Она говорила детям:
- Конечно, не все из вас станут химиками, но предмет надо знать хорошо, поскольку ни литература, ни математика не могут обойтись без Н О.
Шутка шуткой, но свой предмет она любила как никто, и это, несомненно, передавалось детям.
Ясное дело, немало места в школьной программе занимала история. Бурная,
кипучая жизнь требовала осмысления прошлого страны. “Историчку”, Нину Петровну, дети называли “Вторая Петря”. Она всегда появлялась с картами, схемами и непременно с указкой. Когда начинала урок, казалось, вот-вот скажет:
- Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Она посвящала детей в подробности жизни знаменитостей, рассказывала о слабых и сильных сторонах исторических деятелей. Дети обычно сидели с открытыми ртами.
Уроки немецкого языка вела Лидия Карповна, немка по национальности. Она была родом из Одесской области. Эти поселения немцев относятся к временам Екатерины Второй. Что характерно, что немецкие деревни были аккуратные, имели добротные кирпичные домики под черепицей, хорошие подворья. В этой области во время Великой Отечественной войны немцы большинство украинских и русских деревень уничтожили, а немецкие не тронули. Дома немцев остались целехонькими.
Лидия Карповна и ее муж окончили в Одессе пединститут и были направлены в Армавир. Муж работал в одной из школ завучем, она в школе № 3. Суховатая, немного сутулая, с крючковатым носом, неизменно в темном или темно-сером платье. Немецкие слова выговаривала четко, громко, а когда переходила на русский – шла сплошная скороговорка. Входя в класс, тотчас говорила:
- Гутен таг, гутен таг, гутен таг.
Лидия Карповна была замечательным педагогом и глубоким человеком, но все, что творилось тогда в Германии, Валентин связывал со всеми немцами. Поэтому немецкий язык ему был “просто ненавистен”. Естественно, он не учил его. Как, впрочем, и некоторые другие ребята. Когда к Валентину обращалась Лидия Карповна по-немецки, он отвечал:
- Нихт ферштейн.
А далее изъяснялся уже по-русски.
Негативное отношение к немецкому языку способствовало и появлению в доме Варенниковых “Коричневой книги”. В ней рассказывалось, как фашисты шли к власти. Как загнали в подполье коммунистов и социал-демократов. Как организовали поджог рейхстага… Лидию Карповну явно обижало плевое отношение к немецкому языку.
62

Нередко, оставаясь наедине, она “обрабатывала” своих учеников, в том числе и Валентина Варенникова. Как она хотела, чтобы ребята поняли простые истины: знание иностранного языка повышает культуру человека, раскрывает перед ним новые возможности. Нельзя ненависть к фашизму переносить на язык, потому что язык Гете и Шиллера – не язык нацистов.
Лидия Карповна была абсолютно права, но тогда ее слова многие из учеников не хотели воспринимать.
Можно восхищаться самоотверженностью не только Лидии Карповны, но и других учителей. Они делали все, чтобы ребята учились осознанно, понимая, для чего это нужно. Школа сеяла в души детей зерна патриотизма, ответственности перед Родиной и народом. Это отнюдь не напыщенные фразы – именно так и было, и когда пришел грозный час испытаний, поколение Валентина, воспитанное советской школой, выдержало свой экзамен с самой высокой оценкой, явив миру массовый героизм на фронте и в тылу.


* * *

Из школьников, пожалуй, одним из самых популярных слыл Леня Дубин. Это был авторитет не только для ребят, но и педагогов. Как-никак редактор школьной газеты! Конечно, учителя под огонь критики не попадали, а похвала им перепадала. В школе было заведено так: от каждого 7-10 классов в редколлегию поначалу входили по одному-два
человека, потом люди менялись. Варенников был стенгазетчиком “первого призыва”, то есть попал на ответственный пост члена редколлегии еще семиклассником. Он сразу же предложил организовать раздел юмора. Дубин поддержал, и Варенникову поручалось “тянуть” этот участок работы.
Газету дети делали живую без формализма. Помогал Варенникову Борис Щитов, который здорово рисовал. Особенно нарядной газета бывала по праздникам.
Закончился учебный год. Леня Дубин – уже выпускник – собирался поступать в Московский институт стали. Математику, физику и химию он знал блестяще. Однако Леонид на всякий случай подготовил и “мосты” для отступления – директор школы и “Михель” обещали, в случае неудачи, взять его лаборантом в физический кабинет.
Перед отъездом Леня собрал редколлегию, чтобы попрощаться. А потом – ни с того, ни с сего – брякнул:
- Если вместо меня станет главредактором Валентин… как на ваш взгляд, справится? С директором я уже договорился.
Все загалдели, что, мол, правильно, и тут же проголосовали.
Когда Валентин остался с Леонидом вдвоем, Валентин ему сказал:
- Что ж ты делаешь, мог бы хотя бы сказать заранее, посоветоваться.
- Я советовался, - ответил тот. - Все единодушно одобрили. И комсомольский секретарь – тоже. А с тобой, зачем советоваться? Знаю, будешь против… Кому охота этот хомут нести? Но я три года нес, а теперь ты понесешь.
Вот так Варенников “принял эстафету”, или, говоря Ленькиным языком, “хомут”.
Провожать Дубина пришло много ребят. Это растрогало его родителей. Мать даже заплакала, но сам Леня был в приподнятом настроении. Много говорил о своем будущем институте, его значении. Кто-то пошутил:
- Если не поступишь, мы утопим тебя в Кубани, так что лучше не возвращайся.
От этих слов Валентину почему-то стало неуютно, да и остальные замолчали. Обстановку, как всегда, разрядил Леня. Как ни в чем ни бывало, продолжал “рекламировать” институт, называл фамилии крупных ученых, окончивших его, заметил даже, что о престижности вуза можно судить по собственной многотиражной газете
63

“Сталь”. Ребята рассмеялись:
- Ага, вот ты что надумал – пробраться в институт через нашу газету!
Снова поднялся галдеж.
Вдруг все стихло. Леня сказал кому-то:
- Большое спасибо, что вы пришли.
Валентин обернулся и увидел “Михеля” с его Зиночкой. Она, оказывается, приехала на каникулы. У обоих счастливые улыбки. Леня, Зиночка и “Михель” были приятелями. Между прочим, Ленька тоже на Зиночку заглядывался.
Наконец, дежурный ударил в станционный колокол, извещая об отправке поезда. Все засуетились, начали прощаться, целоваться. Родители Лени подошли к ступенькам вагона, обняли сына. Мать плакала, отец давал последние наставления. И вот поезд тронулся, увозя Валентинового друга. У Валентина на душе стало немного грустно.
То был 1938-ой год. Много позже, когда Варенников служил с Дубиным в Заполярье, они часто вспоминали это время. Проводы – тоже. И тогда Варенников узнал, что кто-то из его родственников по линии матери был арестован. Она, разумеется, боялась, что это отразится на сыне при поступлении в институт, наверное, потому и провожала его со слезами. А может, просто грустила из-за разлуки. Мать есть мать… Леня, хотя и обещал, но никому, даже родителям долго не писал. Лишь в середине августа “отбил” сразу две телеграммы: одну домой, другую в школу:
- Ура! Я зачислен! Студент Дубин.
Дети эту телеграмму поместили в своей газете – в первом номере после начала
нового учебного года. Кроме Лени из того выпуска в институты и техникумы поступили все, кроме одной девочки, да и то потому, что она попала в больницу.


* * *

В восьмом классе Варенников почувствовал себя увереннее, крепче. Все систематизировалось – и учеба, и работа в газете, и занятия спортом. Обычно после уроков он задерживался в школе на час-полтора: выполнив письменные домашние задания, оставлял тетрадки в парте – знал, что ими пользуются некоторые ребята.
Но, конечно, после отъезда Леонида львиную долю времени у Валентина, Леонидового преемника на посту главреда, отнимала стенгазета.
Валентину хотелось, чтобы в редакции побольше было одноклассников. Его стараниями в редколлегию вошли Борис Щитов, художник, и Зоя Дорошкова, хорошо владевшая словом. К тому же она никогда не отказывалась от заданий. Их газета, бесспорно, имела свое “лицо”. Первую колонку занимала передовая статья общеполитического содержания. Ее часто писал кто-нибудь из преподавателей. Две другие колонки рассказывали о жизни школы, здесь редколлегия “заверстывала” живые репортажи из классов. На четвертой колонке был юмор. Со временем, сохраняя “юморную” направленность, колонка газеты стала “Малой школьной энциклопедией”. Редколлегия брала различные статьи и умышленно утрировала их, подгоняя под представления некоторых своих товарищей. Словом, в газете высмеивали свои собственные пороки. “Малая школьная энциклопедия” не сразу, не вдруг, но стала необычно популярной. Даже учителя останавливались перед газетой, чтобы посмеяться.
По-прежнему Варенников увлекался спортом. Занятия с Тиграном были расписаны по комплексам – для него и для Валентина. Разница была в том, что у Валентина отсутствовала штанга, он ее не любил, а Тигран ею как раз увлекался. Штангу смастерили сами. После занятий вставали под душ, который соорудили у себя во дворе – для общего пользования.
64

С каждым месяцем и годом Валентин чувствовал, как наливаются мышцы, как здоровеет его тело. С какой благодарностью он будет позже, на фронте, вспоминать своего дворового тренера, его самодельные снаряды и суровую требовательность к подопечным! Ведь за всю войну Варенников ни разу не болел, если не считать ранений да малярию в начале лета 1943-го года на Северном Донце.
Что касается работы в мастерской, то после нескольких ссор с мачехой Клавдией Моисеевной (она потребовала выбросить серную и соляную кислоту, боялась отравления) Валентин сдался и решил полностью переключиться на кораблестроение. Да и Владимир Рудич советовал и даже вооружил его необходимой литературой.
Для начала Валентин решил смастерить самодвижущийся катер из металла, на что угробил массу времени. Увы, первый блин вышел комом, макет оказался тяжелым. Раз уж из металла не получилось, пришлось корпус вырезать из дерева. Ничего, для макета и дерево сошло. Он на устойчивость испытывал макет в созданных искусственных волнах. Экзамен корпус выдержал. Пора приступать к монтажу двигателя. Здесь ему помогал Володя.
Странно, но все получилось буквально с первого захода. Модель действовала. Все принципиально было правильно, а вот внешний вид модели, увы, оказался неудачный. Все-таки требовался металлический корпус.
Володя пообещал сделать ему металлический корпус, если Валентин даст ему глиняную формочку. На Армалите он вначале отлил чугунные поделки, а потом уже из тонкой жести выдавил корпус. Вообще, к Варенниковой просьбе он отнесся
исключительно серьезно. Написал своему другу, который служил с ним в одном подразделении в Кронштадте, а теперь работал лаборантом и одновременно учился в Ленинградском кораблестроительном институте. Тот сообщил, что при их лаборатории создан постоянно действующий совет, решающий сразу две проблемы: разбирают рационализаторские предложения, приходящие в адрес института, и поддерживают связи со школами, проявляющими интерес к кораблестроению. И самое интересное – шефом лаборатории, где работал друг Володи, был академик А.Н. Крылов. Правда, Варенникову это имя ничего не говорило, зато приятель сразу загорелся.
- Мы должны подготовить модель и написать небольшой реферат для лаборатории, - решил он, - пусть в Ленинграде рассмотрят твою работу. И потом это прямой путь в институт, а для тебя это весьма важно – сколько остается до окончания школы?
- Всего ничего – два с половиной года, - ответил Валентин.
Настроение Володи тотчас передавалось не лишенному амбиций “вьюноше”, каким тогда был Валентин. Словом, они наметили конкретный план действий.
Валентин рассказал отцу. Тот повстречался с Володей, после чего их затею не только отец одобрил, но сказал даже, что готов помочь в изготовлении модели. Валентин был на седьмом небе! Но скоро только сказка сказывается. Не все получилось, как хотелось! Трижды переделывали корпус, несколько раз меняли способ крепления котла, неоднократно – корму. Требовалось сообразовывать выхлопы паров через трубки с положением руля, которому полагалось быть ниже и не подвергаться влиянию выхлопов. Короче, закончили модель лишь осенью, а это был уже девятый класс!
Затянулось дело и с рефератом. Отцу не нравилось, что они ограничились описанием технической стороны, не затрагивая вопросов предназначения боевого катера. Только в конце года все, наконец, отправили и стали ждать.
День 15-го февраля 1939-го года для Валентина был замечателен дважды. Ему исполнилось 16 лет, и он получил паспорт. И в тот же день отправил в Ленинград посылку со своим детищем. А уже весной следующего года получил из Ленинградского кораблестроительного института не только ответ, но и грамоту. Варенников награждался за создание действующего макета боевого корабля. Одновременно Володе пришло письмо
65

от его ленинградского друга, в котором сообщалось, что работу его ученика рассмотрели, она ничего необычного не несет, но дабы поддержать Варенникова решили наградить его грамотой в надежде, что это станет для парня стимулом.
Конечно, стимул! Настоящее событие! Все Валентина поздравляли. Он был безмерно рад. Счастлив. Впереди открывались захватывающие перспективы!


* * *

Варенникову нравился город Армавир. Аккуратный, чистый, зеленый. И люди вокруг были добрыми, внимательными. Не было нищих, беспризорных детей, бездомных стариков, безработных. Жители забыли невзгоды гражданской войны, разруху и все связанные с ними слова начинающегося страшной приставкой “без (бес)”. И преступности не было. Проституции – тем более. И других “прелестей” капитализма.
Конечно, их армавирская жизнь была далека от идеальной, оставались материальные и бытовые проблемы, Варенниковы жили скромно, без роскоши, но в целом все-таки хорошо.
Армавир в те годы считался театральным городом. Популярным был местный театр – даром что провинция. Аншлаги случались не только на премьерах. Не оставались без внимания и несколько клубов, два кинотеатра, музей, библиотеки. Большой городской парк в выходные дни по вечерам был переполнен. Музыка, мороженое, ситро… Но никаких ограблений, убийств. Дети бродили до поздней ночи по самым темным аллеям, не боясь бандитских нападений, и родители с легкой душой отпускали их, не опасаясь за их жизнь.
Армавир – городок провинциальный, был тих и спокоен. Варенников ходил в школу, работал в своей мастерской, в беседах отводил душу с отцом. Но уже стояла у порога Вторая мировая война, горела уже Европа. Все чаще и отец говорил об этом. Да разве только он? И по радио – о войне, и в газетах – о ней.
Ребята часами рассуждали и спорили – будет ли война в России или нет.
Но вот она пришла. С ее началом отношения Валентина с отцом изменились коренным образом. Они, правда, всегда были очень добрыми, по-родственному близкими, теплыми, хотя его отца нельзя было отнести к сентиментальным людям. В его характере было много страсти, много категоричности, но обязательности – тоже много. В свободные часы, а они выпадали редко, его отец любил вспоминать прошлое: переоценивал события, строил планы, заглядывал вперед, активно втягивал окружающих в эти разговоры. А вот рассуждений, касавшихся настоящего, не одобрял. И он достаточно деликатно учил Валентина: целесообразно анализировать, оценивать дела и события с позиций  сегодняшнего дня.
Тогда Валентин не задумывался, почему отец вел себя так. Валентин не мог предположить, что отец был обеспокоен общей обстановкой, созданной в стране во второй половине тридцатых годов органами НКВД. Злые люди, карьеристы и откровенные враги, желая кого-либо опорочить, строчили клеветнические доносы, а они уже становились основанием для ареста. Его отец знал об этом по себе. Нельзя давать повода. Даже малейшего. Поэтому лучше избегать разговоров о происходящем сегодня.
Когда пришла война, отец, судя по всему, изменил своему правилу: рассуждал, высказывал свое мнение. Конечно, его отец был настоящим патриотом, он и мысли не допускал о поражении и был уверен в победе. Отцовское суждение о положении на фронте никогда не были сиюминутной реакцией на события. Он по крупицам собирал факты, привлекал объективные выкладки с красноречивыми цифрами, анализировал весь материал, а Валентин потом только удивлялся! До чего точен и убедителен его анализ и
66

аргументирован его прогноз.
Слушая отца, Валентин понимал, какие силы привели Гитлера к власти, на кого он опирался, благодаря чему удалось подорвать влияние Тельмана и его партии – весьма серьезной силы в тридцатые годы, и почему так легко “легла” под фюрера Европа.
Валентин не спрашивал, но чувствовал – обо всем этом отец говорил не только с ним, но и у себя на заводе… Он с признательностью потом вспоминал те долгие серьезные беседы “на равных”. Видно, отец понимал, что в ближайшее время сына призовут и тот попадет в действующую армию. Отец готовил его к этому. От крупных государственных проблем он вдруг переходил к взаимоотношениям в солдатской среде, в “военной семье”, как он говорил, к предстоящим боям, выполнению боевых задач, “самосохранению”. Особое внимание уделял взаимовыручке, поддержке товарища, когда тот в беде. Он говорил:
- Нет ничего выше, чем спасение товарища в бою и выполнение боевой задачи.
Валентин знал, что в его сердце навсегда осталась благодарность к тем, кто спас ему жизнь, оказав медицинскую помощь при ранении.


* * *

Прошло полтора месяца войны. 5-го августа вчерашних школьников, в том числе и Валентина Варенникова, привели к военной присяге. Было это в Армавирском
горвоенкомате. Не было никакого “торжественного момента” – чего не было, того не было. А вот напряженность присутствовала – враг уже топтал нашу землю, убивал наших людей. В такое время довелось присягать…
В этот же день вывезли за город, к месту строительства железнодорожной ветки. Здесь призывников встретили прорабы. Один из них, Степан Степаныч, быстро сориентировал отряд. Призывники должны были построить 200 метров железнодорожного полотна – это “их” часть. Он познакомил призывников с предстоящей работой, распорядком дня, объяснил, где брать рабочий инвентарь, разбил их на бригады. Призванные таскали на носилках песчано-гравийную смесь с платформ, укладывали шпалы, накатывали рельсы, закрепляя их “костылями”. Рельсы подавали на платформы и призванные с торца стаскивали их волоком, по-бурлацки, доставляли на места.
Работа была тяжелая. Вставали в пять утра, в шесть выходили из дома, а еще два часа  требовалось, чтобы добраться до нужного места. Ровно через двадцать дней задание было выполнено. Призывникам выдали по пятьдесят рублей. То были первые трудовые деньги Валентина. Честно сказать, по поводу выплаты денег многие недоумевали. Ведь война! А раз так, то призывники должны были делать все без денег.
Потом был небольшой митинг. Руководители поблагодарили призывников за труд, сказали, что каждый уже внес свой вклад в разгром врага. Выступил офицер из горвоенкомата – через три дня призывникам необходимо явиться в горвоенкомат. Все поняли: призывают на войну. Раз присягу дали, значит, уже бойцы.
Прибыв домой, Валентин вручил родителям деньги и был несказанно горд: дескать, уже зарабатываю. Отец, конечно, поздравил труженика, а после ужина Валентин объявил: на утро 28-го августа назначен сбор в военкомате. Очевидно, будут отправлять. Все притихли, потом сразу засуетились. Отец начал перечислять, что надо с собой взять. Мачеха забеспокоилась – куда все необходимое сложить? В чемоданчик или рюкзак? Еще было время на сборы…



67


* * *

Ребята сбегали в военкомат, уточнили сроки прибытия: теперь они должны прибыть 29-го августа в 10 утра… С вещами. На окраину Армавира. Там будет ждать горвоенком.
Собирались в поле: на окраине города стоял указатель со стрелкой: “Пункт сбора и регистрации”. А там, на поле, разместилось несколько столов с табличками по алфавиту.
Где-то тоскливо играла гармонь. Призывники нашли нужный стол, зарегистрировались. Валентину показали, где собирается третья рота. Там были почти все с его школы – и Борис Щитов, и Виталий Расторгуев… Ждали Николая Голубенко и Виталия Тройпо, но они не появлялись. Они призваны были позже, и их судьба сложилась иначе. Тройпо был лейтенантом, командиром взвода, после тяжелого ранения демобилизовался. Голубенко стал фельдшером, старшим лейтенантом.
Третьей ротой призывников командовал лейтенант. Очевидно, из военкомата. Могучий, с квадратным лицом и широченными плечами. Он говорил мало, отрывисто. Вид имел озабоченный. Рядом крутился какой-то паренек – оказалось, из числа призывников, был у него ординарцем-посыльным. Звали паренька Олегом. Потом он стал любимцем ребят, поскольку приносил и мне только письма, но и новости.
Ротный назначил из призывников себе заместителя, командиров взводов, их заместителей, командиров отделений. Валентина назначили командиром третьего отделения первого взвода. Присвоили ему первое воинское звание: и в петлицах у него появились треугольники…
День призыва – навсегда в памяти призывников. Это как бы стоп-кадр из числа самых первых военных лет, может, самый первый. Вот родители и сестренка, бледные, испуганные, даже тогдашнее чувство Валентина поражало “давлением неизвестности”, ему хотелось быстрее разорвать “гнетущую тянучку”, отправиться по назначению. Всем будет легче! Его отец все повторял, чтобы на станциях бросал письма домой, пусть самые короткие: жив-здоров, нахожусь там-то. Обещал. Леночка, сестра, постоянно поправляла рюкзак “Ворошиловский стрелок”, поглядывала по сторонам – как реагируют на это окружающие? Ей шел десятый год.
Подали команду “строиться”. Все родители плакали. Совсем стало тяжело. Наконец, рота вышла на дорогу, тронулась в путь. Валентин оглянулся – его родители, как и все, махали руками. Валентин снял кепку и тоже замахал. Стало как-то легче. Больше он их не видел до конца войны.
Шли, изредка поглядывая на небо, чистое, ни облачка. Солнце в зените, а колонна как на ладони, в самый раз для удара авиации. Изредка колонну обгоняли грузовые машины: навстречу шли повозки – они каждый раз сворачивали, останавливались, люди провожали бойцов взглядом. Некоторые снимали картузы и крестились. Крестили и шедших в колонне.
В населенных пунктах привалов не делали. От них, наоборот, требовали идти в повышенном темпе. Жителей почти не видели. Одни малолетние детишки. В последнем переходе колонну догнала линейка с Клавдией Моисеевной и еще одной женщиной – как выяснилось, той женщины сын тоже шел в колонне. Мачеха, соскочив с линейки, подхватила сумку и бросилась к Валентину.
- Ты же забыл кружку! – крикнула.
Валентину было неловко: что ребята подумают? А она втиснула в руки сумку, поцеловала, заплакала… И осталась у обочины.
Когда добрались до полустанка, где ожидал эшелон, солнце уже садилось. Проводники бойцов распределили по вагонам. Через час все разместились. Эшелон
68

медленно двинулся в путь. Впереди – неизвестность. Валентин раскрыл рюкзак, который был при нем. В нем, кроме кружки и солдатской фляги с вишневым соком, были пирожки. Целая гора. Лейтенант с ординарцем, Борис, Виталий и Валентин устроились вокруг рюкзака, с удовольствием уминая домашнюю еду.
В темноте их поезд проскочил Невинномысскую, остановились на полустанке. Стояли очень долго. Оказалось, по пути движения поезда бомбили станцию. Теперь изучалась возможность движения поезда. Руководители эшелона дозвонились в Армавир. Стало известно, что уже и Армавир бомбили и обстреливали немцы.
Эшелон двинулся далеко за полночь. Валентин устроился поудобнее. Рюкзак под голову – вот и вся постель. Почему-то он вспомнил о Суворове, его неприхотливости на войне. Колеса ритмично постукивали на стыках рельс, убаюкивали. Из его головы не выходила школа, дом… Проснулся – поезд стоит. Уже утро. Но солнце нет взошло. Лежал долго, пока не услышал какой-то незнакомый гул. Кто-то в вагоне крикнул:
- Самолеты!
Лейтенант скомандовал:
- Спокойно, всем оставаться на местах.
Над эшелоном с оглушающим грохотом промчались самолеты. Тотчас по вагонам пронеслось:
- Воздух! Всем покинуть эшелон…
Не успели бойцы выскочить, как самолеты появились вновь: шли гуськом, один за другим, обстреливая поезд из пулеметов. Как только крылатые хищники скрылись, прогремел взрыв – рядом с серединой эшелона. Через две-три минуты фашисты появились снова – три самолета. Теперь они летели развернутым фронтом. Строчили пулеметы.
Рядом с бойцами – рукой подать! – пролетел один из стервятников. Валентину он показался огромным со свастиками на крыльях.
Прошло еще минут двадцать-тридцать, затем команда:
- Отбой!
Она эхом прокатилась по полю, а вслед распоряжение:
- “Всем занять свои места, эшелон отправляется”.
Бойцы ринулись к вагонам, семафор давно поднял свою “руку”.
Это было лишь началом Валентиновых мытарств. Через две недели у руководства эшелона кончились продукты, пришлось перейти на подножный корм. Останавливались в поле, набирали колосьев неубранной пшеницы, выбирали зерна и ели. Если стояли подолгу, варили зерна в котелках, кружках, железных банках. Все были чумазые, одни зубы блестели, как у негров. Но духом не падали. Позже выяснилось: начальник эшелона боялся останавливаться на крупных станциях, а как раз там были продукты!
Ночью на какой-то станции загрузились под завязку: хлеб, сухари, консервы, даже сахар. И сразу поднялось настроение.
Бойцы начали теребить лейтенанта, чтобы он побольше добывал данных о фронте, о доме, а главное – куда едем? Порадовали события под Ельней, где контрударом опрокинули фашистские войска и заставили их отступить. Увы, последующие новости были безрадостными.
Наконец, прибыли на конечный пункт. Это – Свердловск. Был октябрь, порошил снежок. Лейтенант куда-то все бегал. И вот пришел с каким-то командиром, а тот, как картинка: чистенький, подтянутый, сапоги блестят. Бойцы притихли, лейтенант улыбался до ушей. “Новенький” объявил:
- Товарищи, вы прибыли в город Свердловск, где разместилось эвакуированное с Украины Черкасское пехотное училище. Вы в нем будете учиться. Станете командирами Красной Армии.
И лейтенант добавил:
69

- Я же говорил, говорил, что будете учиться. Видите, как все отлично.
Бойцы делились между собой первыми впечатлениями от новостей. Все были рады… Потом их привели на территорию училища. Красивые здания. Все культурно, опрятно. Очевидно, до этого здесь располагалась образцовая часть. Когда при ярком свете новобранцы глянули друг на друга, им стало не по себе. Правильно поступили командиры, распорядившись, чтобы бойцов со станции вели через город в темное время. Он был пустынный в темное время. Иначе люди могли подумать, что те – зеки. Впрочем, тогда Валентин не имел еще понятия о внешнем виде заключенных. Привезенные в Свердловск были еще в своей домашней одежде. Их быстро – партиями, через каждые тридцать минут – перемыли в бане училища: остригли, выдали чистое белье, обмундирование, даже шинели и шапки. И все добротное – курсантское. Затем построили и отправили в столовую. Столовая светлая, просторная, чистая. Ели макароны с тушенкой, пили чай с сахаром и хлебом. Королевская еда, королевская столовая.
Что интересно – прибывшие курсанты теперь поначалу не могли узнать друг друга. Все пострижены под “нулевку”, одинаково одеты… Ходили, натыкаясь друг на друга. Хохотали. Крепкие, налитые молодостью, которая так и выплескивала наружу! Кто-то раздал им подворотнички и передал распоряжение старшины: сейчас же пришить.
Разошлись к своим койкам. Спали на белоснежных простынях, как дома. В казарме уютно, тепло. И разговаривали почему-то тихо. Утром начали подниматься еще до семи часов. Одевались, умывались, перешивали подворотнички, чистили сапоги. Потом появились отцы-командиры: стояли группкой, изучающе смотрели на них. Первое знакомство, так сказать. Говорят, от него много зависит.
После завтрака старшина построил курсантов. Докладывал старшему лейтенанту
Захарову, это был их ротный. Он принял рапорт, дал команду “вольно” и представил командиров взводов. Взводным Валентина был назначен лейтенант Архипов.
Первый день – ознакомительный и вообще для адаптации. Валентину этот день запомнился четко. Когда командиры взводов побеседовали с каждым, Захаров снова построил взвод и сказал:
- Я знаю, вы военную присягу приняли, но мы ее здесь продублируем. И каждый распишется в списке, что присяга принята. Я сейчас зачитаю ее текст, а вы повторяйте за мной… Ясно?
Все получилось, как нельзя лучше. Оказывается, ротный знал текст присяги наизусть. Он громко произносил каждое слово, отлично расставляя акценты, ударения, чем произвел глубокое впечатление. Все было совсем не так, как в Армавире, в военкомате, где каждый читал присягу вслух отдельно. Здесь воздействие содержания присяги на сознание было значительно выше.
После окончания принятия присяги старшина повел курсантов по городку – знакомить с объектами.
Черкасское военное пехотное училище было создано в Черкассах – удивительном, неповторимом городке. При слове “Черкассы” в памяти явственно возникает “Днепр широкий”, который “ревет и стонет” в непогоду, вздымая горы волн, или плавно, величаво струит свои воды в ясные дни. Всплывает в памяти и певучая “украинская мова”, стихи одного из любимых с детства поэтов – бунтаря Тараса Шевченко, чей прах покоится, как он и завещал, на кургане, над рекой могучей – в городе Каневе на высоком холме, ныне называемом Тарасовой горою. Да и сама черкасская земля, как и город Черкассы, сказочное место гордых свободолюбивых людей.
Военное пехотное училище создавалось и размещалось в Черкассах. Так случилось, что из этого города в начале войны это училище эвакуировалось в Свердловск. В этом училище и довелось постигать азы военной науки Варенникову Валентину Ивановичу.
В Черкассах училище находилось на окраине города. База у него была небогатая,
70

но очень удобная – рядом с казармой, в лесопарковой зоне размещались замечательные летние лагеря, и таким образом, сразу снималось много проблем. Позже на этих “казарменных фондах” размещалась 18-ая механизированная дивизия, куда Варенников попал в январе 1950-го года, вернувшись из Группы Советских войск в Германии.
Еще до войны училище успело сделать несколько выпусков, а потом война… Училище буквально в считанные дни сумело собраться, эвакуироваться и развернуться  в Свердловске. Тогда люди, военные и гражданские, собравшись в один кулак, действовали четко, организованно, делали невозможное возможным. Когда Варенников в октябре прибыл в училище, в нем был уже капитально налажен учебный процесс. В этом была немалая заслуга его начальника – подполковника Сабердзякова. Начальник училища редко присутствовал на занятиях курсантов, однако каждый раз выезжал на занятия в поле на коне в сопровождении ординарцев. Командир батальона – подполковник Ким тоже нечасто бывал на занятиях курсантов. Если бывал, то также верхом. Зато ротный Захаров бывал на занятиях курсантов почти ежедневно. Кроме занятий, он постоянно проводил разного рода мероприятия. Учебный процесс был под опекой взводных, у Варенникова – взводного лейтенанта Архипова.
Взводный и ротный командиры в училище оказали огромное влияние на Варенникова. Он, как и другие курсанты, верил в них, глубоко уважал, да просто молился на них. Это были его кумиры. Слушая их, старался не пропускать ни единого слова (даже сказанного между прочим), ни единого жеста. Старался им подражать во всем. Попадая в переплеты, он бесконечно спрашивал себя: что в этом случае сделал бы его командир? Правильно ли он поступает? Именно этим командирам он обязан своим начальным становлением, знаниями. Это был тот крепкий фундамент, на котором можно было
строить все, что потом состоялось с годами и в первую очередь – самостоятельность.
В училище занятия по тактике проводились на горе Уктус – она находилась в четырех километрах от училища. Выдвигались туда курсанты, как правило, марш-броском. Всего полчаса – и они в районе занятий. Лейтенант Архипов, взводный, тоже пробегавший с ними это расстояние, как ни в чем ни бывало, вводил в обстановку – где и какой “противник”, какие действия предпринимает. Затем говорил “о своих”: какие перед “своими” войсками стояли задачи, в чем конкретная цель отделения, взвода или роты (в зависимости от роли, в которой выступали). Но самое интересное – пробежав с курсантами эти километры, командир – “как огурчик”. И он дает команду:
- Заправиться! – поскольку курсанты все, как говорится, “в мыле”. Ведь выкладка в сорок километров, что-то значит. Тяжко! Особенно с непривычки.
Но командир делал вид, что курсанты смотрятся нормально. Конечно, это подкупало. Однако отдельные курсанты ворчали, это Дымерец. Родом он был из Одессы, а призывался в Армавире. То у него одышка, то в боку колет, то разотрет ногу. Впрочем, через полчаса приходил в норму, жалобы его исчезали, хотя и потом на занятия и с занятий – только бегом. Теперь все стали “как огурчики”. Но главное, готовы были пробежать еще столько же. Особенно поражала выносливость старшего лейтенанта Захарова. Он “возникал” в казарме за полчаса до подъема. Объявлял тревогу, поднимал роту в полную боевую готовность с выдачей комплекта боеприпасов, учебных гранат. Затем курсанты совершали марш-бросок вначале на пять, потом на десять километров. Вместе с курсантами во главе роты бежал ротный. И еще насвистывал любимую мелодию из “Цыганского барона”. Курсанты таращились на него: как может человек бежать и одновременно насвистывать? В цирке таких виртуозов не увидишь. После пробежки рота валилась с ног, а он идет к турнику и “выкидывает” такое, что все как завороженные – смотрят и не дышат. Каждый наверняка думал: “Ведь я и сотой доли не могу из того, что вижу!”. А он, разгадывая мысли курсантов, говорил:
- Вы со временем сможете все это выполнять, надо только работать над собой,
71

стараться.
И курсанты верили, кое-что получалось и у них. Легко стали переносить марш-броски.
Но командиры нагрузку постоянно увеличивали, и броски курсанты вскоре стали совершать в противогазах. Кое-кто стал “мудрить”: в дыхательный клапан противогаза вставляли спичку, чтобы он был постоянно открыт для вдоха-выдоха. Вдох фактически шел не через коробку противогаза, а напрямую. Некоторые вообще открывали клапан. Первый, кто попался на этом “подвиге” был все тот же Дымерец. Видимо, его засек ротный во время марш-броска, но сам разоблачать “хитреца” не стал, поручил это старшине роты Афонину.
И вот очередной марш-бросок…  Метров за триста до военного городка курсантов ожидал старшина. Когда рота с ним поравнялась, старший лейтенант Захаров дал команду:
- Стой, снять противогазы, - потом добавил: - Старшина Афонин, командуйте.
А сам Зазаров отправился в военный городок.
Старшина скомандовал:
- Противогазы к осмотру.
Затем объявил, что осмотр будет делать выборочно. Так вот: первым был курсант Дымерец. Оказывается, он вообще оторвал клапан. Что тут было!
Беднягу вывели из строя. Объявили роте, что это злостный нарушитель дисциплины. Сказал, что он нанес еще и материальный ущерб. А главное – обманывает своих командиров, товарищей… Дымерец стоял белый и мертвый. Курсанты сильно переживали за него. Весь день прошел под впечатлением случившегося, развязка
наступила вечером – после ужина. В роту пришел Захаров. Был вызван Дымерец. Его подвели к “Военной присяге” – текст ее в рамке, под стеклом – был на самом видном месте. Все притихли. Ротный, делая вид, что все происходящее касается только их двоих, конечно же, рассчитывал на общее внимание. А у курсантов, конечно, ушки на макушке. Между тем, произошел такой диалог:
- Курсант Дымерец, вы принимали Военную присягу? – спросил ротный.
- Так точно, принимал, - ответил тот.
- Вы расписывались под этой клятвой нашему народу?
- Так точно.
- Вы понимаете слова, которые произносили в тот торжественный и очень ответственный для вас момент?
- Так точно.
- Теперь зачитаем всю присягу, разберем каждое предложение.
Курсанты не дышали. Дымерец вынул носовой платок и вытер лицо. Почему-то все время поправлял на гимнастерке затянутый до предела ремень.
- Читайте, продолжал ротный.
- Я, гражданин Советского Союза Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь… - Дымерец читал полный текст.
Ротный остановил его:
- Вы чувствуете глубину этих слов? Торжественно клянетесь перед лицом своих товарищей и всего нашего советского народа. Курсант Дымерец, вы чувствуете? Продолжайте, послушаем, в чем вы клянетесь.
Дымерец продолжал:
- Клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную, государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников…
72

- Разве ваши действия, курсант Дымерец, - перебил его ротный, - соответствуют этим высоким словам? Вы же поступили бесчестно! Вся рота бежала в противогазах, приобретая необходимый навык, а вы всех обманули и фактически бежали без противогаза – маска была надета, но клапана не было. Этот поступок говорит о вашем моральном облике. Вы проявили недисциплинированность, не выполнили приказ командира – бежать в противогазе. Даже такой приказ не можете выполнить! А как будете выполнять приказы в бою? Это же значительно тяжелее – сейчас война.
Дымерец молчал.
Ротный попросил:
- Продолжайте читать.
Дымерец продолжал читать.
Дальше ротный молчал столько, сколько требовалось, чтобы Дымерец и вся рота “прониклись”. Потом добавил:
- Зачитайте заключительную часть Военной присяги.
Тот читал медленно. Казалось, иссякли все силы.
Дымерец читал:
- Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня настигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся.
Чтение закончено.
В казарме гробовая тишина. Ротный молчал. Дымерец – тоже. Курсанты все от сопереживания  взмокли. И дрожащим, едва слышным голосом Дымерец сказал:
- Я виноват, очень виноват, вы меня простите, товарищ старший лейтенант.
Что-то в нем заклокотало. Наверное, плакал. После небольшой паузы ротный
сказал:
- Я учитываю ваше раскаянье, курсант Дымерец. Считаю, вы поступили необдуманно, а сейчас правильно оценили свой поступок… Надеюсь, ничего подобного не повторится. Хочу верить, что вы станете примерным курсантом. Инцидент исчерпан. Понятно?
Дымерец закивал головой. Ротный пошел к выходу. Несколько человек подошли к “пострадальцу”. Подбадривали его тихо, неуверенно. Все было понятно, что ротный “растер” парня, даже не объявляя ему взыскания (если бы объявил, наверное, было бы легче). Выстрел в десятку – так подумал Варенников о том, что наблюдала рота.
Не было в роте равнодушных к этому событию. Подавляющее большинство, уже обсуждая, высказывалось в пользу ротного. А те, кто отмалчивался, уверен, сами что-то предпринимали подобное с противогазом и сейчас благодарили Бога, что не оказались на месте того парня.


* * *

…В училище часто говорили об обороне Ленинграда, Москвы, Брестской крепости. А после контрнаступления под Москвою батальон, в котором учился Валентин Варенников, собрали в клубе. Выступил подполковник Ким. Он сказал, что в битве под Москвою полностью развеян миф о непобедимости гитлеровского вермахта, что немецкие фашисты обломали зубы об СССР и были вынуждены отказаться от блицкрига – молниеносной войны. С радостью слушали курсанты о том, что наконец-то начался период оптимизма агрессору. Сталинские слова “будет и на нашей улице праздник”, конечно, действовали окрыляющее. Курсанты уже поговаривали: пока будем учиться, фашистов разобьют, и все они окажутся обделенными – на них войны не хватит. Впрочем, эти опасения испарились к лету 1941-го года – немцы нанесли по нашим воскам удар на
73

Южном стратегическом направлении. И снова тревога за судьбу Родины, будущее сжимало сердца. Курсанты осаждали лейтенанта Архипова вопросами: что, как, почему, когда? А он сам переживал.
Наверное, чтобы успокоить курсантов, говорил, что это последние потуги Гитлера. Только курсанты, вчерашние мальчишки, не заблуждались – в немцах еще чувствовалась сила. Горечью поражения Красной Армии обжигало их души.
Занятия в училище шли ритмично, без потрясений, но напряженно. Месяца через два-три курсанты привыкли к настоящему распорядку и не испытывали усталости, к тому же питание было хорошее.
Большинство ребят взвода Валентина, да и роты учились на пятерки и четверки. У них появились виртуозы артиллерийской стрельбы с закрытых огневых позиций. Имелись мастера быстрой оценки обстановки, управления подразделениями: у многих была блестящая физическая подготовка… И все это лишь за десять месяцев учебы. Правда, очень напряженной учебы. Плюс отличный подбор офицеров – без преувеличения их труд внес свой вклад в разгром врага.
Несмотря на военное время. Жизнь в училище была интересной и разнообразной. У курсантов была своя художественная самодеятельность – успевали и здесь. Состоялся ее смотр. От взвода участвовали двое: друг Варенникова Борис Щитов, он пел, а Николай Головко аккомпанировал ему. Взвод за них, конечно, здорово переживал. И вот на сцену вынесли стул, на нем угнездился с баяном верзила Головко. Борис Щитов стоял рядом. У него был не сильный, но очень приятный баритон, он исполнял старинные русские романсы, и репертуар его был довольно богат.
В предвкушении приятных минут зал замер. Борис объявил:
Сейчас я спою романс “Гори, гори моя звезда”.
Боря кивнул Николаю, тот потянул меха… Курсанты сразу почувствовали неладное: музыкант выводил что-то похожее, но ноты брал не те. Боря все-таки запел – красиво, ровно. Но чем дальше, тем тяжелее было слушать: Борис пел свое, а Николай – тянул другое, совершенно непонятное. Щитов, однако, не сдавался, пел, очевидно, в надежде… Разве кто-то знал, на что надеялся Щитов? В зале начались смешки, потом громко хохотнули. И вот развязка - Борис протянул:
- “Умру ли я, и над могилою…”
Затем остановился, повернулся к Головко, который тоже умолк и говорит:
- Твою… дивизию, Коля, что ты играешь? Спятил? Продолжай сам! – и ушел.
Зал раскалялся от хохота и аплодисментов. Головко встал, забрал стул и пошел, пятясь задом и кланяясь, пока не упал. Зал умирал от хохота. Когда все кончилось, только и говорили об этом номере. Допытывались у Головко, что такое с ним приключилось. Он уверял, что и сам не понимает, что же с ним произошло. Видно, от чрезмерного волнения явно не “в ту степь” пошел. А Борис утверждал, что Головко умышленно сорвал номер, и дал ему затрещину, сильно рискуя, кстати сказать, если вспомнить о внушительных возможностях Николая. Но тот вместо адекватной реакции тихо произнес:
- Боря, прости, я действительно растерялся.
Старшина Афонин долго еще, приходя в казарму, говорил:
- Как вы тут, певчие птички? Армия – не эстрада: пахать надо.
Курсанты взвода молча сносили насмешки.


* * *

Случалось и Варенникову попадать в различные переделки. Через два месяца учебы курсантов понемногу начали отпускать в город. Давали увольнительную с расчетом
74

– за час до вечерней поверки должны быть на месте. Накануне Нового 1942-го года несколько курсантов решили, что надо кого-то откомандировать в город за покупками. Собственно, речь шла о конфетах. Сошлись на том, что с задачей справится сержант Варенников и курсант Довбия. Была заявлена просьба старшине о желании увольнения в город. Старшина доложил командиру взвода и командиру роты, было дано “добро”. И после тщательного инструктажа старшины оба (Варенников и Довбия) отправились в город.
Добирались почти два часа. Варенников обратил внимание, что в городе окна в домах были оклеены бумажными лентами – крест-накрест, однако с наступлением темноты улицы освещались, в домах тоже горел свет. Публика на улицах озабоченно суетилась, но выглядела вполне приличной. Очевидно, контрнаступление под Москвою подняло дух у людей – так подумалось тогда Валентину. Пока они бродили из магазина в магазин, их четыре раза захватывал военный патруль. И каждый раз дотошно проверял документы, задавал глупые, как им казалось, вопросы и, убедившись, что они не диверсанты, минут через десять-пятнадцать отпускали.
Времени оставалось в обрез, пришлось поторопиться. Варенников с Довбия искали самые дешевые конфеты – “подушечки” и медовые пряники. Наконец, взяли по шесть килограммов того и другого. Это приблизительно по двести граммов “на нос”, для чего пришлось преодолевать еще одно препятствие – в одни руки больше пятисот граммов не давали. Надо было становиться в очередь к разным продавцам или просить о такой услуге кого-то из покупателей.
Наконец, “отоварились”, отправились к трамваю. Пока ждали его, пока он плелся к их остановке, время вышло. А им еще от остановки – добрых полчаса. Сошли с трамвая, а
напротив – патруль, и направляется к курсантам. В голове мелькают все возможные варианты действий. А ноги уже бегут! Сами! Иначе – нельзя. Патруль точно потянет в комендатуру, а тогда – вообще, пиши-пропало. Короче, они рванули, и летели, как олени. И сразу к лесу, за которым училище. Патруль – за ними. Минуты через три они выскакивают на набитую тропу, она шла по лесу, но по диагонали. Уже виден, совсем рядом, КПП (контрольно-пропускной пункт), а это – спасение. Добавили скорости – стали отрываться от преследователей. Наконец, долгожданный двухметровый забор училища – перемахнули его, будто детский штакетник, а через минуту в казарме. На часах – без трех минут 22.00.
Сдали дневальному “увольнительные”. Появился дежурный по роте. Довбия ему так небрежно говорит:
- Учти, мы уже давно прибыли. Доложили старшине и дежурному по училищу.
Тот доложил старшине роты, отнес “увольнительные” дежурному по училищу. Теперь полный порядок.
Они раздали покупки – ребята были довольны.
До Нового года оставалось два дня. Но на следующий день при построении на обед вдруг появился командир роты. Старшина доложил:
- Рота построена!
Комроты прошелся вдоль развернутого строя, многозначительно посмотрел Варенникову в глаза, затем Довбию, и дал команду продолжать движение. После обеда Довбия прибежал и говорит:
- Он так посмотрел на меня, что затряслись колени.
Варенников ответил:
- Ты слишком мнительный.
На этом, казалось, все закончено.
Но накануне дня Красной Армии старшина говорит Варенникову, что он мог бы пойти в увольнение. Варенников отказался. Он подумал и добавил:
75

- Ротный предлагает увольнительную именно тебе.
Варенников объяснил, что ему идти некуда. Старшина повел плечами и ушел, а через неделю, уже после праздника:
- Знаешь, что сказал ротный? Передай Варенникову: он перед Новым годом поступил правильно.
Варенников понял, что старший лейтенант Захаров знает все подробности. Он также понимает, что если бы они связались с патрулем, то наверняка опоздали бы, да и бросили бы тень на училище.
Варенников был доволен, что командир роты оценил ситуацию так же, как и они. Конечно, нельзя было допустить, чтобы на роту легло пятно – курсанты опоздали из увольнения.
Как-то Варенников спросил Довбия:
- А ты что в город не ходишь?
- До окончания училища не пойду.
И Варенников, подумав, сказал ему:
- Я – тоже.
Даже в мелочах они старались не подвести коллектив, быть на высоте. Во взводе боролись с малейшим отступлением от норм, от писанных и неписанных правил. Советская молодежь ощущала свою высокую ответственность за всю страну. Так их воспитывали, такими они были. Отсюда общая подтянутость не только военных, а всего народа. Естественно, были и отклонения, но в целом – то, что надо.
Ближе к лету курсантский батальон построил себе полевой лагерь в расположении
военного городка, вдоль центральной магистрали. А она шла от КПП к главным зданиям училища. Переехали в полевой лагерь в конце апреля. В мае и июне жизнь там уже бурлила. Как-то после спортивных соревнований, где-то за час до обеда, курсанты обсуждали актуальные вопросы, что их ожидает? Когда выпуск? Куда направят? Вдруг кто-то говорит:
- Смотрите, наш ротный в окружении дамского букета.
Действительно, по широкой асфальтовой дорожке гулял ротный с тремя особами женского пола. День был теплый, они – нарядные, сияющие. Приблизившись и увидев, что курсанты их разглядывают, ротный внезапно громко говорит:
- Сержант Варенников!
Варенников вытянулся. Тот подал знак, чтобы, чтобы он подошел. Сорвавшись с места, как на стометровке, он перемахнул через канавы, пересек дорожную магистраль. Еще одна канава… Подошел строевым шагом и доложил:
- Прибыл.
Ротный доволен: вот, мол, какие у нас курсанты… Варенников чувствовал на себе взгляды, сам не сводил глаз с ротного и ждал дальнейших команд.
Позже, прокручивая этот эпизод в памяти, Варенников понял: ротный хотел показать, каких офицеров он готовит из мальчишек. Но как показать в полудомашней обстановке? Потому, видимо, и команд не подавал – хотел непринужденности, по сути, приглашал к беседе. Но ее не получилось. Не потому ли, что Варенников рявкнул:
- Товарищ старший лейтенант, по вашему приказанию сержант Варенников прибыл?
Сосны качнулись от  его “доклада”. Какой уж тут непринужденный разговор? Ротный спросил у женщин – может, у них есть к Варенникову вопросы? Ясно, в это время надо было повернуться в их сторону, хотя бы взгляд перевести. Так нет же! Сержант “ел глазами начальство”. У женщин вопросов, конечно, не было. Варенникова отпустили.
Захаров с дамами скрылся на КПП, а Варенникова окружили курсанты, был и старшина. Все спрашивали: кто они? О чем говорили? Варенников в ответ вякал что-то
76

очень невнятное. Больше всех Варенникова расстроил старшина:
- Эх, сержант, сержант! Как ты думаешь воевать, если даже с бабами не можешь справиться? Надо было сказать: “Товарищ старший лейтенант, разрешите проводить вас и ваших спутниц до калитки”. Уверен, Захаров только этого и ждал. А ты? Действовал неправильно, точнее бездействовал. Подвел роту, а ведь девчата хорошие.
Смеялись, галдели. И Дымерец тут как тут:
- Товарищ старшина, если бы я был там, то не подвел бы.
Старшина:
- Это уж точно, но ротный, видя, что ты без противогаза, решил тебя не приглашать.
Снова смеялись. А Варенников, вспоминая этот случай, всегда ругал себя за неуклюжесть. Но одновременно появлялись и другие мысли: “Ведь война же: как можно кроме нее о чем-то думать? Это нехорошо, даже цинично”. Но другой голос твердил: “При чем здесь война? Человек должен быть самим собой, быть культурным, обходительным, тем более с женщинами”.


* * *

В июне пришел день выпуска. Построили, объявили приказ об окончании Черкасского военного пехотного училища. И о присвоении звания лейтенанта. Внутри все пело. Казалось, вручен жезл командира для борьбы с врагом Отечества. Мало кто из
курсантов в те минуты думал о том, что все только начинается. А для некоторых вскоре и закончится.
Старшина объявил порядок получения и подгонки офицерского обмундирования. Это заняло два дня. Когда экипировались, все преобразились: обмундирование было хорошее, из темно-зеленого габардина. На ярких малиновых петличках красовались лейтенантские квадратики, их называли “кубарями”, офицерские ремни добротные – как любил говорить старшина – все чин чином. Смотрели друг на друга и радовались, но при встрече с лейтенантом Архиповым чувствовали себя неловко: он – лейтенант, они – лейтенанты. Но он учитель, а они ученики. К тому же разница в возрасте. Им восемнадцать-девятнадцать, а ему двадцать восемь.
И вот наступил исторический для всех курсантов день. Батальон построили на плацу, и командиры торжественно вручили – повзводно – удостоверение личности. Выступил комбат. Говорил коротко, но ярко, цитировал речь Сталина.
Через день начали отправлять на фронт – группу за группой. На третий день Валентин Варенников вместе с Борисом Щитовым стали беспокоиться. Их фамилий не было в списках. В чем дело? Они – к старшине. Тот говорит, что все объяснить может один ротный. Едва тот появился, они тотчас задали свой вопрос. Но ротный заявил: от него ничего не зависит, все распределены, и они в том числе. На этой неделе все люди разъедутся. Верно, к концу недели курсантский лагерь опустел. Несколько человек во взводе, в котором учился Варенников, и среди них заместитель командира взвода Абрамов, Щитов, Довбия и Варенников не получили назначения.
Лишь утром в воскресенье зачитали приказ: одиннадцать выпускников училища (в том числе семеро из роты Захарова) отправлены не на пересыльный фронтовой пункт, а в воинскую часть города Горького. И снова все ринулись к ротному. Тот начал объяснять: это, мол, делают без его ведома. Потом проговорился:
- Скажите спасибо, что хоть так решили, а ведь вначале кое-кого хотели оставить в училище, - и посмотрел на Варенникова.
Валентин обозлился, но смолчал. Впрочем, расстались по-доброму.
77

Когда других провожали, не было подступающего к сердцу ощущения разлуки. А вот коснулось Варенникова – и до боли жалко расставаться с училищем. Гнездо опустело: птенцы разлетелись, а война в разгаре.
В Горьком разыскали свою часть – первую гвардейскую запасную стрелковую бригаду. Гвардейская? Это приятно. А вот то, что запасная – убивало. Фронт был им нужен!
Казармы бригады располагались на окраине города. Бригада готовила маршевые роты, имела школу по подготовке младших командиров. Варенникова назначили взводным в минометную батарею. У взвода была трехмесячная программа подготовки. Взводные сами составляли недельные расписания, утверждали его у командира батальона капитана Мельникова. Сами буквально по всем предметам проводили занятия.
Хорошо то, что с Варенниковым был и Боря Щитов. Его определили в соседнее учебное подразделение, но жили они в одной комнате общежития. Друг друга поддерживали, подбадривали. Поставили цель – сделать все, чтобы отправили на фронт. Как? Пренебрегать нынешними обязанностями? Наоборот, максимально стараться и одновременно “штурмовать” командира части своими рапортами.
С капитаном Мельниковым все сложилось нормально. И он, видя отношение Варенникова к делу, всячески поддерживал его стремление попасть на фронт. Прошла неделя, другая. Послали первые рапорты. Нет ответа. Стали писать раз в десять дней – регулярно. Что на это скажут начальники? Одновременно требовали, чтобы принял командир части. К ним присоединился Довбия. На третий месяц – вызвал заместитель командира части, сказал, дескать, командование лучше знает, куда кого направлять, тем
более в военное время. Варенников и Щитов ему нагрубили (так сказать, “отметились” – ведь на войну просятся). Их встретили, но не наказали. Через неделю капитан Мельников сообщил: его вызывал командир части, интересовался, хорошо ли Варенников несет службу, как он. Мельников не возражал с его отправкой на фронт, все его ответы были положительными. Варенников искренне поблагодарил капитана.
После трех месяцев учебы был небольшой экзамен. Взвод Варенникова отчитался успешно. Подавляющее большинство учеников имели высокие оценки: стреляли не хуже офицеров, управляли огнем, знали материальную часть – все на высоте. Этому способствовало не только старание Варенникова, но и высокая общеобразовательная подготовка взвода.
В начале октября прошел слух – большую группу офицеров отправляют на фронт. Вместо них прибывают офицеры фронтовики из госпиталей – после излечения. Варенников попросил Мельникова “разведать” насчет него. Через пару дней он ему сказал:
- Кажется, добились своего. Включили в проект приказа для отправки на фронт.


* * *

Верно, 12-го октября 1942-го года Варенникова со Щитовым вызвали в штаб, дали обходные листы. А через день вручили предписание: явиться на пересылочный пункт. Узнали даже, куда направят: Сталинградский фронт!
В те дни все только и говорили о Сталинграде: “Я вам покажу, как надо воевать!” – так думалось Валентину. Наивно? Конечно. Логика у восемнадцатилетнего парня была упрощенной, но с другой стороны, и убедительной. Если каждый боец и командир Красной Армии убьет по одному оккупанту, то немецко-фашистские войска просто перестанут существовать… Во всяком случае, враг будет остановлен! Вот так – все было просто и ясно.
78

Позже, встретившись с реальной войной, а в зрелые годы много изучив и прочитав, он уже оценивал рассуждения той поры, как прекрасный юношеский порыв – не более. Может, так и должно быть? Может, это абсолютно естественно?
Добившись “справедливости”, наконец-то и Варенников отправился на фронт. Его распирало от гордости, хотелось кричать на каждом углу:
- Я еду в Сталинград, я еду защищать Сталинград!
Но было и другое чувство – чувство горечи. Почему допустили немцев до нашей великой Волги? Почему? Не мог он тогда всего понять… Тем более не мог, не то, что представить – даже знать всей суммы фактов. Но если бы они и были ему известны, особенно данные по производству вооружения – тем сложнее было бы объяснить прорыв врага к Сталинграду. Все-таки здесь, как выяснил он позже, имелись слабые места. И может быть связанные с нашей стратегической разведкой.
Не имея достоверных данных, не позволили Верховному командованию своевременно принимать необходимые решения. Были бы достоверные данные о возможных действиях противника, несомненно, можно было бы избежать харьковского поражения, что в свою очередь открыло путь немецко-фашистским войскам на Сталинград.

































79


Глава   вторая


* * *

Через месяц Любимова убрали. Дело Варенникова передали старшему следователю по особо важным делам Леканову. Смена произошла не потому, что Любимов справлялся или не справлялся с поставленной задачей, а потому что в борьбе за ведение “дела ГКЧП” российские правители стали преемниками общесоюзных ведомств. Ельцин, как средневековый палач, рубил все коммуникации и вообще все, что связывало РСФСР с СССР, с его президентом, Верховным Советом, правительством, с министерствами и  ведомствами. Рубил, а затем вытеснял и “выкуривал” союзные органы. Вот и прокуратура РСФСР, отобрав у Генеральной прокуратуры Советского Союза дело “о ГКЧП” присвоила себе (естественно, с помощью Ельцина) название “Генеральная прокуратура РСФСР”, которая со временем выбросила Генеральную прокуратуру СССР из всех занимаемых ею зданий и захватила их.
Новый следователь, уже от Генеральной прокуратуры РСФСР Леканов, внешне и по своему внутреннему содержанию коренным образом отличался от Любимова. Если последнего можно было отнести к разряду работяг, то Леканов был ярко выраженным вельможей с холеным лицом и руками, лет 40-50, уже с жирком, но еще подвижный. Носил слегка затемненные очки и старался держаться надменно, показывая всем своим видом, что все зависит только от него лично и только от него. Но самое главное – его коварство, нахально-циничное отношение к обвиняемым.
Это он, Леканов, используя сложность положения арестованных, физически измученных бессонными ночами следствия, морально подавленных Крючкова и Язова, обвинив их еще недозволенными хамскими приемами до краев без адвокатов, выдавил из каждого “признание” своей виновности, а из Язова еще плюс и покаяние перед Горбачевым и его семьей. Была сделана видеозапись “признания”, которая демонстрировалась для остальных обвиняемых (в частности, ее показывали и Варенникову). Для того чтобы и других склонить к “признаниям”. И это не все. На определенном этапе эти кассеты с видеозаписью были проданы германскому журналу “Штерн”, и немецкая общественность, а затем вся Европа “наслаждались” нашими событиями и одновременно удивлялись, как можно было огласить уже в начале то, к чему постороннего человека нельзя было и близко подпускать.
Возникает вопрос – Леканов и другие, кто защищал в этом пакостном деле – генпрокурор Степанков, заместитель генпрокурора Лисов и начальник следственной группы по делу ГКЧП - понесли ли какие-то наказания? Ведь здесь не только нарушена презумпция невиновности. Здесь явно выражено преступление. Увы, никто, конечно, никаких наказаний не понес. Степанков стал даже депутатом Государственной Думы – избиратели Пермской области оказали ему доверие: чудеса, да и только! Мало того, Степанков занимается еще и крупным бизнесом (торговлей двигателями), поэтому на депутатскую деятельность времени не остается, в связи с чем, в Думе он появляется очень редко – лишь для того, чтобы не забыли его лицо. Мандат депутата ему нужен, чтобы его не арестовали. А Лисов “дослужился” до заместителя руководителя администрации президента.




80


* * *

Итак, у Варенникова новый следователь – Леканов. Дня через три-четыре он зашел в следственную комнату и сказал, что дело Варенникова передается ему. Скоро он закончит работу с одним из подследственных и займется Варенниковым. Сразу
предупредил, что рассчитывает на чистосердечные признания – так, как это сделал его непосредственный начальник - министр обороны маршал Язов. И тут же сказал сопровождавшему его сотруднику, чтобы тот показал Варенникову видеозапись. Когда Варенников ему высказал свое отрицательное отношение к такому просмотру, он категорически возразил: “Нет, нет! Вы должны посмотреть. Это входит в наш общий план следственных действий”. Не зная тонкости юридических процедур следствия, Варенников, конечно, не стал возражать. Но его возмутила другая сторона дела (хотя он к этому имел десятое отношение). Леканов, разговаривая с ним, не обращал совершенно никакого внимания на Любимова. Будто его вообще нет в комнате. Одно только то, что Любимов был значительно старше Леканова и представлял Генпрокуратуру СССР, уже даже формально обязывало последнего вести себя деликатнее.
Увы, этого не произошло. Леканов еще несколько раз заходил и все напоминал Варенникову о том, чтобы он готовился к откровенному разговору. Желая определиться заранее, как будет построен допрос, Варенников спросил его об этом.
- А Вы как бы хотели? – задал встречный вопрос Леканов.
- Мне все равно, но хотелось бы знать заранее, как все будет выглядеть, с чего Вы начинаете.
- И все-таки, как бы Вы хотели? – настаивал Леканов.
- Думаю, что для меня, а также в интересах следствия можно было бы выслушать меня по всей картине событий. Если надо, то с моими выводами и оценками. А затем я мог бы ответить на все Ваши вопросы.
- Ну что же, так мы и сделаем. Лишь бы это все шло на пользу дела.
Ободренный таким решением Леканова, Варенников стал тщательно готовиться. Как-то он пришел и предупредил, что завтра начнет, и ушел. Любимов уже не появлялся. Они даже не попрощались, и Варенников о нем ничего не слышал. А на следующий день стражники повели Варенникова на допрос. Вскоре в следственную комнату зашел Леканов и сказал, что сегодня допрос тоже не получится, поскольку он не закончил работу с тем, с кем сейчас занимается. И как бы между прочим бросил: “Вы, конечно, не будете возражать, если мы сделаем видеозапись Вашего допроса? Современный вид следствия принят во всем цивилизованном мире”. Варенников ответил, что ему безразлично, поэтому возражений не имеет. “Вот и хорошо”, - обрадовался Леканов и тут же отдал необходимые распоряжения сопровождавшему его сотруднику. Затем поинтересовался:
- Как Вам понравились показания Язова? Вы посмотрели видеозапись?
- Да, я ознакомлен. Что касается моего отношения к тому, то я считаю рано делать какие-то даже предварительные оценки. И вообще, говорить на эту тему я не желаю.
- Это Ваше право.
Они условились встретиться на следующее утро, подтвердили прежнюю договоренность: сначала докладывает Варенников обо всех событиях, а затем отвечает на вопросы Леканова. Когда он спросил, сколько времени Леканов даст ему на его сообщение, тот ответил:
- Сколько надо – столько и докладывайте. Вопрос серьезный и я не намерен ограничивать Вас по времени.
Этим заявлением Леканов вообще подкупил Варенникова – наконец-то можно все высказать и дать свои оценки. Но радовался Варенников рано – это был очень коварный
81

шаг Леканова. Все пошло не как договаривались, а кавардаком. Во-первых, он не дал ему совершенно возможности изложить суть события. Во-вторых, во время допроса Леканов бесцеремонно, нагло и постоянно перебивал его, задавая вопросы совсем из другой области, то есть старался сбить его с толку. Несмотря на протесты Варенникова, он продолжал вести себя по-хамски. Конечно, учитывая его действия, можно было бы заявить протест. Но его “защитник” Беломестных покорно молчал, а у Варенникова все-
таки теплилась надежда, что наши советские следственные органы со всем вниманием  отнесутся к советскому офицеру и объективно разберутся во всей обстановке, которая предвещала стране смертельную опасность, о чем они писали в “Слове к народу”…


* * *

Наконец, началось предварительное следствие. Утром после тщательного и унизительного осмотра-обыска Варенникова привели на допрос. Несмотря на это, он прибыл в приподнятом (если это вообще допустимо в его положении) настроении и чувствовал себя уверенно. Адвокат Л. Беломестных все почему-то вздыхал: или плохо было со здоровьем, или чего-то боялся. Появился оператор – сотрудник Генпрокуратуры РСФСР с телекамерой, установил ее и растолковал Варенникову, где должен сидеть он, а где будет сидеть и задавать вопросы следователь.
Через некоторое время появился и Леканов. Если раньше он хотел все-таки показаться в привлекательном облике демократа, то сейчас выглядел хмурым. Бросил на ходу: “Здравствуйте”, прошел и сел на свое место. Вместе с ним зашел еще один сотрудник и, устроившись за соседним столом, приготовился писать. Оператор следователя доложил, что все готово. Леканов сказал: “Начали” (вроде какой-то спектакль) – и сразу накинулся на Варенникова. В буквальном смысле.
Перед Варенниковым был следователь-рвач. Таким позже оказался и Генеральный прокурор РСФСР Степанков и его заместитель Лисов (он же руководитель бригады следователей Генпрокуратуры по делу ГКЧП). Было ясно: сели руководители такие, что многие сотрудники будут им подражать.
Только накануне Варенников с Лекановым еще раз уточнили, как будет построен допрос (то есть Варенников сделает сообщение, а затем ему будут заданы вопросы). Вместо этого, приступая к делу, он начал с нотации в адрес Варенникова:
- Вы не совсем искренни! Изменилась ли Ваша позиция и то, что Вы можете сказать по существу предъявленного обвинения?
Следователь, еще фактически не начав допроса, уже обвинял Варенникова в неискренности! Варенников допускал, что Леканов мог опираться на показания, которые он давал следователю Любимову. Но в таком случае так и надо сказать, что показания, которые им сделаны при допросе Любимовым, были неискренними. По крайней мере, Варенников мог сориентироваться, о чем говорить. Но действовать так бесчестно, по-хамски… Это вызывало только презрение. Невольно Варенников вспомнил добрым словом следователя Любимова. Он хоть и делал “свое дело”, но с определенным тактом и приличием. Вполне естественно, что после такого вступления Леканова Варенников внутренне взбунтовался и одновременно максимально собрался для решительных действий. Сразу занял твердую позицию – не пресмыкаться, не давать повода для спекуляций. Поэтому и разговор у него был жестким. Сделав вид, что выпад Леканова его не касается, он не стал вступать с ним в полемику, а начал делать свое сообщение так, как планировал. И показания давал твердо, с напором. Следователь бесцеремонно его перебивал с одной обсуждаемой темы на другую, но Варенников твердо выдерживал порядок и последовательность своих показаний и настоятельно требовал не перебивать,
82

если следствие ставит своей целью выяснить истину.
Тогда Леканов забежал с другой стороны, попытался купить комплиментом. Например, таким:
- Должен заметить, что Вы не только дисциплинированный, как заявляете, но и инициативный человек и довольно активно инициативный. Об этом указывают Ваши шифротелеграммы из Киева, верно?
Варенников отвечал:
- Да. Когда речь идет об интересах народа. А мне доводилось встречаться с тяжелыми ситуациями, каких не видел никто ни из военных, ни из гражданских. И когда речь идет о жизни или смерти людей, когда на глазах убивают – а я это видел не только в годы Великой Отечественной войны или войнах в Афганистане, Анголе, Эфиопии, Сирии, а недавно и в Баку – для меня эти тяжелейшие воспоминания свежи, и я мог в шифротелеграммах написать еще более жестко, чем написано…
Примерно в таком эмоционально-смысловом ключе продолжалось все. Тексты вопросов тогда же фиксировались Варенниковым. Они были разные.
С Лекановым Варенников расстался так же неожиданно, как и с Любимовым. А затем следователи пошли косяком. Пока искали нового следователя, прошло немало времени, но его было достаточно, чтобы вспомнить и сделать пометки в своей тетради - очередной период жизни – участие в Великой Отечественной войне.


* * *

Варенникову с Борисом Щитовым разрешили ехать на фронт и, хотя, наконец, свершилось то, чего они добивались так долго и так страстно, на душе была тоска: под Москвой немцев громили, опыт побеждать уже есть и вдруг – прорыв и снова все доведено до катастрофы – враг вышел к Сталинграду. К Волге! Прорвался на полторы тысячи километров вглубь советской территории. Почему? Как это случилось?
Много у Валентина с Борисом возникало вопросов, а ответов на них не было. Даже приблизительных. Одни лишь предположения. Они думали, что недостаточные разведывательные сведения не позволяли своевременно сделать необходимые выводы. Плюс невыполнение отдельными командирами задач, которые перед ними ставились. Может быть, все это в комплексе и привело к тому тяжелому состоянию, в котором оказалась страна?  Словом, сплошное гадание.
В то время многие, да что там, вся страна, подобно двум юным лейтенантам, думала о судьбе Родины.


* * *

Отправились Варенников и Щитов на фронт одновременно с отправкой маршевых рот. Их погрузили на два речных парохода, предварительно сделав запас сухих пайков. Оба, Варенников и Щитов, расположились на верхней палубе. Плыли без остановок. В следующую ночь прибыли в Камышин, выгрузились. Место прибывших заняли раненые, и судно ушло вверх по течению.
В городе сразу бросились в глаза… шрамы войны: видно, бомбили его частенько. Вокруг много защитных батарей. На двух баржах с буксирами Варенникова и Щитова переправили из Камышина на левый берег, где уже стояли грузовики. Видно, такое случалось не первый раз – все было отлажено, и действительно четко, как часы… До

83

наступления рассвета прибыли в пункт назначения. Там, как заметил Варенников, сразу
все вслушивались в далекий гул орудийных раскатов: он то усиливался, то стихал. Варенников со Щитовым всматривались в солдатские лица – очень разные люди по возрасту, облику, национальности. Но была в этих лицах общая озабоченность и тревога – у тех, кто постарше, ее выдавали желваки. Бросалось в глаза, что все были молчаливыми, а если говорили, то вполголоса. Немолодой солдат, растягивая слова, сказал:
- Это бомбежка – утюжка знакома.
И затянулся цигаркой. Курил махорку и самосад. С наступлением темноты курили “в рукав”. Если кто-то нечаянно нарушал светомаскировку, немедленно окликнут, да еще бока намнут.
На протяжении всей поездки на машинах никто ни разу не закурил – их строго предупредили на сей счет. Ехали километров 150 около пяти часов в сплошной темноте. Как могли водители справиться с такой задачей – Варенников не мог понять. Правда, у машин сзади был постоянно включен стоп-сигнал: стекло максимально “пригашено” темной краской. На расстоянии 50-100 метров видно хорошо, а сверху вообще не видно. Разве если можно только залететь с хвоста колонны или самолетом пройти на бреющем полете…
Пока они ехали, грохот боя не прекращался – это была ночь на 15-ое октября. По мере приближения к Сталинграду артиллерийская канонада становилась все громче. Как известно, именно тогда немцы старались развить удар от захваченного ими тракторного завода. Делалось это в двух направлениях – на север, вдоль Волги, в сторону Спартановки и рынка, а также вдоль Волги на юг, в сторону завода “Баррикады”. Противник поставил цель – выйти 62-ой армии в тыл, отрезать ее от Волги, окружить и уничтожить.
По истечении нескольких дней Варенников со Щитовым уже ориентировались на слух, где разгорается бой. Исходя из этого, могли предполагать, и почти безошибочно, когда “волна” докатится до них.


* * *

Расположение частей 62-ой армии, куда они направлялись во второй половине октября 1942-го года, было следующим.
На самом правом фланге – в районе рынка и Спартановки – оборонялась группа полковника С. Горохова. Дальше на север, до основных сил Сталинградского фронта, стояли немцы – 14-ый танковый корпус 6-ой армии. Они прорвались к Волге еще в августе и капитально закрепились, то есть южнее находился тракторный завод, поселок и завод “Баррикады”, поселок и завод “Красный октябрь” – это северная часть города. Затем от Мамаева кургана “до Павлова” и мельницы на юг шла центральная часть города. Здесь оборонялись главные силы 62-ой армии. Хотя 14-го октября Гитлер приказал на всех фронтах перейти к обороне, но Сталинградского направления это не касалось. Это направление, наоборот, постоянно усиливали. 14-ое октября был один из тяжелейших дней – за сутки враг совершил более трех тысяч самолетовылетов. Зарево пожарищ, обрамлявшее город, было видно за десятки километров.
На рассвете 15-го Варенников и Щитов прибыли в пункт назначения – чуть севернее поселка Бурковский. Прибывших разводили группами. Варенникова со Щитовым направили в разные полки 138-ой стрелковой дивизии, расположенные по существу рядом, но все же им пришлось расстаться. Тут они распрощались, надеялись на скорую встречу, но свидеться так и не пришлось. Друг Варенникова и сокурсник Боря Щитов погиб еще на переправе. Об этом Варенников узнал значительно позже. Уже после Сталинграда. А тогда он все время думал о встрече, и Борис долго еще оставался для него
84

живым.
По прибытии в полк с Варенниковым на ходу поговорил начальник артиллерии, привел в батарею 120-миллиметровых минометов, представил командиру батареи и ушел. Тот долго Варенникова рассматривал, потом спросил:
- Воевал?
- Нет.
- Я тоже нет.
Вид у комбата был болезненный, бросалась в глаза желтизна на щеках. Комбат приказал ординарцу вызвать сержанта Агапова. Тот оказался полной противоположностью комбату – плотный, краснолицый, лет сорока-сорока пяти, сибиряк. Говорил медленно, весомо, ходил – не торопясь. Комбат сказал:
- Это твой командир взвода… Сейчас он познакомится с личным составом, материальной частью, посмотрит коней, запасы – особенно мины. Нас предупредили – получен боевой приказ. – Потом, обращаясь к Варенникову, добавил: - Ты, это самое (у него “это самое” повторялось почти в каждой фразе), приведи себя в полевой вид, а то, как на параде.
Варенников с Агаповым пришли во взвод, познакомились с бойцами. Был там еще один сержант – Серов Сергей, парень лет двадцати пяти из Арзамаса. Отслужил три года, уволился в запас, а потом был снова призван. Полтора года служил в запасной бригаде, в школе по подготовке сержантов. Сказал, что помнит Варенникова. Он был здесь всего несколько дней, но уже обосновался и чувствовал себя старожилом. Да! Оказалось на батарее из комсостава всего двое – комбат и командир взвода. Правда, сержанты сильные, самостоятельные. Старшина батареи тоже. Все прошли кадровую службу. Это радовало: нормальный психологический климат.
Осмотрев позиции, Варенников увидел добротные блиндажи, аккуратные ходы сообщения. Неподалеку, в овраге – ниши для лошадей, минометов, там же сложены боеприпасы. И везде следы бомбежек. Он поинтересовался, не было ли жертв. Сказали, что пока обошлось, но в полку погибшие есть. Светало, когда Варенников со старшиной и Агаповым пришли на вещевой склад полка. К тому времени там уже был список пополнения: Варенникову без разговоров выдали все полевое – с головы до ног. И тут начался массированный налет на город.
Казалось, немецким налетам не будет конца. Зенитки захлебывались, обстреливая их. С полевых аэродромов – на малых высотах – врывались в воздушную схватку советские истребители. Кто-то кого-то сбивал. Бойцы видели горящие самолеты, но нельзя было понять, чьи они. Варенников услышал голос:
- Вот как все обернулось… Разве думали, что дойдут до Волги?
Варенников обернулся и увидел, что говорил Агапов. Оставалось лишь успокоить подчиненного:
- Это временно. Мы их непременно разобьем.
Больше не знал, что говорить. А он ему снисходительно:
- Ясно, разобьем, сомнений нет. Но зачем же пускать так далеко? Ведь, гад, до Волги дошел!
Варенников молчал, потому как был с ним согласен, но требовалось что-то сказать. Тогда Агапов пришел Варенникову на помощь:
- Сталин издал приказ: “Ни шагу назад!”. Этот приказ читали несколько раз. И каждый раз полагали, что он был нужен в прошлом году. Тогда бы не боролись немцы с нами на Волге, а выясняли бы отношения на Эльбе.
Варенников согласился, спросил, кто он по специальности.
- Учитель я, учитель. Педтехникум окончил, учил детей. Жизнь заставила – стал агрономом, затем сел за трактор. А по натуре я учитель. Так и звали в деревне “учитель”.
85

А так я из Сибири, наши корни вокруг Абакана. Красивые места, сколько зверя, рыбы! Детишек у меня – пруд пруди – четверо, а вот у двух братьев по пять. У меня, правда, три девки и один Васелек… Такой же, как ты. Тебе сколько?
Кажется, Варенников покраснел:
- Скоро девятнадцать.
- Ну, вот, считай, тебе отец. Не обижайся! Ведь я по-доброму.
- А я и не обижаюсь.
Со временем у Варенникова с Агаповым все образовалось, в присутствии других он обращался к Варенникову по уставу – “товарищ лейтенант”, а когда оставались вдвоем, говорил:
- Сынок, как ты себя чувствуешь?
Варенников был ему благодарен за благородство и внимание.


* * *

Над Сталинградом постоянно стояло, упираясь в небо, громадное черное облако. А с людьми, кажется, ничего особенного не происходило. Все получили личное оружие, а комсостав, кроме нагана, еще и ППШ (пистолет-пулемет Шаталина) с двумя дисками. Поэтому все были заняты прежде всего оружием.
Агапов показал Варенникову набитый до отказа вещевой мешок.
- Что это? Шинель и обмундирование комсостава, в котором Вы прибыли. Жалко ведь бросать…
- Но как втиснули в один мешок все это?
- Дело мастера боится… Пусть в обозе лежит на всякий случай.
Что Варенникову оставалось? Он благодарил заботливого сержанта.
Утром 16-го стало известно: дивизию передали из 64-ой в 62-ую армию и ночью она должна переправиться на правый берег. Вскоре командиры – до ротного и батарейного включительно – отправились мелкими группами на рекогносцировку. Командир батареи вернулся только к вечеру. Объявил: первым к переправе будет двигаться соседний полк, он уже ночью вступит в бой на той стороне. Два других полка, в том числе и их, к рассвету должен быть неподалеку от переправы и окопаться в полный профиль.
С наступлением темноты полк двинулся в путь. Что в походе делает солдат? Или думу думает, или спит. Да, спит. Если, заснув, вышел из строя, или свалился, ребята тебя сразу “поправят”, подхватят. Возможно, кто-то решит, что автор здесь изрядно нафантазировал. Нет, это сущая правда. Другое дело, что прибегают ко сну на марше не всегда и не везде, к тому же не все одновременно спят. Ну, а в непосредственной близости от противника такое невозможно, исключено. К тому же наблюдателей за воздушным противником назначают специально. Те же функции выполняют головные, боковые походные дозоры, да и наблюдатели непосредственно в подразделениях. А боевая жизнь показала: без такого сна обойтись нельзя, хотя распоряжений на этот счет никто и никогда не отдавал. Во время похода можно быть в глубокой дреме, но организм все равно работает, зато сохраняются силы и бодрость.
Что касается дум, здесь – у каждого свое – родной дом, семья, дорогие сердцу люди, а еще – что ждет солдата? В думах и мечтах человек может расслабиться даже на войне. Ведь это снимает напряжение.
Полку было приказано совершить марш. На протяжении всего марша – ни обстрела, ни бомбежки. Неужто повезло? Правда, ночное небо бороздили самолеты неизвестной принадлежности. И все время где-то в районе Сталинграда ухало. Часа за три
86

до рассвета услышали интенсивный артиллерийский обстрел, потом ружейно-пулеметный огонь в районе завода “Баррикады”
- Наверное, противник засек советские войска на переправе, - вздохнул Филимон Агапов.
- Может, засекли, а может, здесь режим всегда такой… Да нет, огонь прицельный – на поражение. Немец не жалеет снарядов и патронов, если засек, - пояснил сержант.
Варенников согласился, страстно желая, чтобы полку, который уже вел бой, повезло. Однако по мере продвижения стрельба усиливалась. Налетела авиация. Все грохотало. Казалось, какие-то гигантские жернова перемалывают всех и вся. И вот – берег. Огонь пожарищ отражался в воде так, что, казалось, будто горит река.
Подразделения начали разводить по участкам, артиллерия заняла свою позицию. Сразу приступили к рытью окопов: сначала для личного состава, потом для материальной части и людей. Командир батареи сказал, что здесь низинка, а потом местность почти не просматривается с правого берега. Действительно, тут и земля была помягче, и сыростью тянуло.
Часа через два на артбатарею обрушился шквал артиллерийского огня противника. Все попадали в окопы. Варенников оказался рядом с Филимоном. Огонь продолжался минут пять, потом все стихло. Варенников предложил Филимону, что надо проверить, как личный состав, а он в ответ:
- Не торопитесь, погодите немножко.
- Что годить? Может, кто-то ранен. Где санинструктор?
- Он у старшины.
Варенников вылез из окопа, - окликнул сержанта Серова. Не успел тот выслушать приказ, как их накрыл новый шквал огня. Била дальнобойная крупнокалиберная артиллерия, била точно по нашим подразделениям. Снаряды разрывались с грохотом и треском, некоторые перелетали через головы – очевидно, предназначались штабу полка. Варенников упал в окоп. Филимон немножко помолчал, а потом спросил:
- Не зацепило? – и, не дожидаясь ответа, добавил: - Это ловушка. Немец специально делает большие паузы, чтобы мы вылезли из окопов зализывать раны. И в этот момент новый удар… понимаешь?
Один из снарядов угодил в бруствер – и находящиеся в окопе на некоторое время оглохли. Очухавшись, начали стряхивать с себя землю, не высовываясь. Через две-три минуты – новый, более мощный артиллерийский налет. Что тут скажешь? Варенников пришел к выводу: Филимон ясновидец. Снаряды ложились недалеко от батареи, но ее не накрывал. Расчеты полулежали, полусидели, смотрели в небо. Огонь опять прекратился. Филимон обронил:
- Вот и приняли боевое крещение. Поздравляю, что живы. Смотри, лейтенант, что-то горит в тылах. Теперь надо ждать авиацию.
Верно, в тылу виднелось небольшое зарево. Горела машина или цистерна с горючим. Вскоре подошел комбат. Варенников проверил уже “свое хозяйство” – жертв и потерь не было, но пропал один солдат. Кто-то сказал, что он между первым и вторым налетами побежал в тыл, мол, у него там свояк на складе. Варенников спросил у сержанта, отпускал ли он его. Тот отрицал, добавив, что солдат недисциплинированный, мог уйти без разрешения.
Комбат приказал отыскать солдата. Одновременно проинформировал: головной полк полностью перебрался на ту сторону, уже ведет бой, кажется, комдив тоже на правом берегу. И еще: в полку есть потери, в том числе в батарее 76-миллиметровых орудий – снаряд попал в зарядный ящик. Погибло двое, ранено пятеро, убиты две лошади, вышло из строя орудие. И опять комбат повторил: надо форсированно копать окопы – в полный профиль.
87

Проинструктировав людей, комбат отвел Варенникова в сторону:
- Ты как стреляешь?
- Из нагана или ППШ?
- С закрытой огневой позиции из минометов…
- Нормально! А чем вызван вопрос?
- Меня призвали из запаса, многие навыки утрачены… Может, будешь со мной на наблюдательном пункте? А на огневой позиции оставим сержанта Серова, он отлично справится. Наблюдательный пункт уже готов. Нам дали проводную связь – сейчас заканчивают ее оборудовать. Есть радиостанции, сильные аккумуляторные батареи. Да все в порядке! Соглашайся.
Не очень-то представляя, как будет осуществляться управление в бою, Варенников согласился, в надежде, что потом во всем разберется. Уже собирались отправиться, как вдруг послышались возгласы.
- Воздух, воздух!
Со стороны города приближались самолеты. Шквал зенитного огня заставил немецкие самолеты подняться выше, один начал дымить. Все от радости закричали, запрыгали. Варенникову тоже хотелось кричать, но он старался выглядеть солидным, бывалым, и потому сдерживал себя. Комбат тоже взглядом провожал подбитый бомбардировщик…
Вражеские самолеты бомбили из горизонтального полета, разворачивались, и уходили обратно. Бомбы были, очевидно, фугасного действия, поскольку взрывались очень глухо. Удары пришлись по переправам, островам и тылу. Потом появились советские истребители. Завалили еще одного немца, но вслед за этим над батареей пронесся горящий истребитель со звездочками. Комбат сказал:
- Наши храбрые, но беззащитные. Пойдем на НП.
Налет прекратился внезапно, как и начался. По мере приближения к берегу все шире раскрывалась панорама города. Варенников понял: Сталинград вытянут вдоль Волги. Когда они с комбатом подошли ближе – сжалось сердце – нормального города уже не было, остался один скелет, руины…
Пока они двигались к наблюдательному пункту, старались рассмотреть в бинокль городские кварталы, развалины. На них вдруг начали орать, чтобы не шли во весь рост. Неподалеку разорвался снаряд. Они попадали на землю, а затем перебежками помчались к кустам, которые находились в стороне от наблюдательного пункта. Так - то перебежками, то ползком - добрались до своего НП.
На НП находились два разведчика и два связиста. Они сделали небольшой блиндажик. Справа и слева на удалении нескольких сот метров расположились еще чьи-то наблюдательные пункты.
Связист доложил: несколько раз звонил начальник артиллерии полка. Комбат тут же перезвонил ему и получил нахлобучку, поскольку его длительное время не могут найти. Ему было велено навести на батарее порядок и в первую очередь все замаскировать. К вечеру надо переправляться на правый берег. Через час, добавил начальник артиллерии полка, он будет на командном пункте первой переправы. Комбат, глядя на Варенникова, ответил, что все будет исполнено. Он раскрыл карту, отыскал переправу номер один… В Сталинграде было практически невозможно найти что-то живое. Редко увидишь в бинокль перебегающего солдата. И вообще: такое впечатление, что стреляли камни. Комбат пошел к начальнику артиллерии полка.
Вернулся он только в середине дня. Вместе с ним пришел Филимон. Они принесли три полных котелка каши с тушенкой и буханку хлеба. Все обрадовались “горячему явлению”. Когда поели, командир батареи сказал: “С наступлением темноты переправляемся на ту сторону вместе с первым батальоном – он справа. Вслед за ними
88

пойдет группа управления командира полка, его наблюдательный пункт, исключая начальника артиллерии. Со вторым батальоном переправится батарея 76-миллиметровых орудий…”. Комбат договорился, что с наступлением темноты на НП подгонят паром с буксиром – на него должны погрузить все хозяйство. Переправиться должны раньше других. А на той стороне надобно закопать всю материальную часть, перевести в боевое положение минометы, определить основное направление стрельбы – строго на восток. И, конечно, отрыть для личного состава окопы. Радиостанцию включить на прием…
Выслушав начальство, Варенников попытался представить себе ситуацию. И не смог! Слишком много разных заданий – семь рук каждому требуется. Поглядев на комбата, предложил:
- Может, не надо суетиться всем вместе? Кому-то следует заниматься батареей, а кому-то управлять огнем. Управление огнем я мог бы с отделением управления взять на себя…
Комбат просиял…
- Именно так и сделаем.


* * *

4-го октября Сталин дал приказ: каждый дом города превратить в крепость, и все были полны решимости выполнить его. Вдохновлял и его же, сталинский приказ: “Ни шагу назад!” – о нем в дивизии говорили ежедневно, и все, от солдата до комдива были преисполнены одним желанием – не пропустить врага! Зная, где проходит передний край, батарея нанесла удар по вражеским позициям и с “надежным запасом”, чтобы не накрыть своих (батарее разрешили это сделать в течение одной минуты). Залпы пришлись на паузу и в немецком обстреле, и в действиях авиации. Варенников с комбатом пожали друг другу руки, им хотелось даже обняться. А минут через пять звонок. Командиру был задан вопрос:
- Кто стрелял?
- Мы стреляли по поселку завода “Баррикады”, - в телефонной трубке прозвучало: “Видно, и очень удачно, вот если бы всегда так”. – Комбат: - Так и будет.
Телефон зазвонил снова. На этот раз сержант Серов с огневой позиции жаловался:
- Тут приезжал какой-то начальник, кричал, что если будем стрелять, он подорвет наши минометы…
Комбат спросил:
- А ты его не послал?
Серов ответил:
- Нет, не стал связываться.
Когда пал тракторный завод и немцы 15-го октября вышли к реке, наши бойцы как будто озверели. Именно тогда Варенников по-настоящему начал курить. Филимон его все наставлял:
- Ты, сынок, сильно не затягивайся, этого даже злостному курильщику делать не надо - втяни и выпусти. Это то, что надо. И нервы поостынут, и равновесие в душе восстановится.
Он был прав. Когда напряжение достигало, кажется, предела, когда долго не ешь, затянулся и сразу легче.
Варенников отыскал командира первого мотострелкового батальона, представился:
- По приказу комполка прибыл в Ваше распоряжение от батареи 120-миллиметровых минометов.
Усадив его, комбат подробно рассказал, как они будут действовать на переправе, и
89

о том, к чему должны быть готовы. Он прямо сказал:
- Противник, конечно, засек наши действия и постарается сорвать переправу на правый берег. Все будет! Удары артиллерии, бомбежки, атаки танками и пехотой. Надо готовиться, чтобы с ходу – в бой. Все должны быть хорошо вооружены, иметь в достатке патроны, гранаты. Каждому надо взять как можно больше, сколько унесет. Вероятно, будут рукопашные схватки.
Предположение комбата оправдалось.
В ночь с 16-ое на 17-ое октября на правый берег Волги, в район завода “Баррикады” переправился главный полк. Вместе с ним передовой командный пункт дивизии. А в ночь на 18-ое октября – основные силы дивизии, в том числе и 650-ый стрелковый полк, в котором служил Варенников (командир полка майор Печенюк). Первый батальон, в котором действовала батарея Варенникова, переправлялся на нескольких катерах. Вода была уже студеная – один боец сорвался и упал в реку: пока его вытаскивали, многие вымокли. Левый берег периодически обстреливался. Катера без ходовых огней двинулись в ночную тьму, а тут – немецкие самолеты. Прожекторы шарили по небу, зенитки, перебивая друг друга, ухали. Немцы сбрасывали бомбы в основном по левому берегу, над ним висели осветители, “поставленные” немецкими летчиками. Наши зенитки и пулеметы трассирующими очередями стремились сбить их, но это было сложно. Зенитчикам казалось, что они, как на ладони.
Внутри все напряглось до предела. Вдруг мощный взрыв у соседнего катера – он шел левее, чуть ниже по реке. Когда водяной столб упал, находящиеся в лодке бойцы увидели развороченную корму, беспорядочную беготню бойцов по палубе. Одни ослепительные бомбы гасли или сбивались, появлялись другие. Картина потрясающая – город в ночном зареве пожарищ стоял, ощетинившись своими руинами. Река, отражая городское зарево, превратилась в горящую кровавую массу. То, что двигалось по реке, бурлящей от взрывов, сохранялось лишь чудом. Многие, очень многие заканчивали свой путь в этой огромной пучине…
Небо, словно дно огромного перевернутого котла, дышало жаром. Под ним тяжело дышать, тяжело двигаться, оно давило, как пресс. На катере, где плыл Варенников, ранило троих, остальные в порядке, но сам катер получил большую пробоину по правому борту на уровне ватерлинии – эту дыру все время заделывали, вычерпывая из трюма воду. Филимон, как и все, не курил, но дышал тяжело, с хрипом – может, от большого напряжения. Варенников и Филимон, как и все остальные, стояли впритык друг к другу. И если в такую массу попал бы снаряд… Тяжело представить, что было бы. А главное – оказать помощь невозможно.
Наконец, берег. Пришвартовались к подобию причала. Бойцы быстро высыпали на дощатое покрытие, устремились к круче. Видно, каждому казалось: чем дальше от берега, тем менее опасно, а ведь фактически они приближались к врагу.
Оказалось, на берегу их ожидали! Они тут же пошли вглубь позиции. Вместе с комбатом бежал человек в плащ-накидке. Он все время торочил, что был заместителем командира полка. Раскрыв карту под плащ-накидкой, он стал растолковывать комбату, какой район тот должен занять. Над картой тускло подсвечивал фонарик. Сюда стали сходиться командиры рот, но вдруг – уже который раз! – артобстрел, бомбежка. Укрылись в развалинах. Бомбы падали близко. Парадокс: оставалось искать спасение в сближении с противником, точнее – в непосредственном соприкосновении с ним.
Пыль и грохот от взрывов падающих стен, густой дым – все было так, будто наступил конец света. Это можно было сравнить с Помпеем.
Вскоре бомбежка утихла, но артобстрел продолжался. Командир батальона накоротке поставил задачи ротным, потом по просьбе Варенникова нанес на его карту передний край, показал место, где будет его НП. Батальон стал быстро пробираться по
90

развалинам вперед. По радио Варенников проверил надежность связи с огневой позицией батареи, указал место НП батареи, основное направление стрельбы, определил время готовности огня.
Наконец, добрались до НП командира батальона. Там был и комроты действующего впереди полка. В его роте после вчерашних боев осталось всего семнадцать человек. Он сказал, что как только батальон займет свое место, остатки роты он отведет…
Едва роты двинулись на свои участки, как в это время противник перешел в атаку. Трудно предположить, что он знал о смене наших войск, а вот то, что выдвигалось подкрепление, ему было ясно: наблюдал.
Комбат разрывался, подавая команду – выдвинуться вперед, чего невозможно было сделать: немцы поливали все вокруг свинцом из автоматов, перебирались через развалины, шли во весь рост. Метрах в пятистах от нашего переднего края стреляли два немецких танка и штурмовые орудия (разобрать в темноте, сколько их, было трудно). Варенников ”подтянул” огонь своей батареи к атакующей цепи, еще ближе, ближе. “Работала” также наша рота 82-миллиметровых минометов. Варенников перенес огонь, попадание снаряда сверху – это то, что надо.
Вражеские цепи приближались. Немцы несли большие потери, но не ложились на землю, шли и шли на советские ряды, хотя батальон вел шквальный огонь. Комбат продолжал “разрываться”, подбадривая роты, потом дал команду:
- Приготовиться к контратаке! Я с управлением – тоже!
Филимон был рядом с Варенниковым. Он проверил автоматы, сказал, что все в порядке. Все собрались словно для прыжка. Это было небывалое испытание. Командиры видели, как отдельные фигурки бойцов впереди действующей роты стали отходить перебежками. Некоторые из них падали и не двигались. Гибли! Внутри все сжималось.
Комбат, выстрелив вверх из двух ракетниц, крикнул:
- В атаку, вперед! – и связисты на радиостанции продублировали команду. Бойцы быстро побежали вперед. Почему-то каждый сутулился. Противник открыл огонь по нашей жидкой цепочке из пулеметов и автоматов. Но роты уже поднялись. На правом фланге раздалось “ура!”. И вот уже по рядам покатилось это короткое, волшебное, вдохновляющее слово…
Рядом тоже бойцы орали “ура!”, подбадривая себя и других. Это длилось недолго, но тогда и миг казался долгим, как вечность. Первым в батальоне упал начальник штаба батальона, бежавший немного левее Варенникова. Сначала он приостановился, а потом упал на спину, широко разбросав руки, будто хотел оттолкнуться от земли. К нему бросился ординарец. А остальные до хрипоты кричали “ура!”, и бежали, бежали, бежали.
Потом открыли беспорядочный огонь. Через несколько мгновений немцы залегли, не войдя в соприкосновение с нашими бойцами, и открыли огонь. Бойцы батальона залегли тоже.
Комбату разбили автомат, его ранило в левое плечо. Он стоял на корточках за обломком стены и кричал:
- Ложись! Стрелять прицельно!
Варенников понимал, дальше не продвинуться, но чувство удовлетворения все же было: наши остановили врага! Вряд ли от стрельбы Варенникова был бы результат, когда шли в контратаку, но позже, когда залегли, он снял двух фрицев, это факт. Да, впервые в жизни он убил человека.
Нет, слово “убил” несовместимо с тем, что происходило. На нашу страну напал враг, чтобы уничтожить миллионы соотечественников, остальных – поработить. Значит, если не мы – их, то они – нас. Вот и весь сказ. Убивать фашистов – это долг перед народом и Отечеством.
Комбат по радио приказал окопаться, постоянно вести прицельный огонь.
91

Командир полка утвердил его решение закрепиться на достигнутом рубеже. Но место батальона было очень плохое: следовало выдвинуться вперед или отойти. Посоветовавшись с командиром батальона, он отдал ротным распоряжение – оборудовать наблюдательные пункты так, чтобы просматривался боевой порядок своих подразделений, передний край и ближайшие позиции противника. Дальше – личному составу зарыться как можно глубже и постоянно быть готовым к отражению атак немцев. Потом переключился на тыл, “крестил” на чем свет стоит… За что? До сих пор не принесли в роты горячей пищи. А потом подмигнул Варенникову:
- Это я для профилактики. Скоро рассвет, а они чешутся.
Еще он сказал Варенникову, что его батарея выполняет задачи уверенно. Не только мастерски ведет огонь, но вместе с батальоном ходит в контратаки. Вообще-то он так говорил, кажется, по одной причине – чтобы больше старались.


* * *

Варенников проверил возможности батареи огнем. Мины ложились туда, куда положено. Огонь противника то усиливался, то угасал. Наблюдатели перебежками и ползком добирались до своего НП. А вот когда стали подводить итоги, пришла пора печали… Только погибших в батальоне – сорок два человека, среди них четыре офицера. Погибли командир левофланговой роты, начальник штаба батальона и его ординарец – хотел помочь своему командиру, но рядом разорвалась мина, и его раскромсало.
Раненых было почти в два раза больше, но многие не считали себя таковыми, например, командир батальона: касательное осколочное ранение, а он ограничился перевязкой, сделанной ординарцем.
Филимону посекло плащ-накидку, осколком легко ранило в бедро. Он водкой обработал свою рану, мастерски ее забинтовал, в общем, сам себя привел в порядок, сказал, что не хочет отправляться в тыл. Видно, пример комбата повлиял. Но возможно, и без этого примера он остался бы в строю.
А ведь бои для них только начинались – было о чем задуматься. Командир батальона, долго молчавший, вдруг сказал:
- Если так будем воевать, нас хватит только на несколько часов… Сейчас в атаки ходить нельзя. Надо зубами держаться за этот рубеж. Зубами! И не рисковать людьми! Зарыться, поставить противопехотные мины и бить их, бить беспощадно…
Варенникову понравилось сказанное комбатом. Его авторитет, кажется, еще больше вырос, когда он провозгласил:
- А вот и наша каша!
Командир хозвзвода принес с двумя бойцами термосы. Все повеселели.
Еда заняла минут 10-15. Водку не пили, комбат сложил фляги в вещевой мешок, где уже было несколько буханок хлеба, и объявил:
- Это “НЗ”.
Затем, поблагодарив за обед, начал названивать “вниз” и “вверх” – в роты и командиру полка. Первым еще раз напомнив, что надо хорошо окопаться, так построить систему огня, чтобы все подступы просматривались. А командиру полка доложил о потерях, напомнил, что целесообразно забросить побольше боеприпасов, и просил прислать саперов для постановки мин на всем фронте батальона. Еще просил прислать радиостанцию - одну их имевшихся двух разбили.
Потом предупредил Варенникова, чтобы следил за обстановкой и открывал огонь при малейшей опасности, и отправился в роты.
Ночь кончилась, небо немного просветлело. Варенников обстоятельно поговорил с
92

командиром батареи: доложил обстановку, посетовал, что “огневики” (расчеты) медленно выполняют команды, когда идет корректировка огня. Но похвалил их за меткость. Попросил с первой оказией передать запасные аккумуляторы для радиостанции. Еще сказал, что с рассветом немцы обязательно возобновят атаки.
И тут он неожиданно подумал о себе. Как же он остался жив? Нет, страха не чувствовал. Это презренное чувство приходило к нему ни один раз.


* * *

В октябре и до середины ноября немцы фактически каждый день (иногда и по нескольку раз) атаковали. Но их массированные атаки с танками закончились навсегда.
Короткая передышка, потом снова гул орудийных выстрелов, пулеметных очередей, огненные всполохи, дым, гарь…
В окоп КНП прыгнули три человека, а еще шесть побежали куда-то левее, в сторону переднего края. Вернулись только командир батальона с ординарцем, а с ним лейтенант, ставший начальником штаба батальона. Комбат сказал:
- Новый начштаба, знакомьтесь.
Познакомились. А тут как раз по батальону – мощный артналет противника. Одновременно враг “сыпал” бомбы по огневым позициям на берегу.
Зуммер телефонного аппарата – словно комариный писк. Как расслышать его в грохоте? Комбат расслышал. Командир полка предупреждал о возможной атаке сразу после артналета и бомбежки. Он приказал немедленно сосредоточить огонь минометов по передовым подразделениям врага. Варенников стоял рядом – все слышали, но комбат повторил сказанное командиром – для всех присутствующих.
Варенников связался с командиром батареи, доложил о полученной задаче. Он сказал: немецкая авиация уходит, появились наши самолеты – они готовы вести огонь батареи. Варенников начал пристреливать репер. Было очень сложно – видимость почти нулевая, сплошной дым, но все-таки свой разрыв “ухватил”, подал команду, чтобы дали батарейную очередь. Оказалось нормально. И вот дождались! Немцы выскочили из укрытий, пошли в атаку. Наши открывают ураганный огонь, одни фашисты падают, но другие продолжают движение, стреляя на ходу. Потом выползли их танки, это были именно танки, а не самоходки. Их отлично видно – бьют по нашим огневым точкам… Не имея эффективных средств борьбы с ними, артиллеристы ослепляли их дымовыми минами.
Созданное конструктором Дегтяревым противотанковое ружье – ПТР – только в сентябре 1942-го года пошло в серийное производство. В полку, в котором служил Варенников, их еще не было.
Немецкие танки и пехота двигались вперед. Наш огонь достиг апогея. Командир батальона убеждал комполка нанести по атакующим огневой удар артиллерийским дивизионом. Тот обещал сделать это. Тем временем минометная батарея успела перестроиться, и пред немцами возник заградительный огонь дымовыми минами. Погода тихая, ни ветерка, лишь легкое дуновение в сторону противника. Трудный для немцев момент! Они стали шарахаться из стороны в сторону, залегать. Через мгновение по радио команда:
- Приготовить гранаты! – и после еще: - Гранатами огонь! Ура! Из окопов не выходить. - Комбат кричал по радио для всех одновременно. – Огонь, огонь! Бейте гадов! Ура! В контратаку не переходить!
Атаку отбили. Все торжествовали. Комполка похвалил комбата за “ура” в окопе.
Сказал, что полк устоял на своем рубеже.
93

Варенников вдруг почувствовал: холодновато! Когда шел бой, не обращал на это внимание. А только напряжение спало, организм вошел в обычный ритм и выдал нормальные сигналы. Почему-то подумалось, что у порога уже вторая военная зима, а конца войны не видно. На душе было тоскливо от таких мыслей, но это чувство перекрывалось другим, что обломали немцу зубы, хотя на него и работает вся Европа. Варенникову, лейтенанту, как и любому солдату, видно далеко не все, но сталинское “Враг будет разбит, победа будет за нами!” – это не миф, а реальность, которую творили фронт и тыл, солдаты и командиры – все, в том числе и в окопах Сталинграда. Именно там реальность нашей грядущей победы становилась осязаемой.


* * *

Все 79 дней и ночей, выпавшие на долю Варенникова здесь, в Сталинграде, были, несомненно, тяжелейшим испытанием. Не зная, что такое ад, он был уверен: даже учитывая, что там черти варят всех в котле со смолой, эти бои были тяжелее. Когда атака отбита, можно немного порассуждать, погрызть сухарь, закурить. Есть возможность пополнить боеприпасы, пообщаться с товарищем. Можно даже “попутешествовать” из окопа в окоп, но глаза и уши все время в напряжении…
Всю вторую половину октября – с момента ввода в бой дивизии, в которой служил Варенников, и до первых дней ноября – были в сплошном пекле. Передний край постоянно “дышал”: то противник наши войска потеснит, то, неся потери убитыми и ранеными, наши войска отбивали свои прежние позиции. Но 11-го ноября вражеский удар был такой мощи, что левофланговый полк отошел, истекая кровью. Немцы прорвались к Волге.
А было это так. 7-го ноября – в день 25-ой годовщины Великого Октября – фашисты решили преподать нашим воскам урок. Сначала обрушили огонь своей артиллерии. Потом – нескончаемые налеты авиации. 9-го ноября, правда, было несколько полегче, но уже на другой день массированные налеты авиации повторились. Наши войска не молчали, но самолеты немцев “висели” над нашими войсками, не давая поднять голову. Только 10-го ноября увидели два сбитых немецких бомбардировщика на той стороне Волги. 11-ого еще один подбили над городом. Он задымил, сбросил бомбы, снижаясь, потянул к аэродрому. Ту бы нашим зенитчикам ударить, но где они? Истребителей тоже не видно… Это пугало: неужели выдохлись? И немцы прорвались.
Дивизия пыталась ликвидировать прорыв немцев к Волге, но успеха не имела. Да, произошла трагедия. Гитлеровцам удалось сосредоточить на узком участке очень крупный “костяк” и буквально продавить им наши войска, захватив небольшой участок берега. Держались они там намертво. А дивизию, в которой служил Варенников, севернее по реке отрезали от группы полковника Горохова. Проще говоря, отсекли от главных сил 62-ой армии. Дивизия фактически оказалась на острове. Позже дивизию называли островом Людникова – по фамилии командира дивизии.
Варенников все думал о Борисе Щитове: как он там? А его давно не было в живых. Шел снег, чувствовалось, что Волга скоро “остановится”. А дивизия – на острове. Ей нужны боеприпасы, продовольствие. Ясно, обо всем позаботятся вышестоящие командиры, не дадут пропасть. А еще позаботятся, чтобы обязательно соединились с главными силами армии.
Тем более что в сентябре, и особенно в октябре и ноябре, Ставка ВГК интенсивно готовила грандиозную операцию по окружению и уничтожению Сталинградской группировки немцев. Выход к Волге, пожалуй, последнее, на что был способен
противник.
94

Наше контрнаступление готовилось в ходе оборонительной операции.
После прорыва 11-го ноября немцев к Волге в батальон зачастили – обычно по ночам – из штаба полка. Проверяли, как идет “инженерное оборудование позиций”. А фактически вся “инженерия” батальона заключалась в складывании из обломков бетона или кирпичей окопов, ячеек для стрельбы, ходов сообщения между ними в тыл, установке на танкоопасных направлениях мин. Приходили несколько раз командир полка и начальник артиллерии. Предупреждали: противник может возобновить активные действия, надо быть готовым к отражению атаки.


* * *

18-го ноября на КНП батальона опять появился начальник артиллерии. Объявил, что Варенников назначен командиром батареи (заболевший комбат отправлен в госпиталь). Скрупулезно уточнил огневые задачи на 19-ое и 20-ое ноября – речь шла о подавлении батарей противника. Это удивило, даже насторожило. Раньше никогда не ставили задач на подавление батарей противника. В разговоре активно участвовал командир батальона. Он прямо сказал:
- Почему ставится задача только на завтра и послезавтра? Что кончается война? А вдруг уже сегодня объявятся новые цели, и потребуется их уничтожить?
И комбат почему-то улыбнулся и уклончиво добавил:
- Конечно, сегодня вы решаете огневые задачи, но завтра и послезавтра – особенно важно.
Сказал так, пожал им руки, похлопал Варенникова по плечу, еще раз хихикнул и быстро пошел по ходу сообщения. Озадаченные на КНП гадали – что за игры?
Через час позвонил командир полка: сказал, что требуется повышенная бдительность. Комбат стал названивать ротным. У тех обычные вопросы:
- Ожидается атака? Когда? Ночью или на рассвете?
В разговоре с одним говорливым ротным комбат выругался, посоветовал сходить к немцам и спросить, а потом рассказать ему. И добавил пару крепких слов.
Среди ночи опять звонок комполка: обстановка? Доложили. Тревога достигла апогея. В чем дело?
Было холодно. В блиндажах установлены буржуйки, тусклым огнем тлеют тряпичные фитили в гильзах от зенитных снарядов. Варенников с Филимоном вскипятили чай в котелке. Пока пили его, дремота совсем прошла. Филимон начал философствовать на житейские темы.
В 7 часов 19-го ноября позвонил начальник артиллерии полка старший лейтенант Струлев и назвал три цели – по ним батарея должна в 7.40 открыть огонь. Поочередно, пять минут по каждой. Затем пауза в десять минут и еще раз такой же заход по всем трем целям. Варенников сказал, что задача ясна, отдал необходимые распоряжения. И пошел к комбату. Тот сообщил: говорил с “батей” (так звали комдива Людникова), он велел ждать важных сообщений.
Оказывается, Людников находился на КНП полка. Звонил во все батальоны. А до того был в соседнем полку…
Варенников доложил комбату о приказе начальника артиллерии, что, по его мнению, обрадовало его, поскольку он сказал:
- Видно, должно произойти что-то важное.
Развязка не заставила себя долго ждать: 19-го ноября 1942-го года в 7.30 небо над Волгой внезапно содрогнулось от могучих залпов нашей артиллерии – начался второй
этап Сталинградской битвы. Перешли в контрнаступление одновременно войска Юго-
95

Западного и Донского фронтов. Ими командовали соответственно генералы Н.Ф. Ватутин и К.К. Рокоссовский. А 20-го ноября подключился еще один фронт – Сталинградский, им командовал генерал А.И. Еременко. Членом Военного совета этого фронта был Н.С. Хрущев, а начальником штаба – генерал И.С. Варенников, с которым судьба В.И. Варенникова в какой-то степени свяжет, хотя это был не его отец, как некоторые считали, а однофамилец. Встречался Валентин Иванович с однофамильцем в 1965-1967-ых годах, будучи слушателем Военной академии Генерального штаба Вооруженных Сил.
Еще было важно то, что на Сталинградском направлении находились генералы А.М. Василевский и Г.К. Жуков, о чем моментально стало известно всему личному составу. Это военным людям говорило о многом. Народ привык видеть в них олицетворение спасительных шагов Ставки. Вот и на этот раз, узнав об их прибытии, все поняли: грядут большие дела
Основной удар контрнаступления был предпринят по самым слабым участкам в группировке: по итальянским и румынским войскам, которые находились на флангах. Разбив их, можно было выйти в тыл вражеской группировки.
Время контрнаступления – вторая половина ноября – было выбрано оптимально. К этому времени были созданы стратегические резервы.
Окружение немецко-фашистских войск под Сталинградом было осуществлено фактически при равенстве сил. И в короткие сроки.


* * *

Утром 20-го ноября, вопреки прогнозам, в полосе Сталинградского фронта был туман. Проведение артподготовки и переход в контрнаступление здесь проходили по мере его рассеивания: 51-ая армия начала действовать в 8.30, через два часа ее поддержала
57-ая и 64-ая. 62-ая армия вела сковывающие действия.
И уже 23-го ноября Юго-Западный и Сталинградский фронты замкнули кольцо окружения в районе населенных пунктов Советский и Калач. В котел попали основные силы полевой и 4-ой танковой армий немцев: всего 22 дивизии и 160 отдельных частей – бригад, полков.
Ставка ВГК – согласно разработанному проекту – форсировала наступление Юго-Западного и левого крыла Воронежского фронтов, создавая надежную защиту внешнего кольца окружения. А Донскому и Сталинградскому фронтам приказано: быстро ликвидировать группировку. Кольцо максимально сужается. К концу декабря немцев отбросили от окруженной группировки на 200-250 километров. Они побежали на Ростов.
Утром 10-го января после артиллерийского и авиационного наступления наши войска приступили к ликвидации противника, попавшего в окружение.
Ликвидацией группировки руководил представитель Ставки ВГК маршал артиллерии Н.Н. Воронов. Он же был “автором” огневого вала.
25-го января 21-ая армия ворвалась в Сталинград с запада, а 62-ая, нанося удар с востока, соединилась с ней на Мамаевом кургане. Группировку расчленили на две части – северную и южную.
31-го января Паульс вместе с южной группировкой капитулировал, сдался в плен, а через два дня капитулировала и северная группировка.
Командующий войсками Донского фронта генерал Рокоссовский и представитель Ставки ВГК маршал артиллерии Воронов доложили Сталину о завершении величайшей из битв, известных истории.


96


* * *

Когда 19-го ноября началась артподготовка, тотчас позвонил начальник артиллерии полка:
- Ну, как? Слышишь?
- Да, здорово!
- Теперь фрицам хана в Сталинграде, да и вообще…
Варенникова разрывало любопытство:
- Мы-то что должны делать?
- Твоя задача через пять минут открыть огонь по цели, которую я тебе дал. Затем – по второй, по третьей, после чего весь этот круг повторить.
Варенников переспросил:
- Наступать-то мы будем?
- Будем, будем, только не сейчас. Сейчас открывай огонь.
Проверил готовность батареи. Все нормально. “Новенький”, так они называли лейтенант, которого перевели из минометной роты, спросил:
- А что дальше будет?
- Громить будем захватчиков. А сейчас приготовиться к стрельбе.
И началось…
С наступлением темноты командир батальона отправился на НП комполка. Только он ушел, раздался звонок:
- Где комбат?
Начштаба батальона ответил:
- Отправился в роты.
Приказ – немедленно разыскать, комполка ждет! Филимон, конечно, тут как тут со своей философией:
- Думаю, пришло время всех фрицев зарывать живьем. В прошлом году копали могилы, а сейчас зарывать, чтоб духа их проклятого не было.
Над ним стали подтрунивать:
- А рядовых за что? Ему приказали – он идет, не пойдет – шлепнут.
Но Филимон не сдавался:
- Да ты глянь на рыло фрица! Волчья пасть! Что он оставил после себя в Белоруссии? Ни детей, ни женщин, ни стариков – никого не щадил. Таких нужно выжигать каленым железом! Вот и пришло время. Как они с нашими, так и мы обязаны с ними. Иначе нам не простят…
Таким разъяренным Филимон еще не был.
Комбат вернулся через час и весь светился от радостных мыслей. Подробно рассказал о переходе в контрнаступление Юго-Западного и Донского фронтов. Нависая над вражеской группировкой, они нанесли удар с севера на юг и юго-запад – прорыв осуществился успешно. Этому способствовало мощное артиллерийское и авиационное наступление. Хорошо поработали танковые и механизированные корпуса – они развили успех. Прекрасно было организовано их взаимодействие с пехотой. Передовые части, не ввязываясь в бои за населенные пункты, где противник оказывал сопротивление, обтекали их, устремляясь в глубину. Но – оставляли заслоны из резервов вторых эшелонов.
Все слушали комбата с открытыми ртами, не перебивали, боялись что-то пропустить. У всех внутри пело, играло. Ординарец комбата раздал кружки, стуча флягой (дрожала рука – волновался), разлил водку. Варенников понял – еще на обратном пути командир ему сказал:
- Придем, нальешь всем по чарке.
97

Комбат заговорил, в его голосе были слезы:
- Дорогие мои! Пришло время, когда мы можем раздавить гада, приползшего на нашу священную землю. Никакой пощады! Очистим Родину от захватчиков! За нашу победу!
Все сдвинули кружки.
Затем комбат отправился в роты, а Варенников по телефону рассказывал о новостях “новичку” – пусть передаст личному составу. Однако того, как и всех, интересовало, будут ли они, их дивизия, их полк участвовать в наступлении. Варенников ответил ему словами комбата:
- Мы должны сковывать противника, чтобы не маневрировал. А потом будем уничтожать… Все!
Варенникову самому было страшно обидно, что выпала такая роль – ох, как хотелось наступать… Успокаивало одно: война еще не кончилась, многое впереди, но ощущение, что “их обошли”, конечно, присутствовало.


* * *

Уже 20-го ноября войска фронта перешли в наступление, нанеся (без 62-ой армии) удар в направлении Калача. Утром Варенников слышал ниже по реке канонаду, его батарея тоже участвовала в огневой подготовке, но в наступление не переходили. Каждые два-три часа получали информацию о ходе боевых действий – это подбадривало.
21-го ноября узнали: танкисты прорвались и двигались к разъезду Советский. Два последующих дня прошли в тревоге и ожидании. Противник за это время трижды атаковал 138-ую дивизию. И трижды его отбивали. Были и потери. Погиб в батарее Варенникова разведчик – голубоглазый волжанин из Саратова, звали его Василек: размозжило голову осколком. Погибли два связиста – снаряд попал в окоп. Те, кто был за поворотом, в траншее, отделались испугом и ушибами, а оказавшиеся в зоне разрыва – войну закончили. Филимон тоже получил ушиб левой руки – второй раз пострадал. Ушиб пришелся от локтя до кисти. Он стонал от боли. Усадили его поудобнее у печурки…
Вечером 23-го ноября пришло сообщение: в районе Калача и поселка Советский войска Сталинградского и Юго-Западного фронтов соединились. Гитлеровская группировка в районе Сталинграда - окружена. В дивизии знали: немец, если попал в окружение, будет вырываться на запад или северо-запад, в крайнем случае – на юго-запад, но не на восток к Волге. Он уже хлебнул этой водицы. А раз так, реальны два варианта: либо враг бьется до конца, либо, оставив небольшое прикрытие, но, обязательно имитируя свою активность, главные силы выведет, чтобы провести операцию по деблокированию. Поэтому надо постоянно наступать, точнее, создавать такую видимость, поскольку потери у нас большие, а пополнения не предвидится. Нельзя дать врагу вырваться.
Именно в таком режиме закончился ноябрь, прошел декабрь – бои шли. Враг “активничал”, значит, главные силы не снял. Активизировались фашистские снайперы…


* * *

В двадцатых числах ноября на КНП батальона появился командир дивизии, вместе с ним – комполка и еще трое. Он вообще частенько бывал на передовой. Комдив, рассказывая об обстановке, отметил, что противник старается прорвать внешнее кольцо окружения, чтобы соединиться с Паульсом. Велел смотреть в оба. Комбат заверил “батю”:

98

все будет в порядке. Потом добавил:
- Товарищ полковник, зачем Вы ходите по переднему краю? Здесь за каждым камнем снайпер. Тем более – в белом полушубке…
Людников улыбнулся:
- Полушубок под цвет снега, он даже маскирует…
Затем, глядя на Варенникова, добавил:
- Я тебя еще раз поздравляю с назначением на батарею. Если хочешь, можешь написать отцу письмецо, адъютант передаст фельдъегерской связью.
Варенников подрастерялся. Никак не мог понять, почему комдив предложил написать письмо отцу. Очень странно. Почему именно ему предложил? Варенников поблагодарил, сказал, что сделает это в следующий раз.
Если бы Людников ничего не говорил, а просто пришел, посидел, помолчал и ушел – это тоже было великим делом. Душа солдатская теплеет, чувствуя внимание.
Его мысли прервал комбат:
- Ты, что, гусь?
- В каком смысле?
Про себя Варенников подумал, что он, может, лишь сейчас рассмотрел, что тот длинный и худой, особенно шея…
- Ты сыночек, что ли?
- Какой сыночек, чей сыночек?
- Именно тебе комдив предложил написать письмо. Никогда такого не было.
- Да я сам опешил. Ничего не могу понять…
- Ладно, подкрути усы кверху! Внимание персональное.
На этом, казалось, эпизод закончился. Что же касается усов, то они уже пробились, но закручивать было нечего.
Дня через два комбат, вернувшись от комполка, прищурил и без того хитрые глаза:
- Ты чего темнишь-то? Ведь сыночек же ты…
- Какой сыночек?
Комбат вытаращил глаза:
- Пресвятая Богородица, первый раз вижу такого выродка – от своего родного отца отказывается, да еще на фронте. Я знаю все. Отец твой – начальник штаба Сталинградского фронта генерал-лейтенант Варенников Иван Семенович. Мне сейчас комполка сказал… А ты Валентин Иванович Варенников. Что молчишь?
Валентин Варенников опешил, не мог сообразить, что к чему. О генерале Варенникове слышал впервые. О командарме Чуйкове – знал. О командующем фронтом Еременко – знал, не говоря уже о Жукове и Василевском…
Придя в себя, Варенников выпалил:
- Так он хотя и Иван, но Семенович, а мой отец Иван Евменович. И он не военный. Генерал, очевидно, наш однофамилец.
Теперь уже комбат опешил.
- Ну, и Тепа! А там (показал пальцем вверх) все думают, что ты сыночек. И удивляются, что в таком пекле, да еще не подаешь отцу никаких сигналов…
Они расхохотались…


* * *

Немцев в районе Сталинграда окружили, а тех, кто пытался прорваться, уничтожали. В батальоне на КНП сидели и гадали, уйдут фашисты или будут удерживать занимаемые позиции, пока их всех не перебьют. Хотелось это знать: для этого
99

требовались достоверные данные об их намерениях. Значит, нужен “язык”. И добыть его
должен Варенников с напарником. Филимон для этой роли не подходил – тучный, да и рука у него болела. А вот разведчик Чижов в самый раз: небольшой, юркий, сообразительный. Когда Варенников “созрел” для этого, решил поделиться замыслом с Филимоном…
Разговор сразу стал напряженным. Филимон откровенно сказал:
- На войне каждый должен заниматься своим делом. Если кому-то из нас взбредет какая-то фантазия, и он начнет ее выполнять, то будет полный хаос. Инициатива? Да, необходима, но только – когда улучшает положение, создает перспективу. А в этом случае – никакой пользы. Только вред – убьют немцы тебя и Чижова, закопаем вас обоих, напишем: “Погибли смертью храбрых”. А фактически? По собственной дури. Кому нужен этот “язык”? Что знает немецкий солдат? Да ничего, кроме того, что он будет делать сегодня. И это источник  информации? Смех один… “Гитлер капут” он тебе скажет. Если пойдешь с этой идеей к комбату, то я иду следом – полностью тебя развенчаю. Если тот тоже спятил, то звоню начальнику артиллерии.
Варенникова это разозлило. Но выхода из сложившейся ситуации он не видел. К разговору больше не возвращался. Хитрый сибиряк! Все поливал свою руку водкой из фляги и приговаривал:
- Сразу двух зайцев убиваю – руку лечу, и наслаждение от запаха получаю. Сюда бы еще селедочку.


* * *

Закончился декабрь. Пришел 1943-ий год. Выпили бойцы по чарке. Слышно было, как немцы в своих окопах о чем-то галдели. Иногда с их стороны слышна была музыка губной гармошки.
Вскоре пошли толки, что начнутся боевые действия, в том числе и в 62-ой армии по рассечению окруженной группировки. В ночь с 5-го на 6-ое января Варенникова ранило – произошло это случайно. Вылез он с ординарцем из окопа и вдвоем они направились на КП полка к начальнику артиллерии. Варенников сделал несколько шагов, а потом услышал над головой звук летящих снарядов – значит, все нормально. Он обернулся к солдату, тот замешкался, а в это время еще серия снарядов… Сильно стегануло в грудь, упал навзничь, глаза, рот, нос – все забило кирпичной пылью. Сильно болела грудь, тошнило, и он не смог подняться. Ординарец волоком затянул его в ход сообщения. Вырвало, изо рта пошла кровь. Прибежал Филимон, что-то бормотал…
Примерно в это время ранило и командира батальона старшего лейтенанта Топоркова.
Филимон сделал из бинта и ваты большую салфетку, наложил ее Варенникову на грудь, а через грудь и шею стянул все бинтом, чтобы она не спадала. Сказал, что крови мало, не опасно. Но внутри Варенникова все клокотало и булькало. Варенникова на плащ-накидке вынесли из траншеи, укрепив, полулежа, на волокуше – и дальше потащили по снеговой дорожке. Филимон накинул на него еще и полушубок.
Потом он оказался в палатке, стало тепло. Здесь он размяк, его протерли спиртом, но внутри продолжало клокотать. Мужчина в белом халате – видно, врач – обработал его рану. Он долго копался, а затем вынул небольшой осколок, показал раненому и, завернув его в бинт, сунул в руку Варенникова:
- Это твой трофей, береги!
Тут же ушел, но вскоре вернулся с другим врачом, они помяли ему правую сторону груди и все спрашивали:
100

- Больно?
Конечно, больно. Зачем спрашивают?


* * *

Через два часа Варенников уже летел на санитарном самолете. Ему сунули какие-то бумаги. Это был медсанбатовский лист с описанием медицинской помощи и направление в госпиталь. Третий документ – продовольственный аттестат.
Приземлились на полевом аэродроме – впрочем, какой там аэродром? Снеговая утрамбованная полоса да три палатки. Поодаль несколько самолетов с красными крестами. Варенников вышел с помощью санитаров, сплюнув на снег сгусток крови. Потом явилась женщина в военной форме с тремя кубиками. Варенников подумал: ишь ты, начальница надо мною, старший лейтенант. Она распорядилась, чтобы следовали за ней. Варенников и другие раненые, прибывшие с ним, кто своим ходом, а кто на носилках, отправились следом за ней. Шли недолго, станция была рядом, а там обычный пассажирский поезд, приспособленный для перевозки раненых. Посмотрели его документы, определили Варенникову место в вагоне.
Было тепло. Варенников уселся у окна по проходу, ожидая отправки. Стояли весь день. Ему дважды приносили резиновую грелку, совершенно холодную, заталкивали ее под гимнастерку, на рану.
Заставляли что-то пить. Голова кружилась. Все время клонило ко сну. Вечером поезд, наконец, тронулся – к утру прибыли в Балашов. Варенников попал в госпиталь, находящийся рядом с вокзалом. Все палаты и коридоры были забиты ранеными, они лежали даже на полу – хорошо, были матрасы. Варенникова завели в переполненную большую комнату. Койки стояли справа и слева, а одна прямо в проходе. На нее и указали Варенникову. Сестра принесла белье, халат, какие-то дикие тапочки – сказала, чтобы переоделся. Оставшиеся при нем документы, завернув в носовой платок, положил под подушку – тумбочек здесь не полагалось. Улегся и сразу уснул.
Сколько проспал – Варенникову неизвестно, но проснулся от легких толчков. На кровати сидел пожилой мужчина в халате:
- Как Вы себя чувствуете?
- Прилично.
Он глазами показал на подушку – наволочка была измазана кровью.
- Выйти сами сможете?
Варенников ответил утвердительно.
- Тогда пошли.
Вначале они отправились пройти рентген. В операционной все тот же врач долго мял Варенникову грудь, кряхтел, спрашивал, как и в медсанбате, где болит. Когда сняли бинты, кроме приклеенного тампона, у него вокруг раны сплошной синяк. Протерли еще раз живот, грудь, руки, плечи. Опять чистили рану, сделали новую повязку с мазью “Вишневского”. Доктор сказал:
- Пока большой опасности не вижу. Придется несколько дней спать полусидя. Не курить, резких движений не делать, говорить только при необходимости – и тихо. На перевязку приходить ежедневно. Через три, четыре дня картина будет ясна. Три раза в день пить таблетки, которые я выписал.
В палате встретили как родного. Засыпали вопросами. С помощью сестры объяснил – говорить не разрешается, могу только слушать. Еще объяснил, что со Сталинградского фронта. К нему подсел человек с культей вместо левой руки:
- А я – с Донского. Видишь, отвоевался, думаю, зря они мне руку отмахнули. Надо
101

было бороться за нее. Так легче – тяпнули, и все. А теперь, что я за работник? Конечно,
сопротивлялся. Доктор говорил, что тогда помру. Потом надышался чего-то, уснул, а они орудовали. Очнулся: думал, все, все обошлось, казалось, и пальцами пошевелил, а глянул – руку по локоть слизало. Так-то… Вот место у тебя плохое, невезучее… При мне отсюда двоих ногами вперед… Плохая примета.
Варенников молчал, но сказанное, конечно, подействовало. Может, сменить место? А вечером к нему подошел фельдшер, спросил:
- Тебе что, место не нравится?
- С чего Вы взяли?
- Со мной говорили двое из вашей палаты – почему, мол, новенькому лейтенанту могильное место дали? Это ему не нравится.
В начале января взбудоражила новость: Сталинградский фронт проводит ликвидацию окруженной в городе группировки. Лучшего лекарства быть не могло! Раненые громко обсуждали ситуацию, делали прогнозы. На перевязке доктор сказал:
- И у тебя получше стало… Наверное, чешется… Но ты не чеши – потерпи.
И Варенников терпел.
Через пару дней был разговор с фельдшером, он же старшина:
- Боялись, у тебя внутри начнутся процессы, но все обошлось – с тебя магарыч.
- Магарыч будет, если организуете завтра отправку в часть. Микстуру я уже не пью, а таблеток я у сестры попрошу на недельку, она принесет.
Варенников пил кальций, принимал таблетки стрептоцида – удивительное было лечение.
- В часть отправить невозможно… Тебе туда сейчас не добраться. Может быть, в Аркадак поехать? Это реальный вариант. Там пополняется дивизия, выведена из Сталинграда после больших потерь. У меня там, на пересыльном пункте, кореш из Горького, капитан, я напишу ему…
И тоже приемлемый вариант. Согласился на Аркадак. На следующий день в дверях палаты появился старшина, махнул рукой Варенникову. Когда тот подошел, он возбужденно, точно заговорщик, говорит:
- Порядок. Забери свои пожитки и приходи ко мне. Соседям скажи, что перевели в другую палату…
Так и сделали. Пришел – тот сияет:
- Говорил о твоем состоянии с хирургом. Дней через десять можно выписать.
Старшина дал Варенникову потрепанный вещмешок с котелком и немного продуктов, рассказал, как добраться до Аркадака. Вывел через знаменитый ход во двор, затем на улицу. Они распрощались, как родственники, он сказал:
- Ну, бывай… Пиши. Магарыч за тобой.
Варенников отправился к станции, как и советовал старшина. Отсюда все расходилось и разъезжалось: повозки, сани, ходоки, грузовые машины. Надо не зевать! Познакомился с бородатым мужичком на санях. Оказалось, едет в Аркадак, поджидает напарника, который пошел на станционный склад. Спросил, возьмет ли его.
- Вот подойдет второй, поговорим…
Заговорили о войне. Вскоре подошел напарник – такой же заросший, лет сорока, может, чуть старше. Познакомились. Первый Варенникова представил, дескать, из госпиталя, просит подвезти до Аркадака. Тот сказал:
- Из госпиталя – так из госпиталя. Заваливайся в сани, а я пока сбегаю за мешком.
Глядя ему вслед, Варенников думал: отъели рожи, сидят в тылу, да еще какими-то махинациями с зерном занимаются. Почему не на фронте? Конечно, можно проверить, откуда зерно… Но тогда срывается Аркадак. Пока рассуждал, мужик вернулся,
отправились в путь. Его новые знакомые сидели рядом, курили, понукивая лошадей, о
102

чем-то негромко говорили. Чтобы Варенников не замерз, бросили ему тулуп, вторым прикрыли себе ноги. Они были в полушубках – мороз не проймет. Часа через три оказались в какой-то крохотной деревушке. Остановились у первой избы. Все зашли в большой дом, разделись, сели за стол. Один из его бородачей достал из сумки каравай ржаного хлеба, сало, бутылку самогона. Чувствовалось, они здесь не первый раз. Варенников сказал, что не будет пить – ему нельзя. Мужики переглянулись, потом разделили его долю между собой. Выпили, крякнули, взялись за сало. А Варенникову сказали:
- Ешь сало – оно от всех болезней…
Зачем останавливались, не доехав до Аркадака? Бородач деловито разъяснил: ночью ехать опасно – волки могут напасть, а сейчас переночуем, отдохнем, лошадей покормим… Варенников спал плохо, все думал, что его ждет.
В Аркадак приехали во второй половине дня. Его спутники любезно довезли Варенникова до комендатуры. Пожелали остаться на войне живым.
Все верно! Комендантом был тот самый капитан, о котором говорил фельдшер. Когда Варенников представился, он ознакомился с его документами и письмом фельдшера. Разговорились:
- Как там Федя? – спросил он. – Мы с ним свояки, женаты на сестрах.
Варенников рассказал, что знал. Капитана это вполне удовлетворило. Он подтвердил: действительно, в Аркадаке размещалась Сталинградская дивизия. Она получала здесь пополнение, ее командиром был полковник Дубянский, а до него командовал генерал Глазков, погибший на подступах к Сталинграду. О Глазкове тогда много говорили.
Около месяца назад дивизия убыла в Воронежскую область. Действовала в составе Юго-Западного фронта. Надо ее догонять. Он растолковал на схеме, которую начертил на листе, как туда добраться. Договорились, что Варенников переночует в комендатуре, а утром отправится в путь. Остаток дня он бродил по городу, думая о своем: очень тосковал о родителях, родном Армавире – в последнее время в его душе главное место занял Филимон – очень добрый, порядочный человек. Варенников многим был ему обязан.
А сейчас получается, что вроде изменил, да не только ему – всем “своим”. Вместо того чтобы вернуться к себе в 138-ую дивизию, отправляется в другую. Правда, она Гвардейская. Но, может, махнуть обратно? А что мне скажет капитан, выписавший направление в 35-ую дивизию? Нет, не стоит сожалеть о сделанном. Но в будущем следует всегда продумывать каждый шаг.


* * *

19-го января Варенников добрался в 35-ую Гвардейскую стрелковую дивизию. Штаб располагался в Бондаревке. Кадровики спросили – один ли он прибыл, и, особенно не задерживаясь, переговорили с кем-то по телефону. Затем сказали, что пока он будет в их распоряжении, но работать в оперативном отделении у капитана Посунько. Его отвели к этому хмурому человеку. Тот окинул его небрежным взглядом и спросил:
- Ты откуда взялся?
Варенников подробно рассказал о службе.
- Как у тебя с верховой ездой?
Варенников ответил, что не только знаком, но и любит лошадей. Тогда он добавил, что будет пока в фельдъегерской связи, развозить документы в части. Вначале Варенникову это не понравилось (точнее, такая неопределенность), но по прошествии
некоторого времени привык.
103

В конце января наступило резкое потепление. Дороги развезло так, что тяжелая техника, да и автомобили с боеприпасами продвигались с трудом, а впоследствии стали отставать. Обувка Варенникова совершенно вышла из строя. От госпитальных валенок остались одни голенища. Что-то надо было делать. Он обратился к начальнику хозяйственного отделения дивизии. Тот удивленно посмотрел на него и выругал, почему не обратился к нему раньше. Пошли к нему в обоз. Он спросил – не желает ли тот немецкие сапоги (в Старобельске на складе захватили), или, может, подойдут ботинки с обмотками союзников? Особого желания носить обмотки у Варенникова не было, все-таки лейтенант. А немецкие сапоги были нежелательны принципиально. Хотя кое-кто в них уже щеголял. Когда Варенникову показали добротные, светло-коричневые ботинки с толстой подошвой, то он сразу согласился. Конечно, обмотки особого авторитета не придавали, но ноги в новых байковых портянках были уже как в раю. В целом он просматривался. Но ребята все-таки подшучивали:
- С твоими усами и обмотками ты больше смахиваешь на врангелевского офицера в Крыму. - Варенников отмалчивался, и шутки прекратились.


* * *

Между тем, боевые события развивались все больше и больше. Командир дивизии полковник И.Я. Кулагин приказал 100-му Гвардейскому стрелковому полку совместно с частями 195-ой стрелковой дивизии овладеть населенным пунктом Красный Лиман. Уже чувствовалось, что наши командиры и бойцы имеют отличный опыт организации и ведения боя. Естественно, сказывалась и общая обстановка, сложившаяся на фронтах после Сталинграда – с этой битвы стратегическая инициатива перешла в наши руки.
К утру 31-го января Красный Лиман был взят. Наши части, не останавливаясь, продолжали продвижение на запад.
10-го февраля дивизия овладела городом Лозовая, командир дивизии в то время получил генеральское звание.
Не успело остыть оружие, как уже 17-го февраля дивизия получила приказ овладеть Павлоградом, а 18-го февраля получает задачу наступать на Синельниково и Новомосковск. Таким образом, Днепр был уже рядом. Однако в этот раз дивизии не суждено было выйти к могучей реке.
Наше командование, увлеченное преследованием отходящего противника, не уделило должного внимания своевременной подаче передовым частям боеприпасов, горючего и продовольствия, а также фактически были израсходованы все резервы войска. Едва смогли выдержать нанесенные одновременно два удара немцев: один из района Краснограда, второй из района Красноармейска - стали отходить. Часть войск попала в окружение, в том числе и дивизия, в которой служил Варенников
В этой обстановке генерал Кулагин, потерявший связь с командиром корпуса и выше, принимает единственно правильное решение – прикрываясь от наседающего противника специальными отрядами, собрал дивизию в один кулак и ударом на северо-восток прорывается к соседу справа, о котором хоть и скудные, но были сведения. Генерал лично возглавляет передовой отряд – 100-ый Гвардейский стрелковый полк, усилив его танками и артиллерией. Всем была доведена задача. На каждую колонну был назначен старший. В ночь на 20-ое февраля дивизия начала выходить из окружения. Варенникову было суждено действовать в составе передового отряда: доставив распоряжение командиру 100-го Гвардейского стрелкового полка, он в нем так и остался.
Полк основными силами (а их осталось мало) разместился десантом на танках
16-ой танковой бригады Героя Советского Союза Н.М. Филлипенко. Первая ночная атака
104

(полк действовал в ночное время, днем старались отсиживаться в лесопосадках) была предпринята у большого поселка Кочерыжки. В темноте роты скрытно подошли к селу полудугой, и перебили весь немецкий гарнизон. Затем, не останавливаясь, двинулись на поселок Петровский и далее на Сергеевку и Надеждовку.


* * *

В полковой батарее 120-миллиметровых минометов не хватало офицеров. Варенников рассчитывал, что его все-таки направят в этот полк. Так и вышло, и даже без его просьб. Очевидно, “постарался” начальник артиллерии полка старший лейтенант Г.К. Паскин. Человек он был молодой, года на три старше Варенникова, но почему-то носил усы и бородку. Возможно, для солидности. По внешнему виду смахивал на Плеханова. Но ни до него, ни после, в том числе в послевоенный период, Варенников не встречал военного с бородкой. Паскин отличался высокой подготовкой (окончил Ленинградское военное артиллерийское училище), организованностью и исключительностью. Не в обиду будет сказано офицерам других специальностей, настоящие артиллеристы, независимо от того, что они заканчивали, обладали именно такими качествами.
Дивизия размещалась во втором эшелоне корпуса в районе Александровки, Савинцев, Барановки. Штаб и подразделения управления 100-го Гвардейского стрелкового полка стояли в Савинцах, а полковая батарея 120-миллиметровых минометов – в маленькой деревушки Крючки. Вместе с батареей находился и начальник артиллерии полка Паскин. Варенников подозревал, что это было сделано специально, так как с комсоставом батареи было неладно: командира не было, а исполняющий обязанности лейтенант Скиперский был со странностями – взвинченный, крикливый, необщительный, нуждами личного состава не занимался. Второй же офицер – младший лейтенант Килин чем-то тяжело болел и вечно куда-то ездил на процедуры, хотя внешне был похож на здоровяка. Поэтому Паскин сам устроился в расположении батареи, чтобы приглядывать за ней, да еще постарался, чтобы командовать батареей прислали Варенникова.
Начало апреля стало для Варенникова двойным праздником. Во-первых, после двух с лишним месяцев его неопределенного положения он, наконец, получил постоянную “прописку”, то есть должность в полку, с которым уже крепко породнился в боях. Паскин как-то спросил его:
- Ты не жалеешь, что попал в наш полк?
Варенников ответил:
- Наоборот. Да я и привык к ребятам.
Во-вторых, в это время в дивизии был получен Указ Президиума Верховного Совета СССР от 31-го марта 1943-го года о награждении дивизии орденом Красного Знамени еще за бои на Среднем Дону. Это событие в дивизии превратилось в торжество. Бойцов дивизии ожидал праздничный обед. Тут, кстати сказать, как только дивизию вывели во второй эшелон, снабжение дивизии прекратилось фактически полностью. Продуктов питания не было вообще. Дивизия находилась на подножном корме, использовали все и вся, чтобы мобилизовать местные ресурсы.
Тяжело было и с обмундированием. Только в июне все вообще нормализовалось. Бойцы стали получать консервы, разные крупы. Появилось и обмундирование. Варенникову выдали кирзовые сапоги – просто загляденье, как лакированные, и совершенно новенькую шинель, хотя и стояло лето. Первое, что он сделал – нарисовал на петлицах лейтенантские кубики. Потом пожалел, так как через два месяца получили сообщение о введении офицерских званий и, естественно, наган.

105


* * *

В конце июня дивизия получила приказ сменить части действующей впереди на Северном Донце 20-ой Гвардейской стрелковой дивизии. 100-ый Гвардейский стрелковый полк принял участок Красная Гусаровка, Жуковка. Это было накануне событий на Курской дуге. Задача дивизии в целом, и в том числе 100-го Гвардейского стрелкового полка, состояла в том, чтобы не дать противнику снимать войска с ее участка в целях группировки в районе Курска.
Учитывая, что глубина плацдарма была небольшая (во всяком случае, на участке 100-го Гвардейского стрелкового полка от 1,5 до 2-х километров), огневые позиции батареи расположились на восточном берегу Северного Донца – неподалеку от поселка Ольховатка. А наблюдательный пункт – на плацдарме на огромном кургане, который в свою очередь, сам находился на возвышенном месте. Поэтому видимость с НП была прекрасная: вправо и влево на 3-5, а прямо до 6-7 километров. Это был уникальный наблюдательный пункт. Даже с учетом того, что вокруг был густой лес, этот курган возвышался над местностью, как айсберг в океане. Казалось бы, обладая такими возможностями, курган мог бы стать предметом особых интересов командира полка, или хотя бы командира батальона, который оборонял это направление. Однако в связи с тем, что НП был в двухстах метрах от первой  траншеи и в трехстах метрах от передового края противника, да к тому же кургану немец уделял исключительное внимание и постоянно “гвоздил” его тяжелой артиллерией, никто из начальников претензий на него не имел. Благодаря тому, что НП артиллеристов был построен на скатах кургана, обращенных в тыл наших войск, артиллеристы чувствовали себя в нем прекрасно. Блиндаж для укрытия был построен в четыре наката (бревна толщиной 30-40 сантиметров). Отрытый в полный профиль, а также перекрытый бревнами окоп, с оборудованными щелями для наблюдения во все стороны, с классическими ходами сообщения от места наблюдения к блиндажу и от блиндажа до самой реки – это почти 1,5 километра, их которых большая их часть - перекрыты. Кроме того, через каждые 50-70 метров – выходы в сторону и наружу. Это был действительно уникальный наблюдательный пункт.
Предшественник Варенникова, тоже командир батареи 120-миллиметорвых минометов 20-ой Гвардейской стрелковой дивизии передал ему все пристреленные реперы (ориентиры), подробно рассказал о режиме жизни противника, показал основные цели – огневые точки, штабы, склады, огневые позиции артиллерии, узлы дорог, просто участки дорог, которыми часто пользуется противник. Оказалось, что между передними краями – нашим и противника – было около 100 метров, но местами они сближались до 70 и даже 60 метров. Так что ловкий и сильный солдат мог добросить ручную гранату. Перед передними краями были минные поля с той и другой стороны, наверное, в несколько слоев, плюс проволочные заграждения. И везде развешаны различные банки и прочие гремящие предметы, задев которые сразу обнаруживаешь себя. Пред их курганом было не две, а три траншеи: вторая в ста метрах от первой и третья – в 100 метрах от второй, то есть у самого подножия кургана. Далее она шла вправо и влево, сливаясь с общей второй траншеей нашей обороны. Третья траншея обороны была проложена за курганом – в 500-600 метрах. Была и еще одна траншея – практически вся вдоль правого берега Северного Донца. Здесь располагались в основном тылы батальонов. Наблюдательные пункты командиров батальонов и передовой наблюдательный пункт командира полка находились приблизительно на уровне наблюдательного пункта Варенникова. Но основной НП командира полка был на левом берегу реки на возвышенном месте и позволял наблюдать на многих участках наш, а кое-где и передний край противника.
Боевая жизнь в обороне была организована так, что с наступлением темноты и до
106

рассвета большая часть средств ставилась на боевое дежурство. Как бы оборона ни была подготовлена – бдительность должна быть на высоком уровне. Кстати, почти каждый раз, когда опускались сумерки, у немцев в окопах начинали играть на губных гармошках. Иногда можно было услышать русскую речь (вероятно, на этом направлении действовали власовцы) и даже женские голоса, песни. Периодически немцы подтаскивали громкоговорящие средства и проводили, так сказать, агитацию на чистом русском языке. Рассчитывали на разложение наших солдат. Предлагали приходить к ним – у них есть водка, хорошая закуска и девчата. Естественно, это вызывало однозначную реакцию – по “веселым” участкам наносился ружейно-пулеметный и минометно-артиллерийский огневой удар. Если противник пытался “огрызаться”, то его давили капитально. Однако при этом сильно расходовались боеприпасы, что делать воспрещалось. Определялся строгий лимит на каждый день. Артиллеристы, как правило, несколько дней накапливали снаряды, а затем обрушивались на особо важные цели: колонну грузовых автомобилей, или бронетранспортеров, районы штабов или излишне разгулявшихся вояк на переднем крае. Однако малейшее сосредоточение войск, и тем более наличие в них танков, считалось исключительной опасностью. В этом случае лимит расхода боеприпасов нарушался. Скопление войск противника в тактической глубине обнаруживалось не столько визуально с наших НП, сколько нашей разведывательной авиацией (район имел много лесных массивов, что позволяло укрываться от наземной разведки). Кроме того, войска получали данные через разведывательное отделение дивизии.
Интенсивно обстреливая различные объекты противника, наши войск получали “ответ” его тяжелой артиллерией. И в первую очередь противник наносил удар по кургану, где был НП артиллерии. В этом случае все укрывались в своем гарантированном блиндаже не в три, а в четыре наката и только посмеивались, даже тогда, когда фриц все-таки попадал в курган. Попасть в курган было очень трудно, но когда ему это удавалось, а он бил фугасными снарядами 152 или 175-миллиметрового калибра, то все вокруг содрогалось. Снаряд входил в грунт, разрывался, выворачивая землю и делая огромную воронку. В блиндаже сыпались стены, в лампе из гильзы колыхалось пламя.
Конечно, каждый раз, когда фашистам удавалось попасть в цель, стрелявшие злорадствовали, но это им даром не сходило. На полковом участке фронта все отлично знали этот самоотверженный НП и как могли его оберегали и защищали. В том числе и артиллеристы дивизионного артполка (который в июле был преобразован из 65-го обычного в 118-ый Гвардейский).
С начала обстрела Варенников докладывал Паскину, он – начальнику артиллерии дивизии полковнику И.И. Лукьянову, и тот отдавал приказ – подавить стреляющую батарею. А искать ее было не надо – звуковая разведка артполка сразу засекала батарею. И немедленно выдавала координаты всем, кого это касалось. Лукьянов отбирал наиболее выгодные в тот момент средства (батареи) и давал команду на открытие огня. Причем стрелял залпом и сразу на поражение. Через некоторое время повторялся еще один или несколько огневых налетов.
В целом же, хоть и была дивизия в обороне, но жизнь была сложной. Особенно, когда проводили разведку боем, а это было дважды за полтора месяца, когда требовались достоверные сведения о противостоящем противнике: произошла замена или нет. Естественно, при этом неслись большие потери. А, учитывая, что любая оборона всегда имеет больше ограничений, чем наступающие войска, то и с пополнением было сложнее.
Что касается Варенникова, то кроме боевых забот на его плечи свалилась еще одна неприятность: он заболел малярией. Это тяжелая, изнуряющая болезнь. И хоть он принимал огромные дозы хинина, малярия выбила из него все – обмундирование висело на его плечах как на вешалке. Хорошо хоть малярийные приступы не совпадали со
временем, когда приходилось управлять огнем, вести бой. Удивительное дело: на
107

протяжении всей войны от Сталинграда до Берлина он ничем не болел, хотя зимой и летом был только в поле, а вот здесь подхватил малярию.


* * *

Оборона на Северном Донце – это, конечно, не бои в Сталинграде. Но напряжение тоже большое. За весь оборонительный период не было такого дня, чтобы не появлялась “рама” – так называли немецкий разведывательный самолет “Фокке-Вульф”. По своей конфигурации самолет напоминал оконную раму (двойной фюзеляж). Этот разведчик сослужил немцам отличную службу: он не только выдавал координаты всего, что видел на земле – естественно, все это обстреливалось, но и прекрасно корректировал огонь. При этом “рама” поднималась на достаточную высоту и оказывалась неуязвимой для зенитного огня. В связи с этим основные перемещения войск, смена позиций, подвоз боеприпасов, другого имущества проводились, как правило, ночью.
Но больше всего обижало то, что такого рода бои “наверху” недооценивали: Совинформбюро по радио передавало, что на фронте (называли направление Северного Донца) идут бои местного значения. И все. Иногда вообще ничего не говорили. А в это время у них шла сильная схватка, проводилась разведка боем, а то и на каком-то участке отражалась атака противника, немецкая авиация бомбила наплавной мост через Северный Донец, или происходило еще какое-то событие. Для обороняющейся стороны это было существенно, а в масштабах страны – так, песчинка. Тогда же хотелось, чтобы о них говорили ежедневно.
Особенно напряженные бои шли на протяжении всего июля месяца. В это время (с 5-го по 23-е июля) шло оборонительное сражение на Курской дуге. Задача дивизии не допустить снятие противником своих войск и отправке их под Курск была выполнена. Следовательно, если не прямое, то косвенное отношение Варенников к Курской битве тоже имел.


* * *

Как только контрнаступление под Курском приобрело стабильно наступательный характер, 35-ую Гвардейскую стрелковую дивизию снимают с обороны и, перебросив в район Изюма, уже 16-го августа вводят в бой. Дивизия подоспела как раз к прорыву обороны противника, которую наши войска “прогрызали” с 13-го августа.
35-ая Гвардейская стрелковая дивизия, развернувшись, нанесла удар в направлении высоты 200,56 Сухая Каменка, урочище Долгенькое.
При выдвижении и развертывании для ввода в сражение непрерывно с горизонтального полета на большой высоте “хейнкеля” сыпали и сыпали бомбы только на дивизию. При этом мощность бомб от 300 до 500 килограммов. Бойцам все-таки удавалось вырывать хоть примитивные окопы. Они становились спасением, правда, не для всех. Тяжело был ранен в соседнем с Варенниковым окопе начальник артиллерии полка старший лейтенант Г.К. Паскин. В целом и полк, и дивизия понесли большие потери. Поэтому, постепенно втягиваясь в бои, дивизия не могла обрушить мощный удар на врага.
Перед дивизией была 15-ая пехотная дивизия немцев. Она упорно сопротивлялась, проводя на различных участках контратаки. 100-ый Гвардейский стрелковый полк, в котором служил Варенников, наступал из района Сухая Каменка на Вилкино. Оборону
приходилось буквально прогрызать. А перед Вилкино вообще застряли. Учитывая

108

безвыходное положение, заместитель командира полка капитан Н.А. Терентьев создал штурмовую группу, основу которой составляла рота автоматчиков, обошел село с юга и, стремительно атакуя противника с фланга и тыла, ворвался в село. Поднялся переполох. Этим воспользовались наши передовые подразделения и решительной атакой выбили противника. Однако он и не думал отходить. Наоборот, подтянул резервы, постоянно переходил в контратаку. Полк и дивизия продолжали нести большие потери.
Месяц август – знаковый для Варенникова. Жизнь почти ежедневно в августе выдавала какой-нибудь “сюрприз” с положительным или отрицательным знаком.
Мучительно тяжело осуществлялся прорыв обороны противника. Порой было непонятно – кто наступает, а кто обороняется. Контратаки следовали одна за другой, а управление подразделениями были крайне сложными из-за отсутствия командира и заместителя командира полка (они погибли). Тем более что штаб полка во время массированных бомбежек приотстал и влиять капитально на обстановку не мог.
Единственное, что выручало, так это твердое управление внутри каждого батальона и надежная связь минометной батареи со всеми командирами батальонов, а также наличие большого количества боеприпасов на огневой позиции. Поэтому, прекрасно расположив батарею в небольшом овраге приблизительно в центре полка и заняв отличный наблюдательный пункт, с которого просматривался практически весь боевой порядок полка, Варенников мог по заявке каждого из комбатов своевременно и надежно наносить поражение контратакующим немцам, перенося огонь с одного фланга на другой или ведя его перед центром боевого порядка. Это было действительно надежным боевым прикрытием наших стрелковых подразделений. Учитывая, что, по каким-то неведомым для Варенникова причинам, поддерживающего артиллерийского дивизиона от артполка дивизии в полку не было, то главную роль в подавлении противника и нанесении поражения его контратакующим цепям наносила батарея 12-миллиметровых минометов плюс минометные роты батальонов и один взвод 76-миллиметровых орудий (эта батарея понесла большие потери). За день было отражено девять крупных хорошо организованных контратак, подавлен огонь артиллерийской батареи противника, уничтожено много огневых точек и дзотов.


* * *

За умелые действия в руководстве батареей в этой сложной обстановке командир 26-го Гвардейского корпуса генерал П.А. Фирсов наградил Варенникова орденом Отечественной войны II степени. Это была первая награда Варенникова.
В это же время случилось и другое событие: были введены погоны для всех военнослужащих. Старшина принес Варенникову погоны, но сказал, что звездочек нет, их надо рисовать. Однако разведчик взялся их сделать из алюминия, точнее из алюминиевой ложки. Пришлось ему намучиться, пока вырезал шесть звездочек – по три на каждый погон, так как к этому Варенников уже получил звание старшего лейтенанта.
В это весьма противоречивое, очень сложное время и в до предела накаленной обстановке, командиром 100-го Гвардейского стрелкового полка был назначен полковник М.И. Шапошников. Это был умный, очень внимательный и глубокий человек. Каждое его распоряжение было продуманным, никогда не отменялось, а только корректировалось, если того требовала оперативно-тактическая обстановка. Особенно бросался в глаза (на фоне других) его метод управления – ни одно распоряжение, независимо от накала обстановки, не отдавалось с надрывом. Наоборот, чем сложнее была ситуация, тем спокойнее становился комполка. Однако действовал всегда твердо и решительно. И еще
одна замечательная его черта – исключительная внимательность.
109

Один из батальонов полка попал в крайне тяжелую ситуацию – перекрестным огнем противник полностью простреливал местность, где залегли подразделения. Единственный выход – это зарыться, возможно, глубже в землю. Но ведь надо наступать! Командир батальона по радио прямо открытым текстом дает Варенникову координаты трех дзотов, которые не дают поднять головы. Два из них перед фронтом батальона – Варенников подавил сразу. Но с третьим, самым опасным, ситуация складывалась крайне тяжелая – наша пехота подползла к нему буквально на 100-120 метров, и дальше, ни шагу. Пришлось пристреливать не классическим способом (брать в “вилку”), поскольку можно было ударить по своим, а постепенно, с дальних рубежей на территории противника подтягивать разрывы к блиндажу, как бы с тыла. Наконец, ему удалось сделать это. Однако возникла другая опасность. По законам баллистики и тактико-техническим данным системы и боеприпасов, мина могла значительно отклониться, плюс некачественный или сырой заряд – и беда неизбежна: разорвавшись в боевых порядках своих войск, мина унесла бы жизни многих наших бойцов и морально-боевой дух оставшихся в живых.
Что может быть хуже, когда свои стреляют по своим? И все-таки надо было рисковать и стрелять. Другого выхода не было – противник хоть и не применял артиллерию и минометы по нашей пехоте по той же причине непосредственного соприкосновения, но пулеметным огнем продолжал выбивать личный состав. И Варенников пошел на риск. Сосредоточив огонь всей батареи на этом опасном дзоте, “подтянул” разрывы каждого миномета, дал залп фугасными минами. Лишь одна мина отклонилась и взорвалась на нейтральной полосе, не причинив нашим войскам ущерба (взрыв фугасного снаряда или мины любого калибра для открытой пехоты не имеют особой опасности). Эффект был исключительный. Варенников дал команду еще три залпа. Дзот заглох, а пехота с криками “ура” бросилась вперед. А потом, ведя впереди пехоты в 300-400 метрах неподвижный заградительный огонь то на одном направлении действия одного батальона, то, перенося этот огонь на другие направления, обеспечил продвижение пехоты и к всеобщему удивлению сделал доброе дело. Один из его разведчиков, когда фактически “узел” был уже развязан, сказал:
- Товарищ старший лейтенант, скажу честно, мы очень боялись и очень переживали, не дышали, ожидая результата. Только сейчас наступило облегчение.
Командир 1-го батальона, который наступал в центре, как раз на опасный дзот, вызвал Варенникова по радио и поблагодарил в его лице всех минометчиков. А через несколько минут звонит командир полка полковник М.И. Шапошников:
- Товарищ Варенников, это была блестящая стрельба. Я благодарю Вас и весь личный состав батареи с выполнением боевой задачи на высоком уровне. Спасибо вам.
Конечно, услышать такие слова от командира полка на войне, да еще в горячие минуты боя – это выше всякой награды. Улучив момент, Варенников по телефону передал старшему на батарее слова командира полка и поручил довести их до каждого расчета отдельно, а выдастся пауза – построить батарею и объявить благодарность полковника Шапошникова личному составу, после чего Варенников объявил благодарность тем, кто был с ним на НП. А вслед за этим послал одного разведчика и одного связиста с двумя катушками кабеля вперед, указав им точку – куда выдвинуться и где обосновать новый НП. Это место было приблизительно в центре наступления полка ближе к линии цепи наступающей пехоты.


* * *

Вскоре, совершенно неожиданно для самого Варенникова, он был назначен, по
110

представлению командира полка, начальником артиллерии 100-го Гвардейского стрелкового полка. С этого момента он почувствовал высокую ответственность. Ведь теперь ему непосредственно подчинялись три полковые артиллерийские батареи, то есть шесть 120-миллиметровых миномета, четыре 76-миллиметровых орудия и четыре 45-миллиметровых противотанковых орудия, а также три минометные роты, входящие в состав трех батальонов (по одной в каждой) и имеющих в своем составе по девять 82-миллиметровых миномета, то есть всего 27 единиц 82-миллиметровых минометов. В полку же была 41 единица ствола. Кстати, в артиллерийском полку дивизии – 36 стволов. Это вызывало некоторые, хоть и товарищеские, но шутки: “У вас в артполку 36 стволов, но вам положены командир полка – полковник, заместитель командира полка и три командира дивизиона – подполковники, а у нас 41 ствол и на все хозяйство – только один подполковник, который сейчас всего лишь старший лейтенант. И справляется”.
Но все это были шутки, в действительности же ответственность лежала большая. Особенно по управлению огнем и, в первую очередь, в момент прорывов, когда учитывали все до единого ствола, в том числе и 82-миллиметровые минометы. В момент наступления самый сложный раздел деятельности – это управление огнем и перемещением батареи. Хотя постоянное обеспечение боеприпасами, имуществом, продовольствием тоже было очень важным. Требовало внимания своевременное проведение ремонта или обеспечение запасными частями. И, что особенно важно – постоянная подача пополнения. Артиллерийские и минометные расчеты должны быть всегда укомплектованы. Если где-то будет не хватать хоть одного бойца – расчет уже не сможет выполнить свои огневые задачи с положенной для него эффективностью. Поэтому с начальником штаба полка капитаном Г.И. Васькиным у них была вечная тяжба.
Естественно, для всех батарей надо было добывать разведывательные данные о противнике. Варенников обязан был систематизировать данные стрелковых батальонов, полковых батарей, сообщения артиллерийского полка его артдивизиона, если он действовал вместе с ними, и, наконец, сообщения начальников разведки полка и дивизии (а последний имел сведения еще и от нашей авиации, а также от партизан). Исходя из этого, должен был отобрать наиболее опасные цели и назначить средства для их подавления или уничтожения. У начальника артиллерии в непосредственном управлении было всего семь человек: адъютант старший (как начальник штаба) офицер, два разведчика-вычислителя, два телефониста и два радиста. То есть не густо. Плюс, правда, еще ординарец, который постоянно выполнял функции и посыльного, и разведчика, и связиста, и вычислителя, и хозяйственника, и коновода. А главная его забота, чтобы всегда – и днем и ночью, зимой и летом – были в достатке ржаные сухари, фляга с крепким чаем и сахар. Поэтому он еще должен был быть “доставалой-вышибалой”, в том смысле, что у тыловиков вытягивать, что надо, и промышлять на полевых кухнях. А раз так, то у него еще должен был быть дипломатический дар
Вообще до этого назначения ординарец Варенникова был все время командиром – командир отделения, командир взвода, командир батареи. А теперь никакой не командир, а начальник, которому не надо было даже лично стрелять. Но, приняв должность и организовав необходимую систему нашего ратного труда, он, конечно, не упускал возможности пострелять. Эта страсть стала его уже внутренней потребностью.
Получив назначение и передав командование батареей лейтенанту Шевчуку, Варенников отправился на КП полка и представился командиру. Усадив его, проанализировав пройденный путь, особенно прорыв обороны противника под Изюмом,
как логическое продолжение Курской битвы, полковник Шапошников подробно нарисовал возможные предстоящие задачи и рассказал, как он представляет их выполнение. Подчеркнул роль и место во всем этом артиллерии их полка. Сказал в заключение, что впереди у них, конечно, будет Лозовая, через которую дивизия ходила не
111

один раз.
Внимательно слушая его, Варенников одновременно невольно оценивал командир полка. Это, конечно, был умный, мудрый человек, способный свободно и очень точно оценивать обстановку. На фоне общей оперативной ситуации он умело показывал место полка и выполняемые им задачи, а также роль, задачи и способ их выполнения тем подразделениям, которым он посвятил свою речь. Варенников слушал Шапошникова и рассматривал его уставшее немолодое лицо, слегка прищуренные, в морщинках, глаза, седеющие виски, темную шевелюру. Этот человек буквально за несколько дней приобрел в полку всеобщее уважение, высокий авторитет. Глядя на него, он невольно думал о его судьбе. До этого полковник М.И. Шапошников был начальником штаба корпуса, но, в связи с якобы допущенными какими-то ошибками в управлении войсками, был снят с занимаемой должности и направлен командовать полком. Варенникову не было известно, когда, где и чем он командовал раньше, но то, что полковник прекрасно руководил
100-ым Гвардейским стрелковым полком, видели все. Мало того, трудно даже было представить, что такой человек мог допустить просчет, который требовал бы снятия его с должности. Нет, скорее это проявленная каким-то крупным начальником горячность, решение, принятое опрометчиво. Возможно, полковник Шапошников в разговоре со старшим по званию допустил строптивость и несогласие с тем, что предлагал начальник. Ведь во все времена встречались такие личности, которые, занимая высокий пост и используя свое положение, не терпели малейших возражений, считая, что их личные высказывания – непоколебимая истина в последней инстанции. История с Шапошниковым, может быть, из этой области. Наблюдая в последующем за его разговором по телефону или радио с командиром дивизии Кулагиным и даже с комкором Фирсовым, Варенников убеждался, что у него твердый характер, заискивать перед кем-либо он не станет. Печально, конечно, что, прокомандовав полком продолжительное время, Шапошников погиб. Любого нашего солдата и офицера жалко, если он пострадал или, тем более, сложил свою голову, но вдвойне жаль тех, кто погиб, самоотверженно выполняя свой долг.


* * *

В начале сентября дивизия получила пополнение и, как предвидел командир полка, развила наступление на Лозовую. Это крупнейший железнодорожный узел, который фактически обеспечивал связь между промышленными центрами – Харьковским и Донбасским. Естественно, немецко-фашистское командование уделяло этому объекту большое внимание. Кроме того, в Лозовой, занимавшей выгодное стратегическое положение, и в прилегающих к ней районах размещалось большое количество штабов, узлов связи, арсеналов, различных складов – особенно с боеприпасами и продовольствием. На железнодорожном узле чуть ли не все пути занимал в огромном количестве подвижный состав, обеспечивающий все воинские перевозки на юге. Кстати, именно Лозовая, как и некоторые другие населенные пункты, была тем центром, где немцы вначале сосредотачивали все награбленное на оккупированной территории, а затем вывозили в Германию. Особенно много отсюда было вывезено продовольствия. Все это обязывало командование гитлеровской армии удержать Лозовую любой ценой. В то же время командование Юго-Западного фронта выполняло требования ВГК и замысел
Ставки в этой операции, тоже сосредотачивало внимание на этом оперативно-стратегическом направлении. С захватом Лозовой лишали Гитлера не только одного из источников продовольственного снабжения, а также возможности маневрировать силами и средствами вдоль фронта, но и обеспечивали перспективу стремительного выхода к
112

Днепру в районе Днепропетровска и Дежнева.
Подавляя противника артиллерией и авиацией, не ввязываясь в затяжные бои там, где немцы подготовили узлы сопротивления, а, обходя их, 35-ая Гвардейская стрелковая дивизия стремительно развивала наступление на Лозовую с темпом 20-25 километров в сутки.
16-го сентября дивизия ворвалась на западную и юго-западную окраину Лозовой. Стремясь окружить и уничтожить противника в городе, командир дивизии отдал приказ 100-му Гвардейскому мотострелковому полку стремительно выйти на западную окраину Лозовой и не допустить отхода врага на запад. Опрокидывая все на своем пути, полк устремился к намеченной цели. Немцы, боясь попасть в окружение, бросили все, и начали спасаться бегством, не желая попасть в кольцо окружения. К утру 17-го сентября в городе не было ни одного гитлеровца, кроме пленных.
19-го сентября дивизия с боями форсировала реку Самару (есть такая речушка на Украине) перерезала магистраль Новомосковск - Павлоград и 22-го сентября дивизия вышла к левому берегу Днепра. Это была победа! Тем более войска вышли компактно, сохраняя силы и потенциал для дальнейших действий, для броска через эту могучую преграду.


* * *

22-го сентября войска Юго-Западного фронта, в том числе и 35-ая Гвардейская стрелковая дивизия вышли к Днепру южнее Днепропетровска.
Командование приняло решение – немедленно приступить к подготовке форсирования. Все войска тут же рассредоточились по окрестным селам, рощам, посадкам. Была поставлена задача каждому подразделению срочно делать какие-либо “плавсредства” – плоты из досок, бревен, металлических бочек из-под горючего, опрометчиво брошенных немцами в исправном состоянии. Плоты, конечно, были тихоходные, на веслах, но артиллерийские орудия, боеприпасы, другие запасы, личный состав могли брать в значительных количествах. Кто-то подал мысль поискать рыбацкие лодки, и тут же вверх и вниз по течению были направлены взвод конной разведки от
100-го Гвардейского стрелкового полка и несколько групп всадников от полковой артиллерии.
В районе дислокации дивизии был установлен жесточайший режим – никому на берег не показываться, нигде не маячить. В случае появления разведывательного самолета гитлеровцев все работы и занятия немедленно прекращать и маскироваться. И все же, несмотря на трудности, подготовка к форсированию шла быстро, работа кипела. Никого подгонять не приходилось, среди бойцов царил подъем. Разведывательные средства дивизии и полков были скрытно выдвинуты на берег и замаскированы. Они должны были визуальным наблюдением установить режим жизни и боевой деятельности противника на правом берегу, его систему огня и инженерных заграждений, приблизительную численность на переднем крае и в ближайшей глубине. Кроме того, разведке предстояло установить наиболее благоприятные – для захвата нашим десантом – участки обрывистого правого берега. В целом разведка с этой задачей справилась. Было установлено, что противник в полосе наступления дивизии (в том числе с учетом сноса нашей “флотилии” течением) имеет незначительные силы. Да это и естественно: он не предполагал, что наше командование может “додуматься” форсировать реку на самом широком участке, к тому же совершенно не имея для этого табельных средств. А то, что их наши войска не имели, противник, конечно, знал из достоверных донесений: и авиационной и агентурной разведки, которые оставались в наших краях. Обычно на войне так и делается: отступая,
113

оставляют скрытые разведывательные пункты со средствами связи. Вот они и информировали немецкое командование. Исходя из разведданных, немцы сосредотачивали основные усилия на особо опасных, на их взгляд, направлениях.
27-го сентября 35-ая Гвардейская стрелковая дивизия заняла исходный район для форсирования. 100-ый Гвардейский стрелковый полк сосредоточился в районе села Марьевка. С наступлением темноты полк стал похож на муравейник – все двигаются, все что-то несут, все озабочены. Но важно, что все знали, что нести, куда нести и в какое время. Каждый вытаскивал на свой участок берега плоты, лодки, в общем, мало-мальски переправочные средства – все, что могло плавать, спускал их на воду и закреплял, чтобы не унесло течением, хотя у берега оно и было слабым. Затем все это загружалось боеприпасами, различным имуществом, продовольствием. А артиллеристы закатывали 45-миллиметровые противотанковые и 76-миллиметровые орудия и, закрепляя их, проверяли, как держит плот. Надо отдать должное саперам полка – это они постарались и в основном обеспечили артиллеристов плотами разной величины, и эти плоты были наиболее устойчивыми и надежными. А самое главное – оснащены мощными гребными веслами и огромным кормовым веслом – рулем. Помахивая в воде этим рулем, как рыба хвостом, плот развивал приличную скорость движения – на уровне пешехода.
Каждый боец и командир знал свои задачи. Они многократно были доведены до всех, разложены “по полочкам” на местности. Подразделения были разбиты на волны или линии, и каждый знал, откуда, какой волной он форсирует реку, когда его плот или лодка на той стороне должны причалить. Порядок действий на вражеском берегу, порядок применения оружия на воде и на суше, соблюдение мер безопасности и маскировки – все было зазубрено наизусть. И, несомненно, гарантировано было подготовлено все, что связано с артиллерийской поддержкой форсирующих подразделений. 120-миллиметровая батарея оставалась на левом берегу, но командир батареи с взводом управления форсировал реку с первой волной. Там же шла и вся 45-миллиметровая батарея. Со второй волной – форсировала 76-миллиметровая батарея. Поддерживающий 100-ый Гвардейский стрелковый полк дивизион артиллерийского полка развернулся на левом берегу, а командир со средствами управления форсировал реку вместе с ними – с командиром полка и его группой, в которую входил и Варенников.
Одновременно эту операцию проделали командир артиллерийского истребительно-противотанкового полка, который был придан 100-му полку на период боев за Днепр. Огневые позиции полка (пять артиллерийских батарей) были расположены вдоль опушки рощи, которая шла вдоль берега в 200-300 метрах от воды. Полк в основном должен был бить прямой наводкой по видимым огневым позициям врага. Но при необходимости мог вести огонь и по целям, которые находились в глубине и видны только с наблюдательного пункта, расположенного на правом берегу Днепра.
Успех этой операции зависел еще от двух обстоятельств. Во-первых, от умелых действий на быстрине, то есть на участке самого быстрого течения реки, которая была до 200-300 метров, около 10-15 процентов всей ширины реки. На этом участке лодки и особенно плоты могли быть отброшены далеко вниз по течению. Поэтому тут надо было не только, как следует поработать веслами, но и суметь изловчиться и поставить плот (лодку) по отношению к оси течения под таким углом, чтобы само течение подталкивало их к правому берегу.
Второе условие заключалось в том, что надо было изготовить плоты на все подразделение, которые по плану должны были переправляться именно на плотах.
Другими словами, плоты были фактически разового пользования. Достигнув противоположного берега, они оставались там для других нужд. Из них делали причалы, блиндажи, дзоты и т.п.  Все негодное для строительства шло на дрова.
Связь для управления войсками на первых порах, естественно, планировалась по
114

радио. Но одновременно с первой волной войск связисты протягивали на правый берег сразу несколько “ниток” провода. Разумеется, на все случаи деятельности были разбиты и таблицы сигналов.


* * *

Первым получил команду вперед передовой отряд полка, который возглавил лейтенант Н.В. Кокоулин. Два десятка лодок для автоматчиков и несколько легких плотов для минометчиков быстро, но бесшумно заскользили по воде. Все облегченно вздохнули: началось! Минут через семь двинулась вперед первая волна – роты первого эшелона первого и второго стрелковых батальонов широким фронтом. Здесь же батарея 45-миллиметровых орудий. За ней вторая волна роты второго эшелона батальонов, минометные роты, полковая артиллерия, боеприпасы первой необходимости. Затем шла третья волна – батальоны второго эшелона полка и т.д.
Когда передовой отряд полка достиг середины реки, то есть попал на быстрину, неожиданно взметнулся вверх луч мощного немецкого прожектора. Вначале он замер, но т4ут же опустился на воду и начал шарить по поверхности Днепра. С юго-востока дул небольшой ветерок – он помогал нашим войскам в преодолении реки, и в то же время доносил различные шумы с реки до противника – но это было не в интересах наших войск. Очевидно, передовой отряд, попав в полосу быстрого течения, начал усиленно работать веслами. Видимо, плеск воды был услышан на правом берегу, поэтому ожил прожектор, который вначале побежал по всем ближайшим участкам реки, а затем стал обшаривать ее метр за метром – детально и внимательно. Как и следовало ожидать, его луч выхватил из тьмы одну из лодок. И сразу ударило три крупнокалиберных пулемета. Даже Варенникову, находившемуся на своем плоту на значительном расстоянии от этой лодки, стало неуютно.
Командир полка майор Н.М. Полищук, поняв, что замысел скрытно перейти на правый берег сорван, дал команду артиллерии открыть огонь по всем разведанным целям и, в первую очередь, на переднем крае. И тут наша артиллерия дала фашистам “прикурить”, обрушив на них всю мощь батарей. Над Днепром все грохотало, гремело, раскалывало на части темное небо, бурлила и вспенивалась вода… Через одну, две минуты прожектор полностью “ослепил” и больше не появлялся, а пулеметы захлебнулись и заглохли. Тогда противник стал интенсивно освещать ракетами зеркало реки и открыл артиллерийский огонь. Конечно, прицельно вести ему огонь было сложно, однако залпы противника уже достигали своих целей, тем более что “заговорила” тяжелая дальнобойная артиллерия. У наших войск появились потери. В первой волне форсирующих снарядами было разбито две лодки, разворочена половина плота. Солдаты беспомощно барахтались в воде. Очередная, вторая волна форсирующих выхватила их из воды. Но всех подобрать не удалось, не смогли взять на буксир и поврежденный плот. Медленно вращаясь вокруг своей оси, он, груженный ящиками с боеприпасами, уходил вниз по течению.
Но вот в зону огня вошла и волна, в которой находилось плавсредство, на котором находился Варенников. Снаряды рвались повсюду и беспрерывно, гейзерами взметались вверх водяные столбы. Все вокруг кипело и гремело – взрывы на воде почему-то издавали мощный звук, который усиливало многократное эхо. Пройдя быстрину, вдруг ахнули: у корма Варенникова плота рулевого весла, как и не бывало, а два солдата – рулевой и еще
один свалились в воду, и больше не появлялись… Кто-то стонал. Майор Полищук закричал:
- Спокойно! Навались на весла!
115

Все стали с весельными рядом, изо всех сил помогая грести. Разорвался
очередной снаряд, и плот вошел в поднятый столб воды. Их окатило гигантским “душем”. Если хотя бы на одну, две секунды они продвигались быстрее, то снаряд разорвался бы, конечно, на плоту.
Берег был уже совсем близко. Там творилось что-то невообразимое: несколько групп бойцов, преодолев кручу и вскарабкавшись наверх, втянулись в бой, чтобы удержать клочки захваченной земли. Конечно, это были солдаты передового отряда. Их командир, лейтенант Кокоулин, проявив личную храбрость и мужество своими действиями, увлекая вперед бойцов, захватил малюсенький участок на высоком берегу, что явилось основой всего плацдарма.
На самом правом фланге – на очень узком прибрежном пляже – шла рукопашная схватка. Беспорядочная стрельба и разрывы ручных гранат, тяжелое уханье батарей – все слилось в сплошной гул и вой.
Командир полка приказал Варенникову организовать максимально интенсивный огонь артиллерии  полка, а также приданной и поддерживающей артиллерией, а сам, уточнив, где находится командир 1-го стрелкового батальона старший лейтенант Иванов, бросился к нему. Командиры-артиллеристы остались с Варенниковым. Чтобы ввести в бой артиллерию, в том числе и полковую 120-миллиметровую минометную батарею и управлять огнем со своего временного наблюдательного пункта, устроенного у вытащенного на берег плота, Варенников запросил по рации – где располагается 45-миллиметровая батарея. Оказалось, два орудия на лямках уже затаскивали по небольшим овражкам вверх, в захваченную первую траншею противника. Небо постоянно озарялось множеством осветительных ракет, и Варенников видел их. Его разведчики, которые всегда были с ним рядом, все время стреляли из автоматов.
Варенников встретился с командиром батареи лейтенантом Шелудько, как родные братья, на миг обнялись – и за дело. Варенников обрадовался, что два орудия были почти наверху. Шелудько хотел затянуть еще два – на другие участки, но Варенников сказал, что нет смысла рисковать еще и в других местах, так как здесь уже проторенные дорожки. Надо всем навалиться и поднять орудия наверх.
- Лезу наверх и жду тебя с орудиями именно здесь, - сказал Варенников комбату и стал карабкаться по круче.
Это взбодрило людей, прибавило энергии. Его группа – разведчики, связисты и старший адъютант (начальник штаба) тоже быстро двинулись вслед за ним. А на верхотуре – как на семи ветрах – все и всех продувает и простреливает – справа налево, слева направо и с фронта, хотя передовые подразделения и были уже впереди, метрах в 100-150. Варенников броском ринулся вперед, но все-таки одного радиста потеряли – Николая Цымбала. Он был замечательный воин и прекрасный человек. Когда была минута затишья, он всегда красиво играл на гитаре.
Все попрыгали в траншею, пересчитали людей – одного нет. Оказалось Цымбала. Варенников послал двух разведчиков ползком обратно – разыскивать его. Минут через
15-20 они волоком притащил его тело с буквально разорванным лицом. Его можно было узнать лишь по длинной статной фигуре и медали “За Отвагу”.
За это время два орудия уже включились в бой, еще два подняли наверху. Варенников связался с командиром батареи 76-миллиметровых орудий, чтобы ориентировать его – где лучше поднимать орудия, а сам пошел по следу Шелудько.
Небо начинало светать. Приближался рассвет, а вместе с ним начались и контратаки противника. Отыскав командира полка, Варенников доложил ему обстановку о полковой артиллерии. С ним находились командир приданного артиллерийского полка и
командир дивизиона  артполка дивизии. Огонь орудий и минометов сосредоточили
на селе Войсковом, которое начал штурмовать 1-ый стрелковый батальон. Командир
116

батальона старший лейтенант Иванов сам пошел в атаку в центре с одной ротой. С другой
ротой справа село атаковал начальник штаба батальона старший лейтенант Литвинчук. Слева, с третьей ротой, противника обходил и атаковал заместитель командира батальона по политчасти лейтенант Минаев.
С восходом солнца наши подразделения захватили часть села. Затем командир полка подтянул резерв и организовал сильный огневой налет по позициям немцев, атакой выбил их полностью из населенного пункта. К утру полк закрепился всеми силами в первых двух траншеях противника, и овладел большим селом Войсковое, по названию которого и обозначался в последующем во всех официальных документах взятый плацдарм.
Немецкое командование понимало, какую опасность для них представлял этот плацдарм, который немцы приобрели в борьбе с нашими войсками на Букринском плацдарме, они уже в первый день ввели в бой 237-ую пехотную дивизию с целью отбросить советскую дивизию в Днепр. С утра до обеда контратаки шли одна за другой, как в Сталинграде. Первые удары противника увенчались для него успехом – приблизительно к 14 часам он захватил два участка на переднем крае. Затем сделал двухчасовую паузу, которую заполнил массированными бомбоштурмовыми действиями авиации. При этом она наносила удары, действуя вдоль правого берега, чтобы не зацепить войска. А по левому берегу, то есть по штабам дивизионной и приданной артиллерии, по тылам авиация обрушивала бомбовые удары с горизонтального полета. Надо отдать должное немцам – они оперативно отреагировали на действия наших войск, видно, понимая, что Букринский плацдарм им уже не ликвидировать, поэтому они решили больше не позволять нашим войскам занимать позиции еще где-либо, в том числе в районе Днепропетровска.
Временно прекратив активные действия, противник решил, очевидно, провести перегруппировку, чтобы не дать противнику спокойно готовить последующие удары. Наши войска тоже усиливали огневые налеты – особенно по артиллерийским батареям противника, по скоплениям его живой силы. Одновременно, хоть и под огнем, нашими войсками был проделан маневр: подтащили к наиболее опасным участкам орудия для стрельбы прямой наводкой, отрыли для них и для пехоты окопы, провели частично минирование перед передним краем, усилили передовые подразделения личным составом, доставили боеприпасы и продовольствие, в том числе и воду для питья. Что касается воды, то был на исходе сентябрь, но дни стояли жаркие, даже знойные, как в июне. Плюс накал схваток с противником. Бойцов мучила жажда, питьевой воды требовалось много, а хоть Днепр рядом – до воды рукой подать, во второй половине дня воды во флягах уже не было. Спускаться же кому-либо к воде запрещалось. Вообще, днем идти или ползти в тыл нельзя. Эта вынужденная и временная мера была принята командиром полка правильно. Движение назад могло действовать отрицательно на слабонервных. Поэтому на первые трое суток войска капитально запасались водой в термосах только ночью.
Вторая половина дня до самой ночи тоже проходила в контратаках, однако существенных результатов противник не достиг. И противник, и наши войска несли большие потери. Павших ночью хоронили здесь же, в траншеях: выбивали ниши, завертывали тела в плащ-палатки и предавали их земле. Перед расставанием прощались, давали клятву отомстить. Два-три человека записывали адрес родственников погибшего, чтобы сообщить им о последних днях солдата.
На следующее утро противник обрушился на наши войска с новой силой – он ввел в бой свежие силы – подразделения 46-ой пехотной дивизии. Появились танки. После массированных огневых ударов артиллерии и бомбоштурмовых налетов авиации
противник перешел в контратаку по всему фронту. И на одном участке ему удалось ценой
больших потерь прорвать оборону нашего 100-го Гвардейского стрелкового полка, хотя у
117

него были подбиты два танка.
Обстановка крайне осложнилась. Было ясно: чтобы расширить прорыв, а затем сматывать нашу оборону, немцы на этом участке введут резервы. Здесь наши войска сосредоточили все имевшиеся силы артиллерии (печально, но факт: наша авиация не появлялась, очевидно, все было брошено на Киевское направление). Командир полка майор Полищук в короткие сроки собрал для атаки всех – саперов, связистов, санинструкторов, даже раненых, но способных стрелять и двигаться. Все – солдаты и офицеры во главе с командиром полка – были как один монолитный кулак. Все понимали – от нашей атаки зависела судьба дальнейших событий – или они закрепятся на плацдарме, или их всех перебьют. Конечно, это особый случай, когда только такой поступок мог спасти и изменить ситуацию. Все проверили оружие, взяли по три-четыре гранаты, флягу с чаем и два медицинских пакета.
После огневого налета взлетела красная ракета, и покатилось громкое: “За Родину, за Сталина – в атаку, вперед! Ура-а-а! Ура-а-а!”. Стреляя на ходу, точнее на бегу, бойцы неслись по колдобинам, не чувствуя земли. Сколько это продолжалось – трудно сказать. Но, соединившись со 2-ым батальоном (противник прорвался на стыке между батальонами), уже все, в том числе фланги батальонов, устремились вперед и захватили траншею, где в первый день проходил передний край. Противник вызвал авиацию и бросился в контратаку. Командир поднял в атаку и своих бойцов. Во встречном бою майор И.М. Полищук погиб. Но полк далеко отбросил немцев, захватив промежуточную позицию. Потом быстро подошел 3-ий стрелковый батальон и закрепился на достигнутом рубеже, загнав немцев в балку. Были подтянуты остатки 45-миллиметровой противотанковой батареи (два ее орудия были разбиты) и батарею 76-миллиметровых орудий (одно было повреждено, его пришлось оставить). Саперы под огнем устанавливали противопехотные и противотанковые мины - как могли, пытаясь облегчить их ратный труд: дымовыми снарядами и минами ставили довольно плотную завесу, а они под прикрытием “работали”. После этой атаки противник, хотя еще и контратаковал, но уже робко.
На фронте как бывало? Погибает командир, что ж, старший по званию берет на себя его функции. Так и теперь – вместо убитого майора Ивана Михайловича Полищука командование полком взял на себя заместитель по политической части майор М.Л. Величай, который все это время бывал вместе со всеми на КНП. Этот офицер довольно успешно справлялся со своими обязанностями и пользовался среди личного состава большим авторитетом.
30-го сентября, составляя донесение командиру дивизии о проведенных боях (а обстановка уже начала стабилизироваться), М.Л. Величай сидел за столом в одном из домов села Войсковое. Здесь же неподалеку был полковой КНП. Внезапно артиллерия противника произвела на этой окраине сильный огневой налет. Один снаряд влетел в хату, где находился Величай, и Михаила Лукича не стало.
Так одна за другой оборвалась жизнь двух майоров, двух воинов-патриотов, двух замечательных офицеров, которые не щадили себя во имя интересов народа, во имя победы. Оба были удостоены высшей награды – звания Героя Советского Союза (посмертно). Их имена навечно вписаны в историю.
Вскоре в полк прибыл новый командир полка – майор Н.П. Хазов. Он сразу стал командовать так, будто уже не первый год. Чувствовалось, что на фронте он далеко не новичок, в боях уже побывал, о чем говорили ордена на груди.
Последние сентябрьские дни были омрачены скорбью – тяжело хоронить товарищей, горько с ними прощаться. Но когда 30-го сентября в полк на плацдарм переправился дивизионный 118-ый Гвардейский артиллерийский полк, а вслед за этим в воздухе появились наши истребители – душа запела! Теперь их не собьет никакая сила. До
118

2-го октября наступающие войска существенно улучшили свои позиции: капитально
окопались, создали систему огня и готовы были принять на себя любой удар. В это же время поступает приказ командира корпуса о передаче полосы обороны их дивизии другой, но этого же корпуса – 57-ой Гвардейской стрелковой дивизии. Однако противник внезапно перешел в контратаку и бросил на дивизию, в которой служил Варенников, большое количество танков. При массированной поддержке своей артиллерии и авиации фашисты провели еще одну мощную, но уже последнюю попытку отбросить наши войска в Днепр. Понеся потери, он, наконец, отказался от своей затеи. Тем не менее, дивизии удалось передать свою полосу только 5-го октября. Одновременно была получена задача - принять полосу обороны 25-ой Гвардейской стрелковой дивизии.
Замысел командования был Варенникову не ясен, с какой целью их дивизия сдавала свою полосу 57-ой дивизии и тут же принимала полосу обороны у 25-ой дивизии? Он думал, что все это можно было сделать более оперативно, грамотно и с большей пользой. Полосу 25-ой дивизии, если уже ее надо было высвободить, следовало сразу передать 57-ой дивизии. Но, вероятно, здесь причиной стала явная бестолковщина. Видно, какие-то веские основания были для такого сложного маневра. Хотя уровень боевых качеств 57-ой дивизии был приблизительно одинаковый.
Приняв новую полосу, дивизия встретилась с более грозным противником – с его 9-ой танковой дивизией, на вооружении которой были новейшие танки “Тигр” и штурмовые артиллерийские установки “Фердинанд”. Наконец, в полосе дивизии действовал полностью укомплектованный 943-ий отдельный охранный батальон.
Если в прежней полосе дивизии противник отказался, на взгляд Варенникова, активных действий, то здесь – наоборот, все говорило, что он может нанести удар в любое время. В связи с этим командир дивизии Кулагин переправляет на плацдарм свой второй эшелон – 102-ой Гвардейский стрелковый полк, штаб дивизии в полном составе и основную часть тылов. Одновременно ставит вопрос о срочном усилении дивизии, в первую очередь противотанковыми артиллерийскими средствами. Проводятся меры по инженерному оборудованию обороны.
Действительно, скоро дивизии были приданы 543-ий истребительно-противотанковый артиллерийский полк, 870-ый легкий артиллерийский полк и 55-ый армейский инженерно-саперный батальон. С помощью этих частей и плюс частей дивизии (они пополнились) -  была создана система огня и инженерных заграждений. Поэтому дивизия была готова отразить любой удар, в том числе и танковый.
Утром 21-го октября противник перешел в контратаку. Наконец-то вздохнули все. Уже заждались – когда же немцы решатся. И вот свершилось. Бой сразу принял ожесточенный характер. Внезапно появились немецкие самолеты, которые наносили удары по полку и соседу слева. Но бомбы ложились в основном на берегу. Соседи сбили один самолет, и он рухнул в Днепр. На позициях полка это вызвало всеобщее ликование. Однако вслед за этим артиллерия противника открыла ураганный огонь по переднему краю и по всем объектам вплоть до береговой черты. Одновременно наносился удар и по нашей дальнобойной артиллерии на левом берегу. Огонь был такой сильный, что пришлось мобилизовать всю артиллерию на левом берегу. Огонь был такой мощи, что пришлось мобилизовать все возможное на контрмеры, и тут наши батареи дали немцам достойный ответ.
Наконец, появились “Тигры”, а вслед за ними в 100-150 метрах “Фердинанды” вместе с пехотой. Танки вели огонь с ходу, самоходки – с коротких остановок. Главный удар противник наносил по 100-му Гвардейскому стрелковому полку.
Наша противотанковая артиллерия открыла огонь по танкам, а с закрытых позиций
– по самоходкам, с целью отсечь от них пехоту немцев. Артиллеристы-противотанкисты были в отчаянии: прямое попадание в башню и в любую броню танка не имело никакого
119

эффекта – все снаряды рикошетировали в сторону или вверх.
А в это время четыре гитлеровских танка шли напролом в центре и несколько впереди всего фронта атаки. Вот они, наконец, вошли на минное поле. Было видно, как взрывались противотанковые мины, но ни на одну противотанковую “Тигры” не напоролись. Однако справа и слева от них уже горело по одному бронированному чудовищу. Затем еще один танк подорвался и развернулся бортом. Вот тут наши артиллеристы отвели душу. Да и стало понятно: бортовая броня – не лобовая, при попадании танки горят как “миленькие”. Что ж, влепили им по несколько бронебойно зажигательных – и танки действительно задымили, экипаж, однако, не показался.
Между тем, первые четыре танка все-таки прорвались на передний край, но здесь-то их встретили как нужно – расстреляли в упор. Один задымил и встал, три загорелись сразу. Что интересно, два танка горели как факел. В открытые люки выпрыгивали танкисты, но тут же находили свою смерть. Вдруг один “Тигр” взорвался с такой силой, что заглушил все остальные взрывы и всю стрельбу. Башня танка, перевернувшись в воздухе, улетела метров на 40-50 и упала рядом с огневой позицией противотанкового орудия наших войск, как бы в награду за ратный труд артиллеристов.
Танки и самоходки противника остановились, пехота группами начала отходить. Артиллеристы усилили огонь. Задымил еще один танк. Затем все они стали пятиться назад, одновременно ведя огонь на ходу. “Фердинанды” тоже непрерывным огнем прикрывали этот отход.
Итак, сильная контратака на новом направлении была успешно отражена, немцам не помогло и массированное применение танков. До самой ночи ждали новых атак, однако они не последовали ни в этот, ни на другой день. Противник убедился, что это уже бесполезно.


* * *

23-го октября дивизия, в которой служил Варенников, как и другие соединения, находящиеся теперь уже на большом плацдарме, получила задачу – прорвать оборону противника и развить наступление на запад. Что и было сделано. Во взаимодействии справа – с 57-ой Гвардейской, и слева – 74-ой Гвардейской дивизиями прорвала оборону немцев и уже к исходу 26-го октября овладела крупным районным центром Соленое. Вслед за этим была сходу форсирована река со странным названием Сухая Сура, после чего в полосе дивизии была введена армейская подвижная группа под командованием полковника М.Г. Вайнруба. Река хоть и называлась Сухая, однако оказалась довольно трудным препятствием. Возможно, в жаркое лето в ней действительно почти не бывает воды, но сейчас осень вступила в полные права, и дождь лил ежедневно. Даже небольшие речушки превращались в мощные потоки. Балки наполнялись водой. Все грунтовые дороги раскисли. А по бездорожью вообще действительно невозможно проехать. Все это, конечно, накладывало отпечаток на наступление дивизии. Надо было преодолевать огневое сопротивление противника, вести с ним бой и в то же время преодолевать препятствия, которые чинила природа. Перешагнув Сухую Суру, дивизия затем форсировала Мокрую Суру.
В районе села Староширочистого дивизия по приказу командира корпуса была остановлена для приведения себя в порядок и получения пополнения. Полосу наступления передали соседнему соединению. А уже через два дня, то есть с 4-го ноября, дивизия сменила 57-ую Гвардейскую и вновь была введена в бой. Перед ней была
уже знакомая по предыдущим боям 45-ая пехотная дивизия немцев. Она не только стремилась отразить наши попытки перейти в наступление, но сама активно проводила на
120

различных участках контратаки.
Поскольку у командира дивизии Кулагина не было четких и ясных данных ни о нынешнем составе противодействующих частей противника, ни о системе обороны, ни о замысле его действий на ближайшее время, он отдает приказ полкам об усилении всех видов разведки и одновременно засылает в тыл 46-ой пехотной дивизии немцев две группы разведчиков. Однако они не вернулись, видимо, сами попали в засаду. Тогда Кулагин принимает решение послать еще одну группу – действовать вслепую, ничего не зная о противнике, было бессмысленно. На этот раз группу возглавил старшина А.С. Петрукевич. Сибиряк, с твердым решительным характером, и в то же время выдержанный и осторожный, что особенно важно для разведчика. Он уже не один раз выполнял специальные задания командира дивизии. Вот и сейчас, инструктируя его, Кулагин сказал:
- Все надежды на вашу группу.


* * *

Двое суток разведчики Петрукевича изучали противника с переднего края. Вечером на третий день опустился густой туман, а ближе к ночи пошел холодный дождь. Дул порывистый ветер. Редко постреливали. Саперы мастерски, в короткие сроки, разминировали проход и доложили, что до колючей проволоки противника путь свободен. Группа двинулась вперед. Петрукевич шел первым, медленно, но уверенно показывая путь остальным. Казалось, все идет нормально, но вдруг один из разведчиков проваливается в хорошо замаскированную яму. Сразу на переднем крае противника взвыла сирена. По этому месту начали бить пулеметы. Но сирена взвыла и замолкла. Разведчик, провалившийся в яму, понимает, что из нее идет сигнализация, поэтому лежал, не шевелясь. Вслед за сиреной умолкли пулеметы. Петрукевич ползком вернулся к этому разведчику, нащупал провода, которые шли из ямы, перерезал их и только после этого помог разведчику выбраться наверх. Группа двинулась дальше. Уже слабо просматривались контуры переднего края противника – самого главного препятствия разведчиков. Но сильный дождь загнал немцев в укрытие. Поэтому они, немного понаблюдав за обстановкой, уже в 10-15 метрах от траншеи ничего не могли видеть. Дальше уже действуя в полный рост, но очень осторожно, двинулись влево к посадке, где и замаскировались. Отсюда была тускло видно железнодорожная станция. Туман еще мешал, но электрическое освещение плюс паровозные гудки и лязг вагонов позволили правильно ориентироваться. Было также видно, как от станции по дорогам в разные направления уходили машины. Те, что шли к фронту, были с притушенными фарами.
С наступлением рассвета открылась отличная панорама. Естественно, разведчики все, что обнаружили, нанесли на карту. В течение всего светлого времени они смогли определить режим жизни и движение через железнодорожную станцию и по дорогам. Таким образом, представление уже было достаточным. Ночью двинулись обратно. Было решено по возможности прихватить языка.
Как говорят, “на ловца и зверь бежит”. Так и у Петрукевича. Пересекая дорогу, которая шла к фронту, разведчики услышали шум работающего двигателя автомобиля. Притаились в кювете. Когда машина подошла ближе, Петрукевич выскочил из укрытия, загородил путь и, направив автомат в ветровое стекло, крикнул: “Хальт!” Машина остановилась. Разведчики – тут как тут. Вытащили из машины офицера и солдата, заткнули им рты, связали сзади руки. А в машине, забрав портфель с документами, подвесили гранаты, которые должны взорваться при открытии дверцы.
Обратно шли тем же путем, ступали след в след. Немцам популярно объяснили, что они должны сделать то же самое, иначе погибнут. В общем, ребята вернулись без потерь.
121

Пленный штабной офицер и солдат-шофер дали ценные сведения, которые
подтверждались документами в портфеле. Кстати, было точно установлено, что перед дивизией находились 42-ой, 72-ой и 97-ой пехотные полки и 114-ый артиллерийский полк 46-ой пехотной дивизии. Сама она хорошо укомплектована и расположена на хорошо оборудованном рубеже. Стык с соседом справа с 525-ым пехотным полком 387-ой пехотной дивизии находится в районе села Гегеловка. За этот подвиг вся разведывательная группа была представлена к правительственной награде.
А на рассвете следующего дня на участке 100-го Гвардейского стрелкового полка противник силой пехотного батальона с 12-ю танками внезапно перешел в контратаку, причем без артиллерийской подготовки. Однако наша полковая артиллерия была на чеку – тут же обрушила свой огонь на пехоту и танки противника. Но они уже успели подойти буквально на 100 метров к нашему переднему краю. И все же пять машин загорелись. Командир полка принимает решение перейти в контратаку, во встречном бою добить атакующих немцев и на их плечах ворваться в оборону противника. Маневр был проведен блестяще и неожиданно для противника. Когда овладели второй траншеей, командир полка ввел в бой второй эшелон и уже через два часа бойцы были на железнодорожной станции.
Ведя тяжелые бои в течение ноября и декабря, дивизия, как вся армия и 3-ий Украинский фронт, медленно продвигались на юго-запад. В одном из боев опять потеряли командира полка. И к ним пришел из госпиталя, после ранения – на эту должность майор А.М. Воинков, с которым Варенников дошел до Берлина. Кстати, уже в первые дни, как он принял полк, противник атакой с фланга вышел на их командно-наблюдательный пункт. Воинков попал в такое положение, что мог бы погибнуть, как и все вместе с ним – все-таки против них батальон пехоты и шесть “Фердинандов”. Спас положение командир полковой роты автоматчиков старший лейтенант И.Н. Поцелуев. Атакуя противника тоже во фланг и тыл, его автоматчики подожгли два “Фердинанда”, перебили несколько десятков немцев, а остальных обратили в бегство.


* * *

Новый, 1944-ый год, полк, в котором служил Варенников, встретил в районе большого села Александрополя. В полевых условиях, по-фронтовому, провозгласили тост за окончание войны в наступающем сорок четвертом, выпили за нашу грядущую победу и поклялись сделать все, чтобы приблизить этот день.
В изнурительных боях в течение декабря и января дивизия вместе со своей 8-ой Гвардейской армией прошла значительный путь, преодолев ряд преград, в том числе реку Бозавлук. Постоянно шел дождь со снегом, бойцы промокали до нитки. Притом принизывающий до костей ветер леденил так, что шинели стояли колом. Но на эти детали никто не обращал внимания. Во-первых, за два с лишним года войны ко всему привыкли. Во-вторых, и это самое главное – шли на запад, а это значит – пядь за пядью освобождали русскую землю.


* * *

С началом Нового года 8-ая Гвардейская армия готовилась к наступлению на
крупнейшую в этом районе узловую железнодорожную станцию Апостолово. Через нее проходило также много шоссейных дорог. Этот город был связывающим звеном между

122

Криворожской и Никопольской группировками противника. Поэтому сама операция 3-го
Украинского фронта именовалась Никопольско-Криворожской.
Здесь, в Апостолово, располагались огромные арсеналы с вооружением, различные склады, в первую очередь с боеприпасами, военным имуществом и продовольствием. Неудивительно, что в планах противника роль узлу отводилась исключительная. В связи с этим, по мере нарастания угрозы, немецкое командование стало дополнительно к находящимся здесь в обороне силам перебрасывать сюда 46-ую и 123-ю пехотные дивизии. На этом же направлении немцы держали 16-ую моторизованную, 9-ую танковую дивизии и 506-ой отдельный полковой батальон. Все эти части противника имели задачу не просто удержать Апостолово, но и не допустить окружение немецкой группировки советскими войсками.
Еще дл выхода на Апостолово было видно, что в Никополе сосредотачивается крупная группировка немцев. Командир Н.И. Чуйков в январе перебросил на правый фланг армии весь 4-ый Гвардейский стрелковый корпус. В том числе и 35-ую Гвардейскую стрелковую дивизию. Ей была поставлена задача: во взаимодействии со      
152-ой стрелковой дивизией (сосед справа) совместно с 11-ой танковой бригадой, а также с 10-ым и 991-ым самоходно-артиллерийскими полками нанести удар в общем направлении на Апостолово, прорвать оборону противника и овладеть городом и узловой станцией Апостолово. Для успешного решения этой задачи усиливалась: 454-ым артиллерийским полком, 527-ым, 528-ым и 529-ым минометными полками, а также 29-ым и 45-ым отдельными дивизионами Гвардейских минометов (“Катюша”).


* * *

31-го января в 9.00 часов утра, несмотря на то, что шел дождь со снегом, наши войска после мошной огневой подготовки по переднему краю противника и ближайшей его глубине перешли в наступление. Начало огневого налета было обозначено залпами двух дивизионов “Катюш”. По расчету предполагалось, что двадцатиминутный огневой налет был вполне достаточным, чтобы подавить особо опасные цели, а пехоте и танкам приблизиться к переднему краю противника на безопасное от разрыва наших снарядов расстояние. Однако трудные условия передвижения по вспаханному и раскисшему полю не позволили это сделать. Поэтому артиллерийскую подготовку по переднему краю противника продлили еще на пять минут.
В это же время наша бомбардировочная авиация с горизонтального полета бомбила объекты противника в ближайшей глубине. К сожалению, штурмовики из-за непогоды не смогли принять участия в начале наступления.
Все опасались, что могут увидеть в этом месиве наши танки?
Бездорожье не дало возможности полностью обеспечить новую атаку артиллерийской поддержкой. Много орудий никак не удавалось протащить через грязь и переправить через балки и овраги, до краев наполненные талой водой. Нужно было делать опять остановку для того, чтобы переместить прежде всю артиллерию. Именно “переместить”. Слово “перевезти” здесь никак не подходит… Все вязло в совершенно разбухшей от избытка влаги земле… Боеприпасы доставлялись вручную, в заплечных ящиках, на повозках. А все это требовало времени.
Некоторые опасения не сбылись. Танки, не торопясь, на второй передаче, и не маневрируя, чтобы не “закопаться”, двигались вперед, ведя огонь из орудий и пулеметов. Жаль, конечно, что противнику удалось все-таки подбить две “тридцатьчетверки”, но
экипажам удалось выскочить, хотя среди них и были раненые. Передний край был
атакован и вот захвачена первая траншея, а за ней и вторая. Полк, в котором служил
123

Варенников, втянулся в уличные бои.
Во что бы то ни стало надо захватить город и особенно станцию, где находились основные склады, в том числе продовольственные. Поскольку коммуникации войск растянулись, то снабжение осуществлялось с перебоями.
Но прежде чем решить задачи с Апостолово, надо было еще “разобраться” со станцией Ток. В условиях распутицы и фактически отсутствия грунтовых дорог, поскольку все они раскисли, железнодорожные узлы имели значительное значение. С помощью железных дорог противник не только имел возможность маневрирования войсками и материальными средствами, но и вел боевые действия прямо с железной дороги. Так было и на станции Ток.
Тогда, чтобы оказать своим войскам в районе Апостолово помощь, и понимая грозящую опасность, немецкое командование направило 4-го февраля из района Никополя на станцию Ток бронепоезд – несколько бронированных вагонов с установками и пулеметами. Вместе с бронепоездом прибыли части 3-ей горнострелковой дивизии немцев.
Все происходило прямо на глазах артиллеристов. Поэтому Варенников дал командирам батарей 45-миллиметровых и 76-миллиметровых орудий задание разбить паровоз и последний вагон бронепоезда. Что и было сделано в считанные минуты. Противник не смог даже сориентироваться – что же произошло? Младший лейтенант Ф.И. Морковский выкатил на прямую наводку два 45-миллиметровых орудия и первыми выстрелами вывел из строя паровоз. Батарея 76-миллиметровых орудий добила его, а затем перенесла огонь на хвостовой вагон, из которого, как горох, посыпались фрицы. Но вагон артиллеристы разбили капитально – одной стороной он даже осел в землю. Таким образом, цель вроде бы была достигнута. Но одновременно, не желая того, артиллеристы сделали удобное укрытие для противника, и как раз перед собой. Немцы, разумеется, воспользовались им, тем более что огневой реакции со стороны наших войск уже не было – боеприпасы почти кончились, а подвезти их из-за бездорожья не успели.
Получив эту вынужденную передышку, немцы 8-го февраля перебросили на станцию Ток еще два железнодорожных эшелона с войсками. На следующее утро противник силой до полка с танками перешел в контратаку. Используя все оставшиеся боеприпасы, подпустив его как можно ближе, артиллеристы нанесли ему максимальное поражение. Однако противник вводит свежие силы и 100-ый полк, вместе с соседом слева, вынужден обойти и закрепиться на рубеже рощи. Противник продолжал перебрасывать свои войска из района Никополя, стремясь уйти от окружения, и ввел еще одну – 9-ую пехотную дивизию. Как это ни печально, полк, в котором служил Варенников, вынужден был отойти.
Лишь 12-го февраля была подана первая партия боеприпасов. Было принято решение – лишить противника железной дороги и тем самым отрезать каналы подачи всего необходимого.
После короткой подготовки дивизия, в которой служил Варенников, первой атакой потеснила противника, отбросив его за железную дорогу. Теперь немцы остались без боеприпасов. Прикрываясь специальными подразделениями, они отошли на запад. Наши войска продолжали наступать.
В боях за станцию Ток был ранен И.Н. Поцелуев. Но уйти в госпиталь отказался, остался в строю. А уже через несколько дней его ожидали боевые схватки на высоте могилы Нечаева.
Противник хоть и откатывался, но огрызался, как раненый зверь, постоянно проводя контратаки танками. Пехота его находилась на броне и оттуда “поливала” все из
пулеметов и автоматов. Иногда танкам удавалось прорваться на ближайшие позиции советских войск. Противник делал все, чтобы задержать продвижение советских войск,
124

цепляясь за любой мало-мальски выгодный для ведения боя рубеж. Все населенные
пункты превращал в опорные пункты, выставляя вперед свои танки и штурмовые орудия.
Важной и характерной особенностью боев того периода в полосе наступления войск 3-го Украинского фронта были специальные боевые действия по овладению огромными курганами. Это были скифские могильники, где некогда эти древние племена хоронили свою знать. Курганы достигали 10-12 и более метров и, размещаясь на ровной местности и открывая с верхней точки видимость вокруг до самого горизонта, являлись прекрасным местом для командно-наблюдательных пунктов.
“Специалистом”, так сказать, по захвату таких курганов в полку был командир роты автоматчиков старший лейтенант И.Н. Поцелуев. Это был прекрасный воин – командир и замечательный товарищ. Его действия всегда отличались смелостью, решительностью и дерзостью. Ему подражали все без исключения солдаты, сержанты и офицеры роты. Они выполняли любую специальную боевую задачу только “на пять” и все этим восхищались. При этом всегда говорили:
- Так мы же поцелуевцы!
Мол, чему тут удивляться и восхищаться – другого у поцелуевцев и быть не может. Кроме сильной воли и решительности, Иван Николаевич, конечно, располагал и богатым боевым опытом, который он приобрел еще на озере Хасан, где служил в пограничных войсках и отличился в боях с японцами.
О Поцелуеве в дивизии ходили легенды. Его фамилию всегда можно было найти в дивизионной или армейской газете.


* * *

В полосе наступления дивизии был огромной высоты курган – могила Нечаева. Эту высоту было видно километров за десять. Естественно, далеко на подступах к ней и на непосредственно прилегающей местности немцы организовали мощную оборону, сделали необходимые инженерные сооружения и выделили для этого необходимые силы. Конечно, можно было бы эту высоту вообще не трогать, обойдя ее далеко слева и справа. Но дело в том, что этот маневр был бы у противника, как на ладони, и наши войска могли понести большие потери – противник мог бы избирательно выбивать необходимое и важное (например, пункты управления) – ведь он все видит. Естественно, для командования овладеть такой высотой было крайне важно.
В лоб брать высоту – большие потери. Командир дивизии решил заслать в тыл противнику группу автоматчиков во главе с Поцелуевым: она должна была проникнуть на высоту, перебить там гарнизон и дать сигнал для общей атаки. Поцелуев приступил к выполнению задачи.
Но легко сказать: “Проникнуть в тыл противника”. А как это сделать, если всюду сплошные траншеи и везде немцы? Однако у Поцелуева были удивительные качества – чутье и особый нюх на немцев. Он безошибочно мог найти самые слабые и самые сильные стороны противника и действовать соответственно. Мало того, он прекрасно ориентировался ночью – в любую погоду и фактически в кромешной тьме. Просто удивительно!
Получив от командира дивизии лично задачу и согласовав все с командиром полка (порядок действий, сигналы, связь, огневая поддержка), Поцелуев отобрал в свою группу самых крепких и опытных бойцов, выдвинулся с ними на передний край и все оставшееся светлое время посвятил изучению противника. С наступлением темноты подвел итог,
объявил план действий, проверил готовность каждого и ночью, отправившись на задание, растворился в темноте.
125

Он перешел передний край на участке соседа слева, где у противника не было
сплошной обороны. Перешел, значительно углубился в позиции противника и лишь тогда начал выходить на тыловую часть кургана. Около получаса разведчики лежали перед курганом, изучая режим жизни гарнизона, а затем прыгнули в траншею – и быстро начали подниматься вверх по склону. Свернув в одну из ветвей хода сообщения, вышли к блиндажу. После короткой потасовки двух немецких солдат оглушили, офицера связали, заткнув рот кляпом, и положили в угол. В блиндаже телефонов не было. Значит, большого значения он не имел. Здесь и решили базироваться. Ровно в три часа ночи сообщили по радио командиру полка – Воинкову, что находятся на высоте в укрытии (в блиндаже) и вызывают огонь всей артиллерии на себя – как и было установлено. Артиллерийский полк дивизии, артиллерия полков, ожидавшие эту команду, обрушили всю свою огневую мощь на курган. От разрыва артиллерийских снарядов казалось, что весь курган ходуном ходит.
Немцы с перепугу – видно, посчитали, что начался ночной штурм – открыли беспорядочную стрельбу изо всех видов оружия. Ровно через пять минут, как и планировалось, наша артиллерия прекратила огонь, и группа Поцелуева выскочила из блиндажа и начала “снимать” очередями все пулеметные точки, которые обнаруживали себя стрельбой. На кургане среди немцев началась паника. Поцелуев дал вверх три зеленые ракеты - сигнал для атаки 100-го полка. Проведя короткий огневой налет по переднему краю перед курганом, и перенося огонь в глубину и на фланг, полк перешел в атаку. На высоте шла рукопашная схватка. Все-таки количество противника на высоте было недооценено – их было в несколько раз больше, чем предполагалось. Но все уже было предрешено – батальон старшего лейтенанта Иванова уже был на высоте и добивал тех, кто еще оказывал сопротивление.
Однако были и наши потери. Среди них И.Н. Поцелуев. В одной из схваток немец выстрелил ему в упор в лицо. Пуля прошла ниже глаза и вылетела через шею. Когда ему оказывали первую помощь, бездыханное тело Ивана Николаевича было залито кровью. Положив на плащ-палатку, его унесли вниз, где уже были врачи. Поцелуева отправили в тыл, но надежды на спасение не было никакой. Поэтому к чувству радости примешивалась печаль. На фронте это обычное дело: победа и траур идут рядом.
Командир дивизии представил И.Н. Поцелуева к присвоению звания Героя Советского Союза. И когда месяца через три стало известно, что Героя ему присвоили, то все посчитали, что получил он Героя посмертно. А потом оказалось – жив, курилка. Хотя восстановление здоровья после таких ранений шло тяжело.


* * *

Январь-февраль 1944-го года наши войска день за днем били врага, отбрасывая его на юго-запад. Командующий 8-ой Гвардейской армией генерал В.И. Чуйков разместил свой КНП на высоте могилы Нечаева. Конечно, он знал, какой ценой эта высота досталась нашим войскам.
27-го февраля дивизия наступала на крупный населенный пункт Широкое (на реке Ингульце есть еще Широкий между Днепром и рекой Мокрая Сура). 16-ая моторизированная дивизия противника при поддержке 450-го артиллерийского полка сопротивлялась жестоко, отчаянно. Первые атаки дивизии не принесли успеха. Комдив Кулагин внес изменения в свое решение, произвел перегруппировку и, обойдя город одним полком с севера, вторым – с юга, третьим – с фронта, нанес сокрушительный удар.
К середине дня 29-го февраля город был взят. В этот же день 100-ый полк форсировал реку Ингулец и захватил плацдарм на западном ее берегу.

126

На этом и завершилась Никопольско-Криворожская операция войск 3-го
Украинского фронта. В итоге наши войска разгромили крупную группировку противника. Особенно тяжелые потери понесла 6-ая немецкая армия (как известно, вся армия Паульса была полностью разгромлена под Сталинградом, а эта 6-ая армия была создана вновь по приказу Гитлера). 12 дивизий этой армии, в том числе три танковых и одна моторизованная, понесли такие потери, что немецкое командование вынуждено было создать из них боевые группы. Четыре дивизии полностью утратили все свое тяжелое оружие, автотранспорт и значительную часть личного состава.


* * *

До 3-го марта дивизия Кулагина вела бои по расширению плацдарма на реке Ингулец, а уже 6-го марта началась Березничовато-Сингеревская наступательная операция фронта – фактически без паузы после Никопольско-Криворожской операции. Эта важная черта -  в ходе одной операции готовилась последующая с учетом прогноза результатов первой. Осуществить все это – от разведки и планирования операции и до материально-технического ее обеспечения – было крайне сложно. Не говоря уже о пополнении войск личным составом. Да и природно-климатические условия по-прежнему не баловали, но и войска, и командный состав Вооруженных Сил располагал таким потенциалом, что проведение  последующих операций без оперативных пауз стало уже делом обычным.
В первый же день наступления армии оборона противника была прорвана, и в ту брешь была введена конно-механизированная группа генерала И.А. Плиева. Перед войсками была поставлена задача - овладеть городом Новый Буг и тем самым создать условия для окружения крупной группировки противника в районе Березничоватая и Сингеревка.
Тем временем, 10-го марта, дивизия Кулагина получила задачу перегруппироваться вправо и наступать на Ново-Очаков. При этом 100-ый Гвардейский стрелковый полк получил задание овладеть большим селом – Христофоровкой. Завязался тяжелый бой. Располагая уже достаточным количеством боеприпасов, Варенников начал уничтожать наиболее опасные огневые точки противника. Но далеко продвинуться полку не удалось. На подступах к селу в километре от Христофоровки полк залег и окопался, так как противник нещадно поливал местность огнем из пулеметов, обстреливал артиллерийскими минометами. Высокие бодылья подсолнухов, оставшиеся с прошлого года на поле, где окопались бойцы, не позволяли увидеть хоть что-нибудь, кроме крыш высоких домов и ветряной мельницы. Противник же устроил свои наблюдательные пункты на чердаках, конечно, просматривал все наши боевые порядки. Маневр полка был полностью скован. Но село надо брать – здесь у противника имелись не только большие запасы военного имущества, но было и другое не менее важное обстоятельство: положение  этого населенного пункта – командное. Не овладев Христофоровкой, невозможно было действовать дальше. Что делать?
Оценив обстановку и обдумав замысел дальнейших действий, Варенников подошел к командиру полка. Он как всегда был с ним в одном окопе.
- Что-то надо предпринимать. Лежать нет смысла. Немец выбивает наших людей.
- Я вот тоже думаю, что надо делать. Но действовать можно, когда будут подавлены огневые точки, - закончил Воинков и вопросительно посмотрел на Варенникова.
- Верно! Но их не видно – вот беда. Только общее направление знаем, откуда бьет
пулемет или орудие. И все. Этого мало.
- Как же быть? – опять вопрошает Алексей Михайлович.
127

По глазам его было видно, что он хочет, чтобы Варенников предложил
решительный шаг. И он предложил.
- На противоположной стороне села есть балка, которая выходит к нашему правому флангу и упирается в озерцо. Думаю, что балка сейчас очень мокрая, если вообще не наполнена водой. Вполне понятно, что немцы отсюда опасности не ждут. Поэтому предлагаю…
И далее он рассказал свой план возможных действий. Их суть сводилась к тому, что подразделения полка (то есть на занимаемом рубеже) проявляют огневую активность, но не поднимаются. И это должно продолжаться два часа. За это время Варенников с ротой автоматчиков, разведчиками полка и небольшой группой саперов отползают в тыл до первой складки местности, за которой противник уже не ведет наблюдение. Затем перемещаются в сторону балки. Независимо от того, в каком она состоянии – они обязаны выйти в тыл противника. В период выдвижения в исходное положение для атаки огонь, особенно артиллерийский, максимально усиливается (Варенников дает к этому сигнал). Но огонь – только прицельный. Когда Варенников занимает исходное положение для атаки – дает сигнал о прекращении артиллерийского и минометного огня. Вся пехота, не выскакивая из окопов, дружно и долго кричит “Ура!” и одновременно ведет огонь вверх (чтобы не перебить своих наступающих из тыла). Отряд Варенникова бросается в атаку: разведчики атакуют важную оконечность села, автоматчики – центр и северную оконечность. Как только Варенников врывается в село, дает две зеленые ракеты и по радио сигнал: “В атаку!”. Значит, можно атаковать, желательно, чтобы в это время один батальон сделал маневр и обошел село с юга и юго-запада, чтобы противник не смог удрать на Одессу.
Воинков выслушал Варенникова внимательно. По ходу доклада задавал вопросы. Затем уточнил отдельные моменты и в целом план одобрил. Вместе с начальником штаба полка капитаном Васькиным, который оказался на КНП, Варенников тут же стал быстро формировать ударный отряд, укомплектовывать его всем необходимым, готовил свою группу, непосредственно действующую с ним, и одновременно ставил задачи своей артиллерии.
Когда все было организовано, начались действия по плану. Приблизительно через два часа они отползли в тыл и приблизились к балке. Как и предполагалось, она была заполнена водой. Пришлось идти по колена в воде, потому что левый склон балки, примыкающий к селу, был вскопан под огороды и практически оказался непроходимым. А дно балки было с крепким дерном, потому, хотя вода и поднималась высоко, но идти можно было уверенно. Да и безопаснее в отношении мин – противник их в воде не ставил. Из балки просматривались только некоторые крыши хат, да и то за деревьями, и хотя они были без листьев,  видимость была плохой.
Выдвинувшись в назначенное время, Варенников уточнил задачу разведчикам и направил их к южной окраине. О готовности должны были доложить по радио. Автоматчиков разбил на две группы: одна под руководством командира старшего лейтенанта Б. Скорбина атаковала северную часть села, а вторая с Варенниковым – центральную часть и мельницу. Как только разведчики доложили о готовности, Варенников дал по радио сигнал о прекращении артиллерийского и минометного огня. Это было выполнено и все сразу же услышали наше родное “Ура” по ту сторону села. Поднялась неимоверная стрельба. Все, что было в селе, стреляло в сторону полка. Варенников скомандовал:
- В атаку, вперед!
Они быстро без выстрелов влетели в село и начали автоматными очередями
“снимать” всех, кто стрелял. Немцы забегали по селу с криками:
- Рус, рус!
128

Варенников дал две зеленые ракеты и по радио:
- Мы в селе.
Через 20 минут они встретились со 2-ым батальоном, который атаковал с фронта, 1-ый батальон атаковал северную часть села и соединился с автоматчиками. А 3-ий батальон несколько запоздал с выходом на южную окраину, в результате чего из села выскочили около десятка бронетранспортеров, два штурмовых орудия и несколько крытых грузовых машин, а разведчики смогли поразить только две из них. В машинах оказались солдаты, которые, отстреливаясь, убежали в посадку и скрылись.
Приблизительно через час все было кончено. Во дворах и на дорогах валялось около 60-70 убитых солдат противника. Еще столько было найдено в хатах ранеными. И около ста было взято в плен, в том числе несколько офицеров. Кроме того, было подорвано четыре орудия и около десяти пулеметов.
В качестве трофеев взяли 6 хороших исправных орудий, но самое главное – четыре склада с боеприпасами, в том числе для этих орудий. В условиях нехватки боеприпасов это было хорошим подспорьем. Кроме того, полку досталось от немцев около двадцати лошадей и много повозок. А поскольку полковой обоз и транспорт батарей были полупустыми, все захваченное, разумеется, было использовано по-хозяйски.
За этот бой Варенников был награжден орденом Красного Знамени.
Увы, и в этот раз не обошлось без потерь. Полк не досчитался нескольких человек убитыми и ранеными. Был тяжело ранен командир роты автоматчиков Б.М. Скорбин. Ранение оказалось настолько тяжелым, что он больше после излечения в госпитале в полк не вернулся. Скорбин по своему характеру во многом напоминал Поцелуева.
Разобравшись с обстановкой и уточнив у командира дивизии задачу, командир полка развернул полк и он форсированно двинулся вперед, преследуя отходящего противника.


* * *

Маневр значительными силами на юг означал, что командование наших войск было решительно настроено окружить крупную группировку противника в районе Березничоватой и Сингеревки. И в этой операции немалая роль отводилась дивизии Кулагина. Командарм В.И. Чуйков в своей книге “Гвардейцы Сталинграда идут на запад” пишет: “ В Березничовато-Сингеревской операции 35-ая Гвардейская стрелковая дивизия с другими соединениями армии являлась тем молотом, под ударами которого вражеские войска откатывались на этом участке фронта в южном и юго-западном направлениях”.
На завершающей стадии операции командующий армией возложил на дивизию особо важную задачу – прикрыть левый фланг 4-го Гвардейского стрелкового корпуса и одновременно – блокировать все дороги, которые идут из Николаева на север, не допустить прорыва противника на запад.
Немецкое командование, конечно, понимало, что их ожидает. Поэтому оно срочно перебросило в район Малеевки и Ново-Сергеевки три пехотные дивизии – 17-ую, 125-ую и 302-ую. Их задача состояла в том, чтобы прорваться на запад и создать для других дивизий возможность прохождения через этот коридор. 12-го марта они обрушились на 35-ую Гвардейскую. Сражение было жестоким, но гвардейцы устояли. И исключительную роль в это схватке сыграл 23-ий танковый корпус, который отражал атаки в боевых порядках дивизии.
Немцы не ожидали такого исхода. Они срочно сделали перегруппировку. В район
Ново-Сергеевки перебросили пять дивизий: 3-ю горнострелковую, 97-ую, 79-ую, 258-ую пехотные и 24-ую танковую. Против дивизии Кулагина дополнительно перебрасывают
129

306-ую пехотную дивизию. И в районах Ново-Севастополя, Татьяновки и Краснополья
немецкое командование сосредоточило 294-ую, 304-ую и 307-ую пехотные дивизии. Для немцев реально возникла опасность окружения.
Вопрос стоял или – или! Высшее руководство противника готовилось к смертельной схватке.
14-го марта 1944-го года в два часа ночи двинулись невиданные доселе массы гитлеровских войск сплошной лавиной, как сель, хлынули на боевые порядки 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии и ее соседей. Ведя огонь на ходу, и не обращая внимания на потери, немцы двинулись вперед, как маньяки, топча своих же упавших замертво или раненых.
Наше командование имело полные данные о скоплении немецких войск и о возможных их действиях. Поэтому все части получили необходимую информацию и приказ не допустить прорыва. И, однако, наша бомбардировочная авиация показалась только пару раз, но удары были мало впечатляющие. Фронтовая авиация из-за погодных условий и раскисших “аэродромов” отстала (ее взлетно-посадочные полосы – грунтовые). Но стрелковые части успели сделать глубоко эшелонированную оборону, создать эффективную систему огня всех видов, а также инженерных заграждений, особенно противопехотных минных полей.
И, тем не менее, сплошная масса немецких солдат и офицеров катилась на советские войска, невзирая ни на что. А наши артиллеристы все орудия поставили именно на прямую наводку. Задействовали еще и шесть трофейных пушек, для которых прямо у окопов выложили сотни снарядов, и каждый ствол немцы вынуждены были обтекать наши позиции, однако они упорно двигались вперед.
Побоище было неслыханное. Противник нес колоссальные потери. Только отдельным его группам удалось прорваться, да и то лишь потому, что сплошного фронта не было. Ночью сложно было что-то разглядеть, а с рассветом открылась тяжелейшая картина.
За два дня боев в полосе действий 8-ой Гвардейской армии было уничтожено 25 тысяч солдат и офицеров противника и около 10 тысяч было взято в плен.
Под ударами советских войск 6-ая немецкая армия фактически развалилась. На Правобережной Украине это было второе ее захоронение. Лишь крохи от нее успели выскользнуть на запад, а вместе с ним и командование армии, символизируя миру отнюдь не ее славу и силу.
18-го марта 1944-го года наши войска вышли к Южному Бугу и к Николаеву. На этом закончилась Березничовато-Сингеревская операция. Оперативно проведя перегруппировку и пополнив войсковые запасы, 3-ий Украинский фронт буквально через неделю начал Одесскую операцию.


* * *

Командир соседнего 101-го Гвардейского стрелкового полка подполковник П.И. Смирнов ночью послал свою разведку в район села Татарка (в полосе наступления дивизии Кулагина) с целью оседлать дорогу и не дать возможности противнику безнаказанно уводить свои войска на запад. Дивизия, выйдя на выгодный рубеж, готовилась к решительному броску. Пред дивизией на некоторых участках стояли небольшие группы противника, которые слегка огрызались, но могли быть немедленно раздавлены по первой же команде. Однако дивизия пока не двигалась – пополняла тылы, пополняла боевые подразделения (особенно первого эшелона) всем необходимым.
Чтобы не попасть впросак, командир полка Воинков принял решение построить
130

глубоко эшелонированный боевой порядок. Перед полком поставили задачу – прочно
удерживать занимаемый рубеж и быть в полной готовности перейти в наступление. Систему огня построили так, чтобы она могла обеспечить отражение удара противника и переход наших войск в наступление. Полк, естественно, как и все, ждал команду – вперед.
По центру участка полка из района Татарки проходила к полку на север дорога. Естественно, справа и слева от нее были наши боевые порядки, а орудия поставлены на прямую наводку.
7-го апреля все было готово к продолжению наступления, тем более что уже успешно форсировали Хиджибейский лиман. Командир полка дважды при Варенникове доложил по радио комдиву, что полк к действиям готов, но оба раза Кулагин ответил:
- Хорошо! Ждите сигнала!
Как выяснилось позже, авиация, действовавшая в полосе 3-го Украинского фронта, полностью была брошена на поддержку конно-механизированной группы генерала И.А. Плиева. А она выходила далеко западнее Одессы и должна была нанести удар по городу с запада, взаимодействуя с 8-ой Гвардейской армией, которая наступала на Одессу с северо-запада и севера. Очевидно, командование фронтом, желая все-таки что-то прихлопнуть в Одессе, не хотело наступлением с востока и севера лишь выдавить немцев и румын из города.
Пока эти крупные задачи решались верхами, низы продолжали жить своей жизнью. В один из дней, приблизительно в 10 часов утра, по переднему краю волною прокатился раз, потом еще и еще крик:
- Немцы, танки!
И это ударило в каждого, как молнией. Полковой КНП находился сразу за второй траншеей 1-го стрелкового батальона. Командовал батальоном вместо старшего лейтенанта Иванова, который был ранен, старший лейтенант Линев. Он скомандовал:
- К бою, приготовиться к отражению атаки.
Ничего не видя с НП, Варенников сказал командиру полка, что выдвинется на передний край (это 200-250 метров), который повыше и “заглянет” к противнику. Тем более что здесь стояли орудия на прямой наводке. Получив от командира полка “добро”, Варенников помчался к 76-миллиметровому орудию, которое стояло прямо на переднем крае у дороги, замаскированное кустарником. А командир полка по телефону выяснял у Линева, что происходит.
Добежав до орудия, Варенников прыгнул в окоп и спросил у расчета:
- Где танки?
Командир орудия ответил:
- Вроде шли танки, но я не видел.
Варенников напер на него:
- Так кто начал кричать: “Танки”?
Прибежал командир артиллерийского взвода:
- Докладываю. В пехоте по цепи стали передавать: “Танки! Немцы!”. А затем пришла команда: “К бою!”.
Верно, - ответил Варенников, - но кто из вас видел танки?
- Товарищ старший лейтенант, - продолжал командир взвода. – Я видел, как в нашу сторону вдалеке по дороге вроде двигался танк. Но местность всхолмленная, поэтому дорога то повышается, то опускается, и разглядеть было трудно.
Вдруг рядом в траншее бойцы опять стали кричать:
- Танки!
Варенников приподнялся во весь рост и посмотрел поверх орудийного щитка –
точно танк! Видна была одна башня, причем башня угловатая, смахивает на “Тигра”.
Варенников моментально к панораме (орудийному прицелу) и одновременно дал команду:
131

- Коммулятивный, зарядить!
Это он дал команду зарядить орудия коммулятивным снарядом. Эта новинка
только что появилась в полковой артиллерии. И эти снаряды были предназначены для борьбы со всеми танками противника, так как пробивали любую броню того времени, и надо было только попасть.
Варенников смотрел в панораму и ничего не видел, поскольку она значительно ниже. Он опять посмотрел поверх орудия – видно, как верхушка башни колышется. Взял бинокль – точно! Мало того, за первой башней видна вторая, обе двигались, покачиваясь. А там, может быть, и третья. Варенников дал по радио команду артиллеристам:
- Приготовиться к отражению атаки танков, - предупредив, что открывать огонь только по его команде.
Пока он давал распоряжение и переговаривал с командиром полка, танки вместе с дорогой исчезли в последнем понижении. Вот сейчас головной танк должен появиться на последнем взгорке.
Варенников приказал расчету приготовиться к бою и припал к панораме. Расстояние до пригорка небольшое – метров 700-750. В том, что он попадет в танк, сомнения не было. Но он опасался другого – танки противника могли за последним укрытием свернуть с дороги и начать выстраиваться в боевую линию, принимая боевой порядок для атаки.
Время тянулось медленно. Напряжение достигло предела. Орудие заряжено и наведено на ту часть дороги, где она переходит на обратные скаты. Осталось только нажать на спуск и раздастся выстрел, но цели нет… Вдруг кто-то рядом громким шепотом:
- Идет!
Варенников еще раз быстро глянул поверх орудия: точно идет! Опять он припал к панораме. Что-то в прицеле колыхнулось и видимые прежде машины опустились. Ждет. Наконец, медленно покачиваясь, начинает вырастать башня. Он быстро соображает: “В башню бить – рискованно! Да и надо ли подбивать головной танк прямо на высоте? Нет, надо дать перевалить на эту сторону хотя бы трем-четырем танкам. Затем огонь!”.
Пока он рассуждал, башня уже вылезла. Среди расчета слышалось перешептывание:
- Надо стрелять. Уже пора!
Но что за наваждение? Это же не башня! Варенников оторвался от панорамы, еще раз посмотрел поверх орудия. Точно, это не танк. Взял бинокль: да это кабина грузовика. Кабина с тупым крылом, как у машин, в которых двигатель не был выдвинут вперед.
Вдруг у кого-то не выдержали нервы, тишину взорвала пулеметная очередь. Варенников заорал во всю силу:
- Не стрелять! Передать по цепи – не стрелять!
Переговорив с Линевым, чтобы батальон захватил обе машины, Варенников связался с командиром полка и кратко доложил обстановку.
Две группы солдат по пять-семь человек справа и слева от дороги цепью бросились к машинам. На дороге, на переднем крае, во весь рост встал наш офицер и руками подавал знаки машинам остановиться. Варенников схватил автомат, и с двумя артиллеристами тоже бросился к машинам. Метрах в ста от переднего края оба автомобиля остановились. И невероятно, из кабины выпрыгивают наши солдаты. Оказывается, это были разведчики соседнего 101-го Гвардейского стрелкового полка, которых командир полка послал в Татарку, чтобы те захватили “языка” и перекрыли дорогу к Татарке на запад и удержали бы ее до подхода наших.
Повыпрыгивали из машин, улыбаются:
- Мы из Татарки.
132

- Оно и видно… - кто-то крепко выругался. Наши солдаты гудели.
- Вас наши же могли перебить! – сердито разъяснял им Варенников возмущение солдат. – Ведь если нельзя было передать по радио о ваших действиях, то поставили бы на машине высокий белый флаг – и все напряжение было бы снято.
Варенников забрался в кабину головной машины, и они поехали к его командиру полка. Тот поинтересовался обстановкой. Разведчики доложили, что они налетели на село ночью. Большинство немцев удрало на машинах на запад к Днестру, небольшая часть – обратно в Одессу, но одного унтер-офицера захватили – сидит в машине. 17 разведчиков с командиром взвода разведки находятся на западной стороне Татарки.
Воинков связался с командиром полка Смирновым, сообщил, что у него его разведчики на двух машинах, он сейчас их пришлет. А в конце:
- С тебя причитается – чуть было их не перебил.
Тот, видно, извинился, отблагодарил, но, как Варенников понял позже, у разведчиков вышла из строя радиостанция (разбило осколком), поэтому послали две машины с донесением и “языком”, но все толком не продумали.
Майор Воинков отослал машины к Смирнову, связался с комдивом и доложил, что пока не поздно, им надо перейти в наступление и выйти хотя бы на рубеж Татарки. Через полчаса поступила команда:
- Вперед!
Одесситы фактически ждали своего освобождения с первого дня оккупации. Они не сидели, сложа руки, боролись, как могли. С подходом Красной Армии их давление на немецко-румынские части усилилось.
А наши войска, преодолевая сопротивление противника, продвигались к своей цели. 35-ая Гвардейская стрелковая дивизия 9-го апреля 1944-го года овладела поселком Дальник, а в два часа ночи 10-го апреля наши наступавшие войска ворвались в город Одессу. Не обошлось и без уличных боев. Но, выполняя требования командира В.И. Чуйкова сохранить город, наши войска вели стрельбу только в исключительных случаях, выборочно и по конкретной цели, подавить которую другим путем не представлялось возможным.
100-ый Гвардейский стрелковый полк наступал на Одессу со стороны поселка Застево. Уже к полудню 10-го апреля выполнил свою боевую задачу и сосредоточился на улицах в районе Малая Фонтанка. Естественно, народ ликовал, и воины были рады, что выполнили свой долг. А вечером объявили приказ Верховного Главнокомандующего об овладении важным хозяйственно-политическим центром, областным городом Украины.
В боях за овладение Одессой отличились войска генерал-полковника Чуйкова…
Приказ Верховного имел колоссальное влияние на морально боевой дух воинов.


* * *

Утром 11-го апреля 1944-го года дивизия получила приказ выступить из Одессы на запад.
Уже в середине дня наши передовые подразделения завязали бои в районах поселка Гроссе-Либентаев (в Одесской области было много немецких поселений). Затем на пути дивизии были населенные пункты Богатырка, Роксоляны, а 14-го апреля дивизия вышла к Днестру. Совместно с 35-ой Гвардейской стрелковой дивизией вышли на восточный берег Днестра все основные силы 8-ой Гвардейской армии. На этом Одесская наступательная операция и закончилась.
75-ая стрелковая дивизия армии тоже вышла к Днестру и сходу форсировала его в
районе поселка Паланка, имея небольшое количество табельных переправочных средств.
133

Стояла середина апреля – время самых высоких внешних вод и плюс период интенсивных
осадков. Это, к сожалению, не учитывалось. Неся большие потери, дивизия окончательно выдохлась, и ее надо было срочно менять. Однако командир Чуйков, понимая, что 74-ая стрелковая дивизия уже на последнем дыхании и желая все-таки сохранить престиж армии, укрепляясь на плацдарме в районе Паланки, принимает решение – заменить 74-ую дивизию более сильной 35-ой Гвардейской. В ночь на 17-ое апреля дивизия переправилась на другой берег. 100-ый Гвардейский стрелковый полк получил участок обороны восточнее Паланки.
Весь день 17-го апреля командование полка разбиралось в обстановке и поняло, что попали в капкан. Впереди и сзади – сплошная вода, проглядываются лишь многочисленные кустарники и деревья. Впереди, до материковой части берега, а он был высокий и доминировал над местностью, километра два, и до основного русла Днестра – приблизительно столько же. Дивизия “сидела” на узкой, но длинной (около15-20 километров) полосе земли, где располагалось все “хозяйство”. Рыть окопы было нельзя – сразу выступает вода. Поэтому наносили бревна, пилили деревья, там, где никто не “сидел”, срезали дерн и несли к себе – нужны были окопы, а точнее, теперь укрытия от огня противника. Надо было спасаться, кто как может. Учитывая, что сооружения торчали над землей, как хорошие мишени, срочно нужно было принимать меры маскировки: пересаживать многие кусты, делая из них сплошную линию – маску, в которой было сложнее отыскать тот или иной окоп. Но артиллерия и минометы противника “гвоздили” постоянно, что приводило к неоправданным потерям.
Конечно, надо было не сменять 74-ую дивизию, а вывести ее ночью и бросить этот, так называемый плацдарм. Он не имел никакой ценности. Наоборот, был братской могилой для тех, кто его удерживал. Понимая, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, командир дивизии срочно готовит дивизию к решающему бою за захват высокого берега, где сидит противник. Артиллеристы постоянно обстреливали противника дымовыми 120-миллиметровыми минами с целью ослепить его и не позволить наблюдать за действиями наших войск. К ним подключился артиллерийский полк дивизии, который тоже обстреливал противника дымовыми снарядами. Немцы и румыны явно нервничали и вели беспорядочный обстрел боевых порядков дивизии и переправы. Но и этот огонь наносил существенный урон.
Командир дивизии Кулагин в рамках полученного приказа решил захватить передний край противника и лишить его высокого берега, а, следовательно, и возможности просматривать всю глубину, выбивая важнейшие объекты. К тому же с захватом материковой части берега наши войска видели бы перспективу. Атаку предусматривалось провести ночью. Без артиллерийской подготовки тихо сблизиться с противником до 200-300 метров, а затем, уже исходя из обстановки, дать короткий огневой налет по переднему краю, чтобы подавить пулеметные огневые точки и орудия прямой наводки и затем перенести огонь артиллерии на батареи противника, или атаковать вообще без шума. Но во всех случаях методически обстреливать передний край дымовыми снарядами. Тем самым “приучить” его к такому режиму и одновременно ослепить.
Дивизия практически была готова к наступлению, как вдруг 23-го апреля пошел сильный дождь со снегом. С юга подул штурмовой ветер, который нагнал морскую волну в лиман, а потом погнал ее воду вверх по течению. Уровень волны резко поднялся, и теперь уже скрылась узкая полоска земли. Все оказались в воде. Несмотря на это, в таких условиях продолжались вести боевые действия. Но двигаться вперед было уже бессмысленно – впереди ожидали глубины в человеческий рост.


134


* * *

Разум все-таки возобладал над престижем в желании использовать это направление для удара. 27-го апреля последовал приказ командующего 8-ой Гвардейской армией – покинуть плацдарм и сосредоточиться на левом берегу Днестра. Прикрываясь огневыми налетами нашей артиллерии, в ночь на 28-ое апреля дивизия была уже на левом берегу. В этот же день был получен приказ совершить марш и выйти вверх по Днестру в районе плацдарма, который удерживала 5-ая Ударная армия фронта на правом берегу Днестра – в районе Шерпены. Марши совершались ночью, чтобы противник не смог разгадать, где Ставка ВГК сосредотачивает усилия.
Ночь с 30-го апреля на 1-ое мая застала полк на марше. Вдруг пошел холодный ливневый дождь, он смешался со снегом, а затем повалил только один снег. Температура резко понизилась. Поднялся ураганный ветер. Такие фортели природы были крайней неожиданностью. Да и, как оказывается, для апреля здесь это вообще небывалое явление.
Ненастная ночь. Ледяной ветер. Промокшая до нитки пехота топает в поле. Солдаты были одеты уже в летнюю форму одежды. Испытание не легче, чем в бою. Многие не выдерживали и это. И надо же! – даже не болели. Правда, несколько человек кое-что себе подморозили, но не страшно. За четыре ночи полк прошел сто двадцать километров! Выйдя на шерпеновский плацдарм, приняв полосу обороны 9-ой стрелковой дивизии, которая в числе первых форсировала Днестр и уже почти три недели вела непрерывные бои по расширению плацдарма.
Район обороны дивизии: высота 164,5, село Спея. Тыльной линией был западный берег Днестра. Разбираясь в обстановке, с удивлением отметили, что у противника была отнюдь не оборонительная группировка. Только в полосе дивизии он имел 320-ую и
920-ую пехотные дивизии и хорошо знакомую по предыдущим боям 13-ую танковую дивизию.
Но и это было еще не все! Как стало известно позже (уже после событий), в последующие три дня противник подтянул в полосу 8-ой Гвардейской армии дополнительно четыре пехотных и одну танковую дивизии. Наконец, в своей ближайшей глубине немецкое командование имело в резерве три танковых и одну моторизованную дивизию.
Это был один из редких случаев 1944-го года, когда наша разведка “проспала” сосредоточение такой мощной группировки противника. Не надо быть военным специалистом, чтобы понять, что такая сила (превосходство в 4-5 раз над нашими войсками) предназначалась для решительных действий по ликвидации плацдарма наших войск. Но для этого надо было знать, что такая сила сосредоточена. Однако командование этим не располагало. Почему? Только не потому, что наша разведка утратила свое мастерство. Это результат общей самонадеянности и недооценки возможностей противника. Вот поэтому разведка “проспала”.
Работа по подтягиванию резервов, материальных средств и т.д. для создания и обеспечения ударной группировки на этом плацдарме была в полном разгаре. Наступление  готовилось на двадцатые числа. Видно, где-то была утечка (это в основном могло произойти только по причине недостаточно скрытого маневра войск), что и стало достоянием немецкого командования. Да и, если бы в мае здесь даже и не сосредотачивались бы войска, можно было бы и без этого сделать вывод, что огромный по своим размерам плацдарм, способный вместить несколько армий, нужен, разумеется, но для обороны.
Немцы, прогнозируя события, понимали, что только мощный упреждающий удар со 100-процентной гарантией может спасти их от неминуемого разгрома на этом
135

направлении. Скрытно, с большим старанием и присущей им педантичностью, они создают “кулак”, внезапно для всех наносят удар и достигают своей цели. Точнее, достигают срыва нашего наступления на несколько месяцев, однако полностью ликвидировать плацдарм немцы не смогли.


* * *

8-ая Гвардейская армия продолжала сосредотачиваться на плацдарме. 35-ая
Гвардейская стрелковая дивизия в основном сменила 93-ю стрелковую, за исключением левофлангового 51-го стрелкового полка, который должен был быть сменен 102-ым Гвардейским стрелковым полком 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии.
Ночью 10-го мая 1944-го года в 2 часа 30 минут противник внезапно открыл ураганный артиллерийский и минометный огонь по нашему переднему краю и важнейшим объектам на плацдарме. Было понятно, что за ним последует атака, о чем командир полка предупредил по телефону все батальоны, а Варенников – все батареи, а также 140-ой минометный полк, входящий в состав дивизионной артиллерийской группы и поддерживающий полк, как и 1-ый дивизион 118-го Гвардейского артиллерийского полка дивизии. Командир полка Воинков доложил командиру дивизии мнение о том, что противник, безусловно, перейдет в атаку, чтобы ликвидировать плацдарм. Комдив согласился.
Ровно через сорок минут немцы начали психическую атаку. Небо к этому времени уже стояло голубым, но солнце еще не поднялось. Погода стояла ясная. С атакой противника появилась авиация, которая свои бомбоштурмовые удары сосредоточила на советской артиллерии и танках, на переправе и прилегающих объектах.
Атакующую пехоту немцев поддерживала большая масса танков и штурмующие орудия, в основном “Фердинанды”. Советские войска открыли из всех средств сильный огонь. Противник нес потери, но шел напролом. Главный удар приходился на 39-ую и
47-ую Гвардейские дивизии, а также на 100-ый Гвардейский полк 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии, который примыкал своим правым флангом к 47-ой.
Между правым флангом 100-го полка и левым флангом 47-ой дивизии проходила довольно широкая балка. Ею мог воспользоваться противник – балка выводила далеко в тыл наших войск. В связи с этим по согласованию с командиром полка, Варенников сосредоточил основанные усилия артиллерии – полковой и поддерживающей – именно здесь, тем более что перед передним краем бойцы последние две ночи устанавливали противотанковые и противопехотные минные поля. А батарею 45-миллиметровых противотанковых орудий и батарею 70-миллиметровых полковых орудий поставил на прямую наводку на склонах этой балки.
Предположения оправдались – в нее в предбоевом порядке устремились более тридцати танков и несколько сот пехотинцев. За ними двигались бронетранспортеры. Как только большая часть танков втянулась в балку, Варенников дал команду открыть огонь. Как и договорились, первые выстрелы были по головным и хвостовым танкам. Словно по команде, они загорелись, как факел. Открылись люки, стали из них выпрыгивать танкисты, но их уже поджидали наши пулеметчики. Пехота уже металась. Еще “живые” танки неуклюже старались выползти на склон балки, но их тут же добивали.
Всего тридцать минут длилась схватка. Противник потерял убитыми более 200 человек, 16 танков, 2 бронетранспортера горели. Перед остальным фронтом полка атака была отбита, и подразделения чувствовали себя уверенно. Однако на самом левом фланге дивизии обстановка была сложной – 102-ой Гвардейский полк не успел сменить 51-ый полк 93-ей Гвардейской дивизии и противник значительно потеснил его. Но
136

развернувшийся в затылке 102-ой полк обеспечил отход 51-го полка и достойно встретил немцев, которые вынуждены были запрятаться. В целом итог для нас был приличный.
Трагически развернулись события у соседа справа – 47-ой Гвардейской стрелковой дивизии и далее в полосе обороны 39-ой Гвардейской дивизии. Когда шел бой в балке (а точнее, за балку) на правом фланге, Варенникову некогда было разбираться, что творится у соседа – надо было успевать управлять огнем своих средств. Немцам было нанесено поражение, и после этого невольно привлекла внимание непрекращающаяся канонада у соседей справа.
Передний край подразделений дивизии на плацдарме проходил значительно ниже позиций немцев. И когда они пошли в атаку, сползая вниз к нашему переднему краю, то все это выглядело, как в кино: масса танков, пехоты, штурмовых орудий и бронетранспортеров – невзирая на разрывы наших снарядов и потери – двигались только вперед. Гитлеровцы уложили сотни своих солдат на переднем крае 47-ой дивизии и не пошли дальше. А по всему полю, где они прошли, факелами горели десятки танков.
В полосах обороны 47-ой и 39-ой дивизий размещалась, занимая огневые позиции, тяжелая артиллерия РВГК (резерв Верховного Главного командования) калибра 152 и 203-миллиметровых гаубиц. Они оказались здесь в связи с предстоящим наступлением, а теперь обстановка сложилась так, что им пришлось в дуэльной стрельбе прямой наводкой сражаться один на один с танками противника. И это все было у наших войск как на ладони. Танки шли в несколько линий, стреляя на ходу – за последней линией – масса пехоты. Орудия, на которые шли танки, стреляли в упор фугасными и бронебойными снарядами. От динамического удара такого снаряда (весом от 50 до 100 килограммов) проламывалась лобовая броня, и затем внутри этот снаряд разрывался, уничтожая все, срывая башню танка и отшвыривая ее на значительное расстояние. Но и наши орудия при прямом попадании противника разлетались на части. Некоторые танки старались обойти артиллеристов слева и справа. Варенников, глядел на эту борьбу с удрученным видом, и в тоже время не мог найти выхода – чем помочь. Вдруг ему телефонист кричит, что его вызывает командир. Варенников берет трубку:
- У соседа справа на левом фланге прорываются танки. Нам отсюда из-за складки не видно, а тебе – тем более. Надо помочь огнем и колесами.
Варенников бросился на батарею 45-миллиметровых орудий. С помощью стрельцов быстро покатили их по диагонали через балку назад и вправо. Легко было спускаться вниз, просто было идти по ровному дну долины и тяжеловато, хоть и с лямками – когда поднимались на той стороне. Выкатили первое орудие, и тут же танки – в 250-300 метрах бортами к ним. Стреляя, они двигались прямо, не маневрируя. По команде Варенникова развернули орудие, выстрел – есть попадание! И сошки орудия сами зарылись и закрепились после первого выстрела. Вытащили остальные орудия. А первое орудие уже подбило еще один танк. Тут “заговорили” и другие орудия. Огнем батареи было сожжено семь танков. Семь танков только в одной схватке. Остальные остановились, но два пошли прямо на батарею и тремя выстрелами разнесли одно орудие в пух и прах. Остальные орудия быстро, не сводя даже станины, спустили вниз и откатили еще дальше по балке к кустам и приготовились к очередной стрельбе. Но, видно, атака в целом захлебнулась. По району, где шли танки, уже наносились бомбоштурмовые удары авиации противника.
Следовательно, немцы должны были отойти, чтобы собраться с новыми силами. На 100-ый полк обрушилась авиация. Появилась наша авиация. Начались жаркие бои не только на земле, но и в воздухе.
В обед и перед наступлением темноты противник провел еще две атаки, но безуспешно. Он пытался выйти в район балки и, очевидно, на буксире вытащить часть подбитых танков. Однако наша батарея 76-миллиметровых орудий, подбив еще один танк
137

на этом направлении, совсем отбила у немцев желание предпринимать какие-то меры.
Ночь прошла относительно спокойно, но в постоянной перестрелке, маневрировании силами и средствами, уточнении задач, организации системы огня и инженерного оборудования обороны, установке минных полей и других противотанковых и противопехотных заграждений, в организации взаимодействия у себя внутри полка и с соседями, а также надежного управления (особенно основных и запасных пунктов управления и установке связи). Наконец, предпринято было все, чтобы убитых и раненых отправить на левый берег, а в подразделения максимально завезти боеприпасы и продовольствие.
Конечно, за всю ночь никто даже не вздремнул, не говоря уже о хотя бы непродолжительном сне. Но все было готово, и это действовало на моральный дух благотворно, хотя беспокойство за фланги – правый 100-го полка и левый дивизии – не проходило. Особенно беспокоил правый фланг – противник значительно потеснил 47-ую Гвардейскую стрелковую дивизию и к вечеру занял Пугачевку.
11-го мая в 5 часов утра после массированных ударов авиации и артиллерии немцы вновь пошли в атаку. Танки, штурмовые орудия и огромная масса пехоты обрушились на соединения и части нашей армии. На этот раз противник особенно сосредоточил свои удары против соседа справа – 47-ой Гвардейской стрелковой дивизии. Очевидно, потому, что вчера, 10-го мая, он имел здесь успех и сейчас решил его развить. Это ему удалось – к середине дня он полностью охватывал правый фланг и уже начал выходить в тыл дивизии. Однако танки противника напоролись на огневые позиции нашего 118-го Гвардейского артиллерийского полка. Артиллеристы сражались до последнего снаряда. Было уничтожено несколько десятков немецких танков и самоходок. Но и полк потерял больше половины свой материальной части и одну треть личного состава. Геройски сражаясь, погиб командир артиллерийского полка полковник А.И. Логинов. Оставшаяся без единого снаряда материальная часть была вывезена к берегу.
Надо отметить, что из-за постоянной бомбежки переправы нашей службы обеспечения не в состоянии были своевременно подавать боеприпасы. А того, что было завезено за ночь, хватало только до середины дня.


* * *

Но два обстоятельства несколько снизили опасность окружения дивизии Кулагина. Во-первых, на правый фланг выдвинулся с хорошим запасом боеприпасов 37-ой отдельный истребительно-противотанковый дивизион – он добил острие вклиненных танков противника, начатое артполком дивизии. И, во-вторых, появились, наконец, наши “Илы”. Они утюжили пехоту и танки противника до тех пор, пока те не “успокоились”. Что касается 100-го полка, то у него в отличие от других, было еще одно преимущество – значительное количество боеприпасов (их заполучили у 93-го стрелковой дивизии, которую сменили). Поэтому снарядов не жалели и наша оборона для немцев была довольно ощутимой проблемой.
И все-таки противник на участке 47-ой дивизии прорвался на Шерпены и вышел в тыл дивизии Кулагина. Чтобы избежать полного окружения, командир дивизии дает команду отойти и занять рубеж в районе леса юго-восточнее села Спея. Ведя огонь всем оставшимся орудием и минометами, артиллеристы максимально выкладывались, чтобы прикрыть маневр пехоты.
Понимая безвыходность положения, командир корпуса вечером 11-го мая отдает приказ дивизии переправиться на левый берег реки, и к утру 12-го мая сосредоточиться в районе села Бутор. Что и было сделано.
138

Бои за удержание плацдарма продолжались еще некоторое время, но уже без результата для 100-го полка. Противник не смог полностью ликвидировать плацдарм, но площадь его уменьшил более чем в два раза, и тем самым сорвал план нашего командования провести наступательную операцию в направлении Кишинева и Яссы в мае месяце. Эта операция была отнесена на август.
Что касается 100-го полка, то, выдвинувшись в район села Бутор, он фактически размещался в поле. Получив пополнение, новую материальную часть – орудия и минометы, пополнил свои запасы. А главное – интенсивно занимались боевой подготовкой, особенно стрельбами. Первое время все, конечно, переживали в связи с этой фактически трагической для полка развязкой на плацдарме. Конечно, противнику нанесен колоссальный ущерб. И если бы это было в наступлении или хотя бы в условиях удержания плацдарма, то многие были бы отмечены наградами. Одних только танков сколько подбили! А в дивизии закончилось все тем, что руководство вынудили (получается так) принять решение об оставлении дивизией плацдарма. Печально, но факт. А за это не поощряют, хотя солдаты проявили героизм.
Вначале даже не смотрели друг другу в глаза. Но по истечении времени горечь этих переживаний стала уходить в процессе учебы и повседневной работы.


* * *

6-го июня дивизия Кулагина сосредоточилась в районе Ново-Бессарабки. Здесь были выстроены все боевые порядки. Приехал командарм В.И. Чуйков. Он выступил перед личным составом и рассказал подробно о боевом пути дивизии, начиная от Сталинграда. Очевидно, это делалось для того, чтобы поднять моральный дух. Затем Чуйков зачитал указы президиума Верховного Совета СССР о награждении дивизии за высокие успехи в боях по освобождению Правобережной Украины орденом Суворова II степени и за освобождение города Одессы – орденом Богдана Хмельницкого II степени. Теперь дивизия именовалась: 35-ая Гвардейская Лозовская Краснознаменная орденов Суворова и Богдана Хмельницкого стрелковая дивизия.
Это вселило в сердца солдат и офицеров гордость за их ратный труд. И хотя это событие с награждением не соответствовало напряженным боям на плацдарме, все-таки это было очень важно и необходимо. Награды дивизии подняли моральный дух всех офицеров и солдат. В.И. Чуйков сказал, что он уверен в том, что дивизия и в грядущих боях прославит свои боевые знамена. А комдив И.А. Кулагин от имени личного состава дивизии дал клятву, что воины не посрамят свое боевое трижды орденоносное Красное знамя.
Через десять дней дивизия выдвигалась в район железнодорожной станции Мигалово и Веселый Кут. Ее перебрасывали в составе армии в полку действия войск 1-го Белорусского фронта, о чем Варенников узнал только тогда, когда уже прибыли на место назначения.
Начались новые страницы боевой биографии 35-ой стрелковой дивизии.


* * *

После следователя Леканова, спустя некоторое время следователи пошли косяком: Савельев, Стоумов, Королев, Рощин, Козаков… Наибольшее время из них Варенникову уделяли Стоумов, Рощин и особенно Королев. Стоумов руководил обыском квартиры и

139

кабинета, а также изъятием правительственных наград.
Вот как звучит постановление об изъятии правительственных наград.
“У обвиняемого Варенникова В.И. имеется ряд правительственных наград. В целях обеспечения приговора, руководствуясь статьей 167-ой УПК РСФСР
Постановили:
Произвести выемку принадлежащих Варенникову В.И. орденов и медалей
17-го августа 1991-го года (тогда еще и событий не было)
Лисов”.
И далее идет обоснование:
“Проведено с соблюдением статей 169-ой, 170-ой, 171-ой УПК РСФСР”.
Фактически же перечисленные статьи ничего общего и никакого отношения к изъятию правительственных наград совершенно не имели. Там сказано, что должны быть изъяты предметы и документы, имеющие отношение к делу. Ордена же и медали никакого отношения к делу не имели. Этот беспредел Лисова был рассчитан на подавление личности арестованного.
Если обратить внимание на дату, поставленную Лисовым под протоколом, то здесь попахивает идиотизмом. А ведь Лисов стал заместителем руководителя администрации президента Российской Федерации. Дико, но факт.
Следователи Стоунов и Рощин шли по тому же пути – то есть допрашивали в рамках 17-го, 18-го, 19-го, 20-го и 21-го августа 1991-го года, и по тем же событиям, что и Любимов с Лекановым.


* * *

Между тем, общественность страны восприняла арест членов и сочувствующих ГКЧП именно как незаконный. Множество писем и телеграмм в адрес президента, Верховного Совета, Генеральной Прокуратуры РСФСР – яркое тому доказательство. Писали заметки частные лица и официальные организации, ученые и рабочие, деятели культуры и крестьяне, врачи и педагоги, военные и юристы, помещенные в 1991-ом году в
“Юридической газете” под названием “Мнение независимых экспертов”.
При рассмотрении представления Генерального прокурора СССР о даче согласия на привлечение к уголовной ответственности и арест народных депутатов СССР Бакланова, Варенникова, Стародубцева, Шенина были допущены грубейшие нарушения Закона “О статусе народного депутата СССР” от 31-го мая 1990-го года, а также регламента работы Президиума Верховного Совета СССР. Не были соблюдены права народных депутатов.
Во-первых, Генеральный прокурор СССР вошел с ходатайством в Президиум, не имея доказательств участия названных лиц в совершении преступления. Тем самым, была
грубо нарушена презумпция невиновности. В статье 35-ой Закона закреплено: Генеральный прокурор СССР перед предъявлением депутату обвинения, дачей санкций на арест вносит в Верховный Совет или его Президиум представление о получении согласия на выполнение названных действий. Это предполагает бесспорное установление вины депутата. Уголовное дело возбуждено 21-го августа, а на следующий день прокурор, не допросив Варенникова, Бакланова, Болдина, Шенина, Стародубцева, не располагая достаточными доказательствами их участия в преступлении, обратился в Верховный Совет с просьбой об их аресте.
Во-вторых, в Законе “О статусе народного депутата СССР” установлено, что в рассмотрении представления прокурора “… вправе участвовать народный депутат СССР,
в отношении которого внесено представление”. Ни одному из депутатов такое право не
140

было представлено, их лишили возможности дать на заседании Президиума свои
пояснения.
В-третьих, на заседания Президиума вопреки статье 106-ой Конституции СССР не затрагивался вопрос об имеющихся у прокурора доказательствах вины Бакланова, Болдина, Варенникова, Стародубцева, Шенина. Просматривается явная необъективная позиция председательствующего Нишанова, который предупредил рассмотрение вопроса своими суждениями, не основанными на фактах.
В нарушение регламента работы Президиума вопрос о даче согласия на привлечение к уголовной ответственности и арест депутатов на согласование не ставился. Члены Президиума не высказали своего мнения о возможности или невозможности согласиться с представлением Генерального прокурора. Более того, заявлен протест по поводу того, что ни одно решение по вынесенному на обсуждение вопросу не проголосовывалось.
В связи с этим постановление Президиума Верховного Совета СССР от 22-го августа 1991-го года о даче согласия на привлечение к уголовной ответственности и арест народных депутатов СССР Бакланова, Болдина, Варенникова, Стародубцева, Шенина противоречит статье 106-ой Конституции СССР Закона “О статусе народного депутата СССР” от 31-го мая 1990-го года. Данное постановление в силу своей неконституционности, грубого нарушения закона не давало право прокурору для привлечения к уголовной ответственности и ареста перечисленных народных депутатов СССР. В связи с отмеченными грубыми нарушениями законности подлежит немедленному прекращению.
Подписали В. Вишняков, Б. Хатгельдырев, В. Ковалев – доктор юридических наук, Б. Куркин – кандидат юридических наук.
Однако никто и не думал прекращать. Предварительное следствие тянулось полтора года.


* * *

Такая затяжка предварительного следствия была вызвана тем, что Генеральная прокуратура РСФСР, отвоевав у союзной Генпрокуратуры “дело ГКЧП”, никак не могла определиться с обвинением. И это понятно – ведь преступления никакого не было: его не совершали ни члены ГКЧП, ни те, кто их поддержал. Преступниками были те, кто развалил Советский Союз, в первую очередь, президенты Горбачев и Ельцин. Но продажные “стражи законности” в угоду этим преступникам, грубо обманывая народ, используя советские законы и другие законодательные акты типа УК РСФСР “стряпали” свои обвинения против тех, кто фактически защищал Советский Союз. Варенникову их предъявляли трижды.
Первое обвинение было предъявлено 2-го сентября 1991-го года. Вот его содержание:
“Постановление:
Заместитель Генерального прокурора РСФСР Лисов Е.К., рассмотрев материал уголовного дела № 18/624-9,
Установил:
По делу собраны достаточные доказательства (хотя их вообще не было), дающие основания для предъявления Варенникову В.И. обвинения в том, что он, будучи Главнокомандующим Сухопутными войсками Вооруженных Сил СССР в августе 1991-го года вступил в сговор с вице-президентом Янаевым, премьер-министром Павловым, первым заместителем председателя Совета обороны Баклановым, министром обороны
141

Язовым, председателем КГБ Крючковым, министром внутренних дел Пуго, секретарем
ЦК КПСС Шениным, руководителем аппарата президента СССР Болдиным и другими ответственными руководителями государственных органов с целью антиконституционного захвата ими власти в стране и замене законно избранных руководящих деятелей государства, а затем, осуществляя преступный замысел и умышленно действуя в ущерб государственной независимости, активно участвовал в подготовке и проведении государственного переворота, насильственного захвата и удержании указанными выше лицами власти в течение 19-21-го августа 1991-го года, в том числе незаконном принуждении президента СССР 18-го августа сего года к отказу от власти, его насильственном отстранении от исполнения конституционных обязанностей и изоляции на даче в Форосе Крымской АССР, образовании и работе антиконституционного комитета ГКЧП, принятии комитетом постановлений о введении в отдельных местностях чрезвычайного положения с привлечением для практического осуществления этого по его приказу командующих ряда военных округов, приведении в состояние повышенной боевой готовности войск, особенно на территории Украинской ССР и введением войсковых подразделений в городе Москве для активизации действий ГКЧП по ликвидации конституционных структур и отстранению от власти и руководства РСФСР, чем совершил особо опасное государственное преступление – измену Родине.
На основании изложенного, руководствуясь статьями 143-ой,144-ой УПК РСФСР
Постановил:
Привлечь Варенникова В.И. в качестве обвиняемого по настоящему делу, предъявив ему обвинение в совершении преступления, предусмотренного пунктом “а” статьи 64-ой УК РСФСР, о чем ему объявить.
Заместитель Генерального прокурора РСФСР государственный советник юстиции 3-го класса
Е.К. Лисов”.
Как говорят, в этих случаях, комментарии излишни. Но их нужно прокомментировать, поскольку все постановления, от начала и до конца – содержат циничную ложь.
В августе 1992-го года Варенникову, как и всем остальным, привлеченным по делу ГКЧП, было предъявлено второе обвинение. Это через год их пребывания  в тюрьме! А ведь и на Президиуме Верховного Совета Генпрокурор СССР Трубников, и при аресте, и при предъявлении первого и второго обвинений ответственные работники Генпрокуратуры РСФСР заявляли, будто собраны неопровержимые доказательства виновности. Что же это за доказательства, которым не верила сама прокуратура? А не верила потому, что это была ложь от начала до конца. Но возврата для прокуратуры не было: признать их невиновность – значит, признать свою ошибку и поражение, что означало крах не только руководства Генпрокуратуры, но и политического руководства. Этого допустить было нельзя – конституционный переворот вступал в стадию кульминации. И дело ГКЧП – контрреволюционный переворот – должно было служить опорой контрреволюции: прикрываясь, как ширмой, борьбой с ГКЧП, которая для обывателя означала якобы борьбу за сохранение социализма и Советской власти, на самом деле она, контрреволюция, устраняла последние преграды на пути к реставрации капитализма в стране.
Что характерно, сами реставраторы “кучкувались” двумя группировками: одна – вокруг Горбачева, вторая – вокруг Ельцина. Обе они выступали в роли марионеток, а кукловоды сидели в Вашингтоне. Горбачев и Ельцин, являя собой непревзойденную степень предательства и измены своему народу, лезли из кожи, дабы продемонстрировать свою преданность заокеанским хозяевам и холуйствовали перед ними, стараясь превзойти друг друга. Видимо, в той обстановке Бушу было сложно определиться – кому из них
142

отдать предпочтение. Поэтому первоначально поддерживались оба. Главное – чтобы не пришли в себя ошеломленные арестами руководства страны патриоты, чтобы не выступили против контрреволюционного переворота здоровые силы КПСС, Вооруженные Силы, КГБ и МВД.
К тому времени Горбачева за его “перестройку” ненавидела уже практически вся страна. Его поддерживали немногие и фактически только в Москве. Что же касается Ельцина, то он опирался на значительную поддержку. И не потому, что он яркая фигура, “талант”, мудрый человек или глубокий политик. Отнюдь. Поддержку ему оказывали “в пику” Горбачеву. Ведь многие не забыли публикации газет “Права” и “Республика” (Италия), которые в деталях описывали поездку Ельцина в США, его поведение, шокировавшее американцев. Это, конечно, был позор для всех соотечественников, позор для страны.


* * *

… Третье обвинение, которое было предъявлено по делу ГКЧП, снова содержало измену, но уже в форме заговора с целью захвата власти. Это обвинение было во много раз объемнее двух предыдущих и содержало множество различных эпизодов. Но все было притянуто за уши.
Появление третьего обвинения способствовало приобщение к общему делу по ГКЧП еще и закрытого уже к тому времени уголовного дела по факту столкновения военного патруля с гражданскими лицами в районе Смоленской площади в ночь на 21-ое августа 1991-го года. Сделано это было по инициативе некоторых товарищей из числа обвиняемых, что на взгляд Варенникова только осложнило дело. Тем более что уже к имеющимся 140 томам дела добавились еще 15.
Вообще, третье обвинение было не только ложным, но и зловещим. Степанков сделал вид, будто ему неизвестно второе обвинение (которое исключало измену Родине), и, разобравшись, дал заместителю Генерального прокурора Лисову указание пересмотреть второе обвинение, так как правовая оценка действий обвиняемых якобы дана неверно, допущена ошибка. Лисов и рад стараться: в третье обвинение он вложил всю свою гнилую продажную душу. К этому времени Степанков и Лисов уже издали и продали свою книгу “Кремлевский заговор”. Следствие еще шло, а материалы следствия уже знал весь мир через эту книгу.
Ну, а обвиняемые опять приступили к изучению нового обвинения и к обоснованию опровержений предъявленной им лжи.


* * *

Своим чередом шли и допросы. На них поднимались одни и те же вопросы, только их задавали уже другие следователи. Следствие затягивалось. Генеральная прокуратура делала вид, что заинтересована, как можно быстрее направить материалы в суд.
Конечно, для этого имелось много причин, но главная – то, что Генпрокуратуре, верно служившей режиму, необходимо было еще до суда убедить общественность не просто в виновности всех арестованных, но и в особой их опасности для народа. Поэтому и намеревались держать обвиняемых в тюрьме до тех пор, пока они не сломятся и еще до суда не начнут “каяться” и молить о пощаде, или пока в обществе не сформируется и не пустит корни новое общественное мнение о них и вместе с этим появятся и новые слои

143

населения – мелкая и средняя буржуазия, которая всегда будет настроена враждебно ко
всему советскому, разумеется, и к ГКЧП.
Была еще одна причина того, что их долго держали в тюрьме – это трусость Ельцина. Несомненно, он опасался, что, выйдя на свободу, они немедленно начнут создавать формирования для захвата власти и расправы с ним лично и его соратниками.
Тюремное время шло не бесследно. Варенников занимался своими мемуарами.
Пока допросы вел следователь Савельев, Варенников умудрился написать период его участия в окончании Великой Отечественной войны.


* * *

Наступило лето 1944-го года. Армия В.И. Чуйкова на ряде направлений вышла, а на других готовилась выйти на Государственную границу Союза Советских Социалистических республик.
Находясь в составе основной группировки войск фронта в соответствии с намеченными целями на 1944-ый год, 8-ая Гвардейская армия должна была нанести главный удар из района Ковеля в направлении Люблин, Домблин с задачей – совместно с 2-ой танковой армией разгромить противостоящего противника, с ходу форсировать реку Висла и захватить плацдарм на ее западном берегу в районе поселка Магнушев.
35-ая Гвардейская стрелковая дивизия в соответствии с полученной задачей должна была вначале действовать на открытом фланге армии, прикрывая ее главные силы, а с подходом к Висле должна была быть введена в сражение с задачей – форсировать реку, с ходу захватить плацдарм и совместно с другими соединениями армии создать благоприятные условия для последующих действий наших войск.
Переброска войск в район Ковеля производилась по железной дороге. 35-ая Гвардейская стрелковая дивизия выгрузилась на станции Сарны и уже 21-го июня 1944-го года сосредоточилась в лесах восточнее Ковеля. Части дивизии в первые же дни зарылись в землю “с ушами”, чтобы никакая бомбежка не могла нанести ущерб. Была организована четкая система огня по отражению наземного и воздушного противника. Выставляли охранение. В течение оставшихся дней июня и в первые дни июля в дивизии, как и в других соединениях армии, шла интенсивная подготовка  к предстоящим боевым действиям. Принимали пополнение, подвозили боеприпасы, горючее, продовольствие, другое военное имущество. Проводились занятия по военной подготовке. Приблизительно за десять дней до начала наступления командир 4-го Гвардейского стрелкового корпуса генерал Глазунов собрал у себя вблизи штаба командный состав дивизий, бригад и всех полков. На огромном макете местности в течение шести часов шли занятия по организации взаимодействия частей корпуса при прорыве обороны противника.
Вместе  с командиром и начальником штаба полка был приглашен на эти занятия и Варенников, занимавший в то время должность начальника артиллерии 100-го Гвардейского стрелкового полка 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии. Дело в том, что для огневой подготовки прорыва обороны противника привлекались все без исключения артиллерийские и минометные стволы всего корпуса, в том числе и тех частей и подразделений, которые находились во вторых эшелонах и резерве. 35-ая дивизия в этот раз не была в числе непосредственно прорывающих оборону противника – она стояла во втором эшелоне и обязана была продвигаться за открытым флангом корпуса и армии, обеспечивая тем самым прикрытие от всевозможных ударов противника во фланг и тыл нашим войскам. Задача далеко не простая, тем более что из мобильных и быстродействующих средств, обеспечивающих информацию о противнике, кроме конной разведки и средств дивизии, у полка не было.
144

В то время на период огневой подготовки атаки все орудия и минометы 100-го
полка, как и других стрелковых полков, и тем более 118-го Гвардейского артиллерийского полка, привлекались по общему плану. Таким образом, на участке прорыва обороны противника достигалось 7-10 кратное превосходство артиллерии. Несомненно, это обеспечивало и подавление, и разрушение обороны противника. Каждой батарее были определены конкретные цели, которые она была обязана в строго назначенный период времени с четко отведенным расходом снарядов подавить или уничтожить. Учитывая, что с началом наступления вперед движется огромная масса войск, надо было следить за тем, чтобы наши батареи участвовали в огневой подготовке, не затерялись и не отстали бы от своего полка или батальона, которые должны были подойти.
После занятий на макете местности у комкора такие же занятия были проведены в дивизии и в полку. Плюс все было отработано также непосредственно на местности (в рамках возможного). Вместе со всеми, естественно, готовился к боевым действиям и Варенников: определил огневые позиции для каждой батареи, маршруты выдвижения к ним – места для НП, организовал связь и управление огнем в целом. Особо разбирали с каждым комбатом участки (рубежи) огней на местности, как в период огневой подготовки, так и в период поддержки (в нее включался также и огневой вал).
По ночам отрывали огневые позиции и наблюдательные пункты. Однако самолеты-разведчики “фоке-вульф” все-таки появлялись на большой высоте, но наши истребители не спали – не давали им зависать над передним краем наших войск, тут же отгоняли их прочь.
В ночь на 17-ое июля все заняли свои НП, а в следующую ночь – вышла на огневые позиции вся приданная и поддерживающая артиллерия. Утром 18-го июля 1944-го года
1-ый Белорусский фронт под командованием маршала Советского Союза К.К. Рокоссовского нанес своим левым крылом мощнейший удар по противостоящему противнику. И, несмотря на хорошо подготовленную систему обороны и крупные силы, немецкие войска были буквально раздавлены.
35-ая дивизия двигалась в северо-западном направлении из района севернее Владимира-Волынского на Красностав и Люблин. Уже к исходу 20-го июня, то есть на третий день наступления, в обороне противника зияла брешь в 130 километров по фронту и 70 – в глубину.
Действуя во втором эшелоне корпуса, 35-ая Гвардейская стрелковая дивизия двигалась на открытом левом фланге армии, прикрывая главные силы от возможных ударов противника. В условиях, когда впереди действуют соединения и части первого эшелона да плюс еще мощная 2-ая Гвардейская танковая армия, сметающая все на своем пути, настороженность и бдительность частей 35-ой дивизии, в том числе 100-го Гвардейского стрелкового полка, оказались предостаточными. Хотя формально все меры предосторожности как будто были выполнены, вперед был выслан взвод конной разведки полка. Полк двигался в походной колонне, имея в голове главных сил авангард в составе успешного батальона, справа и слева, по параллельным маршрутам двигались боковые походные заставы в составе усиленных стрелковых рот, в арьергарде, то есть в хвосте колонны, за тылами полка шел стрелковый батальон без роты. Артиллерия и приданный полку артиллерийский дивизион 118-го Гвардейского артиллерийского полка двигались ближе к голове главных сил.
Утром 23-го июля, совершая марш по заданному маршруту, полк вышел в лесной массив, который периодически разрывали большие поляны. Впереди в 3-5 километрах двигалась конная разведка. Между нею и авангардом на ровном удалении ехали верхом на конях начальник разведки полка капитан Валентин Сергеев и Варенников. Они спокойно беседовали в основном на тему второго фронта – в это время англо-американцы, наконец, решились-таки высадиться на севере Франции. В общем, ехали, абсолютно уверенные в
145

том, что разведчики в случае опасности немедленно дадут сигнал. Дорога, извиваясь,
вышла из леса на очередную, на этот раз очень большую, лесную поляну. Посередине поляны, справа налево, проходил овраг, через который был переброшен мост.
Ничего не подозревая, хотя и посматривая внимательно по сторонам, они проехали мост, продолжая беседу, как вдруг с противоположной опушки леса – впереди справа от них раздалась одна, а затем вторая длинная пулеметная очередь. Лошадь начальника разведки рванула и помчала галопом вперед. Ее всадник как-то неуклюже припал к луке седла. А конь Варенникова вздыбился свечой, сразу замертво рухнул на правый бок и, словно капканом, зажал его ногу. Напрягая все силы, стараясь вырваться, он одновременно увидел, что от опушки леса, откуда раздалась пулеметная очередь, отделились трое и бегут в его сторону. Варенников понял: это немцы. Естественно, это придало ему сил. Он, наконец, вырвавшись из одного плена, боялся попасть во второй, то есть к немцам, а они, несомненно, ставили перед собой цель захватить Варенникова. Тот скатился с моста в овраг. Овраг густо порос терновником, покрытым большими жгучими колючками. Первая его мысль: где пистолет? Хвать – кобура пуста. Сердце у него так и оборвалось. Он решил убегать по дну оврага.
Немцы бросились за ним в овраг, закричали:
- Рус, сдавайся!
Он уже слышал их топот и, казалось, что ощущает их дыхание. Это прибавило ему сил. Затем они начали беспорядочно стрелять из пистолетов, поскольку четко разглядеть фигуру Варенникова в кустах им не удавалось. Наконец, он почувствовал, что его преследователи начали отставать. Правда, они еще до моста пробежали около трехсот метров, но Варенникова догнать они не смогли. Подгоняла мысль, что он без оружия – пистолет, очевидно, выпал из кобуры, когда его конь вздыбился, или когда он упал на землю и суетился, выбираясь из-под мертвой туши. Кобуру пистолета на войне, как правило, не держали закрытой. Она была расстегнута, чтобы можно было быстро воспользоваться оружием.
Погоня постепенно стала утихать, топота ног за собой он уже не слышал. Он решил поубавить свою прыть и вдруг почувствовал адскую усталость. Варенников сел. Сердце колотилось так, словно хотело вырваться из груди. В горле пересохло, страшно болели десны и зубы. Руки и лицо расцарапаны в кровь, одежда разорвана в клочья – колючий терновник сделал свое дело: проучил его, но и защитил от верной смерти. Соленый пот, стекая со лба, падал в глубокие борозды царапин и разъедал ранки. Но это уже мелочи, главное – он жив, страшное – возможный плен – позади. Прислушался: скрип телег, голоса. Он спустился по оврагу ниже – слышит: русская речь! Быстро пошел на эти дорогие ему звуки. Вышел из оврага – и сразу перед ним открылась дорога, а по ней шел его полк. Увидев его, все, кто был поблизости, остановились. По колонне пронеслась команда:
- Стой!
Подъехал верхом командир 2-го стрелкового батальона и спрашивает:
- Что с тобой?
Варенников коротко рассказал о своем “приключении”. Ему подвели коня, и они вдвоем поскакали в голову колонны – к командиру полка. Варенников доложил о происшествии майору Воинкову. Не расспрашивая о подробностях, Алексей Михайлович дал команду авангардному батальону развернуться в цепь, а сам помчался к командиру этого батальона. Полк остановился. Минометы были приведены в боевое положение, 45-миллиметровая батарея действовала вместе с авангардом. Командир полка кинул Варенникову:
- Приведи себя в порядок.
Он разделся по пояс и хорошо вымылся. Солдат, сливая ему на руки воду,
146

уговаривал, чтобы он полностью разделся и окатил себя как следует. Вообще можно и
нужно было это сделать, тем более что из брюк торчали колени – голые и расцарапанные. Но, хотя соблазн был большой, он воздержался. Подошел полковой врач с санинструктором, обработали ему ранки – где прижгли, где смазали приятной и пахучей мазью, забинтовали кисти рук. При этом хихикали:
- Боя еще не было, а он уже раненый.
Варенникову, конечно, было не до смеха. Вскоре принесли обмундирование, он переоделся и отправился к командиру полка. А здесь уже была продумана целая операция. Оказывается, в лесу, куда выходила дорога после моста, находился господский двор. Этот обнесенный сплошным забором участок, на котором было несколько строений, в том числе как центральное здание – большой барский дом. В нем засели немцы. Видно, конная разведка не осмотрела господский двор, так как он стоял в стороне от дороги и не проявлял признаков. А, следовательно, Варенников с начальником разведки и попали в засаду.
Авангардный батальон обложил по периметру весь господский двор, а батарея 45-миллиметровых орудий “вентилировала” осколочными снарядами окна во всех зданиях. Им вторили пулеметы всех видов. Громкоговорящая установка полка, обращаясь к немцам, призывала выбросить белый флаг и сдаться. Однако в плен немцы не торопились, наоборот, постреливали. Подъехал начальник штаба полка майор Васькин, предложил командиру оставить действующий батальон на него для доведения боя до логической развязки, а полку двигаться вперед. При этом имелось в виду, что очередной батальон в колонне составит авангард полка, а тот, что задействован у господского двора, займет в свое время положение арьергарда. 45-миллиметровую батарею разделили пополам. Один взвод остался здесь, а другой отправился во вновь созданный авангард. Командир полка согласился с этим предложением, но наказал:
- Всех немцев, кто сдастся – брать в плен. Тех, кто не сдастся и, тем более, стреляет – уничтожить беспощадно!
Он также дал распоряжение, чтобы похоронная команда подобрала тело убитого начальника разведки. Его нашли, а коня почему-то не было. Возможно, немцы воспользовались им. Полк двинулся вперед, а начальник штаба полка майор Васькин с первым батальоном остался добивать противника в господском дворе. Впереди опять действовал взвод конной разведки. До этого бойцы взвода, услышав стрельбу, примчались к месту события и стали свидетелями всего того, что произошло. Командир полка А.И. Воинков дал им хорошую “накачку”:
- Вы что, позорите полк? Ведь личный состав перестанет в вас верить. Немцы у вас под носом, как мухи, а вам лень даже от них отмахнуться. Так вы сможете подставить весь полк, а с ним и дивизию. Тем более что мы действуем на открытом фланге.
- Да мы же, товарищ майор, думали…
- Что вы думали? Чем вы думали? Вам и думать-то не надо – тщательно только осматривать все объекты, которые попадаются на пути и поблизости: есть немцы – брать в плен, и ко мне. Кто сопротивляется – уничтожать. Все четко и ясно. Да по радио, как приказано, давать сигналы по установленной таблице. Если еще раз допустите такой ляп – всех отправлю в стрелковую роту и наберу других. - Подумав, добавил:
- Я никогда не прощу вам гибель нашего товарища – вашего начальника, начальника разведки полка.
Разное можно было сделать с разведчиками по всем правилам войны. Но командир знал, что для разведки перевод в пехоту – убийственен. Конечно, разведчики проявили халатность, не проверив господский двор. А немцы их пропустили и надеялись прихватить “языка”, чтобы, допросив его, ориентироваться в происходящем. Конечно, для каждого из конной разведки самой большой опасностью была не внезапная встреча с
147

сильным противником, а перевод в пехоту, как не оправдавшего надежды. Ведь каждый
раз, когда бойцы из конной разведки, отправляясь на задание, лихо гарцевали на своих лошадях и, обгоняя пешие строи полка, демонстрировали свою молодцеватость и способность выполнить любую задачу – все смотрели на них с завистью. Еще бы! Они на коне, а мы на своих двоих. Кое-кто из пехоты практически роптал:
- Подумаешь, полевая конница.
В то же время все отлично понимали, что “работа” разведчиков всегда сопряжена с большим риском.
Командир полка доложил по радио обстановку командиру дивизии, и полк тронулся в путь, обсуждая по дороге случившееся. На этот раз Варенников подробно рассказал, как все было, и добавил:
- Конечно, немцы допустили ошибку, когда все трое попрыгали в овраг, стараясь догнать меня. Хотя бы одному из них надо было бежать сверху, по краю оврага, там никаких препятствий не было, и задача по моему захвату была бы решена.
- Да, это для нас урок, - продолжал Алексей Михайлович. – Сейчас везде бродят разрозненные группы гитлеровцев. Наши танкисты рассекли части противника, а добивать их придется  нам.


* * *

29-го июля 35-ая Гвардейская стрелковая дивизия после 400-километрового выдвижения на открытом фланге армии была введена в первый эшелон, и в тот же день вышла на правый берег Вислы и сразу получила задачу форсировать реку. Принимая все меры к сохранению скрытности подготовки, командир дивизии И.Я. Кулагин выдвинул непосредственно к берегу только охранение и разведку, жесточайше предупредив их о строгом соблюдении режима – не стрелять, огонь не разводить, только наблюдать и охранять, а в случае переправы противника на наш берег – захватывать его.
Одновременно главные силы готовились к броску. Готовились передовые отряды, табельные переправочные средства, делались расчеты на рейсы, изучалась река в целом и особенно участки форсирования. Важнейшей задачей было отыскать на противоположном берегу и в глубине обороны противника его огневые средства. В ночь с 30-го на 31-ое июля разведчики переправились на берег противника, уточнили отдельные элементы его обороны, начертание переднего края, расположение огневых средств и пунктов управления, приблизительную численность и, захватив “языка”, 31-го июля вернулись обратно. О результатах разведки подробно доложили командиру дивизии.
В связи с разведданными в планы – в огневые налеты артиллерии, места формирования  дивизии и т.д. – были внесены определенные коррективы. В оставшееся светлое время И.Я. Кулагин еще раз провел с командирами полков и передовых отрядов рекогносцировку и уточнил на местности все вопросы. В рекогносцировке принимали участие также командарм генерал-полковник В.И. Чуйков и командир 4-го Гвардейского стрелкового корпуса генерал-лейтенант В.А. Глазунов. Последний представил передовым отрядам задачу захватить участок на левом берегу с целью обеспечения форсирования реки главными силами. Были тщательно разработаны вопросы, связанные с обеспечением действий передовых отрядов.
Наши войска очень беспокоило большое количество пулеметов и 22-миллиметровых автоматических пушек противника, установленных на переднем крае. Они очень эффективны в борьбе с десантом. Поэтому на каждую огневую точку такого типа назначалось по нескольку видов огневых средств орудий, минометов, даже противотанковых ружей, а также снайперов.
148

Утром 1-го августа 1944-го года 8-ая Гвардейская армия начала форсирование
Вислы между устьями речушки Пилица и Родостна, впадающих в Вислу. 35-ая Гвардейская стрелковая дивизия построила боевой порядок в два эшелона (в первом
100-ый и 102-ой Гвардейские стрелковые полки,  во втором – 101-ый), в ночь накануне форсирования заняла исходное положение и еще до рассвета приступила к выполнению задачи.
Командир полка А.И. Воинков, понимая важность действий передового отряда, лично занялся его формированием и организацией подготовки. В основу отряда была взята 4-ая стрелковая рота старшего лейтенанта И.Ф. Котляра. В дополнение ей был придан взвод 82-миллиметровых минометов из 2-го батальона. Из этого и других батальонов были переведены еще полтора десятка солдат и сержантов, имевших опыт форсирования водных преград. Выделены основные и дублирующие средства связи. Командиром передового отряда был назначен капитан М.М. Кириченко – заместитель командира 2-го стрелкового батальона. Это был первоклассный офицер. Его отличали не только исключительная храбрость и бесстрашие, но и умелые, а если хотите, то и хитрые действия. Он, как и И.Н. Поцелуев, был хорошо известен в полку и дивизии, так как прошел с дивизией военный путь от Сталинграда.
Варенников с Кириченко встречались часто, не раз решали совместно поставленные задачи. И сейчас, когда его назначили командиром передового отряда, они облазили вдвоем весь берег, уточнили все вопросы по огневой поддержке действий передового отряда и вместе доложили командиру полка о готовности. К моменту рекогносцировки старших начальников у них фактически все было готово.
1-го августа в 5 часов утра по сигналу командира дивизии передовые отряды полков первого эшелона на “амфибиях” в моторных лодках рванули на левый берег речки. И, несмотря на то, что Варенников с Кириченко и командиром роты И.Ф. Котляром разобрали все на местности, все-таки их поджидал неприятный сюрприз. Одна группа лодок достигла середины речки, уперлась в отмель – узкий, длинный песчаный островок, разделявший реку на два неравных рукава. Кириченко скомандовал:
- Вперед!
Сам бросился на остров, быстро его преодолел и, идя по грудь в воде, стал преодолевать вторую часть реки. Все дружно двигались вместе с ним. Противник обнаружил десант и начал поливать его свинцом. Но ширина протоки было небольшая – до 40-50 метров, и эта часть отряда вскоре добралась до крутого левого берега и уже завязала рукопашную схватку с противником. Хуже пришлось второй части отряда. Она хоть и успела проскочить островок раньше, но сразу же попала под шквальный огонь крупнокалиберных пулеметов и автоматических 22-миллиметровых пушек. А вскоре подключилась и артиллерия противника. Две “амфибии” сразу пошли ко дну. Остальные с трудом добрались до берега. Наша артиллерия в основном прямой наводкой выбивала огневые точки противника. Когда первый отряд зацепился за левый берег, первый эшелон главных сил полка устремился на переправочных средствах на берег.
Тем временем, М.М. Кириченко, соединив свой отряд в единое целое, с криком “Ура!”, буквально проскочил первую и вторую траншею противника и, поливая немцев из автоматов и забрасывая ручными гранатами, устремился вперед. Уже к восьми часам утра он “оседлал” дорогу, которая шла в Ричивул. Это приблизительно в двух километрах от реки. Понимая, что наш первый эшелон за ним не успеет и поэтому в тыл передовому отряду может войти противник, Кириченко оставался в первой и второй траншее по стрелковому отделению с пулеметами с задачей – обеспечить тыл отряда и форсирование реки главными силами полка. В районе безымянного хутора отряд встретил упорное сопротивление врага. Мало того, при поддержке трех “Фердинандов” (САУ) немецкие автоматчики перешли в контратаку. По каким-то причинам Кириченко не смог вызвать ни
149

одну станцию нашего полка и, переключившись на дивизионную волну, попросил срочно
поддержать его огнем. И тогда 118-ый Гвардейский артиллерийский полк дивизии обрушился на контратакующего противника. Отряд к этому времени занял круговую оборону и окопался. Наши артиллеристы отлично накрыли “огоньком” противника и тем самым сняли угрозу с передового отряда.
Действия отряда были поддержаны 279-ым минометным полком “Катюша”. Ураганный огонь полка сметал все и создавал отряду Кириченко благоприятные условия.
Личному составу отряда была объявлена благодарность, а капитан М.М. Кириченко представлен к правительственной награде к званию Героя Советского Союза. Однако прошло время, и это высокое звание получает не М.М. Кириченко, а его командир батальона капитан Г.В. Бердников, а М.М. Кириченко был награжден орденом Ленина. Награда, конечно, большая, слов нет, но Михаилу было обидно. Тем более что Бердников фактически продвигался в затылок за передовым отрядом Кириченко. Но в штабе фронта чины, которые готовили реляции, подошли к делу формально. Вопрос стоял так: представить к званию Героя командиров батальонов, которые первые форсировали Вислу. Все получилось вроде правильно: в полку, где служил Варенников, первым форсировал реку 2-ой стрелковый батальон капитана Бердникова – вначале передовой отряд под командованием заместителя командира 2-го стрелкового батальона капитана Кириченко, а затем и весь батальон. И только через 46 лет, в 1990-ом году, Михаил Михайлович получил за форсирование реки Висла Героя Советского Союза.


* * *

В результате трехдневных боев 8-ая Гвардейская армия силами 35-ой и 57-ой Гвардейскими стрелковыми дивизиями захватила плацдарм – 20-километровый по фронту и 10-12-километровый в глубину. Поскольку противник все больше и больше наращивал усилия, и для удержания плацдарма создалась в полке реальная угроза, командир корпуса 5-го августа 1944-го года отдал приказ о переходе дивизии к обороне. При этом требовалось создать оборону, глубоко эшелонированную и всесторонне оборудованную в инженерном отношении. В связи с появлением у противника танковых дивизий (в том числе дивизии “Герман Генрих” на танках “Тигр”) предусматривалось действие в полосе 35-ой и 57-ой Гвардейских дивизий 187-го отдельного самоходно-артиллерийского полка в качестве подвижного противотанкового резерва.
Оборону пришлось создавать под ударами противника. Только за 6-7-ое августа было отражено 20 контратак.
Основной удар противника был направлен на участок 2-го батальона 100-го полка 35-ой дивизии. На узком участке фронта противник пытался прорвать оборону. Казалось, нет такой силы, которая могла бы остановить эту бронированную лавину. И когда до танков врага оставалось 300-400 метров, открыли огонь пушки 37-го истребительно-противотанкового дивизиона и уцелевшие пушки полковой артиллерии. Густой шлейф дыма потянулся за одним танком, ярким пламенем вспыхнул другой. Остановилось еще несколько подбитых машин…
Нещадно палило августовское солнце. Пыль, поднятая разрывами снарядов, авиабомб и гусеницами танков, перемешанная с пороховой гарью и дымом, неподвижно висела в воздухе, мешая вести прицельный огонь, затрудняла дыхание. Самоотверженно дрались гвардейцы 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии, поистине не на жизнь, а на смерть, проявляя массовый героизм, стойкость и выдержку. Заканчивалась первая декада боев… на захваченном войсками 8-ой Гвардейской армии Магнушевском плацдарме. Гитлеровцы предпринимали отчаянные усилия, чтобы столкнуть гвардейцев в Вислу. Но в
150

те страшные дни все понимали, что надо выстоять, во что бы то ни стало. По 10-12
контратак приходилось отбивать за день сильно поредевшим полкам 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии. В кровавой круговерти был потерян счет времени, силы были на исходе. Пополнение в батальоны не поступало. В строй стали саперы, связисты и солдаты из хозвзвода – все, кого можно было поставить в боевой порядок стрелковых подразделений.
Роковым для В.И. Варенникова был день 11-го августа 1944-го года. Накануне, то есть еще 10-го августа, уже к исходу дня, после практически непрерывной бомбежки, начиная с рассвета, а также непрерывных массированных огневых налетов артиллерии, противник перешел в атаку. Он атаковал пехотой и танками по всему фронту полка, сосредотачивая основные усилия на стыке с соседом – 47-ой Гвардейской стрелковой дивизией. Авиация противника постоянно бомбила боевые порядки дивизии. Солдаты изнемогали от  зноя, грохота, пыли, постоянных разрывов снарядов, мин и бомб, от непрерывных штурмующих ударов авиации. Несмотря на большие потери в пехоте, несмотря на многочисленные факелы горящих “Тигров” и “Фердинандов”, немцы вводили резервы и давили изо всех сил, стараясь все-таки столкнуть дивизию с плацдарма. Это была схватка не на жизнь, а на смерть.
Однако передний край дивизии продолжал “дышать” – в смысле: то продвигаться вперед, то отходить назад. И в итоге 10-го августа под натиском превосходящих сил противника дивизия вынуждена была оставить первую траншею почти на километровом фронте. Уже темнело. Что-то предпринимать по восстановлению было бесполезно. Поэтому командир полка принял решение: закрепиться, убрать убитых, оказать помощь раненым, пополнить боеприпасы, накормить и напоить личный состав, создать систему огня с учетом, что вторая траншея становится передним краем, а в “затылок” ей отрыть в двухстах метрах еще одну траншею и считать ее второй. Наконец, сосредоточив все резервы полка на левом фланге, с рассветом, после мощного огневого налета артиллерии нанести удар по флангу вклинившегося противника. К контратаке привлечь приданный полку дивизион САУ. Командир учитывал, что за 10-ое августа противник выбил два орудия и одно повредил. Естественно, предполагал, что чем дальше, тем натиск противника, и особенно его танков, будет становиться сильнее. Поэтому две пушечные батареи полка и приданный отдельный истребительно-противотанковый дивизион поставили полностью на прямую наводку против танков уже на новой второй траншее, между второй и третьей, и на последней, которая проходила на опушке леса. Таким образом, обеспечивалась и значительная глубина и возможность одновременного применения всех основных противотанковых средств.
Все шло нормально. Даже отрыли простенький окоп для передового наблюдательного пункта командира полка. Размещаясь между второй и третьей траншеями, он обеспечивал отличный обзор и в то же время был хорошо замаскирован кустарником. Неподалеку проходила дорога от фронта в тыл, кюветы которой тоже поросли кустарником. На пункте размещались командир полка майор А.М. Воинков, его адъютант лейтенант Н.И. Королев, два радиста и два телефониста, а также В.И. Варенников – начальник артиллерии полка со своей небольшой группой управления: два связиста (радист и телефонист) и ординарец – разведчик. Столь сокращенный состав определяли умышленно, чтобы не привлекать внимание противника. Это  был у них, так сказать, третий усеченный вариант. Второй вариант предполагал еще присутствие начальника разведки полка с группой разведчиков, третий же включал всех основных командиров, которые нужны командиру полка для ведения боя и управления подразделениями.


151


* * *

Ночь с 10-го на 11-ое августа прошла в подготовке организации боя, в том числе контратаки по флангу противника с целью уничтожения его на участке вклинения. Безмерно уставшие, но довольные выполненной работой, все еще до рассвета собрались на передовом наблюдательном пункте командира полка и, обменявшись мнениями и информацией о положении дел, начали позванивать по телефонам командира полка в батальоны, а Варенников – в свои батареи и приданную полку артиллерию. Кажется, было предусмотрено все. Однако, как говорят в народе, пришла беда – отворяй ворота.
Вот и у полка. Накануне, вечером 10-го августа, противник вытеснил полк из первой траншеи, а на рассвете, еще в утренних сумерках, ровно за час до огневой подготовки и проведения контратаки, противник наносит сильный массированный удар авиацией по второй и третьей траншеям и глубине позиций полка. При этом свои основные усилия сосредоточил именно по группировке, которая была предназначена для проведения контратаки на левом фланге. Через 15 минут после начала авиационного удара включилась артиллерия противника по нашим огневым точкам на переднем крае. Стало совсем светло, брызнули первые лучи солнца. Так уж устроен человек, что вместе с восходом поднимается и человеческое настроение. Но на этот раз солнце не было союзником человека. Наоборот, на восходе противник выдвинул на опушку своего леса армаду танков и САУ, которые вместе с артиллерией и авиацией мигом “распахали” все поле.
Видно, противник или предугадал возможные действия наших войск с контратакой, или, желая развить наметившийся накануне вечером успех, упредил наши войска, перехватил инициативу и буквально решил взорвать оборону дивизии. Но и наши войска не дремали. Как только танки появились на опушке леса и начали обстрел переднего края, наша артиллерия ответила огнем прямой наводки. Однако расстояние было большое (от позиций артиллерии до танков противника не менее километра). Поэтому “Тигра” и “Фердинанда” в лоб не прошибешь. И было хорошо видно, как бронебойный снаряд с красным трассером долетал к танку и, ударившись в броню, рикошетировал в сторону или вверх.
Видно, что противник был настроен весьма агрессивно. Некоторые наши подразделения начали отходить из первой траншеи под прикрытием огня артиллерии. Стало ясно, что при подаче пополнения в прошедшую ночь не следовало в подразделения первого эшелона полка давать молодых, необстрелянных ребят. Их надо было направить во второй эшелон, а батальоны первых линий пополнить уже опытными бойцами второго эшелона полка. Но теперь дело не поправить, можно только сожалеть о просчете. “Юнцы” дрогнули. Обычно это психологически действует на остальных. Остановить общее бегство было невозможно. Однако самым опасным было то, что, отступая, бойцы проскакивали вторую траншею и устремлялись к третьей на опушке леса. Правда, у орудий прямой наводки кое-кто “затормозил” – видать, их приободрил огонь артиллерии. Но, тем не менее, итоги были плачевными. На позициях остались только орудия прямой наводки и командование на своем наблюдательном пункте…
Однако шквальный огонь из всех видов оружия наносил противнику ощутимый ущерб. Неподвижный заградительный огонь артиллерийского полка дивизии и залпы “Катюш” приданного минометного полка по рубежу танков первой линии возымели действие – во всяком случае, пехота противника была отсечена.
Надо было срочно предпринимать меры по стабилизации обстановки.
К этому времени танки противника оторвались от опушки леса и часть их пошла в атаку. Остальные прикрывали их огнем с места. И сразу несколько машин вспыхнули, под
152

ними заклубился черный дым – наконец-то сработали артиллеристы. Варенников приободрился.
Несмотря на то, что поле было буквально взорвано и перепахано снарядами и бомбами, у Варенникова и у командира полка сохранялась проводная связь. Естественно, она была напряжена до предела нашими непрерывными командами. Командир полка отдал приказ начальнику штаба полка майору Васькину, чтобы он лично и все офицеры штаба немедленно вышли в третью траншею, вместе с личным составом второго эшелона полка остановили отступивших с переднего края и заставили их окопаться. От артиллеристов большего требовать уже было нельзя – Варенников их только подбадривал. Два танка, ведя огонь на ходу, приближались к наблюдательному пункту. Напряжение достигло максимальной отметки. Вдруг один танк, который несколько впереди “заерзал” – оказывается, у него слетела гусеница, и он развернулся бортом. В тот же миг артиллеристы влепили ему сразу два снаряда, видно, коммулятивных. Танк взорвался и загорелся. Он хорошо горел, от такого огня спастись невозможно.
Второй танк остановился, но тут же через несколько секунд стал пятиться назад, непосредственно ведя беспорядочный огонь из пушки и пулеметов. “Пожевал” он и наблюдательный пункт, на котором уже не было наблюдателей. Но это было уже не страшно, поскольку на поле горело несколько машин, да три-четыре были без гусениц, что оказало психологическое воздействие на другие экипажи. Танкисты, покинув свои машины, пригибаясь, бежали к “своему” лесу, то и дело падая.
Однако танки противника потеряли полтора десятка на линии нашей обороны и пятились обратно, а его пехота так в атаку и не пошла. Командир полка майор А.М. Воинков был раздосадован, что задуманный план не удалось осуществить. Он решил передислоцировать наблюдательный пункт в район третьей траншеи, а этот временно “законсервировать” и не снимать линии связи. Он послал вперед (в смысле назад) своих разведчиков, радиста и телефониста, чтобы они отыскали удобное место, сам же собирался прибежать туда минут через 10-15. Понятно, что в этой ситуации управлять надо было именно оттуда. Прежде всего, капитально подготовить и провести контратаку, позаботиться, чтобы полк поддержала авиация и танки, хотя они и сами понимали, что вся авиация, да и основная масса танковых частей и соединений были задействованы на варшавском направлении.


* * *

Что ж - теперь приходилось начинать все заново.
Порядок перехода на новый наблюдательный пункт определили следующим: первым перебежками, отрываясь от всех остальных, отрывается командир полка А.М. Воинков с адъютантом, затем через интервал в 20-30 секунд отправляются остальные его связисты, после чего перемещается Варенников со своей группой. Его ординарец-разведчик уже убыл, и их осталось трое. Случилось это так. В тот момент, когда был подбит танк, перед их наблюдательным пунктом почти в это же время прямым попаданием вдребезги было разбито одно из 45-миллиметровых орудий, разумеется, пострадал и расчет. Поскольку произошло это недалеко от наблюдательного пункта, Варенников направил туда ординарца-разведчика старшего сержанта В.И. Василенко – он захватил с собою санитарную сумку, чтобы оказать помощь раненым. Видно, артиллеристам пришлось несладко, потому он там и застрял. Будучи очень добросовестным и точным (учитель по образованию), Василенко, конечно, не мог вернуться, не приняв всех мер для спасения людей. Таким образом, как в известной песне “их осталось только трое”.
153

Как условились, первыми рванули с наблюдательного пункта А.М. Воинков и его адъютант Н.И. Королев. Оставшиеся на НП с тревогой следили, как же они, выписывая “зигзаги”, бежали, падали и вновь мчались к лесу. Когда эта пара была почти уже у цели, из окопа выпрыгнули оставшиеся связисты командира полка и помчались по тому же маршруту. Но вдруг, как раз в это время, появились немецкие бомбардировщики-штурмовики. Очевидно, недовольное результатом своей атаки, немецкое командование решило еще раз “обработать” оборону наших войск и вновь перейти в атаку. Судя по всему, от намерения “столкнуть” нас с плацдарма, немцы не отказались. Командир полка майор А.М. Воинков был прав, говоря, что противник допустил принципиальный просчет, когда перешел в танковую атаку: вместо того чтобы нанести один мощный удар всеми танками сразу, он оставил часть машин на опушке леса, чтобы они поддержали своих огнем, и это, конечно, ослабило первую атаку и ее эффективность. Так рассуждал командир полка и Варенников полностью был с ним согласен. Фактическая обстановка  для наших войск была неизвестна. Не исключено, что вторая часть танков и все САУ перейдут в наступление вместе с пехотой, а последняя, возможно, так и не организовалась для атаки, поскольку понесла большие потери от нашего артиллерийского огня, и особенно от ударов “Катюш”.
Итак, авиация противника начла свой штурм. Небо почернело от вражеских самолетов. Стало ясно, что немецкое командование решило парализовать весь плацдарм: они массированно наносили удар за ударом по нашему первому эшелону и одновременно бомбили объекты в глубине позиций, вплоть до переправы через Вислу. Стервятники шли волна за волной.
Между тем, связисты командира полка попали под бомбежку, еще и отстреливались каким-то орудием, скорее всего из танка. Пока им удавалось ускользать от поражения, остальные в окопе решили бежать тоже. Однако едва первый связист высунулся из окопа, как сразу же на бруствере разорвался снаряд. Солдат упал на дно окопа, Хорошо, что не ранило, но слегка контузило. Видно, противник засек этот окоп и постоянно следил за ним в прицел орудия. Стоило кому-то появиться – жди снаряда. Что делать? Выхода-то другого не было – надо пружиной вскочить и бежать в разные стороны – авось, кому-то и повезет. В этом случае оставалась какая-то надежда на спасение. А если задержаться, то первая же атака противника стала бы общей погибелью.
К счастью, телефонная связь еще работала. Варенников просил, чтобы открыли неподвижный заградительный огонь по опушке, откуда палили из пушек противника. Варенников знал, что такой огонь подготовлен и уже применялся не раз, поэтому рассчитывал, что он появится через несколько минут. Так и произошло: огонь появился, связист отключил телефон, и все приготовились к “броску”. Поскольку тяжелее всех было радисту – его рация весила изрядно! – ему определили бежать слева – кратчайшим путем к посадке, ведущей к лесу. Варенникову досталась середина, правый “фланг” – телефонисту. Все выскочили из окопа – и врассыпную. Каждый по своему направлению, чтобы распылить внимание противника. Однако в это же время позиции наших войск накрыла очередная волна авиации противника. Теперь на них обрушились еще и бомбовые удары вражеских самолетов. Как выяснилось позже, их счастьем было то, что немецкие летчики, бомбя передний край наших войск, бросали не осколочные, а фугасные бомбы. Очевидно, боялись поразить свои войска.
Таким образом, тройка: начальник артиллерии и два солдата попали в кромешный ад. Вой снарядов, грохот взрывающихся бомб, свист пуль – все смешалось в одну грозную тягучую какофонию. Черная земля, вывороченная при разрыве бомб, вздыбливалась вверх, летела в черное от дыма и самолетов небо и тут же падала на поле, по которому они бежали. Казалось, их пути к своим не будет конца. Наблюдавшие за ними командир полка и другие видели, как танк стрелял по бегущим. К сожалению, один из них погиб сразу –
154

это был телефонист. Варенников попал под разрывы бомбы, его ранило, тяжело контузило волной от броска в заросший кустарником дорожный кювет. А третьему, то есть радисту, который был в самом сложном положении, повезло: без единой царапины добрался до своих. Что это? Везение? Случайность? Это, конечно, судьба. Для всех троих она обернулась своей гранью. Варенников хоть пострадал, но остался жив. И, конечно, как радист, благодарен судьбе. А телефонист сложил голову. Причем трагически – его всего изрешетило осколками танкового снаряда.
Судя по рассказам товарищей Варенникова, дальше события разворачивались так. Командир полка отыскал ординарца Варенникова В.И. Василенко, который вместе с другими вытаскивал раненых артиллеристов к новому НП, и дал ему задание: живым или мертвым отыскать и доставить ему Варенникова. Выделил ему разведчика.
Однако Варенникова не только забросило в кювет, но еще и изрядно завалило землей. Василий Иванович Василенко, его спаситель, случайно отыскав бездыханное тело Варенникова (он был без сознания), вместе с разведчиком притащил его ночью на плащ-накидке. После небольших мытарств Варенникова доставили в медсанбат, где его осмотрели врачи и вместе с еще одним “тяжелым” отвезли на телеге в эвакопункт, где их без задержки загрузили в “кукурузник” – так называли универсальные самолетики-бакланы У-2 и отправили в армейский госпиталь, который располагался в польском городе Гарволине. Здесь Варенникова уже привели в чувство. Скверно было с левой ногой. Поэтому он лежал в госпитале почти месяц. Кости срослись, костная мозоль образовалась хорошая, а нога болела и была сильно отечная. В связи с этим его отправили в Люблин уже во фронтовой госпиталь.


* * *

Уже проходит третий месяц, а Варенников все в госпитале. Парафин, массаж и другие процедуры не давали эффекта. Все ему это надоело. Да и война вот-вот должна кончиться.
На утреннем обходе он попросил врачей выписать его в часть. Врач сказал, что он согласен с тем, что в последние дни никакой динамики нет, и добавил:
- Но Вы можете пройти врачебную комиссию, она даст ограничения.
- Мне не нужны такие ограничения.
- Тогда пишите расписку.
Пока врач осматривал других, Варенников написал и вручил ему ходатайство о направлении его в часть в связи с выздоровлением. Доктор скептически посмотрел на листок, повертел его в руках, видно хотел что-то по этому поводу сказать, потом выпалил:
- Хорошо, завтра отправим.
Варенников шел за нм и радостно благодарил. Врач у дверей остановился, пожал Варенникову руку, приветливо улыбнулся вместе с сестрами и пожелал успеха.


* * *

А через два дня Варенников на перекладных добирался до полка. Его не забыли, ждали, чем растрогали до глубины – ведь больше трех месяцев держали место за ним! Возможно, потому, что были в обороне, а сама оборона принимала позиционный стабильный характер. Но, в общем, ему повезло. Да и не только в этом. После того, как Воинков, наконец, кончил тискать Варенникова в объятиях, он вызвал других

155

заместителей командира полка (а должность Варенникова тоже значилась как заместитель командира полка) и сказал:
- Начальник штаба, читай!
Васькин развернул документ и торжественно зачитал о том, что Варенников награжден орденом Красного знамени. Это уже был второй подобный орден, а всего четыре. Николай Королев, адъютант командира полка разлил всем по кружкам капитально, от души, Воинков взял орден у начальника штаба, опустил его в кружку Варенникова и они все вместе выпили. Потом прикрепили орден на гимнастерку. Кто-то сказал:
- Одно Знамя – хорошо. А два – лучше.
Выпили по второй. Затем командир полка рассказал, как они воевали без Варенникова. Оказывается, уже в конце августа противник смирился с присутствием нашего плацдарма и больше никаких шагов к его взятию не предпринимал. А танки перебросил в Варшаву.
Фронтовики, конечно, знают цену возвращения после излечения в свою родную дивизию, а тем более в свой полк, и если этот полк прошел уже большую часть войны. Это же все равно, что после долгой разлуки вернуться в родную семью. Варенников, где не появится – всюду родные лица, улыбки и рукопожатия. А что касается артиллеристов, то у них вообще был праздник. Вся эта обстановка трогала Варенникова до глубины души, и он был искренне благодарен всем своим фронтовым друзьям за сердечную встречу.
Уже на второй день, приняв дела и должность, Варенников полностью окунулся в заботы войск к наступлению.


* * *

Шел четвертый год Великой Отечественной войны – самый тяжелый год войны за всю историю человечества, которая уже к декабрю 1944-го года унесла десятки миллионов жизней.
Соединения 8-ой Гвардейской армии, в которой служил Варенников, как и другие армии 1-го Белорусского фронта, на Магнушевском плацдарме капитально готовились к наступлению: были пополнены боеприпасы, продовольствие, личный состав. Каждый батальон в ближайшем тылу проводил суточные учения с боевой стрельбой. Артиллеристы и минометчики в свою очередь тоже “постреляли” по всем огневым задачам. Была осуществлена капитальная перегруппировка войск. 35-ая дивизия была поставлена на левый фланг армии, но входила в состав ударной группировки. Командир корпуса, а затем командир дивизии и командир полка провели с офицерами занятия на макете местности по взаимодействию при прорыве обороны и развитию наступления в глубину. День и ночь велась интенсивная разведка. В планы огневых ударов вносились последние коррективы.
Накануне наступления командующий армией генерал-полковник В.И. Чуйков объехал войска, проверяя их готовность, и одновременно вдохновляя личный состав на успешное решение боевых задач. Таково было правило, что крупные военачальники выезжали к линии фронта, и там в пешем порядке “лазили” везде, в том числе и по переднему краю.
Василий Иванович побывал и в 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии и 100-ом Гвардейском стрелковом полку. Вместе с ним были адъютант капитан Н. Касюк,
командующий артиллерией армии генерал-лейтенант Н. Пожарский, начальник
оперативного отдела армии генерал-майор М. Толканюк и начальник разведотдела армии
156

полковник Н. Руднев. Всего пять человек! Закончив обход переднего края, командир решил посмотреть роту второго эшелона 3-го батальона 100-го полка.
Начало смеркаться, а рота к тому времени находилась на значительном удалении – почти в километре от противника. Поэтому он, не таясь, вышел из траншеи и, идя по брустверу, сверху разговаривал с воинами, сидевшими в окопах. Командарм и сопровождающие его военачальники набросили на шинели плащ-палатки, поэтому знаков различия не было видно. И вот тут происходит курьез. Подходят все к очередному солдату – тот с озабоченным видом что-то ест, ни на кого не обращая внимания. Василий Иванович остановился прямо перед ним – никакой реакции. Тогда командарм начинает разговор:
- Солдат, ты что там делаешь?
- Не видишь?.. “Энзу” доедаю… - и далее прозвучало неделикатное слово.
- Что ты сказал? – громко зарычал Василий Иванович, хотя и слышал, что именно было сказано.
Солдат сидел в пол-оборота к начальникам. Подняв кверху голову, встретился с взглядом Василия Ивановича и, чувствуя, что это большой начальник, спокойно ответил:
- Я же тебе сказал: “Энзу” до-е-ды-ва-ю!
- Так тебе паек “НЗ” дали, чтобы в случае тяжелой обстановки, когда невозможно подвезти пищу, мог бы подкрепиться. И называется-то “НЗ” – неприкосновенный запас. А ты уже сейчас доедаешь. Что, плохо кормят? Где командир полка?
- Да зачем здесь командир полка? Я сам все расскажу. Ты что новенький, на фронте впервые?
- Ты что мне вопросы задаешь?
- А то, что все бывалые солдаты, получив “НЗ”, и зная приблизительно, когда в атаку, распределяют его и съедают, чтобы не дай Бог, не пропал. Ведь еще Суворов сказал: “Пуля – дура!”. Вот эта дура во время атаки брюхо распорет или вообще… И “энза” пропала. Есть-то некому. Вот для этого и поедают эту ”энзу” солдатики. Оно, глядишь, и сил прибавится, и добро на своем месте - не пропало. А если насчет кормежки, то она у нас отменная. Сегодня были макароны с тушенкой – пальчики оближешь. Да еще по полному котелку. Ну, а коли уж и попадем в беду, и старшина со своими термосами к нам не доползет, то как-нибудь перебьемся, перетерпим – не привыкать. Вот солдат съел свой запас, и у него образовался “нутряк”, который у него растет, пока сидит в обороне. Как у верблюда горб. И если еды нет – энергия идет оттуда. Но, глядишь, еще какую-нибудь трофею прихватишь. В бою всякое бывает. Правда, хлеб у фрицев никудышный. Какой-то эрзац, говорят. Из опилок, что ли? Но консервы ничего, можно… Так что не волнуйся, - закончил свою тираду солдат.
Все вокруг стояли и молча слушали солдата. Он уже поднялся, повернулся к командарму, поправил ремень, шапку и рассказывал степенно, покачивая своими здоровенными плечами. И вдруг ротный командир – как выстрелил:
- Это лучший пулеметчик роты, товарищ командующий. Со Сталинграда в полку. Имеет орден и две медали.
Василий Иванович потоптался, крякнул, сказал, чтобы хорошо готовились к бою, и пошел дальше. Он любил сталинградцев и прощал им все.
Наблюдая за этой сценой, Варенников невольно вспомнил своего сталинградского Филимона Агапова из-под Абакана. Такой же крепкий, неторопливый, говорил размеренно, назидательно, никакой начальник для него не гроза, но почтение ему оказывал. И по возрасту такой же. Вот на таких-то Россия и держится.



157


* * *

35-ая Гвардейская стрелковая дивизия получила задачу – совместно с 694-ым самоходным артиллерийским полком, 266-ым истребительно-противотанковым полком прорвать оборону противника на участке Леженце - Гловачув. Наступать в направлении местечка Едлинск - Радом. Наступление в глубину развивать совместно с армейской танковой группой.
14-го января 1945-го года в 8.30 грянула артиллерийская подготовка атаки на Магнушевском плацдарме. Через 25 минут ураганного огня батальоны первого эшелона 100-го и соседнего 101-го стрелкового полков перешли в атаку и без особого напряжения захватили первую траншею. Чувствуя, что в ближайшие дни наши войска могут перейти в наступление, противник оставил в первой траншее только прикрытие, а главные силы и тыл перенес во вторую и третью траншеи, в укрытие. Как только наши пошли в атаку, немцы, решив, что это общее наступление, вывели все силы из укрытий и заняли позицию для отражения удара.
Но наши командиры быстро сориентировались и придержали передовые подразделения в первой траншее противника, артиллерия же обрушилась на его вторую и третью траншеи. И пока она их полностью не распахала, пехота ждала сигнала. Затем под прикрытием двойного огневого вала возобновили атаку. С позиций военного специалиста – это были классические действия по управлению атакующими подразделениями и огнем артиллерии. Командующий артиллерией 8-ой Гвардейской армии генерал Н.М. Пожарский вообще вошел в историю военного искусства, как один из самых одаренных военачальников. И здесь, и в Берлинской операции, руководимая им артиллерия явила шедевр своих возможностей и способностей. Противник понес огромные потери.
Утром 15-го января после артиллерийской подготовки в бой был введен второй эшелон 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии 102-го Гвардейского стрелкового полка. Сопротивление немецких войск было окончательно сломлено, и к исходу дня вся тактическая зона обороны была полностью прорвана. Части дивизии начали преследование разрозненных групп, отходящих к Одеру.
Советские войска продвигались с невиданными темпами – по пятьдесят километров в сутки. Такое стремительное наступление ошеломило противника. Он совершенно ничего не мог предпринять, чтобы остановить этот накат, даже занять хорошо подготовленные в инженерном отношении и имеющиеся необходимые запасы и средства управления - рубежи на территории Польши. Такому быстрому продвижению 8-ой Гвардейской армии в целом способствовал и мощный удар 1-ой Гвардейской танковой армии. Она глубоко вклинилась в оборону противника. Кроме того, части 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии, в частности 100-ый Гвардейский стрелковый полк, широко использовал приданный ему самоходно-артиллерийский полк 76-миллиметровых орудий. Это маневренные, очень удобные для десантирования орудия. Фактически все боевые подразделения 100-го полка двигались десантом, крюком прицепив к самоходным орудиям повозки.


* * *

Наиболее организованное сопротивление дивизия встретила в районе города Оборники, который обороняла 258-ая пехотная дивизия противника. Город Оборники был крупным опорным пунктом, стоял на важном узле дорог, имел более 30 крупных складов

158

с военн6ым имуществом. Части дивизии ударом по городу с севера и юга обратили в бегство подразделения противника, и даже батальон СС, который контролировал их действия. Конечно, и наши войска понесли потери.
Был убит командир 102-го Гвардейского стрелкового полка 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии майор А.В. Петров, которому было присвоено звание Героя Советского Союза.
35-ая Гвардейская стрелковая дивизия вышла к реке Варта, и начала преследовать отходящего противника по правому ее берегу, продвигаясь на северо-запад. Вскоре командир корпуса генерал В.А. Глазунов приказал форсировать реку и во взаимодействии с 57-ой дивизией и 40-ой танковой бригадой наступать на Бирнбаум, что и было выполнено по всем правилам военной науки.


* * *

Утром 29-го января 35-ая дивизия, сломив сопротивление немецко-фашистских войск, вышла на широком фронте на польско-германскую границу на рубеже Альт-Герту, Фольварк, Биркен. Дивизия получила задачу наступать на Шверин. Этот город принадлежал уже Германии. Наступал грандиозный исторический факт уничтожения агрессора на его собственной территории.
30-го января части дивизии форсировали реку Одер и ворвались в Мезеритский укрепленный район противника, расположенный в междуречье рек Варты и Одера и прикрывавший кратчайший путь на Берлин. Встретив ожесточенное сопротивление, наши передовые подразделения вынуждены были перейти к обороне. Назначенный на должность командира дивизии на Висле вместо генерала А. Кулагина полковник Н.П. Григорьев, решил выехать на место и лично разобраться в обстановке.
Пренебрегая мерами предосторожности и “пролетев” на машине поворот, который был последней точкой, где еще можно двигаться на автомобиле, Григорьев попал в зону ружейно-пулеметного огня противника и был тяжело ранен в обе ноги. Это счастье, что его сопровождали три САУ-76 – они фактически спасли жизнь и раненому командиру дивизии, и всем остальным, кто был в его группе.
Дивизию принял заместитель командира дивизии полковник Г.Б. Смолин. Удивительный человек. У него с начала войны не было левой руки по локоть, он носил протез, мог бы не воевать, но настоял, чтобы его отправили на фронт. Когда он был в настроении, то шутил по поводу руки:
- Надо было бить правой, а я замахнулся левой, вот и результат. Всегда надо думать, голубчик.
В ночь на 4-ое февраля 1945-го года дивизия форсировала Одер и во взаимодействии с 57-ой Гвардейской стрелковой дивизией в течение трех суток вела тяжелые бои за город Ретвейн. Выбив противника и очистив город, дивизия продвигалась вдоль левого западного берега реки Одер, подошла к пригороду Киц и закрепилась здесь силами 102-го Гвардейского стрелкового полка. 101-ый Гвардейский стрелковый полк стал левее, и тоже южнее Кица, а 100-му Гвардейскому стрелковому полку приказано было обойти его с запада, перерезав дорогу, идущую на Берлин.
В течение двух с небольшим недель части дивизии с боями прошли 510 километров. Это же не танковая и не механизированная, а стрелковая дивизия – но такие темпы.



159


* * *

Пришло время расплаты! И 35-ая Гвардейская стрелковая дивизия, как и другие войска, готовилась к этому необычному боевому ритуалу.
В слиянии рек Одера и Варты находился довольно большой остров, на котором обосновался старинный город – крепость Кюстрин. Крепость состояла из множества мощных фортов, оснащенных современными орудиями крупного калибра и другим вооружением. Огромные подземные казематы вмещали в себя большое количество боеприпасов, военного имущества, продовольствия и горючего. Крепость была подготовлена к длительной круговой обороне. Форты со всех сторон были прикрыты глубоким рвом, залитым водой, шириной 12 и глубиной 7 метров, да еще 15-метровым крепостным валом. Вдобавок на дамбе, которая окружала крепость, были расположены доты и дзоты, оснащенные артиллерийскими снарядами всех видов, как в укрепленных районах. Дамба прикрывала крепостные стены толщиной два и более метра, фактически они способны были выдержать удар фугасного или бетонобойного снаряда любого калибра.
С острова же по обе стороны крепости были переброшены мосты. На восточном правом берегу находилась канатная фабрика с огромной вытяжной трубой, где размещались немецкие разведчики-наблюдатели. Артиллеристы Варенникова пытались сбить эту трубу, но у них ничего не получилось.
А на другом западном берегу, начиная прямо от моста, находился населенный пункт Киц. Считалось, что он является пригородом Кюстрина.
Сам Кюстрин представлял интерес не столько как крепость на кратчайшем пути - всего в 7- километрах к Берлину, сколько как место, где родился Геббельс, об этом знала вся Германия. Поэтому падение Кюстрина, несомненно, имело бы морально-психологическое воздействие на немцев. Понимало это и германское командование. Вот почему только внутренний гарнизон крепости состоял из множества известных частей:
10-ый крепостной полк, сводные батальоны – “Вечер”, “Гимен”, “Готте”, “Хитай”, боевые группы – “Шульц”, “Шнандер”, далее – 40-ой отдельный саперный батальон, подразделения 303-ей пехотной дивизии, а также 39-ая и 58-ая отдельные артиллерийские дивизионы.
Кюстрин отнюдь не являлся ключом к Берлину. Ключом были Зееловские высоты. Однако, что касается крепости Кюстрин, конечно, ее можно было бы обойти, блокировать, и пусть гарнизон сидит себе здесь до посинения, пока не капитулирует. Но нельзя было сбрасывать со счетов одну довольно серьезную опасность: своими крепостными дальнобойными орудиями, он, конечно, мог принести немало бед. Тем более что в крепости имелись огромные запасы боеприпасов, о чем  командование фронтом располагало достоверными данными. Но можно было пойти и по другому пути – разбомбить все в пух и прах и превратить крепость в руины. Сделать это сверхтяжелыми девятитонными авиационными бомбами было совсем не трудно. Но этот вариант не подходил, так как этот город после войны должен отойти Польше, и если бы его разбомбили, то поляки вместо города получили бы только руины. Оставалось одно – брать Кюстрин штурмом. Ущерб если и будет, то незначительный.


* * *

Выше по течению реки, южнее Кюстрина, была построена мостовая переправа

160

через реку Одер. Мост был наплавной, но предмостные укрепления делались капитально. В их строительстве принимали участие и саперы, и артиллеристы 100-го Гвардейского стрелкового полка, чьи огневые позиции располагались неподалеку.
Во время строительства переправы за работой наблюдал Г.К. Жуков на другой стороне реки. А когда мост был готов, он проехал на “виллисе” на левый берег и похвалил офицеров за труд. Мост – великое дело для плацдарма. Понимая это, немецкое командование постоянно бросало на переправу самолеты–снаряды. Психологически противник этими самолетами-снарядами на войска в какой-то степени еще влиял. Но вместе с тем командование полком видело, что применение самолетов-снарядов – это уже конвульсии огромной военной машины: исчерпав все, немцы прибегали к последнему средству. Так утопающий хватается за соломинку.
Самолет-снаряд “ФАУ-1” являл удивительное зрелище и в то же время очень опасное средство. “ФАУ-1” имел около 700 килограммов взрывчатого вещества большой мощности. Правда, в мост попадали очень редко. Но взрыв и на удалении от моста был мощным и нагонял “шороху”.
Чтобы перебраться ближе к Кюстрину, решено было первоначально овладеть на западном противоположном берегу пригородом Киц. Эту задачу 35-ая Гвардейская стрелковая дивизия решила с плацдарма во взаимодействии и совместно с соседом справа – с 82-ой стрелковой дивизией 5-ой Ударной армии. Предвидя, что в Кице придется вести бои, как в городе с крупными зданиями, создавали штурмовые группы и отряды, каждый из которых имел конкретный объект захвата.
В 100-ом Гвардейском стрелковом полку действиями штурмовых отрядов и групп лично руководил командир полка майор А.М. Воинков. Со своей группой управления он находился от них буквально в ста метрах. Наиболее активно действовал штурмовой отряд капитана А.В. Сохоматина. Внезапным стремительным броском, “поливая” перед собой фашистов из пулеметов и автоматов, сразу захватили несколько кирпичных зданий, расположенных вдоль магистрали Кюстрин - Берлин.
В цоколе одного из них разместили командно-наблюдательный пункт командира полка. Узкие длинные окна обеспечивали хоть и под углом, но прекрасный обзор, позволяющий полностью наблюдать действия наших штурмовых групп и отрядов, а также ответные меры противника. Командование полка особенно беспокоили два вкопанных по башню танка справа и слева от дороги. Они находились на возвышении. И все отлично просматривали и простреливали пушечным и пулеметным огнем. Выкатить 57-миллиметровые орудия (вместо 45-миллиметровых войска уже имели 57-миллиметровые противотанковые пушки, которые получили на Висле), и решили прямой наводкой обстрелять их. Но это равносильно самоубийству: танки немедленно бы “сняли” орудия, не позволив им даже развернуться.
В связи с этим было принято решение – штурмовыми группами просочиться с фланга, то есть со стороны реки, в “мертвое” пространство, которое образовывалось вблизи каждого танка и которое им не простреливалось. И если это удастся сделать, то, несомненно, цель будет достигнута: ребята забросают танки гранатами. Однако до этой зоны надо было преодолеть минные поля и сопротивление хорошо окопавшейся здесь пехоты. Ведя артиллерией массированный огонь по минным полям в расчете, чтобы разорвать их, а также по пехоте противника, были подтянуты штурмовые группы максимально ближе к рубежу, с которого уже можно было сделать бросок.
В итоге удалось все-таки одной штурмовой группой забросать одно бронированное чудовище противотанковыми гранатами и бутылками с горючей смесью. “Тигр”, который был с левой стороны дороги, уже пылал. Экипаж его, видно, погиб или выбрался через люк в днище. Минут через пять танк взорвался. Подобраться ко второму оказалось значительно сложнее. С гибелью танка противник открыл интенсивный огонь по нашим
161

позициям. Минут через тридцать прилетели “юнкера”, однако хорошо отбомбиться не смогли – шестерка наших истребителей разгромила их по всему небу, двух сбила.


* * *

Управляя действиями войск, большинство их начальников расположилось вокруг командира полка, обдумывая, как действовать дальше. У приборов наблюдения в соседней проходной комнате остались только разведчики. В комнате Варенникова окно было забито периной и пуховыми подушками, чтобы не залетел снаряд. Это была ошибка. Точнее, ошибка состояла в том, что перина была белой, а значит, очень заметной. В прицеле танка, тем более, просматривалась отлично, хотя окно и было узким. Вот немец и влепил сюда снаряд. Конечно, перина максимально самортизировала удар и вобрала в себя основные осколки, однако, все находившиеся в помещении, пострадали: командир полка А.М. Воинков был легко ранен осколком в левое плечо и контужен (он стоял левым боком к окну). Адъютант командира полка Н.И. Королев ранен в шею и спину мелкими осколками и контужен (он стоял спиной к окну). Заместитель командира полка по политической части майор В.А. Иванов сидел на ящике в стороне от всех в углу комнаты, писал донесения и отделался испугом. Варенникову опять не повезло, хотя и незначительно: несколько маленьких осколков кирпича влетели в лицо, его контузило (он стоял лицом к окну). Произошло это 9-го марта 1945-го года. Самое интересное, как потом рассказали прибежавшие в их комнату разведчики, так это то, что все, бездыханные, лежали на полу. И производили первое впечатление погибших. Но первым пришел в себя майор Иванов, и тут же общая ситуация стала меняться. А.М. Воинков никогда не держал около себя никаких медиков, считая, что это плохая примета. И Варенников придерживался той же позиции. Но поблизости всегда кто-то находился. Вот и сейчас прибежал санинструктор, быстро всех осмотрел и вместо того, чтобы с каждым разобраться, дал команду оттащить всех на волокушах к реке и далее в медсанбат дивизии.
Вероятно, он принял такое поспешное решение потому, что у Королева была в крови шея, а у Варенникова – лицо. Кровоточила и разбитая верхняя губа. Поскольку волокуш не было, раненых тащили на плащ-палатках по булыжникам мостовой. Видно, такая “транспортировка” и мертвого приведет в чувство. Вот и Варенникову уже после нескольких десятков метров вернулось сознание. Естественно, с каждым новым “броском” по мостовой Варенникова пронизывала адская боль, причем почему-то во всем теле, так что невольно вырывались стоны.
Солдаты-разведчики, таща Варенникова, после каждого его стона говорили:
- Потерпи, осталось немного.
Почему-то Варенников не мог подняться, хотя был в полном сознании. Так как его волокли головой вперед, то он мог в какой-то степени наблюдать, что делается сзади его, а фактически на переднем крае. Отчетливо видел, как оставшийся у дороги второй танк пускал по нашей группе короткие пулеметные очереди с трассирующими пулями. Сомнений не было – он засек их и не отстанет, пока не прибьет. Но там его пулемет не достанет. Варенников напряг все силы и заговорил:
- Братцы, вы лучше тащите по кювету. Там его пули уже не достанут нас.
- По кювету ползти нельзя, - отвечает разведчик, - там полно мин. Уже осталось немного, потерпи, скоро мы вообще сползем с дороги, а там уже будем в безопасности.
И все-таки почти у самого финиша у одного из двух спасителей Варенникова пуля распорола голень. И он дальше отправился вместе с ними уже в другом качестве. Их подхватили санитары, уложили на волокуши, как в люльки, и бегом к берегу. А потом уже
162

на “санитарке”-автомобиле привезли в медсанбат. Он располагался на восточном берегу Одера в населенном пункте Запциг. Там Варенников слышал А.М. Воинкова, который крыл всех, на чем свет стоит:
- Куда, черти, вы меня тащите? Я же здоров!
Но было видно, что сам он подняться не может, как и Варенников. Только Н. Королев помалкивал – лежал спокойно и был очень бледный.
Расположили их в одном немецком домике. В большой комнате лежало еще два офицера из соседнего полка. Обработали раны, сделали им какие-то уколы и они уснули. Уже на второй день Варенников вполне свободно перемещался. Воинков ходил, держась за спинки коек, а Королев мог только сидеть. Но со временем у них все нормализовалось, единственно, что Варенникова беспокоило, так это то, что корочки, образовавшиеся у него на руках, под правым глазом и на носу, долго не отслаивались. Ребята шутили:
- Вот так и будешь ходить всю жизнь с плямбами на морде. Скажи спасибо, что вообще нос не отхватили. Да и глаз целый остался.
Действительно, еще чуть-чуть – и Варенников бы был без глаза. Какая судьба! Плохо, когда человек вообще чего-то лишается. Но когда у него нет глаза – это, конечно, совсем особая утрата. Когда с человеком говоришь – обязательно смотришь ему в глаза и “читаешь” его мысли, видишь его внутренний мир. Глаза собеседника передают тебе его настроение. Но вот что странно: когда твой собеседник – с одним глазом, то невольно твой взгляд падает на протез глаза или на то место, где был глаз. При этом чувствуешь себя неловко, будто сам в чем-то повинен.
Один из хирургов медсанбата был без глаза, потерял его под Москвой. Протеза, однако, не носил, разбитую глазницу обычно прикрывал повязкой. Он же и занимался с ними. Интеллигентный, очень внимательный, не по врачебному боевой. Наверное, хирургам в большинстве случаев присущи эти черты – боевитость, решительность. Ведь приходится принимать решение резать, не резать, распороть или обойтись без этого. У этого хирурга эта черта была выражена особенно ярко. Однажды его спросили:
- Доктор, ты так здорово разбираешься в военном деле, что можно подумать, командовал ротой.
- Ротой – нет, а взводом полгола командовал под Москвой, пока немцы мне глаз не выбили. Я ополченец, окончил 1-ый Московский мединститут и год уже проработал, а когда война началась – добровольцем пошел на фронт. По ошибке направили санинструктором, но буквально через неделю командир батальона поставил меня на стрелковый взвод. И командовал. Получил младшего лейтенанта. А когда ранило, то уже в госпитале разобрались, что к чему, и мне сразу повесили шпалу капитана медицинской службы. С этим вот званием и добираюсь до конца войны.
Воинков поинтересовался, что, мол, так, со званием, да и с должностью тоже не порядок.
- Это все зависит от меня. Можно было оставаться в тылу или здесь тоже стать администратором. Но меня больше привлекает делать операции “свежераненым”, если можно так сказать. Именно здесь начинается борьба за жизнь. Я делаю любые операции, хотя нам это не рекомендуется. А я оперирую. Какие могут быть рекомендации, когда речь идет о жизни или смерти? Я мог бы со своим ранением остаться в тыловом госпитале, но это не для меня – я должен чувствовать бой. А глазницу не закрываю потому, что любая рана военного только украшает, как Потемкина, - засмеялся хирург, а потом продолжил: - Война закончится – конечно, я уволюсь. У меня так много планов, идей, над которыми, конечно, надо много работать, чтобы помочь человеку.
Все смотрели на него с большим уважением. В отличие от других медиков, включая начмеда дивизии подполковника Сорокина, который их посещал каждый день, этот капитан оказывал на всех значительно больше влияния, чем все остальные.
163


* * *

18-го марта Варенников и Воинков уже были в полку. Воинков настоял, чтобы их отправили к себе “домой”, так как готовилась решающая битва.
К великому огорчению Варенникова направили не в родной 100-ый Гвардейский стрелковый полк, а в соседний 101-ый Гвардейский стрелковый полк. Там убило командира полка полковника М.А. Коновалова. Это был всеобщий любимец дивизии. Его похоронили, как и еще 309 погибших бойцов 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии, на кладбище немецкого поселка Западный. Полк принял прибывший из тыла и еще не нюхавший пороха подполковник И.А. Андреев. У Варенникова с ним сразу сложились плохие отношения. Откровенно говоря, во всем был виновен Варенников. Все-таки командир полка – есть командир полка. Он отвечает за все и судьба людей в его руках. Задача офицеров состояла в том, чтобы помогать ему принимать целесообразные решения (тем более что он не обстрелян) и организовывать выполнение этих решений, в том числе всестороннее обеспечение боевых действий подразделений полка. К тому же его возраст был старше Варенникова в 2,5 раза – тоже обязывало всех относиться к нему уважительно. Но его педантичные распоряжения и сухой казенный разговор на любую тему, пренебрежительное отношение к заслуженным офицерам полка сразу воздвигли между ними стену. Его не восприняли и другие офицеры, в том числе начальник штаба полка, который в разговоре с Варенниковым как-то посетовал на то, что “старик” теряется в бою и по этой, на его взгляд, причине противник недавно потеснил полк своими контратаками. Лишь своевременная помощь соседнего 102-го полка 35-ой дивизии и частей 416-ой стрелковой дивизии помогли восстановить положение. Особо занимала такая фраза, сказанная начальником штаба полка:
- Я вижу, он как рыба, выброшенная на берег: воздух глотает, а никаких распоряжений не отдает. Решил командовать полком, так командуй.
Командир дивизии полковник Г.Б. Смолин на основании распоряжений комкора и командарма 22-го марта отдал приказ о наступлении дивизий с целью прорвать оборону противника в районе железнодорожной станции Кюстрин, взять железнодорожный мост на речушке, потом соединиться с частями 5-ой Ударной армии, наступавшими с севера. Действия были не особенно сложные, но требовали, как всегда, кропотливой организации, они были направлены на расширение плацдарма. Командир полка решил провести занятия на ящике с песком. Конечно, если бы время для этого было, то можно провести и эти занятия, но в той обстановке каждая минута была дорога, а он собрал командиров батальонов, заместителей командира полка, начальников служб полка и монотонным голосом начал читать им лекции. Через полчаса командир 1-го батальона, не выдержав, и говорит:
- Товарищ подполковник, мне задача понятна. Разрешите действовать?
Все тоже зашевелились. Андреев вскипел.
- Нацепляли орденов и думаете, что от того ума прибавилось? К бою нужно готовиться, а вы привыкли “нашармачка”, вот потому и большие потери.
Это было слишком. Тут же взорвался заместитель командира полка по политической части В.В. Уткин. Никак не называя командира полка, выпалил:
- Во-первых, ордена заслужили без Вас, и носят их так, как считают нужным. Во-вторых, у нас никто “нашармачка” не воюет – все готовятся, а если бы не готовились, то не были бы сегодня на Одере. В-третьих, это с Вашим приходом мы в первом же бою понесли большие потери. Конечно, с Коноваловым у нас в полку такого не было. Наконец, последнее: учитывая сжатые сроки на подготовку, предлагаю дать слово начальнику штаба полка. Он уточнит задачи, после чего можно офицеров отпустить организовывать
164

бой.
Видно, у Андреева в практике такого не было. Он никак не мог преодолеть охвативший его шок. А начальник штаба, используя замешательство и, не ожидая разрешения командира полка, сразу приступил к работе. Он спрашивал каждого командира и начальника, как они поняли свою задачу, как будут взаимодействовать с артиллерией, танками и соседями, а также с наступающими навстречу нам войсками 5-ой Ударной армии, уточнял некоторые вопросы и буквально через 20 минут доложил командиру полка:
- Товарищ подполковник, все готово. Все офицеры свои задачи и порядок взаимодействия знают. Разрешите им отправиться в свои подразделения?
- Разрешаю, - ответил командир полка. – Время огневой подготовки и начало атаки - отдельным распоряжением. Всем можно идти. Заместителю командира по политчасти и начальнику штаба полка остаться.
Все было ясно: будут объяснения. Но все были вроде довольны, что “новобранцам” преподнесен необходимый урок. Жаль только, что речь шла о человеке, занимающем высокий пост, да с седой головой. Поэтому хоть и были довольны, но внутренне переживали.
Варенников молча шел с заместителем начальника штаба майором Ф.И. Кауном.
- Да, плохо получилось… А ведь воевать-то вместе, - как бы в раздумье сказал Каун. – Какой-то он странный. Приказал переписать все наградные листы, составленные за форсирование Одера, и бои на плацдарме, уже подписанные Коноваловым. Сказал, что сам будет подписывать. Но ведь мы воевали, когда его еще не было! Сказал, что не все представленные заслуживают награждения.
Они продолжали идти. Варенников не хотел поддерживать этот разговор. Но понимал, что таких отношений не должно быть, тем более на войне.
К бою все было готово. После мощного короткого огневого налета подразделения 101-го и соседнего справа – 102-го Гвардейского стрелкового полка перешли в наступление. Противник, видно, не ожидал таких действий, побежал, стараясь выскользнуть из кольца окружения. Преследуя отходящих немцев, полки соединились с частями 32-го Гвардейского стрелкового корпуса 5-ой Ударной армии. В районе Ной-Блейм, Кубрюклен, Форштадт, безымянного острова на реке Одер и мукомольного завода попала в окружение значительная вражеская группировка. Началась операция по ее уничтожению. Как и предполагалось, противник, чей передний край проходил по дамбе, полностью использовал арсенал вооружений своей крепости. Это накладывало на всю обстановку тяжелый отпечаток. Стало ясно – в тылу нельзя было оставлять этот окруженный гарнизон.
Командир корпуса решил на главный остров, где располагался основной город, высадить десанты с востока и запада. Сделать это на лодках скрытно и внезапно, под интенсивным прикрытием дымовых завес.


* * *

27-го марта командир дивизии отдал приказ: 100-му Гвардейскому стрелковому полку провести десантирование, 101-му Гвардейскому стрелковому полку овладеть дамбой северо-восточнее Куна и огнем поддержать десант, 102-му Гвардейскому стрелковому полку поддерживать десант с юго-запада.
35-ая Гвардейская стрелковая дивизия действовала в тесном взаимодействии с
82-ой Гвардейской и 416-ой стрелковыми дивизиями. Но противник, контратакуя пехотой
и танками, решил ликвидировать захваченные на острове подразделениями 100-го
165

Гвардейского стрелкового полка плацдармы. Однако два других полка дивизии активно поддерживали действия подразделений на острове и не давали противнику выскользнуть по перемычкам через рукава Одера из окружения и уйти на запад.
30-го марта дивизия фактически силами штурмовых отрядов ликвидировала немецкий гарнизон в Кюстрине. Было уничтожено более тысячи человек и взято в плен 950 солдат и офицеров, захвачено большое количество техники, вооружения и боеприпасов. Таким образом, угроза, которая постоянно присутствовала на правом фланге 8-ой Гвардейской армии, была ликвидирована. Плацдарм на Одере для войск армии был расширен.
С окончанием боев за Кюстрин войска армии закончили проведение частных операций по созданию благоприятных условий войскам на западном (левом) берегу Одера, что, несомненно, положительно сказалось при подготовке и проведении Берлинской операции.


* * *

Немецкое командование сделало все, чтобы сосредоточить основные оставшиеся силы по защите Берлинского направления и столицы непосредственно. Гитлеровский Генеральный штаб не позволял распыления сил и поэтому не проводил каких-либо частных операций и вообще активных действий, в том числе на этом направлении. Главной его заботой было - сохраняя живую силу и технику для решающей схватки, всячески затруднять нашим войскам организованно подготовиться к наступлению.
Только против 35-ой дивизии противник выдвинул в первый эшелон усиленные артиллерией и танками две свежие, укомплектованные дивизии: 303-ю пехотную и 20-ую моторизованную. Но надо еще иметь в виду, что немецкие войска были буквально завалены боеприпасами, в том числе фаустпатронами, в чем можно убедиться, в полную ощущая огневые удары не себе. Захватывая позицию за позицией, наши войска в качестве трофеев уносили штабеля снарядов, мин, патронов и других боеприпасов, которые не вмещались в окопы и траншеи и были выложены прямо на грунт. Кстати, сами позиции были оборудованы отлично и в оперативно-тактическом, и в инженерном отношениях.
На рассвете 14-го апреля 1945-го года шквал огня обрушился на передний край противника. Проводилась разведка боем в составе усиленного стрелкового батальона от каждой дивизии первого эшелона. Была поставлена задача – уточнение переднего края, системы огня в обороне противника и определение слабых и сильных его сторон. Цель в основном была достигнута.
Полковая артиллерия и два дивизиона 76-миллиметровыми орудиями артиллерийского полка дивизии были на прямой наводке. Они выели огонь по хорошо разведанным и вновь обнаруженным целям. Минометные подразделения имели свои цели на переднем крае. С переходом от огневой подготовки к огневой поддержке (а это был настоящий огневой вал) артиллерийские орудия от стрельбы прямой наводкой переходили к стрельбе по целям на предельной дальности – кроме 57-миллиметровых орудий, которые сопровождали пехоту “огнем и колесами” (когда орудия перемещаются вслед за атакующими).
В течение двух дней передовыми отрядами удалось вклиниться в оборону противника, местами до пяти километров. Фактически оборона была уже нарушена. Противник понимал обеспеченность этой полосы и, делая ставку на Зееловские высоты, отводил наиболее мощные артиллерийские средства на этом рубеже. В ответ советское командование вновь организовало артиллерийскую подготовку.
Зная точно, во сколько начинается огневая подготовка, и многократно проверив
166

готовность к действиям, все командиры и начальники часа за два-три до ее начала уже были на ногах и все равно находили для себя какую-то работу, что-то еще недосказано, какие-то распоряжения еще не отданы, что-то надо еще допроверить.
Командиры и начальники все располагались на КНП командира полка подполковника Андреева. Рядом с ним был адъютант и заместитель командира полка по политчасти майор Уткин, радисты и телефонисты. Остальные толкались около группы управления Варенникова, в том числе начальник разведки полка с разведчиком и полковой инженер. В 4.55 майор Каун произнес негромко, но так, чтобы слышали все:
- Осталось пять минут.
И вздохнул Варенников. Внутренне напряжение поднялось до предела.
16-го апреля за два часа до рассвета, фактически еще в сплошной ночной тьме, вдруг в небе появился яркий луч прожектора и встал вертикально, как огромная хрустальная колонна, привлекая внимание и завораживая всех вокруг на многие десятки километров. Это был сигнал! Буквально через несколько секунд мир перевернулся. 140 прожекторов, установленных по всему фронту через 200-300 метров, осветили яркими (в 700 миллионов свечей каждый прожектор) лучами все поле боя, ослепляя у противника всех и все. И сразу же вокруг загрохотало. Началось артиллерийское наступление 1-го Белорусского фронта. Главным дирижером этого огромного артиллерийского оркестра был знаменитый военачальник командующий артиллерией Герой Советского Союза генерал-лейтенант Пожарский. На участках прорыва было 300 артиллерийских и минометных стволов на один километр фронта.
Через 25 минут огневой подготовки в небе снова появился вертикальный луч прожектора. Это был сигнал пехоте и танкам к атаке, а для артиллерии – переходу к огневому валу – для сопровождения пехоты и танков.
Танки и самоходно-артиллерийские установки двигались в боевой линии на высокой скорости и с включенными фарами, ведя огонь на ходу. Пехота быстрым шагом и перебежками старалась не отставать от танков и также периодически, на ходу, открывала огонь, встречая на своем пути сопротивление. Все двинулось к Зееловским высотам.
Артиллерия дивизии, полностью участвуя в артиллерийском наступлении, по мере продвижения войск первого эшелона корпуса вперед – это были 47-ая и 57-ая Гвардейские стрелковые дивизии – подключались к своим частям, которые передвигались в предбоевом порядке во втором эшелоне. Преодолев с боями 8-километровую полосу обороны противника, армия уперлась в Зееловские высоты, которые фактически составляли основу обороны противника.
Командарм генерал Чуйков, стремясь развить наметившийся в полосе 47-ой Гвардейской стрелковой дивизии успех, решил ввести в сражение 35-ую Гвардейскую стрелковую дивизию на правом фланге 4-го Гвардейского стрелкового корпуса. Одновременно на это место переместил 82-ую Гвардейскую стрелковую дивизию. Для прорыва обороны на Зееловских высотах в течение следующей ночи создается необходимая группировка войск и вновь готовится артиллерийское наступление, в том числе тридцатиминутная артиллерийская подготовка атаки. Данные по целям этой полосы были приобретены в течение наступления с плацдарма, плюс по данным аэрофотоснимков. Кстати, к концу войны это вообще приобрело масштабный характер – авиационные разведданные получали даже в стрелковом полку. Части 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии, используя результаты огневой подготовки артиллерии и удар 11-го танкового корпуса, с тяжелыми боями, но, прорвав оборону противника в районе с отметкой 58,9, вышли к реке Флис, которую к исходу дня форсировали на участке Альт–Розенталь - Гермсдорф. Это создало благоприятные условия для развития в полосе армии, что сыграло на этом этапе решающую роль. Важно отметить, что противник почти
непрерывно проводил контратаки, подбрасывая свежие резервы. В этих боях в 101-ом
167

полку погиб отличный офицер старший лейтенант Павел Шелудько, который командовал 57-ой батареей противотанковых пушек. Не один танк противника был на его счету. Среди артиллеристов, которых знал Варенников, это был самый храбрый и отважный офицер. Он всегда был на острие там, где было пекло. Еще только намечается на каком-то участке полка прорыв танков противника – он уже со своей батареей тут как тут. И как бы тяжело ни было, Павел всегда улыбался.
Осталось до Берлина всего несколько километров, а они похоронили Павлика. Так в конце войны они продолжали терять своих боевых товарищей. А они были для всех, как родные.


* * *

Операция продолжалась. 35-ую дивизию усилили двумя танковыми бригадами – 35-ой и 65-ой. И поставили задачу – завершить прорыв обороны противника на Зееловских высотах на всю глубину. Дивизия, напрягая все силы, справилась с этой задачей.
Важнейшим и решающим элементом в действиях командующего 1-го Белорусского фронта Г.К. Жукова было принятие им решения о вводе в сражение в середине дня 16-го апреля сразу всей танковой армии. Это был большой риск. На карту ставилась судьба операции. Дело в том, что после мощной артиллерийской подготовки войска первого эшелона первые два-три часа наступали успешно. Для большей наглядности о представлении существа и содержания огневой подготовки, которая длилась всего 30 минут, читатель может судить даже по одному факту: за это время было израсходовано 500 тысяч снарядов и мин, что составляет тысячу вагонов.
Итак, первоначально войска наступали более-менее успешно. Но чем дальше, тем сопротивление противника усиливалось. Опираясь на систему инженерного оборудования высшего класса и вводя все новые и новые резервы, он гасил темпы продвижения 1-го Белорусского фронта. А совершить крупный маневр вправо или влево от Зееловских высот было нельзя. Надо было протаранить оборону именно на Зееловских высотах и во что бы то ни стало сломить сопротивление немцев. Сделать это в прежнем построении было невозможно. Вот почему в сражение была брошена главная ударная сила фронта – танковая армада.
1-ая Гвардейская танковая армия генерала М.Е. Катукова действовала в полосе совместно с соединениями 8-ой Гвардейской армии. А 2-ая Гвардейская танковая армия генерала С.И. Богданова – в полосе 3-ей и 5-ой ударных армий фронта. Это было труднейшим испытанием. Медленное продвижение 1-го Белорусского фронта, по мнению Ставки ВГК, ставило под угрозу срыва выполнение задачи по окружению Берлина, что не соответствовало бы предусмотренному замыслу операции.
Поэтому командующим 2-го Белорусского фронта и 1-го Украинского фронта (то есть соседям 1-го Белорусского фронта) была поставлена задача - максимально ускорить темпы продвижения этих фронтов, и тем самым содействовать 1-му Белорусскому фронту. Одновременно и командующему 1-го Белорусского фронта было дано указание увеличить темпы наступления. С этой целью подтянуть всю тяжелую артиллерию ближе к переднему краю и решать огневые боевые задачи в двух-трех километрах от передовых частей, что должно улучшить взаимодействие с войсками.
Все эти крупные решения претворялись в практические действия войск уже в середине дня 19-го апреля. Части 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии “пробили” третью оборонительную полосу противника и прорвались в Оберсдорф. Командир
дивизии полковник Г.Б. Смолин уже докладывал командиру корпуса об организации
168

преследования отходящего противника.
20-го апреля можно было утверждать, что обстановка в полосе всех трех фронтов (справа налево: 2-ой Белорусский фронт, 1-ый Белорусский фронт и 1-ый Украинский фронт) от действий которых зависела судьба завершения Второй мировой войны в Европе, складывалась благоприятно.


* * *

В связи с предстоящими боями в Берлине обращалось внимание на организацию противником обороны столицы Германии.
Принципиально это была круговая оборона. Она состояла из внешнего, внутреннего и городского оборонительного обводов. Кроме того, в центре города, начиная от рейхстага, был ряд объектов, которые в свою очередь готовили автономно к обороне, как крепость.
Внешний оборонительный обвод проходил по окрестностям столицы. Он состоял из системы опорных пунктов, имеющих единую систему огня. Этот обвод считался как бы передовым краем обороны города, и ему уделялось особое внимание.
Внутренний оборонительный обвод проходил по набережной реки Шпрее и каналу. Он же состоял из опорных пунктов, а их ядром были мощные каменные здания, нашпигованные автоматическими пушками, крупнокалиберными пулеметами и фаустиками (стрелками фаустпатронов).
Все пригороды и даже поселки между оборонительными обводами также были превращены в опорные пункты. А все, что находилось уже в самом внутреннем оборонительном обводе, максимально рассматривалось только с позиций обороны – от метро, коллекторов, водосточных каналов и подвальных помещений до заводских труб, чердаков зданий, вышек и различных высотных сооружений. Внутренний оборонительный обвод уже имел на каждой улице каскад, а городской оборонительный обвод вообще имел сплошные заграждения по всем улицам. Из каждого или почти каждого окна полуподвального помещения торчал ствол орудия. Берлин, фактически превращенный в гигантскую крепость, состоял в свою очередь из множества самостоятельных крепостей. Всю эту махину оборонял 200-тысячный гарнизон отборных войск, в основном члены нацистских партий и гитлерюгенда (не считая тотально мобилизованного населения города и его окрестностей). Подразделения гитлеровских войск имели очень конкретные задачи. Когда кто-то из них попадал к русским в плен, то показывал одно и то же:
- Мне приказано вместе с (перечисляет) оборонять квартиру на третьем этаже дома, - а в этой квартире у него был необходимый запас боеприпасов, продовольствия, воды, медикаментов, керосина и т.д.


* * *

К исходу 19-го апреля оборона на Зееловских высотах была прорвана и брешь на Берлин была, наконец, пробита. А 20-ое апреля стал знаменательным для всех не только тем, что Ставка ВГК уточнила задачу, но и тем, что дальнобойная артиллерия уже стреляла по Берлину, а полковая и дивизионная артиллерия 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии по пригороду столицы Германии.
Разве Варенников мог подумать в 42-ом и даже в 43-ем году, что вот так конкретно

169

будет ставить боевую задачу на открытие огня по объекту, который расположен в пригороде Берлина. А через сутки-двое уже по самому Берлину? Да нет, конечно! Ему, когда он в 41-ом году учился еще в училище, разве могла прийти такая мысль, что он будет вести огонь по столице Германии и, отдавая команду, даже добавлять такие слова:
- По фашистскому логову – Берлину, залпом огонь! (эти добавления к командам делались с целью поднятия духа личного состава).
У Варенникова была уверенность, что победа будет за нами. Он верил в это даже в самые страшные и горькие дни 1941-го. Тем более что Сталин сказал четко и ясно:
- “Враг будет разбит, победа будет за нами!”
А раз сказал Сталин, то так и будет. И не надо было ему для вселения уверенности народу говорить, что, мол, если не победим, то он ляжет на рельсы. Это было бы смешно.
21-го апреля 1945-го года был днем для всех артиллеристов историческим. Нашей советской артиллерии, в том числе дивизии и полка, в котором служил Варенников, проводился массовый обстрел Берлина. В этот день 8-ая Гвардейская армия совместно с
1-ой Гвардейской танковой армией вышли на внешний оборонительный обвод немецкой столицы.
20-го апреля создались все условия для полного окружения и рассечения Берлинской группировки. С севера и северо-запада, а также с востока и юго-востока Берлин охватили войска 1-го Белорусского фронта – 47-ая армия совместно со 2-ой Гвардейской танковой армией. Они вышли севернее Потсдама, развивая наступление на Бранденбург, и находились всего в нескольких десятках километров от 4-ой Гвардейской танковой армии 1-го Украинского фронта, которая вышла западнее Потсдама и тоже наступала на Бранденбург. В то же время соединения 8-ой Гвардейской армии совместно с 1-ой Гвардейской танковой армией 1-го Белорусского фронта, прорвав внешний обвод Берлина и овладев станцией Эркнер, охватывали Берлин с юго-востока и своим левым флангом находились в 10-12 километрах от правого фланга 28-ой армии и 3-ей Гвардейской танковой армии 1-го Украинского корпуса – в районе Бансдорф, Молев и Цоссен.
Таким образом, соединения 1-го Белорусского фронта совместно с соединениями 1-го Украинского фронта создавали надежное внутреннее и внешнее кольцо.
Одновременно 9-ая полевая и 4-ая танковая армии противника отсекались от главных сил и окружались нашими войсками юго-восточнее Берлина. А соединения 5-ой Ударной армии 1-го Белорусского фронта штурмовали Берлин прямо с востока, используя штурмовые действия 3-ей Ударной армии с севера и 8-ой Гвардейской армии с юго-востока.
Оперативными планами Ставки ВГК предусматривался (и были отданы распоряжения) выход на линию соприкосновения с союзными войсками (в основном по реке Эльба) силами:
- 2-го Белорусского фронта – на рубеже Виснар, Людвигслуст, Виттенберг;
- 1-го Белорусского фронта – на рубеже исключительно Виттенберг, Зандау, Бург;
- 1-го Украинского фронта – на рубеже Магдебург, Десау, Вурцен и далее по реке Мульде.
22-го апреля 1945-го года знаменательно еще одним важным событием – Гитлер в имперской канцелярии провел фактически последнее крупное совещание с гитлеровским руководством, на котором присутствовала вся верхушка военной власти Германии. Судя по его поведению, он уже был полностью подавлен и соглашался практически с любыми предложениями генералов. В частности, было принято предложение начальника штаба оперативного руководства верховного главнокомандования вермахта Альфреда Йодля о снятии с западного фронта всех без исключения войск (то есть войск, противостоящих
нашим союзникам) и немедленно перебросить их на защиту Берлина. В развитие этой
170

идеи 12-ой армии, которая занимала оборону на реке Эльбе, была поставлена задача - выдвинуться на Потсдам, Берлин и соединиться с 9-ой армией, которая уже была в полуокружении. Для координации действий 12-ой и 9-ой армий в 12-ую армию Гитлер направил фельдмаршала Кейтеля. Гитлер рассчитывал ударом 12-ой армии с запада и армейской группы Штейхера с севера не допустить полного окружения Берлина советскими войсками. А, учитывая, что к этому подключилась в его планах 9-ая армия и часть 4-ой танковой армии, которые находились юго-восточнее Берлина, да плюс 200-тысячный гарнизон непосредственно в Берлине, то в целом и силы, и поставленные им задачи, казалось, вполне реалистично могли отражать замысел и достижение поставленных целей.


* * *

35-ая Гвардейская стрелковая дивизия 22-го апреля захватила станцию Ландсберг, 23-го апреля - Мальдосдорф - Зунд, а 24-го апреля форсировала реку Шпрею и достигла станции Трептов-парк. Варенникову запомнился один тяжелый случай, произошедший на перекрестке у этой станции. Захватывая одно здание за другим, штурмовые группы относительно неплохо продвигались вперед. Иногда, к сожалению, допускались огрехи: какой-нибудь этаж или квартиру забывали “провентилировать”, наши подразделения уходили вперед, а там оставались немцы-фанатики, которые затем открывали огонь в спину. Были напрасные жертвы. И все потому, что срабатывал фактор русской доверчивости: несколько квартир подряд выбросили в окно белые флаги (в основном простыни) – наши решали, что здесь люди настроены мирно, и шли дальше. А им в затылок очередь из пулемета или фаустпатрон. Такая вот доверчивая русская дума. А потом бойцы возвращались к этим белым флагам и огнем и гранатой вышибали гадов. Но много было и таких, которые искренне хотели сохранить свои жизни и выбрасывали белое полотнище, не используя этот шаг в коварных целях. Такие этажи и квартиры проверяли, но жителей не трогали, оружие, правда, отбирали.
На одном из перекрестков у Трептов-парк стоял, опустив дуло огромного ствола сгоревший “Фердинанд” (самоходно-артиллерийская установка). Вблизи – разбитый крупным снарядом бронетранспортер. Все люки и двери распахнуты. Снаряд ударом в лобовую часть разворотил броню, как консервную банку. Внутри валялось несколько изуродованных трупов немецких солдат. А у бронетранспортера лежал на спине, разбросав руки, молодой, крупный телом ефрейтор с оторванной ногой и торчавшей, как костыль, без мышц. Живот у него был разорван и красно-голубые кишки были вывалены наружу. Немецкий солдат был в шоке – широко раскрытые глаза смотрели в небо. Слегка перекошенный рот подрагивал. Совершенно стихийно группа русских солдат сгрудилась у этого умирающего человека. Кто-то предложил ему под голову какие-то тряпки. Так ему должно быть легче.
- Надо же что-то с ним делать, - сказал один солдат.
- А что делать? Он уже не жилец.
- Надо пристрелить, чтобы не мучился, - предложил другой.
- Ни в коем случае! Надо помочь.
Кто-то побежал за медиком. Вскоре появилось двое – санинструктор и сестра. Вначале они растерянно стояли, не зная, с чего начать. Затем быстро раскрыли свои пухлые сумки, сделали ему укол и приступили к работе.
Таков он, наш русский характер. Разве можно бросить человека, когда его постигла такая страшная беда, даже если он минуту назад был твоим врагом и стрелял в тебя? Нет, мстить, измываться над беззащитными людьми русские люди не могут.
171

Варенников опешил – не мог больше смотреть на эту тяжелую картину. Их ячейка
управления двинулась вслед за передовыми подразделениями.


* * *

И опять стреляли в них, и они стреляли в тех, ранили и убивали. А Варенников все думал об ужасной участи изуродованного немецкого ефрейтора. Жизнь еле-еле держалась в нем, и надежды на выздоровление было мало. Но ведь кто-то должен ответить за жизнь погибших и изуродованных советских, американских, английских, французских, немецких, венгерских, румынских, польских, чехословацких, болгарских, албанских, югославских и других солдат и безвинных гражданских людей, особенно детей?! Ведь человечество, в конце концов, должно сделать для себя здравый вывод, который был бы выше всех звериных устремлений капитализма к постоянному и безмерному обогащению, что в итоге приводило к войнам, гибели миллионов? Ведь вечно так продолжаться не может?
Вот с такими наивными мыслями Варенников продолжал войну. А на следующий день им сообщили: немецкий снайпер выстрелил в голову и убил любимца дивизии командира 100-го Гвардейского стрелкового полка гвардии подполковника А.М. Воинкова. Это была тяжелая утрата. Варенникову просто не верилось, что тот погиб. Ведь с ним довелось воевать в 43-ем, весь 44-ый и часть 45-го года. Такой тяжелый путь был позади! Такие жестокие бои и дикие “переплеты”, в которые они попадали. Но все прошли и перенесли, и вот теперь, когда осталось всего несколько дней до Победы – вдруг… смерть. И тогда, и сейчас он уверен в том, что только отсутствие рядом с ним надежного друга, к которому он прислушивался, привело его к гибели.
Нет, рядом с ним надежный боевой друг был – старший лейтенант Николай Королев, его адъютант. Не раз он в буквальном смысле слова спасал своего командира. Но Алексей Михайлович частенько не прислушивался к нему, и тогда уже приходилось подключаться и Варенникову. Они, так сказать, двойной тягой влияли на командира и частенько отговаривали его от ненужных опрометчивых шагов, которые могли привести к беде. Особенно он горячился во время контратак противника, или когда не могли продвинуться ни на метр, а надо было наступать. Конечно, каждый раз анализируя ситуацию, хоть и затрачивали на это время, все же находили причину и ключ к решению проблемы. И он всегда был благодарен своим товарищам. У них уже утвердился “их” метод организации и ведения боя, “их” метод взаимного общения и взаимоотношений. Это создавало, так сказать, свой микроклимат, дружную фронтовую семью, где каждый понимал друг друга с одного взгляда.
И вдруг после продолжительного их совместного пребывания в дивизионном медико-санитарном батальоне это сложившееся ядро решением командира дивизии полковника Смолина было разрушено. Переназначение Варенникова из 100-го в 101-ый Гвардейский стрелковый полк он объяснил ему тем, что это делается якобы для “подкрепления” нового командира полка подполковника Андреева, не имевшего боевого опыта. Внешне это казалось обоснованным: действительно, Варенников имел более чем полуторагодичный опыт пребывания на фронте уже в должности заместителя командира полка – начальника артиллерии стрелкового полка. Но фактически причины были другие. Смолин почему-то завидовал, что у них сложился такой дружный коллектив: командир полка Воинков, начальник штаба полка Васькин, заместитель командира полка по политической части майор Иванов, заместитель полка по артиллерии Варенников, адъютант командира полка старший лейтенант Королев. Все они с Воинковым обычно находились на наблюдательном пункте, а Васькин с Ивановым – в штабе полка.
172

Заместитель командира полка по общим вопросам майор Постников держался несколько
особняком, но отношения с ним у всех были нормальные.
Казалось, командиру дивизии надо беречь то, что сложилось у них. Однако, видно, между Воинковым и Смолиным были особые отношения. Уж очень официально относились они друг к другу, а когда в их кругу упоминалась фамилия Смолина, то Воинков умолкал и разговора не поддерживал. Это было очень заметно. Поэтому каждый из них старался не произносить эту фамилию. Хотя в принципе Варенников лично к Смолину относился с большим уважением, как к боевому офицеру, который, несмотря на потерянную в бою руку, продолжал воевать на фронте и успешно командовать вверенными ему подразделениями и частями.
Варенников вовсе не хотел обосновать гибель Воинкова его переводом в соседний полк и тем самым возложить ответственность за эту трагедию на комдива Смолина. Он, конечно, не желал такого исхода. Но факт остается фактом: его решение о переводе Воинкова в другой полк все-таки тоже явилось причиной смерти Алексея Михайловича. Уже после боев, когда дивизию вывели из Берлина, Варенников как-то встретился с Николаем Королевым, и попросил его рассказать, как это все произошло. Вот что он услышал:
- Алексей Михайлович, конечно, переживал разлучение с Вами, хотя и не высказывал этого. Новый заместитель командира полка по артиллерии не только сблизился с ним, но держался как-то особенно. Разговор вел в основном по телефону, хотя и находился неподалеку. Но командир полка задачи ему ставил постоянно. И, однако, все это было не то. Все помнят, что Вы постоянно лично и по телефону общались с командирами батальонов, отлично знали обстановку и их запросы, сами проявляли инициативу и подавление целей, а затем уже докладывали командиру. И он это оценивал.
Что касается влияния на Алексея Михайловича со стороны нового полкового артиллериста, то оно было нулевым, а Варенников всегда мог его удержать. Так получилось в том бою за пригород Берлина, что Воинков нервничал: правофланговый и левофланговый батальоны выдвинулись вперед, а центральный 3-ий стрелковый батальон отставал. Он на него нажимал и так, и этак. Спрашивает:
- Что тебе мешает и нужен ли огонь артиллерии?
Тот отвечает:
- Не нужен.
Воинков предлагал ему, чтобы правофланговый батальон, который прошел далеко вперед, развернулся и ударил по тылам противника и тем самым создал бы благоприятную обстановку 3-му батальону. Командир батальона говорит, что может произойти перемешивание подразделений, и что свои же перебьют друг друга. И был прав.
Тогда Воинков, располагаясь со своим наблюдательным пунктом на втором этаже одного из коттеджей, начал бегать с биноклем от окна к окну, отыскивая место, откуда можно хорошо разобраться с положением подразделений первого эшелона полка. Точнее, всех штурмовых отрядов. Королев предлагал Алексею Михайловичу вести наблюдение, используя стереотрубу, но кто его не знает! Не успел он подойти к окну в соседней комнате, как снайпер поразил его прямо в лоб. Он рухнул на спину, даже не вскрикнув. Умер сразу. Это был удар для всего полка. Молва о гибели командира разнеслась по всем подразделениям. Горе так ожесточило людей, что уже никто и ничто не могло их удержать.
Королев умолк, в глазах его стояли слезы. Варенников тоже чувствовал, как у него сжимает горло. Они посидели, помолчали, повздыхали. Пообещали встретиться и еще поговорить на эту тему. Но военная служба разбросала их по всей стране. Так они с Николаем больше и не встретились. Он уволился из армии по болезни и жил на родине, в
173

Белоруссии.


* * *

Между тем, бои за Берлин с каждым днем принимали все более ожесточенный характер. Учитывая, что войска 1-го Украинского фронта уже к исходу 22-го апреля вышли к южной окраине Берлина и западнее его, Ставка уточняла разграничительную линию между 1-ым Белорусским и 1-ым Украинским фронтами. В течение 23-го и 24-го апреля были разрешены все судьбоносные в Берлинской операции проблемы. А уже 25-го апреля был создан внешний фронт окружения с выходом на реку Эльбу. В тот же день наши войска встретились с американцами в районе Торгау.
После успешных действий 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов была уточнена задача и для 2-го Белорусского фронта. Первоначально он обязан был обходить Берлин с севера, чтобы создать благоприятные условия 1-му Белорусскому фронту. Теперь же Ставка ВГК поставила ему задачу – нанести удар в обход Штетгина с запада.
С выходом наших войск на Эльбу разделение Германии на две – Западную и Восточную – стало де-факто.
35-ая Гвардейская стрелковая дивизия, форсировав реку Шпрею, 24-го и 25-го апреля штурмовыми действиями захватила целые кварталы города. Наступая на Ангальский вокзал, части дивизии 27-го апреля вышли к правительственным зданиям.
Утром 27-го апреля дивизия передовыми подразделениями форсировала Лондвер-канал, а к середине дня уже перебросила основные силы на другую его сторону и овладела перекрестком знаменитой Вильчельштрассе и соседней улицей. Разгорелись бои за центральное здание на перекрестке этих улиц. У противника действовали отборные части. Их хорошо поддерживала артиллерия и минометы из районов Тиргортен-парка и скверов западнее рейхстага.
Ситуация ничем не отличалась от Сталинграда. Во многих местах что-то горело, а кое-где просто полыхало. Что может гореть в уже разрушенном и фактически сгоревшем городе? Нет, все-таки горело, и над развалинами огромного с сохранившимися остатками старинной и ультрасовременной архитектуры города висели облака дыма и пыли. Снаряды и мины рвались беспрерывно, время от времени мощные взрывы вздыбливали землю, здания, развалины. Все знали, что это фугасы или специальные заряды. А на пулеметные и автоматные очереди вообще уже не обращали внимания, как и на разрывы гранат или отдельные выстрелы. Во рту пересыхало, на зубах хрустел песок. Глаза от бессонных ночей были красными, в ушах постоянно гудело, их периодически закладывало как на самолете при взлете и посадке. Лица у всех грязные, руки кровоточили от ссадин. В общем, это не прогулка по Арбату, а самое настоящее добивание зверя в его логове. Любой раненый зверь, а тем более такой, как гитлеровские фашисты, идет на все, чтобы выжить. Поэтому бои на берлинских улицах отмечались особой жестокостью. Наиболее зловещий характер бои приобретали ночью, когда наши войска или немцы пытались под прикрытием тьмы совершить какой-либо маневр.
Замысел сразу вскрывался, и тут же завязывались рукопашные схватки.


* * *

Когда бои в городе достигли своего апогея, командир 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии получил боевое распоряжение.

174

4-ый Гвардейский стрелковый корпус в течение ночи на 29-ое апреля 1945-го года готовится к общему штурму центральной части Берлина. С утра 29-го апреля ему
приказано быть в готовности овладеть центральными учреждениями Германии и выйти к реке Шпрее в районе университета и рейхстага.
Справа наступает 79-ый стрелковый корпус 5-ой Ударной армии. Слева – 29-ый Гвардейский корпус 8-ой Гвардейской армии.
35-ой Гвардейской стрелковой дивизии с 35-ой и 65-ой танковыми бригадами приказано быть в готовности наступать вдоль Сарландштрассе, Герман Герингштрассе и овладеть правительственными и административными зданиями: министерством иностранных дел, гестапо, дворцом канцлера империи, национальной галереей, бывшим посольством Великобритании, бывшим посольством Франции, рейхстагом, а затем выйти к реке Шпрее у рейхстага.
Командиру 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии тесно увязать действия с командиром правофланговой дивизии 29-го Гвардейского стрелкового корпуса.
Далее шли пункты, не имеющие отношения к 35-ой дивизии.
О готовности к штурму доложить в 9.00 29-го апреля 1945-го года.
Командир 4-го Гвардейского стрелкового корпуса гвардии генерал-лейтенант В.А. Глазунов.
Начальник штаба 4-го Гвардейского стрелкового корпуса гвардии полковник В.А. Лебедев.
Распоряжение Героя Советского Союза генерала В.А. Глазунова фактически отражало стремление и горячее желание всех командиров и командующих того времени. Всем хотелось, как можно скорее овладеть рейхстагом. Всем хотелось водрузить над ним Знамя Победы. И везде в частях, которые были в Берлине, такие знамена готовились. В одном случае это делалось официально – распоряжением соответствующих командиров. В другом случае – стихийно, инициативой солдат и офицеров. Если сопоставить планы штурма Берлина и выполнение поставленных задач, то для 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии все это было реально. Форсировав 27-го апреля Лондвер-канал в установленном районе, дивизия развила наступление на северо-запад по Сарландштрассе и овладела центральным в столице – Ангальским вокзалом и рядом правительственных зданий и готова наступать вдоль Герман Герингштрассе, которая вначале выводит к Бранденбургским воротам, а затем – к рейхстагу.
30-го апреля на участке 102-го Гвардейского стрелкового полка немцы со стороны Фоссштрассе начали многократно передавать через усилитель (громкоговорящую связь) просьбу прекратить огонь, поскольку они хотят прислать  к русским парламентера. Об этом было немедленно доложено командиру дивизии, который приказал огонь прекратить и парламентера принять. Для его встречи и сопровождения на командный пункт полка направился заместитель начальника оперативного отделения дивизии майор И.Г. Белоусов. Долгожданная весть и команда комдива, как молния, облетела всех, кто был на переднем крае. Все бросились к окнам – наш передний край проходил по подвалам, окнам правительственных зданий. Кое-кто поднялся на первый и второй этажи. К тому времени, а точнее, уже 29-го апреля особо активных действий с нашей стороны, в смысле мощных обстрелов артиллерией на всю глубину и продвижения войск, уже не было. Наоборот, были ограничения в связи с тем, что внутреннее кольцо окружения с эпицентром в районе рейхстага было до того сужено, что стрелять и, тем более, продвигаться войскам без разрешения и команды сверху, было нельзя, во избежание поражения своими войсками друг друга.
Итак, на направлении 102-го Гвардейского стрелкового полка появился парламентер. Поэтому все остановилось и замерло. Этот факт знаменательный для 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии и 8-ой Гвардейской армии. Немцами было избрано
175

именно это направление неспроста. Оно было самым угрожающим и именно здесь надо было все остановить и затянуть различного рода переговорами.
То, что завязались исторические  переговоры, касающиеся прекращения войны – это, конечно, исторический факт. И каждый из однополчан гордился тем, что судьба послала им это событие. Оно, конечно, менее яркое, Знамя Победы над рейхстагом, но тоже заслуживает, чтобы о нем говорили.


* * *

Происходило это следующим образом. Когда бой на участке 102-го Гвардейского стрелкового полка (а фактически на участке всей дивизии и соседней справа и слева) был прекращен, на переднем крае у немцев - а это противоположная сторона широкой, заваленной обломками домов улицы - появился на высоком древке белый флаг, а за ним немецкий офицер. Он шел, не торопясь, помахивая флагом. Стояли глубокие сумерки, все вокруг было в дыму, гари и пыли. Правда, с прекращением огня грязная пелена этого смога войны несколько спала, и небо было еще белесоватое, поэтому парламентера было видно отчетливо. Это был подполковник среднего роста, аккуратно одетый по полной форме, без оружия. Сапоги блестели. Это не могло не броситься в глаза. Он вышел на наблюдательный пункт 102-го Гвардейского стрелкового полка, затем его провели мимо бойцов по переднему краю и уже далее подвалами – в глубину, на командный пункт дивизии.
Командиру дивизии полковнику Смолину он представился так:
- Командир боевого участка центрального сектора обороны Берлина подполковник Зейферт.
Одновременно офицер предъявил письменное полномочие на немецком и русском языках, подписанное начальником имперской канцелярии Мартином Борманом. Во время этой церемонии присутствовал специально подошедший начальник штаба корпуса гвардии полковник Лебедев. В документе было записано: Полковник Зейферт уполномочен Германским Верховным командованием для встречи и переговоров с представителями Русского командования по вопросам установления места и времени перехода линии фронта начальником генерального штаба генерала Кребса для передачи Русскому военному командованию особо важного сообщения.
О прибытии парламентера и представленного им  документа было немедленно доложено командарму В.И. Чуйкову, который, как Г.К. Жуков, уже, несомненно, знал о состоявшемся контакте и переговорах. Командующий фронтом разрешил В.И. Чуйкову принять Кребса и провести с ним переговоры. Парламентеру подполковнику Зейферту было разъяснено, что командующий армией генерал-полковник В.И. Чуйков уполномочен Советским командованием вести переговоры с генералом Кребсом по всем интересующим немецкую сторону вопросам. Подполковник Зейферт сообщил в связи с этим, что начальник Генерального штаба Сухопутных войск германской армии Кребс перейдет линию фронта ровно через полтора часа, после того как Зейферт возвратится в расположение немецких войск. Все было обговорено.
На обратном пути немецкого парламентера сопровождал начальник разведки дивизии подполковник Г.Е. Городный с охраной. Немецкий посланец вернулся к себе точно тем же маршрутом и тем же методом.
Началось томительное ожидание продолжения встречи.
1-го мая 1945-го года в 3 часа ночи на том же участке по громкоговорящим средствам немцы передали:
- Не стреляйте! Идут парламентеры!
176

Это объявление было повторено на русском и немецком языках несколько раз.
Затем появились четыре человека. Первый нес белый флаг. Остальные шли вместе. Все двигались по тому же маршруту, что прошел Зейферт. Парламентеров на переднем крае
встречал начальник разведывательного отделения дивизии подполковник Городный, который после отправки Зейферта остался на наблюдательном пункте 102-го Гвардейского стрелкового полка в ожидании главных визитеров. Проверив на месте встречи документы прибывших, Городный установил, что прибыл действительно начальник Генерального штаба Сухопутных войск Германии генерал Кребс. С ним вместе был полковник Генерального штаба Дуффинг – начальник штаба 56-го танкового корпуса, командир которого отвечал за оборону Берлина. Их сопровождали переводчик и дородный солдат, который нес белый флаг.
В штабе 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии парламентеров встретил заместитель командующего 8-ой Гвардейской армии генерал-лейтенант М.П. Духанов, который сопровождал Кребса и Дуффинга к Чуйкову. Предъявив свои документы, Кребс заявил:
- Я, генерал Кребс, начальник Генерального штаба Сухопутных войск Германии, уполномочен передать Советскому командованию секретное, решающей важности сообщение.
Кребс дал понять Чуйкову В.И., что он бы хотел вести переговоры только наедине с ним. Однако В.И. Чуйков подтвердил свои полномочия вести переговоры от имени Советского командования по всему перечню вопросов в присутствии генералов и офицеров командования и штаба армии.
Учитывая такой оборот начавшейся встречи, Кребс вынужден был предъявить В.И. Чуйкову документы: полномочия на право ведения переговоров с командованием нашей армии (подписанные М. Борманом и скрепленные печатью), обращение Геббельса и Бормана к И.В. Сталину, список нового имперского правительства Верховного командования Вооруженных сил Германии.
Одновременно Кребс сообщил, что 30-го апреля 1945-го года в 15.30 по берлинскому времени Гитлер покончил жизнь самоубийством, оставил завещание о формировании имперского правительства, что и было выполнено. Рейхспрезидентом стал гроссадмирал Денниц, рейхсканцлером – Геббельс и министром по делам партии – Борман. Вся власть в стране, по завещанию Гитлера, переходит в основном в руки этой тройки, хотя перечислялись и другие члены правительства.
По поручению Г.К. Жукова на командный пункт 8-ой Гвардейской армии прибыл первый заместитель командующего фронтом генерал армии В.Ф. Соколовский. Генерал Кребс от имени правительства Германии пытался склонить Советское командование к временному прекращению огня и организации в это время переговоров сторон. Однако Советское командование категорически отвергло эти условия и потребовало немедленной и безоговорочной капитуляции. При этом В.Ф. Соколовский предложил направить полковника Дуффинга и нашего представителя к немецкому руководству с целью передать им эти требования и дождаться их возвращения с ответом. Кребс согласился.
Кребс затем вручил нашим генералам пакет, в котором было три документа. Один из них представлял особый исторический процесс.
Между сторонами произошел следующий разговор:
Кребс. Разрешите и помогите нам собрать новое правительство.
Чуйков. Мы можем вести переговоры только о полной капитуляции Германии перед союзниками по антигитлеровской коалиции: СССР, США и Англии. В этом вопросе мы едины.
Кребс. Я прошу… Нашему новому правительству надо собраться здесь, в Берлине. Денниц в Макленбурге…
177

Чуйков. Нам понятно, что хочет новое правительство. Тем более нам известны
попытки ваших друзей – Гиммлера и Генриха зондировать почву у наших союзников. Разве вы об этом не знаете?
Кребс. Может появиться новое правительство на юге, но оно будет незаконным. Мы думаем, что СССР будет считаться с правительством в Берлине. Для обеих сторон это выгодно и удобно.
Чуйков. Вопрос о перемирии или капитуляции?
Кребс. Мы просим признать новое правительство Германии до полной капитуляции.
Чуйков. У нас одно условие – капитуляция.
Пауза. Кребс роется в карманах, что-то ищет.
Чуйков уходит в соседнюю комнату к прямому проводу с маршалом Жуковым. Докладывает ход переговоров. Через десять минут возвращается, вызывает начальника оперативного отдела полковника Толконюка и приказывает ему отправиться к маршалу Жукову с оперативной картой и пакетом, полученным из рук Кребса.
Генерал Толконюк через несколько часов доложил документы Жукову. Тот переговорил со Сталиным и пока Толконюк возвращался обратно, дал указания Соколовскому и Чуйкову, что Верховный Главнокомандующий принял однозначное решение: “Только безоговорочная капитуляция”.
Переговоры продолжались с учетом этой позиции Верховного Главнокомандующего.
Соколовский. Когда вы объявите о Гитлере и Гиммлере?
Кребс. Тогда, когда мы придем к соглашению с вами о новом правительстве.
Соколовский. Сначала надо объявить Гиммлера изменником, чтобы помешать его планам.
Кребс (оживился). Очень умный совет. Это можно сделать сейчас же. Конечно, с разрешения доктора Геббельса. Я прошу послать к нему моего адъютанта.
Чуйков. Посылайте. Надо передать Геббельсу: до капитуляции не может быть нового правительства.
Кребс. Нет.
Соколовский. Сложите оружие, тогда мы будем говорить о дальнейшем.
Кребс объясняет, что по завещанию фюрера президентом назначен Денниц, который находится в Макленбурге. До него четыреста километров. Он может прибыть в Берлин после перемирия. Пропустите его.
Соколовский. Капитулируйте – и мы пропустим его в Берлин.
Кребс. Я не уполномочен это сделать…
Соколовский. Тогда, господин генерал, мне не понятна цель вашего визита сюда.
Кребс (пауза). Гитлер покончил с собой, чтобы сохранить уважение немецкого народа. Было несколько свидетелей: Геббельс, Борман и я. Он был облит бензином и сожжен. Мы отговаривали его, советовали ему прорваться на Запад…
Соколовский. Можете ехать к Геббельсу.
Кребс. Что нас ждет после капитуляции?
Чуйков. Вот наши условия после капитуляции Берлина (Чуйков передает Кребсу лист с пакетом капитуляции Берлина).
Переговоры с Кребсом шли, но одновременно на той стороне, у Геббельса и Бормана тоже все бурлило. Ведь полковник Дуффинг, прибывший вначале вместе с Кребсом, был последним направлен по предложению Соколовского и Чуйкова к политическим руководителям Германии с сообщением о том, что советская сторона придерживается только одного условия – немедленная и безоговорочная капитуляция. Дуффинга сопровождали начальник разведки армии подполковник А.П. Гладкой и
178

переводчик В.И. Журавлев, а когда они прибыли на НП нашей дивизии, то к ним
присоединился заместитель начальника оперативного отделения дивизии майор И.Г. Белоусов.
Группа на переднем крае была обстреляна и Белоусов погиб. Остальные успели укрыться за развалинами. Доложили о событии Чуйкову. Тот приказал отправить на ту сторону только полковника Дуффинга, а нашим передний край не переходить. Дуффинг, энергично размахивая белым флагом и постоянно громко выкрикивая по-немецки: - Не стрелять! Идет полковник генерального штаба немецкой армии Дуффинг! – отправился на свою сторону.
Встретившись с Геббельсом и Борманом, доложил им сложившуюся ситуацию и условия русских, и в 10, на утро 1-го мая, вернулся обратно – уже с указанием своих вождей. Наблюдая эту картину, каждый думал о том, что наконец-то дождались – война кончается, и в 1945-ом году последний  раз встречали 1-ое Мая еще не по-настоящему, но уже по-праздничному.
Дуффинг вернулся в том же месте, где и переходил линию фронта раньше. Его сопроводили к командиру дивизии полковнику Смолину, у которого он просил позволения связаться по телефону с Кребсом для передачи особо важной информации. Ему разрешили, и он сообщил: доктор Геббельс требует, чтобы Кребс прибыл к нему и лично доложил обстановку.
Когда полковник Дуффинг говорил с генералом Кребсом, то генерал уже ознакомился с условиями Советского командования, переданными ему письменно Чуйковым. Он прочитал их, свернул лист с пакетом и, положив его к себе в карман, сказал:
- Ультиматум… Сегодня Первое Мая, у вас праздник, а у нас…
Он, как бы прощаясь со всеми и со всем окружающим, окинул взглядом стены, взглянул на потолок, встал и отправился к выходу. Но не прошло и минуты, как Кребс вернулся. Якобы оставил здесь свою сумку. Однако никакой сумки не было. Видимо, он ждал от нашего командования предложения сдаться в плен. Но такого предложения не последовало. Кребс вернулся к Геббельсу и Борману. Доложил им обстановку и, как выяснилось позже, застрелился. Когда на обратном пути он проходил мимо русских, то те уже не с любопытством, как в первый раз, а с состраданием смотрели на него, словно чувствовали, что его скоро не станет.


* * *

В пакете, который Кребс вручил при первом переходе линии фронта, были три посмертных завещания Гитлера.
В первом он патетически сообщал, что он уходит из жизни с женщиной, которая пришла к нему в этот окруженный город, чтобы не видеть падения Берлина и капитуляции Германии. В этом завещании Гитлер просит Мартина Бормана, как лучшего и верного друга после сожжения их тел (А. Гитлера и Е. Браун) пепел развеять, чтобы от него не осталось и следов.
Под завещанием стояла подпись: Адольф Гитлер. Расписались и свидетели: доктор Геббельс, Мартин Борман.
Свидетели подписали завещание в 4 часа 29.04.45 г.
Во втором завещании Гитлер информирует, что перед своей смертью он исключает из партии рейхстага маршала Геринга, и лишает его всех прав, которые ему были даны указом от 29-го апреля 1941-го года. Это решение объясняет тем, что Геринг и Гиммлер изменяли ему, Гитлеру, и покрыли позором Германию, так как вели тайные переговоры с
179

противником и пытались захватить власть в государстве.
В этом же завещании определялся состав правительства:
- президент Денниц, гроссадмирал;
- канцлер – доктор Геббельс;
- министр партии – Борман.
Ниже следовал список шестнадцати членов нового кабинета министров.
Третье завещание – политическое. Оно было сделано Гитлером устно и записано личным секретарем-стенографисткой фрау Вернер. В завещании изложено, чем жила Германия под его руководством после Первой мировой войны и почему он решил остаться в Берлине и добровольно умереть в тот момент, когда он увидел, что не может больше оставаться фюрером и канцлером и не в состоянии больше быть полезным Германии.


* * *

С убытием генерала Кребса переговоры фактически прекратились. Только в 18.00 1-го мая 1945-го года линию фронта перешел с белым флагом немецкий офицер в форме войск СС и попросил провести его к командованию. В штабе дивизии он вручил пакет представителю 8-ой Гвардейской армии. Получив расписку, немецкий офицер в сопровождении наших воинов пришел к пункту перехода переднего края, крикнул по-немецки, что он возвращается и, помахивая белым флагом, пошел в свою сторону. Вскоре он благополучно добрался к своим войскам.
В пакете, который принес офицер СС, был ответ Геббельса и Бормана о том, что они не принимают предложение Советского командования о безоговорочной капитуляции. Спрашивается – на что рассчитывали эти оставшиеся еще в живых два вершителя судеб немецкого народа? Гитлер уже почил в Боге, а без него на заключительном этапе можно сохранить еще тысячи жизней. Ведь это человеческие жизни! Нет, они об этом не думали. Для них жизнь простых людей – так, пыль. Геббельс и Борман умышленно продолжали кровавую бойню.
На переднем крае нашей 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии в итоге перехода парламентеров установилась гнетущая тишина. Все чего-то ждали. Но чего ждать солдату, если враг не сдается? Убить его.
Наконец, поступила команда: подготовить и провести по разведанным реальным целям мощный огневой налет с привлечением всех имеющихся средств. Были уточнены задачи всем орудиям, минометам, танкам, самоходным артиллерийским установкам и даже огнеметам. В 19 часов 1-го мая 1945-го года все загрохотало. Снова война! На противоположной стороне все рвалось, рушилось, горело. Передний край опять заволокло пылью и дымом. Уже через пять минут интенсивной стрельбы стороны противника не было видно. Штурм города возобновился с новой силой.
35-ая Гвардейская стрелковая дивизия немного улучшила свое положение – захватила противоположную сторону Флоссштрассе, по которой проходил передний край, соединилась с 200-ой мотострелковой дивизией 3-ей Ударной армии и окончательно закрепилась на занятых позициях.
Дивизия стояла на этом рубеже. А в те минуты историческую миссию непосредственного штурма рейхстага и водружения на нем Знамени Победы выполняла 150-ая Идрицкая стрелковая дивизия.



180


* * *

В 0 часов 40 минут 2-го мая радиостанция 79-ой стрелковой дивизии перехватила
радиограмму немецкой радиостанции на русском языке следующего содержания:
- Говорит 56-ой германский танковый корпус. Просим прекратить огонь. Высылаем своих парламентеров на Потсдамский мост.
Обращение повторялось многократно. В связи с этим командующий 8-ой Гвардейской армии приказал на этом участке огонь прекратить. Это сделали и артиллеристы Варенникова. Штаб армии готовил группу офицеров для встречи с немецким командованием обороны Берлина.
В установленное время офицеры дивизии встретили на Потсдамском мосту уже известного полковника фон Дуффинга и двух майоров, которые заявили, что уполномочены командиром 56-го танкового корпуса генералом Вейдлингом заявить о его решении капитулировать. В 6.00 часов 2-го мая генерал Вейдлинг и все командование корпуса сдались в плен. На допросе выяснилось, что Вейдлинг одновременно является командующим обороны Берлина. На вопрос – произошла ли сдача с ведома Геббельса, и какова численность сдавшихся в плен – Вейдлинг ответил, что решение он принял самостоятельно, и оно распространяется только на 56-ой танковый корпус. Он также отметил, что никакой связи с другими частями Берлинского гарнизона у него нет. Вейдлингу было предложено составить приказ по Берлинскому гарнизону о немедленном прекращении сопротивления. Этот приказ был оперативно размножен и разослан во множество наших частей, где содержание этого документа по громкоговорящим средствам и вещательным станциям на немецком языке широко доводилось до личного состава гарнизона и населения Берлина.
В целях быстрейшего достижения капитуляции Германии был умело использован заместитель министра пропаганды рейха (то есть заместитель Геббельса) доктор истории и философии Фритцше и его аппарат. Он также написал приказ о безоговорочной капитуляции и призвал всех солдат и офицеров немедленно сложить оружие и сдаться в плен. Это тоже имело большой эффект.
Таким образом, в результате быстрых и энергичных мер, предпринятых командующим 1-го Белорусского фронта маршалом Жуковым и командармом генералом Чуйковым и их заместителями, было сделано все, чтобы избежать лишних жертв. В течение 2-го мая 1945-го года также повсеместно в Берлине и его пригородах не допустить сопротивление противника и пленить его части.
Ожесточенные бои за рейхстаг продолжались до утра 1-го мая. Отдельные группы противника капитулировали лишь в ночь на 2-ое мая. Но уже рано утром 1-го мая на фронтоне рейхстага развевалось Красное Знамя 150-ой стрелковой дивизии, которое водрузили разведчики 756-го стрелкового полка этой дивизии Егоров и Кантария.
Это было Знамя Победы нашего народа в Великой Отечественной войне. Все узнали об этом радостном событии буквально через несколько минут.
Осматривая вместе с другими товарищами по полку уже с утра 2-го мая 1945-го года рейхстаг, многие могли только представить сложность боя, который разворачивался и на подступах, и особенно внутри здания. Даже через несколько часов по окончании боев здание еще дымилось. Все окна были заложены кирпичом и превращены в бойницы. Каждая площадка или выступ на фасаде использовались под огневую точку. И сейчас можно было наблюдать, как из амбразуры торчит ствол автоматического оружия, а на площадке валяется разбитый пулемет. Солдаты (очевидно, специальная команда) собирали оружие, боеприпасы, другое имущество и складировали все перед зданием.
Глядя на рейхстаг и представляя, как грозно он ощетинился во время боя, нетрудно
181

было нарисовать в воображении картину штурма. Все подступы, площади и подходящие улицы представляли сейчас сплошное море огня. Все простреливалось вдоль и поперек. И, конечно, здесь смерть вырвала из рядов не один десяток, а, может, и сотни воинов, сложивших свои головы в последний час окончания боев в Берлине. Вечная им память!..
Рейхстаг представлял собой огромное массивное здание с толстыми стенами и рядами колонн. Внутри – множество лестниц, коридоров, залов и комнат. Да и в подвале, кроме технических помещений и архивных хранилищ, было много просторных, пригодных для жилья комнат. В подавляющем большинстве все они были приспособлены под госпиталь. Раненых немцев здесь было битком. Они лежали вповалку, занимая сплошь все полы, не говоря уже о койках и столах. Воздух был пропитан тяжелым запахом лекарств, пота, крови. Здесь же были врачи и медсестры в белых халатах. Но Варенникова поразило, что здесь было электричество. Представьте, во всех комнатах подвального помещения ярко светились электролампочки. Видимо, где-то в здании была автономная электростанция или какой-то другой источник света.
Знакомство с рейхстагом закончилось. Народ толпился у центрального входа и фотографировался на память. Тут же находился и Варенников. К нему подошел заместитель командира 100-го Гвардейского стрелкового полка майор Иванов с небольшой группой офицеров. Они тоже решили сделать памятные снимки. Они разговорились. И первое, что вспомнили – это гибель командира полка Алексея Михайловича Воинкова. Так же, как и Варенников, Иванов считал, что перевод Варенникова в соседний полк в значительной степени сыграл отрицательную роль. Иванов сообщил, что намерен в ближайшее время подать рапорт об увольнении.
- Хочу вернуться к своему любимому делу – преподавать историю, - добавил он.
Это тоже заставило и Варенникова внутренне всколыхнуться: война ведь кончилась, жизнь продолжается, и надо идти по своему пути.
Они сфотографировались на фоне разбитого рейхстага. Иванов, как всегда, начал философствовать:
- Что натворили, что натворили…
- Ты на кого сетуешь?
- Как на кого? На немцев, конечно, на Гитлера. Ведь можно же было город сохранить. Допустим, что он еще питал надежду на какие-то переговоры, когда еще готовились на Одере, но с прорывом Зееловских высот стало же все ясно! Надо было капитулировать.
И как бы в подтверждение слов Иванова огромный дом, стоявший напротив рейхстага, ближе к Шпрее, вдруг рухнул с грохотом и каким-то свистом. Поднялось огромное облако пыли, у основания появились языки пламени. Запруженная военными площадь мгновенно затихла. Все обернулись к развалинам. Но чей-то громкий голос из района обвала крикнул:
- Все нормально!
И все, все опять начало двигаться.


* * *

К 15.00 2-го мая 1945-го года бои в Берлине прекратились.
Через сутки 35-ую Гвардейскую стрелковую дивизию вывели из Берлина и расположили юго-западнее города в пустующих немецких казармах. Она начала обустраиваться, создавая элементарные условия для солдатского быта.
Мирная жизнь, о которой Варенников мечтал все долгие и тяжелые годы войны, становилась реальностью.
182

Казалось ему - все хорошо. Дошел до Берлина, остался, к удивлению, жив, и даже капитально не покалечили – а это для каждого, конечно, было самым большим подарком судьбы. Жизнь! Продолжается жизнь… И все же на душе была какая-то пустота и тоска. То ли потому, что многие друзья погибли, а он вот не погиб и несет за это перед ними
какую-то вину. То ли потому, что кончилась основная “работа” – больше не надо было организовывать бой, не надо стрелять, штурмовать, идти в атаку, захватывать… То ли от неопределенности – никто не знал, что их ожидает в ближайшем будущем, а это ослабляло дух… И в то же время душа пела: они победили!
Уже через неделю военный городок было не узнать – все блестело, дышало забытым за годы войны уютом. Газоны и деревья “дымились” нежной весенней зеленью. И все же, несмотря на мирную обстановку, тревога не покидала Варенникова.
12-го мая во всех частях и подразделениях дивизии, как и во всех войсках, прошла политинформация, которая окончательно ставила точку и подводила черту под всеми боями и операциями. Личный состав нацеливался на мирную учебу, на внутреннюю жизнь и быт войск установленного порядка. Началась обычная мирная жизнь, от которой все отвыкли. А для Варенникова она была вообще неизвестна – если не считать учебу в военном училище в первый год войны.


* * *

15-го мая командир полка подполковник Андреев пригласил к себе в кабинет Варенникова, устроил вроде “допроса”:
- Зачем Вас вызывает командир дивизии?
- Понятия не имею.
- А все-таки? Вы ему рапорт на какую-нибудь тему посылали?
- Нет, и не думал. Ни ему, ни командующему артиллерией дивизии.
- А у вас в артиллерии никаких происшествий нет?
- Да не должно быть.
- Это и дураку понятно, что не должно быть, - нервничал Андреев, - а на самом деле какая обстановка?
- И на самом деле все в порядке. Мне только непонятно, зачем Вы мне задаете вопрос – почему комдив вызывает. Вы спросите об этом самого комдива, и все станет ясно.
- Вы, капитан, не указывайте мне, как надо поступать. Разберемся без помощи. А вот Вы обязаны явиться сегодня к командиру дивизии в 12 часов.
- Разрешите идти?
- Нет, погодите. Когда побываете у комдива, явитесь ко мне и подробно доложите.
- Есть подробно доложить.
Повернулся и вышел. Вышел Варенников, как всегда, с неприятным осадком в душе. До чего же этот комполка сварливый и нудный человек! Ни в кого не верит. Всех в чем-то подозревает. Разговор ведет обязательно в присутствии  свидетелей. При этом, как правило, присутствует уполномоченный “смерша”. Видимо, хотел в глазах особого отдела выглядеть на уровне, то ли уже имел “подзатыльник” и по линии НКВД, то ли трусливый характер вынуждал его перестраховаться, но им, подчиненным, было с ним весьма неудобно.
Явившись к командиру дивизии полковнику Смолину, Варенников доложил ему о прибытии по его приказанию и добавил:
- Командир полка то ли удивлен, то ли обеспокоен, что я вызван к Вам.
Комдив положил руку на стол, пригласил Варенникова сесть и, не отреагировав на
183

его фразу, начал издалека:
- Как дела в полку в целом, в артиллерийских подразделениях, как устроились, какие нужды, что больше всего беспокоит солдат и офицеров, какие взаимоотношения с командиром полка.
Отвечая подробно и конкретно на каждый вопрос, Варенников все-таки уклонился от деталей взаимоотношений с Андреевым. Однако комдив потребовал рассказать, как сложились отношения у командира полка с офицерами. И опять Варенников ему ответил:
- В пределах нормы.
Улыбнувшись, Смолин не стал больше настаивать, но было видно, что он располагает нелестными отзывами и, очевидно, хотел все-таки кое-что уточнить. Видимо, вполне удовлетворившись его оценкой ситуации, Смолин перешел непосредственно к причине его вызова:
- Как говорится, сразу быка за рога. Чего бы ты хотел: поехать в Москву на Парад Победы или поступить на учебу в военную академию? Причем, учти, что экзамены будут формально условными. Все в основном будет зависеть от рекомендации командования.
- Товарищ полковник, конечно, я хотел бы попасть на Парад Победы. Это историческое событие! Такое бывает раз в жизни! Что касается военной академии, то еще надо принять решение в принципе на всю последующую жизнь – быть военным или идти в гражданку.
- Верно! Я так и предполагал, что выберешь парад. Такая веха останется в памяти на всю жизнь. От нашей дивизии из каждой части по одному человеку, но при условии, что у него грудь в орденах и сам ростом не менее 180 сантиметров. В общем, гвардейцы. А вот по части военной академии мне не нравится, что ты стоишь на распутье. О какой гражданке может идти речь? У тебя же богатейший военный опыт! Прекрасно проявил себя в боях, сейчас тебе 21 год, а ты уже заместитель командира полка. Кто же еще, как не такие, как ты, должны оставаться в нашей армии?! Нет, дорогой товарищ, ты это брось. Конечно, надо оставаться в строю и посвятить свою жизнь защите Отечества. Это очень трудное, но благородное дело. Думаю, на эту тему больше объясняться не будем. А сейчас иди в штаб армии и представься начальнику штаба армии генерал-лейтенанту Белявскому. Он лично занимается формированием сводной роты от 8-ой Гвардейской армии. Все наши уже там. Тебя вот командир полка почему-то задержал…
Смолин поднял телефонную трубку и сказал телефонисту, чтобы его соединили с командиром 101-го Гвардейского стрелкового полка. Связь работала отлично. Командир полка оказался у аппарата.
- Товарищ Андреев, - официально начал разговор командир дивизии, - командованием принято решение капитана Варенникова вместе с другими направить от дивизии на Парад Победы. Сейчас он был у меня, и я его направил в штаб армии, возможно, он будет возглавлять подготовку сводной армейской группы…
Подполковник Андреев что-то начал говорить командиру дивизии, видно, не в пользу Варенникова, отговаривая его от принятого решения. Но Смолин проявил твердость:
- Да нет! Я его отлично знаю по войне уже не один год. Он, конечно, достойный кандидат. А что касается длительного его отсутствия, так это будет в пределах полутора месяцев. Думаю, что артиллерия полка за это время не развалится, тем более что командиры батарей все люди опытные и ответственные.
Видимо, Андреев продолжал убеждать комдива в обратном, тот все больше и больше хмурился. Наконец, отрезал:
- Решение принято, изменять его не будем. До свидания.
Обращаясь к Варенникову, комдив повторил, чтобы он шел в штаб армии, а он сейчас позвонит генералу Белявскому. И уже на ходу добавил, чтобы он до отъезда все
184

хорошо организовал и оставил за себя достойного офицера.


* * *

С Белявским разговор был коротким, но приятным. Он откровенно сказал, что рад приходу Варенникова. Это Варенникова несколько удивило. Затем они отправились на стадион перед штабом армии. Там было около пятидесяти солдат и сержантов. Все рослые, представительные, с множеством наград. Начальник штаба армии  попросил всех подойти и представил Варенникова.
- Вот я вам привел вашего командира. Капитан Варенников – заместитель командира 101-го Гвардейского стрелкового полка по артиллерии 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии. Имеет отличную подготовку. Хороший методист. Надеюсь, что наша армейская сводная рота подготовится для участия в параде лучшим образом. Желаю успеха.
Генерал ушел, а Варенников остался. Познакомился. Оказывается, некоторая часть солдат уже ушла в казарму (все располагались в одном месте). Договорились встретиться завтра в девять утра и приступить к занятиям. С одним из сержантов условился, что он в казарме сегодня составит список всего личного состава роты.


* * *

На следующий день все были построены по ранжиру, и разбиты на шесть шеренг по десять человек в каждой со старшим на правом фланге.
Варенников объявил порядок, содержание и метод проведения занятий и машина заработала. На его взгляд, эффективность была хорошая. Но главное было в том, что всем нравилось заниматься, и все были заинтересованы в этом.
На второй день занятия шли уже организованно. Личный состав заметно подтянулся. Так уж вышло (как это ни  покажется странно), что на протяжении всей долголетней службы Варенникову приходилось постоянно уделять этому виду подготовки (строевой) внимание. Это не муштра, не шагистика “ать-два”, как говорили в народе. В строевой выучке заложены важные моменты воспитания нового военного. Тем более это не некое самодурство командира или военачальника, как это принято показывать отдельными, даже талантливыми режиссерами на экранах кино и телевидения. У настоящего военного должна быть отличная военная выправка, осанка, умение правильно ходить. Но самое главное – четко и быстро выполнять все команды. И это все делает строевая подготовка.
На четвертый день занятий к роте на стадион пришел командующий армией генерал-полковник Чуйков и начальник штаба генерал-лейтенант Белявский. Заметив их еще издалека (время как раз подошло к перерыву), Варенников дает команду:
- Перерыв. Не расходиться!
Давая вторую часть команды, он предполагал, что руководство, возможно, пожелает побеседовать с личным составом или прикажет построить его и пройти торжественным маршем, чтобы оценить уровень подготовки. Но в принципе Варенников, конечно, допустил ошибку – надо было роту построить и доложить командующему. Когда генералы вошли в зону, отведенную для территории роты, Варенников скомандовал:
- Рота, смирно!
Подошел к командующему и начал докладывать. Чуйков оборвал его, резко

185

спросил:
- Почему рота не занимается?
- Занимается, но сейчас я объявил перерыв.
- Но Вы же видели, что я иду.
- Вот потому и объявил перерыв – возможно, Вы поговорите с личным составом.
- Какой… назначил его старшим? – обратился Чуйков к Белявскому.
Последний, являясь человеком деликатным, конечно, не мог ему сказать, что это сделано решением командарма и потому промолчал. А Чуйков, уже глядя на Варенникова в упор, резко произнес:
- Я снимаю тебя с этой должности, можешь отправляться в дивизию.
- Разрешите идти?
- Иди! – и далее опять Белявскому: - Назначить толкового офицера из штаба армии и чтобы докладывал ежедневно о ходе подготовки.
Конечно, было неприятно и обидно, что все так получилось. Да и возможность побывать на параде явно “улыбнулась”. Варенников прибыл к командиру дивизии и доложил о случившемся. Полковник Смолин, зная отлично характер их командарма, не задал ни одного вопроса и даже не пожурил, а сказал:
- Ну и хорошо. Иди в полк и приступай к работе. Проблем у нас полно, с организацией плановой боевой учебы. Вчера я был на занятиях в 102-ом Гвардейском стрелковом полку. Так все бестолково, учебная база такая убогая, личный состав просто мучается. Надо все капитально налаживать. До свидания.
Прибыв в полк, представился подполковнику Андрееву. Тот развел руками:
- Слышал, слышал. Командир дивизии звонил. Скажите, командующий армией знает, что вы из 101-го Гвардейского стрелкового полка?
Варенников кивнул головой. А командир полка продолжал:
- Да, этим дело может не окончиться. Ведь это же пятно на весь полк!
Зашел заместитель командира полка по политической части майор В.В. Уткин. Командир полка к нему:
- Вы представляете, Владимир Васильевич, его отстранил от подготовки к параду лично Чуйков! Но самое прискорбное в том, что командующий армией знает, что капитан Варенников из 101-го Гвардейского стрелкового полка. Теперь ляжет тень на весь полк… Вы посмотрите на него – он еще и ухмыляется?!
Варенников действительно стоял и улыбался, слушая очередной бред Андреева, который расхаживал по кабинету и периодически делал трагическое лицо, хватаясь за голову.
Уткин не выдержал:
- При чем здесь полк, да еще какое-то пятно? Погорячился Василий Иванович, и не больше. Уверен, что он уже забыл об этом эпизоде. Нам лучше разобрать вопрос об организации систематизированной помощи немецкому населению продовольствием в ближайших к нам населенных пунктах. Конечно, нуждаются в этом, прежде всего, рабочие…


* * *

Поскольку тема разговора сменилась, Варенников попросил разрешения выйти и отправиться к себе в штаб. Адъютант начальника штаба артиллерии лейтенант Марковский тоже уже знал, что тот вернулся, и был искренне этому рад. Оставшийся за Варенникова командир батареи 57-миллиметровых орудий капитан Гутник плохо с ним контактировал, возникли проблемы, особенно с пользованием учебного центра, где
186

предстояло проводить боевые стрельбы. В этот же день Варенников встретился с Гутником. Он растолковал ему: он должен постоянно помнить, что является его
негласным (нештатным) заместителем. Он согласился и пообещал, что поправит ситуацию. Потом Варенников провел совещание с командирами батарей, где выяснили все насущные вопросы и наметили порядок действий. На следующий день он решил объехать на своем Нептуне батальоны, точнее минометные роты батальона.
Вороной жеребец Нептун достался Варенникову по наследству от его предшественника. Это был огромный красавец с широкой грудью и белым “чулком” на одной передней ноге. Хвост всегда держал трубой. Немного нервный и не любил шпор. Если надо, он и без шпор нес, как ветер. Но романтичная “морская” кличка никак не вязалась с его черным обликом. Варенникову не раз предлагали заменить Нептуна на другого коня ввиду того, что ездить на этом жеребце было не безопасно. Но Варенникову расставаться с Нептуном было жаль. А он позже все-таки преподал неприятный сюрприз.
Утром следующего дня вместе с адъютантом артиллерии и ординарцем Варенникова отправились верхом по намеченному маршруту. Поездка была плодотворной. Находившиеся на полигоне два батальона в целом хорошо организовали боевую учебу. Но вопросы на полигоне минометчиков были, и он постарался разрешить их на месте. Уже к вечеру, когда собрались возвращаться в штаб, Варенникова предупредили по телефону, что его разыскивал командир дивизии. Вернувшись к себе, он поинтересовался вначале у начальника штаба, а затем у командира полка – в связи с чем им интересовался комдив. Но ни тот, ни другой ничего ему не объяснили. Тогда он, пользуясь старым знакомством, позвонил начальнику оперативного отделения дивизии майору Посунько. Тот ответил, что действительно Смолин приказал его разыскать. Потом, немного подумав, пообещал сходить к нему и доложить, что Варенников объявился. А затем позвонит ему и сообщит, что делать дальше. Минут через десять Посунько сообщил, что Варенников завтра в 8.00 должен быть у Смолина.
Доложив об этом командиру полка, Варенников был в раздумье – что ждет его на этот раз? Возможно несколько вариантов, но основным оставалась поездка на учебу в военную академию. Однако он не мог не думать над тем, почему все решается за него и надо ли вообще идти в военную академию, а если идти – то в какую? В артиллерийскую академию, общевойсковую, бронетанковую на автотранспортный факультет этой академии?
Но каково было его удивление, когда он утром доложил полковнику Смолину, что прибыл по его приказанию, а он в ответ, улыбаясь, сказал:
- Как и следовало ожидать, генерал Белявский вызывает тебя к себе и, похоже, поручит прежнюю работу. Иди сейчас к нему, представься, и смотри, с Василием Ивановичем поаккуратнее, ясно?
- Ясно!
Прибыв к Белявскому, Варенников почувствовал, что у него к нему нет той приветливости, с которой он принимал его в первый раз. Генерал сказал:
- Командарм передумал и приказал поставить Вас старшим, поручить подготовку наших воинов к Параду Победы. Я знаю, что Вы с этой задачей справитесь. И солдаты сводной роты это говорят. Надо только быть повнимательнее к старшим и начальникам.
Наступила пауза. Генерал, очевидно, ждал от Варенникова каких-то покаяний и заверений. Но Варенников упорно молчал. Поняв, что из него ничего не выжмешь, тот закричал:
- В общем, товарищ капитан, мы на Вас надеемся. Надо подготовить личный состав хорошо.
- Есть хорошо подготовить.

187


* * *

Подготовка к параду шла нормально. Где-то в начале двадцатых чисел мая месяца рота выехала в Москву. В Москве рота вошла в состав сводного полка 1-го Белорусского фронта и разместилась в так называемых Ворякилевских казармах, на Ленинградском шоссе. На этом же шоссе и проводились ежедневно занятия по строевой подготовке.
В сводный полк Белорусского фронта (каждый фронт на параде был представлен сводным полком) приехал маршал Советского Союза Г.К. Жуков, командовавший этим фронтом на заключительном этапе войны. В ходе беседы с группой воинов он, кроме других вопросов, сообщил:
- Послезавтра из Берлина должны доставить Знамя Победы. Для его встречи и сопровождения необходим почетный караул, - и, указав на Варенникова, сказал командиру полка: - Этого гусара начальником почетного караула, и подобрать соответствующий личный состав.
Во время беседы оказалось так, что Варенников стоял против маршала. Возможно, эта случайность и стала решающей. Конечно, такое задание было для него большой наградой и доверием.
Поручение доставить Знамя Победы Варенниковым было исполнено с максимальной ответственностью, четкостью и старанием, которых и требовало это необычное историческое Знамя. Во время его приема были совершены все ритуалы, в том числе прохождение торжественным маршем со Знаменем Победы перед руководством страны и присутствовавшими здесь военачальниками.


* * *

Наступило незабываемое историческое утро 24-го июня 1945-го года. Древняя Красная площадь, кажется, помолодела и похорошела несказанно. К 9 часам все гостевые трибуны были заполнены. Войска замерли в ожидании начала торжества. В строю – десять сводных полков десяти фронтов. Они стояли в такой последовательности и в таком порядке, в каком вели сражения на завершающем этапе войны – справа налево, с севера на юг, от Карельского фронта и до 3-го Украинского. Здесь же Московский гарнизон – военные академии, училища, воинские части…
Сводный полк 1-го Белорусского фронта стоял почти напротив Мавзолея (с некоторым смещением вправо). Находясь в первой шеренге первого батальона, Варенников имел прекрасную возможность наблюдать всю незабываемую картину – как до торжественного прохождения, так и во время движения сводных полков. Казалось, все не дышали, только слышно было, как бьется сердце.
Напряжение по мере приближения торжества усиливалось. Оно имело какое-то сходство с тем чувством, которое приходилось испытывать на передовой во время артиллерийской подготовки – вот все ближе и ближе тот миг, когда надо броситься в атаку. Или, наоборот, на тебя обрушивается шквал огневых ударов артиллерии  противника - знаешь, что вот-вот он бросится в атаку и надо собрать все силы отразить этот ожесточенный натиск врага.
За несколько минут до десяти на Красную площадь на вороном коне выезжает командующий парадом маршал Советского Союза К.К. Рокоссовский. Почти одновременно на Мавзолей поднимаются руководители нашего государства во главе со И.В. Сталиным. Их тепло приветствовали гостевые трибуны. К.К. Рокоссовский

188

скомандовал:
- Парад, смирно!
Кремлевские куранты отбили 10 часов. Ворота Спасской башни открылись, и на белоснежном коне стремительно и торжественно появился принимающий парад маршал Советского Союза Г.К. Жуков. Мощный оркестр взорвался любимым народом гимном Глинки “Славься”. Маршалы сблизились перед центральной трибуной. К.К. Рокоссовский доложил Г.К. Жукову о готовности парада. Оба начинают торжественный объезд войск, останавливаясь перед группами колонн, и Жуков поздравляет участников парада с победой над фашистской Германией.
Воины отвечали громовым “Ура!”.
Жуков поднялся на Мавзолей и произнес историческую речь, которая закончилась здравицей в честь советского народа и его  славных Вооруженных Сил.
После мощного троекратного “Ура!” прозвучал гимн Советского Союза, затем прогремели пятьдесят залпов артиллерийского салюта, и началось торжественное прохождение войск. Первый сводный полк прошел перед трибунами в 10.30. Полк, в котором шел Варенников, поравнялся с Мавзолеем в 10.50. Его вел первый заместитель командующего войска 1-го Белорусского фронта генерал армии В.Ф. Соколовский (во главе всех остальных полков, кроме 2-го Белорусского, шли командующие фронтами). Затем шагала шеренга командования фронта и командармов, в том числе шел командующий 8-ой Гвардейской Сталинградской армией генерал-полковник В.И. Чуйков. За ними три шеренги воинов несли боевые знамена дивизий с множеством орденов и орденских лент… Все шли как монолит – не колыхались. Все взоры были обращены на Сталина.
И вот наступил незабываемый момент. Двести воинов под барабанную дробь бросают к подножию Мавзолея двести фашистских знамен поверженной Германии. Когда-то их носили высоко поднятыми на торжествах в Берлине и почти во всех странах покоренной Гитлером Европы. Теперь советские воины-победители с презрением бросают эти знамена и штандарты на мокрую брусчатку святой Красной площади.
Парад длился два часа. После прохождения сводных полков наших фронтов, полка Войска Польского и полка Военно-Морского Флота на площадь вышли воины Московского гарнизона, а затем и боевая техника. Из-за дождя, перешедшего в ливень, не состоялась демонстрация трудящихся Москвы, но народ в городе не расходился. К вечеру дождь утих, и все улицы и площади столицы были переполнены москвичами, гостями и воинами Вооруженных Сил. Все пело и плясало. Такого торжества матушка-Москва не видела со дня своего сотворения.
В 23 часа небо осветилось огромным количеством прожекторов. В воздухе появились сотни аэростатов, с которых посыпались тысячи цветных и осветительных ракет, а им навстречу с земли раздались залпы фейерверка с разноцветными огнями.
Не только Москва отмечала этот великий праздник Победы – ликовала вся наша страна, ликовала вся планета.


* * *

После грандиозного Парада Победы в Москве состоялся малый парад – парад войск в Берлине на Александр-плац. Хоть этот парад не был таким масштабным, но его политическая важность была очевидна. В нем принимали участие советские, американские, английские и французские войска. Парад принимали: маршал Г.К. Жуков, генерал армии Д. Эйзенхауэр, фельдмаршал А. Монтгомери и французский генерал Тассиньи. Присутствовали от четырех держав и другие видные военные начальники и
189

дипломаты. В центре внимания, конечно, были Жуков и наши войска, которые прошли
последними на параде, но были первыми по своему бойцовскому внешнему виду, высокому морально-психологическому духу, способности сломить на своем пути любую силу. Наши воины буквально затмили всех, кто вышел здесь проявить свои возможности. Создалось такое впечатление, что наши воины готовы этим торжественным маршем идти до Бискайского залива. Все безмерно радовались и гордились этим.
Варенников присутствовал на этом параде в числе других офицеров Сводного полка 1-го Белорусского фронта.
Располагаясь на трибуне, он смотрел это историческое необыкновенное зрелище с гордостью за наш народ и наше Отечество, за авторитет славных воинов наших Вооруженных Сил.







































190


Глава   третья


* * *

Все арестованные (кто в этом нуждался) повышали свои юридические знания, детально изучая те части Уголовного и Уголовно-процессуального кодекса, которые имели отношение к их делу.
Естественно, у них возникало много вопросов. В первую очередь интересовал вопрос о презумпции невиновности. Степанков, являясь Генеральным прокурором РСФСР, с первых до последних дней следствия распинался на каждом углу, что вина всех привлеченных по делу ГКЧП фактически уже доказана и их судьба предрешена. И это говорил Генеральный прокурор! Тот, кто обязан лично и через всю систему прокуратуры и ее аппарат осуществлять внешний надзор за точным соблюдением закона, начиная от министров и ведомств до разовых граждан страны. Генеральный прокурор и все нижестоящие прокуроры обязаны принимать меры к выявлению и пресечению любых нарушений закона, от кого бы они ни исходили. Он обязан восстановить нарушенные права и привлечь виновных в нарушении закона к ответственности.
Ну, а Степанков сам грубейшим образом нарушал законы, в том числе презумпцию невиновности.
Генеральный прокурор просто плевал на принцип презумпции невиновности. Вместо того чтобы потребовать от своих подчиненных доказать вину лиц, привлеченных по делу ГКЧП, он фактически обязал самих подследственных доказывать свою невиновность.
Еще фактически не кончилось предварительное следствие, и не начался суд, а Степанков вместе с Лисовым уже опубликовали свои, так сказать, “памфлеты” под названием “Кремлевский заговор: версия следствия”. Книга стала бестселлером. Расхватали, раскупили – выступление ГКЧП, августовские события вызывали огромный интерес, на что и рассчитывал Степанков. После скандальной продажи немецкому журналу ”Шпигель” видеокассеты с записью допроса Крючкова, Язова и Павлова эта книжонка стала вторым по величине источником крупного финансового накопления авторов.
Но читатели “Кремлевского заговора” понимали, что в их сознание вбивают ложь. От начала до конца. Единственно, что прозвучало там правдиво, так это пакет шифротелеграмм, которые направлялись Варенниковым из Киева в Москву в адрес Государственного комитета по чрезвычайному положению. К сожалению, многие поверили в “заговор с целью захвата власти”.
Военная коллегия Верховного суда РСФСР от 18.05.93 года в результате протеста подсудимых по делу ГКЧП определила “обратить внимание Верховного Совета РФ на грубые нарушения закона, допущенные Генеральным прокурором РФ Степанковым В.Г. и заместителем Генерального прокурора РФ Лисовым Е.К.” и предложила рассмотреть вопрос о реальном обеспечении независимыми государственными обвинителями по данному уголовному делу.
Судебное разбирательство дела продолжить после получения ответа на это определение.
Такова дословная цитата из Определения, подписанного председательствующим А. Уколовым и народными заседателями Ю. Зайцевым и П. Соколовым.
Вокруг привлеченных по делу ГКЧП лиц сложилась парадоксальная ситуация
191

– два непримиримых лагеря, патологически ненавидящих друг друга, вдруг объединились в оценке ГКЧП. Что же произошло? Да ничего особенного: ни Ельцин, ни Горбачев не изменили своих принципиальных взглядов. Только каждый из них в расправе над гэкачепистами преследовал свои цели. Горбачев хотел закрепиться в своем положении союзного президента и реализовать планы создания усеченного Советского Союза, составленного из 5-6 республик. Ельцин же прикидывался спасителем Горбачева, хотел продемонстрировать свою приверженность к Конституции, демократии и своими действиями завоевать у наших соотечественников максимальные симпатии для того, чтобы потом вообще избавиться от Союзного центра и Горбачева, чтобы между небом и президентом России никого не было. Как позже (когда уже развалили Советский Союз) Кравчук заявлял: “Какое это приятное чувство, когда утром просыпаешься и знаешь, что между тобой и Богом никого нет”. Для раскольников типа Ельцина, Кравчука и Шушкевича ничего святого не было, даже если речь шла о народе. Для отвода глаз они говорили о необходимости заботы и внимания к народу, что они являются слугами народа и т.д. На самом же деле думали только о себе и своих ближних – это хорошо подтвердило время.
Обо всем этом Варенников много размышлял в тюрьме. Вновь и вновь переживая и анализируя все случившееся с нашей страной и ее могуществом, искал ответ на вопрос: кто в этом виноват?


* * *

В связи с тем, что часто менялись следователи, прибывший новый следователь каждый раз начинал пристрастно изучать дело Варенникова, а потом, как и другие, пускал все на тормоза. У Варенникова была возможность вспомнить свою жизнь – писать мемуары. При Стоумове он написал о своей жизни в первые годы после войны.


* * *

Вернувшись в родную дивизию после обоих парадов Победы, Варенников застал свой 101-ый Гвардейский стрелковый полк уже в Плауэне – крупном немецком городе, расположенном на границе Тюрингии и Саксонии. Это на юге страны. Это красивая, всхолмленная и даже гористая местность, достаточно сильно расчлененная реками и речушками, с множеством небольших озер, прудов и с крупными лесными массивами. В лесах преобладали благородные виды деревьев: сосна, ель, пихта, граб, бук, а в поймах рек – клен, береза, ольха. Большинство лесов окультурено, ухожено, а многие и искусственно выращены. Несмотря на войну и боевые действия в этих, как и в других районах Германии, сохранился животный мир – это преимущественно косули, олени, кабаны, заяц. Земля богата разнообразными месторождениями полезных ископаемых, вплоть до железных, свинцово-цинковых, медных и урановых руд. Плюс большие залежи угля. Руками трудолюбивых, пунктуальных и дисциплинированных немцев десятилетиями и веками на этой земле создавались обустроенные населенные пункты, развитая промышленность и сельское хозяйство. Все это в основном сохранилось, несмотря на войну, развязанную германскими предводителями. Сохранились даже тяжелые дворцовые часовни-капеллы, мощные соборы, храмы с величественными башнями, а также многочисленные замки по всей стране. Немецкий народ отличается достаточно высокой культурой, о чем свидетельствует и литература, и музыка и

192

зодчество.
Все это уже тогда, в 1945-ом году, возбуждало в сознании молодого офицера множество вопросов, которые в итоге сводились к одному: почему Гитлер развязал войну, ведь немцам всего хватало?
Несмотря на то, что на исходе был уже второй месяц после окончания войны, Советским командованием было принято решение о проведении тщательной проверки всех и вся, что было в нашем ведении. Главная цель – изъятие оружия, боеприпасов, боевой и ценной бесхозной техники, разминирование объектов и дорог, что особо важно, недопущение укрытия военных преступников. Работа проводилась при активном участии работников “СМЕРШ” и представителей КГБ.
Город Плауэн тоже был в сфере этого контроля. Он был поручен 101-му Гвардейскому стрелковому полку 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии. Город и его окраины были разбиты на три сектора. На каждый из них поставили заместителя командира полка, в ведении которого находились определенные подразделения для решения практических задач. Один из секторов оказался в ведении Варенникова. Подразделения полка относились к выполнению задачи весьма ответственно. Причем никто не скрывал от местных жителей целей проведения мероприятий. Наоборот, стремились, возможно, популярнее и шире довести эти цели до населения и привлечь его к этим действиям. Все разъясняли, что в основе всего лежит создание безопасности, как для воинских частей Советской Армии, так и для местных жителей.
Действительно, было много случаев, когда с помощью немцев находили склады (или нечто вроде складов) оружия и боеприпасов. Обнаружили шесть неисправных бронетранспортеров. Все это было найдено в прилегающих лесах. Но самое главное – то, что удалось обезвредить один крупный фугас непосредственно в Плауэне, на машиностроительном заводе, и разминировать крохотную фабричонку в Эльснице – небольшом населенном пункте южнее Плауэна. В обоих случаях положительную роль сыграла информация, полученная от местных доброжелателей. И поскольку обезвреживание было, в первую очередь, в интересах населения, наши солдаты старались в меру своих возможностей поощрять этих информаторов. Одновременно сообщали по местному радио и в газетах о самоотверженных поступках немцев, стремившихся своими действиями не допустить возможные человеческие жертвы.
Когда закончилась эпопея с контрольными проверками, то полку было поручено принять службу на временно определенной границе с союзниками в районе Хиршберга. Оперативная группа Варенникова, отвечающая непосредственно за охрану границы в Хиршберге и прилегающих районах, располагалась в Гефеле – это до десяти километров от границы. Командование и штаб полка с подразделениями обеспечения и обслуживания находились в Целенроде, а штаб дивизии – уже в крупном городе Грейце.
Хиршберг был расположен на берегу небольшой, но бурной в этом месте реки Заам. По ту сторону реки, фактически почти против каждого поста, стояли американские посты. Но если наши несли службу, как полагается, круглые сутки, сменяемые через каждые два часа, то у американцев это выглядело совершенно иначе.
Они развернули палатки прямо у реки, как туристы, и предавались в основном развлечениям, в том числе и с девчатами. День и ночь звучала танцевальная музыка, подвыпившие солдаты вовсю горланили песни. А охране обозначенной границе – никакого, даже формального внимания.
Наблюдая картину столь поразительной беспечности и безответственности и видя, что все это разлагающе действует на наших солдат, Варенников вынужден был приблизительно через неделю пригласить к себе сержанта американской армии и сказать ему, что он хочет увидеть их начальника – офицера. Сержант охотно взялся немедленно выполнить просьбу Варенникова – вернулся к себе, сел на мотоцикл и помчался к своему
193

руководству. Но после их разговора, перед тем, как тот уехал, допытывался – не может ли он, сержант, решить все возникшие у Варенникова вопросы и следует ли беспокоить начальство. Варенников вынужден был сказать ему, что должен разобрать некоторые проблемы именно с офицером. Часа через полтора приезжают уже знакомый ему сержант на мотоцикле и на джипе – два офицера – капитан и лейтенант. Оба навеселе.
Капитан за рулем, еще не оставив малинку, кричит на ломаном русском языке:
- Хэллоу, сосед! Я каждый день ждал, что пригласишь меня. Ну, как живет русский капитан и его солдаты?
- У нас все прекрасно, - отвечает Варенников, поддерживая взятый капитаном тон, - вот решил с тобой встретиться, познакомиться, а то получается как-то неудобно: союзники, несколько дней стоим на одном участке, а друг другу в глаза еще не смотрели. Русские любят, чтобы все было ясно и открыто.
- Да, да! Мы в этом убедились. И еще мы знаем, что они очень выносливые и мужественные люди – такую войну вынести на своих плечах мог только русский…
- Не просто вынести на плечах, но и победить, в прах повергнуть врага.
- Именно в прах. И это мы сделали вместе, все союзники.
Не желая развивать мысль, как это “сделали вместе”, и тем более о роли и месте каждого союзника в победе, Варенников перевел разговор на другую тему:
- Капитан, ты откуда знаешь русский? Жил в России?
- О, это интересная история, но прежде чем о ней поговорить, нам надо выпить за встречу и за союзничество, - засмеялся капитан и сказал лейтенанту по-английски, чтобы тот организовал все в машине, а потом снова обратился к Варенникову: - Ты же любишь виски? Это прекрасный напиток!
- Во-первых, если давать оценки напиткам, то у каждой нации есть на этот счет свои взгляды. Для русских лучше русской водки ничего не существует. Вот почему мы делим нашу водку только на два сорта: “хорошая” и “очень хорошая”.
- Это прекрасные категории, - снова засмеялся капитан.
- Во-вторых, - продолжал Варенников, - сейчас время рабочее. Надо нести службу, а мы вдруг организуем “чаепитие”. Я вас обоих приглашаю в штаб в Гефель, и мы все это отметим в нормальных условиях.
- Нет, нет, спасибо. У меня сегодня встреча со своими начальниками, с тобой мы еще встретимся не один раз. А сейчас просто символически надо отметить прямо на границе, - не отставал капитан.
- В-третьих, - мгновенно сориентировавшись, сказал Варенников, - любой военный обязан принимать решение, исходя из сложившейся обстановки. Поэтому я решил принять “вызов” моего союзника и выпить за совместную хорошую службу на границе.
Похлопывая друг друга по плечам, они устроились в джипе, где лейтенант уже все приготовил. Сосед Варенникова взял какой-то сосуд типа термоса и наполнил пластмассовые стаканчики доверху. Они произнесли речи и выпили. Капитан, не закусывая, стал разливать виски, приговаривая:
- Как у вас говорят, посуда не терпит пустоты.
- Тем более что решено отметить встречу только “символически”, - продолжил Варенников, а сам все время думал о главном: надо выяснить – почему американцы не несут службу, а только предаются развлечениям.
Лейтенант и капитан, который переводил сказанное Варенниковым, искренне и заразительно смеялись. Им особенно понравилось, что водка у нас только двух сортов. Однако, несмотря на установившуюся нейтральную обстановку в их небольшом застолье, Варенников вынужден был все-таки прояснить вопрос о службе на границе и спросил капитана, не мешают ли наши солдаты, патрулирующие на своих участках, американским солдатам веселиться? Тот долго хохотал, вытирая слезы. А когда Варенников добавил, что
194

они, американцы, наверное, считают, что нет смысла нести службу с двух сторон, потому что советский Иван не пропустит никого ни туда, ни обратно, американские солдаты уверены в их надежности и потому занимаются только личными делами и, наверное, вообще не знают, где граница и зачем они здесь – капитан вообще покатился со смеху, и долго не мог прийти в себя. Наконец, он привел себя в порядок, они еще раз чокнулись, и тут вдруг заговорил лейтенант:
- Меня многие уверяли, что русские – это суровые, неразговорчивые люди. А они, оказывается, очень общительные и к тому же интересные юмористы.
- Думаю, что мои соотечественники, которые давали такую характеристику, имели к тому основание. Но им просто не повезло – они видели, очевидно, нас только в работе. А любую работу мы выполняем, как правило, молча, очень серьезно и капитально. В том числе, если кому-то надо набить морду, мы делали это основательно, чтобы запомнили на всю жизнь.
Американцы опять принялись смеяться, но уже более сдержанно. Наконец, после настойчивых просьб Варенникова капитан рассказал историю, которая прояснила, откуда он знает русский язык.
- Мои далекие предки проживали во Львове, точнее, в Бродах. Там жило много русских, украинцев и белорусов. Когда произошло первое разделение Речи Посполитой, то они вместе с соседями перебрались в Сандомир и образовали вблизи города на берегу Вислы несколько хуторов. Как ни странно, среди переселенцев были и русские. Моим повезло – они сколотили капитал и переехали вначале в город, то есть в Сандомир, а затем в Лодзь. Там открыли свое большое дело – мануфактуру. В 1905-ом году прокатилась волна восстаний. Она началась у вас в России и дошла до нас. Мои родители и родственники вынуждены были покинуть Польшу и уехать в Штаты к своим знакомым. Они поселились в штате Джорджия. Там есть такой городишко Саванка. Он стоит в устье одноименной реки Саванка на берегу Атлантического океана. Это моя родина. Там красиво, богатая растительность. Круглый год лето. В декабре и январе температура немного понижается, и льют дожди, но в целом у нас всегда тепло. И народ приветливый. Среди наших друзей было две русские семьи, которые прибыли в эти края почти одновременно с моими родителями. Переселенцы создали общину, которая помогала всем обустроиться. Туда входили и русские. Родителям и здесь повезло – их дело процветало. Русские работали у местных на фабриках. Со временем я окончил военный колледж и стал офицером. Для меня высадка морского десанта на севере Франции была великим делом. Сейчас командую батальоном. Мой штаб и штаб полка стоят в Хофе. Приезжай к нам – всегда будем рады. Так вот, общение с русскими в Америке помогло мне узнать русский язык. Отец знает русский гораздо лучше меня. Летом 1918-го года, мне тогда был всего один год, он побывал с нашими войсками в Архангельске. Много об этом рассказывал, когда я уже подрос. У вас были большие беспорядки в стране, и американцы вместе с европейцами – англичанами и французами хотели помочь вашему народу. У отца осталось много друзей и приятелей в Архангельске.
- Извини, капитан, я не знаю, что тебе рассказывал твой отец, но это была открытая военная интервенция. Ее целью была ликвидация молодой советской власти. Однако у них ничего из этого не получилось. Им дали по зубам, и они отправились восвояси.
- Куда, куда отправились?
- Во-сво-яси! Это значит вернуться к себе домой.
- Да, именно так. Они вернулись домой, а русские сами наводили порядок.
Варенников, чувствуя, что и так уже перегнул, и надо было смягчить обстановку – на такой встрече можно было бы обойти острые углы – решил потихоньку закругляться.
- Ваш папаша хоть и вернулся домой целый и невредимый, но как я понял, эта экспедиция не была для него бесплодной – он совершенствовал свой русский язык.
195

- Да, - посмеивался капитан, но уже без той прыти, как это было вначале, - и он привез много впечатлений.
- Так как, уважаемый союзник, мы будем нести дальше службу на “границе”? - спросил Варенников его под конец.
- Доложу своим начальникам. Возможно, они согласятся, и мы отведем свои посты несколько глубже. Поставим их на основных дорогах, которые выводят к демаркационной линии.
- Вам виднее, какое решение следует принять. Мы ожидаем также, что вы посетите наш штаб в Гефеле. А сейчас хочу поблагодарить вас, капитан, и вашего коллегу за встречу, за угощение и пожелать вам всяческих успехов.
- Мы тоже рады были этой встрече и благодарны за любезность, которую вы проявили.
Расстались они хорошо. Но Варенникова одолевали разные думы, в том числе и о снятии американских постов непосредственно с границы: хорошо это для нас или плохо? Он пришел к выводу, что будет лучше, если их уберут. Во всяком случае, для наших солдат обстановка будет благоприятной. Расставшись с американскими офицерами, Варенников совершенно не предполагал, что через несколько месяцев обстоятельства сведут их вновь.


* * *

Вернувшись к себе, Варенников связался с командиром полка, а к этому времени командиром был уже назначен подполковник Дегтярев (подполковник Андреев как пришел в дивизию незаметно, так и незаметно ушел, о чем никто не сожалел, а даже наоборот). Доложил по телефону об обстановке. Командир потребовал, чтобы Варенников приехал и сделал ему доклад лично. Условились, что Варенников сделает это утром на следующий день, так как уже вечерело. Что и было сделано. Оценки Варенникова и решение командования были утверждены.
Подполковник Дегтярев был прямой противоположностью Андрееву. И хотя на фронте он был непродолжительное время, его чисто человеческие и командирские качества были высоки. Его называли “старик”, хотя ему было всего 42 года, но его внешний облик, особенно лицо с впалыми щеками и большими залысинами, делали его старше своих лет. Но он был очень энергичным. Казалось, работал круглые сутки. Везде успевал, все знал, толково, по делу, проводил совещания. Жестко контролировал исполнение отданных распоряжений. Очень переживал, если что-то не получалось. Одно время в дивизии (возможно, это было не только в одной, но и в других), как прорвало: одно происшествие за другим ежедневно или даже по два-три в день. И главным образом, дорожные катастрофы. Офицеры всех рангов и некоторые солдаты понахватали мотоциклов, в основном брошенных немцами или купленных по бартеру (обмен шел на табачные изделия, сахар и масло), а навыков в езде практически не было, прокатиться же с ветерком норовил каждый. В итоге – или убивался, или калечился.
Обстановка была критическая. Простояв несколько месяцев на границе и сменившись, дивизия расположилась по батальонам вокруг Целленроды. Всесторонне обеспеченная полковая артиллерия с тремя батареями стояла в двух километрах от города в небольшом, барачного типа городке, что было очень удобно. Но мотоциклы для полка были общим бедствием. Командир полка отдал приказ – всем, кто имеет мотоциклы, сдать их на полковой склад и получить справки. Все знали, что при убытии из части каждый мог свой мотоцикл получить обратно. Однако охотников сдавать мотоциклы было очень мало, поэтому командир полка лично, его замы, командиры батальонов буквально вылавливали
196

нарушителей, и в этом случае мотоциклы конфисковывались и разбирались по частям. А число происшествий между тем не уменьшалось.
Однажды утром Дегтярев вызвал Варенникова, и они вместе отправились к полковым артиллеристам – он решил проверить, как они живут. Был выходной, занятия не проводились. Они ехали и мирно беседовали. Свернув с основной магистрали на дорогу, которая вела уже непосредственно в военный городок, они заметили, что ворота, до которых оставалось еще метров 200-250, почему-то распахнулись, хотя никто не сообщил, что командир полка поехал именно сюда. Однако навстречу им из военного городка выезжает на мотоцикле, как ни в чем ни бывало, командир 57-ой батареи капитан Гутник. Командира полка взорвало:
- Вы посмотрите, ведь это же Гутник! Каков подлец! Ведь только вчера разбилось два человека, об этом всем сообщили телефонограммой, еще раз, и это уже, наверное, в сотый раз, приказано категорически немедленно сдать мотоциклы и прекратить все поездки и покончить с этим несчастьем. А он?! Это же открытый вызов, прямое неповиновение и нарушение приказа!
В это время их машина уже подкатила к контрольно-пропускному пункту и стала поперек дороги, чтобы нельзя было проехать. Гутник издалека заметил машину командира полка, подрастерялся. Заглушив двигатель и опустив подножку, чтобы мотоцикл не падал, сам встал рядом, потупив голову. Командир полка вылетел из машины, подскочил к пожарному щиту, что был прибит к стенке КПП, сорвал с него топор и помчался к Гутнику. В первый миг Варенников подумал, что он сейчас Гутника зарубит. А тот вконец обалдел, стал медленно поднимать руки вверх, будто сдавался в плен. Варенников тоже опешил и никак не мог сообразить, что надо делать. А Дегтярев уже у “жертвы”, которой оказался мотоцикл. Не обращая внимания на стоявшего рядом с поднятыми руками Гутника, он обрушил залп ударов по колесам. Мотоцикл упал. Топор, резко ударяясь по резине колеса, отскакивал, но тут же снова опускался на это же или на другое колесо, не причиняя никакого ущерба. Смотреть на все это было неприятно. Гутник, придя в себя, бубнил одно и то же:
- Не надо, не надо… Я же ехал сдавать мотоцикл.
Конечно, он врал. Если он решил это сделать, то мог выполнить приказ еще неделю назад. Командир полка, видя нулевой эффект от своих ударов по резине колес, начал крушить все остальное: двигатель, свечи, провода, фару, спицы и т.д. Обессилев, Дегтярев швырнул топор в кювет, молча сел в машину, развернулся и уехал обратно.
Варенников и Гутник долго смотрели ему вслед. Потом Варенников наказал солдатам вырыть у обочины яму поглубже, закопать в ней остатки мотоцикла, забить осиновый кол и доложить, а сам вместе с Гутником отправился к нему в канцелярию.
- Как скверно получилось! – начал Варенников неприятный разговор. – Ведь Вы меня уверяли, что ни у кого мотоциклов нет, а сами лично изволите раскатывать?! Надеясь на Вашу честность, я в свою очередь тоже фактически втирал очки командиру полка. Почему Вы так поступили?
- Да я же гнал мотоцикл сдавать на полковой склад… Обнаружил только сегодня утром и хотел отыскать хозяина, но никто не признавался, - врал Гутник. – А вы с командиром полка, сразу не разобравшись…
- Ваши оправдания выглядят очень бледно, - сурово отчитывал Варенников проштрафившегося Гутника. – Вы боевой командир, получив приказ, обязаны его выполнить точно и в срок. Ну, допустим, вдруг обнаружили мотоцикл. Могли немедленно доложить мне или в штаб полка? Вне всякого сомнения. Тем более, вокруг этого вопроса максимально обострена обстановка. Я не хочу никаких объяснений. Ваша задача сейчас сесть и подробно в рапорте доложить командиру полка, как все произошло и что Вы намерены делать. Чтобы через 15 минут рапорт был готов!
197

Гутник остался со своим заданием, а Варенников отправился на конюшню. Там стоял его Нептун. Дежурный доложил, что за время его дежурства происшествий не произошло, все в порядке и через час он будет раздавать корм. Дневальные делали уборку. Варенников поинтересовался, где стоят верховые кони. Один из солдат повел его в торец помещения. Нептун его сразу узнал, заволновался, стал двигаться, фыркать и бить копытами, поднял хвост трубой, глаза – навыкате. Варенников погладил его по шее, почесал за ухом. Он одобрительно замотал головой.
- Как часто выводите коня на прогулку? – спросил он дежурного.
- Да, почти каждый день, - ответил он.
- Так каждый день или почти?
Дежурный мялся. Было видно, что или он не знает, или коня вообще не выводят.
- Я редко бываю в наряде по конюшне, точно доложить не могу.
Поскольку командир полка уехал, а Варенникову все равно надо добираться до штаба, он приказал дежурному оседлать коня и подвести к канцелярии, а сам пошел к Гутнику. Тот уже стоял у крыльца.
- Плохо, конечно, получилось. Вот мой рапорт, но устно прошу передать командиру полка, что очень сожалею обо всем, и что это больше не повторится.
- Передам, - коротко бросил Варенников и, распрощавшись, вскочил на коня и шагом отправился к выходу.
Как только он оказался в седле, сразу почувствовал, что Нептун очень напряжен. Варенников погладил и похлопал его по шее, чтобы успокоить. Шея была влажная. Это Варенникова насторожило. Потрогал грудь, бока – они тоже были слегка потные. Тут он понял, что что-то произошло. Иногда ретивые ездовые перед поездкой верхом “вливают” в коня еще в стойле пять-семь хороших “батогов” по крупу, бокам, брюху, чтобы он не спал под седлом, а играл, и ведут после этого к командиру. Мол, поездка будет, что надо. Продолжая успокаивать взвинченного коня, Варенников спустился с поросшей лесом горки, где располагался военный городок, проехал несколько сот метров по магистральной дороге, а перед въездом в населенный пункт решил спешиться и, держа крепко поводья, пройти всю Целленроду пешком. И хотя это было далековато, так как штаб полка находился на противоположной стороне, но ехать на взвинченном коне по большому населенному пункту было опасно. Однако Нептун разгадал его замысел. Как только Варенников попытался натянуть поводья, чтобы остановиться, он снова взбесился: закусив удила коренными зубами и поднявшись почти вертикально на дыбы, рванул с места в карьер и, делая гигантские скачки, понес Варенникова по булыжной мостовой центральной улицы Целленроды. Решительные и самые тяжелые для коня попытки Варенникова перевести его на рысь или хотя бы на нормальный галоп, ни к чему не привели. Это был, как говорят, аллюр три креста.
Нептун нес Варенникова быстрее ветра. Мгновенно оценив обстановку, Варенников понял, что может произойти беда, тем более, если навстречу или из соседней улицы выедет большой грузовик, или группа пешеходов будет переходить улицу и т.п. В какие-то доли секунды сообразил, что есть только два выхода: или он должен застрелить коня, но сделать это в бешеной скачке было очень трудно, или, приноровившись к этому бешеному аллюру, ждать, когда его Нептун выдохнется и сам перейдет на спокойный бег. Конечно, Варенников должен быть готов “вылететь” из седла, если Нептун столкнется с препятствием. Варенников выбрал второй вариант. Обстановка была критическая. На булыжнике в таком аллюре конь в любой момент мог завалиться. Мысли летели одна за другой: “Вот прошел всю войну и остался жив, а теперь придется погибнуть так нелепо или покалечиться”.
Между тем, их “полет” проходил пока без происшествий, хотя люди и небольшие машины при виде скачущего Нептуна с всадником шарахались в разные стороны. Однако
198

впереди просматривался уже плавный поворот главной улицы влево, а прямо шла дорога асфальтированная. Она вела к штабу полка и далее к офицерскому городку. Никаких признаков того, что после пятнадцати или двадцати минут дикой скачки Нептун начал уставать, не было. Наоборот, казалось, он только что стартовал.
Перед штабом полка стоял шлагбаум и аккуратная будочка, где нес контрольно-пропускную службу наряд (сержант и два солдата), который пропускал гражданских лиц, в основном немцев, только по пропускам или по разрешению дежурного по полку. Солдаты на КПП издалека увидели скакуна с всадником и, очевидно, намеревались поднять шлагбаум. Мигом оценив обстановку, Варенников, что было мочи, закричал:
- Не поднимайте шлагбаум. Не поднимайте шлагбаум!
Видимо, солдаты поняли, однако были в нерешительности. Но Варенников продолжал кричать одно и то же. Нептун перемахнул через шлагбаум, как через низенькую соломинку (хотя шлагбаум был на уровне человеческого роста), продолжая нестись с той же скоростью. Впереди их ожидал Т-образный перекресток – дорога шла строго направо и строго налево к коттеджам, в которых жили офицеры штаба полка и подразделений обслуживания. Прямо начинался луг (точнее луговина) с хорошим травяным покровом, который кончался кустарником, а дальше 15-20-метровый обрыв. Внизу проходила железная дорога. Это было Варенникову давно известно. Выскочив на луг, конь продолжал нестись наметом строго по прямой – как заколдованный. Нет, пожалуй, как автомобиль, у которого заклинило рулевое управление, не работали тормоза, и вышла из строя кулиса переключения скоростей. Варенников понял, что надо прыгать, иначе оба полетят с обрыва в пропасть, на железную дорогу. А это конец.
Сдвинув ноги в стременах так, чтобы кончики сапог, то есть носки, чуть-чуть касались дужки стремян и, собравшись в пружину, Варенников откинулся от луки седла и ногами – от стремян, в расчете вылететь из седла на ходу влево. Получилось все, как было задумано. Но в момент отталкивания левая нога соскользнула со стремени, и Варенников не выпрыгнул, а завалился на левую сторону и, перевернувшись в воздухе всем телом, падая плашмя, точнее навзничь, очень сильно ударился спиной о землю. Хорошо, что Нептун не зацепил его задними ногами. Падение было резким и сухим. Практически ничего не самортизировало удар – травяной покров был очень тонкий со многими пролысинами, почва, не видевшая дождей, спеклась и была тверда, как камень. Правда, ему повезло – он не запутался и не завис в стремени. Иначе конь поволок бы его в считанные секунды, разбив всего копытами.
Нептун, тоже сделав еще два-три прыжка, сразу остановился, подняв облако пыли. Затем развернулся и медленно пошел к Варенникову. Остановился рядом и, склонив голову к его лицу, стал шершавыми губами толкать его, очевидно, давая понять, что хватит валяться, пора вставать – накатались. А Варенников не мог не только встать, но и пошевелить рукой, чтобы погладить его по морде. Любая попытка пошевелиться вызывала острую, пронизывающую боль во всем теле. Однако сознание его не покидало.


* * *

Стояла ясная, солнечная погода. Варенников смотрел в голубое небо, по которому медленно плыли одиночные кучевые облака причудливых форм, и думал: вот так глупо можно погибнуть. Конечно, Нептун выкинул этот номер неспроста, ведь он всегда вел себя послушно. Что же с ним случилось теперь? И снова мысли Варенникова вернулись к Гутнику. Уже после боев, сколько у него было различных эпизодов, причем с “тенью”, что пора и меры принимать. То он организовывал судилище над солдатом, а затем его

199

“расстреливал”, то у него на марше от демаркационной линии к пункту постоянной дислокации пропало орудие с расчетом, пришлось двое суток вести поиски, то на 23-е февраля 1946-го года организовал в батарее великое торжество с множеством различных мясных продуктов сомнительного происхождения и т.д. Не говоря уже о его “перлах” во время войны. Но каждый раз он выходил сухим из воды, как, к примеру, и в этих трех случаях.
Первый произошел с судилищем. Был у него боец, который держал длительное время всю батарею в напряжении. В то время в оккупационных войсках был строжайший приказ главкома о недопущении самовольных отлучек. А этот каждую неделю куда-то бегал. Солдат пропадал – естественно, в батарее объявлялась тревога, и весь личный состав шел на поиски. Все этого бойца просто возненавидели, никакая гауптвахта на него не действовала – он мог улизнуть уже на второй день после отсидки. Но когда этот тип ушел и отсутствовал целые сутки – у всех терпение лопнуло. Ведь из-за этого ЧП весь личный состав замордовали во время поиска. После чего Гутник решил его судить с участием всей батареи. Об этом “цирке” уполномоченный особого отдела рассказывал командиру полка в присутствии Варенникова.
Дело было так. На вечерней проверке, которую проводил сам капитан Гутник, объявили, что через час после отбоя вся батарея должна собраться в Ленинской комнате – будет проводиться важное мероприятие. Ровно в 24 часа все были в сборе. Заходит командир батареи. Старший на батарее офицер рапортует, что вся батарея собрана. Гутник проходит к главному столу. Затем вызывает самовольника и ставит его под военной присягой, текст которой написан на стенде, смонтированный на торцевой стене у входа. Далее Гутник обращается к личному составу:
- Товарищи офицеры и солдаты! Мы длительное время старались поставить рядового Иванова (назовем его так) на правильный путь, пытались помочь ему, чтобы он не попал в беду. Однако Иванов не только пренебрег всеми нашими советами, увещеваниями, но чем дальше, тем больше вел себя вызывающе. А в последний раз он вообще ушел на целые сутки. Вы представляете, на сутки! Ну, а как же с присягой, в которой он клянется своему народу? А как с приказом Главнокомандующего, который требует пресечь самоволки?
Тут Гутник зачитал этот приказ, комментируя каждую фразу, а затем спрашивает:
- Что нам делать с этим злостным нарушителем?
Поднимается старшина батареи и заявляет:
- Иванова надо судить по всей строгости.
Раздаются одобрительные возгласы. Гутник соглашается и приглашает к своему столу сержанта и солдата из того расчета, откуда рядовой Иванов.
- Судить будем всей батареей, но вести суд будем втроем. Никто не возражает?
Далее Гутник разбирал подробно все похождения Иванова, показывал, как реагировала на его выходки батарея, как он над ней измывался, и почему терпение у всех кончилось. Вывод: Иванов должен нести кару.
Суд длился три часа. В итоге же старшина внес предложение расстрелять Иванова. Суд поддержал, батарея согласилась. Иванов взмолился, чтобы пощадили, но Гутник был неумолим. Назначили конвой – командир взвода и пять солдат с боевым оружием – карабинами и патронами. Дело было зимой, холодно, шел дождь, надели шинели – Иванову дали лопату, чтобы он сам себе отрыл яму – могилу, и суд во главе с Гутником и конвой – он же расстрельная команда – отправились в лес для исполнения приговора.
Дождь продолжал идти. Он то усиливался, то переходил в изморозь, однако лил не переставая. Никто плащ-накидки не взял. Батарея вышла из казармы и проводила своего сослуживца в последний путь. Впереди шли Гутник, за ним суд, затем подсудимый с лопатой и, наконец, вооруженная стража. Кругом кромешная тьма. Шли, спотыкаясь.
200

Гутник себе подсвечивал фонариком. Пришли к лесу. Гутник говорит:
- Рядовой Иванов, разрешаю тебе выбрать место для могилы. Это дается тебе последнее пожелание!
Иванов не двигался. Сказал, что ему все равно. Тогда Гутник приказал рыть там, где он стоит. Иванов снял шинель и приступил к работе. Рыл два часа. Все молчали, только покуривали. Разожгли костер. Гутник все это время ходил взад-вперед. Когда было отрыто больше метра, он сказал, что достаточно, и даже предложил:
- Вылазь из ямы! Ну, Иванов, давай прощаться. Воевал ты неплохо, а кончил плохо. Позорно. Домой напишем, что за нарушение Военной присяги приказом командира был осужден товарищами и расстрелян, как предатель. Тебя же сбросим в эту яму, прикроем шинелью без погон, зароем и никакого следа не оставим, где ты лежишь. Вот так.
Подошел к Иванову и сорвал с него погоны. Затем скомандовал конвойным, чтобы они зарядили оружие и приготовились к стрельбе. Добавил:
- Я буду освещать предателя фонарем, чтобы вы не промахнулись. Внимание, приготовились…
Солдаты прицелились. Вдруг Иванов упал на колени и, рыдая, стал выкрикивать, чтобы его простили, и что он никогда в жизни не нарушит дисциплину. Гутник приказал оружие опустить. Затем собрал всех около Иванова и спрашивает:
- Ну, что будем  с ним делать? Может, поверим в последний раз?
Приняли решение не расстреливать, но яму не зарывать, может, она еще потребуется. Все построились и в том же порядке двинулись к себе в батарею. В казарме никто не спал, все ждали возвращения командира батареи. Уже светало, когда Гутник вернулся вместе со всеми. Построив батарею, он объявил, что Иванов поклялся больше не нарушать приказы и что суд решил ему поверить, о чем и докладывает батарее. Затем он объявил отбой и разрешил отдыхать до 12 часов. Все молча разошлись.
Гутник позвонил дежурному по полку:
- Батарея вернулась с ночных занятий, и я разрешил личному составу отдыхать до 12 часов дня.
- Хорошо, но у меня никаких ночных занятий.
- Это я по своему плану – дополнительно.
Казалось, поставлена точка. Но нет, в тот же день уполномоченный особого отдела, получив информацию об этом событии, повстречался с Гутником, удостоверился и уточнил детали, а вечером доложил командиру полка. Последний пригласил начальника штаба, заместителя по политической части, чтобы выслушали всю эту историю.
- Ну, что он с ума сошел этот Гутник? – не дождавшись окончания рассказа, возмутился командир полка: - Что будем делать? – посмотрел на Варенникова Дегтярев.
- Воспитывать будем, - ответил Варенников уклончиво, хотя и его этот случай тоже возмутил до глубины души.
Но тут за Гутника заступился заместитель командира полка по политической части майор Уткин. Он сказал:
- Конечно, Гутник поступил неправильно и этот случай надо разобрать, но и солдат хорош. Я его лично знаю, дважды с ним беседовал и предупредил, что окажется под трибуналом. Он вывел Гутника из терпения.
Варенников поддержал замполита и сказал, что тоже несколько раз беседовал с Ивановым, однако он продолжал нарушать дисциплину.
Закончилось все тем, что Гутника как следует “пропесочили” по партийной линии, а солдата вообще не трогали, так как он стал служить исправно. Но осадок от поступка Гутника, конечно, остался тяжелый. Стоило представить всю эту разыгранную трагикомедию, как уже становилось не по себе. В работе с людьми нельзя допускать издевательства и уничтожения личности. А здесь эти “методы” были налицо.
201


* * *

Случай с пропавшим орудием и расчетом вообще выглядел глупо. Во время совершения марша от Хиршберга (где полк нес службу охраны демаркационной линии) в районе Целленроды, где полку определили постоянное место дислокации, расковался коренной конь. Конечно, его надо было убрать из упряжки и, заменив на выносного, продолжить марш. А раскованного привязать сзади к телеге, и пусть ковыляет. Дома разберемся. Дороги хорошие, поэтому все могло кончиться нормально. Но Гутник оставил расчет, дал ему карту с маршрутом и поставил задачу: перековать коня и догнать батарею. Колонна ушла, а бойцы остались. В расчете, в том числе среди ездовых, не было толкового кузнеца, чтобы он мог перековать коня. Возились, возились – ничего не получилось. Уже вечерело. Командир расчета принимает решение свернуть с дороги и расположиться на ночь у одного Бауэра. А там начали через немцев “промышлять”, есть ли у них кузнец-коваль.
Между тем, батарея прибыла в пункт постоянной дислокации, а орудия нет. Гутник прискакал к Варенникову.
- Товарищ капитан, у нас отстало одно орудие, - и доложил, что произошло.
Варенников приказал, чтобы один офицер и два ездовых на рысях отправились навстречу, чтобы ночью батарея была собрана. Среди ночи Гутник докладывает, что расчета  нет, а посланная им группа вернулась ни с чем – никого не нашла. Варенников берет старшего адъютанта, ординарца, садится в машину и оправляется на поиски, предварительно доложив об этом командиру полка и начальнику штаба. Проехал до Хиршберга включительно. В самом городе объехал все, предполагая, что они могли вернуться назад, не зная дороги. Но поиски были безуспешны. С наступлением рассвета отправился в Целленроду, тщательно проверяя на пути все населенные пункты. Лишь к исходу дня приехал в штаб полка. Там в свою очередь тоже отправили несколько команд на машинах и верхом. Кое-кого из них Варенников встречал. День кончился, а ни орудия, ни расчета нет. Командир полка доложил комдиву, а тот – вверх. Скандал! Без войны пропало орудие. Но как можно потерять орудие? Это же не иголка!
А эти “артисты” не торопились. Немецкий крестьянин - бауэр их хорошо кормил, а они, довольные, ждали, когда привезут кузнеца. К концу следующего дня кузнец появился со всей экипировкой, привел коня в порядок, и среди ночи расчет отправился в путь. Командир расчета заставил Бауэра взять свою легкую тележку с одной лошадью и провести их до Целленроды. Рано утром расчет отыскал батарею, и сержант доложил Гутнику:
- Товарищ капитан, ваше приказание выполнено. Коня подковали, расчет с орудием прибыл, происшествий не произошло.
Гутник подошел к сержанту, взял его за шиворот, потянул к себе и, крепко поцеловав, сказал:
- Надо было тебе набить морду, но пока я ограничусь и этой мерой. Но учти…
Гутник позвонил Варенникову и доложил, что орудие нашлось. Варенников – командиру полка и так понеслось по цепочке вверх: “В 101-ом Гвардейском стрелковом полку орудие нашли”. И хотя все окончилось мирно, но ведь какой позор! А с Гутника, как с гуся вода – уже на второй день он, как ни в чем ни бывало, даже в приподнятом настроении докладывал Варенникову свои соображения, как он мыслит облагородить военный городок, где расположилась полковая артиллерия.



202


* * *

Не менее странным выглядело у него и торжество 23-го февраля 1946-го года по случаю 27-ой годовщины Советской Армии и Военно-Морского Флота. У солдат батареи на столе на завтрак, и на обед, и на ужин колбасы разных видов, мясо жареное, мясо варенное, пирожки с мясом и т.д. Это вызвало у всех удивление, а у других батарей и возмущение. Стали разбираться: Гутник вначале сказал, что они во время учений на стрельбище случайно подстрелили оленя, мясо которого частично отдали немцу на  изготовление колбас, а часть пустили в котел. А когда это не подтвердилось, то обнаруженный у Гутника один мешок сахара и еще кое-какие другие продукты, он объяснил, что он обменял у бауэра  на мясо бычка, которого закололи и организовали праздничный стол солдатам.
Уполномоченный особого отдела сообщил Варенникову, что и эта версия не подтверждается. Варенников вызвал Гутника к себе и в присутствии уполномоченного пристыдил его за нечестный поступок, и строго предупредил, что вынужден будет принимать меры. Тот пообещал больше не “отличаться”. У Варенникова от всех его “художеств” остался в памяти плохой осадок.
А теперь еще история с этим мотоциклом… Если бы ни этот случай, Варенников не лежал бы сейчас беспомощно на траве подле бешеного аллюра своего Нептуна. Хорошо хоть остался жив, хотя неизвестно, что будет дальше.
- Что с Вами?
- Да вот неудачно приземлился, не могу подняться, все болит.
- Может, носился или врача?
- Полка не надо. Попробуем добраться к моему дому.
Нептун по-прежнему стоял рядом и своим красноватым большим глазом смотрел на Варенникова, периодически трогая губами лицо, волосы. Фыркал, но не уходил, словно чего-то ждал. И дождался. Минут через десять к ним прибежали два офицера и два солдата. Хорошо, что дом был рядом. С большим трудом и муками они прошли небольшое расстояние, офицеры вместе с ординарцем раздели Варенникова и отправились за врачом. Варенников улегся спиной вверх. Все тело ныло. Приказал ординарцу взять у него в кармане рапорт Гутника, отнести начальнику штаба майору Кауну и изложить его просьбу – передать этот рапорт командиру полка. Ну, а Федору Ивановичу Кауну рассказать обо всем, что произошло с ним. Проверить, где Нептун, и переправить его в конюшню.


* * *

Вскоре появился один из офицеров штаба, который помогал Варенникову, с ним хирург и медсестра. Врач внимательно осмотрел его, протер всю спину спиртом и сказал, что у него вся спина припухла, кожа поднялась, как тесто. Это очень опасно, и было бы лучше, если бы его отвезли в медико-санитарный батальон в Грейц. Там имеется рентген, и можно будет хоть в общих чертах представить картину с костями, особенно позвоночником и внутренними органами.
Варенников настойчиво попросил, чтобы тот проконсультировался с дивизионным врачом полковником Сорокиным, с которым они были в близких отношениях, когда лечились в медсанбате на Одере в марте 45-го года. Учитывая отсутствие полкового врача майора Гулина (был в какой-то поездке), Варенников сказал хирургу, что он вправе сам

203

или вместе с командиром медроты полка обращаться в дивизию.
В обед Варенников уже начал пить какую-то микстуру, а вечером врач, снова протирая ему спину, сказал, что припухлость увеличилась и появилась синюшность. Врач также сообщил, что переговорил и с дивизионным врачом, и с ведущим хирургом. Оба просили передать, что к утру пришлют новое, очень сильное средство – пенициллин, и его надо будет инъекциями вводить три дня. Врач сказал, что это самый мощный антибиотик, и чтобы не развивались какие-либо воспалительные процессы, это будет хорошей профилактикой. Разумеется, Варенников был рад такому вниманию и просил передать полковнику Сорокину искреннюю благодарность.
Появился командир полка и начальник штаба. Оба повздыхали, что Варенников пострадал и выразили надежду, что все обойдется, тем более к его лечению подключились медики дивизии. Затем полковник Дегтярев переключился на Гутника и в сердцах сказал:
- Я теперь ни одному слову капитана Гутника не верю. Он нечестный человек и допускает большие нарушения. Ни один офицер в полку не доставляет столько хлопот, как он. Ведь у вас остальные командиры батарей совершенно другие люди – нормальные, дисциплинированные офицеры.
Мысленно оценивая тревожные оценки командира полка, Варенников, конечно, не мог не согласиться с ним. Да иначе и быть не могло. И в то же время нельзя было сбрасывать со счета боевые заслуги Гутника – он два года воевал, был ранен, имеет ордена за боевые подвиги. Видно, командир полка ждал, что Варенников выскажется по этому поводу, но его выручил майор Каун:
- Да, с ним придется повозиться. Хоть он и заслуженный человек, но допускать такие нарушения ему никто не позволит.
- Полностью с Вами согласен, товарищ командир, - добавил Варенников, обращаясь к командиру полка. – Первое, с чего начну, когда поднимусь – это Гутник. Думаю, мы его решительно поправим.
Удовлетворенный беседой, командир полка ушел, а майор Каун задержался еще немного, и они еще обсудили ряд проблем, хотя Варенников и был далеко не в рабочем состоянии. Федор Иванович уже собирался уходить, как вдруг в комнату заходит офицер и докладывает, что прибыл капитан Гутник. Варенников с Кауном переглянулись. Варенников сказал:
- Проси.
У Гутника был угрюмый вид. Проштрафившийся сразу же начал с мотоцикла. Варенников его перебил:
- К чему Вы это? Ваш рапорт я передал командиру полка. Возвращаться к этому вопросу нет смысла. Если есть какие-то проблемы, требующие немедленного разрешения, выкладывайте.
- О каких проблемах может идти речь в такой час и в таком положении? – закипел майор Каун. – Вы, капитан, даже не поинтересовались у своего начальника, как он себя чувствует, а приехали как всегда с оправдательными нотами, - и, обращаясь к Варенникову, сказал: - Валентин Иванович, позвольте мне забрать капитана, и мы разберем в штабе все его вопросы.
Варенников кивнул. Они попрощались и ушли. Остался Варенников один со своими мыслями, представляя, как эти два крупных украинца будут вести “собеседование”, а у обоих – крутой характер. Но Варенников не сомневался, что Каун капитану “рога обломает”.
На следующее утро врач пришел с медсестрой. Он был в хорошем настроении, сообщил, что ночью привезли пенициллин, и он уже начнет активное лечение. Однако, сняв с Варенникова простыню, сразу сник:
- Валентин Иванович, мы, конечно, будем делать все, что нам сказали. Кстати,
204

сегодня по указанию полковника Сорокина приедет ведущий хирург. Но у Вас спина очень плохая, вся фиолетового цвета и сильно опухшая. Думаю, что такая же ситуация зеркально внутри. Может, Вы все-таки решитесь на медсанбат?
- Доктор, не тяните время, делайте укол и другие процедуры. К нам едет ревизор, он все и определит.
То ли принятые медиками меры, то ли молодой организм, а может, сказалось отсутствие серьезных повреждений, но уже через три дня Варенников был на ногах, еще через день – на службе. Но, конечно, все болело, а спина была цвета Черного моря во время шторма.


* * *

Жизнь, между тем, шла своим чередом. Войска занимались боевой и политической подготовкой, правда, по усеченной программе, то есть только тем, что минимально необходимо для поддержания боевой готовности, организованности и порядка. Было у полка стрельбище, где проводились одиночные стрельбы, а также в составе отделения и взвода. Артиллеристы обычно выезжали на дивизионный полигон, но крупных учений не проводили. Все понимали, что в ближайшее время должны произойти кардинальные изменения в составе Вооруженных Сил. Прошел год, как кончилась Великая Отечественная война, и, естественно, держать армию и флот в том составе, какой был необходим для войны, надобности не было. Вполне понятно, что уже в 1945-ом году, особенно после разгрома милитаристской Японии, были проведены некоторые сокращения, но они не носили массового характера.
Полк готовился к майским праздникам. Но особенно знаменательными должны были быть торжества, посвященные первой годовщине Дня Победы. Однако как ни прискорбно, но на канун этих праздников не миновало еще одно не очень приятное событие.
Приходит как-то Варенников к начальнику штаба полка майору Кауну. Тот со злым лицом расхаживал по кабинету, а у стола стоял, понурив голову, начальник связи полка капитан Кагал. Федор Иванович будто ожидал Варенникова:
- Валентин Иванович, ты посмотри на этого начальника – как он воспитывает своих связистов и как они ему в порядке благодарности пишут любовные письма. Цыганский табор, а не войско. Вот на, почитай, - и Каун протянул Варенникову исписанный лист бумаги.
Варенников взглянул - написано было аккуратно, без ошибок и помарок. Федор Иванович продолжал ходить и ворчать, а Варенников читал:
“Дорогой товарищ капитан!
Все народы мира торжествуют победу над фашистской Германией. Это торжество особенно характерно для народов Европы, которые были в оккупации. Мы видели искренние радостные лица поляков. Уверены, что также рады своему освобождению и все остальные, в том числе и французы.
Товарищ капитан, если бы не Красная армия, конечно, все были бы под сапогом у Гитлера. Но мы раздавили фашизм и гитлеровскую военную машину и вправе гордиться тем, что помогли друзьям. Мы, русские солдаты, хотели бы посмотреть, например, и на французов, как это было в начале XIX века. Поэтому приняли решение – в течение недели съездить в Париж, пообщаться с жителями и вернуться в полк.
Не сердитесь на нас, товарищ капитан, мы очень Вас уважаем и любим.
Рядовые Ларин и Куценко”.
Варенников с трудом сдерживал себя, чтобы не расхохотаться и выдержать суровое
205

выражение лица начальника штаба. Ничего себе, воспитанники! Им Берлин уже не нужен – они там были. Подавай Париж! Ну, а если на такую “экскурсию рванут все, или хотя бы половина? Надо, конечно, срочно их задержать и пресечь все в зародыше, несмотря на их “любовь” к начальнику.
- Ну, что скажешь? – не выдержал Федор Иванович.
- Здесь решение может быть только одно: немедленно принять меры по их задержанию. А для этого нужно установить, где эти солдаты несли службу, когда полк стоял на демаркационной линии, и выстроить версию – на каком участке они могли ее пересечь. Затем доложить командиру полка о необходимости создания оперативной поисковой группы, выехать в различных направлениях, повстречаться с нашими офицерами, а если потребуется, то и с американцами. Но медлить нельзя.
- Верно, медлить нельзя! Иначе все эти влюбленные в своих начальников, а еще больше в Париж, вообще разбегутся. Слушай, Кагал, - обратился Федор Иванович к капитану, - твои подчиненные вообще имеют представление о Военной присяге или у вас, у связистов, все построено только на любви?
Капитан Кагал молчал, стойко перенося иронию своего начальника. Когда же разговор приобрел деловой характер, выяснилось, что эти “туристы” во время службы на демаркационной линии дежурили на узле связи, который располагался на южной окраине Хиршберга. Следовательно, наиболее вероятно, что они в районе этого города не могли по мосту или вброд (река мелкая) перебраться на другую сторону. Хотя нельзя отбросить и другие варианты.
Договорились, что Федор Иванович сам пойдет к командиру полка и доложит обстановку. Минут через пятнадцать он вернулся расстроенный, бросил блокнот на стол и в сердцах выругался. Затем сказал:
- Конечно, командир полка прав. Мы даже накануне праздника не можем создать стабильную обстановку. Он решил, что нам надо немедленно ехать втроем: тебе, мне и замполиту Уткину.
Варенников начал возражать, что вместо него мог бы поехать Кагал, он хорошо знает своих солдат.
- Ни черта он их не знает. Я сам их знаю, как облупленных. А он пусть сидит и сторожит, чтобы остальные не разбежались от чрезмерной “любви”: сейчас Владимир Васильевич Уткин подойдет.
Затем начальник штаба полка отправил капитана Кагала в подчиненную ему роту связи “проводить день и ночь воспитательную работу, пока они не поймут, к чему их долг обязывает”.
Вскоре пришел Уткин и сразу предложил:
- Ну, что поехали? Я уже знаю всю эту историю.
- Куда ехать?
- Как куда?! В Хиршберг. Предварительно надо узнать, чей там сейчас стоит полк, связаться с начальником штаба и все ему рассказать. Предупредить, что мы скоро подъедем.
На все эти перезвоны и справки потратили почти два часа. Выехать смогли только после обеда.
Отправились на двух машинах: с Варенниковым на “Фиате” – майор Каун, за ними на “Опель-Олимпии” – майор Уткин. Набрали побольше бензина и кое-что из продовольствия – на всякий случай. Во второй половине дня добрались до Хиршберга. Повстречались с командованием своего полка, с которым до отъезда по телефону договорились о совместных действиях. Оказывается, они уже навели справки у американцев. Те ничего существенного не сообщили, но предупредили все свои посты. Одновременно якобы высказали пожелание встретиться с ними, чтобы получить
206

информацию из первоисточника. Замполит Уткин сразу загорелся:
- А как это практически осуществить?
Командир полка, не задумываясь, ответил:
- Надо поехать в Хоф. Это около семидесяти километров от границы. Там располагается штаб полка и штаб батальона, который непосредственно несет службу против Хиршберга, где как раз и есть мост через Заале. Я уже у них там бывал несколько раз. И они ко мне приезжали.
Едва командир полка обмолвился, что уже бывал у американцев, как Владимир Васильевич Уткин решительно встал и объявил:
- Друзья, нечего мешкать, надо немедленно отправляться в Хоф. Надеюсь, что командир полка туда нас проводит.
Тот с удовольствием согласился. Но Варенников с Кауном задумались, и даже выразили свое неудовольствие:
- Владимир Васильевич, ну что ты все решаешь за всех? – возмутился Федор Иванович. – Я думаю, что можно было бы ограничиться договоренностью с командиром полка: в случае обнаружения наших солдат по ту или другую сторону провести их задержание и сообщить нам.
Варенников, естественно, поддержал Федора Ивановича, тем более что его совершенно не радовала поездка без санкции на американскую сторону, хотя мы с американцами и были союзниками и друзьями. Однако все дело испортил командир полка.
- Конечно, я приму все меры к тому, чтобы на моем участке, да и на участках моих соседей, которых я уже предупредил, нарушители не могли просочиться, - сказал он. – Но ведь это ваши солдаты, и если открывается дополнительная возможность, одно дело – я буду говорить американцам, что надо отыскать их, а другое дело вы – непосредственные начальники этих солдат.
Уткин улыбался. Приобретя в свои союзники командира полка, больше уговаривать Варенникова и Кауна он даже и не пытался – мол, все ясно, надо ехать.
Федор Иванович вопросительно посмотрел на Варенникова.
- Если ехать, - начал Варенников, - то надо сразу условиться, что гостить там не будем. Попросим командование американской части о повышении контроля с целью задержания нарушителей и сразу отправимся обратно.
Все согласились.
Сборы были недолгими. Командир полка позвонил в их присутствии начальнику штаба дивизии и сразу получил разрешение на выезд в Хоф, что у всех их вызвало нескрываемое удивление. Он отдал также некоторые распоряжения, не касающиеся этого дела, приказал адъютанту готовить машину, и расстелил карту на столе, решил несколько пофилософствовать, видимо, в основном для того, чтобы произвести впечатление.
- Судя по тому, что наши солдаты здесь служили, им должно быть известно все: и место, где можно перейти вброд или переехать через реку на мелководье, и условия выхода на берег на той стороне, и режим службы и охраны границы нашими войсками, и возможность проникновения в глубину американской зоны и т.д. Все это они прекрасно могут уточнить у местных жителей - немцев, с которыми у них, наверное, в свое время были заведены самые короткие отношения. А если учесть, как вы сказали, что солдаты намерены поехать в Париж, то отсюда самый короткий путь от Хофа до Франкфурта на Майне и далее Париж.
Уткин не выдержал:
- Уж наступают сумерки, может, отправимся.
Никто не возражал. Колонна состояла из трех машин. Первым ехал командир полка с адъютантом и переводчиком, на второй – Варенников с Кауном, на третьей – Уткин.
207

У командира полка был “Додж”, очень удобный для военных целей американский автомобиль, который они получили по ленд-лизу, как “студобекоры”. Их можно использовать в основном в противотанковой артиллерии, поскольку у них мощный двигатель. Имея небольшие габариты, машина вместе с противотанковым орудием на прицепе быстро передвигается по бездорожью. К тому же она без тента, и поэтому не является хорошей целью для артиллерии и танков, особенно во встречном бою.


* * *

Они двинулись в путь. На границе никаких препятствий не встретили. Километрах в трех от границы на дороге стоял контрольно-гражданский пункт. Путь прикрывал шлагбаум. Рядом стояла табличка, где на английском и немецком языках было написано “Стой! Предъяви документы”. Они остановились. “Додж” посигналил. Из будки, не торопясь, вышел сержант американской армии, без головного убора, расстегнутый, в зубах сигарета. Медленно обошел “Додж”, заглядывая внутрь, вернулся к водителю и, не обращая внимания на сидящих в машине офицеров, затеял с ним разговор. Переводчик – лейтенант, показал на полковника – очевидно, представил его старшим. Между ними начался диалог. Сопровождающие не могли слышать разговор, но, судя по позе сержанта, понимали, что этот невоспитанный тип корчит из себя “фараона”. Не дослушав полковника, он так же лениво отправился обратно и скрылся в будке. Потянулись минуты томительного ожидания. Очевидно, сержант звонил своим начальникам и уточнял, что ему делать. Наконец, Федор Иванович Каун не выдержал:
- Не союзник, а какой-то гестаповец! Разница только в том, что гестаповец всегда подтянутый и пунктуальный, а этот внешне и внутренне расхристанный.
Варенников молчал, но тоже испытывал чувство досады оттого, что этот тип так небрежно ведет себя в присутствии советских офицеров. Это только порочит американскую армию. Тут же невольно прикинул, могло ли произойти такое у нас в аналогичной ситуации? И при самом критическом отношении к нашему солдату, Варенников не мог себя убедить, что он позволил бы себе такое, что они сейчас увидели. Во-первых, наш, русский человек, человек весьма обязательный. А если ему довелось встретиться с союзником, с которым вместе воевал против общего врага, причем встретиться в подконтрольной нашему солдату зоне, то он, несомненно, как минимум, соблюдал бы такт. Во-вторых, присутствие старшего, тем более полковника, обязывает нашего воина вести себя с подобающим уважением. В-третьих, если наш солдат несет службу, тио он, как правило, и один несет ее по всей форме. Конечно, нельзя давать стопроцентную гарантию, что все воины у нас вот такие воспитанные и дисциплинированные. Нет, конечно. Есть и “артисты”, но хамов нет, это точно. А здесь налицо открытое хамство.
Время шло, а они стояли. К ним подошел Уткин.
- Никуда, Владимир Васильевич, тебе ходить не надо. Полковник здесь бывал уже не раз. Порядки ему известны, да и человек он не робкий, а даже наоборот. Подожди, - заключил Федор Иванович.
Вдруг открылась дверь в будке, из нее вышел другой американец – уже вообще без блузы, а лишь в нижней рубахе, кричит им: “Хэллоу!” и подымает шлагбаум. Сержант даже не появился. Они двинулись в путь. Но эта последняя сценка всех расстроила вконец. Однако ехали молча, думали, конечно, об одном: случайность это, либо в отношениях с союзниками появилось что-то новое? Хотя, вполне понятно, по одному сержанту обобщающие выводы делать нельзя.

208


* * *

Ехали в том же порядке. Дорога бежала по горно-холмистой покрытой лесами и перелесками местности. Живописные ландшафты и спокойные, мирные населенные пункты располагали к хорошему настроению. Уже пропадала горечь от недоразумения на границе. Федор Иванович сидел рядом, сосредоточенно смотрел вперед и о чем-то думал, но вряд ли о том, что их окружало. Командир полка на своем “додже” выжимал скорость до 100 километров. Они ехали впритык. Вскоре появился город Хоф. В переводе на русский это означает “Высокий”. Город действительно стоял на возвышенности, а готика своими остроконечными крышами и другими сооружениями приподнимала его еще выше. При въезде в город “Додж” снизил максимально скорость, и им удалось кое-что разглядеть. Особое впечатление произвело обилие каменной резьбы и скульптурных украшений – наши союзнички бродили повсюду. Командир полка уверенно ехал пот главной улице, затем на одном из перекрестков свернул вправо и сразу остановился. Все вышли из машин и собрались около полковника. Он послал в дом, у входа в который стоял вооруженный американский солдат, своего переводчика – доложить, что они приехали. А водителю наказал, чтобы оставался на месте, присматривал за всеми тремя машинами и ни с кем в контакт не вступал. Над входом в здание, в которое предстояло идти, свисал государственный флаг США. Они переглянулись. Уткин не выдержал:
- Вот так надо! Ступил солдат своим сапогом на чью-то землю – ставь флаг своей страны.
- А тебе кто запрещает это делать? Ты же, Владимир Васильевич, заместитель по политической части, это твоя задача – знамена, флаги и плакаты, - первым перебил его Каун.
- Ты, Федор, вначале успокойся, причин для столкновения я не вижу. А во-вторых, я просто подчеркиваю нравы американцев. Это совершенно не значит, что и мы должны делать то же самое.
Полковник улыбался и смотрел, как “грызлись” два майора, а потом, чтобы успокоить их, примирительно сказал:
- Это у них такие традиции. Сейчас, войдя в здание, увидите, что у них перед входом в кабинет маломальского начальника тоже стоит флаг, и в кабинете за спинкой кресла начальника – тоже флаг в обязательном порядке. Между прочим, это помогает им не только прививать патриотизм, но и вдалбливать всем – своим и чужим – коль здесь присутствует государственный флаг США, то здесь имеются национальные интересы Соединенных Штатов. Вот так они действуют.
Пока они разговаривали из дома, куда им предстояло идти, вдруг вышли – их переводчик и два американских офицера, одетых по форме и даже в головных уборах. В одном из них Варенников узнал американского поляка – капитана, с которым познакомился еще в Хиршберге. Второй – лейтенант, был ему незнаком. Капитан любезно, на русском языке, поздоровался – сначала со знакомым ему полковником, затем – со всеми остальными, а когда подошел черед Варенникова, то, к общему удивлению, он полез обниматься.
- Ба, да здесь у тебя родственники! – воскликнул полковник. – Ну, тогда дело решите положительно.
Они с капитаном, а точнее, в основном он, подробно рассказали, при каких обстоятельствах произошло их знакомство и что они пообещали друг другу встретиться еще когда-нибудь.
- Не было счастья, да несчастье помогло, - заключил капитан, все больше и больше демонстрируя свои способности и знание русского языка.
209


* * *

Затем выяснилось, что полковник поедет дальше – к командиру полка американской армии и там заночует, а утром заедет за ними и они вместе заглянут к американскому командиру полка или же поедут назад, “смотря по обстоятельствам”. Оказывается, поиск убежавших солдат был поручен американским командованием капитану, у которого они находились. К этому делу подключились спецслужба и военная полиция. Учитывая сложившуюся ситуацию, они распрощались с полковником, предупредив на всякий случай, что могут отправиться обратно ночью. Он пожал плечами и уехал. Они же по предложению капитана загнали машины во двор и сдали их под охрану, а затем вошли в здание с парадного входа.
Действительно, уже в ярко освещенном просторном вестибюле по центру стоял государственный флаг США, а на стене висел большой портрет улыбающегося Трумэна. Вправо и влево из вестибюля уходили анфилады, а вверх, с боков этой парадной стены шли две лестницы. Они на первом марше, на площадке, сливалась в одну, а затем порядно выводили на второй этаж, и снова в холле государственный флаг и портрет. Это уже у них вызвало улыбку.
Зная прямолинейность зама по политчасти, Варенников опасался, что он что-нибудь выпалит. Но опасности надо было ждать с другого направления:
- Вот учись, Владимир Васильевич, как надо работать и политруков своих учи. Видишь, как у людей, - не выдержал Федор Иванович.
- Учусь. Учусь, но удивляюсь, - вздохнул Владимир Васильевич и обратился к капитану: - А почему, господин капитан, у вас нет ни флага, ни портрета президента на площадке между первым и вторым этажами? Я думаю, что это большое упущение.
Не поняв иронии Уткина, тем более что его суровое лицо, да еще со шрамом на щеке, сохраняло спокойную озабоченность, капитан засуетился:
- Да, вы правы. Можно было бы и там установить. Но они пока ограничились большой, как видели, напольной вазой для цветов.
- Вот видишь, Федор Иванович, я не только учусь, ног еще и помогаю как всегда нашим союзникам дельными советами, - балагурил Уткин.
Тем временем они вошли в кабинет к капитану. В приемной дежурил капрал. А в кабинете солдат. В белом халате и колпаке уже заканчивал сервировку длинного стола.
- Я решил, что мы поужинаем не в столовой, а у меня в кабинете. Вы не возражаете? – спросил капитан.
- Конечно, нет, - за всех ответил Уткин.
- Может, перед ужином обсудим наши вопросы? – забеспокоился Федор Иванович, понимая, что после застолья что-то серьезное будет бесполезно.
- Я готов, - заметил капитан и пригласил всех к письменному столу. Вооружившись справками, лежащими у него на столе, он сказал: - Вот все, что мне известно и какие я получил распоряжения от командира полка. Я знаю фамилии солдат, описание их внешнего облика. Говорят неплохо по-немецки, могут переодеться в гражданскую одежду и перейти линию демаркации в районе Хиршберга, где наш батальон продолжает нести службу охраны. Их цель – якобы попасть в Париж для знакомства с этим знаменитым городом. Цель благая, но метод плохой – все должно делаться с разрешения. Мы своим солдатам разрешаем небольшими группами выезжать в Париж на два-три дня, в основном в выходные, под руководством офицера. Все пока нормально. Исходя из наших данных, я отдал распоряжения на все свои посты о задержании вообще всех подозрительных лиц. Такую же информацию дал и в другие батальоны полка – они тоже несут службу. Командир полка приказал мне докладывать ежедневно. Данные о ваших солдатах и
210

распоряжение о задержании мы получили только сегодня утром. Действуем совместно со спецслужбой и военной полицией. Полка никаких результатов нет. Вот все, что я хотел вам сообщить. Кстати, все сведения я получил от вашего командира полка, а ему это все сообщил полковник, с которым вы приехали. Он у нас частый гость.
- Довольно подробно и, на мой взгляд, четко и конкретно, - начал Федор Иванович. – Но хотелось бы уточнить некоторые вопросы. Например, имеется ли у немцев какая-то служба и оповещена ли она об этом, могут ли ваши солдаты проверить дворы в прилегающих к магистрали Хоф – Франкфурт-на-Майне населенных пунктах? Они по нашим данным действуют на мотоцикле с коляской марки “Циндан”. А это важно – такую машину не везде спрячешь. И, наконец, имеются ли ваши, то есть американские контрольные пункты на магистрали, о которой я говорю?
- Все, о чем вы сказали, относится к обязанностям военной полиции, в том числе и взаимодействие с немцами. Кстати, они приходят в наши комендатуры и дают различную информацию даже без нашей просьбы. Мы, конечно, информаторов поощряем. Это стимулирует у них стремление доложить. Что касается контрольных постов на магистралях, то они нами установлены еще до окончания боевых действий и там идет досмотр всего транспорта и гражданских лиц. Первый сбор данных будет завтра утром. Так что перед отъездом вы могли бы вооружиться последними сведениями.
- Мы, наверное, не сможем оставаться до утра, так как нас ожидают в части, но все, что вы сказали, обнадеживает. Можно надеяться, что этих “туристов” задержат, - заключил Каун.
Перешли к накрытому столу и приступили к трапезе. Капитан предложил тост за встречу верных союзников, и чтобы эта верность сохранилась навечно. Тост был коротким, но глубоким по смыслу. Все выпили. Варенников пригубил и поставил рюмку. Капитан вопросительно посмотрел на него. Тот объяснил:
- За рулем, тем более, ночью.
Никто нет настаивал. Беседа оживилась. Вспомнил войну, тяготы и невзгоды, погибших товарищей, страдания людей.
- Я тоже за рулем, но, очевидно, останусь ночевать, а завтра вернусь. Поэтому сегодня можно и выпить, - сказал Владимир Васильевич.
У него всегда, уже после первой рюмки, выступал румянец.
- Предлагаю тост за счастливую жизнь наших народов. Они это заслужили.
Чем дальше, тем беседа становилась более оживленной. Наконец, Варенников не выдержал и предложил, чтобы выпили на посошок, им с Федором Ивановичем пора в путь. Каун бурно поддержал Варенникова. Они встали и, поблагодарив капитана за вкусный ужин, направились к выходу. Владимир Васильевич, как бы оправдываясь, начал обосновывать свою ночевку. Они с ним соглашались, хотя понимали, что особого желания отправиться в дальний путь, на ночь глядя, у него не было. С другой стороны, было резонно использовать первые обобщенные сведения американцев. Как-то само собой сложилось, что Варенников с Федором Ивановичем возвращаются и докладывают командиру полка общую ситуацию о принятых мерах, а Владимир Васильевич подъезжает и делает доклад уже по результатам первых суток поиска. Они еще раз поблагодарили капитана за гостеприимство, выразили надежду, что он даст утром майору Уткину хорошую информацию, и заверили друг друга в дальнейшем взаимодействии и скорой встрече. Да еще попросили капитана, чтобы он дал команду на все посты – пропустить их. Он сказал, что все будет сделано, а из города их вывезет лейтенант, чтобы не цеплялись патрули.
И они отправились в путь. Впереди ехал лейтенант с водителем на “виллисе”, а они за ним – впритирку. Их останавливали трижды в Хофе и еще один раз на выезде из города. Поблагодарив лейтенанта за содействие, двинулись дальше. Ночь была темная, без луны,
211

но звездная. Капитан сдержал слово – во всех населенных пунктах, где были контрольные посты, их пропускали, не задерживая. Когда они переехали мост через Заам, то уже в Хиршберге наш патруль сообщил, что недавно звонили из штаба и спрашивали – приехали они или нет.


* * *

Было два часа ночи. Дорога крученая, а в низинах густой туман. Но все обошлось благополучно, если не считать небольшого эпизода. На одном из поворотов сбили беднягу козла, который хотел перебежать дорогу. При этом они разбили правую фару. Хорошо, что это произошло уже недалеко от штаба – оставалось езды минут 20-30. После столкновения с рогами они остановились, и осмотрели машину: передняя часть правого крыла, фара и правая часть бампера были повреждены. Варенников предпринял меры, чтобы у них в машине не получилось короткого замыкания, и они пошли с фонариком отыскивать козла. Он бездыханный лежал на обочине дороги. Видно, удар для него оказался роковым. Но Федор Иванович на всякий случай сделал из пистолета контрольный выстрел и бросил тушку в багажник. Двинулись дальше. Освещение дороги было нормальное, тем более что Варенников еще подключил и верхнюю  фару. При въезде в Целленроду доложили на КПП, что у них все в порядке, но едва оказались на территории штаба полка, как на КПП им передали, что дежурный по полку велел им, как только они появятся, немедленно звонить ему. Он обязан доложить им обстановку и задачу, полученную от командира полка.
Каун связался с дежурным полка, а тот буквально через минуту был уже на КПП и “строчил” как из пулемета:
- Командир полка приказал ему доложить немедленно, как только вы вернетесь, и чтобы майор Каун позвонил ему на квартиру.
Затем сделал паузу, сказал, кажется, беглецов задержали. Они с Федором Ивановичем переглянулись, и он спросил:
- Где?
- Не знаю, где точно, только известно, что совершенно не в том районе, где они могли объявиться.
Они отправились домой. Варенников завез Федора Ивановича, они условились встретиться в 9.00 у него в кабинете. Варенников поставил машину ординарца, попросил разделать козла, “побрызгался” под краном и отправился спать. Вдруг – телефонный звонок.
- Говорил со “стариком” (так они называли своего командира). Он выслушал его доклад, одобрил их действия, а затем объявил, что солдат задержали вчера в Магдебурге. Это севернее их, километрах в двухстах, двухстах пятидесяти. Сейчас они находятся в Грейце на гауптвахте.
- Я как чувствовал, что мы едем зря. Лучше бы проводили занятия, - сердито буркнул Варенников.
- Ну, кто знал, что все так обернется, - огрызнулся Каун.
В общем, пожелали друг другу спокойной ночи. Но уснуть Варенников не мог. В голову лезли разные мысли. Беспокоило его не только событие с этими беглецами. В последнее время он все чаще думал, и сейчас тоже, что в войсках царит какая-то неопределенность: части стоят некомпактно, а разбросаны побатальонно, занятия проводятся по крайне сокращенной программе, которую они составили сами себе на основании указаний командира дивизии, никаких учений вообще не проводится, а подготовка офицерского состава весьма куцая. Все это длится уже целый год. Вот сейчас
212

будут подведены итоги учебы с майскими праздниками. А что дальше? Так же не может продолжаться вечно? Надо поговорить с командиром полка: офицеры должны знать сувою судьбу. Да и солдаты ждут, не дождутся, когда их отправят домой.


* * *

Утром в назначенное время Варенников был у Кауна. Он уже сидел в кабинете, выбритый и сияющий – доволен, что нашлись солдаты.
- Получено распоряжение – завтра начать и в течение недели, то есть до 1-го Мая, провести итоговую проверку всех подразделений полка. - Непонятно только, почему итоговую и почему начать уже завтра – надо же составить расписание, все спланировать, - начал, было, Федор Иванович.
Но тут позвонил телефон – командир полка приглашал их к себе.
У “Старика” настроение тоже было хорошее, но несколько настороженное. Он поинтересовался, когда приедет Уткин. Завтра начинается проверка, он должен быть на месте. По их расчетам получается, что к вечеру Владимир Васильевич наверняка будет в части. Каун сказал, что планирование проверки, составление программы и расписания уже начались во всех ротах, батареях и батальонах. Пропагандист полка руководит планированием проверки политической подготовки. Так что к возвращению Уткина все будет готово. Подполковник Дегтярев перебил его:
- Все это хорошо. Но Владимиру Васильевичу надо лично удостовериться, что все спланировано правильно, а где требуется – оказать помощь, тем более что по линии политотдела к нам направляют ответственного секретаря дивизионной партийной комиссии майора Розенберга (Каун при этом почему-то улыбнулся). Вообще, как только он появится, сразу должен звонить мне. В принципе, исходя из указаний командира дивизии, мы обязаны проверить и выставить оценку каждому солдату, сержанту и офицеру, каждому подразделению. А 5-6-го мая доложить в дивизию акт проверки и приложить таблицы с оценками.
Затем, помолчав, вяло продолжил свою мысль, желая втянуть их в разговор:
- Непонятно только, почему должны быть проверены сто процентов подразделений и все это доверено делать самим командирам? Кое-что могли бы проверить и полковая комиссия и командование батальонов…
- Думаю, что сделано именно так потому, что прошел только первый послевоенный год. К тому же боевая и политическая подготовка у нас проходила по очень сокращенной программе, и никто, кроме нас самих, не даст более объективную оценку. Ну, и, наконец, надо же ко Дню Победы иметь результат нашей подготовки, - заметил Варенников. А затем добавил: - Не исключено, что это так называемая “итоговая проверка”, необходимая и для того, чтобы ее результаты подвели черту перед тем, как объявить какие-то организационные решения.
- Я вот тоже думаю, что это не исключено… - загрустил командир.
Но Каун своим густым баритом создал мажорную обстановку – он вообще ни при каких обстоятельствах не терял бодрости духа.
- На том жизнь не кончается. Разбили мы врага и победили. Сейчас наша судьба – в наших руках: чтобы ни произошло – все будет нормально. Как только сводное расписание проверки и программы проверки будут готовы – докладываю вам на утверждение.




213


* * *

Дальнейшие события развивались безоблачно. Итоговая проверка и празднование Дня Победы прошло на уровне. Уткин только заставил поволноваться, потому что пришел поздно вечером и командир полка все названивал то Кауну, то Варенникову – уже не столько для того, чтобы еще раз услышать, где Уткин задержался и когда приедет, сколько чтобы удостовериться в том, что Владимир Васильевич обязательно приедет. Дегтярева можно было понять – начинается проверка, а заместитель по политической части пропал. Они, как могли, поднимали командиру настроение, а сами уже тоже тревожились – 23 часа, а он еще не проезжал Хиршберг. Все могло случиться, тем более один на дороге. Но среди ночи Владимир Васильевич уже из дома позвонил и сообщил, что приехал. На душе отлегло.
Вот такими были обычные послевоенные будни. Кстати, улыбка Кауна, когда командир сообщил им, что от политотдела дивизии приедет в полк майор Розенберг – имела основание. Оказывается, Уткин и Розенберг не уважали друг друга, а были “на ножах”. А причиной явилось то, что якобы начальник продовольственной службы их полка не все оприходовал на своем складе, когда их поисковая команда обнаружила в Плауэне продовольственное хранилище немцев. Одну часть из него вывезли на дивизионный склад, другую было приказано забрать полку. Командир полка создал комиссию для проверки, стать председателем которой вызвался сам майор Уткин. В итоге Уткин пришел к выводу, что злоупотреблений не было. Розенберг же на каждом совещании поднимался и заявлял, что Уткин прикрывает жуликов и что их, в том числе Уткина, надо привлечь к партийной ответственности, а начальник политотдела дивизии как мог, мирил их.
И вот тут вдруг запускают Розенберга в полк, чтобы он следил, как будет проходить проверка личного состава по политподготовке! Было из-за чего поволноваться. Однако вопреки ожиданиям, все протекало нормально, но лишь до последнего дня, когда начали подводить итоги. И тут опять всплыл капитан Гутник! Всей батарее – офицерам, сержантам и солдатам – он выставил отличные оценки, кроме одного, который бегал в самовольную отлучку (и Гутник его “расстреливал”). Розенберг, проверяя ведомости, обратил внимание на итоги проверки политподготовки в полковой батарее 57-миллиметровых орудий. Звонит Варенникову:
- Вы знаете оценки Гутника?
- Конечно, знаю. Хорошие оценки. По политподготовке подавляющее большинство отличных.
- Так это же нереально, это очковтирательство!
- Никакое это не очковтирательство. Командир батареи, которому поручено оценивать своих подчиненных, знает, что делает.
- Я прошу пригласить его в штаб полка, и мы вместе с Уткиным и с Вами разберем этот вопрос.
Варенников звонит Гутнику, передает ему свой разговор с Розенбергом и предупреждает, что надо убедительно и без надрыва доказать, что оценки соответствуют знаниям. Позвонил Уткину – был лаконичен:
- Да пошел он к …
Через полчаса собрались в кабинете В.В. Уткина.
Розенберг:
- Товарищ Гутник, почему вы огульно подошли к оценке знаний личного состава?
Гутник:
- Не огульно, а оценивал конкретно каждого.
214

Розенберг:
- Но ведь так не бывает, чтобы все знали на отлично?
Гутник:
- Во-первых, не все – один получил четверку, а во-вторых, если у Вас в практике такого не было, то теперь будет.
Розенберг:
- Нет, это слишком! Ведь мы можем все перепроверить, и тогда будет скандал.
Гутник:
- Какой скандал? Это я Вам могу устроить скандал (очевидно, зная отношения Уткина и Розенберга, Гутник пошел напролом)! Вы что – инспектор? Мне поручили провести проверку и доверили выставлять оценки. Если кто-то вздумает брать их под сомнение – это значит, он берет под сомнение правильность решения командира дивизии.
Розенберг (глядит то на Уткина, то на Варенникова и ждет поддержки, но те молчали, а Уткин даже заулыбался):
- Вы член партии?
Гутник:
- Нет.
Розенберг:
- Вот видите, Вы даже не член ВКП (б). А это уже о многом говорит.
Гутник (свирепея):
- При чем здесь партия и мои оценки? Вы запомните, что я ставил оценки своим солдатам и за знания и, в первую очередь, за их действия. А их действия завершились Великой Победой над злейшим врагом человечества – германским фашизмом. Какие только испытания не были на пути нашего солдата (Розенберг пытается что-то сказать, но Гутник ему не дает), и он все их вынес на своих плечах. Вот Вы скажите – Вы за всю войну сами и лично хоть раз видели живой немецкий танк, и чтобы он пер на Вас и одновременно стрелял в Вас, в упор? Не видели! А наш солдат не только видел, но, как противотанкист, уничтожил множество танков от Сталинграда до Берлина. От Сталина имеют по несколько благодарностей. Каждый имеет правительственную награду. И я должен кому-то из них ставить тройку? Да у меня душа болит, что поставил четверку одному солдату. Но иначе поступить не мог – он ходил в самовольные отлучки и был наказан. А знания политики должны подкрепляться делами. У него получились ножницы.
Гутник еще несколько минут бушевал. Уткин продолжал улыбаться, а Розенберг снял очки и долго протирал стекло. Его мефистофельский нос вспотел. Варенников не шевелился, хотя было видно, что Розенбергу нужен был спасательный круг. Неизвестно, чем все могло кончиться, но вдруг неожиданно в комнату вошел командир полка. Все встали.
- Что у вас здесь происходит?
Уткин сразу пояснил:
- Проведено небольшое собеседование. Все вопросы выяснены. Если Вы позволите, капитан Гутник мог бы отправиться к себе в подразделение.
- Разрешаю.
Гутник немедля ушел. Командир полка сообщил, что штаб дивизии уже сегодня требует предварительные общие сведения, и коль Розенберг, как представитель дивизии присутствует у нас в полку, есть предложение сообща их рассмотреть и направить телеграммой. Да и Розенберг мог бы взять с собой экземпляр этих сведений и лично передать начальнику штаба. Все согласились.
Итоговые оценки полка в целом были несколько пышными: по тактической, огневой, специальной и политической подготовке – отлично, а по остальным хорошо. По лицу командира полка было видно, что он доволен, но в то же время опасался, не найдется
215

ли еще какой-нибудь ревизор. Розенберг после разноса Гутника молчал. Остальные понемногу высказались. Каун, как бы подводя итог, заключил:
- Судя по высказанным здесь мнениям, все поддерживают представленные здесь итоги, и мы предлагаем, товарищ командир, направить их в дивизию. При этом можно написать, что они рассмотрены на совещании командира полка и утверждены командиром полка.
На том и порешили.


* * *

В конечном счете, отчет по итоговой проверке и справки в штаб дивизии повезли майор Каун с офицером. Вместе с ним отправился и Розенберг. Командир полка попросил, чтобы они доложили итоги командиру дивизии или начальнику штаба дивизии. Как потом стало известно, майор Каун докладывал лично командиру дивизии в присутствии начальника штаба дивизии, начальника политотдела дивизии, а также майора Розенберга, который подтвердил, что весь отчет достоверен. Вопросов никаких не было. Командир дивизии поблагодарил и сказал, что непременно позвонит командиру полка.
Начальник штаба дивизии вышел вместе с майором Кауном и, уединившись, сообщил ему, что командир дивизии пока еще не имеет директивы, поэтому не может говорить официально с командирами частей, но достоверно известно, что сразу после празднования Дня Победы несколько дивизий Группы Советских оккупационных войск будут расформированы. В их число попала и 35-ая Гвардейская стрелковая дивизия. По поручению начальника штаба дивизии, и с ведома командира дивизии, майор Каун довел эту информацию до командования полка с тем, чтобы заранее можно было хорошо продумать состав ликвидационной комиссии, его председателя, заместителей, состав подкомиссий, а также программу и порядок действий, поддержание строгого режима с целью недопущения утрат, хищений и чрезвычайных происшествий. При этом было сделано строгое предупреждение, чтобы, кроме командования полка, пока об этом никто не знал.
Вообще-то для полка это не было громом среди ясного неба. Все ожидали, что, конечно, будут крупные сокращения (все-таки война закончена), и они тоже могли попасть в число реформированных. И все же где-то глубоко таилась надежда, что их дивизия может и сохраниться. Все-таки Гвардейская, Краснознаменная, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого, да и почетное звание носила – Лозовская. Но Генеральному штабу, вероятно, было виднее, что делать. Хотя по прошествии многих лет вновь созвали дивизии, которые “ничего за душой не имели”, то есть совершенно новые дивизии, хотя могли бы вернуть, так сказать, к жизни те, которые прославили себя на полях сражений. Это был ясный проект, который ничем, кроме бестолковой бюрократии, объяснить было нельзя.
Итак, полк уже должен был готовиться к этому событию. Все сознавали, что являются могильщиками самого им дорогого – коллектива боевой семьи, который прошагал дорогами войны от Сталинграда до Берлина. Тяжко, но надо! Командир полка Дегтярев сразу после сообщения начальника штаба предложил создать ликвидационную комиссию. Они постарались его успокоить, предложив собраться после 1-го Мая в узком кругу и обсудить эти вопросы, а пока каждый из них обдумает их. Дегтярев согласился.
Отпраздновали Первомай. 3-го собрались у командира полка. Открывая совещание, он сразу “обрадовал” Варенникова:
- Думаю, что самым удачным председателем полковой комиссии по расформированию полка будет капитан Варенников.
216

Варенников удивленно посмотрел сначала на самого командира, затем на Кауна и Уткина (эти многозначительно улыбались и подмигивали Варенникову), затем опять на командира полка. А тот, не моргнув глазом, продолжал:
- У нас нет в полку общего заместителя командира полка, но заместитель по артиллерии  есть. Поскольку он прекрасно знает полк и к тому же это авторитетный знающий офицер, то мы уверены, что он с этой задачей справится успешно.
Уж неизвестно почему, но командир начал называть Варенникова в третьем лице. А его, так сказать, приятели только поддакивали и продолжали улыбаться. Понимая, что Варенникову совершенно бессмысленно сопротивляться, так как явно было видно, что эта “троица” уже договорилась за его спиной, Варенников, конечно, согласился.
- Заместителями председателя могли бы стать начальник тыла полка, заместитель начальника штаба полка, - продолжал Дегтярев. – А членами комиссии – все начальники служб и те лица, которых бы мог сейчас назвать капитан Варенников.
- Ну, а… - Варенников, тоже улыбаясь (нечего нюни распускать!), обвел вопросительным взглядом всех присутствующих.
- Правильный вопрос, - перехватил Варенников взгляд Дегтярева. – Учитывая, что наиболее сложный вопрос – это судьба офицеров, наверное, целесообразно поручить это Федору Ивановичу и Владимиру Васильевичу – начштаба и замполит вдвоем, лично персонально,  с каждым должны разобраться, побеседовать и, согласовав с кадровиками дивизии и армии, определить каждому дальнейший путь. А командир полка должен следить за всей вашей работой и оказывать помощь. Когда же акты о расформировании будут готовы, они поступят на утверждение ко мне. По такой же схеме все будет и в дивизии – заместитель командира дивизии является председателем комиссии по расформированию. Он же подписывает все документы, а утверждает командир дивизии.
Наступило молчание. Каждый представлял огромный объем предстоящей работы. Личный состав по соответствующей разнарядке предстояло командами, под руководством офицеров направлять в Эркнер (под Берлином) на общий сборный пункт, а затем – в Советский Союз, где они будут уволены. Либо отправлены в другие дивизии Группы войск, где они будут продолжать дальнейшую службу. Вооружение, боеприпасы и все военно-техническое имущество надо было свозить на склады дивизии и передавать по акту. Финансовый орган соответственно отчитывался перед финансовым органом дивизии. Материальные запасы (продовольствие, горючее, смазочные материалы и т.д., а также квартирное и штабное имущество, в основном мебель) должны вывозиться на армейские склады и тоже передаваться по акту. Наконец, фонды, которые занимал полк, передавались немецкой администрации, временно назначенной оккупационной властью.
Все, изложенное выше, фактически означало титанический труд, к которому они готовились уже сейчас, не имея разрешения на подключение других лиц. Н, несмотря на их конспирацию, слухи просачивались через все преграды, и офицеры спрашивали Варенникова прямо в лоб:
- Нас будут расформировывать?
Он как мог, выкручивался:
- Официальных документов нет, но я, как и вы, кое-что слышал из этой области.
Но расспросы были спокойные, а некоторые добавляли:
- Хотя бы скорей, домой уже пора!


* * *

Наступил День Победы. Накануне этого праздника у командира полка произошло
весьма приятное событие – из Советского Союза приехали жена и дочь. Для всех это было
217

очень интересно и неожиданно. Очевидно, для такой категории лиц (командир полка и выше) разрешалось вызывать семьи в Германию. Праздник Победы удался в полку на славу. В поздравлениях все офицеры отмечали торжество с личным составом. До этого командир полка вместе с Варенниковым и замполитом объехал все батальоны и артиллерию полка – поздравил с Победой и пожелал счастливой жизни. А в обед офицеры штаба и служб вместе с командиром полка, пригласив медичек, связисток, писарей и других девчат военнослужащих, провели торжество в офицерской столовой. Как водится, всем выдали по сто грамм фронтовых (кстати, выдали всему личному составу полка, и все было в порядке), танцевали до позднего вечера, пели песни. На празднике, разумеется, была и семья командир полка, которая тоже веселилась вместе со всеми.
Памятный был для всех этот праздник – ведь первая годовщина Дня Победы!  Он был торжественный, но и грустный, потому что первым делом, конечно, они помянули всех своих друзей – товарищей, кто не дожил до этого светлого часа. Тогда еще было в памяти свежо все то, что утрачено, и все те, кто погиб на их глазах и даже на их руках. Мажорность их настроению придавало еще и предстоящее расформирование, а, следовательно, и расставание. Директивы о ликвидации дивизии не было, но разговор о ней шел уже в полный голос, открыто и подробно. Кое-кто даже называл сроки, которые потом действительно оправдались, хотя, на взгляд Варенникова, они и затягивались.
Май прошел в ожиданиях и в вялых, никому не нужных занятиях. Но без них обойтись было нельзя, иначе личный состав будет расхолаживаться.


* * *

В конце мая была получена, наконец, директива о расформировании полка (и, разумеется, дивизии в целом), а в ней говорилось, что всеми мероприятиями руководит лично командир полка, он же создает соответствующую комиссию, утверждает все необходимые документы и акты. И работа закипела! Нет необходимости рассказывать о ней подробно. Единственное, на что хотелось бы обратить внимание, так это совершенно спокойная реакция офицеров полка, когда командир полка собрал их всех в штабе и объявил об этом решении. Вслед за этим он огласил свой приказ о назначении полковой комиссии по расформированию, а начальник штаба полка подробно довел перечень мероприятий и график из выполнения.
Срок им дали месяц. Но он пролетел как один день. В начале июля Варенников с двумя офицерами направился в дивизию с утвержденными командиром полка документами о расформировании полка, а также с гербовыми печатями и штампами полка. Боевое знамя сдали раньше.
Ехали они на двух машинах. Варенников за рулем, с ним заместитель начальника штаба полка со всеми документами, а на второй машине – начальник тыла полка с водителем. На всякий случай он тоже прихватил справочный материал. Однако до выполнения их главной задачи – отчета и передаче всех документов произошло небольшое, но довольно любопытное событие, которое заслуживает внимания.
Штаб дивизии располагался в центре города – в красивом, массивном здании с внушительной парадно-торжественной гранитной лестницей, ведущей к центральному входу. На широкой площадке между первым и вторым маршем лестницы стояли два начальника – командир корпуса и командир дивизии – мирно беседовали и вдруг подкатывает на машине Варенников. Заметив военачальников, он решил проехать подальше и припарковаться так, чтобы его машина не мозолила глаза. Но было уже поздно. Тогда, оставив машины и водителя, они направились, было, в другой подъезд, но к ним подбежал лейтенант – адъютант командира корпуса и выпалил, что генерал
218

приказал старшему подойти к нему. Варенников сразу понял, что его “Опель-адмирал” сделал с ним последний рейс. Это была исключительно красивая машина: откидной верх над салоном цвета слоновой кости, различные никелированные поделки, просторный салон, где удобно размещались сидения, а сзади кресло-диван – все из красной натуральной мягкой кожи. Такая машина бросается в глаза за километр, а в пятидесяти метрах ее можно было разглядеть в один миг.
Нечего делать, Варенников представился. Генерал, а затем полковник поздоровались за руку.
- Это что за автомобиль?
- “Опель-адмирал”.
- Сколько цилиндров?
- Двенадцать.
- Ну, ведь Вам не по должности, ни по званию, ни по возрасту на таком кабриолете разъезжать не пристало. Откуда он у Вас?
- Вот я и пригнал его сдать в дивизию вместе с документами о расформировании, - схитрил Варенников, не отвечая на вторую часть вопроса. Ведь и так ясно, откуда машина – трофейная.
Генерал направился к машине и все тоже потянулись за ним. Кроме адъютанта, к ним присоединился еще и водитель генерала – старшина. “Опель” Варенникова сиял. Генерал медленно обошел вокруг него. Было видно, что машина его просто заворожила.
- Федор, открой капот, - бросил он своему водителю.
Но тот не мог разобраться, как это делается. Варенников демонстративно сел на место водителя и потянул на себя ручку-тягу, которая отстегнула запор капота. Федор открыл двигатель. Генерал уже Варенникову:
- Ну-ка, заведи.
Двигатель вначале фыркнул, а затем плавно, почти бесшумно зарокотал. Генерал махнул рукой – Варенников выключил. Капот закрыли.
- Николай Николаевич, - обратился генерал к командиру дивизии полковнику Залюльеву, - будем считать, что капитан сдал машину, а я принял.
Затем генерал, распрощавшись со всеми, сел с водителем в “Опель”, его адъютант – за руль “Хорха”, на котором они приехали, и обе машины покатили.
- Небось, жалко? – спросил комдив.
- Да куда она мне? Конечно, машина – сказка, по триста граммов на километр – это как транспортный самолет, - пошутил Варенников.


* * *

И они все отправились в штаб, где у входа уже на пороге толкались начальник штаба и другие офицеры, наблюдавшие за всей этой картиной.
Начальник штаба поручил своему заместителю подполковнику Посунько проверить все документы и затем зайти к нему. Что и было сделано. Принципиально никаких замечаний не было. Что касалось деталей – проверки цифр по каждой службе, то это требовало длительного времени. Они договорились, что “добивать” все вопросы останется их офицер – заместитель начальника штаба полка (он же зампредседателя комиссии), а если возникнут какие-то проблемы, то можно будет в любое время вызвать любого начальника службы, все они еще на месте. Доложили начальнику штаба дивизии, тот утвердил их предложение, заметив при этом:
- Сегодня и завтра привезут документы все остальные части. У нас фактически за дивизию все готово. Послезавтра приедет генерал-майор Толканюк – начальник
219

оперативного отдела армии, но, кажется, он уже заместитель начальника штаба армии. Он проверит все документы, и комдив поедет докладывать их В.И. Чуйкову. Поговаривают, что командир должен быть назначен заместителем Главкома Группы войск. Ну, а вам спасибо, можете ехать обратно.


* * *

Они распрощались. Варенников отправился в отделение кадров дивизии провести разведку в отношении себя. Ему сразу сообщили, что он переводится в другую дивизию Группы, в артиллерийский полк, на должность заместителя командира дивизиона. Варенников стал переживать, просить, чтобы отправили на Родину и уволили, так как он намерен поступать в институт, и это можно сделать уже в этом году. Вокруг него собралось все немногочисленное отделение кадров. В итоге начальник позвонил командиру дивизии и спросил, когда можно подойти с докладом – накопилось много документов. Комдив сразу пригласил его к себе. Варенников напросился вместе с ним, но его отговорили, мол, так можно только испортить дело. Стали ждать, когда начальник вернется от комдива. Варенников расхаживал по коридору, нещадно дымил, прикуривая одну папиросу от другой, и рассуждал приблизительно так. Он воевал, как все, выполнял свой долг. Сейчас нормально выполнил последнее задание – по расформированию полка. Подавляющее число офицеров полка и дивизии увольняются. А он что, хуже, что ли? Пока еще молод, может окончить институт, и работать в той области, которая уже запала ему в душу – строить корабли. Ведь это прекрасно! Стране нужны такие специальности. А в армии должны оставаться в основном кадровые военные. Кстати, на эту тему он говорил с командиром полка и просил его ходатайствовать перед комдивом. Вроде он уже переговорил, и последний даже пообещал посодействовать, если он хорошо справится со своим председательством. А теперь что получается?
И вот так он ходил по коридору и жалел, что не воспользовался случаем, когда встретился сегодня сразу с комдивом. Надо было ему об этом сказать, глядишь, вопрос и решился бы. Через час кадровик вернулся.
Варенников ничего у него не спросил, но посмотрел ему в глаза, а тот вздыхает:
- Ничего не вышло.
Как его Варенников понял, ничего и не выйдет. Оказывается, командующий артиллерией армии генерал-лейтенант Пожарский лично подписал список из небольшой группы офицеров-артиллеристов, которые сейчас находятся в расформировываемых дивизиях и которых надо сохранить, направляя в дивизию, не подлежащую расформированию. А Пожарский самый близкий к Чуйкову человек.
- Я поеду к Пожарскому или Чуйкову. Моя же судьба решается!
- Пожарский в Москве, а Чуйкову сейчас не до того. Ты не горячись, - уговаривал его кадровик. – Когда все успокоится, можно будет решить все проблемы. Напишешь установленный порядком рапорт, и будешь пробивать. А то вот твой командир полка, очевидно, на днях уедет в Москву – в распоряжение Главкома Сухопутных войск, которым сейчас является маршал Георгий Константинович Жуков. Группой войск у нас здесь командует генерал армии Соколовский, а у него заместителем – Василий Иванович Чуйков.
- А почему наш командир полка уезжает, ведь документы еще не утверждены?
- Да какое это имеет значение?! За командира полка остается майор Каун, а ведь полка фактически нет.
Ехал Варенников к себе в Целленроду с тяжелыми мыслями. Начальник тыла тоже сидел молча. Потом неторопливо заговорил:
220

- Вот если они отправят меня сейчас на гражданку – это в самый раз. У нас требуется директор совхоза. А я в этом совхозе три года агрономом проработал. Хорошо знаю хозяйство, и меня уважали… А какие у нас края…
И всю оставшуюся дорогу рассказывал, какие у них на Черниговщине земли, леса, реки. И, конечно, люди. А какие ярмарки! Вообще-то, он, наверное, немного привирал – у нас в Армавире тоже ярмарки были красочные, но скромнее, чем у этого рассказчика. Варенников хоть и молчал, но полностью ему сочувствовал, так как сам переживал то же, что и он.
Приехав к себе, Варенников сразу отправился к командиру полка. Тот был один. За окном уже смеркалось, поэтому была включена настольная лампа. Они тихо беседовали, никто их не прерывал, телефоны молчали – полка не было, и жизнь померкла. Варенников подробно доложил, что все дела – сдал: печати, штампы, финансовые бумаги, ведомости и акт о расформировании полка. Сказал, хотя он это знал не хуже него, что все офицеры и личный состав отправлены по назначению, а вооружение и все виды запасов вывезены на дивизионные склады. Помещения все переданы, за исключением тех, где еще размещается 17 офицеров и взвод солдат. Рассказал подробно о его встрече с комдивом и комкором, а также о его разговоре с кадровиками.
- Да… хоть всего этого и надо было ожидать, но все как-то очень уж неожиданно. Вот и я завтра с семьей отправляюсь на Родину. Уже получено официальное распоряжение, переговорил с командиром дивизии, билеты заказаны, так что утром – в путь.


* * *

Наступила целая полоса разлук, а сейчас вот пришла пора проститься с Дегтяревым. Конечно, он был добросовестный, очень честный и порядочный офицер. Излишняя суета объяснялась только его беспокойством о деле и недопущении происшествий, стремлении поддержать порядок.
На следующий день рано утром у дома командира полка собрались его заместители. Наготове стояло две машины – в одной поедет командир с женой и дочкой, а во второй – адъютант с вещами. Отъезжающие вышли. Все подошли, поздоровались. Женщины хоть и улыбались, но глаза их были мокрые, и они постоянно промокали их платочками. Командир полка двигался энергично, но без особой на то нужды. Так у него всегда, когда он нервничает и переживает.
Наконец, они поцеловали женщинам ручки, а они, к нашему огорчению, разрыдались. Потом обнялись поочередно кс командиром полка, пообещали, что обязательно встретятся, пожелали счастливого пути, и они уехали. Остальные долго еще стояли, не зная, о чем говорить, на душе было пусто и печально. Наконец, пришел солдат и сказал, что к телефону просят начальника тыла. Тот переговорил – оказалось, что ему надо выехать в Грейц для уточнения некоторых документов. А Уткин сообщил:
- У меня есть дельное предложение.
- Я поддерживаю, - заявил Каун.
Варенникову оставалось только согласиться с ними. Они пришли к Владимиру Васильевичу на квартиру. Через две-три минуты все уже было на столе. Первый тост, уже по их традиции, был за Победу советского народа. Второй за их славную дивизию, которую несправедливо расформировали, хотя у нее славный боевой путь и много наград. Третий – за Дегтярева.
- Чтобы о нем ни говорили, а он был мужик, что надо. Жил заботами полка и всего себя отдавал полку. Пожелаем ему и его семье счастья, пусть им икнется!
221

А там, как обычно, пошли воспоминания, итоги, прогнозы. Особо жаркий характер принял разговор прогнозов. Владимир Васильевич однозначно заявил, что он возвращается в свой родной Рыбинск, и будет учить детей. Другого взгляда придерживался Федор Иванович:
- Если меня оставят в армии, я буду благодарен. Конечно, надо пробиваться в академию. Служба мне нравится. Да и тебе, Валентин, служба нравится. Ты любишь порядок, четкость, хорошую организацию, дисциплину. У тебя есть военная косточка.
- При  чем здесь порядок, дисциплина, организованность и военная косточка? – возразил Варенников. – Ведь в гражданских организациях тоже должны быть порядок, организованность и дисциплина.
Но Федор не сдавался, а Уткин подливал масла в огонь.


* * *

В общем, встреча затянулась. А на следующий день Варенников получил указание прибыть в штаб дивизии за предписанием к новому месту службы. Предупредили, чтобы взял вещи. Времени оставалось в обрез, поэтому расставание с товарищами прошло накоротке. Договорились встретиться, но, к сожалению, и к удивлению, жизнь их больше не свела.
Приехав в Грейц, Варенников зашел в отделение кадров дивизии. Там находилось представительство штаба армии. Полковник объявил ему, что он назначен в артиллерийский полк 88-ой Гвардейской стрелковой дивизии. Помолчав, добавил:
- Заместителем командира дивизиона.
Поскольку Варенников никак на это не реагировал, тот спросил:
- Вопросы есть?
- Есть.
- Какие? Только коротко и по существу.
- Именно по существу и коротко: как решается вопрос с моим увольнением? Я ходатайствовал об этом.
- Никак. Вам, очевидно, объявили решение командующего армии генерал-лейтенанта Пожарского оставить Вас в кадрах?
У Варенникова в душе образовалась какая-то пустота, и поселилось безразличие ко всему. Что толку затевать спор с этим бумажным полковником? Ему лишь бы выполнить приказ и растолкать офицеров по свободным нишам в штатах. Потом, мол, разберемся.
Варенников получил направление в 88-ую Гвардейскую стрелковую дивизию в 194-ый артиллерийский полк, который располагался неподалеку от Плауэна в знакомых для него краях. Но самое интересное то, что, прибыв в полк и вступив в должность заместителя командира одного из трех артиллерийских дивизионов, он из разговоров среди офицеров понял, что дни этой дивизии тоже сочтены – и она должна быть расформирована. Вполне понятно, что это вызвало у него удивление и возмущение – зачем же по несколько раз перебрасывать офицеров, тем более что они заинтересованы в увольнении? Или, так сказать, испытывали его на прочность?
Все-таки очередное расформирование, причем в новой для него дивизии, где никак его не знали, и поэтому ценности для них особой он представлять не мог, добавляло дополнительные проблемы. Среди своих офицеров, хорошо изученных и прославившихся, ему было намного проще. В общем, как говорят, появится свет в конце туннеля.



222


* * *

Слухи подтвердились. Действительно, в конце мая 1946-го года Варенников попадает в 88-ую Гвардейскую стрелковую дивизию, а в декабре этого же года ее расформировывают, и его, уже командира батареи, направляют в 20-ую механизированную дивизию (такие дивизии начали создаваться в Группе войск в конце 1945-го года). Она дислоцировалась в Иене – городе, знаменитом оптикой фирмы “Цейс”.
Все вопросы в авральном порядке: вызывали, вручали предписание и, не сказав даже пары слов для поддержания духа, отправляли на новое место. Ну, какое может быть в таком случае настроение? Понятно, самое отвратительное.


* * *

Прибыл Варенников в штаб 20-ой механизированной дивизии, отыскал отделение кадров и вместе с предписанием вручил свой рапорт об увольнении. Офицер покрутил его документы и сказал:
- Подождите! – и быстро исчез.
Появившись минут через пять, пригласил Варенникова пройти к начальнику отделения кадров дивизии. Большой, средних лет мужчина в звании майора поздоровался за руку, любезно пригласил сесть, предложил курить, а потом начал свой долгий монолог:
- Я внимательно изучил Ваше личное дело, особенно боевой путь. Вы побывали в таких сложных ситуациях, что хотели бы Вы того или нет, но приобрели такой колоссальный опыт, каким многие не располагают. Оборона, наступление, отступление, опять наступление, Сталинград, Северный Донец, Днепр, Днестр, Висла, Одер… И везде - захват или удержание плацдарма. Одни из сложнейших видов боевых действий. А штурм Берлина?! Да сам путь в стрелковом полку от Сталинграда до Берлина уже о многом говорит. Участник Парада Победы. Вы ведь отлично знаете, что туда не каждого посылают, а по заслугам и внешнему виду, чтоб сразу было видно – вот он, победитель! Мне еще известно и от полковника Дегтярева – вашего бывшего командира полка, с которым мы давно дружим, и от командования 194-го артиллерийского полка, что Вы прекрасный методист, любите военное дело и умело обучаете офицеров и солдат. Вы способный офицер. Вам надо думать не об увольнении, а об учебе в академии. Я уже не хочу напоминать Вам о существующем решении члена Военного совета 8-ой Гвардейской армии – командующего артиллерией армии Героя Советского Союза генерал-лейтенанта Пожарского – Вы, как и некоторые другие офицеры должны быть оставлены в кадрах Вооруженных Сил. Конечно, обидно, что Вы дважды попадали под сокращение и дважды по независящим от Вас причинам понижались в должности от заместителя командира полка до командира батареи. Но ведь Вы молодой человек, Вам всего 22 года, а Вы прошли уже такую богатую школу. Давайте договоримся: сейчас вы идете на службу в
59-ый Гвардейский механизированный полк командиром батареи артиллерийского дивизиона, а на следующий год пишите рапорт об учебе в Академии. Наши механизированные войска пользуются сейчас всеобщей поддержкой у руководства Вооруженных Сил, и офицерам открыт зеленый свет на учебу. Я не требую от Вас сейчас окончательных решений, подумайте, дверь ко мне в любое время для Вас открыта, тем более что ваш полк практически в одном городе со штабом дивизии. Пройдет некоторое время – приходите, всегда буду рад поговорить. А сейчас прошу зайти к капитану, который привел Вас ко мне. Необходимо получить у него предписание командира

223

дивизии генерал-майора Серючкина, и явиться в штаб полка к помощнику начальника штаба по учебе личного состава. Он Вас представит и руководству полка и в дивизионе.
На этом они расстались. Не сказав ни да, ни нет на предложение майора, Варенников все-таки проникся к нему уважением. С ним практически за последние месяцы вообще на эту тему никто толком не хотел говорить. Капитан, который вручил ему предписание, привел его в штаб полка и, попрощавшись, передал другому капитану. Последний уже менее любезно прочитал предписание, сделал запись в какие-то свои книги, затем, ни разу не взглянув на него, позвонил по телефону и доложил подполковнику, что в полк прибыл капитан на должность командира батареи. Тот что-то ему ответил, и они вместе отправились к этому подполковнику. Это был начальник штаба полка, который оказался несколько любезнее сопровождающего его капитана.
- Мне звонил начальник отделения кадров дивизии в отношении Вас, - сказал он, - дал характеристику и прочее, пообещал сегодня прислать личное дело. Но лучше, если Вы сами расскажите о своей службе и вообще биографию.
Не желая отнимать много времени у начальника штаба, Варенников в двух словах представил биографию, несколько шире – боевой путь и послевоенную службу. Подполковник вначале посмотрел на Варенникова вопросительно, очевидно, ожидая развития той темы, которая была поднята им у начальника отделения кадров дивизии, о чем его, конечно, известили. Но Варенникову некогда было об этом говорить, тем более что было дано время подумать. Тогда подполковник завершил разговор на вполне  мажорной ноте:
- Ну, вот и прекрасно! Будем служить. Дивизия и полки у нас гвардейские, заслуженные. Командир полка боевой полковник Репшин. Дивизия, где Вы будете командовать батареей, на хорошем счету. Желаю Вам хорошей службы! Будут вопросы – приходите. Капитан сейчас проводит Вас в дивизион.
У Варенникова настроение стало меняться к лучшему. Подполковник, как и майор в дивизии, тоже подкупал его в хорошем смысле слова, своей человечностью. И Варенников уже причислил его к своим близким, уже по новому списку – списку, который только начинался. Капитан привел к командиру дивизиона, передал и ушел. Варенников уже оказался как бы дома и при деле.


* * *

Командир дивизиона – майор Зиновьев, по возрасту далеко перешагнувший за средний, но орденских планок у него было не густо. Но сам он был очень корректный и внимательный. Не знал Варенников точно, но догадывался, что командир дивизии был офицером в училище и лишь в конце войны попал на фронт. У каждого своя боевая служба, и все зависело в основном от случая или старшего начальника.
Беседа была у них долгой, деловой и доброжелательной. К ним подключились, но сидели вначале молча – начальник штаба дивизии майор Васильев и заместитель командира дивизиона капитан Валиков. Последний “прощупывал” Варенникова капитально. Но Варенников был доволен этим. Ему рассказали, чем занимается дивизион, где учебные поля, как строится учебный день и учебная неделя, общий порядок, принятый в полку и т.д.
Были названы командиры, Варенникова познакомили с ними в присутствии руководства дивизиона. Затем старший офицер на батарее – командир первого взвода – собрал батарею в Ленинской комнате, и командир дивизиона представил Варенникова личному составу.
Все шло нормально. Время приближалось к обеду. Командир дивизиона приказал
224

построить весь личный состав перед казармой. Варенников встал в общий строй как командир первой батареи. Командир дивизиона вызвал его из строя и представил всему личному составу дивизиона, кратко сообщил его послужной список. Затем дал команду старшинам вести батарею в столовую, а офицеров подозвал к себе. Они перезнакомились.
Это был хороший шаг. Варенников уже почувствовал, что принят, и новая офицерская семья тоже станет ему родным домом. Все вместе пошли на обед в офицерскую столовую, а затем Варенников устроился с жильем. Одна из казарм была отведена под офицерское общежитие. Минимальный уют и необходимые бытовые условия там имелись. На первом этаже располагался комбинат бытового обслуживания, в том числе парикмахерская, небольшой военторговский магазинчик и библиотека. В этом общежитии жили все взводные, ротные (батарейные) командиры и им равные. Здесь же было и несколько свободных комнат для приезжих. А все остальные вышестоящие начальники снимали квартиру у немцев, тем более что большинство имели семьи.
Жизнь в полку проходила размеренно. Утром после физической зарядки, на которую бегали все офицеры, жившие в общежитии, и после завтрака ежедневный, кроме выходного, проводился на занятиях полковой развод. Для общего развода все проверялось в подразделениях (руководители занятий, конспекты, материальная база), а на разводе заместитель командира или начальник штаба полка подавал команду:
- Полк, смирно, равнение на середину! – и шел с рапортом к командиру полка: - все подразделения к занятиям готовы.
Командир полка командовал:
- Вольно!
После чего отдавал распоряжение развести подразделения на занятия. Все проходили порядно (батарейно) торжественным маршем мимо командира полка, рядом с которым всегда как тень стоял его заместитель по политической части майор Н. Поделин.
Находясь от отца командира и замполита на приличном расстоянии, Варенников с любопытством рассматривал их. Видно только было, что командир по габаритам был здоровенным, с выпирающим животом-грудью и фиолетовым заплывшим лицом. Замполит – небольшого росточка и бледный. Всегда все думали, что он бледный от переживаний - выстоит командир полка до конца прохождения всех предложений или его придется поддерживать? Командир всегда выстаивал свои 20-30 минут. Но зато воины, проходя мимо него, могли еще рассмотреть детали у своего единоначальника. У него были пунцово багряного цвета не только нос, щеки, шея и отвисший подбородок, но и белки глаз.


* * *

Через три месяца вверенная Варенникову батарея по итогам проверки командира заняла первое место в дивизионе, а при подведении итогов учебы за зимний период в приказе по полку она стояла уже в ряду пяти лучших подразделений полка. Это, конечно, подняло дух всего его личного состава. Варенникову лично импонировало и отношение к нему командира дивизиона, который многократно бывал на занятиях, которые Варенников проводил, в том числе с офицерами по артиллерийской стрелковой подготовке, и всегда их оценивал высоко.
Вскоре командир дивизиона ушел, а на его место был назначен майор Володин. Это был положительный командир. Офицерам дивизиона нравилось то, что он никому ни в чем не мешал. Но если у кого-то случился провал, то на совещании он делал замечание:
- Что ж ты нас подводишь?
Но как поправить дело не говорил. В то же время, если одно из подразделений
225

чем-то отличалось, он тут же собирал совещание офицеров и предлагал соответствующему командиру батареи поделиться опытом – как он добился столь высоких результатов. Затем соответствующим офицерам объявлял благодарность, а на построении дивизиона – всему личному составу отличившейся батареи (или взвода). Это оказывало большое воспитательное значение. Однажды приехал  в дивизию командующий артиллерией 29-го Гвардейского корпуса, в который входила эта дивизия. Он поднял по тревоге по одной артиллерийской батарее в каждом механизированном полку и вывел на полигон, где уже были расставлены мишени на трех рубежах (то есть для каждой из трех батарей). Батарея Варенникова состояла из 76-миллиметровых орудий ЗИС-3, тягачами служили ”студобекоры”. Подразделения сосредоточились в лесочке и поочередно выпускались на боевое поле с задачей – с ходу развернуться и отразить атаку танков (танками были деревянные мишени). Стрельба велась без взрывателей, то есть необходимо было прямое попадание. Целей было четыре по числу орудий, на каждые два снаряда. Поразив все танки, получаешь отлично, три танка – хорошо, два – удовлетворительно, один – задача не выполнена.
Варенникову досталась последняя третья очередь. Две стрелявшие перед ним батареи получили тройку и были рады, что уложились, как было принято говорить в государственную оценку. Пока они стреляли, Варенников переживал. К моменту старта его батареи все уже “перегорело”. И были все абсолютно спокойны – безразличны. Никто даже не курил – дым уже шел из ушей. Вся большая задача должна быть выполнена в установленное время с момента отцепления последнего орудия - развести и застопорить стропицы, подрыть и закрыть сошники, забить металлические штыри, навести орудие и только потом выстрелить. ЗИС-3, орудие хоть и хорошее, но все-таки легкое, при выстреле дает сильный откат. Поэтому на каждое орудие они взяли по две кувалды, командир орудия и один из подносчиков закрепляли ими сошники в считанные секунды, а наводчики и заряжающий выполняли огневую задачу по командам командиров взводов и батарей. Прошло 50 лет, а детали этой стрельбы до сих пор свежи в памяти, как и отдельные боевые эпизоды войны.
Как важно детально передать каждый шаг, каждое действие в предстоящей схватке! Ведь перед боем тоже это делаешь, причем по нескольким вариантам. Разумеется, ситуация, как правило, не складывается именно так, как ее прогнозируешь, и в ходе боя приходится вносить поправки. Это естественно. Но сам факт подготовки к бою, именно всесторонней подготовки – уже залог успеха.
Наступил черед стрельбы батареи Варенникова. Они не знали, на каком рубеже появятся “танки”, под каким углом, на какой местности (одно дело - если она без кустарников, и другое, если среди зарослей), в какой момент развернется батарея, какое поле (место, рубеж) в районе развертывания. Хорошо, если без рытвин и ровный твердый луг или опушка леса, и худо, когда полно ухабин, рытвин, а тем более, если место заболочено. А ветер! При мягком боковом или встречном (фронтальном) ветре дымка после выстрела быстро сносится в сторону или назад. А если ветра нет вообще или он будет в затылок, то дымка после первого выстрела не уходит, а стоит перед тобой столбом. И совсем плохо, когда дует сильный боковой ветер. Тут уже нужно брать большее упреждение (поправку) – ведь снаряд, к сожалению, сносит. В общем, неожиданности, независимо от подготовки, поджидали их во время этих стрельб больше.
Как ни досадно, но батарее Варенникова достались самые плохие, если говорить о местности, условия. Во-первых, и цели, и орудия батареи оказались среди высоких кустов. Во-вторых, рубеж, на котором пришлось развертываться, был весь в рытвинах и колдобинах. В-третьих, приходилось стрелять снизу вверх, что весьма неудобно. И, в-четвертых, что самое страшное, вообще ни одного танка, кроме второго справа, не видно. Выдвигать орудия вручную – это бессмысленно терять врем. Об этой критической
226

ситуации командир левофлангового четвертого орудия доложил сразу:
- Цель не вижу! Наблюдаю один танк справа.
Варенников дает соответствующую команду. Решение было принято мгновенно, и оно оказалось единственно правильным. Получалось так, что справа налево три орудия видели все четыре танка. Поэтому по первой команде эти три орудия выстрелили в “свои” танки по одному сигналу. Затем огонь этих трех орудий был перенесен на самый левый четвертый танк. А четвертое левофланговое орудие, наблюдая только второй танк “противника” справа, сумело успеть выстрелить в него всего один раз.
Время кончилось, была дана команда прекратить стрельбу. Все замерло. Расчеты были построены за орудиями. Стволы максимально подняты вверх. Казенники открыты.
Несколько проверяющих осталось на позициях, а трое, во главе с генералом, поехали на двух “виллисах” к целям. Взяли и Варенникова. Он чувствовал, что задача выполнена положительно, потому что лично наблюдал, как снаряды-болванки “прошивали” цели. И все же очень переживал. Хотелось, чтобы оценки были как можно выше. Согласитесь, это вполне естественное желание.
Начали осмотр диспозиций справа налево. В первом танке справа была одна пробоина. То есть правое оружие успело попасть в танк, который шел прямо на орудие. Во второй машине справа было два попадания. Орудие, на которое шел танк, успело его поразить. По этому танку сделан выстрел и попало левофланговое орудие. В третьем танке оказалось, как и в первом танке, одно попадание. Значит, третье орудие успело поразить “свою” цель. И, наконец, в последнем четвертом танке оказалось три попадания! Это была не просто победа, а блестящая победа. Варенников ликовал, но вида не подавал.
Командующий артиллерией корпуса и остальные офицеры подошли к Варенникову. Генерал тепло, душевно поздравил Варенникова с отличной оценкой, пожал руку. Другие поздравляли тоже. Они вернулись на батарею. Генерал приказал построить личный состав. Затем объявил всем благодарность и провел подробный разбор действий батареи. Отметив, что второе орудие отстрелялось быстрее всех и оба снаряда попали в цель, вызвал из строя наводчика этого орудия ефрейтора Соколова и наградил его часами.
В батарее был праздник. Все вернулись в полк, так сказать, с высоко поднятой головой. Варенников подробно доложил обстановку майору Володину. Он уточнил ряд деталей и приказал построить дивизион. Расхаживая перед строем и энергично жестикулируя, командир дивизиона так увлеченно и с вдохновением рассказывал всему личному составу об их стрельбе, что складывалось впечатление, будто он сам не только наблюдал эту картину, но и лично стрелял. Всем было очень приятно, когда командир дивизиона отметил, что они прославили и дивизию, и полк.


* * *

В общем, все было прекрасно. Через некоторое время Варенникова вызвал начальник штаба полка и говорит:
- Так ты все-таки собираешься в академию?
- В какую академию? Тем более с моей должности?
- С твоей должности можно идти в любую академию на инженерный факультет.
Это Варенникова заинтересовало. Он начал наводить справки через различные полковые и дивизионные службы, и вскоре пришел к выводу, что можно было бы поступить в Военную академию бронетанковых и механизированных войск на инженерный автотранспортный факультет.
Решение принято. Рапорт написан и начальниками поддержан. Варенников стал активно готовиться. И хотя, кажется, все стало на свое место, все-таки по-прежнему
227

душевного удовлетворения не было. Варенников чувствовал, что это какой-то компромисс с теми принципами, которых он придерживался.
Кажется, все формальности с поступлением в академию соблюдены. Подготовка прошла хорошо. На курсах подготовки в академии, организованных при дивизии, Варенников имел возможность, как и другие, подтянуться и проверить свою готовность – все было нормально. Вовремя выехал в Москву и прибыл в академию.
Прошел все комиссии, осмотры, собеседования, а самое главное – сдал хорошо вступительные экзамены. И вдруг объявляют, что автотранспортный факультет, который он имел в виду и поэтому поступал в академию, переведен в Военно-транспортную академию. А вместо этого факультета организован 2-ой инженерно-танковый факультет, на который зачисляются все сдавшие экзамены на автотранспортный.


* * *

Идя же на автотранспортный факультет, Варенников рассчитывал, что, имея специальность инженера автомобилиста, в случае дальнейшего сокращения Вооруженных Сил мог легко найти себя и на гражданке. Он никогда не мечтал стать танкистом, тем более, танковым инженером.
Конечно, Варенников кинулся в кадры и потребовал, чтобы его перевели в Военно-транспортную академию на автотранспортный факультет. Ему ответили, что никто этим заниматься не будет, и что приказом он уже зачислен слушателем 2-го инженерно-танкового факультета академии. Сгоряча он написал в резкой форме рапорт об отчислении. Через два дня его вызвали в отдел кадров академии “прочистить” мозги и вручили предписание для возвращения в часть, где записано, что отчислен решением мандатной комиссии, хотя ни на какую мандатную комиссию его не вызывали. Мало того, в предписании как позорное клеймо, была еще сделана приписка, что ему объявлен выговор (без объяснения - за что) и рекомендуется взыскать с него за проезд.
С этим “волчьим билетом” Варенникова отправили в свою дивизию, проклиная всех на свете кадровиков, которые поступают бездушно и бездумно, принимая самостоятельно решение по тому или иному человеку и даже совершенно не ориентируя своих командиров и начальников в сложившихся ситуациях. Хотя надо сказать честно, что было немало на его пути кадровиков, которые внимательно к нему относились.


* * *

Добравшись до Иены, где располагалась 20-ая механизированная дивизия, Варенников решил идти только к начальнику штаба полка подполковнику Фролову, и больше ни к кому. Варенников еще раньше проникся к нему большим уважением и чувствовал взаимность. Поэтому понимал, что только он мог объективно разобраться во всем случившемся. Когда Варенников предстал пред ясны очи Фролова, тот с удивлением сказал:
- А мы-то думали, что ты уже ”академик”. Да и, кажется, есть телеграмма о твоем зачислении слушателем академии.
Тут Варенников подробно рассказал обо всем, что произошло. Он перечитал его предписание и, очевидно, думал, как лучше поступить, чтобы не подставлять его и самому, конечно, не просчитаться. В итоге он пожурил его, что он не использовал великолепную возможность попасть в академию, а затем, успокоив, сказал, что жизнь на

228

этом не кончается. Позвонил при Варенникове командиру дивизиона, передал ему, что тот вернулся для прохождения службы обратно в полк, и что он сейчас подойдет, а приказ по полку на эту тему будет подписан завтра. Затем, подумав, позвонил начальнику отделения кадров дивизии и сообщил ему о возвращении Варенникова. А Варенникову сказал, что Репин находится в отпуске, но пока еще не выезжал, а Фролов остался за командира полка. Последнее Варенникова особенно обрадовало: пройдет время, все “зарубцуется” и встанет на свое место. В дивизионе Варенникова встретили, как родного. Было такое ощущение, что командир дивизиона был даже рад, что тот вернулся. Однако, как оказалось, Варенникову уже был приклеен ярлык “академика”.
- Ну, здравствуй, академик.
- Как дела, академик?
- Академик, твоя батарея когда на боевые стрельбы выезжает?


* * *

И так продолжалось около года. Но потом все действительно “зарубцевалось”. Боевая учеба, которая в Группе Советских оккупационных войск в Германии была под личным ведением 1-го заместителя Главнокомандующего группой генерала армии В.И. Чуйкова, приобрела не просто систематический, плановый, размеренный вид, но порой даже носила ожесточенный характер. Особенно это проявлялось, когда выезжали в лагерь на летнюю учебу. Это был период с конца апреля до октября включительно. 20-ая дивизия стояла компактно в лагерях рядом с Ордруфским полигоном. Жили в деревянных помещениях барачного типа. Но всем необходимым для жизни, быта и учебы были обеспечены. Напряжение, конечно, было очень высокое. Война закончилась недавно, а вопросы учебы на войне, как правило, носили “демократический” характер. Если командир считал необходимым какой-то вопрос отработать, и если боевая обстановка позволяла, то это делалось, а если командир считал, что можно обойтись и без специальной подготовки, то занятия не проводились. Поэтому систематизированная, ежедневная, напряженная боевая учеба казалась некоторыми кандалами. Но со временем все и все привыкли и к этому напряжению, никто не думал о другой жизни. Уже стали говорить о коварстве наших бывших союзников, из-за чего порох надо было держать сухим.
Тяжела была служба в Группе Советских оккупационных войск в Германии в 1947-ом, 1948-ом, 1949-ом годах, очень тяжела.
1949-ый год стал для Варенникова особо насыщенным.
Вся дальнейшая неопределенность относительно перспективы заставила его встретиться с рядом начальников и выяснять обстановку: если они считают, что он должен остаться в кадрах, то он должен учиться там, где считает необходимым. Но если начальникам безразлична его военная судьба, то он должен быть уволен. И хотя ему было обещано рассмотреть его дальнейший путь именно в таком плане, последовали совершенно неожиданные для него решения. Летом 1949-го года Варенникова назначают в 153-ий отдельный корпусной артиллерийский полк начальником разведки – заместителем начальника штаба полка и одновременно с назначением присваивают звание майора. Тем самым уже было показано, что ему надо служить.
Долго адаптироваться на новом месте не пришлось. Очень быстро Варенников с офицерами командования и штаба полка установил хорошие отношения. Осенняя проверка показала, что претензий к нему нет.
Осенью 1949-го года наши оккупационные войска в Германии преобразовываются в Группу Советских войск в Германии, а их Главнокомандующим становится В.И.
229

Чуйков. Но самое главное в жизни Варенникова этого периода явилось возвращение, наконец, на Родину.


* * *

В январе 1950-го года Варенников прибыл в штаб Киевского военного округа и, получил направление в Черкассы в 18-ую механизированную дивизию, куда и отправился поездом. Это километров двести от Киева вниз по Днепру.
Рано утром Варенников прибыл на станцию Черкассы и, сдав вещи в камеру хранения, он налегке через весь город отправился в дивизию. Ему хотелось поскорее решить все служебные вопросы, а затем уже познакомиться с городом, что он всегда делал по прибытии на новое место. Однако в отделении кадров, куда он явился, ему велено было прийти в 17.00 и получить направление в полк.
Таким образом, практически в распоряжении у него оказался весь день. В первую очередь Варенников поинтересовался, где располагаются полки дивизии, затем, где находятся гарнизонные учреждения: гостиница, столовая, военторг, Дом офицеров. В целом город произвел на него хорошее впечатление. Хотя он и состоял в основном из одно-двух и редко трехэтажных зданий, но зато планировка его была исключительно прогрессивной и перспективной, а улицы были ровными, как стрела. С птичьего полета он был похож на огромную, несколько вытянутую шахматную доску. Располагался он на правом берегу огромной реки Днепр, русло которой в этом месте тоже было будто перечерчено линейкой. Все административные, хозяйственные, торговые, медицинские, научные, учебные и культурные заведения находились в центре города, что позволяло гражданам в считанные минуты добираться к любому объекту. С точки зрения администрирования коммунального хозяйства, перспектив застройки или реконструкции города, планировка вообще была выше всякой похвалы, хотя по своему возрасту город не уступает Киеву и Москве.
Немного уставший, но весьма довольный осмотром города, а также тем, что устроился в гарнизонной гостинице, куда даже успел перевезти свои вещи, Варенников в назначенное время прибыл в штаб дивизии за документами. Начальник отделения кадров пригласил его к себе, кратко рассказал о дивизии, затем объявил, что службу он будет проходить в 59-ом механизированном полку начальником штаба минометного дивизиона. Рассказал немного про полк и его командование. Почему-то особое внимание акцентировал на заместителе командира полка по артиллерии начальнике артиллерии полка полковнике Лонге. Возможно, это было сделано потому, что в свое время на войне два года он тоже был в этой должности. Но, может быть, начальник отдела кадров хотел подчеркнуть, что полковник Лонге был в войну командиром артиллерийского полка, а вот сейчас, в связи с сокращением армии, он тоже понижен в должности. Под конец беседы начальник отделения кадров спросил – есть ли у него вопросы. Варенников ответил, что вопросов нет. Тогда, помолчав, его собеседник сказал:
- А как насчет учебы?
- Будем думать.
- Слишком общий ответ. Думать, тем более об учебе, никогда не мешает. Но необходимо и конкретное решение. Я задаю Вам этот вопрос потому, что офицер, который служил раньше с Вами в 20-ой механизированной дивизии, сейчас является работником управления кадров округа. Он мне звонил и сориентировал. Если хотите знать обстановку и мое мнение, то я могу сообщить следующее. Сейчас желающих учиться в Военной академии очень много. У нас в дивизии и в округе в целом со списком уже определились. Вам, как только что прибывшему, сразу ставить этот вопрос неудобно. Как
230

говорится, начальство Вас не поймет. Да и другие офицеры, претендующие на академию, тоже будут коситься. Потому, я думаю, этот год надо пропустить, хорошо потрудиться и проявить себя, заодно и хорошо подготовиться, а на следующий год можно и попытаться. У нас хорошие курсы при Доме офицеров. Как Вы на это смотрите?
- Положительно. И благодарен, что именно от Вас исходят такие предложения, - сказал Варенников.
- Ну, вот и прекрасно. А сейчас я дам Вам офицера, он проводит в полк. Командиру я уже доложил о том, что направляю к нему боевого офицера.
Они распрощались. Старший лейтенант, которому было поручено доставить Варенникова в полк, оказался весьма общительным. За короткий путь от штаба дивизии до штаба полка он успел рассказать все о жизни, быте и боевой учебе дивизии. Из этого рассказа Варенников выделил для себя два принципиальных вопроса. Во-первых, дивизия, размещается на фондах, когда-то принадлежавших Черкасскому пехотному училищу. Во-вторых, летом дивизия выходит в лагерь, который расположен фактически в границах размещения ее частей. Это очень удобно: меньше расходов, офицерский состав продолжает жить на своих квартирах, учебно-материальная база – одна и та же.
Но особенно Варенникова поразило то, что судьба вновь столкнула его с Черкасским пехотным училищем. Его родным училищем, которое подготовило его для войны.
Прибыв в полк, Варенников встретился с дежурным по полку – капитаном Шаталовым (он оказался из минометного дивизиона), который передал приказ командира явиться к нему. Тут же предупредил его, что командир полка – подполковник, а в кабинете у него сейчас полковник – начальник артиллерии полка. Действительно, за командирским столом сидел подполковник. Варенников представился. Командир живо, по-кавказски (он был грузин) поздоровался, представил полковника Лонге, а потом, когда они сели, скрестил руки на груди и, подняв брови, глянул на Варенникова. Не ожидая дополнительных вопросов, Варенников коротко рассказал биографию, службу, завершив свое повествование словами: “Понимаю, что обязан служить хорошо”.
- Почему вы это подчеркиваете? – спросил командир. – Это долг каждого.
- Но у меня, кроме формальных обязанностей, есть и особые.
И он рассказал об училище. Оба начальника согласились. Командир полка кратко рассказал о дивизии, и подчеркнул, что артиллеристы уже традиционно являются лучшими подразделениями в полку, а полковник Лонге очень хорошо ему помогает. Затем добавил, что все остальное расскажет полковник, он же представит его личному составу дивизиона, куда тот назначен, - завтра на разводе на занятиях, а офицерам представит командир полка – на совещании в четверг.
Распрощавшись с командиром, Варенников с Лонге отправились в кабинет Лонге. Комната была небольшая, уютная, на стенах висело множество схем и планов на тему артиллерийской стрельбы, а на одной – обычная школьная классная доска с мелом и тряпкой. Видимо, здесь же проводились занятия. Вдоль стен стояло много стульев.
Неожиданно для Варенникова полковник начал разговор с одной деликатной темы, чего Варенников, конечно, не предполагал, хотя вопрос в мыслях у него уже крутился.
- Сразу хочу Вас разочаровать, - предупредил Лонге и хитро посмотрел в глаза Варенникову. Тот насторожился. – Моя фамилия не должна вызывать у Вас каких-то вопросов и тем более сомнений. Родом из Тверской губернии, сиречь Калининской области. Возможно, какие-то мои прапредки времен Петра Великого имели какое-нибудь отношение к немецкому роду, но все с годами и веками стерлось и полностью обрусело. В этом уже многократно убедились все наши соответствующие органы. Так что ничего не опасайтесь – все в порядке.
Варенников внутренне был благодарен за такую справку, но естественно, не сказал
231

ни слова, даже сделал вид, что другого он не мог предположить, тем более был далек от “разочарования”. Затем он посвятил Варенникова в будни полка, его традиции, установившийся порядок распорядка дня, в организацию и проведение занятий, особенно с офицерским составом. Потом вместе пошли в офицерскую столовую – он холостяковал. Там встретили командира минометного дивизиона подполковника Шранковича. Познакомились, поужинали. Оказалось, что Шранкович белорус, родом из Бреста, и война его застала там же. У них получился хороший, добрый разговор.
А на следующий день состоялось знакомство со всем полком, и потекли день за днем.
В первый выходной офицер дивизиона капитан Шаталов предложил посмотреть два варианта комнат, которые сдавались. Жилья для офицеров совсем не было.
Варенников окончательно решил обзавестись семьей. Женился он на враче – фронтовой подруге.
В первый день, когда семья их объединилась, Валентин Варенников сказал своей избраннице:
- Как быть? Я же еще школьником читал “Евгения Онегина”, влюбился в Ольгу (именно в Ольгу, а не в Татьяну), и поклялся себе самому – женюсь на Ольге. А ты Елена, как нам выйти из этого положения.
- Нет проблем, - сказала его мудрая подруга, - называй меня Ольгой, а в документах пусть останется все, как есть – Елена.
Так они и порешили.
Так и прожили всю жизнь. И им вечно задавали вопросы: “Все-таки Ольга или Елена?” Они отвечали: “И то, и другое правильно”. Если дело качалось наград, других административных документов, то она Елена, а во всех остальных случаях Ольга. Ольга Тихоновна.
Облюбовали они небольшой частный домик, где хозяйка за приемлемую цену сдавала комнату. Находился дом недалеко от части и вообще был удобен со всех позиций.
Таким образом, жизнь была устроена. Служба шла хорошо. Цели были ясны и понятны.
В апреле 1950-го года полк приступил к подготовке своего лагеря, куда планировалось перейти к концу месяца. То есть 1-ое Мая надеялись встретить уже в летнем лагере. Неожиданно к Варенникову в кабинет вошел полковник Лонге. Прищурил глаза, как обычно, и хитро улыбаясь своими большими губами, говорит:
- Пошли!
Он был ниже среднего роста, очень плотный, однако не толстый, ходил быстро – в нем чувствовалась физическая и духовная сила. Любой, кто с ним знакомился, сразу проникался уважением и симпатией.
- Что же Вы не спрашиваете, куда мы идем?
- Если начальник сам не говорит – куда и зачем, то, видимо, задавать подчиненному вопросы неэтично. Надеюсь, сейчас все выяснится.
- Верно. Нас вызывает командир полка, и в интересах нашего полка мы должны будем выполнить боевую задачу, – все такими же загадками, сказал Лонге, и опять стал хитро улыбаться, явно заинтриговав Варенникова.
Однако Варенников сделал вид, что ему все нипочем, и вопросов не задавал, и тоже улыбался - для солидарности. И действительно, почему не улыбаться? Ведь боевая задача ждет нас в мирное время.
Командир полка усадил их к столу, а сам, расхаживая по кабинету, стал говорить о том, что весь личный состав полка и его командир надеются на положительный исход операции, которую Варенникову предстоит выполнить с Лонге. Последний заметил его недоуменный взгляд и сказал:
232

- Я, товарищ командир полка, майору задачи пока еще не рассказал.
- Ах, вот как? Ну, так я разъясню. С выходом полка в лагерь мы сразу же приступаем к капитальному ремонту всех казарм. Для этого кое-какие материалы типа кирпича, цемента и досок уже нашли, а вот водопроводных труб, электропроводов, гвоздей, олифы, краски, стекла нет и приобрести их невозможно. Поэтому надо провернуть следующую операцию.
Поскольку их полк имеет почетное название “Кишиневский”, да три боевых ордена, надо выехать в Кишинев, прорваться к Первому секретарю ЦК Компартии Молдавии Леониду Ильичу Брежневу и доложить ему обстановку, делая основной упор на то, что Кишинев является нашим шефом. Как человек военный, он поймет наше положение и, конечно, поможет. От вашей поездки зависит все. Надо повесить все награды. Вы – наша делегация.
Задание, конечно, было ясно. Неясно было лишь, как “прорваться” к такому начальнику. Ни у Лонге, ни, тем более, у Варенникова опыта в этом не было. Лонге шутил:
- Штыком и гранатой пробились ребята…
Они составили перечень всех материалов, согласовали с заместителем командира полка по тылу, затем – с командиром полка и, получив добро, отпечатали письмо-просьбу в трех экземплярах. На следующий день они уже дремали в вагоне, прислушиваясь к перестукиванию колес. Каждый думал о своем. Варенников вспоминал бои за Одессу, особенно за село Христофоровку, где мог сложить свою голову. Но и после Одессы такая возможность ему выпадала не раз – вначале на Днестровском плацдарме в районе Паланки, где ждала верная погибель, если бы остались еще на одну, полторы недели, и на плацдарме в районе Шерпен, когда в результате внезапного мощного контрудара немцев площадь их плацдарма уменьшилась в три раза. Но они его все-таки удержались. Да, красавица Одесса далась им не просто. Это сейчас “шаланды полные кефали” знаменитый Костя-морячок снова привозит на Молдавку и Персень, а тогда было горячо и не до кефали.


* * *

В Одессе они сделали пересадку и отправились в Кишинев. В столицу Молдавии прибыли утром. Привели себя в порядок и сразу отправились в ЦК. В бюро пропусков Лонге сразу потребовал вызвать ему коменданта и появился полковник с синими петлицами КГБ. Лонге предъявил ему их документы и письмо Л.И. Брежневу, подписанное от имени личного состава Кишиневского механизированного полка его командиром.
- Мы должны не только лично передать письмо, но как делегация встретиться и устно доложить, как живет и учится личный состав. Поэтому очень Вас просим доложить Леониду Ильичу о прибытии нашей делегации. Нам потребуется всего несколько минут для доклада.
Полковник КГБ, внимательно и с интересом выслушав Лонге и, пообещав решить вопрос, исчез. Вернулся минут через 15-20.
- Пойдемте, я провожу вас.
Лонге, к удивлению Варенникова, немного подрастерялся, начал суетливо проверять свою папку, отыскал перечень материалов, еще какие-то справки, и они отправились. Его волнение передалось и Варенникову – он тоже стал почему-то нервничать. По дороге к ним молча присоединился майор в такой же, как у полковника, форме. В приемной находилось двое штатских. Сопровождавший их полковник сказал:
233

- Вот привел. Обратно их выведет товарищ майор.
Майор в знак подтверждения принятой команды кивнул головой, а полковник, попрощавшись, ушел. Один из штатских обратился к Лонге:
- Вы готовы? У Леонида Ильича Константин Устинович. Беседа будет в его присутствии. Вы готовы?
Лонге опять засуетился и глянул на Варенникова. Варенников сказал:
- Конечно, готовы.
Штатский исчез за дверью, потом тут же появился и, широко распахнув дверь, громко объявил:
- Заходите, товарищи.
Лонге чуть ли не строевым шагом рванулся вперед. Варенников – за ним, стараясь идти в ногу – порядок должен быть во всем. У Лонге вся грудь была в орденах и медалях. Со своей бритой большой головой и широкой грудью он был похож на монумент. Варенников же, длинный и худой, в этом “дуэте” не смотрелся. Ранжир у них выглядел недостаточно эффектно, потому Варенников держался несколько левее и на полшага сзади. Они “отрубили” несколько шагов и остановились посреди просторного кабинета.
Из-за стола поднялся такой же крепкий и сбитый, как борец-тяжеловес, симпатичный человек, одного роста с Лонге, однако в отличие от него – с пышной шевелюрой.
Он приблизился к делегатам, энергично поздоровался и, не дав ничего сказать Лонге, обратился к своему товарищу, который тоже поднялся, но стоял у стола – это был Черненко.
- Костя, смотри, какие красавцы, сколько орденов, какие богатыри!
- Да, делегация, что надо, - подтвердил Черненко.
Их усадили. Принесли чай. Лонге пытался несколько раз вставать для доклада. Но Леонид Ильич все усаживал его и, наконец, попросил:
- Спокойно, сидя, расскажите, как вы живете, какие задачи решаете, что вас беспокоит?
Этот мирный, добрый тон, конечно, снял напряжение. Дальше все пошло как по маслу. Полковник Лонге, попивая чай, подробно рассказал о боевом пути полка, за что получил ордена и почетное наименование “кишиневский”, как полк (точнее, дивизия в целом) попала в Черкассы, как организована жизнь, быт и боевая учеба, какие у полка проблемы. Дойдя до основной цели их визита, он достал из папки отпечатанный листок с перечнем материалов, затем вдруг неожиданно для всех достал большой платок и, приговаривая: “Хорош чай”, начал вытирать свою бритую голову и шею. Все рассмеялись. Варенников-то понимал, почему полковник вспотел: надо было как-то помягче выразить их просьбы, но как? Как все это доложить, чтобы оно выглядело и корректно, и убедительно и, что самое главное, обеспечило бы принятие положительного решения.
- Тут вот мы перечислили, что желательно нам для проведения ремонта… - нерешительно промолвил Лонге извиняющимся тоном и протянул Леониду Ильичу листок.
Пробежав глазами лицевую сторону, Брежнев перевернул листок наоборот, но там ничего не было. Тогда он опять начал читать напечатанное и, сделав суровое лицо, покачал головой, делая какие-то пометки прямо на листе:
- Да, вы размахнулись… Это же капитальное строительство нового военного городка?!
Лонге опять достал носовой платок, сталь усердно вытирать затылок, и едва слышно произнес:
- Это мы по максимуму, завышено… Конечно, рассчитываем на то, что можно.
Тем временем Леонид Ильич передал листок со своими пометками Черненко и
234

вдруг оба они начали так хохотать, что делегатам ничего не оставалось делать, как присоединиться к ним, хотя в принципе, они не могли понять, что так развеселило Брежнева и Черненко. Глядя на делегацию и их бестолковый смех, они вообще покатывались до колик.
Наконец, отдышавшись и вытерев слезы, Леонид Ильич сказал Черненко:
- Передай, чтобы нашим подшефным подготовили вагон и, кроме перечисленного, заполнили его пиломатериалами. В хозяйстве все сгодится.
И, уже обращаясь к ним, заметил:
- Я там немного поправил цифры – в основном добавил нули. Передайте командованию полка и всему личному составу, что шефы всегда будут благодарны за совершенный подвиг, в том числе при освобождении Кишинева. Желаем всяческих успехов в боевой и политической подготовке.
Леонид Ильич и Константин Устинович распрощались с ними по-доброму, тепло. Делегаты пригласили тех в полк, а в ответ Леонид Ильич сказал:
- Уверенно обещать, что приеду лично, я сейчас не могу, но то, что шефы от Кишинева приедут, гарантирую.
Действительно, в начале 1951-го года такая делегация в полк приезжала.
В итоге  встречи с Л.И. Брежневым и К.У. Черненко полку в Кишиневе отгрузили вагон различных материалов, который через две недели получили, чего с лихвой хватило на капитальный ремонт всех основных помещений, который и был проведен, пока полк находился в летних лагерях.
Правда, на обратном пути полковник Лонге все сокрушался, что при докладе выглядел глупо – ехать за тридевять земель и просить только 150 килограммов гвоздей и приблизительно столько же краски! Варенников разделял его переживания, но все уже было позади, упущенного не вернешь, главное же – цель достигнута!
Командир полка выслушал доклад полковника Лонге об их поездке, и принял решение о проведении серии мероприятий, красной нитью через которые проходила забота народа о своих Вооруженных Силах, что, конечно, выглядело эффектно и наглядно. На следующий день, рассказав на разводе на занятиях всему личному составу, как отнеслись руководители Молдавии к  своему подшефному полку, командир призвал офицеров, сержантов и солдат еще лучше готовить и проводить занятия, и тем самым повысить боевую готовность.


* * *

Жизнь и боевая учеба в полку были на уровне. Варенникову вообще всегда очень нравилось наблюдать, как часть выходит в лагерь: все подтянуты, сосредоточены только на занятиях, все идет четко и организованно. Способствовало этому и то, что все офицеры, кроме дежурной службы, жили на своих квартирах, от семей не отрывались, поэтому и службе отдавались со всем старанием. Однако Варенников с женой находили время побывать в Доме офицеров, сходить в кино, театр, навестить своих друзей, пригласить к себе в гости и очень много читали. Все это делало их жизнь интересной и наполненной.
Однажды Ольга Тихоновна потянула его на черкасский базар. Это было уже ближе к осени. Сначала Варенников категорически сопротивлялся, потом, что вообще не любил ходить в магазины, а тем более на рынок. Но она все-таки убедила его, что он должен непременно посетить этот базар – даже не для того, чтобы что-то приобрести, а хотя бы взглянуть на эту живую картину, на живое народное искусство. И он пошел. И был очень благодарен, что увидел это чудо.
235

На Черкасский базар в выходной день в конце лета и начале осени вывозился товар для продажи, который представлялся не просто избытком, а навалом, в сказочном разнообразии. Огромные клетки забиты живыми курами, утками, гусями и индюшками – все кричит и кудахчет. Поросята – тоже в клетках или в мешках, и эти розовые создания визжали невообразимым оглушительным хором. Мед продавался бочками, сметана – бидонами, огромными крынками или тазами. Точно также сливочное или подсолнечное масло. Мясо или сало было развешано на крючках или громоздилось большими горками на самодельных прилавках. Сало в четыре-пять пальцев толщиной – чистое, хлебное и с прожилками – и свежее, и просоленное, и с перчиком, и с другими приправами. Что же касается фруктов и овощей, то это пиршество красок и изобилия вообще невозможно описать. Конечно, бананов и кокосовых орехов не было. Да и кому они нужны? Зато, какие яблоки, груши, сливы, абрикосы, персики! Только дотронешься зубами – сок брызжет фонтаном. И все это выращено без грамма нитратов на благородной почве – здесь черноземы как масло. Горы арбузов, дынь, тыкв – источали медовый аромат, от которого кружилась голова.
Самое интересное – процесс купли-продажи. Продавцы голосно зазывали народ и готовы отдать ему свой товар по самой низкой цене, а покупатели, особенно малоопытные, ходили с открытыми ртами и не знали, к кому податься – товар везде соблазнительный. Но если подошел и стал торговаться – хозяин уж не отступит: обязательно заставит попробовать и навяжет покупку.
Более спокойно было на участке торговли скотом. Кони, быки, коровы, бараны, козы, откормленные для убоя, и еще растущие, вели себя чинно, степенно, выдержанно и важно.
… Проходив по черкасскому рынку весь день, они действительно проходили, так ничего и не купив, но насмотрелись вдоволь и остались довольны.


* * *

Осенью 1950-го года Варенников написал рапорт о своем желании учиться в Военной академии имени М.В. Фрунзе, которая давала образование широкого спектра. Буквально через несколько дней получил положительное разрешение командования полка и дивизии. Документы были отправлены в округ, откуда устно сообщили, что он внесен в список кандидатов. Уже осенью Варенников приступил к капитальной подготовке к вступительным экзаменам. Фактически он вынужден был заново пройти курс 10-го класса средней школы и получить аттестат. Капитально готовился по военным дисциплинам, особенно по тактике, знание вооружения и военной техники. Помощником Варенникову в подготовке помогал в первую очередь полковник Лонге.


* * *

1-го января 1951-го года у Варенникова родился первый сын – Валерий, крупный, крепкий малыш, который, как говорят, развивался не по дням, а по часам. С появлением ребенка семья становится уже настоящей, полноценной. Конечно, было непросто. У Варенникова много времени уходило на службу и на подготовку к поступлению в академию, помогать жене капитально он не мог. Она крутилась с малышом и по дому, однако все успевала.
Весной 1951-го года Варенникова включили в комиссию по всестороннему испытанию гусеничного транспортера среднего (ГТС). Это была суперсовременная по тем
236

временам машина, и ее надо было капитально провентилировать в эксплуатации по всем параметрам. Варенникову импонировало такое доверие, хотя испытания требовали дополнительного времени.
Летом 1951-го года Варенников уезжал в Москву на вступительные экзамены. Провожали его все: жена с сыном, и командование, и друзья. Все желали, вздыхали, тревожились. А ему не хотелось переживать, что вообще-то для него не характерно. Обычно, когда предстояло большое или малое испытание, он переживал. Внешне это не проявлялось. А вот когда испытание особо сложное, то он “каменел” и максимально мобилизовывался. А так происходило всегда, и особенно на войне. Поступление в Военную академию, хотя это и определяло судьбу его дальнейшей жизни, он воспринял совершенно спокойно. Может, потому что долго готовился и “перегорел”, то ли подготовка была крепкой и основательной, или же сказался прежний опыт поступления в Военную академию, когда он успешно сдал вступительные экзамены? Скорее всего, все вместе взятое и создавало в нем уверенность, что он непременно поступит. Начальникам и друзьям его самоуверенность была не по душе. Лонге спрашивал перед прощанием:
- Ну, как?
- Что, как?
- Самочувствие, моральный дух? Мандражируешь?
- Да нет. Я спокоен, моральный дух на уровне, самочувствие прекрасное. Уверен, что в академию поступлю. Я же как готовился? Даже в отпуск не пошел!
- Но, понимаешь, кроме знаний, там еще мандатная комиссия, медицинская…
- Ну, и что? У меня все нормально.


* * *

Вот и Москва. Отметившись в отделе кадров академии, Варенников вместе с другими абитуриентами отправился на академическом автобусе в сопровождении офицера в Подмосковье – лагерь академии, который располагался в красивом живописном месте по дороге на Наро-Фоминск.
Лагерь состоял в основном из строений барачного типа, но оборудован был очень хорошо, все условия для занятий жизни и быта имелись. Радио и газеты дополняли все остальное. Единственное, что здесь не было предусмотрено – это почтовое отделение. Каждый хотел бы сообщить домой телеграммой о прибытии, но они ограничивались письмами, которые оставляли у дежурного, а последний отправлял их с оказией на почту в Москву.
Режим у них был жесткий, солдатский: подъем, физзарядка, приведение себя в порядок, завтрак и затем занятия до обеда. Все находились в своих классах. Очередных вызывали в комнату, где шли устные экзамены. Все было организовано четко.
Взаимоотношения между самими офицерами-кандидатами, а также между кандидатами и преподавателями были самые доброжелательные. Всю вторую половину дня и свободные от экзаменов дни все капитально занимались. Всем стало известно, что к экзаменам допущено ровно столько, сколько надо набрать, плюс десять процентов. То есть на одно место было 1,1 кандидата. Поэтому у подавляющего большинства было много шансов попасть в академию. На это не мог рассчитывать лишь тот, кто вообще ничего не знал, и к кому мандатная комиссия имела претензии.
Месяц прошел как один день. И, наконец, настало утро, когда абитуриентов построили и зачитали фамилии тех, кто был зачислен слушателем первого курса Военной академии имени М.В. Фрунзе. Эти списки были вывешены на доске объявлений и в помещении штаба лагеря.
237

В эти годы наборы на учебу были большие. На основных факультетах академии имени М.В. Фрунзе было шесть курсов, то есть по два на первом, втором и третьем. Кроме того, в академии был разведывательный факультет. Вообще, в стенах академии в то время училось одновременно несколько тысяч слушателей.
Правда, поступление в академию оказалось не столь гладким. Если сами экзамены для Варенникова особого труда не составляли, но медицинской комиссии, и особенно мандатной, Варенников довольно опасался.
На медицинской комиссии, однако, все прошло без замечаний – за исключением хирурга. Это он предполагал еще в Черкассах. Поэтому не особо сопротивлялся, когда его включили в сборную дивизию по плаванию. Приобретенный второй разряд, конечно, поднимал его шансы, поэтому значок этот во время экзаменов Варенников прикрепил рядом чуть ниже гвардейского знака, а удостоверение положил в карман – на всякий случай для врага. И случай, надо сказать, представился. Хирург его щупал и так, и этак. Варенников и приседал, и прыгал на корточках и прочее. Тем не менее, эскулап” обратил внимание на небольшую отечность, которую имела левая нога после ранения. И хотя Варенников убеждал врача, что ему это не мешает, тот сурово ответил:
- Сегодня не мешает, но с годами все это может сказаться.
- Да с годами каждый из нас вообще уйдет в отставку. А ближайшие 20-30 лет ноги будут носить меня так же, как носили до этого. Хотите, я продемонстрирую, на что способна у меня левая нога.
И он в темпе десять раз присел и встал только на одной левой ноге. Это подействовало. Затем вынул совершенно “свежее” удостоверение, свидетельствующее, что он имел второй разряд по плаванию, и в довершение сказал, что уже здесь, в академическом лагере, сдал все нормы по легкой атлетике,  в том числе по бегу на короткие и длинные дистанции – согласно плану приема в академию. Доктор вначале мялся, но потом махнул рукой, поставил в его карточке в графе “хирург” четкое и крупное слово “здоров” и свою роспись. Варенников горячо поблагодарил его, и они расстались.


* * *

А вот с мандатной комиссией было посложнее. Кстати, на ее заседании присутствовал полковник Шляпников – заместитель начальника факультета по политической части. Как в дальнейшем Варенников выяснил, приятель заместителя полка, в котором служил Варенников в Черкассах. Заместитель полка постоянно питал неприязнь к Варенникову, как конкуренту: почему в Кишинев ездил с Лонге не он, а Варенников. Ему все старались разъяснить, что это личное решение командира полка, он специально подбирал хорошо награжденных, а у замполита наград не было, и что он в этом не виноват – кому-то надо было и в училищах в годы войны готовить кадры на фронт. Но он не унимался, постоянно завидовал Варенникову, и как только встречался с полковником Лонге, вновь и вновь начинал этот разговор - почему не он ездил в Кишинев к Брежневу. Лонге, правда, проанализировав все это, предупреждал Варенникова, что с последним тот должен вести себя поаккуратнее.
Варенников все это принял к сведению, и у него с замполитом полка в последующем проблем не было. Казалось, тот, наоборот, был к Варенникову всегда внимательным и относился доброжелательно. Даже характеристику, которая требовалась в академию, им была написана хорошая. У Варенникова не было никаких оснований злиться на замполита, он не понимал, что в одном мундире, который носит замполит, было, как минимум, два человека: один добрый, второй завистливый.
Замполит факультета, правда, сидел в комиссии и молчал, наблюдал. Многие
238

другие спрашивали Варенникова и о родителях, и о фронте, и о послевоенной службе. Вопросы по содержанию и по форме были нормальными и даже доброжелательными.
Еще до комиссии, когда абитуриенты сдавали экзамены в лагере Военной академии имени М.В. Фрунзе, Варенников имел две встречи с заместителем начальника факультета по политической части полковников Шляпниковым. В первый раз он его спросил:
- Как Вы относитесь к партийной политической работе?
- Как и все.
- Что значит, “как и все”? У нас есть такие, которые ее недооценивают?
- Я таких не знаю. А что касается меня, то я всегда опирался на партполитработу и использовал ее для обеспечения высокого уровня боевой подготовки.
- Понятно… А тут у меня сведения, что вроде вы не особенно…
- У Вас неверные сведения.
Второй разговор, и тоже в период сдачи экзаменов, был более острым.
- Варенников, Вы что – холостяк?
- А какое это имеет значение к моему поступлению в академию?
- То есть, как какое? Самое прямое.
- Я-то думал, что нам нужны офицеры со знаниями, боевым опытом и большим желанием учиться, чтобы, подготовившись, отдать службе в войсках свои умения, опираясь уже на хорошее академическое знание.
- Вы, майор, начинаете переступать рамки дозволенного. И если хотите знать, то семейное положение офицера очень важно для мандатной комиссии, в том числе это касается и Вас.
- Я не вижу, в чем я допустил некорректность. Я понимаю, что говорю с заместителем начальника факультета по политической части, с которым надо быть до предела открытым. А вот то, что кто-то пытается затронуть мою личную жизнь, которая представляет собой интимную область и поэтому надо обращаться с нею деликатно – это, конечно, меня удивляет.
- Для партии не должно быть никаких ограничений, и она должна знать все о своем коммунисте.
Тогда полковник больше не сказал ни слова, развернулся и ушел.
Первопричина его вопросов можно полагать исходила от заместителя полка, тем более что они были знакомы – работали в системе военно-учебных заведений.
Вдруг на мандатной комиссии поднялся не полковник Шляпников, а полковник, сидевший рядом с ним. Немного покраснев от напряжения, он не спросил, а выдавил из себя:
- Вы почему настаивали на своем увольнении из Вооруженных Сил?
- Потому что в Вооруженных Силах сразу после войны шли сокращения в больших масштабах.
- Но если вы заявляете сейчас, что хотите посвятить свою жизнь армии и поэтому решили учиться, то почему этого желания не было раньше?
- Потому что, на мой взгляд, тогда в Вооруженных Силах должны были остаться кадровые офицеры, уже имевшие высокую подготовку и боевой опыт. А такие как я, могли найти себя и в другой области.
- Совершенно неубедительно. То Вы не хотите служить в армии, то вдруг захотели и попытались поступить в Военную академию тыла и транспорта, то опять расхотели, а сейчас Вы говорите, что намерены полностью посвятить себя на службе. Пройдет два-три года, и Вы снова скажете, что раздумали служить, хотите уволиться, служба в Вооруженных Силах не для Вас. Мы не можем разобраться в истинных Ваших намерениях, а коль так – то рисковать нам нет смысла. Вы, может, приспособленец?
Варенников почувствовал, что начинает “закипать”. Гимнастерка на лопатках стала
239

влажной, и, хотя разговор затянулся, продолжал стоять перед длинным столом комиссии по стойке “смирно”. Глядя на членов комиссии, он понял, что подавляющее большинство их шокировано предвзятостью полковника. Один шляпников ухмылялся, но молчал. Варенникову удалось рассмотреть, что на орденских колодках полковника почти ничего не было – видно, отсиживался в тылу. Это Варенникова еще больше подогрело. И, как всегда в таких случаях, Варенников без дипломатии и гибкости пошел в атаку.
- Когда враг напал на нашу страну, я добровольцем пошел в армию защищать Родину. Меня вначале подучили, а затем – с 1942-го года и до конца войны я воевал на многих фронтах. Считаю, что свой долг выполнил. Поэтому в условиях массового сокращения приоритет для дальнейшей службы должен быть отдан, конечно, кадровым военным, а молодежь могла попробовать себя и на другом фронте. У меня еще до войны, как и у каждого из моих сверстников, тоже были свои мечты. Я не хочу об этом здесь говорить, но после того, как разбили врага, хотел, конечно, к своим мечтам вернуться. Правильно ли это? На мой взгляд, правильно. Об этом я заявлял. Однако, несмотря на целый ряд сокращений многих соединений Группы Советских оккупационных войск в Германии и мои просьбы уволить, мне было отказано, и объявлено решение командующего артиллерией 8-ой Гвардейской армии генерал-лейтенанта Пожарского оставить меня в кадрах. Беседы, проведенные со мной различными начальниками, убедили меня в том, что я должен и могу хорошо служить Отечеству в Вооруженных Силах. И нет здесь никаких вихляний и никакой неопределенности. Думаю, все у меня ясно. За то, что в свое время мои начальники проявили обо мне заботу и помогли разобраться, какие решения надо принимать на последующую жизнь, я им вечно должен быть благодарен. А вот предоставить мои послевоенные переживания, связанные с поиском своего места в жизни, как нечто ущербное в моем характере – ошибочно.
Наконец, замполит факультета полковник Шляпников не выдержал и сказал:
- Майор Варенников, мы встречались с Вами у входа сдачи экзаменов несколько раз, и последний раз я Вас спрашивал: “Вы женаты?”, и Вы мне ничего не ответили.
- Я женат. У меня растет сын. Смотрите личное дело.
- У меня есть несколько вопросов, - включился в разговор генерал, видно, председатель или заместитель председателя мандатной комиссии.
Варенников почему-то вспомнил Лонге. Верно говорил старик, что на медицинской и мандатной комиссии его могут ждать препятствия. Были ли это его предположения, или же он опирался на какие-то конкретные источники – Варенников не знал, только беседа у них затянулась. Перед вызовом Варенникова на комиссию офицеры выскакивали через три-пять минут с веселыми лицами. Сейчас с ним беседовали уже минут двадцать. Было ясно, что вопросы генерала поставят все точки над “i”. Варенников был готов к любым вариантам, но внутренне чувствовал, что комиссия, за исключением Шляпникова и его соседа полковника, была на его стороне. Но едва инициативу перехватил генерал, Варенников тут же приободрился.
- На Сталинградском фронте Вы в какой дивизии были? Кто ею командовал?
- В 138-ой стрелковой дивизии. Командир дивизии полковник Людников.
- Да, да, Иван Ильич Людников. Мы с ним перед войной работали  в Генштабе. Затем он ушел в Житомирское пехотное училище. А дальше, на каких фронтах Вы воевали, и в каких дивизиях?
- На Юго-Западном, 3-ем Украинском и 1-ом Белорусском. До конца войны был в 35-ой Гвардейской стрелковой дивизии. Это тоже Сталинградская дивизия. Ею командовал генерал Кулагин, полковник Григорьев и полковник Смолин. А перед расформированием…
- После войны в каких частях служили?
Варенникову пришлось перечислить, где служил, когда эта часть
240

расформировалась, другие переводы и, наконец. Черкассы.
- Как вы расцениваете присвоение Вам очередного звания “майор”?
- С получением такого звания я понял, что принятое решение об оставлении меня в кадрах Вооруженных Сил подкрепляется и практическими действиями – мне открывают перспективу, за что я благодарен.
- Думаю, что вопрос с майором Варенниковым ясен. Есть предложение зачислить товарища майора слушателем Академии. Возражений нет.
Все, кроме его оппонентов, одобрительно загудели.
- Товарищ майор Варенников! Мандатная комиссия будет рекомендовать Вас зачислить слушателем Военной академии имени М.В. Фрунзе. Можете идти.
- Есть.
Варенников развернулся кругом и на “деревянных” ногах пошел к выходу. Не успел открыть дверь и выйти в коридор, как мимо него тараном пролетел полковник Шляпников. Ни на кого не обращая внимания, он направился к выходу. Ребята облепили Варенникова со всех сторон и засыпали вопросами. Что было вполне естественно: ведь за то время, что он стоял перед очами суровой комиссии, можно было пропустить десять человек. Когда все успокоились, они отошли от двери к окну, и Варенников подробно рассказал о разыгравшейся на заседании комиссии сцене.
Но как бы то ни было, его зачислили в академию!


* * *

Через некоторое время слушателей только что поступивших в академию созвали и подробно разобрали все организационные мероприятия. На следующий день должны были выехать в Москву. Всем, кто просил (в том числе и Варенников) были заказаны в военной гостинице на площади Коммуны места – где можно будет остановиться, оставить свои вещи и действовать по личному плану. Каждый обязан был через сутки явиться к 10.00 в академию в 928-ую аудиторию, которая вмещала всех принятых. Там будут зачитаны структурные списки 1-го курса “А”, то есть разбивка по группам. Через два часа тоже будет сделано с курсом “Б”, затем с остальными. За оставшееся до начала учебы время все должны были найти себе под съем комнаты  у москвичей и привезти семьи.
Жизнь поднялась на новый гребень волны. Утром, явившись в гостиницу, первым делом Варенников сообщил домой, что зачислен в академию и план действий - все ненужное продать, оставшееся собрать и ждать его приезда: в тот же день (то есть день его приезда), или, в крайнем случае, на второй они выезжают в Москву. Жена все усвоила и была рада.
Теперь осталось главное – найти комнату, да поближе к академии. Оказалось, что эта система уже хорошо отработана – все служащие академии были готовы дать рекомендации, и даже с конкретными адресами. Ему предложили проводить поиск в районе Новодевичьего монастыря. Он начал с больших многоэтажных домов. Предложений было много, но все соглашались взять квартиранта-холостяка, в крайнем случае, только с женой, но без детей. В одной из квартир посоветовали посмотреть Учебный переулок, что Варенников и сделал. Это был в свое время небольшой переулок, выходивший со стороны Усачевского рынка прямо на Новодевичий монастырь. Домики были деревянными, с водой, канализацией и центральным отоплением. Он решил пройти весь переулок до конца, а заходить в дома и спрашивать уже на обратном пути. Всех домов было десять-двенадцать, по пять-шесть штук с каждой стороны переулка. И хотя внешне они были весьма непривлекательные, почерневшие от времени, зато во дворах было много зелени, а внутри и вовсе уютно – все зависело от хозяев. Подойдя к
241

предпоследнему справа дому он заметил, что во дворе на скамейках сидят уже немолодые женщины. Он поздоровался, завел разговор.
- Ищу комнату на три года. Поступил учиться.
- Это, небось, во Фрунзе или в политическую?
- Во Фрунзе.
Варенников понял, что во все эти вопросы женщины посвящены не хуже его. Они дружно заверещали. Затем одна из них говорит, обращаясь к небольшой кругленькой бабусе:
- Елизавета Ивановна, так ведь ты хотела сдать?
- Оно, конечно, можно было бы. Я у дочки поживу, так ведь малое дите у них. Как соседи-то?
- Да соседи все здесь: баба Маня и Катя. Как Вы, баба Маня?
- Да я-то что? Как вот Екатерина? Я-то непротив.
Все обратились к Екатерине, долговязой женщине, которая, как оказалось, была женой рабочего и сама тоже работала, но в ночную смену.
- Как скажете, баба Маня, так и будет. Вы же одна у нас командир в квартире и дворник на пол-улицы.
Решили, что Варенников мог бы здесь и обосноваться. Елизавета Ивановна пригласила его в дом. Квартира находилась на первом этаже. Сразу при входе – здоровенная кухня. Здесь стояла общая газовая плита, водопровод с раковиной. Каждая хозяйка имела свой стол и кое-что по мелочи. Отсюда двери вели в три отдельные комнаты и туалет. Комната для Варенникова была первая справа. Очень удобная, квадратная, с большим окном, хорошо обставленная. Варенников сразу прикинул, как у них здесь все может быть устроено. Что ж, вариант хороший. Поинтересовался в отношении тепла зимой. Елизавета Ивановна заверила, что никаких проблем.
- Сколько Вы просите?
- Учитывая, что вас трое, комната полностью обставлена, вся мебель и прочее – в вашем распоряжении, я хочу, не торгуясь, 600 рублей. Цена, конечно, большая, но зато есть все, и академия рядом.
Варенников приуныл: 600 рублей для их бюджета – это больше 25 процентов (его месячное денежное содержание было 2200 рублей). В Черкассах он платил 200 рублей за комнату и кухоньку, да и сама жизнь там дешевле. В Москве, конечно, будет сложно. Однако выхода не было – он согласился. Бабка сразу поставила условие – деньги вперед. Варенников тоже поставил условия – отсчет начинается с 1-го сентября. Пока он съездит за семьей, привезет ее в Москву, к этому времени и сделает первую оплату. Елизавета Ивановна согласилась. Они вышли во двор и объявили, что теперь он, хоть и временный, но их сосед.
На следующий день на организационном совещании слушателям еще раз представили их начальника курса генерал-майора Кудрявцева. Он зачитал состав групп и объявил, что старшиной курса назначается полковник Лукашевич. Им оказался длинный, лет 30-35, верзила, тоже слушатель академии. Затем показал им двух старшин полукурсов (то есть курс делится на две части и во главе каждой – старшина полукурса – тоже полковник). Почему-то в лагере все это “начальство” казалось каким-то другим – более близким и демократичным. А теперь у них появился налет официоза, хотя они были такими же, как подполковник Васильев (он был старший группы), подполковник Глазов, подполковник Дыбенко, подполковник Крикотень, майор Костин, Бочкарев, Григорьев, Жигулин, Керимов, Козьмин, Лединцкий, Варенников, капитан Кабалин и старший лейтенант Барабидзе. Всего 14 человек.
Григорьев был из войск МВД. Керимов, Каталини и Барабидзе – офицеры кавказской национальности, были по распоряжению Берии зачислены в числе других
242

двадцати человек без экзаменов – в целях подготовки национальных кадров Кавказа.
После первого общего заседания слушателям разрешили пройтись по академии, освоить свои классы, в классе группу, в состав которой входил Варенников, их поджидал тактический руководитель группы полковник Самаркин. Слушатели облюбовали себе столы и закрепились на три года. Полковник Самаркин детально рассказал о порядке, который утвердился в академии, об особенностях при работе с секретной и другой литературой, о методах проведения семинаров, летучек, контрольных занятий, зачетов и годовых экзаменов. О групповых занятиях, особенно на выездных, он говорил долго и с упоением – видно, они ему были по душе.


* * *

На следующий день Варенников убыл за семьей. Ничего не сообщая в Черкассы, явился домой, а хозяйка говорит, что Ольга Тихоновна (жена Варенникова) еще вчера полностью рассчиталась и переехала к Шаталовым. Приходит он к Шаталовым. Точно – вся команда в сборе: Семен Шаталов с женой Дусей и дочкой Люсей и его жена с сыном. Поцеловались – и сразу за дело. Семен пошел созывать друзей-товарищей на “мальчишник” в столовую около Дома офицеров, а Варенников побежал в полк представиться командиру по случаю поступления в академию. Варенникову запомнились слова командира:
- Мне известно было, что Вы поступили, и я знал, что по возвращении домой Вы обязательно зайдете ко мне. Офицер иначе не мог поступить. Вы недолго были в полку, но оставили о себе хорошую память. Спасибо Вам за это. Я искренне желаю Вам успешно закончить учебу и отлично служить, продвигаясь по служебной иерархии, побывать в интересных, запоминающихся местах. Не бойтесь трудностей. Наоборот, они создают такую обстановку, когда можно проявить себя, проверить свои силы. От всей души желаю всяческих успехов.
Подошел, по отечески обнял. Варенников был растроган, искренне поблагодарил его за внимание, за предоставленную ему возможность поступить в академию. Сказал, что будет очень рад, если доведется служить под его командованием.
Они расстались.
Посетив еще кое-кого в полку, Варенников отправился в гарнизонную столовую. Был уже вечер. Хорошо, что сразу, как приехал в Черкассы, взял билеты на обратный путь, поэтому на душе было спокойно.
В столовой собрались все друзья-товарищи Варенникова, в том числе улыбающийся крепыш полковник Лонге. Рукопожатия, похлопывания, поздравления. Сдвинули столы, сели потеснее, и хоть ужин уже давно закончился, сотрудники столовой с удовольствием взялись обслуживать их застолье. Выступили все, но первым – Лонге. Он сказал приблизительно то, что и командир – вспомнил их поездку в Кишинев, а также совместную работу по испытанию нового гусеничного транспортера ГТС. А затем были пожелания, пожелания… Расстались в полночь. Договорились, что провожать их никто не будет, все проблемы с его отъездом решит Семен Шаталов.
Дома женщины немного поворчали на них, мол, затянули прощальный ужин, но все улеглось. Утром на вокзал – транспорт уже был у подъезда. На перрон прибыли за полчаса до прихода поезда. Обсуждали разные вопросы, обещали друг другу писать, а Шаталовы клялись, что при первой возможности побывают в Москве и зайдут к ним.
Подошел поезд. Вагон, в котором были места Варенниковых, остановился напротив оставленных ими чемоданов – два чемодана и постельную связку. Предъявив билеты, они с Семеном и вещами двинулись вперед. В середине вагона нашли две
243

свободные наверху полки – одну в купейной части, вторую в боковой проходной. Внизу сидела с одной стороны бабка, с другой – мужик лет пятидесяти. Варенников и Шаталов – два майора, стали просить его уступить место матери с грудным ребенком. Он сразу согласился и тут же перебрался наверх. Растолкав вещи и передав мужику его постель, они отправились за женой Варенникова.
Тепло и слезно прощались, объятия и пожелания. Забрав, наконец, сына и жену, Варенников отправился в вагон, оставив плачущих друзей на перроне. Устроились у окна. Семен и Дуся с Люсей подошли к нему, окно было приоткрыто, и они еще немного пообщались. Наконец, поезд тронулся, все замахали руками, закричали - вот уже и друзья, и вокзал, и город остались позади, а на душе – грустно. Такое ощущение, что оторвался от очень дорогого ему мира. Такого чувства не было, когда Варенников покидал свою часть в Германии. Может, потому, что теперь все происходило на Родине. Очень много значит, конечно - офицерский коллектив, сплоченность которого, его дух и возможности полностью зависели от командира полка. Командир полка в Черкассах и тот, что был у них в Йене – это земля и небо.


* * *

В Москву прибыли утром. Носильщик доставил их вещи к стоянке такси. Через полчаса они были в Учебном переулке. В квартире находились только баба Маня и ее сынок Вова. Познакомились, вошли в свою комнату, и Варенников получил от жены отличную оценку. Комнатка, хоть и небольшая, но светлая, и уютная. Стол, шкаф, диван, кровать, большое зеркало и два стула заполняли практически всю площадь, но пройти было можно.
Затем жена с бабой Маней отправились на Усачевский рынок, а Варенников с сыном остались на хозяйстве. Через некоторое время появились женщины с продуктами, кастрюлями, посудой. На новом месте Варенниковы вновь начали “обрастать” всем тем, что необходимо для жизни, создавать свой скромный очаг, хоть и в чужой комнате.
Итак, Варенников принят на учебу, и привез семью в Москву. Через два дня начало занятий. Ежедневно слушатели приходили в академию, адаптировались, изучали расположение аудиторий, классов, различных библиотек, спорткомплекса, столовой, буфетов на этажах, медицинской части, администрации, хозяйственной части, размещение других курсов и факультетов. Все надо было изучить заранее, чтобы потом не тратить время на поиски.
Вообще, военные академии – это мощные учебные комплексы. Они решают много проблем, но главными являются – подготовка кадров с высшим и военно-специальным образованием, а также проведение исследований военных проблем, то есть академия является педагогическим учреждением и одновременно научным центром. Военная академия имени М.В. Фрунзе готовила и готовит офицеров командно-штабного профиля оперативно-тактического звена. Окончивший Военную академию имени М.В. Фрунзе офицер, способен успешно командовать полком или дивизией. Практика это полностью подтвердила.
Первые дни занятий проходили, как во сне. Все четко, организованно, очень мобильно и точно, никаких задержек, опозданий, тем более срывов или переносов занятий. Вначале давали курс лекций. И хотя слушателям предлагались методические советы, как их конспектировать, но каждый приноровился по-своему. Главное, чтобы записи лекций помогали при подготовке к семинару или практическому занятию. Было бы идеально отработать лекцию в часы самоподготовки, но на протяжении всех лет учебы времени на это часто не хватало. Особенно на первом, да и на втором курсах. Дело в том,
244

что слушатели добросовестно выполняли все рекомендации, особенно в части литературы. Ее было очень много, причем очень интересной, и она требовала массу времени.
До Нового года (одни - несколько раньше, другие – позже), слушатели выработали свою методу, свой подход к учебному процессу. И это очень важно. В последующем, естественно, вносились определенные коррективы, но они уже не носили принципиального характера. Слушатели уже знали, как готовиться к семинарам, к занятиям по определенным темам, к летучкам, к групповым упражнениям, когда каждый может выступать в любой роли – и командира, и начальника штаба, и начальника любой службы. Это довольно сложное испытание интеллектуальных, духовных и физических сил офицера. Он должен в строго определенное время (обычно в течение 6-ти часов без перерыва) проявить свои профессиональные знания и способности руководить определенной группировкой войск.
Небезынтересно отметить, что в то время слушатели носили сапоги со шпорами, чем они все гордились. Во-первых, шпоры служили украшением, но главное – их носили только слушатели Военной академии имени М.В. Фрунзе. Поэтому если появился офицер, то по наличию или отсутствию у него шпор можно было безошибочно определить, из какой он академии. Первокурсниками слушатели академии начала осени 1951-го года уже 1-го Мая следующего года проходили парадным строем на Красной площади. Все три батальона шли с клинками!  Это впечатляло. В целом первые и третьи курсы ходили на парад один раз, вторые – дважды. Получалось, что за время учебы каждый слушатель был на параде четыре раза. Курсу Варенникова довелось еще участвовать в траурной церемонии на похоронах И.В. Сталина.
Сложившиеся в стране традиции – проводить 1-ое Мая и 7-ое ноября ежегодно. Демонстрация трудящихся, а в городах, где стояли штабы военных округов, еще и военные парады, имели огромное политическое, духовное и идеологическое значение. Военный парад не только демонстрировал мощь нашей страны и готовность Вооруженных Сил в любое время защитить Отечество, но служил мощным воспитательным фактором и для народа, и для самих военнослужащих. Все как-то по-особенному подтягивались, лица становились серьезными, каждый проникался ответственностью за оборону Отечества. Наши народы показывались в кинохронике и транслировались в прямых репортажах на всю страну. Важнейшие телекомпании мира тоже показывали своим соотечественникам наши военные парады.
В период учебы Варенникова в академии ее начальником до 1953-го года включительно был генерал армии Алексей Семенович Жадов. Это опытный военачальник: участвовал в Гражданской войне, в годы великой Отечественной кампании командовал армией, в послевоенное время был в должности заместителя Главнокомандующего Сухопутными войсками, а после академии стал первым заместителем Главнокомандующего Сухопутными войсками. Слушатели, в бытность его начальником академии, видели Жадова редко. В основном только по праздникам или по случаю какого-то события. Но знали, что он много внимания уделял подготовке профессорско-преподавательского состава.
Однажды в академию неожиданно для всех приехал легендарный С.М. Буденный. Его все прекрасно знали и глубоко уважали – в основном за далекое прошлое: участие в русско-японской войне, в Первой мировой, за умелое командование в годы Гражданской войны кавалерийской дивизией и Конной армией. В начале Великой Отечественной войны он тоже проявил себя неплохо, но было видно, что эта война уже не для него, поэтому с середины и до конца войны он был только членом Ставки.
Несмотря на то, что у командования академии были близкие с ним отношения, все-таки академические стены были потрясены появлением маршала Советского Союза.
245

Переполошившийся аппарат безмерно суетился. Слушатели с удовольствием наблюдали за этим переполохом. Для курса Варенникова это событие стало особенно интересным и памятным. К моменту прибытия маршала в академию слушатели собрались в одной из аудиторий на лекцию, как вдруг вместо преподавателя появляется С.М. Буденный в сопровождении начальника академии А.С. Жадова. Старшина курса полковник Лукашевич скомандовал: “Курс, встать! Смирно!”, и пошел навстречу маршалу с рапортом:
- Товарищ маршал Советского Союза! Первый курс “А” основного факультета Военной академии имени М.В. Фрунзе собран.
Маршал пожал руку Лукашевичу, затем обратился к слушателям:
- Здравствуйте, товарищи!
Слушатели дружно приветствовали высокого военачальника.
Начальник академии и генерал армии Жадов, подойдя к микрофону, сказал:
- Маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный особо тепло относится к нашей Военной академии. Сегодня он решил встретиться со слушателями, - после чего элегантным жестом пригласил маршала к микрофону, а сам сел за стол.
Буденный степенно подошел к трибуне, разгладил пышные усы, окинул оком конника аудиторию и начал:
- Тяжела и почетна служба офицера. Офицеры это кость нашей Красной Армии, это ее кадровый состав, это кадры. А кадры, как сказал товарищ Сталин, решают все! Вот почему у нас кадрам всегда уделяется большое внимание, в том числе, и особенно, военным кадрам…
Далее он говорил о том, что у нас в Советской стране все равны, и каждый может себя посвятить военной учебе, независимо от своего социального положения, национальности и других признаков. Потом, обращаясь к Жадову, сказал:
- Вот, к примеру, начальник академии. Алеша, подойди ко мне, - начальник академии подошел и встал рядом. Буденный положил ему руку на плечо и предложил: - Как вы думаете, кем он был, когда началась Гражданская война? Не знаете? Коноводом был у меня! Рядовым красноармейцем, конником. Вот кем. Но я к нему присмотрелся – боевой, энергичный, со смекалкой. И этот простой орловский паренек становится красным командиром. И я не ошибся в нем. Он вашу академию закончил. А в Отечественную войну командовал и дивизией, и кавкорпусом, и армией. Прекрасный полководец! Прекрасный пример для вас.
Не все, конечно, они понимали из сказанного, но то, что Жадов чувствовал себя при этом неудобно – было весьма заметно. Он немного покраснел и виновато улыбался. А Буденный все напирал на его гигантский скачок от красноармейца до генерала армии. И, хотя среди слушателей не было никого, кто бы не разделял мнения товарища маршала, он все-таки продолжал им выкладывать, что “кадры решают все”, и что любой, кто старается учиться и служить, как следует, может стать генералом.
Маршал уже снял свою руку с плеча начальника академии, но тот все еще продолжал стоять рядом и, переминаясь с ноги на ногу, улыбался. И было понятно – нравилось ли ему сказанное Буденным или наоборот, совершенно не нравилось, однако чувство долга и деликатность не позволяли ему поступить иначе.
В заключении маршал пожелал слушателям успехов в учебе и службе. Слушатели встретили его напутствие долгими, густыми аплодисментами, что, конечно же, было принято человеку-легенде. Он заслужил это.
Слушатели расстались по-военному. Маршал уехал, а в стенах академии еще долго обитал дух Буденного. Каждый из слушателей прекрасно знал все его сильные и слабые стороны. Сильные в основном были проявлены в годы Гражданской войны. Но в целом, несомненно, этот военачальник вошел в историю нашей страны и заслужил почтение. И
246

конечно, сегодня приходится с сожалением вспоминать, что между командующим 1-ой Конной армии Буденным и командующим 2-ой Конной армии Мироновым в свое время не сложились добрые деловые отношения, а определенные силы, которым не выгодно было такое единство, стравливали эти две крупные фигуры. А ведь Филипп Кузьмич Миронов, имея высокое военное образование (юнкерское казачье училище) в годы Гражданской войны показал себя отличным командиром. Был избран и командовал Донским казачьим полком, был членом Революционного комитета на Дону и окружным комиссаром на Верхнем Дону, затем командовал бригадой, был командующих нескольких общевойсковых армий, наконец, командиром казачьего корпуса, командующим 2-ой Конной армией. Именно эта армия сорвала наступление Врангеля на Запорожье, прославилась в контрнаступлении в Северной Таврии в Перекопско-Чонгарской операции. Славная была армия! Но под давлением определенных лиц она не была переформирована во 2-ой Конный корпус, хотя оперативно-стратегической и общей политической обстановкой это и не вызывалось. Миронов был назначен на пост инспектора кавалерии РККА и вскоре при непонятных обстоятельствах погиб. Прочитав по этому поводу много различной противоречивой литературы, авторы которой клянутся в том, что именно их и только их данные основаны на подлинных документах, а, следовательно, только они и открывают читателю истину, и сегодня не считают себя вправе сделать  однозначный вывод, кто же виновен в гибели Миронова и в ликвидации 2-ой Конной армии. Стремление определенных кругов бросить в связи с этим тень на Буденного не имеет никаких официальных доказательств, а недружеские их взаимоотношения не могут быть основанием для обвинений Семена Михайловича в причастности к трагедии.
Вот так у слушателей академии состоялось знакомство с маршалом Советского Союза С.М. Буденным, и оно, конечно, повлияло на состояние их морального духа.
А будни жизни слушателей были обычными. Жизнь текла размеренно, по четко организованному распорядку. Вспоминаются отдельные эпизоды. Например, в первый же год пребывания Варенникова в Москве слушатели капитально изучали всю округу, и, в первую очередь, Новодевичий монастырь с его историческим кладбищем. Значительный интерес представлял и совхоз в Лужниках, где теперь ультрасовременный спортивный комплекс. Совхоз хоть и располагался на заболоченной местности, но выдавал на-гора много нужных продуктов, и их можно было приобрести на месте по значительно меньшей цене, чем на столичном рынке.
Что же касается учебы, то все шло благополучно. Правда, слушатели иной раз превращались в азартных школьников. Например, в спортивной жизни – постоянно весьма горячо разбирались волейбольные и баскетбольные баталии. Сдача спортивных норм шла по солдатским нормативам. Особое место занимала хоккейная команда курса, которую возглавлял майор В. Веревкин-Рохальский. Несмотря на возраст и на то, что он уже давно генерал-полковник, характер его не изменился и сейчас он такой же быстрый, энергичный, с тем же молодым напором, как в давно ушедшие годы. Смотришь на него и радуешься: есть еще порох в пороховницах!
Случались и служебно-медицинские бытовые казусы. Владимир Глазов уже на выпускном вечере посвятил своих друзей в одну личную тайну. Учился он отлично. Но было у него слабое звено – любил хорошо, по-солдатски поспать. И когда жена была в отъезде, наступал опасный сезон. Два огромных будильника, поставленных с интервалом 10-15 минут один от другого и призванные разбудить и поставить слушателя на ноги, иногда со своими задачами не справлялись, и он опаздывал к началу занятий. Прикрывать это было практически невозможно. Начальник курса один раз его предупредил, второй, а на третий сказал, что будет вынужден поставить вопрос об отчислении. Им это становится известным. Все слушатели за него переживали. Он, естественно, больше их, но принимает меры – просит соседей, которые рано уходят на работу, чтобы его будили. И все-таки
247

однажды он опаздывает! Точнее, не появляется на занятиях, и никто не знает, где он, и что с ним. Начальник курса требует от старшего группы полковника Васильева объяснений, а тот ничего не может доложить. Ему дается задание – в обеденное время послать одного слушателя и выяснить обстановку. И вдруг задолго до обеда становится известно, что подполковника Глазова увезла из академической поликлиники “скорая” в госпиталь. В обед все узнали, что у него аппендицит. Впрочем, сообщили, что операция прошла нормально, самочувствие больного удовлетворительное. На следующий день двое товарищей в часы самоподготовки съездили в госпиталь и рассказали своим друзьям, что все в норме, через неделю Владимир будет в строю. И действительно, вскоре он появился – немного бледный, чуть-чуть ссутуленный, осторожно поддерживал живот, и все же, как обычно, веселый и радостный. Но главное, во все подробности он только на выпускном вечере посвятил своих друзей:
- Братцы, каюсь, но только сейчас могу вам рассказать, как попал в госпиталь. Дело было так. В очередной раз, когда я проспал и появился в академии через 30 минут после начала занятий, я понял, что все! Поскольку мне было сделано последнее предупреждение, то теперь я должен распрощаться с академией. Что же делать? Я начал лихорадочно искать выход. Эврика! Спасти меня может только болезнь! Но какая?! Я здоров как бык. Пожаловаться на ужасные головные боли? Вообще отчислят – шизофрения? И вдруг меня осенило: аппендицит! Я к врачу – скрючился и сквозь зубы издаю идиотские звуки. Сейчас повторить не смогу. Он меня уложил, расстегнул все, что надо, щупает, изучает, а я ору. “Покажи, - говорит, - язык. Странно, язык вроде нормальный”. А я ему: “Язык-то нормальный, но у меня нет больше терпения”. Врач выбежал из кабинета. Я – к зеркалу, посмотрел – язык как язык. Что он должен был увидеть? Оказывается, язык при аппендиците должен быть обложной. Это я уже позже узнал. Через минуту врач вернулся и говорит: ”На ваше счастье наша “санитарка” была на месте, и мы помчались в госпиталь Бурденко. В дороге я, конечно, еще пару раз устроил истерику – для пущей убедительности. А в госпитале и вообще закатил глаза, вроде как умираю. Меня – в операционную на стол, сделали анестезию, распороли брюхо, вырезали розовый, как у мальчика, аппендикс, зашили, отвезли в палату. А вечером пришел хирург и, улыбаясь, говорит: “В моей большой практике впервые такой случай. Хотя понаслышке слышал о них. Но там все готовилось всеми осознанно, а у вас операция на фоне классической имитации воспаления. Ваш кишечник такой чистый, как будто заглядываешь в медицинскую энциклопедию. Я не спрашиваю Вас, зачем было это “жертвоприношение”, и не намерен кому-то об этом говорить, но то, что мы вырезали аппендикс, в принципе дело хорошее, теперь он у Вас уже не воспалится, а Вы через неделю вернетесь в строй. Желаю скорейшего выздоровления, но предупреждаю: у человека больше нет чего-то лишнего, что можно отрезать, если Вас обстоятельства опять приведут к хирургу!” Он пожал мне руку и ушел. Я понял, что впредь так шутить над собой не следует, потому как отрезать у меня больше нечего. Вот такие, братцы, у меня были дела.
Слушатели покатывались со смеху, тем более что уже пропустили не одну рюмку. А Женя Бочкарев так заразился этим смехом, что уж не только плакал, а даже как-то поскуливал. Челюсти у него свело, рот не закрывался – и стонет, и скулит. Представляете, какая “картинка”?! Слушатели, глядя на него, совсем уже потеряли способность управлять собою – их дружный хохот и гогот сотрясал стены родной академии. Наконец, самый мудрый в группе Миша Дыбенко первым выбрался из этого психологического штопора. Он объявил:
- Есть предложение: за выдающуюся личность, проявившую мужество и самоотверженность, проявленные в борьбе с бюрократизмом и формализмом, за торжество справедливости и право изучать военные науки на благо нашего Отечества и
248

его славных Вооруженных Сил, за личность, которая во имя этих целей не жалела ни крови, ни живота своего – выпить по полному стакану и до дна. За Владимира Глазова! Ура.
Все взревели “ура”, выпили и полезли целовать за его подвиг.
Правда, слушателям стало известно и другое. Жена Глазова после этого случая уже никуда не выезжала и несла личную ответственность за своевременное убытие Владимира на занятия. А он все равно не мог без приключений. Как-то примчался за одну-две минуты до начала занятий, бросил портфель, быстро снял китель, достал из кармана брюк подтяжки и начал их пристегивать. Затем надел китель, сел и облегченно вздохнул. Естественно, все  к нему с вопросом:
- Что случилось?
- Я сегодня в метро выступал, как клоун на арене цирка. Сами понимает, утром у меня времени в обрез – одновременно умываюсь, одеваюсь, завтракаю впопыхах, надев брюки и сапоги, быстро накидываю китель и, застегивая пуговицы на ходу, хватаю портфель, фуражку, кубарем по лестнице на улицу, бегом в метро, мчусь по эскалатору вниз, обгоняя. Всех, а тут и поезд. Влетаю в вагон и успокаиваюсь. Людей немного, есть свободные места, но я довольный, что все так здорово получилось, решил стоять. Одной рукой держусь за верхний поручень, а второй – за портфель. Так и еду, сделав умное лицо. Естественно, предполагаю, что все во мне сразу же распознают слушателя Военной академии имени М.В. Фрунзе – форма общевойсковая, а самое главное – шпоры. Проехали одну остановку, тронулись к следующей. Вдруг стоящий передо мной метрах в пяти мужчина, медленно перехватывая поручень рукой, стал приближаться ко мне. Я насторожился. Он это понял и улыбнулся, но, приблизившись вплотную, наклонился к уху и шепчет:
- “Товарищ подполковник, у Вас сзади из-под кителя висят бело-синие подтяжки!”
Это поразило меня как молнией. Рукой, которой держался за поручень, я сгреб сзади все, что висело, и начал эти позорные подтяжки заталкивать в карманы брюк. А они, проклятые, не лезут! Я их туда, а они обратно, я – туда, а они – обратно! Естественно, от волнения весь стал мокрый. Видя такую картину, мужчина спокойно говорит:
- “Давайте я подержу портфель, а вы, не торопясь, отстегните от брюк подтяжки и определите им место”.
Когда я выполнил всю эту процедуру и спрятал подтяжки в карман, поезд остановился на очередной остановке. Я поблагодарил мужчину, вышел из вагона и зашел в соседний. А когда приехал на “Смоленскую” и отправился к эскалатору, то опять повстречался с этим мужчиной. Он мне помахал рукой. Но и это еще не все. Прихожу в академию, иду в раздевалку, сдаю фуражку, а он вышагивает мимо меня и на ходу говорит: “Мы с Вами под одной крышей. Я работаю на кафедре физкультуры”. Вот такие у меня дела.
Кто-то из ребят предложил:
- Володя, тебе пора мемуары писать. Что ни день, то событие. Назови, например, книгу “Похождение бравого слушателя” или что-нибудь в этом роде.
Остальные с шутками-прибаутками эту идею поддержали.
В конце 1953-го года в академии произошла смена власти – вместо генерала армии А.С. Жадова, которого назначили первым заместителем Главнокомандующего сухопутными войсками, пришел генерал армии П.А. Курочкин. Это известный полководец, хорошо проявивший себя в годы революции и Гражданской войны. В предвоенное время командовал многими объединениями и несколькими военными округами. В годы Великой Отечественной войны был командующим различных армий и ряда фронтов, в том числе и 2-ым Белорусским. Он имел богатый опыт командования войсками и руководства крупными штабами, а также преподавание в военных учебных
249

заведениях. В академию пришел из Военной академии Генерального штаба – был первым заместителем ее начальника.
На всех слушателей он сразу произвел впечатление внимательного, тонкого и глубокого военачальника. Первым его шагом в академии стала организация личного контроля  за ходом подготовки дипломных работ слушателями выпускных курсов. Это было новое в методике. Он отобрал около 30 работ и, вызывая к себе по пять-шесть дипломников и их научных руководителей, проводил вначале общую беседу (при этом преподаватели сидели отдельно от своих подопечных), а затем приглашал поодиночке. На общей встрече разбирались вопросы в основном организационного характера, а во время индивидуальной – детали работы.
Варенникову посчастливилось попасть в число избранных. У него действительно тема дипломной работы была непростая – “Действия стрелкового корпуса на открытом фланге армии в ходе наступательной операции фронта”. Такая тема, конечно, не могла пройти мимо глаз опытного начальника. На их личной встрече присутствовал еще один полковник из аппарата академии, который делал какие-то пометки в тетради, и никакого участия в беседе не принимал. Разговор происходил за большим столом, на котором была развернута карта Варенникова.
- Кто Вам рекомендовал эту тему? – обратился к Варенникову после обычных формальностей с вопросом начальник академии.
- Никто. Я сам ее выбрал из общего перечня.
- А кто-нибудь еще хотел ее взять?
- Мне это неизвестно.
- Павел Алексеевич (начальник академии) вопросительно посмотрел на полковника. Тот ответил отрицательно.
- Почему же Вы ее взяли? Вы обдуманно сделали шаг или Вам безразлично – мол, все равно что-то надо писать? Или просто ради интереса и только?
- Да нет, на мой взгляд, такую тему просто так брать не стоит. Я советовался кое с кем – мне не рекомендовали. Во время войны я служил в стрелковом полку и не видел всех причинно-следственных связей тех событий, которые пришлось испытать на пути от Сталинграда до Берлина. Кстати, на этом пути далеко не всегда били литавры и звучали фанфары, случались и огорчения…
- Например?
Варенников подробно рассказал, как 35-ая Гвардейская стрелковая дивизия зимой начавшегося 1943-го года почти дошла до Днепра, а затем с тяжелейшими боями откатилась обратно и закрепилась лишь на Северном донце. Причиной тому были в основном незащищенность флангов Юго-Западного фронта, растянутость коммуникаций, чем и воспользовался противник.
Курочкин слушал с интересом. Затем спросил?
- Какой же Вы вложили замысел в свою работу, и на какую местность все это рассчитано?
- Я решил показать наступление фронта на территории Белоруссии, левый фланг которого упирается в Пинские болота. И хотя они, конечно, какая-никакая, но все же защита, однако гарантировать от флангового удара, тем более что фронт уже продвинулся на значительную глубину, вряд ли могут.
- Почему бы Вам не взять тот же юго-Западный фронт и ту же ситуацию, о которой Вы мне рассказали, но уже в другой интерпретации, то есть с полным обеспечением флангов, а не так, как это получилось на самом деле?
- Во-первых, я знаю далеко не все, а лишь то, что было на самом деле в момент нашего отхода. А чтобы знать все, надо иметь доступ к архивам, на что потребуется очень много времени. Во-вторых, на мой взгляд, некорректно майору-слушателю Военной
250

академии критиковать в своей работе и поучать крупных полководцев, наверное, это было бы дилетантством с моей стороны. В-третьих, я уже врос в эту тему, начал работу и она меня заинтересовала.
- Резонно, резонно… Ну, а теперь – поконкретнее по Вашей теме: положение и действия армии, а за корпус детально.
Что ж, Варенников доложил, что армия  в составе трех стрелковых корпусов и отдельной резервной дивизии, усиленной артиллерией РВГК, в ходе фронтовой наступательной операции развивает наступление в общем направлении на Брест. Оперативное построение армии в один эшелон, однако, левофланговый корпус действует со значительным уступом, прикрывая фланги армии и фронта в целом, и готов отразить контрудары противника как с фронта (в случае если он попробует поджечь ударную группировку фронта, которая вырвалась вперед), так и слева – с фланга и тыла, если противник решит сделать глубокий охват всех основных сил фронта и перехватить его коммуникации.
- Но согласитесь, - перебил Курочкин, - Пинские болота – реальное круглогодичное препятствие для действий крупных группировок войск, тем более танков. Мало вероятно, чтобы противник сам себе набросил петлю на шею. Не делайте из него простачка. А вот если Вы продолжите операцию западнее, юго-западнее Бреста, то есть, если армия, обтекая город с юга, устремится на запад, а за город будут драться другие, то здесь у противника откроется хорошая возможность померяться силами. Да и у него появится аргументированный повод для удара – помочь своей брестской группировке. Вот здесь во всю силу и надо проявить себя фланговому корпусу.
Варенников принял эту рекомендацию, а затем ответил еще на множество вопросов, касающихся организации операции, всестороннего обеспечения поддержания устойчивого управления. Особый интерес Курочкин проявил к организации разведки на открытом фланге и, как временные меры, полевых застав на дорогах, которые пронизывали Пинские болота и выходили с юга. Начальник академии  рекомендовал создать один-два отряда конной разведки с глубоким, на несколько десятков километров, рейдом с отрывом от главных сил корпуса. Разобрав с ним множество вариантов обстановки – как на уровне Пинских болот, так и по их прохождению.
Беседа длилась более двух часов и, конечно, дала Варенникову многое. Он понял, что имел дело не только с опытным полководцем, но и умным человеком, прекрасным методистом. И хотя злые языки в то время поговаривали о “Демянской операции” 1942-го года восточнее Старой Руссы, в которой Северо-Западный фронт, которым командовал П.А. Курочкин, не справился с задачей по ликвидации этой группировки, но напрасно. Ведь после Курочкина эта задача была поставлена Г.К. Жукову, и он тоже не решил эту проблему, хотя, глядя на карту, можно было решить, что все было на нашей стороне: и прекрасная конфигурация фронта (немецкие войска пребывали как бы в вытянутом пузыре с зауженным горлом), и рельеф местности, и соотношение сил – все в нашу пользу. А задачу так и не выполнили. Мало того, когда в академию пришел набор слушателей, среди которых был и Варенников, то в программе кафедры военного искусства началась тема: “Как и почему не была ликвидирована Демянская группировка немцев”. Правда, в устных лекциях и брошюрах основное место отводилось не столько советам по вопросам, как и почему, сколько обстановке и сожалениям, что группировка немцев так и не была ликвидирована. И лишь в начале 1943-го года, когда противник выпил сполна горькую чашу разгрома под Сталинградом, немцы начали спешно выводить свои войска из этого выступа, над которым, по общему мнению, постоянно висел дамоклов меч сокрушительного поражения.
Тему “как и почему…” с приходом Курочкина начальником академии не надо было исключать из программы курса военной истории. Это было сделано с его ведома и по его
251

инициативе. Это решили угодники. Курочкин был реалистом и пытливым генералом. С его приходом можно было только глубже разобраться во всех деталях этой безуспешной операции и на допущенных ошибках и просчетах, а они наверняка имели место, учить слушателей. Это было очень важно. И Курочкин пошел бы на это. Но, увы! Тема из курса была изъята.


* * *

После первого информационного сообщения о тяжелой болезни Сталина было передано и напечатано еще несколько сообщений. Но если вначале были какие-то надежды, то последующие бюллетени о состоянии здоровья вождя этих надежд уже не давали. Страна притихла, стала сосредоточенной. На работе и на улицах люди были молчаливы и озабочены. Занятия в академии шли через пень колоду. Едва начинался очередной урок, как слушатели ждали перерыва в надежде услышать что-то дополнительное и, конечно, утешительное.
Однажды, когда слушатели ждали преподавателя, один из слушателей группы, в которой занимался Варенников, подполковник Крекотень в полной тишине вдруг сказал?
- Да, конечно, он сделал для страны и народов мира неоценимо много…
Это у него прозвучало так, как вроде бы вождя уже отпевают, вроде уже он умер. Все обрушились на него, как ураган, что он бесчеловечен, что весь народ в ожидании, что все обойдется, а он уже служит панихиду, что он, то есть Крекотень, всегда был такой странный. И вдруг во время этой перепалки входит старший тактический руководитель группы полковник Самаркин и спрашивает:
- Что тут происходит?
- Товарищ полковник, да тут у нас небольшое недоразумение произошло с подполковником Крекотенем, но все уже улажено, - доложил старший группы Кузьма Васильев.
- На то он и Крекотень, чтобы будоражить людей, - коротко резюмировал полковник Самаркин.
Крекотень молчал. Действительно, не первый раз он заводит ребят. Но сейчас это было совершенно неуместно. Возможно, на реплику Самаркина другой офицер ответил бы резко, но Борис Крекотень ее проглотил. Варенников в этот момент почему-то вспомнил, как в свое время Самаркин степенно знакомился с их группой. Все сидели за своими столами, а он зачитывал фамилию очередного слушателя. Тот поднимался, а Самаркин продолжал зачитывать по анкете все его данные, затем задавал несколько вопросов по службе. Когда же он дошел до подполковника Крекотень, тот шустренько поднялся, сделал шаг в сторону и стал в проходе, явно желая обратить на себя внимание. Самаркин внимательно взглянул на него и, судя по последовавшему затем диалогу, оценил его по “достоинству”. Дойдя до графы “национальность”, Самаркин спросил?
- Товарищ Крекотень, разве Вы украинец?
- Я родился на Украине.
- Да, на Украине живут люди многих национальностей. Вы сами украинец?
- Я чистокровный киевлянин, товарищ полковник.
Самаркин обвел группу взглядом – мы все, естественно, весело улыбались, и заключил:
- Так и будем считать – чистокровный киевлянин.
Да, мудрый полковник Самаркин с той самой первой встречи понял, что Крекотень есть Крекотень.

252


* * *

Утром 5-го марта 1953-го года по радио сообщили, что Иосиф Виссарионович Сталин умер.
Военной академии имени М.В. Фрунзе для поддержания порядка отвели район непосредственно возле Колонного зала, где был установлен горб с телом Сталина. Дежурили по сменам, свободные от службы слушатели организованно вставали в общий поток и тоже прощались с вождем. Гроб был установлен высоко, но так, что Сталина можно было хорошо рассмотреть. Слушатели Военной академии имели возможность позже еще раз увидеть Сталина – уже в Мавзолее, когда его тело было уложено рядом с телом Ленина. Но в Колонном зале почему-то Варенников мог рассмотреть его лучше. Ему казалось, что он не умер, а лишь уснул и в любой момент может подняться. Лично Варенникову, как ни тяжело на душе, но еще не мог поверить, что Сталин умер.
Когда траурная церемония окончилась, тело И.В. Сталина внесли в Мавзолей. После небольшой паузы, отдавая последние почести вождю, по Красной площади прошли четким строем войска Московского гарнизона, в основном военные академии.
Добравшись домой, Варенников с друзьями выпили по чарке за упокой. И еще много, много дней и в кругу слушателей академии, и в кругу семьи и друзей обсуждали эту утрату, тем более что в газетах продолжалась публикация телеграмм, писем, обращений по поводу смерти Сталина. Они шли со всех концов Земли – от правительств зарубежных государств, от различных трудовых коллективов нашей страны, множество частных писем.
Через 40 дней слушатели небольшой группой пошли к Мавзолею. Над входом в него на мраморном фронтоне было выбито две строки: Лени, Сталин. Мавзолей был закрыт. Как объявили, доступ будет открыт к ноябрьским праздникам.
В тот же день Варенников со своей маленькой семьей – жена, двухлетний сын и он, а также проживающий в переулке, где жили Варенниковы, слушатель его курса академии подполковник Игнатьев с женой сходили на кладбище Новодевичьего монастыря к могиле Надежды Аллилуевой – им хотелось хоть как-то отдать дань памяти Сталина.
Наверное, под впечатлением от посещения могилы трагически ушедшей из жизни жены Сталина, они невольно вспомнили все легенды, что бытовали вокруг смерти Аллилуевой и ее похорон. Поскольку эти события произошли в бытность учебы отца Варенникова в Промышленной академии, где в свое время училась и жена Сталина, то Варенников, конечно, поведал своим спутникам рассказ его отца, который состоял в партийном активе академии, и мог располагать определенными сведениями.


* * *

Уже через несколько месяцев после смерти Сталина, Варенникова, который уже учился на третьем курсе, начали вызывать в особый отдел академии (КГБ). Точнее, вызывали в отдел кадров, а беседу вел работник особого отдела. Разговор был более чем странный:
- Ваша фамилия Варенников?
- Да.
- Что “да”?
- Моя фамилия Варенников.
- Имя и отчество?

253

- Валентин Иванович.
- Вы сын Ивана Семеновича Варенникова?
- Нет, я сын Ивана Евменовича Варенникова.
- Вы знаете генерал-лейтенанта Варенникова Ивана Степановича?
- Нет, не знаю, точно, лично не знаю, но о нем слышал.
- Когда, где и что Вы слышали о нем?
Варенникову приходилось подробно рассказывать о событиях под Сталинградом, о том, как он там узнал, что начальником штаба фронта является генерал Варенников Иван Семенович… Что касается его отца, то он пенсионер, проживает в настоящее время в городе Сухуми.
Собеседник на этом разговор не заканчивал, но предупреждал, что его еще вызовут. И действительно, через день-другой его опять приглашали в тот же кабинет, и уже другой офицер, тоже подполковник, задавал те же вопросы. Естественно, он давал те же ответы. И это продолжалось две недели. Наконец, Варенников обратился к парторгу его курса – подполковнику Юденкову. Он был как бы замполитом курса. Они сидели у него в кабинете. Варенников рассказал ему всю ситуацию. Он молчал, отведя взгляд куда-то в сторону, чувствовалось, что он хотел что-то сказать Варенникову (сказал только по окончании учебы), но не мог. Лишь посоветовал:
- Я знаю, что Вас, как и некоторых других, чьи дипломные работы взял под личный контроль начальник академии генерал армии Курочкин, он периодически вызывает на собеседование. Думаю, что будет очень кстати в конце такого разговора обратиться по личному вопросу и доложить сложившуюся ситуацию. При этом сделать акцент на то, что это Вас тревожит и, конечно, сказывается на подготовке дипломной работы.
Не успел Варенников вернуться в свой класс-аудиторию, как вдруг ему сообщают, что через два часа он должен быть у начальника академии с дипломной работой. Он даже встал от неожиданности – будто кто-то подслушивал их с Юденковым разговор и принял меры. Это было везение. Быстро просмотрел письменный доклад (а его готовили все слушатели и корректировали каждую неделю) о состоянии подготовки дипломной работы, разложил свою огромную карту и “пополз” по ней, разбираясь с обстановкой на местности (точнее, восстанавливая все в памяти). Начальник академии любил, чтобы слушатели, не глядя на карту, докладывали обстановку, называя на память все свои части и части противника, их состояние и положение, а также населенные пункты, высоты, реки и т.д. Потом Варенников набросал схему своего короткого доклада и перечень вопросов, которые он намерен уточнить, и указал, с кем или у кого он намерен это делать.
Но никак не мог придумать естественный переход от делового разговора по диплому к своему личному делу. И так, и этак прикидывал, но все выглядело неуместно, неуклюже и даже неприлично. Поэтому к начальнику отправился в несколько подавленном настроении. Знал, что в приемной надо быть не позже за 5, а лучше 10-15 минут до назначенного времени. Дело в том, что начальник академии хоть и педант – вызывал обычно в точно назначенное время, но иногда говорил адъютанту: “Если придет раньше, пусть заходит”.
И в этот раз Варенников зашел в кабинет и представился начальнику академии за 10 минут до назначенного срока. Начальник академии кивнул:
- Располагайтесь.
Это означало, что Варенников должен был развернуть свою карту на столе “лицом” к нему, а к себе “вверх ногами”, подготовить весь свой справочный материал и доложить: “Я готов”.
Начальник выходил из-за своего рабочего стола, садился за большой стол, на котором была развернута карта, приглашал Варенникова сесть, и спрашивал, как обстоит дело с написанием работы. Тот докладывал – подробно, но уже в установленной форме,
254

отвечал на встречные вопросы начальника, но они только помогали ему раскрыть лучше всю картину. Затем Варенников перешел к докладу по карте – об обстановке, замыслу действий и т.п. Они оба поднялись со своих мест, и Варенников по карте небольшой указкой доложил обстановку, называя воинские части и местные приметы. В конце сообщил, какие вопросы должен еще уточнить. Он чувствовал, что доклад у него получился. Курочкин при всех его прекрасных качествах был несказанно суховат и скуп на оценки. Но когда Варенников закончил, он вдруг сказал:
- Спасибо. Вы бы могли хорошо работать в крупном штабе.
- Благодарю Вас, товарищ генерал армии, - сказал Варенников, а сам почувствовал, что его можно было понять двояко: или – благодарю, но не хочу, или – благодарю и пойду с большим удовольствием.
А поскольку он при этом улыбнулся, Курочкин воспринял его ответ, как не хочу, и поэтому сказал:
- Молодые офицеры, как правило, стараются избежать работы в штабе. А зря. Чтобы стать настоящим военачальником, тем более большого калибра, надо обязательно попробовать работу в штабе. Там раскрываются большие масштабы, Вам будет легче оперировать высокими категориями. Вы подумайте. Ну, да это на будущее. А сейчас мы могли бы и закончить, если у Вас нет новых “изюминок”.
В это понятие начальник академии вкладывал дополнительное включение в уже отработанный замысел новых ярких эпизодов, обогащающих обстановку и делающих действия сторон более динамичными.
- Есть два дополнительных предложения, - сказал Варенников и изложил их. – Первое – действующий в моей работе стрелковый корпус устанавливает через свою разведку связь с партизанами и вместе с ними проводит одну частичную операцию по разгрому небольшой группировки противника на открытом левом фланге. И второе – войска корпуса уже в самом начале наступления проводят боевые действия своими резервами и левофланговой дивизии по отражению контратаки силами из двух дивизий, тем самым усложняют обстановку не только в полосе корпуса, но и в целом на фланге армий.
Курочкин оживился. Видно, предложение ему понравилось. Однако он сказал:
- В отношении партизан. Думаю, что вам не надо в это втягиваться. Во-первых, это прерогатива фронта и даже Ставки, редко – армии. Во-вторых, это очень сложный вопрос, особенно организация взаимодействия сил и средств, действующих с обеих сторон фронта. В-третьих, в этом замысле, который у вас уже оформился, партизаны, конечно, должны сосредоточить огневые силы, чтобы обеспечить успех на направлении главного удара фронта. Хотя события на флангах часто предопределяют успех всей операции. Вообще, вопрос интересный, но применительно для стрелкового корпуса – тяжеловатый. Вот когда Вы разработаете фронтовую операцию, надо будет вспомнить и об этом.
Что касается контрудара по левому флангу (а это не контратака, а контрудар, осуществляемый двумя дивизиями и поддерживаемый артиллерией и авиацией), то он приемлем. Это оживит работу. Но Вам надо подумать, кто и как должен действовать, чтобы удар противника был отражен гарантированно, а затем он, понеся потери, отступал. Здесь должны быть сильные аргументы, убедительные доказательства того, что наши войска способны отразить контрудар. Иначе – государственная экзаменационная комиссия посчитает, что противник прорвется, следовательно, провалится наступление, а вместе с этим провалится и Ваша работа. Это недопустимо. Но эпизод очень интересный и его надо включить. Итак, будем считать, что вопросы разобраны.
И тут же Варенников решился:
- Товарищ генерал армии, большое спасибо за проявленное внимание к моей
дипломной работе. Но, прежде чем уходить, я хотел бы, если Вы позволите, обсудить
255

один личный вопрос, который меня очень беспокоит.
- Что случилось? – удивленно поднял брови Курочкин.
Варенников подробно рассказал о вызовах его к уполномоченному особого отдела.
- Иван Семенович, Иван Семенович… - генерал провел рукою по гладко выбритой голове, брови опустились, даже нахмурились. – Я его отлично знаю… Вы можете идти спокойно учиться. Я вижу ясность. До свидания.
Вернувшись к себе в класс, Варенников сразу был атакован всей группой:
- Ну, как?
Всем было интересно, как прошла встреча с начальником академии. Варенников подробно рассказал, опустив эпизод с особым отделом. В тот же день повстречался с Юденковым и изложил ему реакцию и ответ начальника академии. Тот облегченно вздохнул:
- Теперь я уверен, что Вы будете работать спокойно. Есть тут у нас один начальник, который неравнодушен к Вам. Вот он, очевидно, и стимулирует особистов.
Юденков не мог назвать ему фамилию того начальника, но его призрачный намек и без этого был достаточно ясен – это дело рук Шляпникова. Удивительно злопамятный и мстительный человек! Никак не мог понять Варенников, почему на должности политработников попадали такие бездушные злые люди, как Шляпников? Это же настоящая беда для армии! Когда Варенников выпускался из академии, Юденков подтвердил его догадку. Зато сам Юденков был прекрасным человеком – сразу с первых слов располагал к себе и потом ни разу не давал повода усомниться в нем как человеке.
Уже много лет позже Варенников узнал, что генерал-лейтенант И.С. Варенников, одно время работавший с Жуковым, был беспричинно арестован. Дело было состряпано по указанию Берии, но без причастности Хрущева. В свое время генерал-лейтенант И.С. Варенников был начальником Сталинградского фронта, а членом Военного совета этого же фронта был генерал-лейтенант Хрущев. Между ними не было не только никакого согласия, но даже наоборот – они не терпели друг друга.
Когда Никита Хрущев взошел на олимп партийной и государственной власти, он решил отплатить Ивану Семеновичу Варенникову за инцидент под Сталинградом. Репрессивная машина была запущена и задела косвенно и слушателя академии Варенникова, как однофамильца.


* * *

Между тем жизнь в академии шла своим чередом. Приближались судьбоносные дни – государственные экзамены, защита дипломной работы. Но время от времени в привычной жизни слушателей случались пусть не яркие, но довольно интересные события. Например, было объявлено “революционное” изменение в форме одежды – шпоры отменялись вообще, а клинки (шашки) – остались только на парадах. В целом это было воспринято слушателями положительно, но привычка – вторая натура. И хотя офицеры демонстративно открыли окна и выбросили шпоры на газоны на радость московским мальчишкам, но на душе осталась грусть: как это – Военная академия имени М.В. Фрунзе будет проходить на параде без шпор? Ведь они украшали строй, придавали ему остроту, силу. И вдруг идти с сапогами без шпор.
А потом все улеглось и образовалось. И сейчас без шпор и клинков академия, традиционно открывая парад, выглядит прекрасно. Точнее, выглядела.



256


* * *

Второе полугодие последнего курса в академии прошло уже с “пристрелки” кадровых органов по отдельным слушателям. Таких слушателей считали выдающимися личностями. Они могли быть назначены на должность командира полка, или даже заместителя командира дивизии, или в крупный штаб. Это было весной. Летом начали добираться до основной массы. Потому подготовка к государственным экзаменам и защита дипломной работы тесно переплетались с постоянным обсуждением ситуации. Обычно один из слушателей группы Варенникова майор Жигулин расстилал на столе изрядно потрепанную карту Советского Союза и слушатели, собравшись вокруг нее, отыскивали место, куда предназначался очередной выпускник. Занятия бросали и по косточкам разбирали только эту проблему. Кто-то там или поблизости служил, кто-то что-то слышал об этих краях или об этой части, куда направляли их товарища. Больше всего их интересовали природно-климатические условия, обеспеченность района и в чем есть нехватка (чтобы на всякий случай захватить с собою), оценки командования, особенно соответствующие войскам округа.
Дошла очередь до Варенникова. Беседу с ним вел подполковник из отдела кадров. К этому времени он тоже получил очередное звание, как и у кадровика, подполковник. Ведущий беседу старался казаться любезным, обходительным, но характер некоторых вопросов носил неприятный оттенок. Варенников в кабинете представился. В ответ вместо “здравствуйте” услышал удивление:
- О, да Вы уже подполковник?
- Почему “уже”? Вышел установленный срок, оснований для задержки звания у командования академии не было. Не я один получил очередное звание.
- Садитесь. Это я сказал в связи с тем, что в карточке-анкете Вы еще майор.
Он выслушал пояснения молча. Кадровик приступил к опросу:
- С Вами беседовали органы о Ваших отношениях к генералу Варенникову Ивану Семеновичу?
- Беседовали.
- Ну и как?
- Что как? Они выяснили, что это однофамилец, никаких родственных уз нет. Думаю, что это известно и Вам, и командованию академии. Не понимаю, почему с этого начинаете разговор?
- Вы до учебы в академии служили в Киевском военном округе? – кадровик резко перешел на другую тему и ближе к делу. Видно, понял, что не стоит дальше обострять их разговор.
А Варенников думал: эти кадровики, как правило, зануды. Причем, чем ниже их звание и служебное положение, тем они злее и стараются казаться всемогущими. Конечно, были и исключения – начальник отдела кадров 20-ой механизированной дивизии, поставивший Варенникова на путь военной службы, старший офицер Управления кадров Северного округа подполковник Чичвага, рассмотревший в нем потенциального командира полка. Но были и другие. И главное, отнюдь, не в том, что конкретно они сделали для Варенникова лично, а в том, могут или не могут они правильно, по-человечески разговаривать с офицерами. Вот и теперь, с какой целью кадровик напоминает эпизод беседы с работниками КГБ? Конечно, чтобы, во-первых, подчеркнуть, что он все знает и все может, и, во-вторых, доставить собеседнику неприятность, тем самым в какой-то степени подавить его, сделать сговорчивым, когда речь пойдет о конкретном и не очень приемлемом назначении. Вместо того чтобы поздравить с получением очередного звания и пожелать хорошей службы, удивленно
257

восклицает: “О, Вы уже подполковник?” Как все-таки важно, чтобы должностные лица, которым доверяются судьбы человеческие, обладали бы необходимыми для этого данными, тактом, человечностью.
Варенников ответил кадровику на поставленный вопрос:
- Да, до поступления в академию я полтора года служил в Киевском военном округе.
- А до этого в Группе Советских войск в Германии?
- Так точно. Но в мою бытность это Группа оккупационных войск в Германии. Все младшие офицеры и часть старших, которые не имели семей, жили на казарменном положении. Это я докладываю для того, что бы у нас было правильное представление об этом периоде офицерской службы в Германии.
- И все же служба в Германии – это не Кушка и не Дальний Восток. А поскольку у Вас за плечами Киевский военный округ и Группа войск в Германии, мы, конечно, должны Вам предложить послужить в отдаленных районах страны.
- Я готов на любые варианты. Меня это не беспокоит.
- А какую бы Вы хотели получить должность?
- Желательно, чтобы было восстановлено мое положение, которое я занимал последние два года на войне и год после войны, то есть положение заместителя командира полка.
- Заместитель по артиллерии?
- Нет, общего заместителя, с учетом того, что я окончил общевойсковую академию.
- Понятно, понятно… Но уже после войны вы ведь были и начальником штаба батальона, и заместителем начальника штаба полка. Так что с новыми академическими знаниями могли бы проявить себя и в штабной работе.
- У меня принципиальных возражений нет, но Вы спросили, и я ответил – какую хотел бы получить должность. Она не выше тех, что я уже занимал, и в то же время отвечает моему пожеланию. В целом командованию должно быть виднее, где мне лучше служить.
- Вот поэтому мы Вам и хотим предложить должность начальника оперативного отделения дивизии в бухте Провидение. Это Дальний Восток, Чукотка.
- Я готов.
- Вы подумайте. Вы представляете, где это?
- Так над чем же мне думать, если других вариантов нет? А что касается расстояния, так это от Москвы далеко, а до американцев – рукой подать, если потребует обстановка.
- Я понял так, что вы согласны?
- Разумеется.
Они распрощались. Внутренне Варенников как-то был даже доволен, что все так обернулось. Далековато, конечно. Почти полмесяца на поезде добираться до Владивостока. А оттуда до бухты Провидение пароходом еще столько же шлепать. А тут еще непогода – как-никак осень, штормы, качка. Но ведь люди живут, работают, служат, переезжают. В общем, выбор сделан. Вопрос решен.
Варенников шел к себе в группу в приподнятом настроении. Открывает дверь – все к нему:
- Ну, как? Ну, что? Куда?
Он счел за свой стол, принял бравую позу и загадочно говорит:
- Если кто-нибудь отгадает – сегодня приглашаю всю группу. Жигулин, давай карту.
Майор Жигулин степенно расстелили карту. Все сгрудились и начали гадать. Битый час лазили по карте – но никому и в голову не пришло, что Варенников попал на
258

край света. Видя тупиковую ситуацию, и не желая больше мурыжить своих товарищей, тот торжественно встает и объявляет:
- Подполковник Варенников назначается туда, где Макар телят не пас. А именно: в бухту Провидения. Плюс к тому и на штабную должность.
Все сочувствующе притихли. А он улыбался. Улыбался потому, что видно, только он удостоен такого внимания.
Опять все прильнули  к карте. Действительно, получилось грандиозно! От Москвы на Восток через всю страну, по горизонтали, до Хабаровска и далее – до Владивостока. А там, на пересыльном пункте, необходимо ожидать грузопассажирский пароход, который при нормальных климатических условиях ходит на Чукотку один раз в неделю. А осенью – в две недели раз. И в пути тоже две недели. Об этом же можно только мечтать.
Эти сведения слушатели собрали по крохам прямо в группе – у тех, кто там служил или имел какое-нибудь к этому отношение. Вдруг старший группы Васильев говорит:
- Между прочим, Валентин, ты зря улыбаешься. Это тебе не прогулка. Тем более что твоя жена ждет твоего ребенка. Тебе, конечно, ничего, а как ей? Ты подумай.
Все его поддержали и начали советовать, что в этих условиях надо просить, чтобы изменили назначение. Но это выходило за рамки его принципов. На следующий день после занятий остались Кузьма Васильев, Михаил Дыбенко (член партийного бюро курса) и Варенников. Снова стали обсуждать ситуацию. Оба давили на него, чтобы тот написал рапорт о пересмотре его назначения с учетом положения жены и через начальника курса подал его по инстанции. Тот с ними не соглашался:
- Вы только поставьте себя на мое место: я даю согласие, а на второй день пишу рапорт с просьбой пересмотреть назначение. Вроде мне до этого не было известно состояние жены. Между прочим, когда я объявил жене о предстоящей нашей службе на краю света, то она восприняла это как должное. Даже проявила интерес.
- Да она, как и ты, просто не представляет сложности самой поездки! – перебил Варенникова Васильев. – Целый месяц в пути, никаких врачей и вообще капитальной медицинской помощи. На пароходе, конечно, судовой врач и медпункт есть, они только и предложат таблетки от головной боли. Нет, надо решение менять.
Договорились, что Васильев устно доложит обстановку начальнику курса генералу Маковчуку, а Дыбенко – секретарю партийного бюро курса подполковнику Юденкову. А Варенников на всякий случай наведет справки о самой поездке, о жизни и быте на Чукотке, о службе.
Уже в этот же день, когда с Варенниковым была проведена беседа, весь курс узнал о его предстоящем назначении. Слушатели его курса и до этого относились к нему уважительно, а в связи с этим событием зауважали еще больше, но вместе с тем в разговорах и при встречах пробивались нотки сочувствия. Варенников делал вид, что ничего не замечает.
Как-то встретился со старшиной курса полковником Лукашевичем:
- Ну, ты что, к чукчам собираешься?
- Да вот, подвернулось счастье. Хотел Вас попросить, чтобы порекомендовали, с кем еще из слушателей курса переговорить, чтобы навести справки о крае?
- Так в первую очередь переговори с подполковником Игнатьевым. Он с Дальнего Востока. А я посмотрю, с кем можно еще посоветоваться.
В тот же день Варенников встретился с Игнатьевым. Ничего нового о том, как добираться железной дорогой и морским путем, он ему не сказал. Правда, из-за того, что на пересыльном пункте в порту неуютно и холодно, надо взять с собой два-три шерстяных или хотя бы байковых одеяла. Что же касается жизни на Чукотке, то он на него нагнал страху, как мог: там и цинга косит всех подряд (теряют зубы, зрение), там и туберкулез, а летом нет спасения от гнуса, а зимой страшные морозы, все и всех заметает снегом, в
259

котором люди живут, ожидая весны. Там постоянно ломается связь и вечные проблемы с отоплением, самое надежное – это печка да хороший запас угля и керосина на зиму. А продукты одни – только консервы.
- В общем, если выживешь, то это счастье, - заключил Игнатьев.
- А сам-то ты, где служил?
- На Камчатке. Там полегче, но тоже очень тяжело.
- Ну, ты же вот выжил? Опять же замена через три года.
- Вероятно, через три. Но эти три года…
Словом, Варенников понял, что служба в таких краях – это не рост. Впрочем, иного он и не представлял. Но рассказчики обычно сгущают краски для того, чтобы человек максимально мобилизовался. И это правильно.
Внезапно к ним в группу пришел подполковник Юденков и обращается к Варенникову:
- Пойдем, поговорим.
Прохаживаясь по коридору, Юденков сообщил Варенникову, что по командной линии и по партийно-политической в Главном управлении кадров пошла информация о том, что его жена в положении, на последних месяцах, а согласно приказу министра обороны (в то время – военного министра) в такие поездки офицерскую семью посылать нельзя.
- Поэтому, - сказал Юденков. Вас должны вызвать вновь. Надо вооружиться справкой от врача. И с этим кадровиком не миндальничать. Им лишь бы заполнить свои клетки.
Действительно, через некоторое время Варенникова вновь вызывают в отдел кадров академии, где проводят беседу кадровики высших инстанций. За столом подполковник (отдельно за другим столом еще офицер).
- Здравствуйте, садитесь. С Вами уже была беседа, и Вы дали согласие ехать служить на Чукотку.
- Да, я такое согласие дал.
- Почему же Вы не сообщили, что Ваша жена ждет ребенка?
- Во-первых, мне предложили одно место, без выбора, и, во-вторых, мне не было известно положение, которое регламентирует ситуации, подобные моей. Вопросов же о составе и состоянии семьи мне не задавали. Самому говорить об этом было не совсем удобно – это могло бы быть неправильно истолковано. Возможно, это была моя ошибка.
- Да, ошибка. У Вас есть справка по жене?
Варенников представил справку. Полковник прочитал ее, покрутил, положил на стол. Затем заглянул в свою большую тетрадь. Не спеша, дважды перелистал ее, после чего сказал:
- Хорошо. Чукотка отпадает, но мы найдем место для службы не хуже Чукотки. До свидания.
Варенников ушел в раздумье. Что означает – “найдем место не хуже Чукотки?”. Как будто Чукотка – это сказка. Если бы было сказано: “Не лучше Чукотки”, то тогда понятно. А что понятно? Ничего не понятно. А вдруг Кушка, Ашхабад, или Термез? Это, конечно, тяжелее, чем север. Жара растапливает, расплавляет все – и тело, и мозги, и волю… Скорпионы, змеи, болезни (особенно гепатит и малярия). Правда, ехать туда поездом – чепуха: каких-то четверо-пятеро суток и – на месте.
Шел Варенников в группу подавленный. Очевидно, это было заметно, потому что товарищи сразу обратились к нему с расспросами? Что произошло? Он подробно пересказал о беседе в кадрах, изложил свои сомнения, вздохнув:
- Видно, зря мы затеяли эту возню. Кадровики действительно могут в такое место заткнуть, что всю жизнь будешь искать.
260

Товарищи согласились, что места похуже Чукотки есть: к ним надо добавить Среднюю Азию и Забайкалье. Но до места службы до бухты Провидения тяжелее добираться в сравнении с ними, с этим надо считаться. Рисковать нельзя.
Ничего не оставалось делать, как положиться на волю кадровиков. Долго ждать не пришлось. Тот же полковник вызвал Варенникова через неделю и объявил:
- Поедете в Кандалакшу заместителем командира стрелкового полка. Это Северный военный округ, Кольский полуостров, Заполярье. От Москвы до Кандалакши поезд идет 36 часов.
- Спасибо, товарищ полковник. Разрешите идти.
- Да нет, погодите! Имейте в виду, что Вы, как и все остальные выпускники, будете предложены нашему руководству вот в таком варианте. Как правило, наши предложения по выпускникам военных академий утверждаются. В редких случаях отдельные слушатели вызывают у руководителей сомнения. Но это в основном категории командиров полков, им равные и выше. Однако если вдруг это коснется и Вас, то это не должно быть неожиданностью. Хотя, считаю, никаких оснований для тревог у Вас не должно быть. Все понятно?
- Понятно! Спасибо.
- Вот теперь можно идти. – Полковник попрощался с Варенниковым за руку, внимательно посмотрело в глаза, и улыбнулся.
Всего несколько сказанных им слов и теплая, ободряющая улыбка вселили в Варенникова духовные силы и уверенность. Он ушел окрыленный. Обо всем рассказал в группе – ребята были рады за него. Но никто из слушателей ничего не мог рассказать об этих краях, как и о Северном военном округе в целом. Пришлось идти к подполковнику Юденкову. Внимательно выслушав его рассказ, он особое внимание обратил на предупреждение полковника о том, что если вдруг руководство не согласится с его назначением, то это не должно быть неожиданностью. Затем, повернувшись к окну, задумчиво сказал:
- До чего злые и зловредные бывают люди!.. И как только им доверяют высокие посты? Они по долгу своему должны помогать офицерам, а вместо этого… Ведь это все он не может успокоиться и всячески старается навредить. Это его работа с распределением на Чукотку… Это он бился и давил на кадровиков, чтобы нашли для Вас “достойное” место, коль не прошел вариант с Чукоткой.
Варенников сидел и молчал. Ему было понятно, что это полковник Шляпников. Он также понимал: чем быстрее с ним расстанется, тем лучше будет для них обоих. Подполковник Юденков еще долго сокрушался, а потом, как бы прочтя его мысли, подбодрил:
- Ну, ничего. Ждать осталось уже немного. Госэкзамены в разгаре. А там все вы разлетитесь. Думаю, что этот вариант с Вами пройдет. Я схожу к нему и скажу с сожалением, будто о его действиях ничего не знаю: “Все-таки Варенникову нашли дыру почище Чукотки”. Наговорю ему, что Кандалакша – это пропавшее место. Да и название идет от корня – кандалы. Он будет доволен, и назначение состоится. В Кандалакше же на самом деле климат лучше, чем в Ленинграде.
Варенников был доволен таким оборотом дел, но все-таки тревожился, как бы этот вариант не провалился. А тут как-то зашел в группу сосед по Учебному переулку – подполковник Игнатьев – и сразу в атаку:
- Ты. Валентин, особенно не радуйся. Есть у нас карта? Давай разворачивай. Смотри: вот обозначен пунктиром Северный полярный круг. Где расположена бухта Провидения? Южнее этого круга на 25 километров. А Кандалакша? Севернее Полярного круга, ближе к Северному полюсу. Поэтому обстановку, которую я тебе нарисовал по Чукотке, безошибочно можешь накладывать на Кольский полуостров, в том числе на
261

Кандалакшу. И если тебя все-таки туда толкнут, тебе придется потратить весь свой бюджет на лук, чеснок, долгостойкие яблоки и на теплую одежду. Иначе – хана!
Вся группа слушала его, раскрыв рот. У Варенникова мелькнула мысль – вот кого надо подсунуть Шляпникову! Когда Игнатьев закончил свою тираду, Варенников, выйдя с ним в коридор, заметил: к сожалению, их начальники совершенно не представляют, что такое Заполярье, и просил его подробно рассказать обо всем Юденкову. Тут же он отвел Игнатьева к нему и сказал:
- Вот вам живой пример, Игнатьев служил в тех краях, куда посылают меня. И может рассказать Вам, а если требуется, то и другим, все что надо.
Это оказало нужное действие. Юденков водил Игнатьева к Шляпникову, и тот рисовал последнему жуткие картины Заполярья. Затем Юденков и Игнатьев взялись вместе уговорить Шляпникова, чтобы тот посодействовал Варенникову в переназначении в другой округ (маленькие дети и т.д.). Позже Варенников узнал от Игнатьева, что Шляпников, прощаясь, сказал: “Да, надо что-то предпринять”. А Юденков, рассказывая Варенникову об этом “походе”, все время демонстрировал, как Шляпников таращил глаза, когда Игнатьев нагонял на него страхи.
- Естественно, - заметил Юденков, - Шляпников ничего предпринимать не будет. В крайнем случае потребует, чтобы решение о назначении Варенникова больше не меняли.
Так оно и получилось. У Юденкова были товарищи в кадрах, и они проинформировали его о действиях Шляпникова. В восторге от проведенной “операции” они ждали окончательных итогов.
Тем временем, государственные экзамены подходили к концу. А потом подошел и день защиты дипломной работы. Варенникову “повезло” – пришло много начальства. Видать, начальник академии, курируя определенные работы, рекомендовал послушать его защиту. Вопросов задавалось много, и это понятно: сама тема была необычная: наступление стрелкового корпуса на открытом фронте армии во фронтовой наступательной операции. Конечно, она порождала самые разнообразные вопросы. Отвечать на них самому Варенникову было интересно. В конце защиты присутствующие на экзамене заместитель начальника академии спросил председателя комиссии:
- Будете объявлять перерыв для вынесения вердикта или это сделаете сразу?
- Нет, перерыва можно не делать. В комиссии уже сформировано единое мнение.
- Хорошо, Можно объявлять.
Председатель комиссии сделал вводную часть, обрисовал масштабность работы, острые моменты замысла, глубину и обоснованность расчетов. Особое внимание обращает, что комиссия единогласно ставит слушателю за защиту дипломной работы отличную оценку. Заместитель начальника академии  объявил, что он эту оценку утверждает.
Варенников был на седьмом небе! Друзья и преподаватели от души поздравили его.
Вообще, госэкзамены прошли на одном дыхании. И результаты в целом были
высокие. Тем, кто стал обладателем красного диплома, вручили, в порядке вознаграждения, еще и полный денежный оклад. А кто окончил академию на четыре и пять – получили пол-оклада. Это было большим подспорьем для офицера.
Надо отметить, что эта традиция, установленная Сталиным, была вскоре ликвидирована. Лица, окончившие с золотой медалью, тем более на четыре и пять, материально не стали поощряться.
Слушатели получили назначение, как планировалось. Дипломы об окончании академии вручили, как водится, в торжественной обстановке. Все были в парадных мундирах, при орденах. Атмосфера выпускного вечера вдохновляла всех. И выпускники, на взгляд Варенникова, оправдали те напутственные слова, которые им сказал на прощание начальник академии генерал армии Курочкин:
262

- Будьте до конца верны своему народу и Отечеству, как этого требует Военная присяга!
После официального выпуска каждая группа отметила это событие – в соответствии со сложившимися традициями. За чаркой, естественно, пошли воспоминания за все годы учебы – в основном добрые и теплые. Вот тут-то Володя Глазов и рассказал о своей проделке с аппендицитом. Но главное – все признавали, что группа их была дружная, а отношения – близкими и откровенными. Критика же в адрес Бориса Крекотеня была мягкой, “педагогической” – в расчете на то, чтобы он в будущем никогда не хитрил и не вихлял в отношении своих друзей и плюс быстро бы женился – ведь уже далеко за 30.
На прощание поклялись поддерживать связи. Однако получилось не все, что было задумано. Фактически судьба распорядилась так, что Варенников долгое время непосредственную связь поддерживал только с Михаилом Дыбенко, который тоже проживал в Москве. Из других сокурсников встречался с Владимиром Глазовым, с ним так и поддерживал связь до самой смерти. В основном они перезванивались по телефону. Виделся в Ленинграде с Костылевым, он получил генерала. В Киеве на каком-то празднике судьба вновь свела с Борисом Крекотенем. А в Твери во время беседы с избирателями вдруг в зале увидел знакомое лицо. Это был его “однокашник” Кузьма Васильев. Это была очень приятная, теплая встреча. Вот и все связи. Об остальных, к сожалению, ему ничего не было известно.






























263


Картина   вторая


Глава   четвертая


* * *

В тюрьме Варенников встретил много праздников: в 1991-ом году – 7-ое ноября, свой день рождения, Новый год, в 1992-ом году – 23-ое февраля, 8-ое Марта, 1-ое Мая. Приближался День Победы. Из дома ему передали подарочную посылку. Жена Ольга Тихоновна навестила. Они поздравили друг друга с этим великим праздником. Она принесла ему приветы от верных друзей, в том числе от его одноклассника Героя Советского Союза И.Н. Поцелуева. Посидели, повспоминали, повздыхали и расстались. А затем вдруг Варенникова вызвали к начальнику тюрьмы полковнику Пинчуку В.И.
Как все-таки много значит честность и порядочность, внимание к человеку и не формальное, а очень ответственное выполнение своего служебного долга. До В. Пинчука был другой начальник тюрьмы (или изолятора). Полковник, отвратительный тип, несмотря на то, что Варенников и устно, и письменно неоднократно просил его подойти в камеру или вызвать его к себе (а у него было много вопросов), он не только не появился, но даже не изволил ответить. А ведь Варенников же ветеран войны, генерал армии, пожилой человек.
Этот полковник так и не появился, но по его указанию приходили специально назначенные дежурные. По этим офицерам можно было наглядно представить, что за тип их начальник – наглые, хамоватые, устраивали шмоны, выворачивая все наизнанку, причем в отсутствие обвиняемых, что запрещалось. Личный обыск проводили омерзительно.
С приходом В. Пинчук обстановка медленно, но уверенно стала меняться к лучшему. Он не ждал, когда его кто-то вызовет, а систематически, как минимум раз в неделю приходил в камеру и спрашивал, какие есть вопросы, что волнует. Сам в порядке информации многое рассказывал, разумеется, в рамках своих обязанностей, просвещал арестованных. Кстати, именно он дал Варенникову книгу Афанасьева “Как выжить в советской тюрьме”. Наладил обеспечение арестованных газетами и почтой. Решительно улучшилось питание. Но самое главное – надсмотрщики и вообще вся тюремная команда приобрели человеческое лицо. Что же касается охранников, а их обязанности выполняли омоновцы с Волги, Урала и других районов, то они к арестованным всегда относились нормально и даже с сочувствием.
В этот раз вызов к начальнику тюрьмы оказался неожиданным. И, перейдя в административное здание, Варенников вдруг в коридоре столкнулся с Д.Т.Дегтяревым и А.И. Тизяковым. Они тепло обнялись. Даже не верилось, что такая встреча могла состояться. Но каково было изумление Варенникова, когда он увидел в кабинете В. Пинчука накрытый стол. Кроме самого Валерия Никодимовича, здесь находился депутат Верховного Совета РСФСР Аслаханов и генпрокурор Степанков.
Оказалось, что это торжество было организовано по инициативе Аслаханова. О благородстве этого человека говорят многие факты, в том числе и то, когда Варенников находился в “Матросской тишине”, он поддерживал с ним официальную переписку по некоторым вопросам.

264


* * *

Когда они вошли в кабинет начальника тюрьмы, первым их приветствовал именно Аслаханов, его поддержал Пинчук, Степанков помалкивал. Аслаханов сказал, что по его настоянию было разрешено провести эту праздничную встречу, чтобы поздравить с великим праздником арестованных, которые являются участниками Великой Отечественной войны. Да, такого они не ожидали. Все выглядело по-человечески, по-доброму. Встреча длилась полтора часа. Были речи, тосты. Была, конечно, и обида: неужели хотя бы на День Победы нельзя было отпустить ветеранов домой, к семье?
Да и вообще, можно было всем изменить меру пресечения. Все зависело от Степанкова – как он преподнесет это Ельцину. Но Генеральная прокуратура, объявившая на весь свет лживые обвинения в измене Родине с целью захвата власти, уже не могла идти на попятную. Изменить меру пресечения и освободить всех подозреваемых из-под ареста на подписку о невыезде? А что скажет президент? Так он разнесет всю прокуратуру. А что подумает общественность? Так она скажет: коли выпустили, никакой угрозы гэкачеписты не представляют. Но такой поворот дела был нежелателен. Ведь книга “Кремлевский заговор” уже с обложки, на которой было изображено рыло людоеда с клыками в бешеном оскале, внушало обывателю, что подсудимые по КГЧП очень опасны, и выпускать их нельзя.
Прошло около года, и Варенников пришел к выводу, что ему надо менять адвоката. Он сообщил семье, чтобы подыскивали замену. Жена обратилась к защитнику В.А. Крючкова – адвокату Ю.П. Иванову. Наряду с защитником Г.И. Янаева А.М. Хамзаевым он считался самым сильным адвокатом. Ю.П. Иванов решил эту задачу в короткие сроки, и буквально через неделю к нему для знакомства прибыл адвокат Дмитрий Давыдович Штейнберг. В самом начале их разговора Варенников спросил его:
- Вы соглашаетесь меня защищать по убеждению или по необходимости (он имел в виду необходимость материального вознаграждения)?
Тот однозначно ответил:
- По убеждению.
И на протяжении полутора лет, пока Варенников был в тюрьме, затем во время подготовки и участия в трех судебных процессах Д.Д. Штейнберг ни разу не заикнулся о несвоевременной выплате положенного ему гонорара. Он также не поднимал вопрос об индексации выплат, хотя цены росли. Это был благородный человек.
Замена адвоката была для Варенникова важным событием. Он с Л.Г. Беломестных распрощался мирно. А с Д.Д. Штейнбергом они начали действовать, используя все свои возможности. Он действительно оказался настоящим защитником и всегда давал Варенникову исчерпывающие консультации. Прекрасно зная юриспруденцию, располагая отличной подготовкой и практикой, являясь человеком умным и мыслящим, Д.Д. Штейнберг умело защищал его интересы, как в период предварительного следствия, так и во время судебных разбирательств. Кстати, он удержал его и от очень резкого шага – на судебном процессе, когда судили Варенникова одного, он сделал вывод,  что суд необъективен, односторонне рассматривает разбираемые события и интересы Варенникова ущемляются. Несколько раз заявлял по этому поводу протесты. Но председательствующий, как казалось Варенникову, должных мер не принимал. Варенников решил выразить недоверие составу суда и подготовил пакет своего заявления. Однако адвокат Д. Штейнберг отговорил Варенникова от этого шага и посоветовал послать письменное заявление по поводу нарушения принципа презумпции невиновности, что тот и сделал.
Это ходатайство Варенникова было послано во время второго процесса – когда
265

судили его одного. По его предположениям такая жесткая и порой внешне несправедливая, на его взгляд, позиция суда, возможно, была занята умышленно, с целью не дать Генеральной прокуратуре повода обвинить суд в либерализации и послаблениях.
Но все это будет позже. Пока же продолжалось следствие.
Представление Варенникова о том, что арест, тюрьма и другие события являются недоразумением и что со всем этим в течение месяца-двух разберутся, и будут действовать по закону, вскоре претерпело коренные изменения. Фактически никто из властей ни в чем не заблуждался – все действовали осознанно и незаконно. Особенно четко это было выражено, когда им дали для изучения документы предварительного следствия.
Поэтому Варенников продолжал строчить свои ходатайства президенту, Верховному Совету РСФСР, Председателю Верховного Совета, Генеральному прокурору. Варенников не каялся, не просил о помиловании, но в разных формах настаивал на том, чтобы была создана парламентская комиссия для расследования событий августа 1991-го года. Генеральная прокуратура способна исследовать только факт уголовных нарушений. Вскрыть же политическую подоплеку, причинно-следственные связи событий, взорвавших обстановку, с теми глубинными корнями причин, которые и привели к этому взрыву, может только парламентская комиссия. Просто странно, что в свое время, когда произошли события, только в одном городе Тбилиси съезд народных депутатов СССР создал такую комиссию, а августовская трагедия перевернула жизнь всей страны – и никаких подвижек в этом отношении.
Естественно, все свои ходатайства Варенников посылал в установленном порядке, то есть через Генеральную прокуратуру. Не мог он поверить, что ни одна инстанция в течение нескольких месяцев не отреагирует на его обращения. Если уж не первое лицо, которому предназначались его послания, то хотя бы помощники или канцелярия должны же ответить! Но – полное молчание. Тогда Варенников начал “бомбить” Генпрокуратуру, обвиняя ее в том, что она не пересылает его ходатайств адресатам. Это был верный шаг – действительно, вначале его письма оседали в Генпрокуратуре. Но когда Варенников стал ее подозревать в таком “грехе” и посылать в ее адрес обращения с требованием объяснить, почему его письма не направляются по назначению, Генеральная прокуратура стала его депеши посылать соответствующим начальникам, а его письменно уведомлять, что его письма направлены в инстанцию. Это уже был сдвиг. Но ответов по-прежнему ни от президента, ни от Верховного Совета РСФСР, ни от его председателя так и не последовало.
Варенников вынужден был пойти на нарушение установленного порядка, и склонил к этому некоторых товарищей, близких и друзей. Написал письмо на имя Председателя верховного Совета РСФСР Р.И. Хасбулатова с ходатайством создать комиссию парламента для расследования обстоятельств августа 1991–го года и дать политические оценки событиям. Кроме того, написал письмо одному из депутатов Верховного Совета РСФСР (своему товарищу) с просьбой передать лично в руки Хасбулатову письмо, адресованное ему. Буквально через десять дней получил ответ: “Вручено лично”.
Ждал. Ждал месяц, два, три… А в целом прошло более года, когда Варенников стал понимать, что он наивный человек: о какой справедливости может идти речь? Власть, все ее псевдодемократические ветви наслаждаются тем, что они незаконно арестованы. Нагло наслаждаются, показывая свой звериный облик.
И в то же время его удивляло: как же так, ведь все они (и те, кто сидел по делу ГКЧП в тюрьме, и те, кто их посадил) родились и выросли в одной стране, под одними знаменами, с единым взглядом и моралью, у них были единые цели… и вдруг стали врагами?! Просто необъяснимо… Но, увы, такова была реальность ельцинской
266

“демократической” России.


* * *

Времени у Варенникова было достаточно. Он продолжал в свободные часы писать свои мемуары.
Вместе с Варенниковым в Кандалакшу, в 54-ую стрелковую дивизию получили назначение еще два выпускника академии: подполковник В. Столбов и А. Симкин. Первый на должность начальника оперативного отделения дивизии, второй – заместителем к нему. Так что у них была первая компания. Они тоже подверглись определенной обработке “знатоков” Заполярья, но, видно, в меньшей степени. Потому что не так закупали фрукты – “витамины” от цинги, как Варенниковы. Столбов еще из Москвы связался со штабом дивизии и сообщил, что приезжают сразу три офицера с семьями.
Следуя “рекомендациям” сокурсника Игнатьева о том, что перед поездкой в Заполярье надо иметь все необходимое, иначе хана, во время отпуска Варенников отправился на юг, прихватив с собой два огромных чемодана. Один – наполнил долгохранящимися яблоками, второй – луком и чесноком, поскольку, как уверял его “знаток Севера”, цинга подстерегает там на каждом шагу. На оставшиеся деньги купил теплые вещи. И вот в назначенный срок на поезде Москва – Мурманск они отправились в Кандалакшу. Шел декабрь 1954-го года. В Москве было минус 17 градусов. По представлениям Варенникова для Заполярья должен быть коэффициент приблизительно 1,5-2. Таким образом, он прикинул, что в Кандалакше морозы около 30 градусов ниже нуля. Поэтому все основные теплые вещи напялили на себя. Варенников к тому же надел унты, которые возил еще с Германии.
Проехали Ленинград – там минус 12 градусов. В Петрозаводске – то же самое. Добрались до Кандалакши, а там минус 9! Даже четырехлетний сын и тот с удивлением допытывался, почему в Кандалакше так же тепло, как в вагоне. На что Варенников, скрывая свое смущение, ответил уклончиво:
- Зима только начинается, поэтому еще неизвестно, что нас ожидает.
При сумрачном вечернем свете выгрузились на перрон. Стоявшее на небольшом возвышении длинное одноэтажное, с башенками, деревянное здание вокзала было ярко освещено. Оставив своих с вещами, Варенников отправился промышлять машину. Неожиданно около них появилось несколько офицеров. Один из них, безошибочно обращаясь к Варенникову, спросил:
- Вы подполковник Варенников? Я Вас встречаю.
Начало хорошее – не успели выйти из вагона в незнакомом краю, как уже встречают! Погрузились на машины и отправились в военный городок, благо, что он в 5-7 минутах езды. Столбов, Симкин поехали в штаб дивизии (точнее, туда, где им временно было определено жилье), а Варенников -  в штаб полка. По дороге встретивший их офицер сообщил о последних событиях в дивизии – командир дивизии Н. Дудченко получил генерала, а командир 251-го стрелкового полка, в котором должен будет служить Варенников, Н. Кобец – полковника.
- Командир дивизии днем постоянно прохаживался по военному городку, чтобы все хорошо усвоили, что он уже генерал, а Кобец не снимает полковничью папаху даже в кабинете, - пошутил офицер.
Сказано это было без малейшего намека на критику или иронию для того, чтобы сориентировать Варенникова. От офицера он узнал, что Дудченко в общей сложности прослужил 10 лет, то есть еще с войны командовал полком (последние годы был
267

командиром 251-го стрелкового полка), а Кобец длительное время был у него начальником штаба. Так что они друзья. Эти сведения для Варенникова, конечно, не были лишними.
Штаб полка размещался хоть и в небольшом, но внешне уютном и привлекательном одноэтажном каменном здании. Имелось два входа: центральный выводил в оперативную часть штаба (командир, заместитель командира, начальник штаба, зам. командира по политической части и операторы), боковой был самым напряженным – здесь располагались все службы полка. Обе части штаба были автономны, что было очень удобно и создавало благоприятную обстановку для работы.
Подъехав к боковому входу, все выгрузились, занесли вещи и расположились в маленькой комнатушке. Вместе с офицером Варенников отправился к командиру полка. Зашел в кабинет, представился – Кобец действительно сидел в папахе, хотя в кабинете было очень тепло. Он встал из-за стола, радушно его приветствовал, усадил за приставной стол и дал задание офицеру разыскать и направить к нему начальника тыла полка подполковника Боксермана.
Потом в общих чертах рассказал Варенникову о дивизии и ее командире, о дисциплине ее частей, более подробно – о состоянии полка, офицерском составе, об учебной и материально-технической базе. Сказал также, что все вопросы боевой подготовки передает в его ведение, а планировать ее надо обязательно вместе с начальником штаба и другим заместителем командира полка, организацию же и контроль надлежит исполнить ему. Отметил, что, к сожалению, пока жилья для Варенникова нет, поэтому ему с семьей придется временно разместиться в штабе полка – в кабинете начальника тыла полка, он наиболее удобный. Одновременно постарается подыскать что-то в Кандалакше или на Ниве-три (это поселок вблизи Кандалакши, где расположен алюминиевый комбинат).
Подошел начальник тыла. Кобец представил Варенникова и затем, не предлагая ему сесть, в категорической форме объявил:
- Боксерман, учитывая, что у нас совершенно нет каких-либо вариантов для размещения Валентина Ивановича, я тебя с сегодняшнего дня отправляю в месячный отпуск. Освободи свой кабинет и организуй в нем элементарные условия для жизни семьи. Завтра после развода проведешь и покажешь ему нашу офицерскую столовую и места, которые необходимы для жизни и быта. Вот я подписываю отпускной билет.
Надвинув на лоб свою папаху, он взял уже заготовленный отпускной билет, размашисто подписал и, не вставая, вручил его начальнику тыла. А тот, улыбаясь и поглядывая почему-то на Варенникова, поблагодарил командира полка за “отеческую заботу”. Все рассмеялись.
Затем командир полка объявил, что завтра утром командование полка соберется у штаба полка, где Варенников со всеми познакомится, после чего на полковом разводе на занятия будет представлен всему личному составу полка. Подумав, добавил, что дает Варенникову неделю на адаптацию, однако Варенников должен приходить на полковой развод, строить полк и докладывать ему, как положено по уставу. Для поиска квартиры временно закрепляет за ним старшину сверхсрочной службы, который знает в Кандалакше все.
На этом они расстались. Вместе с Боксерманом Варенников пошел во вторую половину штаба. Он открыл свой кабинет. Было видно, что здесь все уже было приготовлено к приезду Варенникова. Откуда-то мгновенно появились три раскладушки, стол, пустой шкаф и три стула, которые создавали определенный комфорт. Электроплитка на тумбочке и чайник дополняли “элементарные условия для жизни”, как сказал командир полка. Оказалось, что в тумбочке есть еще и посуда.
На первый случай это вполне устраивало. Хотя отсутствие в помещении
268

элементарных бытовых удобств создавало, конечно, некоторые проблемы, особенно для малыша, да и для жены.


* * *

На следующее утро задолго до назначенного срока Варенников уже маячил у главного входа в штаб. Один за другим подходили заместители командира полка. Еще до прихода полковника Кобеца они перезнакомились, так что когда он появился, ему оставалось только подтвердить, что Варенников – это есть Варенников. Затем все, кроме командира полка и Варенникова, отправились в строй. Кобец заметил:
- Сейчас мы вместе пойдем к строю полка. Начальник штаба полка доложит мне, что полк для развода на занятия построен. Я скомандую: “Вольно!”, после чего представлю Вас полку. Потом сделаю небольшую “накачку” по вопросам тыла и в завершение отдам распоряжение, чтобы командиры подразделений доложили о
готовности к занятиям. Они должны были заранее проверить и утвердить конспекты занятий. Все это время Вы должны быть рядом и наблюдать, что и как проводится. В заключение полк пройдет торжественным маршем и подразделения отправятся к местам занятий. А Вы с Боксерманом и старшиной пойдете в столовую и заодно наметите конкретный план поиска жилья, хотя я уже и по другим каналам дал необходимые распоряжения. Сегодня у нас четверг, значит, совещание командиров подразделений с 17.00 до 19.00. На нем кратко подводятся итоги за неделю и ставятся задачи на следующую, выясняются и разрешаются возникшие проблемы. Совещание собирает в классе штаба полка начальник штаба. А до этого мы с Вами должны побывать у командира дивизии ориентировочно в 15.00 Я уточню и сообщу Вам. Вот и все. А теперь пошли к полку.
Зимой в Заполярье солнышко не появляется. Поэтому утром такая же темень, что и ночью. Но военный городок, особенно строевой плац для построения полка и дороги, по которым двигаются строи (в столовую, классы, баню и т.д.) освещены всегда прекрасно. На большом расстоянии можно было рассмотреть лицо человека.
Начальник штаба, находившийся посередине строя, скомандовал (по сигналу командира полка): “Полк, смирно, равнение – налево!” Грянула музыка – встречный марш. Оказывается, в полку был самый большой, по сравнению с другими полками, оркестр, сформированный за счет значительного количества воспитанников полка. Исполнение марша было весьма квалифицированное, и это поднимало настроение. Кобец сдвинул папаху несколько набекрень, пошел широким, уверенным шагом, не боясь поскользнуться, так как все дорожки были посыпаны песком. Позади в двух шагах справа от командира полка шел Варенников. Поравнявшись с ним, начальник штаба остановился и четко доложил, что полк для развода на занятия построен. Затем сделал шаг, становясь лицом к строю. Далее они втроем двинулись к середине строя. Кобец (а вместе с ним и Варенников с начальником штаба) остановился, повернулся к личному составу, и резко выдохнул:
- Здравствуйте, товарищи!
Затем уже спокойно:
- Вольно!
Начальник штаба громко скомандовал “вольно” и сам отправился в строй.
- Товарищи, - начал Кобец, - к нам в полк для дальнейшего прохождения службы прибыл выпускник самого знаменитого общевойскового военного учебного заведения – Военной академии имени Михаила Васильевича Фрунзе. Направление именно в наш полк академика (при этих словах Варенников почувствовал себя неуютно) на должность
269

первого заместителя командира полка – это еще один знак особого внимания к нашему полку.
Далее Кобец рассказал об участии Варенникова на фронтах войны, о наградах, о послевоенной службе и даже о семье. И заключил:
- Принимая подполковника Варенникова в нашу полковую семью, мы полностью уверены в том, что боевая учеба будет решительно поднята на значительную высоту, а полк будет всегда лидером среди других полков дивизии. Все его распоряжения по боевой подготовке должны неуклонно выполняться точно в срок. Желаю Вам, товарищ подполковник, - Кобец повернулся к Варенникову лицом, - всяческих успехов.
Пожав Варенникову руку, командир полка продолжил уже другим тоном:
- А сейчас поговорим о наших теневых делах. Боксерман, неси.
К середине строя вышел начальник тыла полка, который считался уже в отпуске, за ним два сверхсрочника. Один из них нес высокую стопу солдатских алюминиевых мисок.
- Сейчас вы услышите, как в нашем славном полку отдельные нерадивые солдаты обращаются с солдатской посудой. Читай, товарищ Боксерман.
Начальник тыла, став неподалеку от командира полка между двумя сверхсрочниками, брал миску, зачитывал – то, что на ней было нацарапано ножом (очевидно, штыком), и передавал другому сверхсрочнику. Несмотря на то, что Боксерман опускал целый ряд слов, все равно это звучало двусмысленно и “подтекст” легко угадывался. В строю после очередной тирады Боксермана раздавались усмешки, наблюдалось оживление. Вся эта “акция” имела не воспитательное, а обратное действие. И хотя Кобец покрикивал, реакция оставалась прежней. Варенников чувствовал себя крайне неудобно после такого напыщенного представления – а тут еще эта “клякса”. Тут Боксерман сказал:
- Смотрите, товарищи солдаты, до чего наши полковые писатели опустились! Читаю: “Замполит – ты мать родная, командир – отец родной. Но зачем родня такая? Проживу я сиротой!” Разве это допустимо?
В строю раздался откровенный хохот. Кобец глянул на Варенникова и, очевидно, увидев его недоумение, наконец, решил прекратить этот балаган.
- Достаточно. Становитесь в строй. Конечно, повеселились над тем, что вам зачитали. Но если вдуматься, то становится грустно: почему наши солдаты так беспечно относятся к сохранению имущества? Это же только посуда, и то ее часть. А другое солдатское имущество? А казарменный фонд? А учебная база? А дорогостоящая техника и вооружение, которые нам вручил народ – как мы все это бережем? Плохо! Это не делает нам чести. Народ отрывает средства от себя, чтобы армия была у нас боеспособная. И мы должны об этом постоянно помнить.
И уже другим тоном произнес:
- Командирам подразделений доложить о готовности к занятиям.
Командиры батальонов и отдельных рот поочередно доложили: готовы все. Затем Кобец сделал знак начальнику штаба на прохождение. Тот подал длинную команду и, встав в голове колонны, под звуки марша двинулся вперед.
На взгляд Варенникова уровень строевой выучки в полку был хороший – особенно у полковой школы отдельных рот, типа роты связи. После прохождения Кобец кинул Варенникову:
- Ну, как?
- Хорошо, - искренне ответил Варенников.
- Верно, хорошо. Но надо еще лучше. Особенно в батальонах.
Итак, первый шаг Варенникова в полку уже был обозначен. А дальше в деятельности Варенникова было все больше и больше подвижек – Кобец все шире раздвигал грани его обязанностей, доверял и включал значительное число вопросов,
270

которые выходили за рамки боевой подготовки. Но прежде чем к чему-то Варенникова подключить, Никита Захарович тщательно все растолковывал, а потом показывал на практике, как это делается. Варенников долго вспоминал с благодарностью этого командира – виртуоза, практика, который научил его очень многому земному.


* * *

Кончилась вторая неделя полковой жизни, а Варенников с семьей еще пребывал в штабе полка – найти свободную квартиру оказалось невозможно. И вдруг в одну из ночей у жены начались роды. И хотя они этого ждали со дня на день, и полковой врач держал санитарную машину наготове, все-таки оказались полной неожиданностью. Однако все обошлось благополучно, благо родильный дом от военного городка находился неподалеку. У них появился второй сын – Владимир. Семья теперь была уже солидная – четыре человека. Оба сына росли нормально. Старший сын, Валерий, прожил с ними 16 лет, 11 из них в Заполярье. Когда Варенников прибыл на учебу в Военную академию Генерального штаба, то ему оставалось закончить 9-ый и 10-ый классы. А всего ему пришлось за десять лет учебы сменить из-за переводов отца по службе семь школ. Успешно окончив школу, он настаивал, чтобы его направили в военное училище. Варенников с матерью были принципиально против того, чтобы дети стали военными: Хрущевский удар по Вооруженным Силам оставил тяжелый след в сознании и думах военных, хотя с приходом Брежнева все изменилось кардинально. Но Валерий не отступал и решил действовать самостоятельно. Пошел в местный военный комиссариат и подал рапорт: “Прошу зачислить меня кандидатом для поступления в любое общевойсковое военное училище”. Ему ответили отрицательно, разъяснив, что в армию призываются граждане в возрасте 18-ти лет, а ему шел только 17-ый.
Опечаленный, сын сообщил отцу и матери о бюрократизме и объявил, что будет поступать в Московское высшее техническое училище имени Баумана на факультет ракетостроения. “Это тоже оборона страны”, - пояснял он. К его решению родители отнеслись одобрительно, хотя, откровенно говоря, не были уверены, что он может поступить в столь  престижное высшее учебное заведение. Поэтому на всякий случай подумывали о том, чтобы если по конкурсу не пройдет, устроить его в этот институт на подготовительный курс. Одновременно он мог бы работать там же в какой-нибудь лаборатории. Это было важно не с материальной точки зрения. Главное – хорошо “загрузить” парня, у которого как у каждого молодого человека, энергия била фонтаном. Однако в один прекрасный день, после подведения всех итогов по экзаменам, Валерий объявил родителям, что он студент 1-го курса факультета ракетостроения Высшего технического училища имени Баумана. Все, конечно, были очень рады. Правда, тревожно, что оставался он в Москве один, без родителей. Первый курс Валерий окончил отлично и настоял на том, чтобы его перевели в Военную академию имени Можайского в Ленинград. Окончив академию, стал инженером, но желание стать общевойсковым офицером его не покидало. Пришлось пропустить его через соответствующие курсы в Московском военном округе.
Затем он прошел весь путь, как и все: командир мотострелкового взвода, командир мотострелковой роты, заместитель, а затем командир мотострелкового батальона, Военная академия имени М.В. Фрунзе, начальник штаба полка, командир 113-го мотострелкового полка в Досантуе (Даурия – Забайкальский военный округ), заместитель командира мотострелковой дивизии (там же, в Забайкалье), затем в связи с заболеванием дочки – внучки Варенникова В.И., перевелся и служил в центральном аппарате Министерства обороны. Окончил Военную академию Генерального штаба. В связи с событиями в
271

августе 1991-го года уволился из Вооруженных Сил в звании полковника.


* * *

Младший сын Владимир родился и вырос на Севере, пробыв там почти 15 лет. Он тоже был вынужден шесть раз менять школу. И тоже решил идти по военному пути. Попытки Варенникова с женой отговорить его были решительно отвергнуты, хотя они ему напоминали о перенесенных лишениях во время отцовской службы.
Однако им было сказано: “Буду учиться в Московском военном общевойсковом училище имени Верховного Совета РСФСР”. Сказано – сделано. И путь его был таким же, как у Валерия: взводный, ротный, батальонный, командир. Затем – Военная академия имени М.В. Фрунзе, заместитель командира полка, наконец, командир полка.
Последнее выдвижение совпало с войной в Афганистане. Учитывая, что сам Варенников уже с конца 1984-го года “прописался” на постоянной основе в Афганистане, кадровое руководство не предлагало Владимиру службу на войне. Тогда он сам пишет рапорт о направлении его в Афганистан. Однако первый рапорт доходит только Главнокомандующему Юго-Западного направления генералу армии И.А. Герасимову. И все застывает. Тогда Владимир обращается с рапортом непосредственно к начальнику Главного управления кадров – заместителю министра обороны СССР генералу армии В.С. Сухорукову. Тот звонит отцу в Афганистан:
- Ваш сын подполковник Владимир Варенников прислал рапорт и просит, чтобы его направили в Афганистан. Как Вы?
- Думаю, что мне нельзя вмешиваться в его решения. Отношение к своему долгу, службе – это его личное.
- Тогда будем считать, что вопрос решен. Тем более что в настоящее время в 40-ой армии есть два вакантных места командира полка.
Не только отцу Варенникову, а любому ясно, каким образом на войне появляются “вакантные места”. Тем более что армия, где есть эта “вакантная” должность, находится в зоне ада. Конечно, командир полка – это не взводный и не ротный, но он непосредственно организует и принимает прямое участие в боевых действиях. Не стал Варенников уточнять, на какой полк его назначают – везде сложно. Может, только в полках, которые располагались непосредственно в Кабуле, периодами напряжение несколько спадало. Но в Афганистане любой человек, а, тем более, военный, мог погибнуть каждую минуту.
Варенников считал себя счастливым и всегда гордился, что младший сын с честью выдержал испытание Афганистаном. После него – в его послужном списке 201-ая мотострелковая дивизия в Душанбе. Затем Дальний Восток. Вначале Сахалин – Леонидово, а после окончания Военной академии Генерального штаба – Камчатка. Чукотка – тоже его епархия. Таким образом, та самая Чукотка, бухта Провидения, которую еще когда-то пророчили кадровики Варенникову, все-таки судьбоносно не обошла их семью. Затем Владимир опять вернулся на Сахалин, и служит там по сей день.


* * *

Но все это - в будущем. Пока же семья Варенникова состояла уже из четырех человек, а комнаты по-прежнему нет. Через неделю после рождения Владимира во время очередного посещения жены и сына сотрудники больницы объявили Варенникову, что завтра их выпишут – “так что готовьтесь забрать”. Что делать? Пришлось о сложившейся

272

ситуации рассказать командиру полка. Тот, надвинув папаху на лоб, задумчиво говорит:
- Тут есть один вариант. Одного нашего офицера выдвинули в Мурманск. Там он проживает в гостинице, а семья его осталась здесь, потому, как некуда ее брать. Вот если наш командир дивизии Дудченко переговорит с командиром Мурманской дивизии Давиденко, то вопрос можно решить. Освободится комната – хоть и на Ниве-три, но это уже крыша над головой.
Кобец отправился к командиру дивизии полка просить за Варенникова. Как он потом рассказывал, Василий Иванович Давиденко сразу пообещал решить этот вопрос за пару деньков. И действительно, через два дня – Кобец, улыбаясь, сообщил:
- Послал адъютанта с солдатами помочь семье офицера собраться. Сегодня же мы отправляем их в Мурманск. Все решено. Можете занимать комнату.
Нет слов, чтобы описать радость. “Бивуачная” жизнь порядком осточертела. Начальник квартирно-эксплуатационной службы временно выделил необходимую мебель. Кухонную утварь и посуду они подкупили. Сослуживцы подарили их малышу кроватку-качалку. На следующий день состоялось “великое” переселение в их квартиру. Она оказалась чистой, светлой, теплой и просторной. В квартире была еще одна комната. В ней проживал старший лейтенант (инженер) с семьей из трех человек. Дом был каменный, двухэтажный, типа коттеджа, с центральным отоплением и всеми другими бытовыми коммуникациями. Так что все было прекрасно. Отец с сыном и еще одним помощником постарались создать максимум уюта. Купили на первый случай необходимые продукты и поехали в больницу за женой и крохой. “Кроха-сын” оказался довольно большим и весьма требовательным, особенно когда дело касалось кормления. На голодный желудок не воспринимал ничего. В больнице их встретили с большой радостью: жена – потому что истосковалась по семье, а работники больницы, начиная от главврача – оттого, что они, наконец, освободили место. Когда они всей семьей загрузились в машину командира полка и отправились в путь, жена забеспокоилась:
- Куда мы едем?
- Как куда? В штаб!
- Да нет… Мы проехали поворот в военный городок.
- А мы заедем с другого КПП.
Варенников хотел сделать сюрприз, но здесь Валерий, хотя он с ним и договорился, не выдержал:
- Мама, да мы же получили комнату.
Пришлось Варенникову поведать супруге о своих “квартирных подвигах”. Вскоре они уже были дома. В их комнате было очень уютно. На столе вместо роз нежилась в банке пышная зеленая сосновая ветка, расставлены закуски, всевозможные деликатесы – икра, крабы, копченая рыба и т.д., а на кухне – привезенный из столовой обед.
О деликатесах. Когда Варенниковы приехали в Кандалакшу, то в первый же день обошли всем семейством военный городок, посетили Дом офицеров, который находился за ограждением городка, несколько расположенных вблизи магазинов и другие объекты. Первым на их пути из штаба полка, где они временно обосновались, был магазин военторга. Внешне неказистое, даже мрачное и непривлекательное одноэтажное здание, внутри оказалось настоящей “пещерой сокровищ”. Все верхние и средние полки магазины были в буквальном смысле забиты банками с крабами. Нижние полки – рыбными консервами, здесь были тресковая печень, лосось, шпроты, сардины (откуда они только взялись?) и даже петрушка. На прилавках палтус, треска, морской окунь, масло, мясо. В отделе “Овощи и фрукты” громоздились апельсины, яблоки, капуста квашенная, картофель, морковь, свекла. Но самое поразительное – в рыбном отделе у кладовщицы на табуретке стоял бочонок с красной икрой, из которой торчал черпак.
Они ходили, смотрели и переглядывались друг с другом: а как же теперь быть с
273

обещанной им цингой? Вспоминали, конечно, Игнатьева и других “знатоков”, которые нагоняли на них страх. Ольга Тихоновна даже не хотела уходить из магазина – все расхаживала и по-хозяйски рассматривала забитые деликатесами полки. А когда они вышли на улицу, она решительно сказала:
- Надо обязательно наши яблоки раздать солдатам. В штабе очень тепло и они могут пропасть.
Что они и сделали.
Так что когда Варенников привез жену со вторым сыном в их комнату, как положено на новоселье, с накрытым столом, изобилие и разнообразие снеди на котором у нее уже не вызывало удивления. Но от комнаты все они были в восторге. Еще бы – прожить полмесяца на раскладушках в штабе (считай – в казарме), и вдруг – такое! Конечно, по тем меркам это был настоящий рай. Тем более что жилье было уже не сданное в наем, а государственное.
Жизнь у Варенниковых пошла размеренно, спокойно. Завтрашний день никого не тревожил. Все знали, что обстановка в стране стабильная, волноваться нечего. Что же касается службы, то в любом нормальном полку она била ключом. Напряженная боевая подготовка. Ни одного случая, чтобы кто-то или что-то сорвало бы занятия хоть на один час. Как заместитель командира полка Варенников, как правило, приходил до подъема личного состава полка, а уходил после отбоя, то есть когда все в полку улягутся спать. Жизнь была напряженной, но интересной. Выходные дни обычно (но не всегда!) проводил с семьей – командир полка оценивал его труд по заслугам и на эти дни ответственным по полку назначал кого-то из других заместителей.
1955-ый год был для Варенникова, да и для страны, годом особенным. 6-го мая исполнилось 10 лет нашей Великой Победы. Как ни странно, в стране это событие не отмечалось. Однако в феврале на должность министра обороны был назначен маршал Г.К. Жуков (до этого он два года был первым заместителем у Булганина, который занимал пост министра обороны, ничего не смысля в военном деле, как и Хрущев). Это вызвало в войсках всеобщее ликование. А для Варенникова это было тем более дорого – ведь он воевал под его знаменем, видел его на Одере, встречался перед Парадом Победы и принимал по его приказу Знамя Победы.
Летом этого же 1955-го года Управление Северного округа (командовал округом генерал-полковник В.Я. Колякин) капитально проверяло ход боевой подготовки в ряде дивизий округа, в том числе и 54-ой стрелковой дивизии – очевидно, предвидя возможную проверку округа министром обороны. А поскольку командир полка полковник Кобец был в отпуске, и было приказано из отпусков никого не отзывать, Варенникову довелось представлять его 251-ый стрелковый полк. Отчитались нормально и были отмечены. Это, конечно, было заявкой на будущее. Там же Варенников познакомился с офицером Управления кадров округа подполковником Чичвагой, который в тактичной форме дал ему ряд умных советов для совершенствования службы. Он один из немногих кадровиков, который оставил благотворный след в его жизни и памяти.
Осенью 1955-го года, когда крейсер “Новороссийск” находился на рейде в Севастопольской бухте, произошла трагедия – мощный взрыв на борту корабля разворотил броню на несколько метров. Такой мощности взрыв не мог произойти от мины военного времени, если бы она вдруг поднялась с морского дна. Руководство флота из-за неорганизованности не предприняло необходимых мер для спасения личного состава. Да и борьба за жизнь корабля тоже не была организованной и продуманной. В итоге погибли сотни матросов и офицеров. Это была трагедия для страны. После предварительного разбирательства министр обороны Г.К. Жуков сделал на всех четырех флотах разборы случившегося с привлечением общевойсковых командиров тех военных округов,
оперативные границы которых на материке и островах совпадали с соответствующими
274

флотами.
На совещание руководящего состава Северного флота пригласили командиров дивизий и стрелковых полков (почему-то именно стрелковых, возможно, потому что они были наиболее многочисленными) 6-ой армии, штаб которой стоял в Мурманске. Группу дивизии возглавлял заместитель командира дивизии полковник Нестеренко – комдив был в отпуске. От 279-го и 284-го стрелковых полков поехали командиры полков, а от полка, в котором служил Варенников – пришлось ехать Варенникову, так как командир простудился и температурил.
Совещание было построено своеобразно. Вначале основные руководители из командования Северного флота доложили о состоянии дел. В ходе докладов Жуков задавал жесткие и четкие вопросы – начальники, отвечая, потели. Затем выступил министр. Он никого персонально не ругал, не унижал и тем более не оскорблял. Но после анализа докладов командования Северного флота и информации о тяжелом происшествии на Черноморском флоте Жуков безжалостно говорил о недопустимости вручения судьбы людей бездарным, бестолковым, неспособным командовать офицерам, генералам и адмиралам. О том, что каждый командир в мирное время постоянно должен считать, будто он в бою и обязан проявлять максимум заботы о том, чтобы не было потерь, чтобы не погибли люди – ведь они постоянно “общаются” с оружием и боевой техникой, а это в потенциале уже несет в себе большую опасность. Министр буквально растирал в порошок ту категорию начальников, которые в сложных условиях теряются, не способны принять необходимые решения и тем более не умеют организовать и направить личный состав на действия, которые бы стали для них спасением, как это случилось с крейсером “Новороссийск”. Он прямо говорил, что каждый командир и начальник в первую очередь должен оценивать сам себя, свои способности и возможности. И если у него есть какие-то сомнения – немедленно подать рапорт с просьбой перевести на работу без личного состава. Не надо ждать чрезвычайного происшествия, в результате которого будут человеческие жертвы. Не ждать приказов о снятии с должности – самому разобраться в себе и реально оценить свои возможности. В Вооруженных Силах должен быть образцовый порядок, а люди гибнуть не должны. Этого никто не позволит.
После совещания, проведенного Г.К. Жуковым, офицеры дивизии возвращались в Кандалакшу поездом Москва – Мурманск. Желания разговаривать не было. Все находились под впечатлением указаний министра обороны. Каждый думал о своем и о себе. Анализируя свою работу, себя, свои поступки, Варенников вынужден был перечислить десять упущений, которые, конечно, надо исправить. Подробно набросал себе в блокноте целый перечень мер, которые надо провести, чтобы максимально поднять уровень защиты личного состава, меры их безопасности при пользовании оружием, боевой техникой, боеприпасами и военным имуществом, особенно на учениях с боевой стрельбой. Фактически у Варенникова уже было вчерне набросано все, что надо сказать при информации командиру полка и отдельно офицерам, а также конкретные предложения.
Не обошлось и без саморазбора. Как говорил Г.К. Жуков: “А способен ли ты сам выполнить возложенные на тебя задачи?” Сложное это дело – разбирать самого себя. С одной стороны оправдательный мотив: “Работаю от зари до зари”. Но тут же возражал сам себе: “Ну, а что толку?” Взять хотя бы стрельбы: можно сказать, что в полку весь личный состав и все подразделения стреляют хорошо и отлично? Нет, рот плохих нет, но несколько взводов в полку стреляют слабо. Кто за это отвечает? Конечно, заместитель командира полка.
И вот в таком духе, по полочкам раскладывая себя, понял, что ему нужно объясняться с командиром полка: чтобы поднять боевую подготовку, в том числе
огневую, то он должен максимально сосредоточить свои силы именно здесь, и не
275

распыляться по различным административно-тыловым и техническим проблемам, куда его “окунул” Кобец.
С таким настроением и выводами Варенников вернулся домой. К этому времени его семье дали квартиру из двух комнат в военном городке. Это было великое событие. Апартаменты – царские: две комнаты, кухня, балкон. Да еще на четвертом этаже! Отсюда открывалась замечательная панорама предгорья Апатит, залива Белого моря и лесов, в основном хвойных пород. На лето жену с малышами Варенников отправил на юг, как это делали многие. И сейчас, вернувшись из Мурманска в новую отремонтированную квартиру, мог встретить их уже в хоромах.
В Кандалакшу приехали ночью. Утром Варенников доложил о совещании командиру полка. По внешнему его виду чувствовалось, что-то из его доклада он не все понял. Затем он пригласил остальных заместителей, и они вместе отобрали вопросы, которые могли быть предметом общей информации, после чего набросали задачи, которые поставит в связи с этой информацией командир полка. На взгляд Варенникова совещание прошло нормально и послужило дополнительным толчком к активной подготовке к итоговой проверке полка за год.
1956-ой год начался для Варенникова с вызова в отделение кадров дивизии, где он был предупрежден, что, возможно, в январе его пригласят в округ, точнее, в Управление кадров Северного округа, штаб которого располагался в Петрозаводске. Прошел январь, пробежал февраль. Варенников уже забыл об этом предупреждении. Вдруг 5-го марта телеграмма: “Прибыть на беседу к командующему войсками округа”. Командир полка Кобец пригласил его к себе и долго втолковывал, что он обязан знать и уметь доложить командующему в отношении полка. Затем перешел к тактике действий, посоветовал:
- Если будут предлагать какой-нибудь придворный полк – лучше не соглашайся, потому что Стученко обязательно снимет за малейший просчет. Сейчас, насколько ему известно, он намерен снять командира полка, который пробыл в должности всего 5 месяцев. Причина банальная – какая-то рота шла из городской бани после промывки в плохом виде. Командующий, проезжая, увидел это и сразу принял вот такое решение.
В общем, найдя какую-нибудь причину, Кобец первый раз перешел в разговоре с Варенниковым на “ты”.
- Скажи, например, что хочешь еще побольше набраться опыта в должности заместителя командира полка. Я неспроста тебя посвящаю в разные административно-хозяйственные вопросы. Но если будет нажим, не вздумай кочерыжиться, надо соглашаться. Иначе все горизонты вообще захлопнутся.
Делать нечего – Варенников отправился в Петрозаводск. В установленное время явился в Управление кадров округа. Встретился с направляющимся в 6-ую армию подполковником Чичвагой. Принял он его тепло. Говорил не торопясь, и с удовольствием.
- Командование оценивает Вас очень хорошо. Полковник Кобец прямо заявляет: “Варенников способен успешно решать в полку все вопросы. А что касается боевой и учебной базы, то все обращаются только к нему”. Командир дивизии генерал Дудченко считает, что Варенников – готовый командир полка. Но поскольку из Алакурты уезжает из дивизии командир полка по замене, надо просить, чтобы сюда прислали не командира полка, а заместителя командира. Можно было бы Варенникова в дивизии назначить командиром, а вместо него – офицера, прибывшего по замене.
- Если бы мне было оказано такое доверие, я, конечно, был бы очень благодарен, - начал, было, Варенников.
- Но, но, но! – по-доброму перебивает его Чичвага. – Командующему округа нужен именно командир полка – в местный полк. Начальник назвал командующему две фамилии, в том числе и Вашу. Если генерал – полковник Стученко встретится с Вами и
побеседует, то прикажет назначить именно Вас. Полк есть полк! А когда предлагается
276

такая должность, капризничать нельзя. Хотя, конечно, надо учитывать, что это “королевский полк”.
Было видно, что Чичвага сам был против того, чтобы Варенникова назначили именно на этот полк, но, сказать об этом в беседе с Варенниковым он не мог, так как начальник Управления кадров уже заявил его фамилию. Тогда Варенников начал издалека:
- Но ведь можно сделать так, чтобы меня к командующему вообще не водили.
- Как это? Он приказал представить на беседу обоих, после чего он лично объявит,  кого предпочитают.
- На мой взгляд, начальник Управления кадров мог бы привести одного и до непосредственной беседы самого командующего с кандидатом, расхвалить его по максимуму, а затем, между прочим, сказать, что Варенников тоже вызван, но, оказывается, у него такие обстоятельства, которые, наверное, надо учесть и забирать его из полка, где он замом, нежелательно. Дело в том, что он начал капитально переоборудовать учебно-материальную базу, в том числе стрельбище и другие объекты, поэтому целесообразно дать возможность именно ему завершить начатое, так как другие этого сделать не смогут, - изложил Варенников свой “план”.
- Вообще-то идея неплохая, - раздумчиво сказал Чичвага. – Пожалуй, пойду сейчас доложу начальнику. Постараюсь убедить.
Чичвага ушел, наказал, чтобы Варенников ждал его в кабинете. Пока он обхаживал начальство, Варенников дозвонился до Кандалакши и связался с командиром полка, обрисовал ему обстановку, и предупредил его, что из Петрозаводска могут быть звонки по поводу его возможного нового назначения. И действительно, его предложение оправдалось: начальник Управления кадров буквально через несколько минут после звонка Варенникова Кобецу позвонил командиру полка и тот полностью подтвердил, что  Варенников составил план капитального преобразования учебно-материальной базы, закупил много оборудования, кое-что заказал на местных предприятиях. В общем, работа у него по подготовке к решающим действиям, в первую очередь, подготовке материальных средств, велась полным ходом.
Наконец, вернулся Чичвага. Улыбнулся во весь рот.
- Кажется, кое-что проклевывается. Пошли к начальнику. Он хочет с Вами переговорить.
Они шли по длинному коридору, а Чичвага информировал Варенникова о разговоре его начальника с Кобецом. Вдруг у входа в приемную к начальнику Управления кадров Варенников встречает выпускника его курса академии подполковника Н. Трегубова. Они обнялись. Трегубов ему говорит:
- Не стал тебе звонить, когда узнал, что ты тоже представлен кандидатом на местный полк. Думаю, встретимся в Петрозаводске. Так и произошло.
- Николай, так это ты претендуешь на полк? Я этого совершенно не знал. А если бы знал, то сразу снял бы свою кандидатуру, - и затем, уже обращаясь к Чичваге, Варенников говорит: - Вот вам еще один убедительный факт против моего назначения. Кто имеет больше преимуществ? Конечно подполковник Трегубов, а не я. Он уже является выше по положению – все-таки офицер для особых поручений командующего войсками округа.
С этим они и зашли в кабинет к начальнику Управления кадров округа. Трегубов остался в приемной, поскольку он с ним он уже встречался.
- Что же Вы не сказали, что у Вас там начинается работа по преобразованию учебной базы? – спросил главный кадровик.
- Так меня об этом никто не спрашивал, - смиренно молвил Варенников, а потом
добавил: - Кроме того, оказывается, есть еще один весомый довод, чтобы отвести мою
кандидатуру. Подполковник Трегубов даже по своему служебному положению имеет
277

преимущества. Но это формальность, фактически его уже прекрасно знает командующий войсками округа.
- Ну, это не убедительно. Хотя, что-то и значит. Давайте будем действовать так: я с Трегубовым иду к командующему, а вы с Чичвагой ожидаете меня здесь. На всякий случай.
Полковник забрал Трегубова и ушел, а те остались в приемной. Варенников посмотрел на часы:
- Если все решится за два-два с половиной часа, то я мог бы сегодня попасть на мурманский поезд.
- Да, конечно, но Вы, Валентин Иванович, еще и дипломат – все-таки ловко обставили!
- Ничего я не обставлял. Все реально присутствует. Мне только не понятно, к чему этот формализм: ваш начальник сейчас будет представлять генералу Стученко его же порученца! Да он же знает его как облупленного.
Чичвага молча улыбнулся. Видно, в душе был согласен. Но тут же вмешался дежурный приемной начальника:
- Это же не обычный акт – назначение в полк.
Пропустив реплику дежурного, Варенников продолжал, обращаясь  к Чичваге:
- Вот попомните мои слова – придворным полком будет командовать Трегубов. Что бы там ни произошло, командующий никогда об этом не станет где-то говорить. А Трегубов может уверенно командовать и ждать повышения.
Чичвага уже не улыбался, а хохотал. Как говорят в народе, Варенников не в бровь, а в глаз врезал. Действительно, на такие придворные посты и назначать надо придворных, тогда все будет в порядке.
Минут через двадцать вернулся Трегубов. Веселый и радостный, сообщил всем, что все решено – его назначили! Присутствующие поздравили. А Чичвага еще поздравил и Варенникова. Трегубов с упоением рассказывал:
- Все прошло как по маслу. Командующий сказал, что он во мне не сомневается, и пожелал успехов. А начальник Управления кадров, когда я уходил, велел передать, чтобы вы оба его ожидали.
- Коля, я очень рад за тебя и еще раз поздравляю. Пошли кого-нибудь на вокзал – взять мне билет до Кандалакши. Вот требование для его приобретения.
- Это я сделаю, но мы должны это событие еще обмыть! Поэтому давай условимся: когда встретитесь с полковником и получите от него ЦУ (ценные указания), дождитесь меня или моих звонков у Чичваги.
Наконец, начальник Управления кадров явился. Не получив, однако, от него никаких указаний, а лишь пожелание и дальше служить хорошо, Варенников отправился к Чичваге. А Трегубов уже тут как тут.
- Хотел идти за вами. До отхода поезда остался час. Поехали! Марина уже “на парах”, а в привокзальном ресторане решим все проблемы.
Чичвага вначале упирался – вдруг позвонит начальник, ведь уходить раньше начальства не принято, но потом согласился. В ресторане, оказывается, уже был готов стол с вкусной снедью. Первый тост, естественно, был провозглашен за назначение Николая. Затем начались воспоминания об учебе, друзьях-товарищах. В общем, было душевно и тепло.
Потом Варенникова проводили к вагону, распрощались, и он уехал. В купе никого не было (Варенников подумал сразу, что это работа Трегубова). Лег, но сон не приходил. А мысли нагромождались одна на другую. Как всегда, о жизни, о перспективе…


278


* * *

Лето 1956-го года началось рано. В мае уже растаял снег, и полк выехал в летний лагерь, который частично построили за лето 1955-го года и закончили. Личный состав жил в палатках, в которых имелись печи, а все остальное – штаб, столовые, офицерские общежития, медпункт, клуб и т.д. – размещалось в помещениях барачного типа. Здесь же был и полевой автопарк. С выездом полка в лагерь зимние квартиры (казармы и прочее) начали капитально ремонтировать. Как и в прошлом году, офицерские семьи в большинстве своем отправились с малышами на юг. Варенниковы поехали в Сухуми.
Подполковник, заместитель командира полка, который, кроме денежного содержания никакого побочного приработка не имел, был, однако, способен отправить семью на все лето на Черное море, где внаем снималась комната, и дети могли пользоваться природной благодатью и хорошо питаться. Уезжали в начале июня и в конце сентября возвращались.
В напряженной боевой учебе и проведении капитального ремонта лето пролетело быстро. В лагере все руководство было поручено Варенникову, а на зимних квартирах – начальнику тыла подполковнику Боксерману. Но когда в школе командир полка уезжал в отпуск, а одновременно с ним и другие заместители командира полка, то Варенникову, как оставшемуся за командира, поручалось контролировать все.
Дела в полку шли неплохо. В августе были проведены контрольные проверки по основным видам боевой учебы. Результаты были обнадеживающие. Не совсем удачно решались проблемы капитального ремонта. Если огромную казарму, вмещающую в себя почти две тысячи солдат, удалось отремонтировать к сентябрю, то работы по столовой затянулись (штаб и другие здания не ремонтировались). Но чтобы их не скомкать и не сделать ремонт абы как, решили соорудить рядом со столовой времянку – барак с полевыми котлами, в котором оборудовать варочный цех, а под натянутым тентом поставить столы. Здесь же поставили умывальники полевого типа для мойки котелков. По расчетам ремонт затягивался до октября.
В начале сентября вместе с возвращением командира полка из отпуска приходит телеграмма из округа, чтобы Варенников опять приготовился выехать в Управление кадров округа в связи с рассмотрением его кандидатуры на должность командира полка. Варенников показал это оповещение командиру полка.
- Да, видно, они вцепились основательно. Но зачем вызывать в Петрозаводск?
Кобец при Варенникове связался с Чичвагой и выяснил обстановку. Оказывается, непосредственно в Мурманске стоит 56-ой стрелковый полк 67-ой стрелковой дивизии. Командира этого полка подполковника Александра Васильевича Пащенко выдвигают на заместителя командира 131-ой стрелковой дивизии, которая стоит в Печенге. Рядом, через забор с 56-ым стрелковым полком был штаб дивизии, а через два квартала – штаб 6-ой армии. Поэтому не было того дня, чтобы в полку не маячил бы какой-нибудь визитер.
Кобец – Чичваге в телефонную трубку сердито:
- Так это хрен редьки не слаще, что вы в прошлом предлагали, что сейчас. Передаю трубку Валентину Ивановичу.
- Здравствуйте, слушаю Вас.
Чичвага:
- Ну, Вы поняли обстановку? Однако самое главное в том, что уже есть предварительное решение – командующий войсками округа сказал: “Вот вы, кадровики, в прошлый раз вызывали сюда Варенникова. Вот его и назначить на 56-ой стрелковый полк”. Поэтому сейчас затевать что-то подобное прошлому разу опасно. Генерал Стученко вообще никому по несколько раз должность не предлагает.
279

- Так если все фактически решено, зачем ехать в Петрозаводск?
- Вопрос правильный. Поэтому я постараюсь убедить начальника Управления кадров Вас не вызывать, а сразу прислать выписку из приказа о назначении.
Варенников сидел с командиром полка в его кабинете, и разбирали подробно обстановку. Все было нормально. И, что особо примечательно, до сентября месяца не было ни одного чрезвычайного происшествия! Это в таком-то огромном полку!
Через час позвонил Чичвага и объявил, что командующий войсками округа решил Варенникова не вызывать, а назначить сразу. Телеграмма будет послезавтра, выписка же придет вместе с предписанием на следующий день.
Кобец с печалью в голосе:
- Вот и пришла пора расставаться.
- Скажу откровенно, мне не хочется уезжать, - загрустил Варенников. – Привык так, что все вроде родные. Да и полк, куда я должен ехать, стоит на “лобном месте” – кругом одни начальники.
- Это во многом зависит от командиров. Вот у нас штаб и службы дивизии стоят вместе с нами в одном городке. Но комдив никому не разрешает ходить в полк без его ведома. Только когда какая-то официальная проверка или что-то подобное. А в Мурманске этот полк – как проходной двор.
Кобец вызвал адъютанта и отдал распоряжение, чтобы тот организовал ужин в комнате командира полка в столовой (была такая комната). И стал обзванивать заместителей командира полка. Условились через час встретиться в этой комнате. Боксерману было поручено обеспечить “горючее”. Потом, обращаясь уже к Варенникову, Кобец спросил:
- А где семья?
- Вчера приехала.
- Вот как кстати. Вроде все договорились. Поскольку тебе надо еще собираться, давай сейчас организуем проводы, а там – занимайся своими делами.
Уже от себя Варенников позвонил домой и сказал, что немного задержится: приехал командир полка. Не удержавшись, намекнул жене, что, очевидно, через пару дней поедут в Мурманск. Она немного помолчала, а потом обронила:
- Мы готовы и в Мурманск. За ним – Северный полюс.
- Это – посмотрим, - в тон ей ответил муж.
А ведь сложилось так, что жена, как в воду глядела – после Мурманска они переехали служить и не на Северный полюс, а на полуостров Рыбачий – все ближе к полюсу.
Ну, а на прощальном вечере все было как обычно: теплые слова, добрые пожелания, мудрые наказы и конечно: “Не забывай, не зазнавайся, пиши, звони!” Посидели часа три. Разошлись грустные… Командир полка приказал адъютанту, чтобы помог собраться Варенникову.
Дома Варенникова встретили одним вопросом:
- Куда конкретно и когда?
Естественно, по ходу разговора возникали и другие проблемы. Но самое главное – жилье. Варенников успокоил. Сказал, что Кобец переговорит с командиром полка, а генерал Дудченко – командиром Мурманской дивизии, и этот вопрос решат.
Учитывая, что они уже “обросли” кое-какой мебелью, потребовалось заказывать контейнер.
Пришла телеграмма о назначении Варенникова. Это было основание для выдачи ему проездных документов. А дальше все пошло, как и предполагалось. Ходил по вызову
к командиру дивизии. Он принял его вместе с заместителями командира дивизии.
Поблагодарил за службу, за вклад, который Варенников, по его мнению, внес, и пожелал
280

от имени всех, чтобы полк, которым он будет командовать, был отличным. Зачитал приказ, которым ему объявлялась благодарность и он награждался памятным подарком.
Вечером командир полка собрал офицеров. И тоже выступил со словами благодарности. Все было очень хорошо и от души. Но на сердце, как всегда в таких случаях, тоскливо: жаль расставаться с отличным коллективом и совершенно не ясно, что его ожидает там на месте.
Пришла выписка из приказа о назначении Варенникова командиром 56-го стрелкового полка 67-ой стрелковой дивизии и предписание, подписанное командующим войсками Северного военного округа, где определены сроки прибытия Варенникова к новому месту службы. Семья быстро собралась.


* * *

В Мурманск поезд приходит утром. Не успели вагоны остановиться, как к ним в купе входят два подполковника: один из них заместитель командира полка по политчасти Сбитнев, второй – начальник тыла полка Титов. Они тут же перезнакомились и, разместившись в двух машинах, поехали на квартиру. Первый раз, когда Варенников приезжал в Мурманск на разбор Жукова, город на него особого впечатления не произвел – то ли он должного интереса не проявлял, то ли потому, что сразу с вокзала отправились в Североморск. Квартира хорошая, теплая. Правда, она давно не видела ремонта, но это дело второстепенное. Главное, что она есть. Вдобавок к ней была еще кое-какая мебель, принадлежащая, правда, гарнизонной КЭЧ (квартирно-эксплуатационной части). Они разнесли вещи по разным комнатам. Варенников записал номер телефона и вместе с подполковником отправился в полк, оставив жену с ребятами устраиваться и пообещав скоро приехать. Но приехал только вечером. Хорошо, что Титов проявил заботу и прислал на квартиру командира полка командира хозвзвода полка. Старшина помог хозяйке устроиться и привез для временного пользования кое-какой солдатский скарб, имея в виду, что контейнер подойдет не сразу.
Чем ближе Варенников с подполковниками подъезжали к расположению полка, тем больше Варенников волновался. Удивительно, но он не испытывал этого чувства, когда его вызывал командующий войсками округа, когда предстояла или предвиделась какая-нибудь проверка. Но здесь вроде и причин особых не было, а волновался. Наверное, интуиция подсказывала Варенникову недоброе. Приехали к КПП (контрольно-пропускной пункт), представлявший собой хижину из старых почерневших досок с небольшим окошком. После длительных сигналов из нее вышел замызганный, весь в саже, солдат. Не глядя на них, открыл одну створку ворот, которая тоже висела на одной петле (вторая створка вовсе не открывалась) и, расставив ноги, стал ждать, когда машины заедут в военный городок. У Варенникова сжалось сердце.
Варенников приказал заглушить двигатели и заехать в городок через 20 минут, а они отправились пешком. Все молча вышли, прошли в открытую створку. Варенников отдал честь удивленному солдату, который с любопытством рассматривал их, всё оглядываясь почему-то назад (возможно, предполагал, что Варенников отдал честь кому-то другому). Варенникова поразило, что в городе в основном чисто, дороги и тротуары асфальтированы, а в военном городке, который должен быть олицетворением лучшего, приходится в буквальном смысле месить грязь. Была осень, дожди, но откуда взялась земля для грязи?
Они остановились посреди дороги. Справа шла деревянная стена обветшалого
паркового строения, прямо дорога уходила на тыловой двор, впереди, слева от дороги,
виднелось добротное длинное одноэтажное кирпичное здание – это был штаб и
281

медицинский пункт полка. А строго влево, за большим условным плацем, стояли параллельно две массивные трехэтажные казармы, между которыми образовался еще один небольшой плац.
Они стояли, а Варенников думал: как можно в этих условиях жить? Пролетела мысль: “А ведь здесь и голову можно сложить!” Варенников попросил провести его в кабинет командира полка. Зашли в штаб: светло, чисто, уютно – совсем другой мир. В кабинете командира полка из-за стола встал подтянутый, энергичный полковник. Варенников представился. Он приветливо улыбнулся, пожал Варенникову руку и отрекомендовался:
- Полковник Александр Васильевич Пащенко, командир полка. А это начальник штаба полка подполковник Леонид Андреевич Дубин.
Варенников глянул на краснощекого, но уже значительно облысевшего подполковника и сразу не смог вспомнить – где он его видел? Эти черненькие, быстренькие глазки. На фронте? В Группе войск в Германии или в академии? Ну, где? А он стоял и улыбался до ушей. Наконец, не выдержал и выстрелил:
- Я же Ленька Дубин – редактор школьной газеты!
Господи, это же наш Ленька! Ленька из Армавира.
Они обнялись и долго тискали друг друга в объятиях, не обращая внимания на
окружающих. Пащенко, глядя на них, заметил:
- Вот в народе говорят, что муж да жена – одна сатана. А здесь командир и начштаба – одна сатана. Дело, в общем, будет.
После общей беседы Пащенко отпустил всех. Они остались вдвоем. Варенников понял, что сейчас будет сказано главное. И не ошибся.
- Валентин Иванович, - начал Пащенко, - скажу откровенно – я тебе не завидую. Полк тяжелый, устроен плохо. Никто не хочет заниматься ремонтом. Условия – сам уже видел. Стрельбище далеко. Полк замучили самовольные отлучки. Офицеры обозлены. Боевая подготовка еле-еле тлеет.
И в этом духе “информировал” Варенникова час. А его все подмывало спросить: “Если в полку такая обстановка, то почему же Вас выдвинули заместителем командира дивизии?” Но вместо этого спросил:
- Так что Вы рекомендуете делать? Так же продолжаться не должно!
- Это точно, - согласился он охотно, - так продолжаться не должно. Но так будет продолжаться, пока старшие начальники не повернуться к полку лицом.
- А Вы ставили этот вопрос перед кем-нибудь?
- Конечно, ставил. И мне постоянно отвечали: меры будут приняты. Или просто молчали. И вот мер никто не принимает, а все рассчитывают, что полк все решит сам или обойдется как-нибудь. Поэтому до меня сняли сразу двух командиров полков: один и года не прослужил у нас, а второму дали покомандовать всего шесть месяцев. Лишь я не только продержался полтора года, но и выдвинулся. А что Вас ожидает, я не могу даже предположить, тем более что против Вашего назначения на этот полк и командование армии, и командование дивизии. Вы представляете? Все и все против Вас. У них свои есть кандидаты и первый из них – Дубин, а тут Вы.
- Мне все ясно, - оборвал Варенников его “красноречие”. – Очевидно, мне надо представиться командиру и комдиву, а затем принимать дела.
- Да, пожалуй, надо представиться, - согласился Пащенко. – Что касается приема дел, то все материально ответственные лица представили рапорты, и мы можем подписать документы о приеме и сдаче уже сегодня. Дело в том, что мне приказано завтра утром
выехать в Печенгу к новому месту службы.
Варенникова это крайне удивило, но он согласился. Взяв офицера полка, он поехал
к командующему 6-ой армии. Это минутах в десяти от полка. Оказалось, что командарм
282

генерал-лейтенант Бориков в отъезде, за него остался начальник штаба армии генерал-майор Никитин. Он принял Варенникова сразу. Варенников вошел в кабинет и с порога:
- Товарищ генерал! Подполковник Варенников. Представляюсь по случаю назначения на должность командира 56-го стрелкового полка.
Никитин встал из-за стола и, подавая ему руку, стал прохаживаться по просторному кабинету:
- Здравствуйте, товарищ подполковник. Вы понимаете, получилось какое-то недоразумение. Дело в том, что Военный Совет армии принял решение и представил на эту должность подполковника Дубина. Видно, командующий войсками по каким-то причинам не успел рассмотреть наше решение. Я уверен, что оно будет удовлетворено. Поэтому считаю, что Вам не следует пока принимать полк. Лучше подождать.
- Товарищ генерал, я совершенно не намерен что-то ждать. Мне приказано сегодня прибыть в Мурманск и вступить в должность командира полка. Что я уже и делаю. Если командующий войсками округа изменит свое решение, я сдам полк тому, кому будет приказано.
- Смотрите! Я Вас предупредил, потому что не хотел, чтобы Вы оказались в смешном положении – только принял и тут же надо сдавать.
- Ничего, мы переносили и более сложные потрясения. Если у Вас нет ко мне никаких указаний, то я мог бы действовать.
- Да нет. Указаний никаких.
- Разрешите идти?
- Идите.
Варенников вышел. Но не подавленный, а злой. Что за ханжа? Что за манера разговаривать с новым, совершенно незнакомым офицером? Варенников прибыл к новому месту службы с надеждой, что поддержат, помогут, а здесь все наоборот.
Верно говорится: нам не дано предугадать. Через 20 лет Варенников встретился с Никитиным в Москве. Он был генерал-майором, преподавателем Военной академии имени М.В. Фрунзе, а Варенникова, генерал-полковника, назначили председателем Государственной экзаменационной комиссии по выпуску слушателей академии. В то время Варенников уже несколько лет командовал Прикарпатским военным округом. Начальником академии был генерал армии А. Родзиевский. Делая разбор деятельности профессорско-преподавательского состава академии, Варенников вглядывался в лица людей, участвовавших в этом совещании. И вдруг увидел Никитина. Он мало изменился. Очевидно, он почувствовал, что Варенников его узнал. Варенников закончил выступление, Родзиевский поблагодарил его за рекомендации, заявив при этом, что все они будут выполнены, после чего совещание завершилось и уже в вольной беседе с преподавателями, вместе с Алексеем Ивановичем отвечали на вопросы. Вдруг раздается голос Никитина:
- Алексей Иванович, а ведь генерал-полковник Варенников – это наш с Заполярья. Вот мы кого вырастили.
Алексей Иванович вопросительно посмотрел на Варенникова. Варенников вынужден был ответить:
- Да, было дело – мы с товарищем генералом служили на Севере.
Будучи умным человеком, Родзиевский понял, что ничего хорошего вспомнить о Никитине Варенников не может. На том их встреча и закончилась.
Ну, а в 1956-ом году после “любезной” беседы с временно исполняющим обязанности командующего 6-ой армией Варенников поехал в штаб дивизии. Командира дивизии генерал-майора Давиденко тоже на месте не оказалось – уехал в Москву учиться, за него остался начальник штаба дивизии полковник Крутских. В приемной сидел
лейтенант. Варенников попросил его доложить полковнику о нем. Лейтенант ушел за
283

таинственную дверь. Через минуту вернулся немного взъерошенный, но сообщил:
- Товарищ полковник сказал: “Хорошо”. И больше ничего.
- Ну, раз “хорошо” – будем ждать.
Прошло полчаса. Вдруг дверь кабинета распахивается и на пороге появляется крепкий, среднего роста полковник с крупным лицом. Сделав вид, что не замечает Варенникова, он стремительно проходит мимо и удаляется по коридору. Варенников посмотрел на лейтенанта. Тот пожал плечами, но ничего не сказал. Прошло еще 20 минут. Полковник возвращается и, все так же, не замечая Варенникова, идет в кабинет, плотно закрывая за собой дверь. Минут через пять Варенников, обращаясь к лейтенанту, говорит:
- Доложите полковнику. Если он очень занят и не сможет меня сейчас принять, то я приду в удобное для него время, а сейчас ухожу в полк.
Лейтенант зашел в кабинет и буквально через несколько секунд выскочил, приглашая Варенникова зайти. Варенников подумал: подействовало! И еще пришла мысль, хоть и тяжелая, но ясная и реальная: “Что ж, война – так война! Сдаваться не будем!” С этим он и зашел к полковнику Крутских. Тот стоял посредине кабинета, широко расставив ноги. Не выслушав Варенникова (а тот хотел представиться) и, не поздоровавшись, сразу “взял быка за рога”:
- Чего Вы волнуетесь? Я знаю, что Вы подполковник Варенников, что Вы якобы назначены на 56-ой полк, что Вы даже намерены этот полк принимать, хотя у нас давно вместе с Военным Советом армии принято решение – назначить Дубина. Полк сложный, он все знает (два года начальником штаба), мы его знаем, и это все обеспечит успех делу. Логично! Вы были у начальника штаба армии.
- Во-первых, товарищ полковник…
- Нет! Нет! Вы были у начальника штаба армии генерала Никитина?
- Вы меня не перебивайте, иначе уйду! Я к Вам пришел не наниматься на работу, а довести до Вашего сведения, что, согласно приказу командующего войсками, я с сегодняшнего дня командир 56-го стрелкового полка. Не якобы назначен, а уже командир полка. Нравится это кому-то или не нравится – другой вопрос. Я совершенно не волнуюсь, как Вы заявили. Я более час у Вас в приемной, а Вы не принимаете и даже не ориентируете, когда можете принять! Учтите, пока существует приказ командующего войсками, я буду командовать полком, и никто не имеет права, кроме командующего, отстранить меня от командования.
- Вы что мне здесь читаете мораль? Вы где находитесь?
- Я никогда и никому мораль не читаю, тем более старшим. Я разъясняю. И полностью отдаю себе отчет, где я нахожусь и с кем разговариваю. Есть ли у Вас ко мне какие-либо указания, товарищ полковник?
- Ишь какой…
- Какой уж есть!
- Есть рекомендация – пока в командование полком не вступать, а подождать, когда в верхах разберутся с этим недоразумением.
- Учту Вашу рекомендацию, но полк я уже принимаю. Разрешите идти?
- Идите!
И что-то еще было сказано вслед, вроде того что “… на все четыре стороны”. Варенников вышел, попрощался за руку с лейтенантом и пошел по длительному коридору. В небольшом холле, где лестница шла на первый этаж, было большое окно, обращенное в военный городок 56-го полка (штаб дивизии, как уже сообщалось, находился от полка через забор). Варенников подошел к окну. Это был прекрасный
наблюдательный пункт – все как на ладони. Можно было представить, что каждый начальник, сидя на своем рабочем месте на втором этаже, имел отличную возможность
наблюдать буквально за всем, что происходит в полку. Постоял, погрустил… Представил
284

внутренние проблемы и внешние, которые будут исходить от армии и дивизии, но, не поддаваясь этому настроению, наоборот, еще больше озлобившись на свое будущее руководство, решительно отправился в полк.
Офицер ожидал Варенникова внизу, а машину он отпустил сразу. Варенников извинился, что заставил долго ждать и сослался на обстоятельства. Штаб дивизии располагался в начале небольшого переулка. А на углу, уже вдоль основной магистрали, составляя своей тыльной стеной часть границы военного городка, стоял гарнизонный Дом офицеров. Это длинное двухэтажное здание имело приличный внешний вид и хорошую внутреннюю “начинку”, в том числе отличный зрительный зал.
Обогнув Дом офицеров, Варенников с офицером вошли через знакомый КПП в свой теперь уже родной военный городок. Выскочил дежурный и четко представился. Варенников подумал, что кто-то уже “приложил руку” (наверное, утренняя “прогулка” от КПП до штаба полка стала достоянием начальника штаба). Это хорошо. Дело шло к вечеру. Варенникова ожидал Пащенко.
- Ну, наконец-то! А я уж думал, что эти акулы тебя проглотили.
- Да нет. Вроде все обошлось. Начальники здесь очень любезные и внимательные.
- Мне все известно в деталях, - засмеялся Пащенко. – Крутских мне говорит: “Ну, и тип приехал!”. Валентин Иванович, учитывая, что я завтра утром все-таки должен уехать уже в Печенгу, предлагаю: первое – подписать все документы о приеме и сдаче; второе – направить донесение командиру дивизии; третье – попить чайку на прощание. Я все организовал.
Предложение было принято. Расположились в кабинете командира полка. Начальник штаба представил очередной рапорт - донесение, подтверждающее уход Пащенко. Варенников подписал заготовленное на имя командира дивизии донесение о том, что 56-ой стрелковый полк он принял.
Затем они прошли в кабинет заместителя по политчасти Сбитнева – здесь был накрыт стол. Действительно, был только чай и бутерброды.
- Валентин Иванович, я совершенно не пью, - пояснил Пащенко. – Если желаешь, могут принести.
- Так это же прекрасно – душистый чай! Ничего не надо, тем более что и товарищи, видно, к этому привыкли.
Весь день у Варенникова крошки во рту не было, да и утром он перехватил на ходу, поэтому набросился на бутерброды, которых было предостаточно. Разговор вертелся вокруг полка, вокруг 131-ой печенгской дивизии, в отношении начальников. Варенников, разумеется, только слушал, не высказывая своего отношения ни по одному вопросу. Считал, что просто нетактично что-то говорить человеку, побывавшему всего несколько часов в тех условиях, в которых товарищи “варились” уже годами.
Пащенко особое внимание уделил начальнику штаба дивизии полковнику Крутских:
- Дмитрий Андреевич – своенравный человек, упрямый. Считает, что только он единственный в дивизии мыслит правильно и отдает умные распоряжения. Остальные или заблуждаются, или не полностью представляют проблему, а поэтому идут путем полумер. Особое удовольствие он получает, поучая командиров полков. Вот и сейчас, оставшись за командира дивизии, он по нескольку раз на день дает указания. Я уже привык к этому и,
не желая портить себе нервы, всегда с ним соглашаюсь и делаю свое дело.
- Вот и при встрече с тобой, Валентин Иванович, - продолжал Пащенко,
подталкивая Варенникова к обсуждению темы, - он проявился таким, каков он есть. Приехал новый офицер, тем более на должность командира полка, а он?
Варенников ел и слушал, слушал и ел. Естественно, на шутки реагировал, а
серьезные вопросы старался не обсуждать. Вот и о Крутских, конечно, Варенников
285

совершенно не комментировал его поведение. А, забегая далеко вперед, обязан отметить, что впоследствии он с ним был не только в хороших отношениях, но стал с ним близким другом. То, что впервые он так встретил Варенникова, то куда ему было деваться, когда сверху давил начальник штаба армии.
Было время, предоставлялась Варенникову возможность “отыграться”. После окончания Военной академии Генерального штаба Варенников получил назначение на должность командира 26-го армейского корпуса (Ленинградский военный округ), штаб которого стоял в Архангельске, а одна из дивизий – 69-ая мотострелковая – дислоцировалась в Вологде. Объезжая войска, он поездом прибыл в Вологду. На перроне вокзала Варенникова встречает … - кто бы вы думали? – командир вологодской дивизии генерал-майор Дмитрий Андреевич Крутских.
Вот такие повороты делает судьба на жизненном пути. Но к этому времени они были уже в дружеских отношениях, и все негативное между ними поросло мхом.


* * *

Затянувшиеся проводы Пащенко с прощальным чаем подошли к концу. Он объявил, что за ним уже из Печенги прибыли “его” машина и адъютант и на рассвете он убывает. Проводили его тепло. С офицерами и полком он отдельно, оказывается, уже распрощался.
Уже перед штабом, садясь в машину, Пащенко еще раз сказал Варенникову:
- Сложнейший полк, тяжелейшая ноша. Это только я смог на нем продержаться полтора года. А тебе желаю: “Ни пуха, ни пера!”
Варенников с Пащенко расстались друзьями. А через несколько лет судьба опять их свела. Но теперь отношения были далеко не дружескими.
… Вернувшись с заместителями в помещение штаба, зашли в кабинет командира полка, чтобы договориться о последующих их действиях: на завтра, на неделю и на месяц. Завтра Варенников проводит развод на занятиях и на общем построении представляет себя полку (коль некому это сделать из дивизии или штаба армии); до обеда обойдет и подробно ознакомится со всеми подразделениями и объектами полка на месте; в обеденное время проедет на стрельбище в район выхода полка по боевой тревоге; вечером проведет совещание с офицерами полка, на котором поставит задачи на следующий день.
Распрощались. Начальника штаба и его заместителя попросил зайти к нему с планами боевой подготовки и подъема полка по тревоге.
Посмотрел документы в общих чертах, сказал Дубину, чтобы он провел всю организаторскую работу на завтра и отправлялся домой, а заместитель начальника штаба – ждал у себя, пока Варенников не закончит знакомиться с документами.
План боевой учебы (боевой и политической подготовки) был обычным. Все это Варенникову было знакомо по прежней службе. Не ясно было лишь, в какой степени он выполнен, и с каким качеством. Пригласив заместителя начальника штаба майора Семенова, попросил его в общих чертах дать ему ориентировку в целом и за каждую роту. Оказалось, формально все отмечают, что расписание занятий выполняется, а фактически этого нет: много времени  тратится на дорогу  к учебным полям, к стрельбищу, да и
личный состав частенько направляется на различные работы, в основном на разгрузку
сейнеров с рыбой. Из подробной характеристики каждой роты и батальона, сделанной
майором, следовало, что самым лучшими подразделением является полковая школа майора Терева. Остальные – с трудом тянут на тройку. Но главный бич – чрезвычайные происшествия и самовольные отлучки.
Сложнее обстояло дело с подъемом полка и выходом в районы сосредоточения.
286


Полк в основном уже завершал переход с конной тяги на автомобили (в полку оставалось всего около двадцати лошадей), но мероприятия, обеспечивающие действия полка на автомашинах, еще не только не проводились, но даже не были спланированы. Ни один батальон не проработал выход из парка на основные магистрали для движения в район сосредоточения. Это, вообще, уже ни в какие ворота… Варенников был крайне поражен.
Тут же пригласив заместителя начальника штаба, Варенников продиктовал ему суть содержания приказа командира полка о повышении боевой готовности с учетом перехода полка на автомобильную тягу. Договорились, что до обеда приказ будет готов, Варенников его подписывает, и он доводится под роспись всем командирам подразделений. В этот же день во второй половине дня проводятся тренировки по посадке и высадке личного состава на закрепленный транспорт с предварительным выходом машин в пункт посадки.
Домой приехал поздно, немного уставший, но довольный тем, что уже начал “закручивать”. А дома - все уже сияло. Чисто, аккуратно, светло. Ужин – на парах. Ребята, не дождавшиеся его, спали. Жена поворчала, что он не нашел даже минуты позвонить, но потом притихла, когда он рассказал в общих чертах, что его дела в полку – хуже некуда, да и у него не все гладко.
Поужинав второй раз, Варенников прикинул конкретный план действий на завтра. Все-таки интуиция – большое дело. Понимая, что штаб армии, штаб дивизии будут строить козни, Варенников представлял, что главным коньком они изберут боевую готовность. Следовательно, здесь надо сосредоточить основные усилия. Продумал также детально его предстоящую встречу с личным составом полка. Позвонил в полк дежурному и спросил, какой взвод в полку является знаменным. Оказалось, что он этого не знает. Даже вообще не помнит, когда выносили знамя, хотя служит в полку третий год. Варенников приказал ему, чтобы он разобрался по этому вопросу с начальником и заместителем начальника штаба полка, и чтобы завтра на построении полка было вынесено знамя.
Через полчаса ему звонит Дубин и говорит, что на основном плацу ничего этого делать нельзя – грязь! Можно на малом плацу между казармами, но там будет очень тесно. Варенников утвердил малый плац, но предупредил, что церемониал с выносом знамени и с его уносом должен быть соблюден точно.


* * *

Утром Варенников приехал пораньше. Начальник штаба уже тренировал всю систему, в том числе знаменный взвод. Церемония построения прошла хорошо. Полк стоял с развернутым боевым знаменем. Выступая перед личным составом, Варенников сообщил, что приказом командующего войсками Северного военного округа генерал-полковника Стученко он, Варенников, назначен командиром 56-го стрелкового полка, а полковник Пащенко убыл служить с повышением в соседнюю – печенгскую дивизию. Далее он рассказал о себе, своей службе, о том, что уже приобрел навык жизни в Заполярье. Откровенно поведал и о своих первых впечатлениях, которые сложились у него о полке, похвалил дежурного по полку, назвал его звание и фамилию. Знаю, что
полковая школа, как и должно быть, лидирует в боевой подготовке, поддержании порядка и дисциплины. Всем надо брать пример с командира этого полка. Отметил, что все хорошее он сохранит и будет развивать, а недостатки – будет поправлять. Особое внимание будет обращено на обустройство полка, дисциплину и порядок – все вместе они смогут сделать многое.
287

Отдельно выделили вопрос о боевой подготовке. Подчеркнув, что это первостепенной важности раздел жизни любой воинской части, и имея в виду, что полк перешел на автомобильную технику, но еще не провел ни одной тренировки, Варенников сказал: “Необходимо уже сегодня, во второй половине дня, тактико-строевым методом, по элементам, а затем в комплексе тренировать каждую роту и батарею”. А вечером на офицерском собрании командирам подразделений доложить о проведенных занятиях. Предварительно, конечно, детально рассказал и показал, как это надо делать. При этом предупредил, что в первой половине обойдет расположение всех подразделений. В заключение пожелал хорошо подготовиться и успешно отчитаться на предстоящем итоговой проверке в 1956-ом году.
По всеобщему мнению, все прошло хорошо. Особенно важно было то, что боевое знамя, когда его вносили и выносили, пронесли перед строем полка. Варенников видел, что это тронуло солдат и взволновало. И хотя торжественного прохождения не было (когда было развернуться), но и без него цель была достигнута: он представился полку и намерен вместе со всем личным составом идти вперед.
После построения пошел знакомиться со всеми подразделениями и объектами. Впечатление было самое тяжелое, за исключением полковой школы. Все запущено, ветхое окно, двери и полы сгнили, санузлы в ужаснейшем состоянии. В общем, верно сказал Пащенко: “Тяжелая ноша”. Но раскисать не в правилах Варенникова. Надо искать пути, как выкарабкаться из этой ямы.
Обедал вместе с личным составом полка. Еда понравилась. Но в столовой – как в гробу. Стены и потолок не просто грязные и темные, а черные. После обеда же подписал приказ по полку о повышении боевой готовности полка в связи с переходом на новую технику и уехал на стрельбище. Это в 12-ти километрах от Мурманска, южнее города, недалеко от поселка Нагорновский. На самом стрельбище, кроме двух скромных небольших деревянных вышек (одна – на стрелковом стрельбище, а вторая – на директрисе для стрельбы САУ – самоходно-артиллерийских установок) и огромного ветхого сарая, где складывались мишени, ничего не было.
Значительно лучшее впечатление произвел запасной район сосредоточения. Для всего личного состава отрыты траншеи. На каждый взвод – большой блиндаж с местом для установки печки. Подготовлены места (блиндажи) для ротных и батальонных командиров. Хорошо оборудованы блиндажи для штаба полка. Имеется проводная связь (на столбах) как к самому району, так и внутри него. Оборудован тыл полка и батальонные хозяйственные пункты. Настроение после знакомства с районом сосредоточения поднялось. В этом основном районе сосредоточения были только окопы и траншеи. Но в то время и не разрешалось – в целях сохранения расположения основных районов в тайне – оборудовать там капитальные сооружения типа блиндажей.
Возвращался Варенников в полк в приподнятом настроении. Ощущение начавшегося подъема еще больше укрепилось, когда на офицерском совещании все командиры батальонов и отдельных рот доложили: тренировки с выводом личного состава в пункты сбора и подачей туда автомобилей проведены, все нормально. Варенников поблагодарил офицеров за проделанную работу и предупредил, что вместе со штабом проведет общий подъем полка или отдельных подразделений и надо быть к этому готовыми буквально сегодня с вечера и ночью.
Варенников отправил офицеров по подразделениям, а с заместителями командира полка здесь же, в офицерском классе штаба полка, продолжил разговор. Для начала
поинтересовался:
- Товарищи, какие у вас впечатления после тренировки?
Дубин:
- Конечно, можно было бы провести более эффективно, если бы командирам
288

подразделений дали возможность лучше подготовиться. Это – во-первых. Во-вторых, желательно такие занятия проводить в день только с одним батальоном или только со спецподразделениями полка. Тогда и штабу легче контролировать. В-третьих, в связи с тем, что у нас пока один выход из парка, то при выезде машин произошло форменное столкновение. На наведение порядка тоже потребовалось время. Но в целом определенная польза, несомненно, есть.
Сбитнев:
- Тренировка принесла большую пользу. Ведь первый раз на автомобилях! Уже сам дух у людей другой. Еще бы – на технике. А все те недостатки, что проявились, вполне естественны. К следующему занятию можно подготовиться лучше.
Заместитель командира полка по техчасти Клементьев:
- Разделяя высказанное мнение, я одновременно вношу предложение – уже сегодня, буквально сейчас, сделать два дополнительных выхода из парка. Операция проста – надо лишь снять в этих местах забор. Один выход для 1-го и 2-го стрелковых батальонов, техника которых ближе к тыловому забору парка и там же их пункты сбора. Второй для батареи САУ. Остальные, то есть 3-ий стрелковый батальон и специальные подразделения, выходят по старой схеме через центральный выход.
Все поддержали это предложение. Варенников вызвал инженера полка и поручил ему силами саперной роты “смастерить” эти два дополнительных выхода, проделав проемы в заборе и подступы к ним с обеих сторон, то есть дорогу. Начальник штаба получил задание организовать в парке и на территории военного городка четкое регулирование движения, а заместителю по технической части провести занятия с водителями автомобилей 1-го и 2-го стрелковых батальонов под общим руководством представителей командования этих батальонов и батареи САУ. И хоть Дубин немного ворчал – “Ну, зачем горячку городить? Сделаем все, не торопясь!” – но принятый план выполнили полностью.
Пока проводили дополнительные тренировки да возились долго с этими двумя новыми выходами, пролетело время. Разошлись поздно. Когда ехали домой, Варенников предупредил водителя, что, возможно, сегодня ночью его вызовет, так что машину надо поставить прямо к дежурному по парку. Ну, а если кто-то объявит тревогу, то тут же жми на все педали.
Предположения Варенникова оправдались. В три часа ночи начальник штаба армии с оперативной группой и начальником штаба дивизии нагрянули в полк и объявили тревогу: через 15 минут Варенников был уже в полку. Представился начальнику штаба армии. Тот молча поздоровался за руку. Варенников выслушал дежурного по полку – все ли оповещены. Получил положительный ответ. Рядом и несколько в стороне от входа в штаб был поставлен по ранее отданному приказу командира полка большой стол, за которым сидели заместитель начальника штаба с картой и журналом регистрации докладов. Здесь же был установлен выносной телефонный аппарат и подстанция командира полка, по которой командиры подразделений должны были докладывать с пунктов сбора о готовности к движению в район сосредоточения. Стол был освещен приглушенным светом лампы от аккумуляторной батареи.
В кромешной темноте, поскольку начальник штаба армии приказал электричество выключить, полк шевелился, как разворошенный муравейник. Лишь отдельные ручные фонарики в помещениях – керосиновые лампы и в парке – подфарники машин позволили
как-то ориентироваться.
Начальник штаба полка Дубин, бегая по своему кабинету, кричал на коменданта:
“Где лампы, чтобы зажечь их и создать рабочую обстановку в кабинете?” Варенников сказал дежурному по полку, который был рядом с ним:
- Пригласите ко мне начальника штаба полка и вызовите начальника связи.
289

Подошел Дубин, и с огорчением развел руками.
- Не можем найти лампы…
- Да пускай этим занимается комендант, а вы с заместителем начальника штаба садитесь за этот стол и принимайте доклады. Командир 2-го батальона и командир батареи САУ уже доложили, что они в полном составе находятся в пункте сбора и готовы к движению в район сосредоточения.
Действительно, эти доклады по радио только что прозвучали, и генерал это слышал. Дубин успокоился, уселся за стол и стал принимать остальные доклады. Заместитель начальника штаба записывал их в журнал и проставлял время.
Подошел начальник связи. Варенников обратился к генералу:
- Разрешите уточнить – полку выходить в запасной или основной район сосредоточения?
В это время подошел полковник Крутских:
- В казармах сейчас проверяют: кто остался, и что осталось, - доложил он генералу, - а Варенников был в парке. Не знаю, как только они никого не задавили?
- Вообще, у них все суетятся, мотаются туда-сюда, не представляя своей задачи, - вторил ему генерал.
Варенников, конечно, не выдержал:
- Все идет по разработанному в полку плану. Еще не прошло и 30 минут с объявления тревоги, а подавляющее большинство подразделений доложили, что они со всем личным составом и транспортом уже находятся в пунктах сбора. А то, что отдельные суетятся, так это было всегда. Человек может что-то забыть или бежит с каким-то докладом. Не это главное. Главное – в принципе – справится полк или не справится с поставленной задачей.
- Нам виднее, что главное, - сухо отвечал генерал. - Мне вот непонятно - через въездные ворота не прошло и половины полка, а вам докладывают, что все уже в пунктах сбора.
Здесь вроде как выручил их, вмешавшись, Крутских:
- Они в парке сделали проломы в заборе и через эти проломы вывели много подразделений.
- Это не проломы, а два оборудованные вчера выхода их парка. Все делается по плану, - поправляет его Варенников и, обращаясь к генералу, говорит: - Прошу все-таки уточнить, в какой район сосредоточения выходить полку. Время идет. Это же учитывается.
- Что Вы со своим районом носитесь? – взъерепенился генерал. – Надо будет – поставлю задачу.
- Но я хотел вперед послать оперативную группу и роту связи, чтобы к приходу полка они все организовали, в том числе связь с пунктом постоянной дислокации по телефону.
- Откуда там может быть телефонная связь?
- Она уже существует. Я вчера все это сам видел.
Генерал и Крутских переглянулись.
- Посылайте телефонный взвод роты связи, и все. Оперативную группу посылать не надо, - распорядился генерал.
Варенников сказал, чтобы Дубин отдал необходимые распоряжения.
Поинтересовался, кто еще не доложил о прибытии на заданное место сбора. Оказалось, доложили все, некоторые даже по несколько раз, и просили уточнить дальнейшую задачу.
Дубин поставил задачу начальнику связи. Однако в это время генерал разрешил включить в военном городке электроосвещение и приказал дать отбой, технику поставить в парк, личный состав вернуть в казармы, проверить и утром сделать подъем на два часа
290

позже, а далее – все по распорядку дня. К этому моменту подошли все заместители командира полка. Генерал подумал и добавил:
- Я не намерен делать специальный разбор. Вы сами видели, как много было недостатков. Особенно эта бестолковая беготня. И правильно отметил полковник Крутских, что только чистая случайность не привела к ЧП.
Варенников молчал, а внутри все кипело: почему же не сделать разбор? Почему не назвать конкретные цифры и факты?
Генерал, между тем, продолжал свое наставление:
- Сами разберитесь, а штаб армии и штаб дивизии дадут вам необходимые материалы. Кстати, и начальнику штаба полка надо не плашки какие-то разыскивать во время тревоги, а вместе с командиром управлять полком.
Варенникову было жаль Леньку Дубина. Однако упрек был справедливый, хотя Дубин в ходе событий не смог собраться. Под конец генерал сказал, что он и все офицеры дивизии уезжают, а Варенников обязан позвонить и доложить дежурному по штабу армии, когда все и всё вернутся в казармы.
Генерал уже собрался уезжать, как вдруг дежурный по полку доложил, что командир телефонного взвода связи звонит из района сосредоточения. Генерал подошел к телефону сам, переговорил с лейтенантом, а затем обратился к Варенникову:
- Пускай сворачиваются и возвращаются в Мурманск. До свидания.
Они распрощались. Начальство уехало, а полку предстояло все две тысячи человек уложить на отдых и доложить в штаб армии. Позвонив в район сосредоточения, Варенников объявил лейтенанту и всему взводу благодарность, приказал все свернуть и аккуратно, без происшествий, вернуться в полк. Оповестил, что полку объявлен отбой.
Пока подразделения возвращались в казармы, руководство полка сделало предварительный разбор. Все пришли к единогласному выводу, что принципиально полк с задачей справился. Очень важно, что ранее провели тренировку. Однако в ходе и тренировки, и этой проверки вскрылось много дополнительных вопросов, которые надо решать. Договорились, что штаб напишет краткий приказ, в котором отметит лучшие подразделения и отличившихся офицеров, начиная от заместителя командира полка по техчасти, который предложил создать два дополнительных выхода из парка. К этому приказу будет приложен план мероприятий по совершенствованию боевой готовности подразделений и служб полка.
Итак, жизнь Варенникова в новом полку началась с весьма бурных событий. Но главное – коллективом он был принят нормально, хотя и прошло несколько дней. Это придало ему дополнительные силы. А уже через месяц появилось чувство, будто командует полком уже не первый год. Вскоре приехал новый командир дивизии герой Советского Союза генерал-майор Федор Васильевич Чайка – мудрый, опытный командир. Всего лишь на пять лет старше Варенникова. В любой обстановке сразу отыскивал главное и безошибочно сосредотачивал здесь все усилия. Но главными достоинствами Федора Васильевича были два: первое – он никогда не подставлял подчиненных, а, наоборот, при всех обстоятельствах защищал их и отстаивал, беря вину на себя; и второе – давал полную инициативу подчиненным, максимально развивал их творчество. Разумеется, в том случае, если и подчиненного была разумная инициатива. Но если он нес несусветный бред – все в корне пресекалось. Были у него и другие качества характера, связанные воедино, они и составляли его неповторимую суть. Например, он терпеть не
мог длинных докладов. Еще больше не выносил, когда у него что-то просили. В таком случае он обычно говорил так:
- Тебя назначили единоначальником! Понимаешь? Е-ди-но-на-чаль-ни-ком! Ты изначально должен делать сам. Командир полка это такая фигура, что он должен уметь все, ясно? Для выполнения всего этого государство дает необходимые средства. А ты
291

какие-то просьбы?! Командир дивизии, к твоему сведению, должен со своим штабом следить, чтобы ты выполнял утвержденные планы и не забуравил бы куда-нибудь в сторону. Так что способы решения всех задач отыскивай сам. А вот если изобретешь что-то новое, особенно в боевой подготовке – звони. Проведем показные занятия.
Чайка, конечно, видел, что полк находится в сложных условиях. Поэтому приказал без его ведома никому в полку не появляться, а если у кого-то идея помочь – связывайся с командиром полка и решай проблему.
Для Варенникова самым главным было – создать благоприятные условия солдатам и офицерам для жизни и быта. Тогда можно спрашивать и требовать, в том числе и высокую боевую подготовку. Этот принцип соблюдался им на протяжении всей службы, когда командовал и полками (а их было четыре), и дивизией, и армейским корпусом, и армией, и войсками округа, и работая в Генеральном штабе, и, наконец, являясь Главнокомандующим Сухопутных войск – заместителем Министра обороны СССР.


* * *

Взять, к примеру, полки.
Первым из них был 56-ой стрелковый. Полк не располагал никакими фондами. Даже изгороди приличной не было. Проходной двор. Но где взять средства для ремонта и строительства? Ни один вечер просиживал Варенников с начальником тыла, прикидывая различные варианты. Кое-что удалось найти. По команде штаба армии или штаба дивизии полк безвозмездно направлял свои подразделения на разгрузку рыбы с приходящих из океанов сейнеров. Варенников поехал в порт, повстречался с соответствующими начальниками и попросил, чтобы они сами дали ему справку о том, какую в этом, 1956-ом году, военные выполнили у них работу, и сколько это стоит. За прошлые годы, так и быть, вспоминать не будем. На эту сумму будем просить приобрести полку набор музыкальных инструментов (гармонь, баян, гитару, мандолину, балалайку и т.п.) для каждой роты, батареи и отдельного взвода, а их в полку 28.
Руководители порта согласились с ним, что дальше на халяву дело не пойдет. Солдаты – не дармовая сила. Если они помогают – то и к ним надо относиться соответственно.
Таким образом, потихоньку оснастили каждое подразделение. Затем “освежили” инструменты в полковом оркестре. Приобрели новый радиоузел, телефонный коммутатор, инвентарь для спортзала, имущество, особенно мебель для многих классов, медицинского пункта.
Но не это было главным. Нужен был капитальный ремонт всех зданий, особенно казарм и столовой. Нужно было строить как минимум спортзал, здание для учебных классов и бытового комбината. Как воздух, полку необходимы большой асфальтированный плац и также благоустроенные дороги, в том числе в парке. Наконец, полностью надо было построить стрельбище и переустроить парк.


* * *

Что делать? Планы – грандиозные, а возможности – нулевые.
И вдруг Варенникова ошеломила мысль: а не использовать ли лес-кругляк,
который штормом сбрасывало с верхней палубы лесовозов (раньше из Мурманска возили лес на мировой рынок) и выкатывало на берег? Весь Кольский залив по периметру был

292

завален таким лесом. Прикинув объем этих “залежей”, Варенников понял, что нашел “золотую жилу”. Однако теперь предстояло самое трудное – найти каналы реализации идеи.
Перво-наперво он поехал в горисполком к работникам, с которыми уже был в тесном контакте. Там он произнес пламенную речь:
- Товарищи, ну до чего мы дошли?! В Мурманске постоянно пребывает много иностранцев, особенно моряков. Они везде шляются и фотографируют не только достопримечательности, но и картинки, которые нас порочат. Возьмите берег залива, хотя бы в границах города. Ведь все завалено кругляком!
- Ну, а что мы сделаем? – услышал он ответ на свою тираду.
- Так мы можем помочь очистить берег хотя бы в границах города. Напишите только официальное письмо с просьбой – и мы будем действовать.
Выслушав в связи с этим тысячу благодарностей и получив буквально на следующий день такое письмо – просьбу горисполкома, Варенников стал действовать дальше. Теперь надо было найти пилораму. В городе свободной не нашлось. Пришлось обращаться к председателю колхоза в Мурмашах, что южнее города километрах в 25-ти.
- Вот, приехал познакомиться, проведать соседа, а заодно и поговорить о деле, - начал Варенников издалека.
- Оно-то хорошо, когда соседи в ладах, - степенно вторил ему председатель.
- Тем более богатые соседи, - в тон ему говорил Варенников.
Председатель с хитринкой покосился на Варенникова глазом. А затем они стали рассказывать друг о друге. Оказывается, председатель тоже воевал – здесь, в Заполярье. После ранения остался в этих краях, и вот уже 12 лет возглавляет колхоз. А до войны работал сантехником в Медвежьегорске, в Карелии. Здесь колхоз небольшой, но все есть. Народ доволен.
- А как со строительством? Дома колхозникам строите?
- А как же! Пока, правда, только деревянные, но скоро будем ставить и кирпичные. Кирпичный завод сделали. Хоть и плохонький, но свой. Беда с глиной. Нашли одно место, но там она уже кончается, да и качество не то…
- А деревянные избы из бруса или кругляка ставите?
- Так это дело вкуса. Из бруса вроде красивее, а из кругляка дом столетия будет жить, потому как бревна цельные, структура не порушена. Монолит! Надо только хорошо очистить от коры, чтобы не было гниения. А если бревна еще чем-нибудь смазать – так это вообще дом вечный.
- Столярку сами делаете?
- Ну, как же, как же. Все сами – и столярку, и половую доску, и брус, и вагонку-шалевочку. Есть и пила и строгальные станочки.
- Да это богатство. А как с лесом?
- У нас свой небольшой лесок. Но мы его бережем, а возим из Карелии. Дороговато, но внакладе не остаемся.
- А на сторону кому-нибудь пилите?
Председатель расхохотался.
- Ну, так бы и сказал, что тебе надо напилить… (они уже перешли на “ты”).
Естественно, его заразительный смех, а главное – “разоблачение” Варенникова заставили его расхохотаться тоже.
- Ты прав! Надо мне напилить досок, - переводя, наконец, дух, сказал Варенников.
- Много ли?
- Много.
- Да если много, то сложней. Но нашим защитникам надо помочь.
- А когда можно возить лес?
293

- Да хоть завтра! Чем раньше привезешь, тем раньше получишь доски.
- А с расчетом как?
- Как со всеми: пятьдесят на пятьдесят. Сто кубов привез – пятьдесят пилим тебе, а пятьдесят наши.
- Да ты что? Креста на тебе нет, - воскликнул Варенников. – Это грабеж среди белого дня. Побойся Бога. Хотя бы одну третью брал, ведь сам говоришь, защитникам надо помочь.
- Вот Бог и велит по справедливости поступать, – не сдавался председатель – хитроват.
- Мы вам пилим на этих условиях. И все довольны. Потому что справедливо. А что пильщики скажут, если я прикажу за работу брать треть леса? Они прямо скажут: председатель занимается махинациями. И никого потом не переубедишь.
- Да, ну, ты даешь! 50 процентов!
- Только так, дорогой сосед, и никаких торгов. Не нравится – поищи других. Но они предложат те же условия, если не хуже.
- Ну, ладно! По рукам!
Так Варенников начал большое дело, которое легло в основу всего его “предпринимательства”, без которого невозможно было вытащить полк из той ямы, в какую он попал.
Итак, договорившись с председателем о распиловке, Варенников вернулся в полк, вызвал начальника инженерной службы и командира саперной роты. Объявил им, что от них зависит спасение полка.
- Справитесь с этой задачей – оставите память навечно.
Обещая им всяческую помощь и защиту, если “обрушатся” старшие начальники.


* * *

А дальше события развивались так. На побережье работала команда, которая с помощью лошадей подтягивала добротные бревна к дороге, где все это грузилось на грузовики и отправлялось в Мурмаши на лесопилку. Инженер полка лично отвечал за учет.
На хозяйственной части территории полка отвели большой участок для хранения досок, обнеся его проволочным забором и выставив охрану, которая подчинялась только командиру полка и полковому инженеру. Сделали на эту территорию отдельный въезд. Система заработала, доски стали поступать. Заместители командира полка стали наседать на командира полка: что из этого каждому из них будет выделено, так как  на стрельбище надо, и на караульное помещение надо, и на парк надо, и на склады надо. Всех предупредил: пока ничего не просить и вопросов не задавать. Все будет – дайте только срок. Спасибо председателю – хотя и содрал три шкуры, но и пилил в три смены.
Одновременно через деловых лиц в горисполкоме, в порту и других организациях Варенников пытался отыскать канал, по которому можно было бы сбыть доски, а на вырученные деньги купить тоже пилораму. Наконец, эта проблема была разрешена.
Купили “Колхозницу”. Эта пилорама брала бревна в 35 сантиметров, не больше. Установили ее на отведенной территории по всем правилам и тоже стали попиливать. Потом построили огромный цех из расчета еще на одну, но более крупную пилу. Своих планов относительно ее Варенников никому не рассказывал. И хотя заместители опять стали к нему подступаться – никому ничего не давал. Наконец, приобрели большую, на 75 сантиметров, пилораму, точно такую же, как у председателя. И работа закипела! Теперь они лес больше в колхоз не возили – сами все распиливали. Полкового инженера
294

командир полка послал к председателю – поблагодарить и сказать, что подвоз леса временно прекращается. Просил также передать, что он сам к нему заскочит.
Через некоторое время Варенников приобрел четыре финских строгальных станка: два делали половую доску, два – вагонку. Полк зажил. Теперь не он, а уже к ним возили лес на распиловку. Расчет, естественно, был по мурмашским стандартам – 50 на 50. Вскоре на побережье в черте города полк убрал все бревна: хороший лес вывезли к себе, гнилой обливали соляркой и сжигали за городом.
До наступления холодов по периметру территории полка поставили на бетонной основе столбы для будущего забора и сразу на нескольких участках стали ставить ограждения из вагонки. Параллельно строили огромные, массивные, но красивые въездные ворота (за размеры их потом окрестили “Бранденбургскими воротами”) и в унисон им – контрольно-пропускной пункт из нескольких комнат, одна их них предназначалась для посетителей. Все ограждение было поставлено буквально за три недели: ограждение было покрашено в светло-зеленую, “играющую” на солнце краску. Полк засиял. Подходишь к нему – и тебя охватывает чувство радости и уважения к армии. Что значит все-таки внешний вид!
Ну, а внутри пока еще серьезных изменений не произошло. Кое-какие двери, правда, залатали, но главное готовили на весну и лето следующего года. А сейчас навалились на стрельбище. Построили центральную вышку, вышку на танковой директрисе (для стрельбы САУ и артиллерии прямой наводкой), поставили участковые пульты управления – небольшие, но добротные теплые домики. Но гордостью полка были три сборно-щитовых казармы на ленточном бетонном фундаменте, добротные хранилища для мишеней и стрельбищного оборудования. Здесь же была и мастерская для универсального ремонта – ремонтировали все, как шутили солдаты, кроме самолетов и кораблей. Здесь располагался и полевой парк, стоянка машин с водомаслогрейкой и теплым контрольно-техническим пунктом.
Сборно-щитовые казармы полк выменял в порту на половую доску и вагонку. Одна казарма предназначалась для общежития и столовой офицеров, две другие – для личного состава. Одновременно в них мог разместиться стрелковый батальон и одна-две отдельные роты (батареи). Правда, в разгар работ полк постигло несчастье – не успели построить центральную вышку, как на ней случился пожар, и она сгорела дотла, остался один фундамент. Но уже в стужу полк поставил еще более мощную и благоустроенную вышку с большими крыльями – классами. По соседству находился медицинский пункт. А хозблок, точнее, полевая кухня стояла между солдатскими и офицерскими бараками. Пункт боепитания – возле универсальной мастерской. Здесь же была и электростанция.
Словом, все было предусмотрено. Условия для учебы на стрельбище были созданы нормальные. Полк целый месяц потратил на переоборудование всех блиндажей на стрельбищном поле – обили их доской, поставили лавки и столики, сложили печи, подвели телефонную связь и электричество низкого напряжения, создали элементарную механизацию для показа мишеней, поскольку другого не было. В целом стрельбище полностью отвечало требованиям времени. Поэтому подразделения охотно тянулись на стрельбище. Солдатам было там лучше, чем на зимних квартирах. Батальон выходил на неделю и прекрасно занимался, сосредотачивая основное внимание, разумеется, на
огневой и тактической подготовке. Уже через месяц все офицеры заявили: все, что создали на стрельбище, благотворно сказывается на боевой учебе.
А в военном городке в полку была проведена настоящая революция с дорогами. Сняв толстый слой грязи, увидели, что под ним булыжник. Хоть и плохой, корявый, с выбоинами, но булыжник! Эта мостовая шла по прямой линии на 120 метро от ворот, а он нее отростки уходили влево: один проходил перед всем штабом до казармы, а второй – за штабом, где был вход в медицинский пункт полка.
295

Когда грязь вычистили, аккуратно кюветы обложили дерном, вдоль дорог посадили елочки, то общая картина и внутри городка повеселела. К тому же с первыми заморозками пригнали каток и, как следует, укатали главный плац. И хотя он был земляной, но им уже можно было пользоваться. Зная, что зимой в Кандалакше даже днем темно, Варенников решил, что надо сделать необходимое освещение. Сказано – сделано. И вот уже все дороги и дорожки в городке залились ярким освещением. Плац освещался дополнительно тремя рамами, в каждой – по шесть прожекторов. Их установили также с умом: один на казарме, другой – на штабе, третий – на парковом помещении. Когда включалось это освещение, то на плацу становилось также светло, как на освещенном ночью футбольном поле стадиона. Однако к этому прибегали только по необходимости. А в целом уже даже без капитального ремонта городок дышал теплом и уютом.
На плацу построили добротную трибуну. Каждый день на полковом разводе, встречаясь с личным составом, Варенников отмечал отличившихся. Например, вся саперная рота была выведена из строя полка и показана всему личному составу. С приказом по полку объявлялась благодарность за самоотверженный труд. В порядке поощрения вся рота получила возможность в этом году поочередно съездить домой в краткосрочный отпуск. Отмечались также лучшие по боевой подготовке офицеры, сержанты и солдаты. Ротам вручались наборы музыкальных инструментов – подарки шефов (а точнее, плата за труд солдат по разгрузке рыбы).
Полк постепенно подтягивался.
Вместе со штабом и начальником тыла командир полка набросал планы их действий  с наступлением весны. Заранее заключили с ремонтными организациями соглашения, и по только им известным каналам сделали необходимую предоплату.


* * *

1956-ой год закончился. В полк позвонили  с командой - проверить самих себя и подвести итоги. Это ставило Варенникова в сложное положение. В этом случае, какие бы оценки он ни поставил – старшая инстанция, если уже не скажет, то обязательно подумает, что оценки завышены или занижены. Но выход все же был. Проверки провели. Преобладали тройки, правда, по огневой и политической подготовке шли четверки.
Вскоре началась подготовка к новому учебному году. Пошла серия сборов разной категории. Командир дивизии решил проводить сборы командиров батальонов дивизии на базе стрельбища их полка. Это, конечно, налагало на полк Варенникова большую ответственность. Надо было хорошо подготовить занятия по тактике, огневой подготовке. Особое внимание уделили боевой подготовке учения с боевой стрельбой по теме: “Наступление стрелкового батальона усиленного минометной батареей и батареей САУ полка”. Задание оказалось сложным, но все получилось.
В общем, с задачей справились, и командир дивизии их отметил. Более того, они почувствовали, что он принял решение на будущее – все сборы и различные показные занятия проводить на базе их полка. Это, конечно, почетно, но было ясно, что жизнь и деятельность всего коллектива очень усложнится. Но это реальность и ее надо
воспринимать такой, какая она есть.
Задолго до весны, по решению командующего войсками Северного округа, командиров стрелковых полков собрали в два потока на два месяца на курсы по подготовке танковому делу. Варенников попал в поток. Кстати, туда попал и Николай Трегубов. Курсы были организованы на базе отдельного окружного учебно-танкового батальона, который дислоцировался под Медвежьегорском в Пиндушах. На сборах капитально изучали материальную часть танка Т-85, который должен был поступить на
296

вооружение стрелковых полков, занимались стрельбами и вождением этих боевых машин. Конечно, это было у многих дальновидное решение. Оказывается, инициатива принадлежала Г.К. Жукову.
Прошел зимний период обучения. Подвели итоги и стали готовиться к летней учебе. И наконец-то начали капитально ремонтировать все основные здания, строить современный спортзал и комбинат бытового обслуживания.
Для обеспечения условий для ремонта фактически вывели полк на стрельбище и в запасной район сосредоточения, расположенный рядом со стрельбищем, где тоже поставили одну сборнощитовую казарму для офицеров, а личному составу разбили палаточный городок. На зимних квартирах остались только ремонтно-строительные бригады полка. Центральный въезд в городок был закрыт, так как началось асфальтирование всех дорог, тротуаров и главного плаца полка. А к казармам сделали временный тыловой въезд.
Параллельно ремонтировались все здания и строились новые. Благодаря тому, что все заготовки были сделаны в прошлом году и в зиму с 56-го на 57-ой год, за четыре месяца все преобразилось.
В начале августа Варенников проходил далеко от Мурманска учения с одним из стрелковых батальонов. Неожиданно прибыл командующий войсками округа. Он посетил полки дивизии, затем – в Печенге. По рассказам начальника штаба полка, все прошло нормально, за исключением одного казуса. Осмотрев уже фактически готовую казарму, командующий, спускаясь по лестнице, потрогал на лестничной клетке оконную раму. Она была только вставлена в свой проем (все окна и двери заменили), но еще не закреплена. К всеобщему ужасу рама падает… на плечи командующего. Хорошо, что она не была еще застеклена. Генерал почертыхался и уехал.


* * *

В сентябре полк собрался и въехал в фактически новые, сияющие казармы с первоклассным оборудованием (особенно классов, бытовых комнат, санузлов). Столовая и спортзал просто благоухали. Варочный и другие цеха – одно заглядение. Только штаб капитально не ремонтировался, однако, как и другие здания, был снаружи и внутри покрашен и выглядел нарядно.
Во второй половине сентября командующий войсками приезжает в полк Варенникова вместе с только что назначенным на должность начальника тыла – заместителем министра обороны маршалом Советского Союза Иваном Христофоровичем Баграмяном. Варенникову позвонили из штаба армии: “В ваш полк выехал командующий войсками и маршал Баграмян…”
Это было как гром среди ясного неба. Только Варенников выскочил из штаба, как увидел, что ворота уже распахиваются и на территорию городка медленно въезжает ЗИМ, останавливается, и из него выходят двое в лампасах и два полковника. Конечно, Варенников мчится к ним навстречу, потом переходит на строевой шаг и рапортует маршалу. Он внимательно его выслушал, подал руку, поздоровался, окинул взглядом полк
и медленно говорит:
- Удивительно! В Заполярье такие красивые военные городки.
И действительно, все вокруг было красиво. С березок еще не опала ярко-желтая листва, темно-зеленые елки, такие же кюветы. Перед штабом и казармами – цветники с осенними цветами, а сами казармы – как нарядные невесты, свежие, с ясными окнами-очами приветливо улыбаются вместе со всеми другими зданиями. Варенников окинул все каким-то новым взглядом, и ему тоже понравилось. Один из полковников, улыбаясь из-за
297

спины маршала, показал Варенникову большой палец.
Позвольте доложить Вам, товарищ маршал, расположение объектов полка.
Перечислив все здания, дал им краткую характеристику. Предложил посмотреть вначале казармы. Баграмян согласился. Зашли в первую казарму, и он сразу прошагал на третий этаж, не торопясь, осмотрел буквально все. Особо ему понравились умывальники и бытовые комнаты – чистые, светлые. А когда в каждой ленинской комнате увидел целый набор музыкальных инструментов, а также услышал, что это шефы проявляют заботу – вконец подобрел. Второй и первый этажи смотрел так же детально, до каптерок включительно, и спросил, как они обеспечены, чего не хватает, что они хотели бы иметь.
Когда покончили с первой казармой и вышли наружу, то командующий предложил пройти в столовую (очевидно, чтобы сократить время), но маршал сказал, что надо посмотреть хоть один этаж в другой казарме. На первом этаже была полковая школа. А там был всегда не просто отличный, а образцово-показательный порядок. Зашли в школу. Последовала команда “Смирно!”. Маршал дал команду “Вольно” и поздоровался с дневальным, дежурным, начальником школы. Прошел по коридору в спальное помещение и замер. Долго стоял, рассматривал все подробно. Действительно, здесь все было образцово. Видимо, сказывалось и то, что курсанты располагались в один ярус. Поэтому помещение было по-казенному уютным. Прошли по всем остальным комнатам. Всюду порядок идеальный. У Варенникова на душе, естественно, все пело.
Маршал поблагодарил начальника школы и все отправились в сторону столовой. Кивнув на полковой медпункт, он все-таки уточнил: это медпункт?
Варенников подтвердил, и все направились за ним. Здесь тоже, осматривая все детально, он задержался в стоматологическом кабинете и перевязочной. Перевязочная больше походила на маленькую операционную. В медпункте был стационар на 12 мест. Лежало трое: один после небольшой операции на пальце ноги, другой с пневмонией (на стрельбище уснул на земле), третий – с гнойничковым заболеванием. Маршал с каждым подробно побеседовал. Затем прошел в небольшой комбинат бытового обслуживания, спортивный зал (хотя там был не только зал) и, наконец, направился в столовую. Тут уж он отвел душу. Мало того, что обошел оба обеденных зала, хлеборезку и все цеха, так он еще и начал с толком, не торопясь, пробовать пищу (время приближалось к обеду). В залах было уютно, светло. В цехах чисто, все на своем месте. В варочном цехе сделана хорошая вытяжка, и поэтому воздух был свежим. Даже в посудомоечной было чисто и сухо, чего почти не бывает никогда. Просто маршалу (а точнее Варенникову) повезло, что он попал в его полк в такое время дня, в такой месяц, да еще и после капитального ремонта.
Выйдя из столовой, маршал дал ряд рекомендаций начальнику тыла полка, сделав запись в журнале, и все отправились в сторону парка. Слева просматривался хоздвор, где был, так сказать, “лесопильный комбинат”. Чтобы отвлечь внимание маршала, Варенников начал оживленно давать справку о парке – сколько машин, какие марки, какие орудия, система техобслуживания… Но Баграмян вдруг спрашивает, показывая на хоздвор:
- А что это?
- Это хозяйственный двор. Там хранятся уголь, дрова, лес. Имеется небольшой цех
по обработке древесины. Вот и все.
- А где у вас свинарник?
- За чертой города. Санэпидемстанция не разрешила нам держать здесь свиней.
Все отправились в парк. Варенников с облегчением: пронесло! Хорошо, что в это время пилорамы уже не работали. Неизвестно, как бы все обернулось, если бы маршал заглянул на “лесопильный комбинат”.
Они остановились на центральной дороге парка, и Варенников дал подробное
298

пояснение, как все расположено, каковы система выхода по тревоге и техническое обслуживание машин. Вопросов не было. Они вышли из парка и подошли к ЗИЛу. Прошло два с половиной часа визита. Маршал в раздумье говорит:
- Хорошо у вас в полку. Здесь можно и служить хорошо.
- Это у нас средненький полчок, - поддержал разговор командующий. А Варенников про себя подумал: “Мудрый командующий. Если это даже не средненький, то можно представить, как выглядят хорошие, а тем более отличные”.
Маршал посмотрел на Стученко, улыбнулся. Никаких комментариев не последовало. Потом снова, обращаясь к Варенникову, спросил:
- А книга отзывов у вас есть?
- Товарищ маршал, такой книги нет, но есть формуляр полка.
- Пусть мне его принесут.
Варенников отдал распоряжение, а пока оно выполнялось, принялся рассказывать об учебном центре (стрельбище и т.д.), который расположен за городом, о том, какие там созданы условия для личного состава. Буквально через пару минут прибыл начальник штаба полка с формуляром. Маршал развернул его прямо на капоте автомобиля и изложил свои впечатления на целой странице формуляра, не соблюдая никаких граф. После чего тепло распрощался со всеми.
Командующий тоже пожал всем руку, но ничего не сказал. Да и что он мог еще добавить? Ведь все уже было “выдано”: “Это средний полчишко”. Но Бог с ним! Руководство полка было радо, что все обошлось. Как мало надо человеку за его труд! Просто скажи ему спасибо, и он будет вкалывать еще больше.


* * *

Буквально через два дня в полк пожаловал начальник финансовой службы армии. Полковник поведал, что недавно на Военном совете армии выступил заместитель командующего по боевой подготовке и сказал, что Варенников деньги, предназначенные по статье 32 на боевую подготовку, тратит не по назначению – на забор, музыкальные инструменты и т.д. Надо проверить. Варенников позвал заместителя командира полка и начфина и попросил их создать все условия для работы комиссии – прибыло четыре человека. На третий день полковник, придя к Варенникову, сообщил, что в полку очень много финансовых нарушений. Все будет доложено командующему.
Через неделю приказом по армии Варенникову объявляется выговор за грубые финансовые нарушения.
Печально, но факт. На офицерском совещании Варенников лично зачитал этот приказ командующего армией и сказал, что действительно были нарушены некоторые каноны, но у нас не было другого выхода. Однако выводы он для себя сделает.
В тот же день в полк пришел комдив генерал-майор Чайка:
- Читал приказ командира?
- Так точно! И сегодня довел всему офицерскому составу.
- Зачем? Там же сказано: “Довести до командиров частей и им равных”.
- Но это – для других частей, а в нашей все должны знать, все офицеры. Я считаю это правильно.
- Какой же стервец этот Никитин! Это же его работа. Он подбил заместителя по боевой подготовке, чтобы тот выступил на Военном совете. Я ему этого не прощу. Завтра утром к тебе придет командарм. Представить ему все. Я уже с ним переговорил.
Действительно, на следующий день утром приехал командующий 6-ой армией генерал-лейтенант Баринов. Он появился минут через тридцать после развода на занятия,
299

о чем Варенников очень сожалел, поскольку церемония развода на занятия и прохождение всех подразделений полка торжественным маршем были очень четкими и эффективными.
Конечно, Варенникову хотелось, чтобы командарм увидел это.
Варенников встретил и сразу хотел предложить ему ту схему, что была у маршала Баграмяна. Однако после долгих раздумий, рассматривая военный городок, он сказал:
- Полк я знаю, хоть и бывал здесь очень давно. Все как-то езжу по тем частям, что подальше стоят. Я позавчера приехал из отпуска, и мне доложили, что у вас были допущены финансовые нарушения при  ремонте.
Варенников молчал, а командарм не настаивал, чтобы он как-то все объяснил. Тогда он добавил:
- Доложите также, что приезжал в армию и был у вас в полку начальник тыла ВС маршал Баграмян (почему-то о командующем войсками округа не вспомнил, видно, по причине обоюдной неприязни). Интересно, какие он сделал замечания?
- Принципиальных замечаний не было.
- А какие непринципиальные?
- Дал рекомендации по жизни и быту личного состава, по организации питания. В целом перед отъездом сделал запись. Если требуется – я готов доложить.
- Конечно, требуется. Но к этому мы вернемся после осмотра полка. Начнем с парка стоянки машин.
И пошли в парк. Это Варенникова удивило потому, что прежние условия жизни личного состава в полку были плохими, и Варенников считал, что это главное и с этого надо начинать. Но потом убедился, что командарм по-своему тоже прав. Полк перешел с конной тяги на автомобильную – это для полка революция! И солдаты, и особенно офицеры попали в совершенно другие условия, при которых кардинально меняются и тактика действий, и система управления, и самое главное – в жизнь полка вливается динамизм. Конечно, надо было посмотреть, как размещается техника (они практически заново переустроили парковые помещения, везде забетонировали полы), какая система обслуживания машин (они построили теплый пункт технического обслуживания со смотровыми ямами и отдельно – теплую мойку и водомаслогрейку), как решается задача с выходом машин из парка (дополнительно построены два выхода, которые проверены во время тревоги).
На все вопросы командарм получил ответы – с ними был и заместитель командира полка по технической части. На заключительном этапе осмотра парка Баринов уже никаких вопросов не задавал, много ходил и смотрел. И лишь перед тем, как покинуть парк, сказал:
- Вот представьте: солдат - механик-водитель САУ или водитель автомобиля, или, наконец, просто ремонтник – закончил работу, весь в мазуте, солярке, масле. Где ему привести себя в порядок?
Они провели командующего в водомаслогрейку, где отдельно было отгорожено большое помещение для раздевалки, оборудованное умывальниками с горячей и холодной водой и тремя душевыми установками. Здесь же мыло, мочалки и т.д.
Увидев все это, командующий ничего не сказал, но лицо потеплело. Ведь это все в Заполярье! Далее осмотрел медпункт, бытовой комбинат, спортивный комплекс, причем
детально все комнаты секционной работы, а не только спортзал, затем – столовую и в заключение – одну из казарм. Кстати, ту же, что и Баграмян. Молча лазил везде. А о чем спрашивать, если все налицо. Опытный командир сразу поймет, что к чему. В одной из ленинских комнат взял баян и сыграл куплет “Катюша”. Тоже молча. Затем все они вышли на плац. Огромный, весь заасфальтированный и разбитый полосами для проведения строевых занятий и торжественных прохождений, их плац впечатлял. По его периметру стояли стенды с изображениями в нормальный человечески рост воинов в
300

различной форме одежды и при выполнении различных строевых приемов. Было несколько больших зеркал. То есть все то, что требовалось по приказу № 30 министра обороны СССР маршала Г.К. Жукова.
- Когда же вы успели все это сделать?
Командующего не интересовало, где взяли средства на это строительство. Его лишь интересовало, когда сделали. Действительно, все это они сделали в максимально короткий срок. Однако этому предшествовала длительная, фактически годовая подготовительная работа. А это касается изыскания средств, так командующий – человек опытный, понимал и знал, как это все делается. Поэтому вопросов по этой области не задавал. Но заметил:
- А ведь и правда въездные ворота смахивают на Бранденбургские. Вы действительно по 32-ой статье их построили?
- Товарищ командующий, тех денег, что нам дают по 32-ой статье для боевой подготовки с учетом интенсивных стрельб, в том числе учений с боевой стрельбой, не хватает даже для покупки фанеры на мишени. А мы в нашем учебном центре сделали современную учебно-материальную базу.
И Варенников подробно рассказал, что там построено.
- Ну, ладно! Что написал маршал Баграмян?
- Я сейчас принесу, - сказал Дубин.
- Принесите. А как с районами сосредоточения полка и с выходом по тревоге?
Варенников начал докладывать, но Дубин быстро обернулся туда и обратно, открыл ту часть формуляра, где была запись, и вручил командующему.
Генерал-лейтенант Баринов прочел один раз, потом, очевидно, перечитал отдельные фрагменты, закрыл журнал, увидел, что это полковой формуляр, подумал, передал его Дубину и объявил:
- Очевидно, мы проведем смотр всех военных городов армии. Готовьтесь.
Попрощался и уехал.


* * *

А через неделю полк получил два приказа командующего армией – с доведением только до командиров частей, в котором с Варенникова снималось взыскание, как объявленное ошибочно на основании недостаточно проверенных материалов. Второй - с доведением до всего личного состава об объявлении смотра всех частей армии. Еще через несколько дней пришла  вначале телеграмма, а затем сам приказ командующего войсками Северного Военного округа о том, что объявляется смотр-конкурс на лучший военный городок. По условиям этого конкурса каждая дивизия округа выдвигает на смотр один полк. Чувствовалось, что округ перехватил, точнее, погасил инициативу руководства армии, потому что потом пришло устное, через командира дивизии, разъяснение, что коль округ взял это в свои руки, то армия будет только помогать, а не проводить свой конкурс отдельно.
В итоге первые три места в смотре-конкурсе распределились так:
первое место – 56-ой стрелковый полк 67-ой стрелковой дивизии;
второе место – Бабичинский стрелковый полк 45-ой стрелковой дивизии 30-го армейского корпуса (Выборг);
третье место – 251-ый стрелковый полк 54-ой стрелковой дивизии (Кандалакша);
Таким образом, два полка были из 6-ой армии. А для полка Варенникова это вообще была великая победа, тем более что вместе с благодарностью командиру полка и его заместителям (персонально) объявлялась благодарность всему личному составу и
301

выделялась значительная сумма денег для приобретения памятных подарков и награждения ими от имени командующего войсками всех отличившихся солдат, сержантов и офицеров полка. Рекомендовалось дать солдатам и сержантам краткосрочные отпуска домой. Хотелось бы особо подчеркнуть мудрость наших начальников, которые отмели все наносное по поводу финансовых нарушений и прочее. Конечно, если формально копаться во всех этих вопросах, то, конечно, можно найти даже в идеальном ведении финансового хозяйства какие-то нарушения. Но важны два момента: чтобы была высокая эффективность и польза для дела, а с другой стороны, чтобы никто не посмел заниматься злоупотреблениями, махинациями, присвоением имущества или каких-либо ценностей.
В полку Варенникова все было честно, открыто, чисто.
А вот в верхнем армейском эшелоне, как стало известно, случился небольшой скандал. В связи с чем родился приказ об отмене наказания для Варенникова. А через месяц или полтора Заполярье покинул вначале начальник штаба армии генерал-майор Никитин, а вслед за ним и командующий армии генерал-лейтенант Баринов. Для этого были причины более глубокие.
Командовать армией приехал тогда Герой Советского Союза, как и Баринов, правда, пока только генерал-майор Олег Александрович Лосик. Начальником штаба у него был полковник Иван Ильич Белецкий.
Между тем, полк окреп капитально. Поднялся уровень военной дисциплины, порядка и организованности. Все это опять благотворно сказалось на боевой и политической подготовке, в целом на боевой готовности полка. Офицеры действовали уверенно.
В своей последующей службе Варенникову не раз еще приходилось прибегать к предприимчивости.


* * *

Но вернемся в Заполярье. Для Варенникова и его семьи оно уже стало родным. Все-таки за плечами была Кандалакша, а сейчас уже второй год Мурманск. Его полк был на высоте. Все показательные, методические и другого типа занятия для дивизии или для армии готовились и проводились на базе его полка. А командир дивизии Чайка вообще “заболел” этими показными занятиями. Минимум раз в неделю, обычно в пятницу, звонит и говорит:
- Ну, как?
- Все в порядке. Происшествий нет.
- А что новое вы там придумали?
Это касалось всего, но в первую очередь, конечно, боевой и политической подготовки, поддержания внутреннего порядка, несения караульной службы и т.д. Кстати, на одно из занятий в полк пригласили командование дивизии с семьями. Праздник проводили в Доме офицеров – это был и полковой клуб. Выступала самодеятельность полка. Ее руководитель, он же и дирижер полкового оркестра, был исключительно
одаренным и действительно влюбленным в свое дело человеком. Поэтому
самодеятельность была на уровне профессионалов. Наши “артисты” покорили всех.
- Это чьи? – спрашивает Варенникова Федор Васильевич Чайка по окончании концерта.
- Как, чьи? Наши!
- Так это же артисты. Готовь любые показные занятия, а в заключение покажем самодеятельность. Я приглашу командование всех частей с женами. Надо, чтобы они
302

обязательно посмотрели.
- Ну, если Вы хотите пригласить с семьями, то тут никакие показные занятия не подходят. Можно часа за полтора-два до начала концерта показать жизнь и быт полка. Затем обед в офицерской столовой, но – из солдатского котла и в заключение – самодеятельность.
- Вот-вот. Так и сделаем.
Через неделю и провели намеченное. И все хорошо получилось. И цель – распространять передовой опыт – командиром дивизии была достигнута. Однако жизнь сложна, когда полк “под боком” у начальства. Но в то же время приятно, что на полк Варенникова опирались, доверяли.
В зиму с 1957-го на 1958-ой год по плану командующего войсками Северного Военного округа проводилось тактическое учение с 131-ой мотострелковой дивизией (к тому времени и 67-ая стрелковая дивизия перешла на новый штат и именовалась 116-ой мотострелковой дивизией). Она дислоцировалась в районе Печенги, то есть у государственной границы с Норвегией. По замыслу учения, дивизия должна была из этого района перейти в наступление в общем направлении на Мурманск. При этом, используя две дороги: магистральную, действующую – Печенга - Мурманск и вторую – полевую, от Луастари через Большой Коринвиш к реке  Титовка, а затем к реке Большая Западная Лица. Дивизии ставилась задача: прорвать тактическую зону обороны на рубеже Титовки, развить наступление, с ходу овладеть второй полосой обороны на рубеже Большая Западная Лица и далее, применяя обходящие отряды, стремительно выйти к Кольскому заливу – овладеть портом города Мурманск.
На противоположной стороне в качестве обороняющегося действовал 266-ой мотострелковый полк, который имел на своем вооружении, кроме всего остального, гусеничные транспортеры. Они были средством транспортировки, в том числе по бездорожью, стрелковых подразделений и отличными тягачами для полковой артиллерии (в зимнее время орудия и 120-миллиметровые минометы ставились на лыжи).
Оборона должна была строиться на широком фронте, поэтому могла быть только очаговой, то есть с созданием узлов сопротивления на дорожных и на наиболее доступных направлениях, перехватывая все командные сопки, при этом имея сильный второй эшелон и резерв, а также заранее подготовленные несколько рубежей в глубине.
У Варенникова было два преимущества.
Первое – чтобы наступающая дивизия не прошла, учениями разрешалось применять все (естественно, кроме применения боевого оружия и боеприпасов), особенно различные обманные действия – контратаки на неожиданных направлениях, создание огневых мешков и т.п. На всем протяжении в полосе действия войск были участковые посредники, которые на своих участках могли вынести соответствующий вердикт в пользу той или другой стороны. А во всех подразделениях, начиная от батальона и выше, имелись войсковые посредники, которые давали оценки командирам и личному составу за их действия.
Второе преимущество – к тому времени выпало огромное количество снега. К концу февраля, когда проводилось учение, снег в связи с резким потеплением, опресовался и его можно было буквально резать или пилить. Причем первый слой
сантиметров на 30 был всегда свежим и рыхлым (на машине не проедешь), а глубже – это
до трех и даже четырех метров – можно проделывать целые тоннели. Чем они и занимались. Учитывая, что полку для устройства всех рубежей было дано достаточно времени, в полку смогли обстоятельно подготовиться. Как-то руководитель учения – командующий войсками округа генерал-полковник Стученко приехал на командно-наблюдательный пункт. Перед этим командиру полка позвонили: “Встречай”. Варенников стоял на дороге один, а КП у дороги, ждет. Подъезжают два автомобиля. Поскольку
303

Варенников был один, да еще в белом маскхалате, машины вполне могли проскочить мимо, не заметив, как Варенников поднял руку. Машины остановились. Подходит, докладывает командующему войсками, что полк находится в обороне и имеет задачу не допустить прорыва “противника” к Мурманску. Стученко вышел. Посмотрел вокруг – никаких признаков жизни. Была середина дня, поэтому небо было уже светлое, хотя солнце не поднялось. Однако все вокруг было белым-бело.
- Понятно… - медленно произнес командующий, хотя Варенникову совершенно не было понятно, что ему “понятно”.
- Ну, куда ехать? Где ваш командно-наблюдательный пункт?
- Никуда ехать не надо. Мы находимся на КП. Разрешите проводить Вас на рабочее место?
И Варенников удивленного командующего и не менее удивленных его сопровождающих повел в снеговой “замок”. Буквально в пяти метрах от дороги был вход вниз. Метрах в двух-трех заподлицо было сложено из снежных блоков добротное, с крышей, укрытие для парного поста, охраняющего вход на КНП со средствами связи. В амбразуру просматривались глаза часовых. Варенников сделал пояснение, тем более что с дороги пост можно было и не заметить, и они спустились по ступенькам (они были деревянными, чтобы не разрушались, а сверху присыпаны снегом) почти на три метра вниз. Потолок был на высоте двух метров. Следовательно, над ними было еще не менее метра снежного покрова. Справа и слева были вырезаны в снегу комнаты, где за столами-раскладушками сидели офицеры и работали. Надо заметить, что и в самом ходе сообщения, особенно там, где были эти комнаты, имелись крепления – подпорка из деревянного бруса (как в шахте), чтобы не было обвала.
Для освещения справа и слева были вырублены ниши, где стояли фонари “летучая мышь”. Через каждые 15-20 метров вверху были проделаны люки, тоже укрепленные брусом, через которые и поступал свежий воздух и дополнительный свет.
- У вас не КНП, а какой-то снеговой дворец! А где место, откуда можно наблюдать? – спросил командующий, - однако по его тону нельзя было понять – то ли командующий раздражен, то ли приятно удивлен.
- Мы уже подошли, - коротко ответил Варенников.
Ход сообщений кончался Т-образным перекрестком. Здесь справа и слева были вырублены в снегу “комнаты” для работы, прямо шли широкие удобные, тоже укрепленные ступеньки, они выводили к площадке для наблюдения за полем “боя”. Площадка была широкой и длинной. Она была “облицована” брусом, впереди и по сторонам имелись амбразуры, откуда открывался хороший обзор, сверху все было обложено снежными блоками. Здесь стояли стол с картами, стол с телефонами и радиовынос, здесь же была установлена стереотрубка. Несколько биноклей лежало прямо на амбразуре.
- Ну, а если надо прямо выйти наружу? – все тем же тоном спросил командующий.
- Пожалуйста! – ответил Варенников и вывел его наверх – был у них такой предусмотрительный выход.
- Теперь доложите мне по порядку: боевую задачу, как вы намерены ее выполнить, что уже сделали для подготовки обороны, что еще должны построить, покажите на
местности боевые порядки.
Вначале Варенников сделал это на карте. За его объяснением внимательно следил начальник штаба Дубин, который специально пришел с КП на КНП по этому случаю. Затем Варенников все представил на местности. Все были предупреждены и готовы к действиям, поэтому Варенников без особого труда смог представить командующему все элементы боевого порядка. По его команде по телефону обозначился передний край, серия ракет взлетела вдоль первой траншеи каждой роты первого эшелона. Затем
304

представил резервы и второй эшелон, артиллерию.
- А вы подготовили какие-нибудь контратаки? – поинтересовались представители командования.
- Разумеется. Вот перед вами 1-ый мотострелковый батальон. У него боевой порядок – в два эшелона. Рота второго эшелона на сопке – впереди справа. Склоны сопки, обращенные к противнику, обрывистые, а вот обращенные к дороге, то есть к нам – относительно пологие. Учитывая, что противник будет сосредотачивать основное усилие вдоль дороги и может прорваться, предусмотрена контратака этой роты во фланг вероятному противнику.
- Вы можете это продемонстрировать?
Варенников ответил утвердительно. Командующий дал вводную, что противник вышел на дорогу, и разрешил действовать. Варенниковым были отданы команды артиллерии на подавление прорвавшегося противника и батальону – на проведение контратаки.
- О готовности к контратаке доложить!
Подполковник Дубин предложил использовать для контратаки и взвод разведки полка, который находился слева, то есть на другом фланге. Варенников приказал его готовить тоже. Через 15 минут все были на старте. Варенников дал команду о переносе огня артиллерии в глубину – по батареям противника и резервам, а батальону и разведчикам перейти в контратаку. Все получилось удачно. Особенно хорошо “сработала” рота. Она неслась по склонам сопки, ведя огонь на ходу. Именно огонь (конечно, холостыми патронами) выдавал их контратаку. Все были в белых маскхалатах, и вести по ним прицельный огонь противник почти не мог.
Командующий войсками по телефону переговорил с командиром батальона, объявил ему благодарность. Потом обратился к Варенникову:
- Как комбат?
- Хороший, высокоподготовленный, окончил Военную академию имени М.В. Фрунзе.
- Так бери его себе начальником штаба, а Дубина выталкивай на полк.
Варенников поблагодарил командующего войсками за внимание и обещал сразу после учения предпринять шаги, но добавил:
- Если нас всех после учения не поснимают.
- Это почему такие мысли?
- А вдруг “противник” прорвется к Мурманску?
Командующий войсками посмеялся и уехал. А командование полка, вдохновленное неплохим началом, приступило к действиям. Ведя разведку визуально, установили, что противник проводит рекогносцировку – большие группы офицеров появились в разных районах вблизи своего передового края. Следовательно, он готовится к активным действиям или к смене войск. Такого рода донесение было отправлено в вышестоящий штаб, а на учениях для них таким вышестоящим штабом был штаб руководства. Получив донесение, он прицепился к штабу полка:
- Так все-таки противник будет проводить смену войск или наступать? И чем все это обосновываете? Доложите.
Конечно, они в своем кругу посмеялись, прочитав это требование, но решили
играть свою роль до конца:
- Безошибочно такой вывод может сделать только стратегическая разведка. Что же касается данных разведки полка, то нам можно сделать только предположение. По тем признакам, которыми располагаем, считаем, что противник перейдет в наступление. Обосновали: во-первых, проводимая им рекогносцировка особое внимание уделяет дорожному направлению, а не распределяет его равномерно по всему переднему краю.
305

Во-вторых, если бы он ставил перед собой лишь задачу провести смену войск, то мог бы ограничиться только проводниками, которые бы вывели новые подразделения на свои подразделения. Здесь же налицо не только рекогносцировка, но и одновременно командирская разведка – офицеры противника изучают нашу оборону. В-третьих, на наш взгляд, если противник не намерен наступать, то нет смысла и делать смену войск в целом – с имеющимися войсками можно годами сидеть в обороне, меняя личный состав в целом и группами, но сохраняя при этом преемственность. В-четвертых, что особо важно, противник в светлое время хоть и на большой высоте, но применяет разведывательную авиацию, чего раньше не было.
С учетом всего этого Варенников принял решение: силами разведывательного взвода пока провести глубокую разведку, при благоприятных обстоятельствах захватить “языка”, а также провести другие мероприятия, позволяющие подтвердить его предположения о готовности наступления, и нанести ущерб противнику.
Его план был утвержден. Еще до начала активных действий кто-то из командования полка предложил – при очередном обсуждении обстановки в узком кругу - смелую, но шальную идею – заслать в тыл противника нашу группу, которой поставить задачу: когда с наступлением темноты 131-ая дивизия начнет выдвижение в исходное положение, снять всех регулировщиков в районе Печенга – Луастари, поставить своих, заменить дорожные указатели населенных пунктов и направить силы, выходящие из Печенги, не на Титовку и Мурманск, а на Луастари и Никель.
Мысль была заманчивая. Провернуть это – значит сорвать наступление в намеченные сроки. Но в то же время дело опасное – это же ведь учение. А за его срыв не похвалят. В общем, риск был большой. Но они на него пошли.
Конечно, предварительно велась самая настоящая разведка в штабе руководства, чтобы знать точную дату и время выхода на занятия 131-ой дивизии своего исходного положения во время перехода ее в наступление. Этим занялся лично Дубин с учетом своих знакомств. Конечно, с формальной точки прием недозволенный. Однако они себя успокаивали тем, что в действительности (то есть на войне) стратегическая разведка, конечно, могла располагать такими данными, и войска или, во всяком случае, командиры дивизий и полков могли бы получить информацию о возможных действиях противника и сроках таких действий.
Итак, они пошли, так сказать, ва-банк. Когда посылали разведчиков, все страшно переживали – ведь надо было ночью пройти около 15 километров по пересеченной местности (по бездорожью), не заблудиться среди сопок и выйти на станцию Печенга (это в 5 километрах от самой Печенги), там днем пересидеть, а в следующую ночь – а это уже была ночь начала выдвижения дивизии – действовать.
Принципиально все получилось. Но командир взвода не стал разбивать своих людей на две группы, как предполагали вначале (одна действует в районе Печенги, а вторая – в районе Лаустари). Командир имел на то санкцию – действовать по обстоятельствам. А погода, между тем, ухудшилась: температура понизилась, подул ветер, началась пурга. Группы с трудом добрались до станции и, передневав, набрались сил. Для прикрытия, если кто-то поинтересуется: “Кто такие?”, представились армейской лыжной командой. С приходом на станцию белые маскхалаты сняли и сложили в вещевые
мешки, заняли укромное место в углу на вокзале и всласть поспали.
В связи с тем, что они действовали только в районе Печенги, то эффект был процентов на 50-60 от запланированного. Но и это сорвало сроки перехода “противника” в наступление на сутки. Части печенгского гарнизона в основе своей ушли не в сторону Титовки и Мурманска, а на Луастари. Всю ночь разбирались, что ж произошло? Почему части заблудились?
Обратно разведчики шли в светлое время. Но главное – пришли все, целые и
306

невредимые, выполнив задание.
Из штаба руководства в полк прибыл полковник и спросил:
- Вам что-нибудь известно, что происходит в частях противника?
- Да, но в определенной степени. Получив вот этой телеграммой разрешение штаба на понесение ущерба замыслу противника, от полка послали в тыл разведывательный взвод, который, во-первых, опросом военнослужащих уточнил сроки возможного перехода в наступление, а во-вторых, в район Печенги отрегулировал выдвигающиеся части в другое направление.
- А что дальше?
- Разведчики вернулись без потерь, задачу выполнили, а противник, наверное, собирает свои части.
- Это верно – собирает. А как с наступлением?
- Думаю, что завтра вряд ил у него это получится. А вот послезавтра – это реально.
Полковник уехал. Все руководство полка было мрачным, в ожидании чего-то. Но телефоны молчали. И они тоже. Уж лучше кто-нибудь обругал бы их, что ли, или сказал бы: правильно сделали. Кстати, и на разборе обошли этот вопрос. Только отметили: “По причине неорганизованности дивизия не смогла перейти в наступление в установленные сроки”.
Но в полку были довольны и тем, что эти занятия “не вышли боком”. А дальше ученее развивалось, как было спланировано: дивизия, имея трех-четырехкратное превосходство, прорвала оборону и начала теснить наши подразделения, а полк, несмотря на проведение контратаки, вынужден был отходить на последующие, подготовленные в тылу рубежи. Посредники делали свои дела, невзирая на решения командиров и действия подразделений.
Однако мысль лихорадочно работала: надо обязательно сделать что-то такое, чтобы, если уже не сорвать наступление дивизии, то хотя бы “насолить противнику”. И такой случай представился. На дороге от Мурманска до Печенги, между рекой Большая Западная Лица и Мурманском (ближе к реке) стоит небольшой поселок, в котором живут дорожники, обслуживающие эту магистраль. Поселок стоит сразу за длинным озером (если ехать в сторону Печенги). Дорога проходит оп самому берегу. Слева – озеро, а справа – огромная, обрывающаяся под дорогой скалистая сопка. В радиусе 15-20 километров это место не объехать.
Варенников принимает решение: подорвать скалу и завалить участок дороги валунами и горной породой. Докладывает своему посреднику, тот в штаб руководства. Оттуда: “Ни в коем случае. Сорвется завершающий этап”.
Варенников звонит в штаб руководства. Настаивает утвердить его решение. Ему не разрешают, но говорят: придумайте что-нибудь другое, полегче.
Тогда он, ничего больше не докладывая, на самом узком месте дороги, где может пройти только одна машина, ставит танковый тягач, вместе с экипажем садит туда начальника разведки полка и ставит задачу: стоять насмерть – уходить с этой точки только с его разрешения – и так объяснять любому начальнику. Если только тягач возьмут таким же танковым тягачом или танком на буксир - заводить двигатель, включать заднюю передачу и тянуть их к себе.
Экипаж обеспечили хорошим питанием, двумя большим термосами горячего
сладкого чая и дополнительной радиостанцией, чтобы “противник” не обошел по озеру, взорвали толстый лед поперек, создав огромную полынью. А дороги по тому берегу озера не было.
Когда передовые подразделения наступающих войск прошли по этой узкой дороге почти два километра и уперлись в тягач – начались “концерты”. Все и всё встали. Колонна растянулась по дороге на несколько десятков километров. А руководство штаба считало,
307

что если передовые подразделения выйдут к Кольскому заливу, то можно считать – дивизия с задачей справилась, и учения надо заканчивать. И вдруг срыв! Все недовольны. Один в полку Варенников не знает, что им делать – радоваться или горевать. Все зависело от того, как расценит их действия руководство учения.
Из тягача ребята постоянно докладывают, что им стучат, угрожают, говорят, что подожгут или сбросят в озеро, если по-хорошему не уйдут сами. Из штаба руководства Варенникову звонят:
- Ну, как?
- Стоим. И они стоят. Хоть через Кили-Явр можно было бы сделать обходной маневр. Но это большой труд и времени потребуется не меньше суток.
Штаб руководства решений не принимал. А командир 131-ой мотострелковой дивизии генерал В.Т. Ягленко считал, что он здесь на дорожном направлении имеет достаточно сил, чтобы протаранить эту оборону. В реальных боевых условиях таран, безусловно, был бы произведен. Наконец, Виктор Титович Ягленко через узел связи штаба руководства вышел по телефону на Варенникова:
- Слушай, Валентин Иванович, ну, убери ты этот ржавый тягач. Ведь на войне так не бывает. Я бы его разнес в прах. А из-за него учения остановлены.
- Товарищ генерал, дорогой Виктор Титович (у них были добрые отношения) поставь себя в мое положение. Полку поставлена задача: не допустить прорыва противника (то есть 131-ой дивизии) к Мурманску. Вы правы – на войне тягачом дорогу не перекроешь, но я хотел подорвать скалу у озера и завалить дорогу. Вы вообще бы эту недельку копались, коль уперлись только в дорогу, хотя можно сделать и глубокий обход.
Виктор Титович был эмоциональный и экспансивный:
- Мать-мать-перемать! Убери тягач или я его утоплю в гнилом озере, - потребовал он.
Но Варенников и не думал сдаваться.
- Уберу, но только по приказу штаба руководства, - ответил Варенников на все его грозные тирады.
- Ну, ладно! – чертыхнулся он.
А дальше события развивались банально. Видимо, Ягленко удалось выйти на руководство учения, по-своему “доказать” свою правоту и тот поручил начальнику штаба руководства передать Варенникову, чтобы злополучный тягач убрали. Что и было сделано. Однако при этом распоряжении начальник штаба руководства добавил:
- Руководитель учения сказал, что ваш полк со своими задачами справился.
Все воспряли духом. Но задолго до этого разговора, а точнее, как только поставили тягач на дороге, полк устроил противнику на передовом рубеже западню. Дорога в одном месте проходила среди сопок, которые образовывали как бы естественный, в несколько километров, коридор, а далее она сворачивала направо. За этим поворотом полк и сделал на дороге снежный завал. А на сопках справа и слева посадили по батальону, которые должны были по сигналу расстрелять колонну противника холостыми патронами и снарядами.
Посреднику при полке Варенников пообещал:
- Сейчас вы увидите, как мы уничтожаем противника.
Когда тягач был убран, все ринулись вперед с радостным чувством: скоро
Кольский залив. Но их снова встретила преграда, хоть и не страшная. Тем не менее, голова колонны остановилась, и, пока принимали меры по расчистке, не могли тронуться с места. А количество машин здесь все увеличивалось и увеличивалось. Когда их стало очень много – Варенников дал команду открыть огонь. Если бы противник оказался в таком огневом мешке, конечно, в настоящем, а не в учебном бою, то от него остались бы только рожки да ножки.
308

Однако это был уже последний эпизод, правда, весьма эффективный.
На разборе учения 131-ая дивизия получила удовлетворительную оценку при условии, что будут устранены все недостатки, отмеченные в его ходе. 266-ой полк Варенникова получил хорошую оценку, но с оговоркой: ‘Конечно, полк был в более выгодных условиях – сама местность ему способствовала”. Правда, все интересные эпизоды, которые устраивал полк, в разборе были упомянуты.


* * *

В день проведения разбора учения Варенников из полка пошел домой пешком, чтобы немного развеяться, подумать. В голову лезли разные мысли, в том числе о том, как сложно проходило его становление в полку. Мало того, что штаб армии и штаб дивизии (точнее – начальники этих штабов) выступали против его назначения, так они долгое время не могли успокоиться, когда еще до приезда на дивизию генерала Ф.П. Чайки Варенникова предложили послать в Управление кадров Сухопутных войск кандидатом на учебу в ракетные войска Сухопутных войск. Этот род войск только организовывался. Варенникова вызвали в отделение кадров дивизии. Подполковник из Москвы начал уламывать его, что бы он дал согласие пойти на эти курсы, мол, после них Варенников получит ракетную бригаду.
- Престижно, отвечает духу времени и Вашим призваниям, которые были проявлены в годы войны, - подслащивал пилюлю подполковник.
Но Варенников отвечал сухо:
- Каждый из нас должен был защищать страну, как мог. А сейчас выбор сделан, я окончил общевойсковую академию, вступил в должность, меня это устраивает, отвечает интересам, да и сразу здесь встретился с такими проблемами, решать которые надо немедленно.
- Валентин Иванович, - не унимался подполковник, - но ракетные войска – это новый род войск в Сухопутных войсках. Туда подбирают самых лучших. Это же ракетчики! Давайте договоримся так: сейчас Вы окончательное решение не объявляете, подумайте, а затем мы решим.
- Нет! Возвращаться к этому вопросу я не намерен. Решение принято окончательно.
- Ну, все-таки подумайте. Через месяц позвоню.
Варенников понимал, откуда “дует ветер”. Здесь сказывалось не только то, что он в годы войны командовал артиллерией стрелкового полка, сколько стремление Никитина и Крутских все-таки избавиться от него. Аргумент о его прошлом был, конечно, весомый, но и его настоящее, а самое главное – желание, тоже было не последним фактором.
Действительно, через месяц к этому вопросу вернулись снова – из Управления кадров Сухопутных войск пришла телеграмма, из которой следовало, что Варенников должен прибыть на беседу к Первому заместителю министра обороны Главнокомандующему Сухопутными войсками маршалу Р.Я. Малиновскому.
Варенникова вызвал комдив Чайка и, зачитав телеграмму, спросил:
- Зачем вызывают? Чья это работа?
Варенников все подробно рассказал, что было и что он предлагает. Федор
Васильевич в сердцах выругался (Варенникову от этой “солидарности” стало даже легче). Затем упорно начал названивать всем кадровикам – армейскому, окружному, в Сухопутные войска. Добравшись до начальника Управления кадров Сухопутных войск и поздоровавшись, Федор Васильевич степенно начал докладывать:
- Костя, вот у меня в кабинете командир полка нашей дивизии подполковник  Варенников. Человек только принял полк, взялся с охотой за работу и никуда, ни в какие
309

Ракетные войска переходить не намерен, а вы его вызываете на беседу к Главкому.
Варенников, естественно, не слышал, что говорилось на другом конце провода, зато комдив распалялся все больше:
- О каком списке может идти речь, если он не дал никакого согласия. Доложи маршалу, что Варенников не желает возвращаться в Ракетные войска.
Вероятно, начальник Управления кадров СВ предложил комдиву позвонить маршалу и сообщить ему об этом.
- Ну, почему я должен ему звонить? Ты же начальник Управления кадров, твои ребята затеяли все эти дела, ты и предложи.
Тот, вероятно, не соглашался.
- Ну, хорошо, хорошо. Где сейчас маршал? У себя? Буду звонить, но тебя прошу поддержать.
Комдив достал трубку, закурил, поворчал на наших общих “друзей“ и начал опять звонить. Оказывается, он звонил непосредственно Главкому Сухопутных войск Р.Я. Малиновскому.
- Товарищ маршал Советского Союза, докладывает командир 67-ой стрелковой дивизии Северного Военного округа генерал-майор Чайка.
Вероятно, услышав телефонный звонок, маршал уточнил, кто звонит.
- Так точно, генерал-майор Чайка, Герой Советского Союза. Товарищ маршал, вынужден обратиться непосредственно к Вам потому, что кадровики сказали, что решить этот вопрос можете только Вы. У меня в дивизии командует одним из полков подполковник Варенников. Всего два месяца, как принял полк и выполняет свой долг отлично. Кадровики беседовали с ним на предмет перехода в Ракетные войска Сухопутных войск. Он категорически отказался. Однако…
Маршал, вероятно, уточнил, какой он окончил ВУЗ.
- Нет, он окончил Военную академию имени М.В. Фрунзе, а до этого был два года заместителем командира стрелкового полка…
Маршал дал добро.
Комдив поблагодарил маршала. Попрощался:
- До свидания, товарищ маршал Советского Союза.
У Варенникова на протяжении всего этого разговора было максимальное напряжение. Затем Федор Васильевич позвонил еще раз начальнику Управления кадров Сухопутных войск генерал-лейтенанту К. Майорову и передал ему решение Главкома. Кстати, тот сообщил, что командир уже получил его. На этом история Варенникова с его выживанием из полка закончилась.


* * *

В начале лета Варенников отправил жену с малышами на юг, на море. Договорились, что семья вернется в начале августа. Во-первых, потому, что во второй половине этого месяца будет сложно с билетами. Во-вторых, их старшему сыну, который уже окончил 1-ый класс, надо подготовиться к школе, адаптироваться, да и август в
Заполярье, как правило, месяц хороший.
Как-то Варенников приезжает на стрельбища. Уставший, но довольный – стреляли хорошо. А уставший, потому что был день и “ночь” на стрельбищах (летом ночи нет). Заходит возбужденный Дубин. У него что-то произошло. Варенников ему говорит:
- Садись, рассказывай, - а сам сделал вид, что ему вроде что-то известно.
- Да чего рассказывать. Плохи мои личные дела. Вызывал меня командарм, генерал Лосик. Предлагал должность командира отдельного полка, но на полуострове Рыбачьем.
310

Я отказался. До меня он вызывал еще двух и тоже с выжиданием отказались. Вот теперь не знаю, какая моя будет дальнейшая служба. Ведь начальство как может расценить мой отказ? А-а, не захотел? Ну, и сиди до увольнения. Или на военкомат запрут.
- Я не думаю. Коли они за Вас взялись, то еще поступят предложения. Вы, очевидно, обосновали свой отказ?
- Да, я сказал, что если ехать на полк, то надо на несколько лет. У меня же сын закончил 7-ой класс, а на Рыбачьем только семилетка. Значит, придется держать его в Мурманске, в интернате. Но это крайне нежелательно, потому как за ним нужен глаз да глаз. Командующий вроде посочувствовал: “Ну, ладно, - говорит, - идите”.
- На мой взгляд, довод убедительный. В общем, Леонид Николаевич, не будем нагонять тучи, лучше надеяться на лучшее.
Уточнили с Дубинным план на завтра, и он ушел. Варенников разобрал документы и уже собрался домой. Вдруг звонок. Кто бы это мог быть в такой час?
- Слушаю Вас.
- Это Чайка. Командующий армией тебе не звонил?
- Нет, звонков от него не было.
- Так вот, он приказал тебе прибыть завтра к нему к девяти часам.
- Товарищ генерал, может, Вы сориентируете меня хотя бы в общих чертах?
- К сожалению, не знаю. Сказал, что лично поставит задачу, поговорит. Вообще-то у меня есть предположения, но я не думаю, что вызов по этому поводу.
- Ну, Вы меня совсем озадачили. Тогда хоть свою версию скажите.
- Нет. Пока ни о чем не думай, отдыхай – завтра все прояснится. До свиданья.
- До свиданья.
Варенников положил трубку, а мысли вновь закружились. Не исключен опять вариант с ракетчиками, а, возможно, надо в чем-то помочь городу? Может, подошел срок морского похода полка на Новую Землю (это было как-то высказано в общих чертах), или их ждет какое-нибудь показное занятие, представление полка солидной делегации и т.д.
Какой там уже сон! Так – в полусне, полудремоте прошла вся ночь. Утром размялся, принял душ – и в штаб армии. Прибыл за 15 минут до назначенного часа, однако адъютант сразу же говорит:
- Заходите.
- Но…
- Он сказал, чтобы заходили, как только появитесь.
Варенников вошел в кабинет. Генерал Лосик за столом, смотрит документы. Варенников представился. Командующий подошел, поздоровался и внимательно посмотрел в глаза. Спросил, как дела в полку, как настроение у личного состава, у командира полка. Варенников ответил, что все в пределах нормы, оснований для беспокойства нет. Тогда он как выстрелил:
- Вам надо ехать на Рыбачий принимать полк!
- Когда?
Понял, что его вопрос застал командующего врасплох больше, чем предложение, которое он высказал ему. Он удивленно поднял брови, немного подумал и ответил:
- Завтра.
- Разрешите послезавтра?
- А почему не завтра?
- Завтра с юга приезжает семья – жена и дети. Я их встречу, а послезавтра с утра все вместе отправимся на новое место.
Лосик стал ходить по кабинету, о чем-то думать. Потом остановился перед Варенниковым.
- А Вам свой полк не жалко?
311

- Как же не жалко?! Конечно, жалко. Вложил в него столько сил… Сейчас командуешь и радуешься – какой коллектив!
- Да, полк хороший. А на Рыбачьем 6-ой отдельный пулеметно-артиллерийский полк развалился. Надо его поднять. Надеюсь, что Вы это сделаете.
- Постараюсь задачу выполнить.
Они расстались. На душе было торжественно, и тоскливо: торжественно потому, что оказывалось такое доверие, а тоскливо – не хотелось расставаться со своим детищем – 266-ым мотострелковым полком. Ведь каким Варенников его принял, и каким он стал за два года. Сколько сил и души вложено, сколько бессонных ночей и до предела заполненных работой будней…
Заходит он к командиру дивизии.
- Я уже все знаю. Звонил командующий. То, что не отказался – это, может быть, и правильно. Но он тебе подсунул такую розвальню, что с ней надо возиться капитально. А главное – полк разбросан побатальонно: один батальон на северо-востоке Рыбачьего, второй – на северо-западе, третий – на полуострове Средний, штаб и полковая школа со спецподразделениями в Озерко, а танковый батальон и артиллерийский дивизион – южнее Озерко. Полк – 3,5 тысячи. Устроен неважно. Одно утешение – штат хороший: все предусмотрено до мелочей. Почему я все это знаю? Да потому, что кое-кому уже предлагали этот полк, но все отказывались, хоть полк и не подчиняется армии.
- Товарищ командир, есть еще одно преимущество.
- Какое?
- Далеко от начальства.
Чайка рассмеялся. Смеялся, долго кашляя и вытирая глаза. Потом сказал, что полностью согласен с Варенниковым. Они договорились, что полк Варенников передаст сегодня первому заместителю командира полка подполковнику Суетину, а завтрашний день посвятит личным сборам. Командир дивизии разрешил взять легковой газик и грузовую машину. На прощанье Чайка сказал Варенникову, что ему жаль расставаться, поблагодарил за службу, обнял и вздохнул. Варенникову тоже было грустно. Люди привыкают друг к другу и потому расставаться трудно, особенно если установились добрые отношения.
День прошел в будничной работе – подчиненные докладывали свои письменные рапорты о состоянии подразделения или службы. Потом собрал офицеров, поблагодарил их за то, что они сделали полк передовым. Перед ужином построил полк и сказал, что командование назначает его на другой полк, но он будет близко – на полуострове Рыбачьем. Попрощался и пожелал успехов. Вечером, так уже повелось, устроил товарищеский ужин с заместителями. Поговорили откровенно. Просили Варенникова их не забывать, а Варенников приглашал их на Рыбачий – “театр военных действий надо изучать”. В общем, все прошло хорошо.


* * *

Утром встретил семью. Сообщение Варенникова было воспринято нормально, как
он и ожидал. И они рано утром на следующий день уже отправились на Рыбачий к новому
месту службы.
Дорога от Мурманска до реки Титовка и одноименного поселка, а далее до Печенги и госграницы с Норвегией, как и до города Никеля, Варенникову была известна отлично. А вот от Титовки на север, вдоль реки, то есть на Рыбачий, Варенников не ездил. Переехав через мост, они свернули направо и двинулись уже с маленькой скоростью, по левому западному берегу. Дорога постепенно поднималась к перевалу, извиваясь все больше и
312

больше. У водопада, точнее, у огромного, метров в семь-девять, порога, где Титовка падала со скалы в русло, которое проходило по ущелью и уносило воды в море, они остановились и долго любовались этим чудом природы. Кругом скалы, кое-где небольшие, уже в осенней ярко-желтой или красной листве березки, а также темно-зеленые, тоже карликовые елочки или сосенки. Среди мха виднелись ягоды – брусника, черника, морошка. Но главное – могучий водопад. От мощного удара огромной массы воды внизу, над выбитым в граните бассейном, и далее – над речным потоком стояла водяная дымка, в которой солнечные лучи, преломляясь, создавали сказочную радугу. На все это можно было смотреть часами, получая не меньшее удовольствие, чем в Петергофе, Эрмитаже или Третьяковке, в Лувре или Версале, Дрезденской галерее или в индийском Тадж-Махоле. Картина, созданная природой, просто завораживала.
От водопада дорога уходила в сторону – в скалистые горы, затем, круто извиваясь и даже обвивая одну и ту же скалу двумя кольцами, шла дальше вверх, причем, круто поднимаясь все выше к перевалу через хребет  Муста-Тантури. Здесь их подстерегали все новые и новые открытия. Например, через каждые 300-500 метров слева или справа от дороги расположились, как на этажерке, небольшие темно-синие и очень глубокие озера, буквально кишевшие редкостной рыбой, о чем они узнали уже позже. Причем, чем выше, тем дорога все более сужается и, наконец, становится такой, что по ней с трудом проходит только один автомобиль. В связи с этим через каждые 100-200 метров в скале вырублены ниши – площадки или просто сделано расширение дороги, где могут поместиться две-три машины. Как только перекатили чрез перевал, сразу изменилась и обстановка. Во-первых, дорога стала почти нормальной – достаточно широкой и умеренно прямой. Во-вторых, она не имела таких крутых участков, как по другую сторону перевала. В-третьих, перед ними открылась широкая панорама тех таинственных земель.
Они сделали еще одну остановку, вышли из машины и водитель ”газика”, который здесь бывал уже не один раз, стал степенно и подробно рассказывать, что они там видели. Оказывается, дорога вначале приведет их на полуостров Средний, где располагается штаб погранотряда и один пулеметно-артиллерийский батальон полка Варенникова. Далее дорога шла вдоль берега Мотовского залива и выводила на перешеек, который соединял полуостров Средний с полуостровом Рыбачий. Рыбачий  в сравнении со Средним – это, конечно, огромная земля. На берегу, обращенном к Варенниковым, просматривалась солидная пристань и какие-то постройки складского типа. Далее в глубине – военный городок. Но это был не Озерко, где располагался штаб полка – его не было видно.


* * *

Подышав уже морским воздухом, они отправились в путь. Приблизительно через полчаса были уже в Озерко. Кстати, им по дороге попался маленький госпиталь (фактически полевой, так как располагался в землянках).
Они остановились при въезде в поселок, который состоял из одной улицы жилых щитов. А по периметру плаца располагались три казармы, солдатская столовая, клуб и штаб полка. На некотором удалении – следы и парк стоянки машин, боевой техники и
крупного вооружения, различные хозяйственные постройки.
Но самое удивительное и поражающее воображение нового человека было то, что сам поселок и прилегающие к нему округа на сотни метров, а кое-где и до километра состояли из круглой морской гальки. Когда эту гальку видишь на берегу, то в сочетании с водой она воспринимается приятно. Но когда весь ландшафт, да еще относительно далеко от моря фактически состоит только из этого гладкого, серого камня округлой формы, а вокруг не только ни одного дерева или кустика, но и травинку нет – становится грустно.
313

Какая-то страшная пустыня, и посреди нее – военный городок. Замысел первопроходцев и устроителей этого поселка под названием “Озерко” – совершенно нельзя было понять. Проехать буквально 2-2,5 километра или не доехать километр – и там приличная земля, уже что-то растет. Какую цель ставили, когда строили этот военный городок? Найти ответ было невозможно. Галька покрывала землю очень внушительным слоем. В поселке было три колодца-сруба, глубина которых достигала 6-7 метров, а стены срубов были пробиты в толще гальки. Откуда она здесь взялась, что занесло сюда морской камень?
Весь этот серый пейзаж в сочетании с серым небом произвели на Варенникова удручающее впечатление.
Унылое настроение Варенникова передалось и семье. Время было уже послеобеденное, поэтому улица безлюдна и лишь непосредственно у казарм стояли группы солдат. Варенников отправился в штаб. По пути ему встретился сержант и, как ни в чем ни бывало, прошел мимо, будто Варенникова здесь и не было. Разумеется, Варенников его остановил и заставил представиться, что он и сделал с явной неохотой.
- Сержант Шевченко.
- Такая знаменательная фамилия, а устав не соблюдаете. Честь-то надо офицеру отдавать. Как Вы считаете?
Сержант пожал плечами и тоскливо стал смотреть в сторону. Чувствуя, что здесь дело не только в этом сержанте, Варенников его отпустил, а сам поднялся в здание штаба. Сразу на выходе к застекленной двери прибита табличка: “Дежурный по части”, хотя на ней должно значиться: “Дежурный по полку”. Варенников зашел к дежурному, тот лениво встал и спрашивает:
- Вы к кому?
- А Вы кто?
- Я дежурный по части.
- Во-первых, не дежурный по части, а дежурный по полку, а во-вторых, надо представляться: назвать свое военное звание, фамилию, а уже потом задавать вопросы.
- Дежурный по 6-му пулеметно-артиллерийскому полку старший лейтенант Герасимов.
- Вот это другое дело. Я – подполковник Варенников. Мне надо увидеться с командиром полка полковником Сергеем Ивановичем Беловым.
- Я сейчас доложу. Он дома на обеде.
Звонит Белову на квартиру, тот приказывает передать Варенникову трубку. Он берет ее и слышит:
- Здравствуйте, Валентин Иванович.
- Здравствуй, здравствуй, Сергей Иванович. Вот приехал, как мы с тобой договаривались вчера.
- Сейчас бегу.
Белов приказал дежурному по полку провести Варенникова в кабинет. Варенников стоял у окна, откуда, как с наблюдательного пункта, просматривалась значительная часть полуострова Рыбачий, Мотовской залив, частично полуостров Средний и хребет Муста-Тантури, за которым была Большая земля. Стоял и думал: что его здесь ждет? Почему Сергея Ивановича Белова перемещают (а фактически снимают с полка)? Варенников был
с ним знаком, как и с другими командирами полков их армии, встречался у командарма на
совещаниях или занятиях. Он производил хорошее впечатление – общительный, толковый, рассудительный, имел многолетний опыт командования полками, и уже года три или четыре был полковником (кстати, в этом полку первый заместитель командира начальник штаба и начальник политотдела полка тоже были полковники). В общем, командир полка – вроде солидная фигура, как и заместители, а дела идут в полку неважно. Варенникову было известно, а позже, когда уже стал командовать полком, то разобрался в
314

деталях и еще раз убедился, что штатом в полку предусматривалось буквально все. Поэтому за счет боевых подразделений держать где-то никого не надо. Например, есть заведующий складом и у него три кладовщика – солдаты. При этом полк, само собой, но и каждый батальон тоже, имел все хозяйство в миниатюре: и склады по всем службам, и небольшой клуб, и узел связи, и банно-прачечный комбинат, и столовая, и подсобное хозяйство, и свинарник и много другое. Но везде штатом предусматривались лица, которые вели это хозяйство. Это очень большое подспорье. Не надо что-то выкраивать и где-то вне штата кого-то содержать. Единственно – это народ: в караул, на кухню, в баню, на пристань (когда приходит пароход) и патрули. Плюс дежурное подразделение для решения внезапных непредвиденных задач. Все это, конечно, должно благоприятно сказываться на жизни и деятельности полка. Кроме штата, полк еще располагал небольшим кораблем – посыльным катером (сокращенно – ПОК), который имел уже по своему самостоятельному штату девять человек (командир, мичман, боцман, старшина 2-ой статьи, радист, два моториста и два матроса), и мог в двух каютах перевозить 19 человек (с местами для лежания), плюс брал в трюм 25 тонн угля. Так что фактически полк имел возможность сноситься с Мурманском и Североморском, тем более что с октября по май включительно перевал был закрыт – заваливало снегом. Это тоже должно было благотворно сказываться на жизни полка.
Не прошло и пяти минут, как появляется Сергей Иванович Белов. Встреча оказалась теплой, доброй. Он извинился, что не встретил: по его расчету Варенников должен был подъехать часа через два-три.
С Сергеем Ивановичем Беловым они встретились в кабинете, и он начал рассказывать о житье-бытье. Почему-то начал с себя: якобы написал рапорт, чтобы его перевели на любую должность в Московскую область, так как его родители в престарелом возрасте, чувствуют себя плохо, и им нужна его сыновья помощь. Руководство решило его просьбу удовлетворить, и он сдал полк, едет в распоряжение командующего Московского Военного округа.
Потом перешли к полку. Оказывается, полк действительно насчитывал по штату более трех тысяч человек. Все подразделения были полностью укомплектованы.
- Штатная категория командира полка, - продолжал Сергей Иванович, - записана: “Генерал-майор, полковник”.
- Так тебе надо получить генерала, а потом уже ехать.
- На этом полку и в этой дыре могут и “полковника” отобрать.
Варенников эту тему не стал поддерживать и дал понять, что готов слушать дальше в отношении полка. Сергей Иванович подробно описал обстановку с офицерами. Всем здесь надоело, и каждый под любым предлогом хотел бы уехать. Всех одолевает скука, поэтому кое-кто попивает, даже сделали змеевики и гонят самогон, хотя на службу приходят исправно.
Варенников его перебил:
- Сергей Иванович, скажи, почему же такая рутина вас засосала, почему нет интересной боевой учебы?
Тот ответил:
- Сама программа подготовки полка не позволяет оживить боевую подготовку.
Варенников уточнять, конечно, не стал, но ведь известно: командир полка имеет
право на  любые дополнения.
Конечно, пулеметно-артиллерийский полк проводил свою подготовку в соответствии с оперативным предназначением – оборонять полуостров Рыбачий и Средний, не допустить высадки морских десантов противника на побережье и воздушных – по всей территории. В связи с этим каждый пулеметно-артиллерийский батальон занимал оборону на десантно-опасных направлениях – вдоль берега на широком фронте,
315

имея небольшой резерв. А танковый батальон с полковой школой и артиллерийским дивизионом, составляя полковой резерв, должны были обеспечить уничтожение воздушных десантов или оказать помощь на этом направлении и тому батальону, который в этом нуждался.
Исходя из всего сказанного, уже ясно, что тактика и специальная подготовка полка должна, конечно, вестись с накалом. Так, чтобы подразделения не просто вышли на свои позиции, заняли заранее построенные из бетона и металла мощные доты, а также добротные, тоже в бетоне или одетые деревом окопы – и все сидели и ждали. Нет. Давая различные вводные и, обозначая противника (за счет своих других подразделений), надо совершать маневр – сбивать и уничтожать противника, проводить контратаку на другом направлении, возвращаться на свои позиции, вновь маневрировать в противоположную сторону, где “противнику” удалось захватить плацдарм и т.д. Эта оборона может выглядеть интереснее любого наступления. Но видно ничего подобного здесь не проводилось. Вот и кислые офицеры, а вместе с ними и солдаты.
Сергей Иванович жаловался на начальство, мол, оно “ссылает” в полк всех разгильдяев армии. А это, в свою очередь, разлагает остальной состав.
- Вот ты встретишься с такой картиной – попадаются солдаты, которые ходят в морской форме, в авиационной, кавалерийской и даже КГБ. И командиры подразделений ничего не могут сделать.
Чем больше Варенников его слушал, тем больше у него оставалось сомнений в отношении способностей и возможностей командования полка. Не может быть такого, чтобы все офицеры были забулдыгами и не знали, что делать от скуки. Кроме того, гарнизоны такого характера должны все вместе (офицеры, их семьи, солдаты) позаботиться, в первую очередь, сами о себе, чтобы их жизнь била ключом, гейзером, а не затягивалась болотной жижей.
Чувствуя, что основное уже понял, Варенников предложил обсудить порядок приема и сдачи и на том закончить. Сергей Иванович намеревался растянуть это на неделю, в том числе провести командно-штабные учения полка, которые по плану должны состояться через три дня. Кроме того, он любезно хотел проехать с Варенниковым по всем батальонам и представить его личному составу.
- Я думал, что с тобой кто-то приедет от командования или штаба армии и представит, а получается, что ты сам.
- Да мне не привыкать! Везде в батальонах я представляюсь сам. Предлагаю, как сейчас модно, встречный план: сегодня через час начнем заслушивать всех заместителей и начальников служб полка – они представляют рапорты с описанием состояния дел и их оценкой. Завтра к десяти ноль-ноль собираем всех офицеров от командира роты и выше (начальники штабов батальонов останутся на месте), я представлюсь, заслушаем командиров батальонов – они тоже представят рапорта. Затем Вы выступите – попрощаетесь. Завтра перед обедом я построю местный гарнизон и представлюсь ему. Если Вы желаете что-то сказать – тоже будет хорошо. В заключение мы с Вами подписываем телеграмму на имя командующего армией о приеме и сдаче полка. Думаю, что завтра после обеда, если это Вас устраивает, можно было бы выехать в Мурманск, или, в крайнем случае, послезавтра утром. А плановые учения полка отложим на
недельку, я подготовлюсь и проведу их.
- У меня возражений нет. Единственная “поправка” – я хотел бы уехать послезавтра утром, и не на машинах, а на катере.
Они договорились обо всех деталях, в том числе и о порядке работы сегодня.
Через некоторое время пришел начальник политотдела:
- Валентин Иванович, может, я Вам представлю письменную информацию о состоянии полка.
316

- Почему информацию, и почему о состоянии полка? Вы же начальник политотдела, тире заместитель командира полка по политической части. Вы должны сделать краткий содоклад о политико-моральном состоянии полка, дать оценку и сориентировать меня, что политотдел намерен предпринимать в перспективе. Послушаем вместе с Сергеем Ивановичем. Возможно, у нас будут вопросы – втроем и разберем. Затем составите мне письменный доклад.
Начальник политотдела согласился, хотя без энтузиазма, но попросил присутствовать при докладе всех остальных. Варенников, естественно, его поддержал и дал команду, чтобы присутствовали при докладах также первый заместитель командира и начальник штаба полка.
Все прошло организованно. Доклады Варенниковым оценивались по-разному. Такими же были и первые впечатления о докладчиках. Для себя сделал вывод, что наиболее сильными оказались начальник инженерной службы, начальник разведки и начальник тыла полка, которые давали конкретные, обстоятельные ответы на все вопросы и, что особо понравилось, видели перспективу, выносили предложения.
Домой вернулся поздновато, но никто спать не ложился – ждали его на ужин. На столе гора жареной рыбы. Варенников спрашивает – откуда? Оказывается, принес командир хоздвора. В полку есть команда, которая постоянно занимается промыслом ловли рыбы, и весь гарнизон Озерко каждый день в летнее время обеспечен треской без ограничения. Они торжественно поужинали, попили чай с ягодами (соседки принесли), и начали делиться впечатлениями. У ребят уже объявилось много дружков. Старший сын Валерий, конечно, уже провел разведку, где школа, познакомился с некоторыми учениками, окончившими, как и он, первый класс. А младший, которому шел третий год, приобрел себе приятеля-соседа, такого же, как и он. Естественно, жена также не дремала и обзавелась не только приятельницами, но и многими ценными знаниями, особенно в вопросе, как хорошо подготовиться к зиме. Судя по общему настроению, никто не грустил. Единственное, что тревожило жену, так это тонкие стены дома.
- Ты открой окно и посмотри, какая тонкая стена. В этом доме зимой в Сочи и в Сухуми замерзнешь.
Действительно, стены были в ладонь толщиной. Очевидно, устроители этого поселка рассчитывали в перспективе обложить щитовые дома кирпичом, но все так и заглохло. Что-то надо было предпринимать уже сейчас, до зимы. Варенникову и его семье зима особо не угрожала, потому что им светил переезд в дом, где жил Белов. А он был каменный, как и все казармы, столовая, клуб, четыре жилых жома, школа и баня. А вот сборно-щитовые дома надо было утеплить.


* * *

На следующий день, проведя все намеченные мероприятия, командиры бывший и вступающий в должность подписали телеграмму, письменный доклад о приеме и сдаче полка и послали его фельдъегерской почтой.
- Думаю, что сейчас надо позвонить командующему и доложить ему о сдаче-
приемке полка, тем более что ты завтра утром намерен отправиться катером в
Мурманск, - предложил Варенников Белову.
Сергей Иванович согласился. Звонит по ЗАС (закрытая связь министерства обороны). Соединили немедленно. Варенников доложил генерал-майору Лосику о том, что полк принят, и письменное донесение с актом направлены в штаб армии. Командующий армией задал множество вопросов из различных областей жизни, быта и деятельности полка. Судя по реакции на ответы, был удивлен. Затем он взялся за Сергея
317

Ивановича. Причем говорил только командующий, а Белов отвечал: “Так точно!” или “Никак нет!”. Когда этот своеобразный интересный доклад Сергея Ивановича закончился, командующий опять переключился на Варенникова:
- Вы, товарищ Варенников, постарайтесь максимально укрепить полк. Вы уже опытный командир, а полк стоит на очень важном направлении. Поэтому он напрямую и подчиняется армии. Надо, чтобы это все хорошо уяснили офицеры.
В этом духе он продолжал еще минут десять. Варенников все это время помалкивал, наверное, потому в трубке послышались тревожные возгласы:
- Алло, алло! Вы меня слышите?
- Товарищ командующий, Я Вас прекрасно слышу, и делаю себе пометки.
- Это правильно. Это очень хорошо. Так вот…
И он опять начал растолковывать Варенникову важность задач, которые возложены на полк. Когда, наконец, разговор закончился и Белов получил “добро” на выезд в Мурманск, они облегченно вздохнули, уселись за стол и поговорили еще немного. Варенникова особо интересовала характеристика старшего звена офицеров.
А на следующий день утром при большой воде (то есть во время полного прилива) с оркестром на пирсе и множеством офицеров и их семей они проводили Сергея Ивановича Белова на Большую землю. Прощание было торжественным. На море, точнее, заливе, стих штиль, над всей местностью небо раскинуло свой голубой купол, яркое солнце слепило глаза. Получился какой-то праздник, а в честь кого – никто понять не мог. Но то, что они по-доброму распрощались с Беловым – это факт.


* * *

Конечно, о жизни и службе на Рыбачьем можно вспоминать много и все будет интересным.
Проведя знакомство, а также смотры всех подразделений полка до тыла включительно, Варенников предупредил, что командно-штабное учение полка, запланированное на следующую неделю, будет им проводиться обязательно – с обозначением войсками. Подразделения будут подниматься внезапно по тревоге и включаться в учения.
А перед этим после приказа по полку о том, что Варенников вступил в командование полком, последовал приказ: “О наведении порядка в соблюдении формы одежды и выполнении личным составом требований уставов Советской Армии”.
Для Варенникова этот приказ означал то же самое, что приказ Сталина “Ни шагу назад”, но в масштабе полка. Нельзя было делать ни одного шага в то болото, в которое засасывается личный состав. Действительно, как говорил Сергей Иванович, солдаты носили такую форму одежды, которая им нравилась, а ротные и взводные командиры с этими матерыми нарушителями не хотели портить отношения. Никто никому не отдавал честь. Наиболее агрессивные могли организовать столкновение. Утром на подъеме поднимались не все, многие не выходили на физическую зарядку. Вечером после сигнала “отбой” можно было встретить многих праздно болтающихся.
Даже гражданский человек, а военный тем более, может представить, что это за войско. Изменить обстановку без резкого поворота офицеров в сторону выполнения уставов было, конечно, невозможно. Поэтому накануне выхода приказа Варенников провел работу с офицерами каждого гарнизона (батальона), где прямо заявил, что будет максимально поддерживать, поощрять, выдвигать по службе каждого, кто с рвением будет наводить порядок и поддерживать командира полка. Он объявил: “Дальше они так жить не должны! Они часть Вооруженных Сил, а не вооруженный анархичный сброд”.
318

Пообещал также, что особо нуждающихся в замене в течение августа-сентября заменит. В то же время предупредил, что, если ему станут известны факты нейтрального отношения к его требованиям или тем более саботажа – примет к этим лицам самые суровые меры, вплоть до снижения в должности и отправке по замене на Большую землю в районы, которые значительно хуже Рыбачьего.
Через штаб армии попросил, и ему прислали группу следователей, которые начали вести разбирательство по уже зафиксированным преступлениям.
Видно, его обращение к офицерам возымело действие, тем более что в приказе было прямо записано: начальнику тыла полка полностью обеспечить весь личный состав установленной формой одежды взамен одежды с нарушениями (последнюю либо распустить на ветошь, либо сжечь).
Для насаждения четкого распорядка дня всему офицерскому составу, командиру полка включительно, помочь личному составу выполнить необходимые процедуры в утреннее (с подъема) и в вечернее время, в том числе под руководством офицеров проводить физическую зарядку и самоподготовку. Всех нарушителей дисциплины разбирать пред строем батальона, а отличившихся поощрять, в том числе представлением краткосрочного отпуска.
Было дано указание, что с получением приказа командира полка командирам подразделений и особенно заместителям по политической части широко разъяснить всему личному составу значение приказа для решительного изменения жизни полка. Это многократно делалось и на политинформациях, и на политзанятиях, и на занятиях по изучению уставов, и то, что на строевую подготовку (на которую в последнее время выделялся ежедневно один час) было официально отведено в эти дни значительно больше времени. Теперь в каждой роте с помощью музыкантов раздавалась строевая песня. В выходные дни проводились спортивные праздники. Каждый гарнизон построил себе хорошие спортивные городки, материалы для которых они получили в отделе фондового имущества Северного флота.
Между прочим, в приказе также было записано, что, в дополнение к уставу, как временная мера, все военнослужащие, независимо от ранга, отдают друг другу честь, и каждый из них обязан первым проявить эту инициативу. Кстати, Варенников этим методом пользовался все 50 лет службы, а на Рыбачьем – с первого своего шага. Солдаты, да и офицеры, которым Варенников при встрече первым отдавал честь, был уверен, думали вначале, что к ним прибыл командир полка с какими-нибудь отклонениями (это, по меньшей мере). Но со временем все стало на свои места – солдаты еще издалека, наблюдая, что навстречу идет командир полка, приводили себя в порядок, поправляя головной убор, подтягивались и, перейдя на строевой шаг, четко отдавали честь. Может, кому-то покажется, что это мелочь и даже солдафонство, фактически это рождало у воина высокое чувство благородства, уважения к воинским устоям, а, следовательно, и к Вооруженным Силам и стране.
В целом положение стало со временем меняться. Правда, не обошлось и без тяжелых последствий. Дважды приезжал суд военного трибунала и проводил показательный процесс по делу лиц, грубо нарушающих дисциплину, не выполняющих устав и оказывавших командирам физическое сопротивление. В обоих случаях
нарушители получили значительные сроки. Судом офицерской чести судили трех офицеров. Процедура тяжелая, но отступать было нельзя. Правда, двум объявили только выговор, а третьего решили понизить в воинском звании от старшего лейтенанта до лейтенанта.
Одновременно офицеры, у которых явно улучшалось отношение к службе, и это видели все, конечно, широко поощрялись. Варенникову удалось добиться, что несколько командиров рот и заместителей командиров батальонов могли уехать к новому месту
319

службы. Вместо них замену не присылали. Это позволило в полку сразу выдвинуть целую группу офицеров на вышестоящие должности.


* * *

Вернемся к командно-штабному учению. Заручившись поддержкой нового начальника штаба армии генерал-майора И.И. Белецкого, Варенников практически смог на учениях “подвигать” все подразделения полка, привлекая их на различных этапах к отработке многих учебных вопросов. А что касается танкового батальона, то он выходил в центр Рыбачьего и совместно с полковой школой уничтожал “воздушный десант противника”. Мало того, учебная группа танков, выходя на полуостров Средний, стреляла там боевыми снарядами по мишеням, которые по его просьбе были выставлены моряками из базы в Линпахамари.
Учение прошло динамично, очень интересно. Все могли себя проявить. Фактически под “шумок” и под видом командно-штабного учения у Варенникова получилось дополнительное войсковое полковое учение, да еще и со стрельбами. Немного помешал им поднявшийся сильный ветер, который продолжался целые сутки. К счастью, никаких бед он им не причинил, если не считать, что кое-где сорвало крышу и несколько лодок унесло в море. Были и неудобства: во время сильных порывов ветра нельзя было двигаться никакому виду транспорта.
Не обошлось и без домашних “картинок”: во время штормового ветра звонит Варенникову жена по телефону на учения и говорит, что у них разваливается дом, что все скрипит, стонет и дом вот-вот рухнет. Варенников, естественно, как мог, успокоил ее и, перезвонив дежурному по полку, попросил его разобраться с обстановкой и передоложить. Через полчаса звонит дежурный и докладывает, что действительно дом сильно скрипит, но развалиться не должен – все щитовые дома скрипят. Конечно, с отъездом Белова можно было переехать в квартиру командира полка, но там затеяли перекладывать печи (одна стояла на кухне, а вторая – на две комнаты) и развезли этот ремонт на неделю. Вернувшись с учения, первое, что услышал от жены, было неожиданное заявление:
- Вот видишь гору Раконахту? Так вот, если я здесь, на Рыбачьем, помру – похоронишь меня на этой горе.
Причем все это было сказано серьезно, сквозь слезы. Но ничего, все обошлось. А после этого ей пришлось увидеть и пережить столько всяких трудностей, значительно более тяжелых, чем на Рыбачьем.


* * *

Прожили они август, сентябрь, октябрь. Дела стали заметно поправляться. Улучшили жилье солдатам и офицерам. Тем офицерским семьям, которые жили в сборно-
щитовых домах, помогли обить стены снаружи толстым слоем пакли, а сверху – вагонкой.
Несколько десятков кубометров ее Варенников привез из Мурманска с того заводика, который организовал в 266-ом мотострелковом полку. Правда, это пошло в обмен на несколько огромных прожекторов и большое количество кабеля, что, конечно, Варенников взял у моряков.
Еще в августе вместе с начальником тыла Варенников поехал осмотреть низменность, простирающуюся от Озерка – поселка, где размещался штаб полка до горы

320

Раконахта – это на юго-восточной оконечности полуострова. Оказалось, что там такие сочные травы, что не сыскать и в средней полосе страны. А у них в каждом батальоне было по две коровы.
Варенников спрашивает:
- Почему вы не заготавливаете сено для коров?
- На то количество коров, что есть, мы заготавливаем. Да и нам еще сюда забрасывают.
- А почему вы не держите стадо?
- Да зачем? Нам присылают осенью мороженое мясо, у нас хороший естественный холодильник – ледники, и всего этого хватает до следующей осени.
- Думаю, что это не лучший вариант. Переговорите с тыловиками армии и округа и скажите, что есть такое мнение, чтобы с весны следующего года нам завезти телят. Они на этих выгонах за лето нагуляют столько, что мы по первому виду (финансов) будем иметь огромные накопления, которые в свою очередь сможем использовать в социальных интересах личного состава.
И действительно, в мае 1959-го года на Рыбачий сухогрузом завезли 500 телят, в основном бычков, килограмм по 150-200 каждый. А в ноябре они весили уже около полутоны. Правда, приходилось подкупать комбикорм. Фактически полк обеспечивал себя свежим мясом весь год. К тому же вылавливали большое количество трески. Рыба давалась солдатам и офицерам без ограничения. Так что продовольственное обеспечение личного состава было на высшем уровне.
Жизнь полка изменилась к лучшему. Чувствовалось, что появилась заинтересованность совершенствовать условия жизни полка и понимание, что никто за них этого не сделает. Многие осознали, что образ жизни, ее уют или дискомфорт – в руках каждого служащего. И это радовало.


* * *

Итак, прожил Варенников на полуострове август, сентябрь, октябрь. И вдруг звонит ему командующий армии генерал-лейтенант О.А. Лосик:
- Товарищ Варенников, хочу сообщить Вам решение командования, имеющее исключительно важное значение.
Надо заметить, что Олег Александрович вообще любил практически в любом разговоре, на любую тему, использовать такие слова и так излагать свои мысли, чтобы максимально заострить внимание подчиненного. Как и другие, Варенников привык к таким оборотам и первоначально не придавал началу его тирады особого значения, как того требовал Олег Александрович. Однако когда он сказал, что пока он не должен об этом говорить даже заместителю командира полка, а готовиться к этому событию лично, Варенников невольно насторожился.
Наконец, командующий объяснил главное, причем Варенникову показалось, голосом и методом Левитана, когда тот передавал в годы войны Совинформбюро:
- В соответствии с директивой Генерального штаба Вооруженных Сил Советского
Союза командующий войсками Северного Военного округа издал приказ, по которому
6-ой отдельный пулеметно-артиллерийский полк должен быть в течение ноября этого года расформирован.
Сказал и замолчал. Видно, от такой неожиданности он сам еще не мог прийти в моральное и духовное равновесие. Варенников в свою очередь никак не мог поверить тому, что слышит.
Спрашивается, зачем тогда послали его на этот полк? Для чего нужны были те
321

затраты и те усилия, которые они применили для достижения этой цели? Ведь всего прошло несколько месяцев, как было сказано:
- Надо было сделать все, чтобы полк был хорошей воинской частью – и вот теперь полк расформировывают…
Он не нашел другого, как сказать:
- Товарищ командующий, а чем это вызвано? Ведь полк сейчас на подъеме!
- Это решение руководства, и мы обязаны его выполнять. Вы сейчас пока продумайте все лично, а затем я еще Вам позвоню. Но учтите: времени для расформирования полка у вас будет очень мало. Кстати, затронут не только ваш полк.
- Так если к тому же для этого достаточно мало времени, то позвольте мне ввести в курс дела командование полка – пусть хоть они к этому готовятся. Зачем же делать из этого секрет? Тем более что есть приказ, есть сроки…
- Хорошо, - перебил его командующий, - но пока проинформируйте заместителей, не более. Я дополнительно еще дам Вам указания. Письменное распоряжение сегодня вышлем. До свидания.
Варенников еще не мог придти в себя. Словно оглушенный, сидел он и думал: вот так, трах, бах – и нет полка! Но думал и о другом: неужели до старших начальников не могло дойти, что, глядя на зиму, не следует предпринимать такие шаги? Ведь, если даже заглянуть в недалекую перспективу, можно же было еще летом это решить? Можно. Или, допустим, отнести все до весны. Нет, именно зимой, да еще в Заполярье.
Конечно, с его колокольни видно не было, что творится в высших эшелонах власти. Это потом уже стали известны определенные подробности той колоссальной работы, которую приходилось проводить Генеральному штабу по расформированию армии после войны. А затем с приходом к власти Хрущева все стало лопаться. Известно, что поставленный еще Сталиным на должность начальника Генерального штаба маршал Советского Союза Василий Данилович Соколовский на протяжении восьми лет очень умно, осторожно, без потрясений расформировал армию и флот, делая их более совершенными, и в то же время не нанося ущерба обороне страны.


* * *

Варенников пригласил заместителя командира полка и, исходя из разговоров с О.А. Лосиком, дал ему ориентацию. После горячих споров, когда все выпустили пар, они договорились, что начальник штаба составит лично план расформирования полка, определили его основные разделы и решили, что завтра к утру каждый из них даст письменно свои предложения по всем разделам плана. Руководителем комиссии по расформированию полка назначался командир полка.
Варенников позвонил командующему армии и обо всем этом ему подробно доложил (Лосик любил подобные доклады, а еще больше, если ему докладывалось несколько вариантов). Он подумал и сказал:
- Все правильно. Вы на верном пути, но надо иметь в виду следующее: во-первых, Вы сами лично никуда не уезжаете, а остаетесь на месте. Мы Вам пришлем другой полк –
я позаботился, чтобы Вас не дергали. Во-вторых, мы Вам присылаем 266-ой мотострелковый полк 116-ой мотострелковой дивизии, и Вы вступаете в командование этим полком. В-третьих, мы пришлем Вам штат и табели, в соответствие с которыми Вы рассчитаете, сколько надо оставить Вам оружия и материально-технических средств, а все остальное отправить судном на Мурманск с соответствующей комиссией, чтобы не возить одно и то же туда и обратно. Главное, конечно, это расформирование артиллерийского дивизиона и полкового батальона, отправка их техники и вооружения на центральные
322

склады. Вот это поимейте в виду.
Варенников ответил, что все понял. Вначале “подмывало” поблагодарить за проявленную заботу и за то, что он оставался на Рыбачьем, но передумал. Однако он с ходу задал ему несколько вопросов, разрешение которых отразится на составлении планов.
Первое – разрешается ли ему из ликвидируемого полка оставить  20-25 офицеров - специалистов для преемственности – необходимых технических работников, связистов, тыловиков, в том числе начальника тыла?
Второе – разрешается ли оставить также 300-400 солдат и сержантов, а также сверхсрочнослужащих, тоже в основном специалистов?
Третье – в скольких гарнизонах будет базироваться новый полк? Если предполагается ликвидировать гарнизоны отдельно стоящих пулеметно-артиллерийских батальонов, то можно было бы разместить в двух военных городках – в Озерко и там, где сейчас стоит полковой батальон, плюс хозяйственная зона у берега. Все высвобождающиеся городки – законсервировать.
Четвертое. Желательно оставить для обеспечения жизнедеятельности полка имеющийся посыльный катер с экипажем девять человек, а также полевой госпиталь (фактически это медрота), который дислоцируется на полуострове Среднем.
Пятое.  Сохранить прежний режим движения судов из Мурманска на Рыбачий (летом два раза в неделю, а зимой – один раз). А для вывоза личного состава, техники и имущества – снарядить специальные судна.
Командующий со всеми просьбами и предложениями согласился и сказал, что предварительно это возможно закладывать в основу планирования. Снова Варенников собрал руководящий состав полка - на этот раз до командующего батальоном и отдельной ротой, без ведома штаба армии, иначе все вообще завалилось бы. Всем поставил конкретные задачи и “машина” завертелась.


* * *

Через два дня пришла телеграмма, чтобы Варенников прибыл в штаб армии с планом расформирования полка и необходимыми справочными документами. Он уточнил у начальника штаба армии генерала Белецкого, какие брать справки, и отправился в Мурманск. У них в порту уже было постоянное место, и портовики их принимали в любое время. На “газике” добрался до штаба. Предварительно обошел важнейших начальников и понял, что на расформирование 6-го отдельного пулеметно-артиллерийского полка и на переброску на Рыбачий 266-го мотострелкового полка 116-ой мотострелковой дивизии дано всего девять дней. Эти сроки озадачили Варенникова – сколько проблем, причем одна тяжелей другой, и такой дефицит времени! Варенников был недоволен всеми начальниками, которые совершенно не представляли, как это все будет выполняться на практике. Получив из штаба армии штат на новый, 266-ой полк, Варенников первым делом произвел все необходимые расчеты: кого, сколько и что они должны вывезти, что и сколько они получили и кого и что они оставляют от старого полка.
Заседание проводилось в зале Военного совета армии. Вел заседание командующий армией, рядом с ним находился начальник армии с пухлыми папками.
Командующий начал с вопроса:
- Все прибыли? – хотя с его появлением начальник штаба отрапортовал, что все вызванные на совещание прибыли.
- А товарищ Варенников здесь?
Варенников поднялся и представился.
323

- Хорошо. Наша задача, как вам уже известно – детально разобрать все вопросы, связанные с расформированием 6-го отдельного пулеметно-артиллерийского полка и переброской на Рыбачий полка 116-ой мотострелковой дивизии. Вы, товарищ Варенников, подробно все записывайте и, если возникнут вопросы, обязательно их задавайте, чтобы никаких неясностей ни у Вас, ни у нас не было. Итак, приступаем к разбору плана по разделам.
И дальше на протяжении всего дня и до вечера, с небольшим перерывом на обед, подробно, но очень нудно тянулось это разбирательство. Однако когда по ходу разбирательства Варенников пытался задать вопросы, то ему было сказано, чтобы он все вопросы систематизировал и по окончании разбора плана задал их по каждому из разделов. Его особенно беспокоило два обстоятельства: первое – это то, что они, во всяком случае, Варенников, теряют на ненужное обсуждение много времени, и второе – никому нет дела до него, хотя у него по некоторым вопросам было принципиально другое мнение.
Вот один из примеров.
Начали обсуждать вопрос, как судами возить с Рыбачьего танки. Около двух часов затратили на то, чтобы отобрать из имеющегося перечня то судно, которое имеет кран грузоподъемностью 40 тонн и может взять в трюм несколько машин. Потом обсуждали, как их крепить, особенно на верхней палубе. А вдруг шторм, а в Баренцевом море он возникает быстро. Обсуждали с теми, кто не будет этим заниматься. Зачем?
Когда покончили с танковым батальоном (а этот вопрос командующий считал центральным и потому оставил его на конец их работы), командарм, довольный собой и своими подчиненными, спросил:
- Надеюсь, вам ясно?
- Нет, не ясно! – ответил Варенников.
Все в изумлении повернулись к нему (он сидел в последнем ряду).
- То есть как – не ясно? Что конкретно, товарищ подполковник, Вам не понятно?
- Товарищ командующий, мне непонятно, как судами вы намерены вывозить танки?
- Так Вы же слышали, как именно все это будет делаться.
- Дело в том, что грузоподъемность нашего пирса рассчитана максимально на 10 тонн. А предлагается, что танк должен подойти к концу пирса, где пришвартован. Судно, и затем судовым краном его станут устанавливать в трюме или палубе. Это не получится.
Лосик растерянно посмотрел на начальника штаба, затем на всех присутствующих и уже резко к Варенникову:
- Так что же Вы сидели и молчали? Вас для чего сюда вызвали?
- Товарищ командующий, я просил Вас выслушать меня, поднимал руку, однако Вы не замечали.
Лосик походил туда-сюда вдоль стола, затем, не обращаясь конкретно ни к кому, вдруг спросил:
- Что Вы предлагаете? Есть выход?
Все молчали.
- Есть четыре варианта, - начал Варенников. – Первый – строить новый пирс, но это
три-четыре месяца и зима. Второй – просить в порту большой морской кран, но я не уверен, что он сможет взять с берега 40-тонную махину и забросить ее на судно, хотя стрела у него и большая. Третий вариант – танковому батальону идти с Рыбачьего в Мурманск своим ходом, несмотря на то, что перевал закрыт. Четвертый – танки законсервировать до лета, а затем перегнать.
Опять наступила тишина. Лосик, потирая лоб, сказал задумчиво:
- Да, одно другого хуже. Но танки оставлять нельзя. Приказ надо выполнить.
324

Вмешался Белецкий:
- Может, у командира полка есть предложение – на какой вариант сделать ставку? Вы как считаете, товарищ Варенников?
- Думаю, что самый верный способ – это вывести танки своим ходом сейчас или летом.
- Летом нельзя – мы нарушим приказ. А сейчас – закрыт перевал.
- Будем пробиваться.
Лосик опять заходил, раздумывая, потом произнес:
- Хорошо. Я утверждаю Ваше предложение. Но смотрите – только без ЧП. Делайте все продуманно и осторожно, чтобы танки не сорвались в пропасть. Я же летом ездил по этой дороге и знаю, что это такое. А сейчас зима…
- Разрешите идти?
- А Вы куда собрались?
- Так я же пришел катером и хочу сегодня отправиться обратно. А это только по морю два часа. К тому же поднимается ветерок. Отпустите меня.
- Но еще вопросы есть?
- Никаких вопросов нет.
- Если есть – оставайтесь и разберите их с начальником штаба армии. Иван Ильич, - обратился Лосик к генералу Белецкому, - разберите с командиром полка все вопросы. Совещание объявляется закрытым, - заключил командующий и с озабоченным видом вышел из зала.
Все задвигались, заскулили. Некоторые косились на Варенникова, похлопывая по плечу, приговаривали:
- Ну, ты даешь!
Варенников подошел к Белецкому. Тот усадил его рядом и сразу приступил к делу:
- Ты как намерен действовать?
- Мы разработали детальный план. В него я внес некоторые поправки, в основном касающиеся сроков, с учетом тех указаний, которые были даны командующим. Хочу просить утвердить план моих действий. Один экземпляр я оставлю Вам. Вы посмотрите, и я буду действовать. Я фактически уже действую. Если будут какие-то замечания – можно уточнить по телефону.
- Но в отношении танкового батальона все-таки не ясно. Как ты намерен его перетащить через закрытый перевал?
- В обеденный перерыв я позвонил к себе и приказал снарядить группу для инженерной разведки перевала. Она должна быть готова после моего инструктажа выйти и провести изучение условий на месте. Одновременно готовится мощный, из нескольких групп, отряд по обеспечению движения. Каждая группа будет на псах выходить на самые опасные участки и, подрывая лед и расчищая полотно дороги, создавать условия для прохождения танков. На всем маршруте до Мурманска у нас будет комендантская служба.
- Всё, договорились. Счастливо!
Они распрощались, и Варенников уехал с тяжелыми раздумьями, сожалея, что пропал день. Домой вернулся ночью: их все-таки прихватил шторм, и катерок покидало на волнах изрядно. Все обледенело. Видимость плохая. Без конца летели снежные заряды,
встречный ветер швырял их суденышко по волнам. Лишь когда зашли в Мотовской залив, стало полегче. Во время швартовки матрос экипажа поскользнулся и упал за борт. Хорошо, что здесь была широкая полоса воды – они смогли его выхватить. А ведь была большая опасность того, что человека могли раздавить между пирсом и бортом катера. Но все обошлось. В общем, домой добрались часа в три ночи.


325


* * *

Медлить было нельзя, особенно с танковым батальоном, тем более он готов выступить в поход через два часа после команды. За это время они без указаний все уже проделали и практически подготовились к маршу.
Как Варенников и предполагал, перевал не был сильно заснежен – сказались потепления и дожди. Ряд участков нуждались в капитальной работе по подрыву наледи. А когда пришлось ставить танковые тягачи, закрепленные анкерами и лебедками – они тянули очередной танк на себя. А он еле-еле проползал на первой передаче отдельные участки. Контрольный трос не позволял соскользнуть в обрыв.
Эпопея преодоления перевала и сосредоточение батальона у моста через реку Титовку заняла 12 часов. Они сделали часовой перерыв: отдохнули, поели, напились крепкого чая и двинулись дальше. Но оказалось, что вся дорога на Мурманск была покрыта сплошным льдом. Поэтому двигаться можно было только на второй передаче, на подъеме же и уклонах переходили и на первую. Можно представить танк на катке – малейший поворот и его корму заносит. Приходилось механиков-водителей периодически подменять хорошо подготовленными для вождения командирами танков и даже офицерами.
Варенников видел, что напряжение было не меньше, чем в боевых условиях. Бесспорно, присутствие его и других офицеров командования полка подбадривало личный состав. Перемещаясь по маршруту и лично пропуская колонну на наиболее опасных участках, постоянно будучи в поле зрения танкистов, освещенные фарами в кромешной тьме полярной ночи, они только этим и вливали силы подчиненным. Варенников хорошо это понимал, вспоминая годы войны.
Ледово-дорожная битва закончилась только в населенном пункте Кола, который находился на берегу Кольского залива, фактически в пригороде Мурманска, куда им было предписано прибыть. Здесь располагался отдельный учебный батальон армейского подчинения. Еще до совершения этого “марш-броска” они договорились с командиром учебного батальона, что он приготовит им завтрак и место для отдыха, возьмет под охрану танки, которые будут построены прямо на площади и передачу их проведут уже после обеда, отдохнув.
Все было сделано, как договорились. Но Варенникова поразило полнейшее равнодушие армейских представителей к этому сложнейшему испытанию. Они лишь посчитали танки, поинтересовались – весь ли прибыл личный состав и, не сказав, ни здравствуйте, ни до свидания, уехали. Варенников позвонил начальнику штаба армии генералу Белецкому и доложил, что батальон прибыл в полном составе без происшествий. Тот похвалил и сказал, что доложит командующему армии. Варенников спросил:
- Мне можно отправляться на Рыбачий?
- А кто будет передавать батальон?
- Заместитель командира полка по технической части с офицерами штаба полка. Они все полномочия имеют.
- В таком случае отправляйтесь. До свидания.


* * *

В порту Варенников направился проверить готовность полкового отдельного катера, который должен был уже утром пришвартоваться в Мурманском порту и

326

загружаться кое-каким имуществом. А вечером они отправятся на полуостров Рыбачий. Первым делом зашел к начальнику порта и выразил ему соболезнование в связи с потерей судна “Акоп Акопян”, которое много лет ходило на Рыбачий. На днях в Кольском заливе в условиях плохой видимости его потопило другое судно и “Акоп” затонул в течение нескольких минут. Хорошо, спасли весь экипаж. Теперь вместо “Акопа” на Рыбачий будет ходить “Вологда”. Это был солидный сухогруз с современными средствами навигации и управления.
На обратном пути в Колу, где Варенников хотел попрощаться с личным составом батальона, он заехал в 266-ой мотострелковый полк, днями убывающий на Рыбачий. Все были рады его появлению, отчего у него потеплело на сердце. Полком временно командовал Дубин, но и его судьба уже была предрешена – он назначался командиром полка в 131-ую мотострелковую дивизию, которая дислоцировалась вокруг Печенги. Они договорились, чтобы всех слабеньких, неспособных служить на Рыбачьем, всяческими путями постараться оставить в Мурманске. Пожелал им хорошо подготовиться к переезду, рассказал про жизнь и службу на Рыбачьем, и уехал в свой батальон в Колу, прихватив в полку несколько десятков грамот для награждения командиров танков и механиков-водителей за совершенный подвиг.
В учебном батальоне первая смена уже пообедала, готовились к приему пищи их танкисты. Они уже посвежели, появилась улыбка. Варенников обошел их всех, предупредил, что после обеда состоится построение. В это время офицеры подготовили грамоты с печатью местного батальона, но за подписью Варенникова.
Так и сделали. Сразу после обеда весь танковый батальон и три батареи САУ были построены. Варенников выступил и подробно рассказал, какая перед ними стояла задача, какие исключительные трудности необходимо было преодолеть и они их успешно преодолели, благодаря мужеству и воинской профессиональной подготовке всего личного состава. Объявив всем благодарность, вручил грамоты и объявил, что весь офицерский состав будет представлен к поощрению командующему армии. А в конце познакомил с новым командиром отдельного армейского учебного танкового батальона – начальником гарнизона населенного пункта Кола. Объявил, что с этого момента весь личный состав их батальона и батарей САУ поступит в его подчинение.
Расстались тепло, даже трогательно. Ведь уже сроднились, стали своими. Отдельно поговорил с офицерами – относительно их судьбы. Пообещал проявить всякую заботу об их назначении (что и было сделано в течение месяца).
Но вот все слова сказаны. Снова Варенников поехал в порт. Полковой ПОК отчалил и взял курс на Рыбачий уже в полной темноте. Они устроились в каютах, и каждый занимался своим делом. Варенников снял сапоги и, поскольку ходу всего два часа, лег, не раздеваясь, немного подремать. Но его одолевали одни и те же думы – о заботе, справедливости и  доброте к солдату, записанные в присяге – переносить все тяжести и невзгоды воинской службы… а если потребуется, то и не щадя своей крови и самой жизни и т.д. – это все правильно. Но надо, чтобы и государство несло ответные обязательства перед солдатом. То есть, если солдат должен не щадить своей жизни во имя интересов государства, то и государство обязано… Если солдат должен за службу обучиться главному – многотерпению и выносливости, то офицер к этому еще должен выработать в своей душе полезную стойкость – не взрываться даже тогда, когда по всем канонам логики надо было давно взорваться. Не взрываться, а спокойно разобраться, принять решение и добиться полного и точного его выполнения, применяя для этого все
дозволенное уставом. Однако и государство должно отвечать ему взаимностью. Точнее, оно должно действовать упреждающе, создавая условия для четкого исполнения воинского долга. Оно, государство, в Вооруженных Силах должно проявить себя через заботу старшего о младшем, начальника – о подчиненном, и не формально, лишь потому,
327

что записано в уставе, а искренне, с душой.
… На Рыбачий пришли в полночь при самой низкой воде, так что от катера выше пирса были только верхушки мачты, даже рубки не было видно. Но экипаж уже имел богатый опыт загружаться и выгружаться при полном отливе и полном приливе. Машину выгрузить не смогли, поэтому все пошли пешком в Озерко. Не успели появиться - дежурный бежит навстречу: “Вас искал командующий армией!”. Варенников звонит оперативному дежурному штаба армии и спрашивает – по какому поводу его искали. А сам подумал: наверное, спохватились и хотели бы как-то подчеркнуть эпизод с переходом, но не угадал. Дежурный штаба сказал, чтобы Варенников утром позвонил командующему: “Он, кажется, интересовался, когда Вы сможете принять 266-ой мотострелковый полк”.
Утром позвонил. Умышленно, очень подробно доложил, что и как было сделано с танковым батальоном и тремя батареями САУ. Попросил также разрешения представить ему список офицеров для поощрения и лишь в конце в общих чертах доложил обстановку о ходе расформирования полка.
Генерал О.А. Лосик, являясь танкистом, вопросам подготовки, обеспечения танковых частей и подразделений всегда уделял исключительное внимание. Однако на этот раз только одобрил проведение мероприятия и разрешил представить офицеров на поощрение (думается, что командование все-таки осознало, что надо было с их стороны кое-что предпринять). После чего стал детально разбирать, как он будет встречать, размещать и включать в боевую службу 266-ой мотострелковый полк, когда он мог бы его принять и что надо еще сделать, чтобы доподготовиться. Но когда он сказал, что уже через 5-6 дней готов полк принять и нужен только приказ на офицеров, которые переводятся из 6-го отдельного пулеметно-артиллерийского полка в 266-ой мотострелковый полк (список им представлен), то командующий не сразу отреагировал, так, как он бы хотел. А он хотел бы так: “Решено! Через 5 дней полк будет на Рыбачьем!”. Нет, он начал издалека:
- А Вы все продумали по офицерам. Уж слишком большой список Вы представили на перевод из полка в полк… Какая в этом целесообразность? Ведь в 266-ом полку хорошие офицеры, сколочен коллектив, у Вас все готовое. Вы же предлагаете переводить   целыми подразделениями.
- Товарищ командующий, действительно, офицеры, которые придут с полком, очень хорошие. Но и те, которые здесь остаются, не хуже. Дело в том, что местные офицеры прекрасно знают все условия жизни, быта и учебы, имеют навык и им не надо изобретать что-то новое. Есть такие области, где требуется преемственность, например инженерная служба, особенно поддержание в рабочем состоянии пирса, а также круглый год связь службы тыла. Если говорить о службе тыла, то оставленные в них начальники, еще материально ответственные за запасы, а их от 6-го отдельного пулеметно-артиллерийского полка переходит огромное количество.
- Вы все о службах обеспечения, - перебивает командующий, - и ничего о боевой учебе и боевой готовности.
- Так если мы обеспечим нормальную жизнь, то будет и боевая подготовка, и должная боевая готовность, и боеспособность полка. Меня беспокоит, что кадровики подзатянут с назначением офицеров, а это может отразиться на состоянии дел. – Кивая в сторону кадровиков, Варенников, конечно, имел в виду в первую очередь, самого командующего, потому что он, задавая вопрос офицерам, сам давал понять, что решение еще, конечно, не принято.
- Хорошо, разберемся. Значит, через неделю полк можно присылать. Мы же должны застраховать судно.
- Так точно! Я подтверждаю, что к приему готовы.
- Комиссию присылать надо, чтобы проверить готовность?
328

- Нам никакая комиссия не нужна. Она будет только отвлекать нас от дела. А если командующий считает, что нас надо проверить, то это другое дело.
- Хорошо. Я Вам верю. Никакой комиссии не будет. Желаю Вам успехов. До свиданья.


* * *

Неделя пролетела как один день. Всех, кто был предназначен к переводу в другие части, отправили. Отдельные военные городки, как и оборонительные сооружения, законсервировали, жилые дома для офицеров и казарменный фонд держали на подогреве, все системы жизнеобеспечения работали нормально. Ко дню, когда прибывал полк, на Рыбачьем подготовили торжественную встречу. “Вологда” пришла при большой воде, так что разгружаться было легко, поскольку борт парохода на много метров выдвигался над трюмом. Было сделано дополнительное освещение в районе пирса и пристани, и самого поселка и ведущей к нему дороги. С приходом “Вологды” Варенников с пирса по громкоговорительной связи обратился с приветственным словом ко всем, кто приехал на Рыбачий жить и служить, пожелал им счастья и успехов. Оркестр, который тоже оставили в полку, постарался на славу, так что встреча получилась торжественной и сердечной.
Вначале были приняты офицеры с семьями и их отвезли в Озерко к клубу, где размещалась оперативная группа с проводниками. У них уже все было расписано. Прибывший называл свою фамилию, и проводник сразу вел семью в дом, где она будет жить. Там было тепло, светло, имелась необходимая мебель, постельные принадлежности, посуда и даже горячий чай в огромном солдатском чайнике. Вот только цветов не оказалось в их Заполярье.
Затем разгружались подразделения. В каждом, как минимум, был один офицер (на роту). Их подвозили к штабу полка, а там уже другая оперативная группа разводила их по казармам и указывала место, которое отводилось этому подразделению.
Вечером всех ожидал торжественный ужин. Гвоздем программы была рыба в разных видах и даже в пирожках. Блюда украшала зелень – лучок, свежие огурцы, соления (полк имел парник). Как говорят солдаты, всего было до отвала, без нормы. Они такую возможность имели.
В общем, получилось весьма удачно. Все угнездились, переночевали, а с утра начали обустраиваться, как было расписано по планам. К непрерывным звонкам штаба армии теперь еще добавились и звонки 116-ой мотострелковой дивизии, которой продолжал командовать генерал-майор Чайка. Правда, сам комдив позвонил лишь один раз и, убедившись, что все идет нормально, оставил их в покое. А дня через два Варенников сам был вынужден связаться с Чайкой и, опираясь на их прежние добрые отношения, сказал ему, что звонки замучили, не дают нормально работать. В связи с этим желательно, чтобы хотя бы не звонил штаб. Хорошо бы это подсказать и командующему. Буквально в тот же день они почувствовали совершенно другой режим. Все ожили. Однако через пару дней вдруг звонит Варенникову из Печенги командир 131-ой мотострелковой дивизии генерал-майор Виктор Титович Ягленко:
- Валентин Иванович, дорогой! Ну, кого ты прислал мне в дивизию? Ведь половина из них – мочуны. Чем вы их там кормили-поили, что у них ничего не держится?
- Товарищ генерал, видимо, Вам недостаточно доложили, либо значительно
преувеличили. Не исключено, что штаб армии под шумок сплавил вам людей из гостей армейского подчинения. А наши солдаты в основном выглядят нормально.
- Да, я не исключаю этого. И, кроме того, достаточно знаю, что они всех твоих пересортировали и самый низкий уровень сбагрили к нам в Печенгу. Правда, надо отдать
329

должное – стреляют хорошо. А вот на лыжах не только не могут ходить – стоять не могут: валятся, как снопы.
- Ну, зима-то только началась, все впереди. И на лыжах будут бегать – олень не догонит.
В общем, Ягленко отвел душу, и не больше. Такое правило: что получил – то твое, и изволь заниматься, как положено.
А их сводный полк набирал силу.


* * *

Конец 1958-го года для Варенникова был знаменателен двумя событиями: получением досрочно воинского звания “полковник” и хирургической операцией.
Совершенно неожиданно для Варенникова состоялся приказ министра обороны СССР маршала Советского Союза Малиновского о присвоении Варенникову воинского звания “полковник” досрочно. Не скрывая этого, он был очень рад такому шагу со стороны командования. Это, конечно, постарались и командир дивизии Ф.В. Чайка, и командующий армией О.А. Лосик, и командующий войсками округа А.Т. Стученко, и Главнокомандующий Сухопутными войсками В.И. Чуйков. В то время получение звания досрочно, а тем более – полковника – было крайне редким событием. И Варенников не мог припомнить еще такого примера за всю длительную службу на Севере. А если учесть, что армия сокращалась, то это вообще было просто невероятно. Вместе с ним радовались все – семья, друзья и весь полк. Это было искренне. Они все считали, что такой шаг командования – это не только признание его личных заслуг, но и оценка труда всего коллектива полка.


* * *

Но жизнь устроена так, что хотим мы этого или нет, однако равновесие в состоянии чувств всегда поддерживается. Так было на этот раз и у Варенникова. Вдруг он почувствовал боли в нижней части живота. Не придавая этому значения, ставил на ночь грелки (а это было вопреки процессу), пил различные обезболивающие средства. Однако состояние ухудшалось, и он вынужден был пригласить полкового врача. После беглого осмотра врач установил, что у него аппендицит. Несмотря на наступившую ночь и начавшуюся пургу, они отправились на двух ГТС (транспортерах) в госпиталь, куда предварительно позвонили, чтобы там готовились к операции.
Начальник госпиталя подполковник медслужбы Шахкильдян с группой своих работников был в отъезде на Большой земле, но сотрудники Варенникова встретили, быстро подготовили к операции, посвятив его при этом, как и что будет делаться. На операционном столе он лежал под огромным круглым зеркалом с лампой. В этом зеркале, хоть и с трудом, он мог видеть часть своего тела, в том числе именно ту, которая попала под скальпель.
Операцию делал молодой старший лейтенант. Ему помогали две операционные сестры. Одна из них вместе с хирургом копошилась в его кишках (аппендикс оказался где-то внизу, и плюс к тому оборвалась стойка) и подавала ему необходимый инструмент,
вторая забирала ненужный инструмент и постоянно промокала хирургу лоб, который был в крупных каплях пота. Когда Варенникову сделали местную анестезию и немного распороли живот, он чувствовал себя прекрасно, даже пытался шутить, но врач одернул

330

его, сказал, чтобы он не мешал. Кстати, он отослал и их полкового врача, чтобы тот не отвлекал, да еще у входа в землянку (а хирургическая располагалась, как и многие другие службы, в землянке), поставили часового, чтобы тот без разрешения хирурга никого не впускал.
Операция длилась более двух часов. Врач и две сестры замучились. Чтобы у Варенникова операционный участок не болел, они дополнительно вливали ему необходимые средства. Но самое главное было в другом. Как и везде, на полуострове Рыбачьем и Среднем в каждом военном городке было автономное электрическое освещение от своего движка (и их было, как правило, два – основной и запасной). Кроме того, в каждом помещении были керосиновые лампы – на всякий случай.
Во время операции поначалу электроосвещение было в пределах нормы. Однако накал электролампочки то немного усиливался, то спадал. Это считалось нормальным. Приблизительно через час этот накал и затухание стали обозначаться более резко. Врач заволновался и сказал одной из сестер, чтобы та дала распоряжение запустить запасной движок, а сам продолжал копаться в Варенникове. Через небольшое время сестра вернулась и сказала, что второй движок неисправен. Хирург невозмутимо скомандовал: “Зажечь все керосиновые лампы”. И это оказалось, как нельзя кстати, потому что через минут десять электрический свет погас. Хирург был невозмутим.
- Все нормально, Аня, Вы одну лампу пододвиньте, а двумя другими подсвечивайте нам.
- Хорошо.
Аня встала у изголовья Варенникова с двумя лампами.
Варенников не выдержал:
- Дайте мне одну лампу, а другой маневрируйте и помогайте доктору.
Хирург промолчал. Сестра передала Варенникову в левую руку лампу, сама второй светила хирургу, продолжая еще и вытирать лоб врачу. Наконец, старший лейтенант победоносно провозгласил:
- Все, нашел! Сейчас мы его прихватим.
Врач начал действовать быстро и решительно. Это Варенникова приободрило, хотя все шло в таком напряжении. Когда все, что надо, было вырезано и очищено – начался процесс укладывания всего его “имущества”, вывернутого наружу, на свое место, после чего хирург приступил к накладыванию швов. Варенников еще раз вмешался, и на полном серьезе сказал:
- Доктор, только ничего не забудьте из своих инструментов у меня в животе.
- Нет, нет. Я проверил – все нормально.
Через неделю Варенников уже был в полку. Все зажило и никаких последствий. Потом он, шутя, говорил Шахкильдяну, что он, предчувствуя его операцию, умышленно уехал в Мурманск.
К сожалению, Шахкильдян воспринял это всерьез. Протирая свои толстые очки, он принялся убеждать Варенникова, что это было случайное совпадение. Варенников же настаивал на своем, и даже припомнил ему неисправный запасной электродвижок. Но потом Варенников, конечно, сознался, что все это шутка и что его подчиненные – мастера высшего класса. И действительно, это так. Он не представлял современного хирурга в тех условиях. Близко к ним были в Афганистане и Чечне, но в том и другом случае – не с керосиновой лампой.





331


* * *

С учетом того, что 266-ой мотострелковый полк прибыл в новые условия, боевая и политическая подготовка велась интенсивно. По указанию Варенникова для очистки снега сделали навесное оборудование на автомобили, и к пробуждению полка каждое утро они активно расчищали все дороги, которыми они пользовались, и, конечно, полностью приводили полковой плац в порядок. Дежурной службе у казармы, или каждой семье у своего крыльца оставалось только расчистить входы в помещение. Правда, были такие заносы, что двери на улицу открыть было нельзя, и хозяину надо было вылезать через чердак и в слуховое окно на крышу, и с лопатой спрыгивать вниз для того, чтобы расчистить крылечко. В зимнее время, кое-где они натягивали веревки между зданиями к колодцу, к школе. Так называемый “заряд” налетал мгновенно, и пешеходу, застигнутому им в темное время (а зимнее время – это сплошная полярная ночь) на полпути (то есть вышел из дома или казармы и не дошел до складов) ничего иного не оставалось, как присесть и переждать. Натянутая веревка-путеводитель выведет куда надо, когда спадет вьюга. “Заряд”  - разновидность вьюги, сопровождаемая очень интенсивным снегопадом и ветром с огромной скоростью. Случалось, хозяйка вышла из дома по воду, и ее застал “заряд”. Она переворачивает ведро вверх дном, садится и сидит, закутавшись, пока не утихнет вьюга. Иначе можно пропасть.
Снег из “заряда” мог вывалить и за час, а в обед – продолжаться. После снежной атаки сразу же начинался поиск человека. И все обходилось благополучно. Однако бывали и печальные случаи – с гибелью людей. Это касалось в основном команд Северного флота, которые были разбросаны по периметру полуострова: посты – наблюдательные, акустические, связи и специальные. Там находилось от нескольких человек до 20-30. Летом им завозили продовольствие, горючее, дополнительную аппаратуру, запчасти и так далее. Полк раз в неделю (а если не было погоды, то и реже) на вездеходах ГТС доставлял газеты, почту. Связь со всеми ними уже была надежная: проводная, а с некоторыми и по радио. Кстати, телефонные столбы сопровождали все наши дороги, и если в зимнее время все покрывалось многометровым снеговым покровом (а в низинах до 5-6 метров), то верхушки телефонных столбов все равно торчали, и по ним можно было ориентироваться, где проходит дорога.
Так вот, существовал приказ начальника гарнизона полуострова Рыбачий и Средний (а там начальником был Варенников), который запрещал в течение ноября, января, февраля и марта ходить на лыжах от этих постов до Озерко – “столицы” полуострова. В другое время совершать такие вылазки можно было только с разрешения штаба гарнизона. Но в таком случае этот лыжник или лыжники брались на контроль, и в случае ненастья навстречу им высылался ГТС. Некоторые храбрецы, желая проявить себя в глазах товарищей, ходили в Озерко за почтой и в запретные месяцы. Это был большой и неоправданный риск. Частенько лыжник попадал под “заряд” в пургу и с трудом вырывался из этого капкана. Но иногда такие храбрецы и погибали. Этих несчастных они обнаруживали, только когда спадал снег. Иногда трупы были обезображены росомахами, которые хоть и в небольшом количестве, но на Рыбачьем водились.


* * *

Весной 1959-го года, по окончании зимнего периода обучения, в полк нагрянула окружная комиссия. Первоначально мыслилось, что полку дадут возможность самому

332

подвести итоги – все-таки только недавно переехал, условия – новые и т.д. Но, очевидно, из-за того, что шли доклады о благополучном состоянии дел, командующий войсками решил лично убедиться, а что же там, на Рыбачьем за часть?
Полк подготовился к “экзамену” хорошо. Опыт у всех был достаточный. Командиры батальонов, особенно Прокопенко и Красильский, вообще были на уровне “профессоров”, прежде всего по тактике и огневой подготовке. Поэтому хоть в какой-то степени они волновались, но в целом считали, что как минимум “на государственную” оценку, то есть на удочку, они, конечно, сдадут.
И вот, наконец, комиссия прибыла. Руководство полка представило свой вариант графика проверки с учетом полученных предварительных данных и условий.
Все было отвергнуто и сделано по-своему. Разумеется, это внесло определенную нервозность, но проверяющиеся постарались воспринять все как должное. Лишь деликатно заменить ночные стрельбы дневными, так как в конце апреля у них ночью фактически уже в 8 светло, а в мае, июне, июле и августе вообще солнце не заходит полностью. Проверяющие вначале оторопели, но потом вынуждены были с ними согласиться.
Конечно, во время проверки было много интересного, но самое интересное их ждало впереди. Полк отчитался уверенно, хорошо. Итоги подвели, и доложили по инстанции. Оценки вроде были утверждены. Председатель комиссии собрал офицерский состав, и выступил - в очень удобной для них форме сделал сообщение, показал положительные и печальные стороны работы, отметил, над чем надо особенно поработать летом, в общем, все было так, как это делалось всегда.
С разрешения председателя комиссии построили полк. Варенников выступил и, повторив принципиальные выводы комиссии, отметил лучшие роты и взводы полка, поставил задачи. В заключение, хотя с самого начала проверки строевой смотр и торжественное прохождение уже было, полк вновь прошел под оркестр торжественным маршем. Видно, Варенников перебрал – не надо было эту заключительную часть делать в присутствии комиссии, но кто не ошибается? Однако эта ошибка вышла им боком.
Комиссия уехала. Все были довольны. Комдив и командарм звонили и поздравляли. И вдруг на пятый день после проверки Варенникову звонит командующий армией Лосик:
- Товарищ Варенников…
Варенников насторожился: когда он так начинает, значит, последуют какие-то плохие вести, и они не замедлили.
- Командующий войсками округа, - продолжал Лосик, - генерал-полковник Стученко не утвердил те оценки, которые были ему доложены, распустил ту комиссию и создал новую во главе с заместителем командующего округом по боевой подготовке. Послезавтра они выезжают, и через три-четыре дня будут у вас.
- Товарищ командующий, это что – перепроверка?
- Командующий войсками округа хочет убедиться, что полк подготовлен хорошо, - Лосик никогда не мог позволить, чтобы в его словах была малейшая тень в адрес старших.
- Коль решение принято – будем его выполнять, - сказал Варенников.
- Вот и правильно. И офицерам своим разъясните.
Да, уж своим офицерам он разъяснит, как надо, то есть, как оно есть: не верят тем оценкам, а, следовательно, и нам. Наша задача – доказать, что выставленные оценки соответствуют действительности.
Минут через десять звонит Чайка:
- Ты слышал? Эти петрозаводские… доложили Стученко, что будто ты устроил в честь комиссии парад и проводил их с музыкой. В связи с этим командующий войсками сказал, что им втерли очки и надо полк перепроверить. Ты понимаешь, что творится?
333

- Понимаю. И приступил к подготовке повторной проверки.
- Правильно. Желаю удачи.
Через час по команде Варенникова собрался весь офицерский состав. Он коротко проинформировал заместителей командира полка. Начальнику штаба и заместителю технической части приказал составить график пользования батальонами и отдельными ротами объектами учебной материальной базы (стрельбищем, танкодромом, автодромом и т.д.), явиться к концу совещания и объявить этот график, чтобы уже завтра с утра приступить к подготовке по ускоренной программе, что они и сделали.
- Мы, несомненно, обязаны подтвердить свои оценки, а кое-где и приумножить, - сказал Варенников в конце совещания. – Особо необходимо сосредоточить усилия на огневой, тактической и политической подготовке, на вождении боевых машин, изучении материальной части, содержании техники и вооружения. В связи с этим расход боеприпасов, моторесурсов и горючего – не ограничивается. Личному составу следует разъяснить, что занятия проводятся с целью распространения передового опыта, а потому всем надо выложиться капитально.
После объявления графика пользования учебной базой офицеры разошлись, а командование полка собралось у Варенникова. Немного почертыхались, чтобы выпустить пар. Затем договорились, кто за что отвечает. Все отношения с комиссией только официальные и по уставу, никаких пререканий и поводов для взвинчивания обстановки.
Полку выпало на всю подготовку ровно четверо суток. Стреляли и водили боевые машины день и ночь, хотя ночи не было. К обеду четвертого дня Варенников дал команду занятия прекратить. Личный состав привести в полный порядок к строевому смотру и дать отдохнуть. К исходу дня прибыла комиссия на полковом ПОКе, поскольку районного парохода в тот день не было. Члены комиссии  сумрачные, чем-то недовольные. Ни одного из прошлого состава не было замечено. Варенников доложил генералу, что полк готов к проверке. Генерал поздоровался, вяло пожал Варенникову руку и больше ничего не сказал. Начал вместе с прибывшими разглядывать с пирса, что находится вокруг. Какой-то “знаток” из их команды пояснял. Варенников не вмешивался, но, отозвав в сторону мичмана – командира катера, спросил:
- Как шли?
- Неважно. Только вышли из Кольского залива, как поднялся ветерок баллов пять и боковая волна, а штормового предупреждения не было. Вот нас и пошвыряло. Все лежали в лежку, еле дыша. Только когда в Мотовской залив вошли, то будто бы в рай попали. Все очухались, умылись. Я им чайку горячего – не отказались. Вот поэтому они, как мякина.
У пирса стоял газик и два автобуса. Председатель комиссии, уже окончательно адаптировавшись, зычным голосом, который соответствовал его званию, служебному положению и упитанной фигуре, повелительно бросил:
- Командир полка, нам надо ехать в штаб. Хватит прохлаждаться.
- Все готово. Но прежде чем двигаться, предлагаю поехать и устроиться со своим временным жилищем, а затем через полчаса-час, как прикажите, всем собраться в офицерском классе штаба полка. Размещение предлагается в двух помещениях. В гостинице со всеми удобствами на три человека – это у штаба полка. Остальные по одному-два человека в комнате, размещаются в школе.
- Утверждаю, - сухо молвил генерал.
Комиссия отправилась в поселок. Через час собрались в штабе. Генерал спросил своих подчиненных, как они устроились. Все сказали: все хорошо, проблем нет. Затем Варенников приступил к графику. Все однозначно сказали, что расписание оставить то, что было, а один из проверяющих полковников добавил:
- Коли мы перепроверяем, то надо не просто оставить прежнее расписание проверки, но и во всех подразделениях должны по соответствующим упражнениям
334

проверяться именно те солдаты, сержанты и офицеры, которые были на прошлой
проверке.
Все согласились. Генерал утвердил. Руководство полка, естественно, обрадовалось такому обороту дела. На завтра с утра значился строевой смотр и строевая подготовка, а затем уже обед, стрельба, вождение и политподготовка. Одно беспокоило: дул ветерок. Пока он был умеренный и на стрельбище дул в затылок. Это не плохо. Однако нет гарантий, что он перерастет в штормовой. Тогда возникнут большие опасности.
Прошло несколько дней. Главные показатели уже были получены, в том числе и по огневой подготовке. В ходе проверки дело доходило до диковинных поступков.
Например, при проверке одиночных стрельб в 1-ой мотострелковой роте, которой командовал капитан Киселев, произошел интересный случай. Ефрейтор Славин выполнил третье упражнение, где требовалось поразить три цели из трех появляющихся неожиданно мишеней на разных рубежах в ходе наступления. В этом случае давалась оценка “отлично”. Славин поражает первую цель, наступает дальше – поражает вторую, продолжает наступление и сбивает третью. Но вслед за этим проверяющий полковник со своего пулемета управления дает электросигнал и появляется четвертая цель. Солдат, еще не израсходовавший патроны полностью, сделав несколько шагов вперед, поражает четвертую цель. Полковник поднимает ему еще одну, уже пятую цель. Но у солдата кончились патроны. Однако он не растерялся: примкнул к автомату штыка нож и с криком “Урра” бросился на “врага” и “заколол” его!
Этот случай покорил полковника. Он прекращает стрельбы, строит роту, выводит Славина из строя и минут пятнадцать рассказывает, что значит в бою быть отличным и умным стрелком, как действовал на контрольных стрельбах ефрейтор Славин. Он прямо сказал:
- Я больше двадцати лет служу в армии, но впервые встретил такого замечательного солдата. Славин является прекрасным примером для всех, - и завершил тем, что объявил ему благодарность.
Эта весть, конечно, облетела весь полк. Руководство полка старалось не особенно явно для проверяющих, но максимально эффективно довести этот случай до подразделений, и с помощью этого вдохновляющего примера мобилизовать весь личный состав на дальнейшие действия.
Однако к концу проверки все-таки разразилась пурга. То усиливаясь, то затухая, она длилась четверо суток. Казалось бы, всему оставшемуся снегу надо бы уже растаять, но получилось наоборот – все замерзло. Хорошо, что на последние дни у них была спланирована проверка знания материальной части, вооружения и боевой техники, их состояния и т.п., то есть в основном эти занятия проводились в помещении.
Но на этом испытания полка не закончились. Так как проверка по расписанию подошла к финишу, а выехать с Рыбачьего было невозможно, председатель комиссии принял решение дополнительно проверить все подразделение по всем уставам, послушать полковую самодеятельность и досконально изучить состояние всех складов.
Когда подвели штат, оказалось, что проведено значительно больше, чем предусматривалось программой, а результаты оказались выше предыдущих. В полку внутренне ликовали, но вида проверяющим не показывали. Оценки, доложенные в Петрозаводск в штаб округа, на этот раз лично утвердил командующий войсками округа. Были довольны все – и личный состав полка, и командование дивизии, и командование округа. Но тем, что оценки утверждены командующим, больше всего была довольна комиссия. Генерал-полковник А.Т. Стученко был очень требовательным и своенравным человеком. От него можно было ожидать всего.
Проверяющий генерал позвонил в штаб армии и допытывался – нет ли там штормового предупреждения. Наконец, ветерок утих, за ночь море успокоилось, и
335

комиссия благополучно отправилась в Мурманск. Руководители помахали
многострадальной комиссии и отправились в полк заниматься своими насущными делами.


* * *

В эти дни в полк, не умолкая, звонил телефон. Было, конечно, приятно слушать теплые слова поздравлений различных начальников. Но особо звучали, конечно, тирады таких же, как Варенников, командиров полков. Например, позвонил командир 284-го мотострелкового полка их же дивизии полковник Соколов:
- Слушай, Валентин Иванович, ну ты нас всех заморил. Мы уже ничего не делали, а только ждали вестей из Рыбачьего. Это как в войну – все внимание Сталинграду! Никто не дышал – ни друзья, ни враги. Ну, и молодцы же вы все там, на Малой земле – показали им кузькину мать.
А в полку эти слова – что бальзам на сердце.
Прошли дожди – и снега как не бывало. А через несколько дней появилась и трава. Кстати, через день после отъезда комиссии пришло судно и привезло в полк по заявке телят. Естественно, пришлось около двух недель держать их на сене и комбикорме, заготовленными заранее. А уже потом, когда весна вступила в свои права, для них началось раздолье – вольная трава, простор, солнце.
Лето выдалось теплое. Все отправили семьи на юг, чтобы детишки подзакрепились. Отправляли с южного берега Баренцева моря на северный берег моря Черного. Многие уезжали в центральные районы России, на Украину, в Белоруссию. А вся забота офицеров была сосредоточена на солдатах и на разрешении житейских проблем, подготовке к зиме. В Заполярье настоящий хозяин готовится к зиме сразу, как растает снег. А где он не тает с появлением на горизонте первого в этом году солнца?
Прошло лето, наступила осень. Времени даром не теряли: заготовили много грибов, ягод, завезли с Большой земли овощей, солений. Позаботилась и осень. Стадо в полку было уже огромное. Бычки за лето вымахали капитально. Завезли также некоторые виды боеприпасов, горючего, кое-какие запчасти.
Несколько дней в полку был командир дивизии генерал Ф.В. Чайка. В порядке ознакомления объектов объехали с ним по береговому периметру весь Рыбачий. Его особенно заинтересовали бухты на севере полуострова. Им повезло: они дважды наблюдали стада нерп (кольчатых). Это небольшие морские животные, разновидность тюленей, которые достигают одного-полутора метров в длину, и весят в пределах 50-70 килограммов. Когда смотришь на залив, складывается впечатление, что кто-то высыпал на воду футбольные мячи, и вот эти мячи периодически исчезают, а затем появляются вновь. Это и есть нерпы.
Кстати, они наблюдали забавный случай.
Мирно покачиваясь на плавной волне, стадо нерп вдруг одновременно рвануло к берегу и выбросилось на пляж. Они находились приблизительно в километре от берега, куда обычно подступает вода только в период полного прилива (а сейчас была малая волна, и поэтому вначале ничего не поняли). А когда внимательно пригляделись и разобрались, оказалось, что в залив вошла стая акул и, словно волки, набросились на добычу. Первым их заметил водитель с машины.
- Так это же акулы! Смотрите – плавники торчат.
Действительно, стая в пять-шесть акул, нагрянув в залив, а затем, рассыпавшись по нему, стала бороздить его вдоль и поперек, как торпеды.
- Это, видно, колючая акула, есть такое название, - продолжал просвещать их водитель. – Она небольшая, но хищная. А вот когда приходит гренландская акула – так та
336

несколько метров. Но у них у всех один принцип – нападая на нерпу, они стараются
отхватить у нее плавники или хвост, после чего нерпа становится беспомощной. Тогда все налетают, и от жертвы остается лишь пятно
Оказалось, отец водителя рыбак, ходит в море на несколько месяцев. Один год и его сын работал вместе с отцом матросом, поэтому и знает многое об обитателях морей.
Из поездки по полуострову вернулись к ужину. Чайка вышел из машины, потянулся, посмотрел на спокойный Мотовской залив, залитый лучами бронзового солнца, на огромную долину – пастбища, где гулял скот полка, на бакланов (чаек), которые гнездились на скале Рокохпахта, и медленно произнес:
- Идиллия…
- Почему идиллия?
- Ну, посмотри вокруг – какая прелесть, как Бог в Одессе до революции.
Они рассмеялись. Непонятно, почему Бог, да еще в Одессе, плюс до революции? Он никак не мог этого объяснить Варенникову. Но родня его жены была из Одессы, да и он с семьей туда частенько наведывался в летнее время. Естественно, увлечение одесским жаргоном не могло не сказаться.
Зимой на торпедном катере (видно, “одолжил” Северный флот) прибыл в полк в хорошую погоду, но, естественно, уже в темноте командующий армией генерал-лейтенант О.А. Лосик. Он уже получил “лейтенанта”. О том, что командующий отбывает к ним, они были извещены заблаговременно. У них все было в полном порядке. Варенников сидел в штабе, в своем кабинете, готовился к докладу. Вдруг заметив заместителя по тылу с выпученными глазами и орущего:
- Прачечная горит! – и снял шапку. Вроде конец света.
Варенников выскочил из штаба. Действительно, пламя полыхает так, будто горит большой завод – до самого неба. Кругом зеваки.
Он приказал всем немедленно разойтись. Пожарная команда с бульдозером и машины с навесным оборудованием уже прибыли. Варенников уточнил задачу, и они приступили к действиям. А задача состояла в том, чтобы со всех сторон нагрести на эту землянку, где размещалась прачечная, возможно больше снега и погасить пламя. Вызвали танковый тягач и привели в готовность медпункт. Последний, к счастью, не потребовался. Танковый тягач, периодически наезжая на собранный снег, наконец, раздавил эту землянку – и пламя погасло. Подгребли еще как можно больше снега, чтобы не вспыхнуло, и поехали на пирс встречать командующего. Над военным городком включили прожекторы.
В гарнизоне особенно не горевали, что прачечная сгорела. По их планам она уже в следующем месяце должна была прекратить свою работу. Все переносилось в новое помещение, которое уже было готово во втором городе – там, где раньше дислоцировался танковый батальон. Но сам факт пожара был малоприятный.
Встретили командующего хорошо. Командир торпедного катера – мастер экстра-класса: подходит к пирсу на большой скорости, затем дает задний ход с такими оборотами, что за кормой катера образовался бурун. И борт коснулся пирса ювелирно точно. Командующий торжественно спустился по трапу, и отправился в полк. Остановились у штаба полка, где была гостиница и ярко горели прожекторы: одни освещали небо, другие – прилегающие к городу сопки и местность. Сплошные лучи отражались от снега, как от зеркала, и создавали весьма комфортную обстановку. Командующий помолчал, потом говорит:
- Когда мы входили в Мотовской залив, моряки мне сказали, что у вас в Озерко что-то горит и показали мне пламя. У вас что, был пожар?
Зная дотошный характер командующего, и не желая, чтобы он с первого шага занялся ненужным делом, а лучше познакомился с полком, Варенников ответил
337

дипломатично:
- Товарищ командующий, было так, кое-что по мелочи. Оно не заслуживает внимания.
Начальник тыла Гривко, видя, что командующий продолжает смотреть на командира вопросительно, решил пояснить:
- У нас была старая прачечная в землянке. Мы сделали новую, а старую сожгли.
Как и следовало ожидать, началось разбирательство.
- То есть, как это сожгли? Она же на балансе!
- Да на каком балансе, - возмущался Гривко, - эта землянка со времен войны.
- Э, это вы мне бросьте! При чем тут война и землянка? – И пошло, поехало! Минут двадцать Лосик втолковывал начальнику тыла, что он бесхозяйственный работник, что он безответственный человек, не бережет государственное имущество, что для него “плевое дело – сгорела прачечная, ну и что?!” Что надо в корне перестроиться и т.д.
Когда Варенников понял, что уже пора ему вмешаться, пришлось задать вопрос из другой области:
- Товарищ командующий, мы с этим разберемся, но я хотел бы уточнить Ваш план действий. В первую очередь, на какое время Вы приехали? Торпедный катер стоит у причала – очевидно, он будет ожидать Вас?
- Да. Я хотел бы познакомиться с полком в новых условиях, разобрать проблемы, повстречаться с офицерами, поговорить с личным составом.
- Сколько у Вас времени?
- Ну, часа три-четыре.
Исходя из этого, Варенников предложил программу, которую он утвердил. Командующий побывал на стрельбище, где проводились занятия по боевой подготовке и боевой стрельбе, на танкодроме и автодроме. Здесь же пообщался с солдатами. Вспомнил с благодарностью и о тех проверках, которые были весной. Осмотрел расположение полка – казармы, классы, столовую и т.д. Когда шли от столовой к клубу, то слева в 400-500 метрах еще интенсивно парило то место, где была прачечная. У Варенникова это вызывало опасение, что командующий опять отвлечется на эту проклятую землянку. Но прошло. В клубе уже ждали офицеры. Командующий выступил хорошо – подробно рассказал о стоящих задачах, а потом, не оставшись на обед, уехал. Варенников доложил о визите комдиву. Тот на следующий день звонит и говорит:
- Командующий проводит совещание. Вызвал и комдивов дивизий. Уточнил задачи. Когда коснулся вашего полка – похвалил. Но он сказал что-то в отношении тебя лично. Я ничего не понял. После совещания подошел к начальнику оперативного отдела армии и спросил: “Что сказал Лосик?” Тот уточнил, что Варенников уже давно на Рыбачьем. Это что-то значит.  Возможно, у него какие-то планы.
- Поживем – увидим.
- Это верно. Но ты должен иметь в виду.
И действительно, в декабре, приблизительно через две-три недели после посещения полка, звонит Варенникову Лосик и говорит:
- Товарищ Варенников, командующий войсками округа, положительно оценивая Ваш труд на Рыбачьем, принял решение в порядке поощрения перевести Вас на материк, как Вы говорите, на Большую землю. Приказ уже состоялся, так что можете временно полк передать заместителю командира полка, а самому отправляться к новому месту службы.
- А новое место службы – это где?
- Это 61-ый мотострелковый полк 131-ой мотострелковой дивизии, что в Печенге. А полк стоит на 112-ом километре по дороге от Мурманска в Печенгу. На магистральной дороге. Буквально в нескольких километрах от полка железнодорожная станция. Вы уже
338

не будете чувствовать себя таким оторванным от всего, как это, наверное, было на
Рыбачьем.
- Спасибо, товарищ командующий, за заботу. Когда я должен принять 61-ый полк?
- Пару дней на сдачу и на сборы, а на третий день утром своим катером доберетесь в Мурманск. Здесь Вас встретят и отвезут в Печенгу.
- Задача ясна.
Позвонил генералу Чайке и доложил обстановку. Он минут пять чертыхался, перебирая косточки всем начальникам, а в заключение сказал:
- 61-ый полк это же дыра! Рыбачий – рай по сравнению со 112-ым километром.
Вот так Варенников “в порядке поощрения” попал фактически на четвертый полк.
Сборы были недолгими, но мрачными. Начальник штаба полка подполковник Н. Сологуб подготовил акт о передаче с приложениями. Сели вдвоем с заместителем командира полка подполковником Э. Гринбергом, которому он передавал полк, и Варенников его спросил:
- Вопросы есть?
- Есть.
- Выкладывай.
- Что все это значит – вот эта возня с Вами? Вы же могли, наверное, и отказаться. Это же ведь провальный полк.
- Во-первых, меня никто не спрашивал. Командующий объявил, что я назначен, и все. Во-вторых, если бы и спросил, то я не отказался бы. Просто не мог бы это сделать, хотя знал, что 61-ый мотострелковый полк очень слабый.
- Там командир полка фактически сбежал. Разными путями добился, чтобы его взяли в штаб армии.
- Не будем об этом. Вопросы по службе есть?
Какие могут быть вопросы у заместителя командира полка, с кем решал вместе, как и с другими заместителями, все проблемы. Они подписали акт и договорились, что через час Варенников встречается с офицерами, а через два – он построит весь полк. Как решили, так и сделали. На офицерской встрече Варенников принципиально и тепло высказался об их совместной работе и об их труде, который обеспечивал им победы, пожал каждому руку и пожелал всем хорошей службы и продвижения. Солдат поблагодарил за все то, что они сделали в полку, за высокий уровень боевой политической подготовки, за постоянную, надежную боевую готовность, за сплоченность, подтянутость и отличную военную дисциплину. На его: “До свидания, товарищи!” – полк дружно ответил: “До свидания, товарищ полковник”.
Вот так они распрощались. А сердце опять щемит – опять его частица осталась с полком. Прощание с самыми близкими, в основном заместителями командира полка, было за столом в гостинице. Выпили всего лишь по одной чарке и спели гимн моряков Северного флота – он по традиции стал и их гимном: “Прощайте скалистые горы!”. Действительно, Рыбачий и Средний – оба эти полуострова были скалистыми. И лишь в низине имелся грунт, и там вольготно чувствовала себя буйная растительность – кустарник, травы. Все остальное – это гористая скала, покрытая местами мхом. Особенно тяжелой и мрачной была гора-скала Рокохпахта. “Прощайте скалистые горы!” – с особым чувством пел Варенников в тот вечер. В этой песне, слова которой написал Николай Бунин, а музыку Евгений Жарковский (оба служили и воевали в рядах североморцев) проникновенно все – и слова, и мелодия. Поэтому они часто ее пели, хотя не были моряками, но считали, что Рыбачий – тоже корабль.
Варенников должен был переехать из Озерко в Мурманский порт на ПОКе, поэтому эта песня тем более была кстати. В ней есть такие слова: “Прощайте скалистые горы! На подвиг Отчизна зовет! Мы вышли в открытое море, в суровый и дальний поход.
339

А волны и стонут и плачут, и плещут о борт корабля… Растаял в далеком тумане Рыбачий
– родимая наша земля”.


* * *

Утром пораньше на ПОКе отправился в Мурманск, хотя погода в целом и была спокойной, но с выходом в открытое море их, конечно, изрядно покачало. Добрались до своего причала только к 11 часам. Никто их не встречал. Варенников отвел семью к дежурному – ПОК качало, а на пирсе холодно, мороз под 30 градусов и “ветерок” пробирает до костей.
Начал дозваниваться до штаба армии. Дежурный ответил, что ему ничего неизвестно. Варенников бросил звонить в штаб армии и добрался до своего прежнего командира – генерала Чайки. Тот его звонку обрадовался, но когда Варенников рассказал ему, где находится, то, естественно, проклял всю бюрократию и бюрократов и пообещал через два часа прислать грузовик и легковую машину для поездки в Печенгу.
Действительно, вскоре пришел легковой “газик” и крытый грузовик, куда они сложили вещи. Сопровождал их старшина-сверхсрочник, который многократно бывал в Печенге, так что можно было не беспокоиться. Они тронулись в долгий путь. Зимой дороги хоть и расчищали хорошо, в том числе от Мурманска до Печенги, но двигаться можно было со скоростью 40-50 километров. Поэтому до своего 112-го километра они добрались лишь вечером.
У въезда в полк стояла будка, снятая с машины. Ни забора, ни ворот. Все это напомнило Варенникову 56-ой стрелковый полк. В окне будки просматривался слабый свет. Очевидно, керосиновой лампы. Постучал – дверь открыл солдат. Варенников спросил его: “Где дежурный по полку?”. Кто-то ответил: “Здесь”. Варенников удивился, но тут вошел среднего роста, но крепкого сложения капитан и четко представился:
- Дежурный капитан Сидоренко.
- Не дежурный, а дежурный по полку. А вообще-то, если по уставу – то: “Товарищ полковник, дежурный по полку капитан Сидоренко”.
- Так точно, товарищ полковник. А Вы к кому?
- Я – к Вам.
- К нам в полк или ко мне лично? – заулыбался капитан.
- В полк, конечно. Я назначен командиром этого полка.
- Извините…
- Да за что извинить-то? Вы меня видите впервые, я Вас – тоже. Лучше помогите разобраться с жильем. Я приехал с семьей, и, видимо, где-то мне отвели место для расположения.
- Я не в курсе, но сейчас быстро разберемся.
Он послал солдата за каким-то старшиной, они присели, и хорошо поговорили о полковых делах. Оказывается, он командир мотострелковой роты. Служит здесь два года – прибыл по замене с Украины. Дела в полку не блестящие. Замучили всех ЧП. Главная беда – плохое устройство.
Подошел старшина. Они познакомились. Он оказался командиром хозвзвода и знал, где для Варенникова отведена квартира, но никаких команд о ее подготовке не получал. Варенников посадил старшину третьим в кабину грузовой машины и сказал, чтоб он ехал к дому, где они будут жить, а “газик” последует за ними.
Проехали по краю военного городка, свернули влево к жилым домам. Они состояли из нескольких двух и одноэтажных домов, но все были сборно-щитовыми. В них все печи должны быть раскаленными, тогда тепло будет держаться. В одном из двухэтажных домов
340

на первом этаже была отведена Варенникову двухкомнатная квартира. Вошли, включили
свет, и уже ко всему привычные, не могли удержаться от удивления. На окнах не только иней, а лед, который расплылся по подоконникам тонким слоем, как на улице. Разница лишь в том, что здесь не дуло. В комнатах шаром покати, нет даже табуретки. Только огромная нетопленая печь на обе комнаты.
- Здесь что, никто не жил? – спросил Варенников старшину.
- Да, мы эту квартиру на втором этаже использовали только летом – для комиссий. Зимой здесь холодно.
- А зимой что, комиссий не может быть?
- Нет, к нам зимой никто не приезжает.
Они занесли вещи. Постель (а она у них большая) бросили в угол второй комнаты и укутали детей. У них поднялась температура, видно, простудились еще в Мурманске – был сильный ветер. Варенников приказал старшине немедленно принести колотых дров, угля, керосина, солдатский чайник с горячим чаем, и вызвать к нему начальника тыла полка.
Машины, которые привезли Варенникова из Мурманска, отправил обратно, поблагодарив и приказав дежурному по полку покормить водителей.
Пока старшина копался с дровами и горючим, подошел начальник тыла – заместитель командира полка по тылу подполковник Г.А. Терьян.
- Хорошо же вы встречает у себя новых офицеров, - сердито бросил Варенников.
- Товарищ полковник, мы не знали, что Вы приедете именно сегодня, - извиняющимся тоном сказал он.
- Я не намерен заниматься разбирательством, но в этой берлоге даже собака не сможет жить. Квартиру надо неделю отогревать. При чем здесь сроки? Ваша задача – не позже чем через час должны быть четыре солдатских кровати с полным комплектом постельных принадлежностей, два стола, стулья, шкафы для одежды. Пришлите также врача с жаропонижающими таблетками и солдата со шваброй, чтобы он смог смести с потолков и стен иней. Кроме того, передайте начальнику штаба полка, чтобы он сейчас же зашел ко мне.
Пришел старшина с солдатом, которые привезли на санях дрова, керосин, уголь и паклю.
- А паклю зачем?
- Хорошо горит.
Начали растапливать печь. Оказалось, это целая проблема: совершенно не было тяги. Думали, что на втором этаже перекрыта труба. Открыли верхнюю квартиру, но там свои дымоходы. Решили и там затопить печь.
Тепла не прибавилось, зато дыма было полным полно. Лишь через часа полтора–два началась тяга. Все разъяснилось: просто в дымоходе образовалась пробка из морского воздуха, и она давила вниз, не позволяя подняться теплу. Между тем, им принесли мебель. Солдатскими матрасами они закрыли окна и прихватили вверху гвоздями, а сверху прикрыли одеялами и прибили их по периметру. Чтобы вытянуло верхний дым, распахнули дверь. Печь была уже горячей, поленья полыхали. Им принесли горячий чай, подошел доктор – майор медицинской службы Б. Дворкин. Жена поила детей чаем. Доктор мог осмотреть их только внешне, после чего дал аспирин. Потом, подумав, сказал, что всей семье лучше сейчас переехать в его медпункт – там тепло и уютно, в стационаре всего три солдата, а мест – на двенадцать человек. Варенников поблагодарил, но воздержался, хотя малышам в таких диких условиях, да еще с температурой, было не сладко.
Наконец, появился начальник штаба – подполковник Д. Пиков, представился. Варенников многозначительно посмотрел на часы, давая ему понять, что ждет его
341

слишком долго, а затем дал задание:
- Чтобы через полчаса у меня был установлен телефон, по которому я мог бы
говорить с командиром дивизии и со штабом армии в Мурманске и, естественно, с каждым командиром батальонов и со всеми службами полка.
- Со штабом армии нас соединяет только Печенгский узел связи, - вставил подполковник.
- Второе, - продолжал Варенников, не обращая внимания на пояснения, - через час чтобы были телефонограммы в адрес командира 131-ой мотострелковой дивизии и командующему 6-ой армии, что я, в соответствие с приказом командующего войсками Северного военного округа (представил номер и дату издания приказа) вступил в командование 61-ым мотострелковым полком.
- Но я должен доложить, у нас в полку пока нет никаких официальных документов так…
- Третье – завтра в 9.00 Вы должны построить весь полк и доложить мне. Я выйду к полку и представлюсь в качестве их командира.
- Товарищ полковник, но у нас полк всегда строит заместитель командира полка.
- А Вы что, не умеете этого делать? Заместитель командира полка болен. Поэтому Вы строите полк, объясняете всем мое воинское звание, фамилию и что я вступил в командование полком. Ясно?
- Так точно, ясно!
Четвертое. В 11.00 собрать весь офицерский состав в клубе. В это время старшинам с сержантами один час заниматься с личным составом изучением уставов внутренней службы первой главы.
- Пятое. В 12.00 в клубе должны быть собраны заместители командира полка, начальники служб полка, командиры батальонов и отдельных рот, готовые доложить о своем участке и представить на этот счет письменные доклады. Очередность заслушивания: командиры батальонов, командиры отдельных рот, начальники служб полка. По мере принятия докладов офицеры могут уходить. Затем останется командование полка, и мы обсудим состояние дел.
- Шестое. Сегодня договориться с начальником штаба дивизии, когда командир дивизии сможет меня принять завтра во второй половине дня. Желательно часов в 16.00-17.00.
- И седьмое. Послезавтра с утра разбираем подробно два документа: план боевой готовности и план боевой подготовки. После этого едем и смотрим основной и запасной район сосредоточения. Все. Вопросы есть?
- Пока вопросов нет.
- Но если появятся, то я готов выслушать сегодня. А сейчас мне нужен телефон.
Начальник штаба ушел. Кстати, он уже сидел за столом, который принесли солдаты, и записывал указания Варенникова. В квартире становилось тепло, можно было снимать шинель и шапку. Присутствовавший при его разговоре с начальником штаба полка начальник тыла неуверенно спросил:
- Какие-нибудь указания будут?
- Никаких. Готовьтесь завтра к докладу. Скажите командиру хозвзвода, чтобы мне принесли месячный продовольственный паек (в Заполярье давали предпайку), так как жена в связи с болезнью детей на склад пока ходить не может и, естественно, в коридоре постоянно должно быть достаточно дров и угля. Одновременно надо протапливать квартиру на втором этаже. Вот и все.
Терьян ушел. Все вроде нормально завелось. Принесли и установили телефон. Варенников позвонил – работает.
Наконец, он с семьей остался один. Детишки после горячего чая и аспирина
342

уснули. Постелив постель, они с женой перенесли их на свои кровати. Немного
прибрались и сами сели поужинать. В квартире уже было тепло, хотя от пола все еще сильно несло холодом. Жена немного поворчала по поводу “заботы”, которую о них проявили полковые начальники, но тем и успокоилась.
Было уже за полночь.
Однако Варенников, попивая чай, сидел и думал. Вот сменил он двух Беловых – на Рыбачьем Белова Сергея Ивановича, а здесь – Белова Михаила Ивановича (ирония судьбы – менять Беловых). Но Сергей Иванович, хотя и командовал слабо, зато был нормальным человеком, добрым и порядочным. Подготовил жилье, продукты, поручил заняться семьей. Притом там все происходило летом, условия были более  благоприятные. А здесь – полярная противоположность. Мало того, что стоит трескучий мороз и ветер, так никто еще палец о палец не ударил, чтобы хоть чуть-чуть проявить внимание. И вроде у Михаила Ивановича к Варенникову лично не было никаких претензий, нигде вместе не служили. Единственно, где они “пересеклись”, так это на двухмесячных курсах танкистов в Медвежьегорске, но и там все было в норме. Откуда здесь такое бескультурье? Приехал в полк такой же, как и он, человек с края света, в разгар зимы. Неужели нельзя было хотя бы формально отдать необходимые распоряжения (если личное барское положение не позволяет)?
Хорош и заместитель командира полка подполковник А. Фомичев – второе лицо в полку. Ну, если у Белова чего-то там не хватало, чтобы сделать благородный шаг, то заместитель командира, которому в последующем вместе с Варенниковым служить, должен проявить такт и уважение. Но он сам даже не соизволил появиться. Оказывается, Михаил Иванович Белов гарантированно обещал Фомичеву, что именно он останется командовать полком, что все уже готово и т.д. Однако если даже и так, то разве можно вести себя подобным образом по отношению к офицеру, которого назначили сюда приказом? Эти действия свидетельствуют о том, что понятие о чести у них капитально размыты.


* * *

На второй день была запланирована встреча с начальником штаба. Бывший командир полка полковник Белов не появился, а заместитель командира полка стоял в строю. Командовал начальник штаба. И хотя дисциплина строя была низкой, а прохождение торжественным маршем было очень далеким от устава и ничего торжественного в нем не было, Варенников все-таки был доволен. Полк с этого часа знал, кто их командир.
Несколько мрачной получилась беседа с офицерами полка. Чувствовалось, что у них накопилось немало вопросов, и Варенников пообещал буквально в течение недели рассмотреть все проблемы. Значительно лучше прошла встреча отдельно с командирами подразделений и начальниками служб. Возможно, на них повлияло вступительное слово Варенникова. Он им сказал откровенно, как своим товарищам по службе:
- Товарищи офицеры! Мне довелось служить и командовать полками, которые находились приблизительно в таких условиях, как наш 61-ый мотострелковый. Никто к нам не приходил и никто не создавал необходимых условий. Это мы все делали сами, своими руками. Но чтобы принимать какие-то решения, конечно, необходимо знать истинную картину причин такой тяжелой обстановки, в какую попал ваш полк.
Поэтому всех, кто будет докладывать за свой участок, я прошу представить обстановку честно, и оценить ее так, как считаете именно вы. Прошу иметь в виду, что, во-первых, за пределы нашего полка этот разговор не выйдет, и, во-вторых, никто не
343

должен опасаться каких-то последствий. Только мы все вместе решительно изменим
обстановку в полку. Я вам обещаю это.
И доклады пошли резкие, откровенные, даже с некоторым выпадом в сторону командования полка. А командир 1-го мотострелкового батальона прямо заявил:
- Батальон по огневой подготовке оценивается удовлетворительно. Но ведь мы искусственно натягиваем эту оценку. Фактически солдаты стреляют плохо. Почему? Да Вы посмотрите, какое у нас стрельбище? Его фактически нет. Так же, как и классов, по огневой подготовке.
Очень много говорили о материально-бытовых условиях. Варенникову стало ясно, что из перечисленного почти все может быть решено на месте, в полку. Поэтому договорились, что по ряду вопросов меры будут приняты уже сейчас, а по остальным – позже. А чтобы учесть все мнения и пожелания, решили провести через неделю офицерское собрание (не совещание, а именно собрание), к которому каждый должен основательно подготовиться и выступить открыто, не опасаясь последствий. Но к такому откровенному разговору офицеров, конечно, надо было готовить. И со временем он состоялся. Сверх ожиданий Варенникова собрание офицеров прошло на самом высоком уровне. Истинно офицерским. А почему сверх его ожиданий? Да потому, что первоначально офицеры полка произвели на Варенникова впечатление затурканных служак и молчунов.
Сразу после построения полка и короткой речи Варенникова, а также после торжественного прохождения, он позвонил командиру дивизии генералу Ягленко. Телефонистка ответила, что комдив в штаб еще не прибыл. Тогда он попросил соединить его с начальником штаба полковником Анатолием Николаевичем Прутовых. У них состоялся разговор по поводу его прибытия и вступления в должность. Оказалось, что он получил телеграмму Варенникова и доложил генералу о том, что он уже представился полку и приступил к работе. Что касается личной встречи, то генерал готов принять его в 16.00. А если что-то изменится, он Варенникову сообщит об этом.
Сбоев в намеченном плане не произошло. Варенников смог дозвониться в Линпахамари (это морская база Северного флота, расположенная за Печенгой) и договориться с женой “посчитать детей”, перекусил и помчался к командиру дивизии, прихватив с собой начальника штаба полка.
Дорогой начальник штаба докладывал различные вопросы, что позволяло ему еще больше “врастать” в обстановку.
Ровно в 16.00 Варенников доложил командиру дивизии, что в командование полком вступил. Сорокалетний генерал Ягленко оказался ниже среднего роста, грузный, с большим, немного одутловатым лицом, глаза навыкате, говорил мягким басом, подвижный. В беседе быстро располагал к себе. Иногда взрывался, но быстро отходил и зла не держал.
- Здравствуй, здравствуй, дорогой Валентин Иванович! Хорошо, что ты, наконец, приехал к нам. Вообще, ты как ткачиха Валентина Гагонова – та все на отстающие участки, и ты тоже. Придется тебя называть Валентиной Ивановной. Ну, ладно, рассказывай.
Варенников подробно доложил обо всем, начиная с момента прибытия, естественно, опустив недоразумения со встречей и жильем. А вот о встрече с офицерами и о решении провести собрание рассказал в деталях, проанализировав доклады командиров подразделений и представив выводы и свои решения. Видно, комдиву, все это понравилось, потому что слушал внимательно и ни разу Варенникова не перебил (а Варенников давно знал его манеру перебивать собеседника, кто бы это ни был). Все действия он одобрил, а затем начал рассказывать о дивизии, ее предназначении, задачах, условиях жизни и учебы, проблемах. Фактически дивизия закрывала весь Норвежский
344

участок (около 200 километров). Самый южный полк – это 257-ой мотострелковый, стоит
в Ахмалахти на реке Патса-иоки.
- Там командует твой приятель Дубин, - пояснил Ягленко, затем добавил: - пока с переменным успехом.
Их разговор закончил напутствием:
- Будем считать твоей главной заслугой, если уменьшишь количество ЧП.
Ровно в 18.00 комдив отпустил Варенникова, и он с Песковым поехали к морякам в Линпахамари. Быстро отыскали штаб, встретились с командиром. Вообще-то заочно, по телефону, Варенников был с ним знаком – переговаривались, когда бывал на Рыбачьем. А теперь вот личная встреча. Варенников начал сразу с дела:
- Очень прошу организовать мне разговор с начальником штаба флота.
- Все будет сделано.
Через пять минут Варенников уже разговаривал с вице-адмиралом Рассохой. Он тепло поздоровался с ним (вообще, адмирал был исключительно внимательным и высококультурным человеком), после чего Варенников рассказал, что приехал с Рыбачьего на Большую землю, командует полком поблизости от их военно-морской базы, полк бездействует, и если бы командование Северным флотом сочло бы возможным помочь по линии отдела финансового имущества, то личный состав был бы очень благодарен. Рассоха выслушал это нормально и порекомендовал, чтобы он “порылся” на месте в Линпахамари, чтобы не ехать за тридевять земель из Печенги в Североморск. По его указанию Варенников передал трубку командиру, который под конец разговора сказал: “Есть, все будет исполнено!” – и опять отдал телефонную трубку Варенникову.
- Все распоряжения командир получил, - сказал адмирал, - Вы на месте посмотрите, что у него уже накопилось для сдачи, и затем, отобрав все, что требуется вашему полку, включите в акт о передаче - и дело с концом. Желаю успеха. Звоните.
Варенников искренне поблагодарил адмирала. Конечно, флотские начальники хорошо их поддерживали. Забегая вперед, Варенников не мог исключать, что впоследствии это в какой-то степени повлияет на передачу 61-го мотострелкового полка в состав Северного флота и переименовании его в 61-ую бригаду морской пехоты.
Командир базы сразу насел на Варенникова:
- Товарищ полковник, пойдемте, посмотрите.
- Ну, сейчас-то, наверное, уже поздно.
- Да нет, ничего. У меня этот начальник всегда на подогреве. А Вам надо глянуть и хотя бы в общих чертах оценить обстановку. Завтра вице-адмирал обязательно будет звонить и интересоваться.
Варенников согласился. Это было недалеко от штаба. Когда они вошли в огромное, ангарного типа хранилище и его спутник включил свет, у Варенникова перехватило дыхание. Капитан 1-го ранга, видя его состояние, улыбнулся и, не торопясь, сказал:
- Только Вы не подумайте, что Вам можно из всего этого отбирать то, что подлежит списанию и отправке, сосредоточьтесь вдоль левой стены. Подойдемте туда.
Что ж, пошли, куда он указал. Но и там чего только нет! Огромные катушки-барабаны с электрическим и телефонным кабелем различного сечения, просто провод в катушках, корабельные телефонные аппараты, генераторы, электромоторы разных видов и мощностей, различный инструментарий. А когда они подошли к прожекторам различного калибра и фонарикам, то командир сказал:
- У нас есть три громадных пэвозошных прожектора, смонтированных на машинах вместе с электростанцией. Может быть, Вас это заинтересует? Машины исправны и на ходу.
Поблагодарив командира за любезность, Варенников сказал, что послезавтра приедет с двумя специалистами.
345

Итак, лед тронулся. Полк мог полностью приобрести все оборудование не только
для электрификации и механизации стрельбища, согласно последним требованиям, но и для освещения и телефонизации военного городка. Кроме того, они могли кое-чем запастись для обмена. А когда Варенников через бывшего военнопленного, попавшего к немцам еще в 41-ом и отработавшего в каменоломнях три года, узнал о целых горах заготовленной щебенки, то у него работа закипела.
Когда в Мурманске они приобрели пилораму и один строгальный станок (лес возили из района Ахмалахти), в будущий город Заполярный по договоренности со строителями Варенников направил взвод из саперной роты, который из их леса (они его приобретали в обмен на щебенку) делал заготовки из бруса для строительства двухэтажного штаба, КПП, КТП, вышки, других помещений на стрельбище и т. д. Кроме того, в обмен на щебень к ним “потекло” из Заполярного многое из того, в чем позарез нуждалась стройка – все, вплоть до оконных пенопластов, дверей, гвоздей, красок и т.д. А для ограждения, то есть забора, и нужд боевой подготовки и хозяйства доску делали уже на своей пилораме.
Электрифицировали весь военный городок и все дорожки, которые вели к медико-санитарному батальону дивизии и в жилой городок. А там была школа, магазин, почта и т.д. Конечно, до Лежинков было далеко, но все же стало посветлее, и настроение у всех сразу поднялось.
Представьте всего на один миг, читатель, поселок и заполярную ночь – кромешная тьма, человек часто идет, руководимый одной интуицией (“где-то здесь должно быть…”), в лучшем случае, если тускло светится окно, можно ориентироваться по этим редким огонькам. И вдруг все освещено прожекторами и другими электрическими установками так, что не только весь поселок, как на “ладони”, но все видно и далеко за его пределами. А когда возвращаешься из далекой поездки, то уже за 5-7 километров видишь в небе зарево, ореол над поселком, хотя сам поселок еще скрывают окружающие сопки.


* * *

Уже только это сразу изменило настроение всего личного состава. Но когда переоборудовали клуб, построили КПП  и лицевую часть ограждения полка – отношение солдат и тем более офицеров к службе заметно улучшилось. Затем они улучшили казарменный быт, переоборудовали стрельбище на современный лад. Поставили казарму – учебный корпус. А с наступлением тепла на толстой щебенчатой “подушке” забетонировали въездную дорогу и часть строевого плаца (цемент, естественно, “добыли” в Заполярном в обмен на щебенку).
Особо в полку гордились зданием штаба полка. Двухэтажное, с центральным отоплением, широкой свободной лестницей, ведущей на второй этаж, с большими светлыми окнами, просторными кабинетами и залом заседаний. В общем, штаб был роскошный, даже с некоторыми излишествами. Когда его обставили мебелью (опять же за счет Заполярного) и переехали в новое здание, Варенников пригласил командира и начальника штаба дивизии – посмотреть. Они откликнулись. Ягленко начал обходить вместе с Варенниковым здание, тщательно осматривая все своими выпученными глазами и, покашливая, приговаривал: “Вот дают ребята”. Закончив “экскурсию”, вдруг “набросился” на начальника штаба дивизии полковника Прутовых:
- Анатолий Николаевич, а почему штаб дивизии не осуществляет должного контроля не только за войсками, но даже за штабами? Почему в полку штаб занимает два этажа? Это, считай, на голову выше штаба дивизии. У нас-то одноэтажное здание. Кто разрешил?
346

- Недосмотрели, товарищ генерал.
- Вот так у нас всегда – то недосмотрели, то упустили. Что теперь делать? Разбирать второй этаж или еще надстраивать? Если нам, то надо еще два, чтобы всего было три этажа. Это справедливо. Ладно, посмотрим дальше, и на втором этаже примем решение.
Смотреть было на что – все новенькое, чистое, мебель прекрасная, а главное – личный состав штаба выглядел блестяще: отутюженный, сияющий. Ягленко ходил, все ощупывал руками и искоса посматривал на Варенникова. Затем поднялся на второй этаж, обошел несколько кабинетов. В кабинете помощника полка (а перед этим – просторная приемная) Ягленко закурил, пригласил всех сесть, и, сощурив глаза, спросил:
- Валентин Иванович, а за какие денежки весь этот рай сделан?
- Мир не без добрых людей, - скромно ответствовал Варенников.
- Это верно. Но вообразим, приезжает прокурор и говорит: “Товарищ полковник, приготовьте все документы на это здание, в том числе, кто и как профинансировал это строительство, откуда фондовые материалы?” Ну, что ты скажешь?
- Во-первых, считаю, что командир дивизии оградит полк от таких нападений (Ягленко в это время дернул головой и процедил: “Ишь ты!”). Во-вторых, все документы имеются. Естественно, некоторые нарушения инструкции есть – но без крупных капиталов. В-третьих, в полку совершенно не было помещения для штаба. Сейчас можно посмотреть эти полуразрушенные землянки.
Тут Ягленко, выслушав Варенникова, обратился к Прутовых:
- Анатолий Николаевич, а можем мы попросить Валентина Ивановича и нам построить хоть один этаж. Все равно ему отвечать!
Все рассмеялись. Попили чай. Командир и начальник штаба дивизии были не просто довольны, а шокированы. Они слышали, что в полку идет возня с благоустройством, но только не ожидали, что военный городок обнесут ограждением, при въезде появится огромный КПП и механически открывающиеся ворота, и через 10-12 метров слева – прекрасное здание штаба. Конечно, им было чем гордиться. Тем более что все преобразования происходили на общем фоне улучшения дисциплины и повышения уровня боевой подготовки.


* * *

14-го января 1960-го года Верховный Совет СССР с подачи Хрущева принял закон о сокращении Вооруженных Сил страны в одностороннем порядке на 112 миллионов человек. Какая судьба коснется и их полка, никто не знал. Однако свой быт нужно было обустраивать дальше. Полк строил клуб.
Варенников отправился в клуб “на стройку века”, как ее окрестили солдаты, потому что он капитально переоборудовался, работы шли форсированными темпами – полк не мог жить без клуба. Заходит в помещение и видит там Дворкика – начальника медслужбы.
- Доктор, а Вы-то чего здесь?
- Жду Вас. Я знаю, что Вы сюда придете.
- Что-то случилось?
- Нет, я просто хотел поговорить с Вами в той манере, как Вы всегда мне разрешаете, то есть откровенно. Я уже понял, что Вам в полку даже не с кем поделиться мыслями: наш замполит - пустое место, начальник штаба – весь в бумагах, первый заместитель – в своих личных проблемах, другие тоже не близки.
- Так чего же доктор хочет на этот раз?
347

- Доктор хочет, чтобы Вы облегченно вздохнули.
- Почему?
- Потому что и школьнику ясно, что сокращение – это удар по Вооруженным Силам. Чтобы снять напряжение. К чему клоню? Только Вы не обижайтесь.
- Выбросьте Вы это увольнение из головы и делайте свое дело – хорошо, доктор. Только я думаю, что ни Вам, ни мне нет смысла касаться этой области.
- Согласен. Но я затеял этот разговор лишь для того, чтобы у Вас на сердце полегчало.
Они с Дворкиным расстались. Дворкин пошел к себе. Варенников, дав необходимые распоряжения строителям, отправился в штаб. Шел и думал. Зачем разговор был нужен доктору. Значит, закон затронул народ, Хрущев уже и так наломал дров. Однако он был доволен тем, что у нашего народа присутствует дух откровенности, что продемонстрировал Дворкин.


* * *

В это время между Варенниковым и заместителем командира дивизии полковником Пащенко, у которого Варенников в свое время в Мурманске принимал 56-ой стрелковый полк, появился новый раздор. Пащенко нагрянул на полковое стрельбище в самый разгар работ по ее электрификации. Фактически стрельбище было разворочено, а конца работам не видно. Полк договорился с соседним 10-ым мотострелковым полком, что он будет выдавать им свое стрельбище два дня (пятницу и субботу) на период ремонта их учебной базы. Кроме того, в полку был стометровый тир, где постоянно стреляли из мелкокалиберного орудия. То есть навык не утрачивался. Но продолжать учебу с таким стрельбищем, как у них, нельзя. Представленные мишени по старинке показывали солдаты из блиндажа, как говорится, дальше некуда.
В это время на дивизионном складе уже год лежало огромное количество подъемников мишеней. Не было также кабинета хозяйства и пультов управления. Последние изготавливали сами, а кабель и провод им давали моряки. Пащенко приехал и ахнул:
- Вот что натворили! Кто дал вам право прекращать огневую подготовку? В самый разгар боевой учебы вы прекратили все стрельбы, и когда они возобновятся, совершенно неизвестно! Вы меня игнорируете, но у командира дивизии Вы спрашивали разрешения на переоборудование стрельбища?
- Нет, не спрашивал. Это действительно моя ошибка. Но огневая подготовка в полку не прекращена.
И Варенников рассказал, как организована учеба и что примерно через месяц они намерены стрельбище запустить. Пащенко схватился за голову.
- А если нагрянет инспекция? Да и вообще, стрельбище не работает целый месяц. Где это видано? Нет. К Вам надо принимать меры. Только приступил руководить полком – и столько уже наворовал.
Пащенко уехал, даже не попрощавшись. А Варенников думал – звонить или не звонить командиру дивизии о скандале? Решил не звонить, но через два-три дня узнал от Анатолия Николаевича Прутовых, что Пащенко докладывал командиру об их стрельбище. Прутовых ответил Варенникову, что в отношении стрельбища ему действительно никто ничего не докладывал. Тогда Пащенко стал склонять комдива к решению проверить ход боевой подготовки в полку, но поддержки не получил. Комдив якобы сказал: “Рано. Тем более что по вопросам боевой подготовки полк недавно проверила армия”.
Действительно, на пятый-седьмой день пребывания Варенникова в полку, их
348

подняли по тревоге, и они выдвигались в запасной район сосредоточения, где получали боевую задачу. Руководил всем этим первый заместитель командующего армией генерал
армии Василий Иванович Давиденко, который когда-то в Мурманске командовал 67-ой стрелковой дивизией, а сейчас после окончания Военной академии Генерального штаба Вооруженных Сил вернулся в Заполярье и выступил уже в новом качестве. Опытный военачальник, глаз у него набитый, сам быстро разбирается в обстановке и особенно в людях. Может “зажечь” капитально вопросами и сложными задачами. Но если видит, что подчиненный старается решить эти задачи и не расползается, как парафин в жидком состоянии, то он его поддерживает и даже помогает. Хорошее, но, к сожалению, редко встречающееся у начальства качество.
Так вот, по тревоге вышли в назначенный район, однако много техники осталось и в полку, и по пути в район сосредоточения. Причин было много: неисправность двигателей и ходовой части, аккумуляторов, слабая подготовка механиков-водителей. Были и другие “грехи”. А все это важнейший показатель. Они его не выполнили, следовательно, не могли претендовать на положительную оценку. Это, конечно, было большим огорчением. Но они сделали все, чтобы вытянуть и собрать технику в полевых условиях: натянув палатки, организовали ремонт техники, как на войне.
Все это оказало влияние на проверяющих и генерал Давиденко, делая “разбор” и подводя итоги, пришел к убеждению, что полк в ближайшее время подтянется. Конечно, не уложится в оценку, а по существу получить двойку, радости мало. Но то, что им верят и на них надеются, на их моральном состоянии сказалось положительно.
Однако вернемся к тому, что произошло у Варенникова с Пащенко. К сожалению, вместо того, чтобы помочь им в реконструкции стрельбища, он старался при каждом случае “лягнуть” полк. Это не могло продолжаться бесконечно, и Варенников решил на первом же партактиве выступить и “влить” ему так, как он этого заслужил. Внутренне Варенников чувствовал, что делает, наверное, не то - не следует затевать склоки и разбирательства, надо быть выше всего этого. Но если бы он касался лично его – можно было бы молчать. Но когда огульно охаивается весь полк, причем постоянно, то терпеть это было нельзя.
Как бы то ни было, но время шло, и дела в полку продвигались. Полк “заболел” борьбой за хороший быт и образцовый порядок. Кстати, обходя вечером казармы (это у Варенникова было правилом), он повстречал всех своих “субчиков”, так их называл генерал Ягленко, которых при расформировании пулеметно-стрелкового полка на Рыбачьем он отправил в 131-ую мотострелковую дивизию. Виктор Титович Ягленко как-то ему говорит:
- Ну, вот, Валентин Иванович, собрал ты всех “отпетых” и сунул их в дивизию. А Варенников возьми – да всех и отправил в 61-ый полк. Кругом сопки, не сбегут. Это же не Печенга. А теперь вот ты сам к нам пожаловал, и тоже в 61-ый. Как же иначе? Надо к своим их назначить, тогда и работать легче.
- Да ладно уж, товарищ генерал.
- Что – ладно? Знаешь поговорку: “Не плюй в колодец?..” Вот так-то.
Хорошо, Прутовых поддержал:
- Валентин Иванович поправит дела. А мы ему поможем.
Так вот, обходя вечерами казармы, и встречая знакомые лица, Варенников чувствовал, что они тянутся к нему, как к родному. Конечно, он недолго с ними беседовал, говорили о том, как сделать, чтобы легко служилось и весело жилось. Находил у них поддержку, а это очень важно получить поддержку тех, кто когда-то нарушал порядок.


349


* * *

Вдруг в апреле 1960-го года в полку получают известие – сокращается ряд управлений военных округов, в том числе и Северный Военный округ. Войска округа в полном составе передаются в Ленинградский Военный округ (ЛенВО). Естественно, приезжают присланные комиссии. В 6-ую армию приехал первый заместитель ЛенВО генерал-полковник Михаил Петрович Козаков и начал работу по приему войск со 131-ой мотострелковой дивизии. В программу входили и проверки боевой готовности.
В начале мая 1960-го года среди дня подняли дивизию и приказали вывести в запасной район. Козаков приехал к ним только с двумя офицерами – своими из штаба дивизии, которые знали дислокацию войск. Полк поднялся хорошо и полностью вышел из военного городка. Генерал обошел весь парк – ни одной боевой машины не было обнаружено. Это, конечно, показатель. Затем приказал отвезти его в запасной район. Варенников следовал впереди, генерал на “газике” за ним. Свернули с основной магистрали и, проехав 100-150 метров, остановились на сопке с плоской верхушкой (в виде площадки). Отсюда практически просматривался весь район полка, и Варенников подробно доложил генерал-полковнику Козакову, где расположено каждое подразделение, и подсказал, что штаб полка рядом с ними у подножия этой сопки. Но чтобы туда попасть, надо проехать вперед, потом по этой же полевой дороге сделать петлю, и тогда они окажутся внизу.
- А зачем ехать? Спустимся здесь прямо вниз и будем в штабе. Я вижу людей и блиндажи.
- Товарищ генерал, это не безопасно – уклон большой, около 40-45 градусов, да к  тому же наст очень скользкий. Лучше проехать. Это минутное дело, - попробовал Варенников отговорить его от затеи, но тот был неумолим.
- Что вы за кисейные барышни? Ведь вот он штаб, рукой подать. Под самым носом, а Вы предлагаете делать крюк - объезжать.
- Но понимаете, слишком уж крутой склон. Здесь невозможно благополучно спуститься.
- А ну вас! – махнул рукой генерал и решительно сошел с дороги.
Не успели они что-то предпринять, как он уже сделал несколько шагов по склону, разумеется, сразу поскользнулся, свалился, как сноп и, выставив вперед ноги, помчался вниз со скоростью звука. При этом полы шинели задрались и во время спуска развевались сзади, как шлейф у длинного старомодного женского платья, а черные сапоги и синие брюки с ярко-красными генеральскими лампасами расчищали путь. Папаха, естественно, свалилась и катилась за ним. А он, как на митинге, размахивал руками и кричал:
- Не турки – турки, а вы – турки!!!
Естественно, все, не раздумывая, в тот же миг, бросились вниз и кубарем полетели следом за генералом. Внизу помогли привести его в порядок, а он топал ногами, требовал, чтобы его немедленно отвели к начальнику штаба полка. Варенников предложил ему идти за ним.
Можно себе представить: прошло лишь несколько минут, как штаб уже втянулся в свой район. Еще не только не расставили в блиндаже полевую мебель, не расставили печки и не наладили освещение, но нигде даже не очистили от снега сам вход в блиндаж, а штаб уже действовал.
Начальник штаба полка Ликов встретил их, доложил генералу, что штаб прибыл в полном составе и размещается. Радиовыносы из боевых машин (точнее ГТС) делаются, проводная связь проверяется.
Генерал произнес сурово и коротко:
350

- Карту! Буду ставить задачу.
Песков попросил разрешения поставить стол прямо у блиндажа, развернул карту и приступил к работе.
- Нет, все это будем делать в блиндаже, - сказал Козаков, и двинулся вперед. Все за ним.
В блиндаже темнота, лишь с трудом можно было различить солдата у печки, который безуспешно пытался ее разжечь. Наконец, получили свет, генерала усадили за стол и развернули перед ним карту. Песков дал команду:
- Пробить дымоход.
Солдаты завозились. Два выскочили из блиндажа. Видно, всем хотелось, чтобы в блиндаже было тепло, потому что никто не обращал внимания на карту, все наблюдали за действиями солдат. Генерал изредка задавал вопросы, а Песков пояснял. Оказывается, солдаты, очистив вокруг трубы снег, должны были шестом, который имеется в каждом блиндаже, прочистить от снега дымоход, а затем в него бросить сверху вниз обильно политые бензином клочки подожженной пакли или ветоши. Эти “заряды” быстро ликвидировали в трубе пробку холодного воздуха, и тяга стала налаживаться. Через пять-семь минут печка уже испускала долгожданное тепло.
- Приступим к работе, - сказал Козаков. – Начальник штаба, доложите, куда должен был выйти полк, в какие сроки и как в действительности это выглядит.
Песков докладывал по карте задачу, которая стояла перед полком (фактически это план подъема и выхода полка по тревоге). В это время два офицера штаба обзванивали подразделения и уточняли обстановку. Затем заместитель начальника штаба доложил, что все подразделения в полном составе вышли в район сосредоточения, через час будет выдана горячая пища (полк подняли по тревоге до завтрака). Варенников видит, что генерал уже малость “отошел”, сменив грозный вид на милость.
- Понятно, понятно. Я поеду в штаб дивизии, а вы, - обратился он к своим полковникам, - здесь все посчитаете – и в середине дня чтобы были у меня с докладом.
В целом все прошло нормально. И если бы не этот эпизод с генеральским “полетом” по склону сопки, то вполне можно было считать, что никаких происшествий не случилось.


* * *

Войска Северного военного округа были приняты в состав Ленинградского военного округа с принципиальным заключением: “Боеготовы”.
А через несколько дней командиры дивизий уехали на сборы, которые проводились в Бабачино, под Ленинградом, командующим войсками Ленинградского военного округа генералом армии Н.И. Крыловым.
Николай Иванович Крылов – поистине легендарная личность. Он приблизительно ровесник Чуйкову и Гречко, но об этих полководцах пишут достаточно много, и они того заслужили (кстати, все – дважды Герои Советского Союза), а вот о Николае Ивановиче сказано мало. Однако он под Сталинградом был начальником штаба 62-ой армии (позже она стала 8-ой Гвардейской) и даже несколько месяцев до прихода В.И. Чуйкова исполнял обязанности командующего армии. Затем в ходе Великой Отечественной войны успешно командовал 210-ой и 5-ой армиями. Его войска отличились при форсировании Березины и в Восточной  Прусской операции, за что он получил Золотую звезду Героя. А вторую такую звезду ему вручили за классическую операцию по разгрому квантунской армии милитаристической Японии на Дальнем Востоке. После войны командовал Дальневосточным, Уральским, Ленинградским и Московскими Военными округами. Но
351

самое главное – он родоначальник Ракетных войск стратегического назначения. Прокомандовал ими почти 10 лет, являясь главнокомандующим РВСН – заместителем министра обороны СССР. События 1937-1938-х годов в отношении военачальников обожгли и его жизнь. Да и вся фигура – внушительная, сильная, лицо с крупными чертами, очень внимательные глаза – все производило ощущение большой силы. Это был самородок – крепкий и духом и телом. Имея за плечами высшее образование (окончил институт), военную подготовку он прошел только на курсах “Выстрел” и все. Однако много работал самостоятельно и в оперативном искусстве был незаурядной личностью. Неспроста Малиновский, являясь министром обороны СССР, в одной из характеристик на Крылова сделал такую запись: “Военных академий не кончал и в них не нуждается”.
Летом 1960-го года Крылов приезжал в Печенгу и лично встречался с Варенниковым.
Варенникову позвонили перед выездом того в Печенгу:
- Смотри, будь на чеку. Ты же знаешь машину командарма – черный ЗИМ. Ну вот, эта машина, - и, немного подумав, - еще пара “Волг” за ним будет мчаться. Как увидишь “кавалькаду” – значит он. Однако Вам еще раз позвонят, когда выедут.
Естественно, Варенников обошел все свое “хозяйство”, дал необходимые указания. Побывал на стрельбище (а это буквально через дорогу), видит – занятия организованы хорошо. Успокоился, поднялся к себе в кабинет и, ожидая звонка, стал готовиться к возможному докладу. И хотя знал обстановку хорошо, детали все-таки уточнил – командующий войсками обо всем может спросить. Вдруг – звонок. Варенников берет трубку.
- Слушай, - говорит Ягленко, - там у них в Мурманске чудеса: говорят, что потеряли командующего войсками округа. Мотор забарахлил, мол, и пока ремонтировали ЗИМ, генерал армии Крылов исчез, и никто не знает, где он.
- Я этого не представляю. Там же есть служба? Не мог же он выйти незамеченным?
- Я тоже так думаю. В общем, начало его поездки хреновое, но в нашу пользу.
Это Варенникова взвинтило: как можно потерять командующего? Что он вообще подумает о войсках, если даже не в штабе армии такой базар?! Человек первый раз к ним приехал, а они – как пошехонцы. Сидел, чертыхался, никакие мысли о докладе вложить в голову было уже невозможно.
Как потом выяснилось, все произошло весьма прозаично. Все начальники бросились на ремонт ЗИМа. Оставшийся за командарма (командарм Лосик был в отпуске) его первый заместитель генерал В.М. Давиденко усадил командующего войсками округа в кабинет командарма, дал ему свежие газеты, чай и сказал, что приедет за ним, как только приведут в порядок машину. И ушел заниматься этой проблемой. Крылов ждал-ждал, а потом вышел из кабинета (адъютант в то время отлучился), спустился к выходу, никого не встретив в коридоре, и вышел на улицу. Часовой – молодой солдат – отдал честь при виде генерала, открыл дверцу и спрашивает водителя:
- Машина исправна?
- Так точно.
- Заправка на сколько километров?
- Километров на 200-350.
- Дорогу в Печенгу знаешь?
- Так точно. Ездил туда много раз.
- Поехали.
Командующий забрался на сиденье рядом с водителем, и машина покатилась. Конечно, солдат, впервые увидев такого начальника, да еще дважды Героя, обомлел и машину вел старательно. Однако, выехав из города, генерал сказал ему всего одну фразу за всю поездку, как выяснилось позже: “Что ты едешь еле-еле, вроде молоко везешь! Ну-
352

ка давай повеселее, а то я усну!”. Ну, и водитель нажал на все педали.


* * *

Предчувствуя недоброе, Варенников вышел из штаба, прошел на КПП и направился на стрельбище. Машинально посмотрел на дорогу. Права на затяжном крутом спуске, с явным нарушением, не обращая внимания на установленный знак ограничения скорости, мчался “газик”. “Вот же разгильдяй, - подумал Варенников. – Ведь это ЧП. Как подъедет “волью” и водителю, и старшему машины”. Остановился у дороги и стал поджидать. Метров за сто Варенников уже стал угрожающе махать рукой, а в 30-50 метрах погрозил кулаком. “Газик” промчал мимо него, как метеор. “Ну, я им сейчас дам!” – подогревая себя, он быстро пошел к “газику”. Тут передняя дверца машины открылась, однако никто не появлялся. Варенников подошел и первое, что бросилось в глаза, были лампасы, четыре генеральские звезды на погоне (генерал армии), две звезды Героя Советского Союза и большая планка государственных наград. “Так это же командующий!” – дошло до Варенникова, и вместо нагоняя лихачам пришлось представиться, как положено по уставу.
- Вы всех так встречаете – с кулаками? – не удержался высокий гость.
- Товарищ командующий, у нас на этом спуске, который Вы проехали, частенько бывают дорожные происшествия из-за того, что водитель не может справиться с управлением. Поэтому мы перед спуском поставили два знака: предупредительный, что сильный уклон, а второй – ограничивающий скорость до 5- километров. У Вашей машины скорость была в два раза больше. Это вынудило меня к таким жестам.
- Понятно. Но у меня классный водитель.
Варенников глянул на солдата – грязный, зачуханный, просто срамота. “Где он такого выкопал?” – подумал Варенников, но ничего не сказал. А солдат, не поворачивая к ним головы направо, смотрел прямо.
- Вы думаете, - продолжал командующий, разглядывая, - что на нем – это грязь? Нет, это веснушки.
Несмотря на массивную фигуру и вес, командующий легко вышел из машины и спросил:
- Значит, это первый полк вашей дивизии по пути из Мурманска в Печенгу?
- Так точно.
- Вот и хорошо. Пойдемте и познакомимся. А что это за стрельбище под сопками?
- Это наше стрельбище, идут занятия.
- Мы туда не пойдем. Меня интересует, как устроены солдаты и офицеры, какие условия жизни, быта и учебы. Пойдем в городок.
На ходу генерал сказал Варенникову, чтобы никто никаких команд не отдавал – все должны заниматься своим делом. И чтобы никто не звонил ни в Мурманск, ни в Печенгу о том, что он здесь. Варенников знаком подозвал к себе дежурного по полку и немного приотстав, передал ему вполголоса распоряжение командующего.
Перед ними открылись ворота. Командующий вошел в черту городка и остановился, не задавая никаких вопросов. Долго и внимательно рассматривал все строения. Варенников пытался давать пояснения, но он останавливал его и сказал, что все видит сам. Затем зашел на КПП, детально рассмотрел все комнаты (видимо, ему особенно понравилась просторная и уютная комната), и в этот же день уехал. Варенников доложил, что у них большая и удобная гостиница, хоть и барачного типа.
Пошли в штаб. Там командующий посмотрел только первый этаж, а на второй
подниматься не захотел, о чем Варенников очень сожалел. Но в нарядном вестибюле его
353

внимание, конечно, привлекло торжественно оборудованное место для знамени полка. Тем не менее, он спросил, почему у них в одну сторону коридор открыт, а с другой стороны только два кабинета, а далее все перекрывается дверьми. Варенников пояснил, что эти два кабинета занимает дежурная служба (дежурный по полку и дежурный по штабу полка), остальная же часть занята офицерами технической службы и тыла, к ним вход с торца здания.
Они вышли из помещения, обошли вокруг, командующий, похлопывая по свежему брусу дома, спрашивает:
- Когда поставили?
- Месяц назад.
- А кто складывал?
- Наша саперная рота.
- Мастеровые ребята.
Дальше командующий с удовольствием прошелся по бетонной широкой и длинной центральной дороге (по ее обочине они посадили небольшие березки) и по плацу. Потом они отправились в городок, и он внимательно осматривал весь военно-жилой фонд для офицеров, потом зашли в две квартиры, чем вызвали переполох у хозяек. Точно так же обошли солдатские казармы, столовую и клуб. Лишь так называемый учебный корпус гость своим вниманием не удостоил: увидел крупную табличку, улыбнулся, но в помещение не вошел, о чем Варенников также сожалел. Конечно, барак есть барак, но внутри начинка была не хуже, чем в полках под Ленинградом.
- Ты лучше расскажи мне, - командующий перешел на “ты”, - вообще о жизни солдатской, офицерской, их семьях, о климате, обеспечении, чем занимаются в свободное время?
И Варенников, прохаживаясь по плацу, начал рассказывать обо всем, что интересовало командующего. Вдруг распахиваются ворота и к ним подъезжают две “Волги”. Из одной выходит генерал Давиденко и - к ним. Извиняется перед командующим, а Варенникову грозит: почему не доложил, что командующий в полку? Тут, простите за повторение, Крылов взял Варенникова под крыло:
- Это я приказал не докладывать. Но как вы меня нашли?
- Начал обзванивать всех и у дежурного по полку узнал, что Вы уже два часа здесь. Я ехал полтора часа. Они хоть догадались Вас покормить обедом? Время-то уже подошло.
Конечно, Варенников уже все предусмотрел, но командующий вдруг говорит, что обедать будет на берегу реки, там, где офицеры иногда занимаются рыбалкой. Услышав это, он дал команду начальнику тыла выгнать штабной автобус – фургон командира полка на берег речушки и доставить туда приготовленную еду. А пока они расхаживали по городку, командующий делился своими впечатлениями. В заключение он сказал:
- Я посмотрю остальные городки Печенгского гарнизона и сделаю окончательные выводы, но предварительное решение уже созрело: здесь надо строить капитальный военный городок с отличными жилыми домами для офицеров. Одно дело жить под Ленинградом, а другое дело – в Заполярье, да еще в оторванном от мира отдельном полку.
На обед они поехали к речке. Там все было приготовлено и даже сверх того. Командующий сказал, что вот когда они весь комплекс здесь отстроят, тогда он встретится с офицерами и всем личным составом. А потом вместе с генералом Давиденко отбыл в штаб дивизии в Печенгу. Варенников, уже проводив гостей, пригласил к себе в кабинет заместителей командира полка и подробно рассказал, как прошел смотр всех объектов, подчеркнув заключительные слова командующего.
- Как говорят в народе: “Его бы устами да мед пить”. Много было начальников, много обещаний, - прокомментировал услышанное Песков.
- Это верно. Но будем надеяться.
354

И надежды офицеров полка оправдались – уже через неделю приехал заместитель командующего войсками ЛенВО генерал-майор Грачев с большой свитой специалистов. Произвели все расчеты  у них в Печенге, а ровно через месяц начали поступать первые эшелоны со строителями и механизмами. А вслед за ними уже шли строительные материалы, в основном сборные конструкции.


* * *

Но тут фортуна опять подкидывает неожиданности – Варенникова назначают заместителем командира 131-ой мотострелковой дивизии (то есть к Ягленко), а на полк ставят Фомичева. Вообще-то это не должно было стать неожиданностью, так как с Варенниковым по этому поводу командир дивизии уже беседовал. И все-таки новое назначение было внезапным. И опять расставание с полком, и опять грусть-тоска в душе. Утешало лишь то, что здесь хоть мог наведываться к своим и далеко от них не отрываться.
В эти же майско-июньские сроки ликвидируется управление Северного Военного округа. На его базу переезжает управление 6-ой армии. А в Мурманск на базу 6-ой армии переводится 131-ая мотострелковая дивизия. К этому времени 116-ая мотострелковая дивизия расформировалась. В Нагорновском поселке остается один полк. Однако все запасы на 116-ую мотострелковую дивизию остаются тоже, а в штат 131-ой мотострелковой дивизии вводится несколько офицеров (в том числе заместитель командира дивизии – как старший), которые отвечают за мобилизационную работу, имеющую цель – развернуть 116-ую мотострелковую дивизию, когда это потребуется.
Итак, штаб дивизии размещался теперь в Мурманске, а, следовательно, и квартиры все они получили в городе. Однако главные силы дивизии оставались в Печенге и, конечно, ими надо было управлять на месте, а не из Мурманска. В связи с этим принимается решение о создании оперативной группы дивизии за счет всех его служб во главе с заместителем командира дивизии, то есть во главе с Варенниковым. Во всех службах предусматривалась ротация офицеров, лишь Варенников оставался на постоянной основе в Печенге. Валентину Ивановичу разрешалось иногда на субботу и в воскресенье выезжать в Мурманск к семье. Было сложно. Но другого выхода не было. Однако и это не все. С конца лета 1960-го года и до февраля 1961-го года включительно, у них не было командира дивизии. Генерала Ягленко назначили заместителем командующего 6-ой армии по боевой подготовке, и он уехал в Петрозаводск. Вместо него должен был приехать на дивизию полковник В.К. Мерецков (сын маршала Советского Союза Мерецкова), который был в то время заместителем командира дивизии в Группе Советских войск в Германии. Однако проходит месяц, второй, третий, а он не появляется. Варенников исполнял обязанности командира дивизии. Естественно, с учетом новой дислокации войск, нового масштаба работы, да еще без одного настоящего руководителя в Печенге, на которого можно было бы положиться, ему приходилось чертовски трудно. Однажды Варенников начал переговоры с отделом кадров армии по этому вопросу. Там оказался только Чичвага (уже полковник), крестный Варенникова, который некогда первый предложил его кандидатуру на пост командира полка. После расформирования Северного военного округа он остался служить в управлении 6-ой армии, так как до этого все это направление и кадры армии знал прекрасно.
Варенников спрашивает его:
- Что там затянулось с назначением командира дивизии?
- Дело в том, что приказ министра обороны уже будто состоялся и к нам должен был ехать Владимир Мерецков, но, учитывая его “пролетарское” происхождение, сложные климатические условия, а также то, что дивизия по многим показателям
355

“тяжелая” – сейчас его сняли с этого назначения, и подыскивают ему дивизию в средней полосе. А сюда начали подбирать там же в Группе Советских войск в Германии нового кандидата.
- Надо бы как-то подтолкнуть все это.
- Да, мы стараемся, но было бы неплохо, если бы Вы позвонили Лосику.
Конечно, Варенников не стал тотчас звонить. Но когда прошло еще два месяца, то в очередном месячном докладе о состоянии дел в дивизии Варенников вынужден был спросить:
- Товарищ командующий, уже пять месяцев нет командира дивизии. Скажите, как нам ориентироваться?
- Не беспокойтесь, меры принимаются. Думаю, через две-три недели он прибудет. Кажется, конкретно кандидатура уже подобрана и включена в проект приказа. В общем, ждите.
И они ждали. Но, кроме обыденных забот, на все это накладывалось очень крупное сложное мероприятие центра – проведение исследовательского учения на тему: “Наступление мотострелковой дивизии в Заполярье в зимних условиях”. Руководитель учения – маршал Советского Союза В.И. Чуйков, который в то время занимал пост главнокомандующего Сухопутными войсками – заместитель министра обороны СССР. Конечно, такие учения, да еще такой руководитель, требовали, чтобы у дивизии был командир, а не временно исполняющий обязанности.
Действительно, через месяц приезжает из Группы Советских войск в Германии командовать дивизией полковник Сергей Иванович Молокоедов. У дивизии была как раз горячая пора подготовки к учениям. При этом было не только сложно подготовиться войскам и штабам, сколько подготовить фонд для размещения всего штаба руководства и исследовательской группы. Всего ожидалось более 150 человек в ранге от полковника до генерала армии, не считая руководителя учения. И всем нужны и удобства, и машины. Поэтому все возможное нужно было освободить и произвести косметический ремонт. Вроде получилось, хотя комфорта было мало или не было вообще (койки, тумбочки, стул – какой уже тут комфорт?).
А тут дивизию подстерегала еще беда. В Печенге, на северной окраине, у красивой громадной скалы стояли два домика, которые считались “резиденцией” Военного совета. Когда приезжали их заместители, то они всегда размещались в этой гостинице. А остальные – в общей гостинице. КЭЧ района – офицеры в шутку называли “Метрополь”. Два дома-гостиницы Военного совета - выглядели прилично, но в дивизии решили их “освежить”. Но во время работы ремонтники оставили на ночь (а сами, естественно, ушли) включенным электрочайник. Хорошо, что Варенников в это время был в Печенге. Среди ночи его будят и кричат: “Пожар! Горят дома Военного совета!”. Через пару минут Варенников был на пожарище, успел отдать распоряжения гарнизонной пожарной команде и в ближайшие полки, чтобы прислали водовозки.
Оказалось, что горят не оба дома, а один, но главный, где должен был располагаться Чуйков. И не полыхал, а горел в одном углу, но уже занялась крыша, и огонь быстро распространялся по всему зданию. Прибежавших пожарников разделили на две небольшие команды (в доме было два входа – парадный и тыловой). Они должны были войти в дом, и погасить пламя огня. Действовать они должны были в течение одной-двух минут, после чего выбежать из дома. А дальше будет видно.
Кое-что им удалось. Потом подходили пожарные машины с горячей водой (они
зимой у дивизии всегда на подогреве) и залили крышу. Весь дом был хорошо освещен фарами машин. Открытого пламени не было. Пожарники со своим поручением отправились внутрь дома. Варенников попросил их ничего не ломать, действовать только избирательно, то есть если требует обстановка. К утру борьба за дом закончилась, и
356

Варенников подвел итоги. Оказалось, что выгорела полностью кухня и соседняя с ней адъютантская комната. Остальное – столовая, кабинет и спальня не пострадали, если не считать потолков, которые во многих местах были залиты водой и требовали ремонта. Но вот досада, времени-то нет! Варенников позвонил командиру дивизии. Тот, естественно, как новый человек, ничего посоветовать не мог, однако считает, что лучше было бы Варенникову позвонить и доложить о случившемся командарму. Ничего не поделаешь – пришлось звонить. Командующий ответил сразу. И Варенников решил его “обрадовать”.
- Докладывает полковник Варенников. Товарищ командующий, у нас в Печенге беда – наполовину сгорел главный дом гостиницы Военного совета.
Трубка долго молчала. Тогда он уточнил:
- Это дом, где предполагалось поместить маршала…
- Что же Вы намерены делать?
- Восстанавливать.
- Но ведь времени нет: через неделю-полторы уже начнут заезжать.
- Ничего. Придется поторопиться.
А дальше Олег Александрович долго и подробно Варенникову растолковывал, что надо разобрать несколько вариантов, всем сесть, посоветоваться и отобрать оптимальный, затем на этот вариант составить план восстановления дома, определить сроки и обязательства ответственных лиц, иначе потом и не найдешь, кто виноват, что не выполнена работа. Варенников несколько раз повторял, что ему все ясно. Однако он продолжал “разъяснять”. Тогда Варенников попросил разрешения приступить к действиям, а командующий в ответ:
- Вы как считаете – командующему войсками округа об этом надо докладывать?
- Думаю, что нет.
- Хорошо. Действуйте.
И они стали действовать. Дивизионного инженера из оперативной группы Варенников назначил старшим и приказал силами саперного батальона и саперной роты местного мотострелкового полка быстро и полностью ликвидировать внешние и внутренние последствия пожара, а также сделать инженерную прикидку (черновые чертежи), какие работы можно проводить параллельно, при этом организовать интенсивную сушку чердака и потолка, да не поджечь вторично! На всякий случай приказал организовать круглосуточно охрану, сам же отправился в город Заполярный к своим старым друзьям-строителям, прихватив по пути с собой заместителя командира саперного батальона. Ему вменил в обязанность поддерживать связь со строителями и доставлять все необходимые материалы. Через неделю дом как в сказке возродился из пепла.
Снаружи блистал, как новенькая игрушка, но внутри еще ощущался запах краски, поэтому постоянно устраивали сквозняки. Мебель и прочее частично обновили, так что все выглядело прилично. Варенников тем временем уже принимал помощников руководителя учения, а также штаб руководства и исследовательскую группу.


* * *

Одним из первых приехал генерал армии Жадов – первый заместитель Главнокомандующего Сухопутными войсками. Конечно, такие фигуры такого масштаба
надо было не только принять, разместить, обеспечить транспортом, но еще и чем-то занять. С этой целью Варенников при  начальнике гарнизонного Дома офицеров создал группу, которая должна была предлагать различные варианты поездок: по населенным пунктам (Никель, строящийся Заполярный, Луастари, Линпахамари); по местам боев в
357

годы Великой Отечественной и т.д. Начальнику Дома офицеров поручил лично пересмотреть библиотеку в кабинете в доме, где остановился маршал, “осовременить” ее.
Наконец, все было готово. Дивизию вывели в исходное положение для наступления. Все пункты управления заняты командирами и штабами, все готовы к действиям. Тут Варенникову дают команду, чтобы он прибыл в Мурманск. А в штабе дивизии только дежурная служба – “все ушли на фронт!”. Дежурный по штабу говорит, что звонили из Ленинграда и приказали, чтобы Варенников лично позвонил командующему войсками. Командующим уже стал генерал армии М.И. Козырев, а И.И. Крылов уехал командовать Московским военным округом.
Звонит Варенников по “ВЧ” правительственной связи. Отвечает командующий. Варенников ему представляется и говорит, что получил команду позвонить ему.
- Верно. Я такую команду давал, - окая, сказал командующий (он был вологодский). - Какая обстановка?
Варенников подробно доложил о дивизии, о штабе руководства и других военачальниках, о том, что они готовы встретить маршала.
- Вот об этом я как раз и хотел поговорить. Поскольку Вы эти края знаете хорошо, будьте постоянно с Василием Ивановичем и давайте ему пояснения. Завтра утром он приезжает поездом, и Вы встретите его вместе с руководством области и будете его сопровождать. Первым делом его надо повезти в Печенгу, в штаб руководства. Он даст там указания. А потом – по его плану. Учения продлятся неделю. В субботу – разбор, а в воскресенье надо организовать ему охоту на медведя. У вас есть медведь? Он любит поохотиться.
- Медведи-то есть, но сейчас такая пора, что сделать это очень сложно.
- В каком облисполкоме есть отдел, который занимается охотой? Свяжитесь с ними и скажите, что очень надо. Они постараются и сделают. Можно передать просьбу от моего имени. Но чтобы были соблюдены меры безопасности. И, конечно, важно, чтобы убил медведя именно Василий Иванович.
У Варенникова и без медведя было полно забот, а тут еще это! Если бы дивизия не была задействована, то вопросы решались бы проще – офицеры управления дивизии и некоторых полков могли быть использованы для оказания помощи в работе штаба руководства и исследовательской группы (ведь они в этих краях впервые, поэтому их надо консультировать, помогать). Однако все подчистую ушли на учения. Варенников фактически остался один как перст. Набирал в свою команду работников Домов офицеров Мурманска и Печенги, комендатуры, работников КЭЧ и даже прокуратур.
Но коль поставлена задача еще с медведем – поехал в облисполком, познакомился со специалистами этого дела. Говорит: так, мол, и так – нужен медведь живой.
Те смеются:
- Да вы что, военные, неужели не представляете, что в марте у нас в Заполярье охота на медведя вообще исключена?
- Ребята, надо! – сказал Варенников и поведал о свалившейся на его голову “боевой задаче”, добавив, что, очевидно, Василий Иванович Чуйков просил об этом командующего войсками округа, а генерал армии Михаил Ильич Козаков в свою очередь просит постараться всех их, работников облисполкома. В выходной день.
- Да чего уж там… Надо, так надо. Вот только где его взять, этого медведя? В этом году шатунов мало, да и охотиться на них надо с вертолета. Маршал с вертолета никогда в медведя не попадет, даже если тот не будет убегать, а ляжет или сядет. Ну, а найти
берлогу с медведем здесь поблизости, да еще после такой снежной зимы, почти невозможно. Но даже если мы ее найдем, то от  дороги и до берлоги надо добираться на лыжах километров 10-15.
- Хорошо, - заключил старший из них, - мы возьмемся за организацию “операции”,
358

Вы периодически нам позванивайте.
Они обменялись телефонами. Варенников предупредил, что здесь в Мурманске от его имени к ним будет обращаться начальник гарнизонного Дома офицеров и передавать ему, как продвигается дело.
Утром следующего дня они встречали Чуйкова на перроне железнодорожного вокзала. Он ехал своим вагоном, прицепленным в хвосте поезда “Москва – Мурманск”. На вокзал от области и города прибыли все первые лица, а от военных встретить высокого гостя было поручено Варенникову. Собралось человек восемь-девять. Все-таки член ЦК КПСС, маршал Советского Союза, дважды Герой, Главнокомандующий Сухопутными войсками, а их подразделений на территории области много. Долг вежливости требовал этого. А потом у нас это было просто принято – оказать честь крупным военачальникам. Так было и при царях.
Подошел поезд. Варенников предложил для порядка всем стать в одну шеренгу: на правом фланге – руководство области, а на левом – Варенников. Поезд остановился, и они оказались прямо против вагона маршала. Двери у всех вагонов открылись, и пассажиры посыпались на перрон. А вагон с маршалом закрыт. Ждали пять минут – никакого шевеления, десять минут – полная тишина, даже окно зашторено. Кто-то говорит, что поезд скоро погонят в тупик. Может, они там спят?
Варенников подошел к двери и громко постучал. Через пару минут двери открылись, и появился офицер для особых поручений Главкома полковник Косенко.
- Вы чего, товарищи, волнуетесь? Маршал собирается.
Подошел председатель облисполкома Н. Ломакин и говорит ему, что они прибыли встречать и что надо бы доложить маршалу. Косенко предложил пройти. Ломакин направился к маршалу, однако буквально через полминуты выскочил, махнул рукой и пошел на выход. В дверях появился Василий Иванович.
- Что вы собрались? Вам что, делать нечего? Мне просто за вас неудобно. Вот полковник пускай останется, а остальные свободны. У всех же есть работа.
После “приветственного слова”  маршала всех сдуло как ветром. Варенников, естественно, остался – такая уж участь.
- Ты кто? Заходи в вагон.
- Заместитель командира 131-ой мотострелковой дивизии.
- Это дивизия, с которой я провожу учения?
- Так точно. Мне, товарищ маршал, приказано находиться с Вами и давать пояснения в части местных условий и наших войск.
- Интересное дело. А зачем тогда мне штаб руководства?
- Но штаб руководства здесь впервые, как и Вы. А я уже служу здесь седьмой год.
- Ишь ты, какой. А где служишь?
- Начинал службу под Сталинградом в 1942-ом году в 62-ой армии. Закончил войну в Берлине в 8-ой Гвардейской армии. Пять лет служил в Группе оккупационных войск в Германии. Год в Киевском военном округе, а после академии направили сюда.
Василий Иванович “потеплел”, что Варенникову и надо было. А если бы он и его вытолкал, то ему бы пришлось свои задачи выполнять, выглядывая из-за угла.
- Так мы с тобой, выходит, земляки? Ну, расскажи, кого ты помнишь по армии?
Варенников начал перечислять, а он им всем давал характеристику, причем весьма точно. В разгар беседы пришел проводник вагона и сказал, что поезд сейчас будут загонять в тупик. Все зашевелились. Варенников сказал, что машина стоит сразу у
выхода. Порученец и адъютант с вещами двинулись вперед, а Варенников с маршалом пошли вслед за ними. Многие останавливались и здоровались с ним. Василий Иванович, отвечал, улыбаясь.
Говорят, что на Севере люди суровые, неприветливые. Варенников не мог это
359

подтвердить.
Маршал разместился в машине, и они отправились в путь. Впереди на “Волге” ехали адъютант маршала с вещами и Варенников, за ними следовал ЗИМ с маршалом и порученцем. Условились, что по пути, если потребуется, ЗИМ им посигналит, и они остановятся. Остановок было три. Первая – когда проехали Мурманск и въехали в Колу. Здесь заканчивался Кольский залив, и сюда же впадала река Кола. Маршал вышел, посмотрел на залив и задал несколько вопросов. Вторая остановка была на реке Большая Западная Лица. Здесь Варенников подробно рассказал об оборонительных боях и о том, что этот рубеж немцы перешагнуть фактически уже не могли. Третью остановку сделали на реке Титовка – там, где начиналась война. В двух последующих случаях маршал внимательно слушал и, расхаживая, рассматривал все вокруг.
Наконец, добрались до Печенги. Приехали прямо к домам Военного совета. Пока порученец и адъютант заносили вещи в дом, маршал изучал окружающую местность, задавал вопросы.
Время уже подходило к обеду. Они вошли в дом, маршал снял шинель и зашел в столовую комнату-гостиную, она же и кабинет. Зашли и остальные – и у Варенникова все внутри оборвалось: прямо на столе висел большой портрет Чуйкова со всеми регалиями. Он посмотрел на портрет, нахмурился, покосился на Варенникова. В то же время из столовой выскочила незнакомая Варенникову официантка и к маршалу:
- Василий Иванович, обед готов, стол накрыт, можно приступать к трапезе, пока все свеженькое.
Маршал помедлил, а потом, глядя на портрет, спрашивает у официантки:
- А это здесь давно висит?
У Варенникова вспотела спина. Официантка сложила руки и, тоже глядя на портрет, говорит:
- Вы знаете, я уже даже не помню, когда появился здесь портрет. Но давно.
Варенников, чтобы вырваться из этой нелепой ситуации, попросил разрешения выйти, сказав, что будет в оперативной группе и что порученец (а он при этом присутствовал) может его в любое время вызвать. Маршал разрешил.
Варенников быстро вышел, вытер шею и лоб и, продолжая переживать из-за этого портрета, отправился к начальнику Дома офицеров.
- Это чья работа с портретом Чуйкова? – накинулся Варенников на свою жертву.
- Нашего художника Ивана Ивановича, он прекрасно написал…
- Я в смысле – кто Вас уполномочил вывешивать портрет в доме маршала?
- Так Вы же сами, товарищ полковник, сказали, уезжая в Мурманск, чтобы я пересмотрел библиотеку и, вообще, создал в доме уют. Я все выполнил.
- Но портрет совершенно ни к чему. Вы знаете, чем это попахивает?
- Ничем это не попахивает. У нас в стране портреты членов и кандидатов в члены Политбюро, а у военных, кроме того – членов коллегии Министерства обороны вывешивались во всех Ленинских комнатах, в спальных помещениях, в казармах, в клубах, на строевых плацах, в Домах офицеров. И у нас, Вы знаете, есть не только портреты членов коллегии Министерства обороны, но и всех маршалов Советского Союза – целая галерея на втором этаже.
- Ну, Вы же могли хоть со мной посоветоваться?
- Вас не было, а я хотел как лучше.
В общем, “разгромить” Варенникову начальника Дома офицеров не удалось. Но
когда он пошел на обед и навел справки в отношении официантки – откуда она взялась, то начальник военторга доложил, что вчера вечером привезли двух поваров и двух официанток из Ленинграда. Сказали, что они давно Чуйкова обслуживают, и он к ним привык, и попросил разместить их в соседнем доме, где и продукты.
360

- Да маршал впервые ее видел, так же как и меня, и вопросы он задавал как местному работнику.
Этого Варенникову никто объяснить не мог, но то, что, кажется, на этот раз прошло, и первый день в основном прошел “без больших потерь”, принесло облегчение.


* * *

Маршал встретился со штабом руководства. Ему доложили, что дивизия выведена в исходное положение, всем участникам учения вручили необходимые документы, командир дивизии принял решение начать боевые действия и готов это решение доложить. После этого будут отданы распоряжения в войска, и начнется организаторская работа по подготовке частей дивизии к наступлению. Чуйков поехал на командный пункт дивизии заслушивать командиров дивизии.
Полковник Сергей Иванович Молокоедова в должности командира дивизии до начала учений был всего несколько недель. В этих условиях выйти на тактические учения, да плюс к тому – исследовательские, которыми руководит В.И. Чуйков – это очень сложное для командира предстояло испытание.
Чуйков спросил Молокоедова, готов ли он доложить свое решение, тот ответил утвердительно. Маршал разрешил докладывать. Сергей Иванович толково доложил сложившуюся обстановку, выводы, полученную задачу и приступил к изложению решения. Через некоторое время маршал вдруг задает командиру дивизии вопрос:
- Полковник, ты хочешь командовать дивизией?
- Так точно.
- Продолжай!
У всех присутствующих, в том числе у членов штаба руководства – круглые глаза. Все переглядываются, что-то шепчут друг другу, но никто не может понять, чем вызван такой вопрос – вопрос на грани: быть или не быть! Варенников тоже быстро-быстро перебирает в голове все, что уже было сказано. Сергеем Ивановичем, и не может с самых придирчивых позиций понять, где он сделал осечку.
А Молокоедов после такого удара сразу взмок, но все еще уверенно продолжает свой доклад. Минут через пять маршал опять обращается к Сергею Ивановичу:
- Полковник, я тебя вторично спрашиваю: ты хочешь командовать дивизией?
- Так точно, товарищ маршал Советского Союза, хочу!
- Продолжай.
Каждый раз, когда маршал говорил: “Продолжай”, все облегченно вздыхали, но так и не могли понять, где прокол. А маршал каждый раз опускал глаза в очках в свою тетрадь и что-то непрерывно писал. Со стороны можно было подумать, что он занимается совсем другим делом, фактически же он очень внимательно слушал докладчика. А тот – уже не красный, а совсем белый, мокрый – достал носовой платок, вытер лицо и шею, чтобы хоть как-то придти в себя после второго удара. Но не тут-то было. Через две-три минуты Чуйков, отбросив тетрадь, резко рявкнул:
- В конце концов, полковник, ты хочешь командовать дивизией или нет?
Все и всё замерло. Это конец. У Варенникова все похолодело: неужели Чуйков его снимет? Ведь человек только принял дивизию? Да и никакой крамолы в докладе полковника он не увидел.
А Сергей Иванович не сказал, а выдохнул:
- Хочу, товарищ маршал, хочу…
- Так если хочешь командовать, то почему у тебя морской десант высаживается раньше перехода главных сил дивизии в наступление? Мы с этим государством не в
361

состоянии войны! Другое дело, что на его территории сосредотачивается группировка войск стран, с которыми мы уже воюем и принято решение внезапным ударом ее разгромить. Но переход государственной границы – это прерогатива правительства, а не ваша, полковник. Метод и место высадки нормальные, а время не годится. Вам дадут добро на начало действий только после того, как правительство объявит, что мы с этой страной в состоянии войны, поскольку она нарушила наш договор о недопущении на свою территорию войск других государств. Переделайте эту часть, и тогда мы все будем слушать, - заключил маршал.
Переделать он, конечно, переделает. Но какое напряжение ему пришлось перенести! Чего это стоило!


* * *

Учение прошло напряженно, но без особых потрясений. Конечно, маршалу В.И. Чуйкову хотелось, чтобы войска действовали активнее, но фактически с техникой, тем более тяжелой, они могут передвигаться только на дорожных направлениях. Обходящие отряды могли быть только легкими и состоять, как и в прошлом, из подразделений на лыжах и волокушах. А в начале зимы, когда снег еще не глубокий и весной, когда снега много, но уже образовалась твердая, заледеневшая корка наста, могут быть использованы ГТС.
В ходе учений в основном использовались вопросы тактики и оперативного искусства. Какое они нашли окончательное выражение в выводах – в дивизии так и не удалось услышать. Разбор носил другую направленность – разбирались детально действия войск, штаба и командиров. Ну, а тональность оценки в устах В.И. Чуйкова всегда одинаковая – беспощадная, безжалостная критика.
Главным недостатком считалось то, что все и всё привязано к дорогам, а темпы наступления – крайне низкие. “Нет свободного, смелого маневра во фланг и тыл противнику”, - говорил Чуйков. А все сидели, слушали и думали: а как его совершить в зимних условиях с той техникой и вооружением, которое у нас имеется?! Будь у нас аэросани или гусеничные вездеходы с крайне малым удельным давлением на грунт – другое дело. А с теми средствами, что имели войска – это просто невозможно.


* * *

Разбор закончился. На улице мела пурга. Прогноз на завтра (на воскресенье, на которое назначена охота) еще хуже. У Варенникова было смешанное настроение: тяжелый осадок от разбора скрашивали радостные вести синоптиков: Варенников надеялся, что охота в пургу, конечно, не состоится. Хотя медвежатники, представьте, все-таки нашли на вертолете двух шатунов и одну берлогу, причем недалеко от дороги. Когда Варенников поинтересовался о маршале, то ему сказали, что он уже приехал в свой вагон и там будет ночевать. Сегодня вечером вагон цепляют к поезду “Мурманск – Москва”. Маршал знает о прогнозе погоды на завтра, поэтому охота не состоится. Для Варенникова это была наиболее приятная информация.





362


* * *

Пробыв в должности заместителя командира дивизии два с половиной года, Варенников, конечно, приобрел значительные навыки руководства войсками. Практически все вопросы жизни, быта, боевой учебы и т.д. командиры частей Печенгского гарнизона, где Варенников возглавлял оперативную группу дивизии, решали с ним на месте. Лишь особо важные и принципиальные проблемы обязывали его звонить командиру дивизии в Мурманск или разрешать их, когда комдив приезжал в Печенгу.
Приезды его были частыми и знаменательными. Сергей Иванович, не торопясь, выходил из машины, закладывал правую руку за борт шинели, вторую – за спину и, как правило, спрашивал:
- Ну, как тут у вас дела, печенеги?
Варенников в тон комдиву отвечал:
- А у нас с вами, товарищ командир, дела в Печенге идут неплохо.
И начинал подробно докладывать по установившейся схеме, но уже в штабе оперативной группы. В заключении предлагал порядок работы – в зависимости от того, на сколько дней он приезжал. Конечно, каждый его приезд оживлял работу в частях. А в целом боевая учеба шла нормально.
Периодически проверяли дивизию и армейские начальники. Как правило, это был заместитель командующего армией по боевой подготовке генерал-майор В.Г. Ягленко – бывший командир этой дивизии. Частенько с его приездом в жизни частей дивизии тоже появлялось оживление.


* * *

Как-то зимой в дивизию нагрянула инспекция из армии. Старшим приезжает Ягленко. Большая часть комиссии во главе с ним отправляется в Печенгу, а часть остается в Мурманске для проверки местного гарнизона. Вообще-то это не столько была проверка, сколько оказание помощи, но весь ее ход – по почерку инспекции.
Началось со строевых смотров полков. Приехали в танковый полк. После определенного церемониала с выносом боевого знамени приступили к опросу личного состава – есть ли у кого жалобы и заявления. Обычно он проводится отдельно по категориям военнослужащих: вперед выходят старшие офицеры полка и стоят в одной шеренге, в нескольких шагах от них – младшие офицеры, остальной личный состав остается в строю на месте.
Закончив опрос старших офицеров, Ягленко начал обходить шеренгу младших. Варенников, естественно, рядом, тут же кадровик и представители разных служб. Дело подходило к концу, как вдруг им попадается старший лейтенант, которому уже за 40. Ягленко остановился и удивленно смотрит на него, а затем, чтобы как-то смягчить обстановку, говорит ему:
- Ну, я смотрю, ты карьерист!
- Так точно! Вся карьера из одной только ступени – взводный командир.
- Так, когда ты окончил училище?
- Как когда? Мы же Вами не только одно училище окончили, но и учились в одной роте. Вы что, меня не узнаете?
Старший лейтенант еще раз назвал свою фамилию и имя, Ягленко достал из кармана большой носовой платок и долго сморкался, вытирая заодно и глаза.

363

- Вот дела-то какие! Это же надо! Ну, а как это так получилось? – допытывался генерал.
- После училища четыре года войны. Потом попал на Украину. В одном полку прослужил долго, вдруг дивизию расформировали. У меня взвод был отличный. Переводят в другую дивизию. Пока там служил – хвалили. Потом кадровики говорят, что я долго служу на Украине – надо в Заполярье. Приехал в 67-ую стрелковую дивизию. Затем она стала 116-ая мотострелковая. Шесть лет отрубил – дивизию расформировали. И вот два года служу здесь.
- Но ты же знал, что я командую этой 131-ой дивизией?
- Конечно, знал.
- Почему же не пришел или не прислал письма?
- Да зачем приходить? Уже увольняться пора.
- Нет, нет! Мы хоть как-то это дело поправим.
Ясно, это был офицер из тех, которые тянут. Но пускай тянет.
После строевых смотров начались стрельбы. Естественно, зимой стрельбы шли в условиях полярной ночи. И вот Варенников с Ягленко на танковой директрисе. Танки стреляют по целям, которые обозначают себя мигающими огнями-имитаторами стрельбы. В очередном заезде один из экипажей, потеряв ориентировку, развернулся на 180 градусов и выстрелил из пушки по вышке, где стояло руководство. Выстрелил и попал! Снаряд прошил колонну и улетел в тыл. Хорошо, что стреляли практическими снарядами (то есть болванками) и никто не пострадал. Такое, к сожалению, бывает.
Генерал расстроился, прекратил стрельбы, распорядился перенести их на завтра и, забрав Варенникова, поехал в Печенгу. Полигон находился километрах в тридцати по дороге от Никеля и Заполярья.


* * *

Летом 1962-го года у Варенникова была первая встреча с Виктором Георгиевичем Куликовым, генерал-майором, первым заместителем командующего армией. Он заменил генерала В.И. Давиденко, которого перевели в центральный аппарат. Знакомство с генералом произошло при особых условиях. Варенников вернулся с полигона в Печенгу и, как всегда, зашел в оперативную группу узнать у дежурного – какие были звонки и возможные распоряжения.
Дело происходило в середине дня. Дежурный доложил, что позвонили из 16-го мотострелкового полка – туда на стрельбище приехал какой-то генерал и всех там разогнал. Это рядом с Печенгой, поэтому через пять минут Варенников уже был на стрельбище. Он знал, что в 10-ом полку, в связи с тем, что “пробили” главный кабель, сгорели два электромотора на подвижных целях и из-за этого и других неприятностей стрельбище закрыли на два дня для ремонтных работ и профилактики. Заместитель командира полка подполковник Малышев, ответственный за боевую подготовку и учебную материальную базу, лично руководил работами подразделений и ремонтных бригад, которые были для этой цели выделены командиром полка Смирновым.
Варенников приехал на полигон и видит такую картину: нигде не видно ни одного человека, кроме генерала и подполковника. Стоят они на расстоянии 15-20 метров друг от друга, генерал мечет гром и молнии, а подполковник, понурив голову, покорно их воспринимает. Варенников остановился, вышел из машины и приблизился на такое же расстояние, какое было у “собеседников”. Решил не перебивать генерала (это было бы нетактично), тем более речь у него была на подъеме, а представился в удобный момент. Он, конечно, видел, как Варенников подъехал и тем более как подошел, но делал вид, что
364

не замечает. Инцидент начинал затягиваться. Но самое главное – генерал “полощет” Малышева незаслуженно. Называет его бездельником и что он воспитывает таких же бездельников, как и он сам, что он загубил боевую подготовку, тем самым нанес ущерб боевой готовности полка, что этого он так не оставит. Что во всех нормальных частях стреляют день и ночь, а у него, подполковника, стрельбище в нерабочем состоянии, что таких, как подполковник Малышев, надо гнать и т.п.
Видя, что дальше терпеть уже нельзя, решил вклиниться в генеральскую тираду и представиться Куликову.
- Товарищ генерал, заместитель командира 131-ой мотострелковой дивизии полковник Варенников.
- Ну и что?
- Не знаю, что, но…
- Я первый заместитель командующего 6-ой армии генерал Куликов, - перебивает Варенникова Виктор Георгиевич.
- Тем более, товарищ генерал, я обязан Вам доложить, что, во-первых, на стрельбище нет занятий по техническим причинам. Я разрешил на два дня прекратить стрельбы и провести ремонтные работы, поэтому все обвинения должны быть адресованы мне. Во-вторых, подполковник Малышев – один из самых лучших офицеров нашей дивизии, представлен на выдвижение, на должность командира полка. В-третьих, Вы впервые у нас, первый раз видите и наших офицеров, поэтому я готов Вам доложить подробно всю обстановку и дать характеристику каждому, кто Вас будет интересовать.
Генерал взорвался:
- Мне теперь понятно, откуда все это исходит, – и даже начал говорить о долге, о боевой учебе и т.д. Заключив, что им, то есть Варенникову и подполковнику Малышеву, это говорить бесполезно, сел в машину и укатил.
Варенников со стрельбища позвонил в оперативную группу, предупредил, что сейчас приедет первый заместитель командующего армией – надо, чтобы его встретили, дали все справки, и разместили в доме Военного совета. Дал также команду, чтобы оповестили все части гарнизона, что появился новый начальник. Одновременно позвонил командиру дивизии и посетовал на то, что никто не предупредил о возможном приезде Куликова.
- Мы с ним договорились, что он вначале посмотрит части в районе Мурманска, а затем в Печенге. Дал ему офицера. Не захотел, чтобы я с ним ехал. А он вдруг уехал в Печенгу. Ну, да ничего, - сказал комдив.
Вечером того дня Варенников позвонил Куликову в домик, и поинтересовался его дальнейшими планами. Он ответил мирным тоном, что намерен завтра познакомиться с гарнизоном и вечером уехать в Мурманск. Когда же Варенников сказал, что по уставу он обязан его сопроводить, то в связи с этим, в какое время ему удобнее к нему завтра подъехать. Куликов резко прервал его вопрос:
- Не нуждаюсь в сопровождении. Разберусь сам. У меня такой офицер.
Варенников, конечно, доложил об этом командиру дивизии. Решили с ним Куликова не раздражать – пусть действует сам.


* * *

Но на этом день не закончился. Уже поздно вечером звонит Варенникову из Петрозаводска кадровик полковник Чичвага. Оказывается, ему сообщили о том, что рапорт о желании Варенникова учиться в Военной академии Генерального штаба находится в Главном управлении кадров в Москве. Варенников, естественно,
365

поблагодарил его за это приятное сообщение и еще раз подумал, какие все-таки есть до удивления внимательные и обязательные люди. Вот именно таким и только таким, как Чичвага, можно и должно работать в кадровых органах. Всегда бескорыстно делает добро. Варенников вспомнил их разговор с ним на эту тему при очередном его приезде в дивизию:
- Валентин Иванович, - сказал, - у Вас сейчас такая категория, которая позволяет поступить в Военную академию Генерального штаба. Можно было бы написать и рапорт.
- Может, рановато? Я назначен недавно.
- Но Вы полгода исполняли обязанности командира дивизии.
- Все равно, думаю, что это будет преждевременно.
- Я уже договорился с Сергеем Ивановичем Молокоедовым – он согласен. Надо ждать. Не получится сейчас – надо на следующий год пробиваться.
В итоге он все-таки его уговорил. Забрал его рапорт, а потом добился согласия и комдива. Приехал в Петрозаводск, получил “добро” у командарма. Отправил рапорт в округ и проследил, чтобы там тоже было положительное решение. В Главном управлении кадров Министерства обороны его рапорт отложили на следующий год. В заботах по службе Варенников уже и думать об этом забыл. А через год вопрос всплыл опять.


* * *

Как-то в Печенгу приехал командарм Лосик, его первый заместитель Куликов, группа армейских работников и, естественно, командир дивизии Молокоедов. Проверяли ход боевой подготовки. По окончании проверки в конце недели Лосик сделал разбор. Затем все обедали в узком кругу, и, кроме сказанного в официальной обстановке – а формулировки были острыми – Лосик добавил, что он удовлетворен состоянием дел, но на разборе умышленно заострил некоторые вопросы, чтобы мобилизовать командиров частей. Варенников подумал: может, это и надо делать, но у нас подобрались такие командиры, что их подгонять не следует – каждый прекрасно знает, когда, что и как проводить. Ему только надо помогать, в том числе с учебной материальной базой, но главное – не мешать. Однако сказанного не вернешь. Но наши командиры частей и так прекрасно понимали “маневр” командарма.
Далее за столом потолковали о других делах, и вдруг Лосик, глядя на Варенникова, говорит:
- Из ГУКа (Главного управления кадров Министерства обороны) интересуются, как там полковник Варенников. Можно ли его рассматривать кандидатом на учебу в Военную академию Генштаба?
Варенников еще не сообразил – реагировать как-то на это сообщение или промолчать, а генерал Куликов, с которым они уже были в прекрасных отношениях, фактически высказался за него:
- Товарищ командующий, конечно, надо положительно решать этот вопрос. Варенников работает отлично, это может подтвердить каждый. Перспективный офицер, должность и возраст позволяют ему поступать в академию. К тому же он девять лет в Заполярье. Надо поддержать.
Все сидящие за столом, начали, перебивая друг друга, выражать солидарность. Но Лосик не сказал ни да, ни  нет. Однако в начале 1963-го года Варенников вместо академии был назначен на должность командира 54-ой мотострелковой дивизии в Кандалакшу. Круг замкнулся: начал службу в Заполярье, в Кандалакше, затем Мурманск, полуостров Рыбачий, 112-ый километр (поселок  “Спутник”), Печенга, опять Мурманск, но фактически семья в Мурманске, а он в Печенге – и опять Кандалакша. Знакомые края, да и
366

многие лица – тоже.
Бывшего командира дивизии генерал-майора Багора постигло несчастье: он потерял жену и на этой почве у него развился недуг. В связи с такой ситуацией он был переведен в другой военный округ с новым назначением – заместителем командующего армии по боевой подготовке.
Верный своему принципу – вначале создай нормальные условия для жизни и службы солдат, сержантов и офицеров, а затем предъявляй уже к ним требования по учебе, поддержанию боевой готовности на высоком уровне, Варенников и здесь начал с того же. Хотя дивизия была в целом обустроена уже лучше, чем мурманская, где строительство только развертывалось, однако два гарнизона – в Алакурте (это на границе с Финляндией) и в Пинозеро, неподалеку от Кандалакши, требовали значительных капитальных вложений. Добыть ему их удалось с учетом ранее приобретенного опыта. Дивизия на глазах стала преображаться. Конечно, было очень важно, что он нашел прямую поддержку всех командиров частей. Особенно он дорожил единодушием командиров полков Прокудина, Крапивина, Довголенко - мотострелковые полки, Демина – танковый полк, Жмурина – артиллерийский полк.
Не давая Варенникову “передохнуть” и, очевидно, желая лишь убедиться, как взялся за дело новый командир дивизии в Кандалакше (все-таки она была развернутой, как и в Мурманске), командующий Ленинградским военным округом генерал армии М.И. Козаков уже летом 1963-го года приезжает с группой офицеров для проверки хода боевой подготовки. Проверка прошла в основном нормально, хотя и замечаний было много. Но специального разбора не делали, а старший группы проверяющих обосновал Варенникову перечень вопросов, на которые следовало обратить внимание.
Но для Варенникова особый интерес представлял Козаков. И не только потому, что он был командующим войсками округа, а как личность. Человек он был мудрый, опытный военачальник, имел много и больших наград, но, как у каждого, у него тоже были свои особенности и даже странности. Например, он может с вами ходить в течение всего дня и не проронить ни одного слова – так было и в этот раз. Целый день он посвятил подробному изучению состояния дел в частях дивизии в Кандалакшском гарнизоне. При этом везде Варенников докладывал ему все подробности, однако он молчал. Для того чтобы раскрыть какие-то детали, он привлекал командира части, который дополнял его доклад. Но опять ни слова. Лишь обменялся одной-двумя фразами со своим порученцем, и все. Разумеется, поскольку он командовал почти три года, то, конечно, дивизию он уже знал. Тем более, ему хотелось услышать какие-то оценки, рекомендации, требования. Но, увы…
Второй день он посвятил Пинозерскому гарнизону. Картина – так же, хотя побывал он не только в военном городке, но и на стрельбищах, на вождении боевых машин и на батальонном тактическом учении.
Вечером, распрощавшись со всеми, уехал в свой вагон, который должны были прицепить к уходящему в сторону Мурманска ночному поезду. Варенникову коротко сказал: “Командуйте”. Сказал и уехал, оставив всех их в раздумье. Особенно Варенникова: как понимать “командуйте”? То есть, как “все нормально, есть недостатки, но поправляйте?” То ли – “пока командуйте, а дальше мы еще посмотрим, стоит ли такому доверять дивизию или нет”. То ли – “командуйте, но мы к этому вопросу еще вернемся”?
Чувства были сложные. Совершенно непонятен метод изучения своих кадров. На взгляд Варенникова, в собеседовании раскрывается многое, и в первую очередь, интеллект и профессионализм. Но самое главное – молчание начальника порождает у подчиненного чувство неуверенности, какие-то сомнения. Ночью Варенников проводил группу командующего, которая этим же поездом отправлялась в Мурманск.
367

Старший группы, видя, что Варенникову многое не ясно, сказал: “Все в пределах
нормы, продолжайте решать задачи по плану боевой и политической подготовки” Это в какой-то степени сняло напряжение, но не полностью.


* * *

Утром Варенников доложил обстановку командарму. Тот начал допытываться и добираться до всех подробностей, сказав при этом, что он, Лосик, тоже собирался приехать, но командующий войсками категорически запретил делать это. Командарм все напирал на Варенникова:
- А как командующий войсками реагировал?
Варенников прямо ответил:
- Никак не реагировал.
- Этого не может быть. Он, конечно же, высказывал свое отношение, делал оценки.
- Это Вы так предполагаете, товарищ командующий, фактически же ничего этого не было.
- Нет, нет. Такого не могло быть! Я знаю Михаила Ильича Козакова – он очень конкретный человек. Это Вы, наверное, были невнимательны. Посмотрим, чем это для нас всех аукнется.
Конечно, Варенников был раздосадован. Мало того, что от Козакова лично не получил никаких указаний, так еще и Лосик сомневается в его внимательности, забеспокоился, какие будут последствия. Ко всему этому добавились звонки командиров полков: “Что сказал командующий войсками?”. А как он может открыть им, что он вообще ничего не сказал? Пришлось разводить дипломатию. Тем, у кого он лично не был, Варенников успокаивающе говорил: “Серьезных замечаний нет, я пришлю перечень вопросов, на которые надо обратить внимание”. А командирам тех частей, которые командующий посетил, ему не оставалось ничего другого, как сослаться на весь ход смотра командующим войсками. Но такие, как командир Пинозерского 279-го мотострелкового полка подполковник Валентин Иванович Крапивин (весьма острый на язык), не успокаивались:
- Товарищ командир, - обращался он к Варенникову, - ну, Вы поймите меня: вот, например, приедет даже генерал Ягленко, увидит какие-то недостатки и мощно отм… отругает – мне все ясно и понятно, что и как надо делать. А здесь – не хвалит, ни ругает, и вообще ничего не говорит. Это как понять?
- Ну, и радоваться вам надо, что командующий войсками не высказал никаких замечаний, - лукавил Варенников. – А то, что он в основном молча осмотрел все объекты, познакомился с ходом боевой учебы, выслушал ваши доклады, не значит, что он не сделал никаких выводов. Он все видел, даже больше нас с вами, все слышал и все запомнил. Так что за него вам беспокоиться нет необходимости.


* * *

Осенью того же 1963-го года для подведения итогов за год из Ленинграда приехала комиссия, которую возглавил первый заместитель командующего войсками округа генерал-полковник, тоже Козаков и тоже Михаил, но только не Ильич, а Петрович, Михаил Петрович Козаков. До этой должности командовал Северной Группой войск. И отнюдь не приветствовал, когда говорили: “Товарищ генерал-полковник”, хоть вида не показывал, что недоволен.
368

Проверка началась со строевых смотров. Михаил Петрович решил лично провести смотр полка в Пинозеро у Крапивина. Полк был подтянутый, командир полка лично являл собой образец. Он даже их всех перехлестывал в чем-то сверх, но, в целом, Варенников был даже рад, что председатель комиссии сделал такой выбор.
В назначенное время комиссия вместе с генерал-полковником приехала в полк. Все выглядело на редкость нарядно, даже празднично. Новый снег “освежил” все вокруг, в том числе вычищенные дорожки и особенно строевой плац. Много различных транспарантов, плакатов, флагов и различной наглядной агитации. Даже один из политработников из числа ленинградцев бросил безадресно реплику (но так, чтобы слышал генерал):  “Зачем так много флагов?”. Михаил Петрович остановился, поправил свои усы – а они торчали своими концами вверх – и, глядя вокруг, разъяснил:
- Так ведь у них сегодня праздник! Они отчитываются за год боевой учебы, а вы говорите – зачем флаги?! Ну и что, если здесь есть и лишнее, но сам факт, как они прилежно к этому подошли, какое они сами придают этому значение – это уже хорошо. И не надо их корить за то, что у них все красиво и нарядно. Теперь посмотрим, как они подготовлены.
Полк уже был построен. Боевое знамя в строю, погода отличная – ветра нет, появилось солнце, морозец. Генерал Козаков подошел к строю, а вся комиссия выстроилась против полка у трибуны. Командир полка доложил генералу, что полк построен для смотра. Генерал поздоровался – личный состав ответил дружно, четко и очень громко, так громко, что создалось впечатление, будто у каждого солдата микрофон. Генерал даже почему-то оглянулся. Потом он вместе с командиром полка обошел строй, вышел на середину плаца, дал команду ”вольно” и разрешил приступить к опросу личного состава. Эта процедура была закончена в течение часа. И перешли к самому интенсивному – к торжественному прохождению с песней.
Торжественное прохождение было не только четким и красивым, но и мощным – широкий шаг и очень твердая поступь. Для усиления звука Крапивин укрепил микрофон вдоль плаца справа и слева от трибуны на щитах наглядной агитации и велел включить все немногочисленные динамики. Было очень эффектно и торжественно. Личный состав выглядел безукоризненно. Варенников смотрел на генерала, а он достал носовой платок и вытирал глаза – растрогался старый воин. Когда прохождение закончилось, генерал подозвал командира полка и говорит (чуть ли не полушепотом):
- Пройдите еще раз торжественным маршем.
Командир полка побежал к полку, быстро прошел вдоль строя, очевидно, предупреждая, что будет повторное прохождение, потом вышел на середину и скомандовал:
- Полк, равняйсь! Смирно! К торжественному маршу… Далее по уставу должны были идти слова: “На одного линейная дистанция…” Но он сказал другое: “На отличную оценку!” и далее все то, что требовал устав.
Когда он это ляпнул, Варенников понял, что командир несколько обнаглел и надо его в удобный момент одернуть. У Крапивина это бывало: как только хорошо получается, то тут же отрывается от земли и витает в облаках. А в итоге может сесть в лужу. Надо было срочно поправить. Глядит Варенников на генерала. Вроде все нормально. Но члены комиссии хихикают. Конечно, они “засекли” эту выходку.
Полк прошел второй раз так же четко, как и первый, и вышел в исходное положение. Командир полка, чеканя шаг, подошел к трибуне и, обращаясь к генералу, спросил: “Разрешите унести знамя и подготовиться к прохождению с песней”. Генерал разрешил. Прошла церемония уноса знамени. Это тоже интересный и торжественный акт, и прошел он достойно. Тогда командир полка еще раз подошел к трибуне и спросил разрешения у Козакова, чтобы после прохождения всех подразделений с песней спеть
369

всем полком. И это разрешил генерал.
В этот момент Варенников подошел к Крапивину:
- Товарищ Крапивин, ну, к чему эта выходка: “На отличную оценку?”. Ведь так можно все сломать.
- Вырвалось, товарищ командир, вырвалось. Я сам жалею.
- Следите за собою и за остальными офицерами. Все должно быть только по уставу.
- Есть. Все будет нормально.
Успокоившись, Варенников отправился на трибуну. Генерал поинтересовался – какие даны указания. Варенников должен был сказать, что командир полка обязан уложиться в то время, которое предусмотрено расписанием проверки для строевого смотра, так как дальше идут следующие занятия. Другого выхода у него не было. Да это и не принципиально. Как выяснилось дальше, генерала интересовало, какую песню будут петь всем полком, и он думал, что именно на эту тему Варенников говорил с командиром полка. Однако сказал, обращаясь к Варенникову:
- Даже если Вы знаете, какую они исполнят песню, не говорите нам. Пусть это будет неожиданностью. Но то, что они поют всем полком – это здорово!
- Докладываю: все части дивизии практикуют исполнение двух-трех песен в составе части. Каждая рота и батарея имеет “свои песни”. И сегодня они пройдут, не повторяя друг друга.
Действительно, во всех частях нашла применение такая методика. Ее “обкатали” еще на Рыбачьем. А здесь тем более надо было ею пользоваться. Это хорошо сплачивает подразделения и части в целом. В полках, где имеются по штату музыкальные взводы, то есть оркестры, проще. За каждым оркестрантом закрепляется одна-две роты, и он с ними занимается вместе с офицером или со старшиной роты. Но там, где нет оркестра, их создавали за счет подразделений - небольшие, но необходимые для жизни части. У Крапивина был огромный, прекрасно сыгранный оркестр. Почти половина его состава были воспитанниками – это мальчики школьного возраста, которые приобретали в оркестре профессию музыканта, и находились на полном государственном обеспечении, а после обеда, во вторую смену ходили в школу.
Началось прохождение. В подавляющем большинстве рот и батарей были свои запевалы. А где их не было – становился в строй кто-нибудь из оркестра. Все оркестранты имели чудесные голоса.
Подразделения прошли с песней, как будто пропели соловьи. Генерал смотрел на всех окружающих немного выпученными глазами и с высоко поднятыми от удивления бровями:
- Я просто не могу их оценить. Все подготовлены просто отлично.
Наконец, полк построился в линию батальонных колонн, компактно – в центре его – оркестр. Задние подразделения были несколько приподняты, поскольку стояли на заснеженном пригорке. И это создавало впечатление некоторой театральности, к чему был склонен Крапивин (любил и умел это делать мастерски).
Командир полка тоже встал в строй. Дирижер занял свое место перед ним на небольшом пьедестале. Крапивин скомандовал: “Полк, на месте шагом марш!”. И полк замолчал. Дирижер махнул своей палочкой – и оркестр грянул “Бородино”. Затем в сопровождении оркестровой музыки запел полк. Если даже Варенников, уже привыкший к этим эпизодам в их военной жизни, чувствовал душевный подъем и радовался за полк, то он был уверен, что такое они слышат редко или вообще не слышали никогда. Полк пел, как огромный, профессиональный хор в два и три голоса. Со всеми музыкальными кульбитами, которые имеют место в “Бородино”. Варенников радовался, а сам рассматривал лица рядом стоящих.
370

Все стояли завороженные. И это не фантазия Варенникова. Действительно, все, не отрываясь, смотрели на полк и слушали проникновенные слова и чудесную бравурную мелодию. Нет слов – сильная песня! Но ведь ее надо и сильно исполнить! И полк справился с этой задачей блестяще. Когда умолкли голоса, фанфары и медные трубы, стало тихо, однако никто не шелохнулся. Это оцепенение продолжалось минуту. Первое чувство и желание было поаплодировать. Но ведь это строевой смотр! Варенников смотрит, что командир полка тоже не двигается, и уже хотел разрядить обстановку и сказать, что это часть программы проверки закончена, и после перерыва они продолжат ее дальше, как вдруг генерал засуетился, поправил микрофон и что есть сил выдал всем на радость:
- Вы все молодцы, офицеры, сержанты и солдаты! От лица службы я объявляю полку благодарность!
А полк как один человек:
- Служим Советскому Союзу!
Вконец растроганный генерал махнул рукой, что можно было расценить по-всякому, и отправился к машине. Варенников и еще кто-то из комиссии за ним. Их догоняет Крапивин и приглашает на обед. Генерал пожал ему руку, поблагодари, и Варенников уехал с ним в Кандалакшу, а комиссия осталась продолжать проверку.
Ехали на двух “газиках”. На первом генерал и Варенников (генерал сел впереди). На втором – адъютант генерала и полковник из комиссии. Вначале минут пять-семь молчали. Затем генерал заговорил:
- Подтянутый полк. А как командир полка? Давно командует полком?
Варенников понял, что генерал усек ляп Крапивина и хотел бы уточнить свои мысли. Конечно, Варенников начал расхваливать Валентина Ивановича Крапивина на все лады. И этого он действительно заслуживал. Полностью отдавался службе, командовал умело, и результаты в полку были хорошие. Новатор, личный состав его любит. Он живет в полку и живет только мыслями о полке. Командует три года. Никаких признаков, что он тяготится, нет, и Варенников уверен, что их не будет. Перспективный, достаточный для выдвижения офицер.
- Мне показалось, что он иногда выскакивает из седла, - заметил генерал, - а это означает, что речь идет о самовлюбленности, стремлении показать себя, обратить на себя внимание.
- Товарищ генерал, каждый офицер должен стремиться к самопожертвованию. Я лично не вижу в его действиях каких-либо пороков. Наоборот, он заслуживает внимания и уверен, что результаты проверки это подтвердят.
- Ну, и хорошо. Но умный наездник всегда должен плотно сидеть в седле. Иначе расшибется.
Варенников промолчал, но понял, что обязан передать это Крапивину в назидание, что он в свое время и сделал. Генерал хоть и деликатно, но довольно прозрачно давал понять: не зарывайся!
В общем, проверка прошла нормально. По боевой и политической подготовке получили хорошую оценку. А по содержанию состояния технической техники – удовлетворительно. Поэтому и общая оценка была “удочка”. Но несколько частей, в том числе и полк Крапивина, получили общую хорошую оценку.
Разбор проверки был ровный, без надрывов. Конечно, всем хотелось, чтобы дивизия получила четверку. Однако оценка была справедливой. Сам факт, что в большинстве частей не было современного, заводского типа, теплого пункта технического обслуживания, где можно было бы проводить не только профилактику, но и средние ремонты, уже говорил о многом. Но они еще летом устроили во всех полках и в большинстве отдельных батальонов эти пункты. Здания уже фактически были
371

готовы, однако, не было оборудования. И Варенников показывал комиссии эти помещения, что, несомненно, возымело значение для получения всей оснастки в течение декабря-января. Забросили в дивизию и много запчастей. Разумеется, на техническом оснащении частей это сказалось решительным образом.
В 1964-ом году на должность командующего армией был назначен генерал-майор В.Г. Куликов, а первым заместителем к нему – генерал-майор Бакметьев. Буквально через несколько дней после своего назначения Куликов объехал войска армии уже в новом качестве. Побывал он и в Кандалакше. Его, конечно, поздравили и пожелали успехов. Когда Варенников с ним остался вдвоем, Куликов сказал ему:
- Вот что, Валентин Иванович, я знаю, что на протяжении всех лет службы в Заполярье ты (он перешел уже на “ты” – все-таки командарм) никогда лично не ездил в отпуск летом. Теперь будешь каждое лето получать парную путевку на море и отдыхать так, как отдыхают многие.
Никак не комментируя, Варенников сидел напротив Куликова и улыбался.
- Ты чего смеешься? Готовься – в следующем месяце поедешь с семьей в Крым.
- Большое спасибо, товарищ командующий, за заботу. Это было бы неплохо, - неуверенно ответил он.


* * *

Действительно, все годы Варенников ездил отдыхать дней на 15-20 в декабре или январе – за прошлый год. Но были и такие годы, когда вообще в отпуск не ездил. А тут вдруг такое решение! Оно, конечно, звучало заманчиво, но в то же время, с учетом полученного опыта, воспринималось с недоверием. И вдруг действительно Варенников получает путевку на жену и на себя в Гурзуф. Мало того, начмед армии звонит ему и говорит, что в Гурзуфе уже заказали номер:
- Можете брать детей и ехать.
Варенников был на седьмом небе. А дома вообще ликовали. Позвонил он командиру, поблагодарил его от себя и семьи. Откровенно сказал ему, что даже не верится, хотя путевки на руках.
- Вот так будет всегда – только летом и на море, - подвел черту Куликов.
Все это происходило в середине августа 1964-го года. Варенниковы собрались, благополучно добрались до берега Белого моря, до берега Черного моря, то есть от Кандалакши до Гурзуфа. Все как в сказке. Даже двухкомнатный номер.
Проходят первые сутки. Они плавают, загорают, вдыхают ароматы чудесного приморского парка их санатория. Проходят вторые сутки – все вроде спокойно, но в душе что-то тревожно. Однако они уже расхрабрились и на третьи сутки после обеда решили пройти по всему гурзуфскому побережью и изучить, что и как здесь представлено. Впечатлений было много. После интересной прогулки зашли в столовую, поужинали и пошли к себе в номер. А здесь их ожидал сюрприз – дежурная вручила сразу две телеграммы. Обе приблизительно одного содержания, но одна из Ленинграда за подписью командующего войсками округа, а вторая – из Петрозаводска за подписью командарма. Было сказано, что уже завтра Главная военная инспекция начинает проверять дивизию, и что он должен немедленно прибыть к месту службы.
Варенников ничего не понял. Ведь всем хорошо известно, что о начале инспектирования с перечислением конкретных дивизий становится известно за 7-10 дней. А здесь – всего за двое суток?! До его отъезда в отпуск наверняка было известно, что его 54-ую мотострелковую дивизию тоже будут инспектировать. Почему же его отправили в отпуск? Но как бы он ни возмущался, однако время – дорого, надо действовать. Вдруг
372

приходит дежурная и приносит еще одну телеграмму – уже из Кандалакши за подписью заместителя командира дивизии. Она подтверждала две первые. Варенников отправился с этими телеграммами к начальнику санатория. Тот дал ему машину добраться до аэропорта и в его присутствии связался с комендантом города, который пообещал лично втолкнуть его в какой-нибудь самолет на Мурманск. А из Мурманска Варенников будет пытаться любым ночным поездом добираться до Кандалакши.
В Симферополе на аэродроме его действительно ждал комендант города, полковник. Шла посадка на мурманский самолет. Он уже договорился о том, что Варенникова возьмут на борт. Он на всякий случай держал с собой телеграмму. За билет он расплатился уже на борту самолета. Через три часа Варенников уже был в Мурманске – это аэродром южнее Мурманска. На такси добрался до железнодорожного вокзала. Но дежурный комендант сказал, что, кроме поезда “Мурманск – Москва”, других нет. А он приходит в Кандалакшу на час позже в сравнении с поездом “Москва – Мурманск”, с которым приезжает инспекция. Варенникова это не устраивало. Начинает перебирать товарные поезда. Один отправляется через час и останавливается в Кандалакше. Приходит за полтора-два часа до прихода поезда из Москвы. Это был прекрасный вариант! Дежурный комендант передал его какому-то железнодорожному начальнику, а тот привел его прямо к товарняку, познакомил с бригадой на тепловозе, предупредил, что Варенников поедет до Кандалакши. Затем отвел на тормозную площадку в середину состава. Там никого не было. Минут 10-15 посудачили. Тут подошел мужичок в брезентовом плаще, бросил на площадку свою сумку и сверток, зажег и подвесил фонарь. Разговорились. Оказалось, что они ждали именно его. Величали его Петром. Он сам сказал Варенникову с гордостью: “Я хоть и не Великий, но Петр”. Железнодорожный начальник, распрощавшись, ушел, а они остались вдвоем. Петр обошел весь состав, постукивая молоточком по колесам и куда-то заглядывая. В установленное время состав дернулся и, набирая скорость, покатился.
Петр скептически посмотрел на легкую одежду Варенникова, развернул свой сверток, достал такой же, как у него, плащ и дал Варенникову: “Набрось на плечи, без него продует насквозь. Не бойся, там никаких паразитов нет”. Последние слова он добавил, когда Варенников начал внимательно рассматривать эти брезентовые доспехи – плащ с капюшоном, который пристегивался. Варенников, естественно, поблагодарил и надел. Петр кое-что поправил и, любуясь своей работой, оценил: “Вот теперь нормально”.
До Кандалакши их товарняк “пролетел” без единой остановки. Петр оказался неразговорчивым, да и у Варенникова не было желания говорить о чем-то постороннем – все мысли были в Кандалакше.
Правда, кое-что он выяснил. Оказывается, он сам родом из Медвежьегорска, а свояк его – сверхсрочник, Михаил – водитель танка, служит в учебно-танковом батальоне в Пиндушах, где Варенников когда-то проходил курсы танкистов (он припомнил этого старательного и опытного старшего сержанта). Кроме того, Варенников понял, что состав в основном предназначен в Харьков (в порту загружали какое-то оборудование), но вторая половина будет отцеплена в Петрозаводске. Вот почему сам Петр и располагался в месте расцепки.
В Кандалакшу прибыли около двух часов ночи. Распрощался с Петром, как с родственником. Пожелал ему всего наилучшего, пригласил в части в Кандалакшу. Он все улыбался своим щербатым, прокуренным ртом и ничего не говорил. Лишь в конце выдавил:
- Ну, бывай.



373


* * *

Варенников отправился в военный городок пешком – так быстрее, чем звонить от коменданта и вызывать машину. Шел так же, как летел и ехал, и “перебирал все косточки” своим вышестоящим начальникам. Ну, неужели нельзя сделать все по-человечески, предупредить заранее? Это хорошо, что ему так повезло с перекладными. А если бы не было самолета, или не посадили – ведь все билеты были проданы за месяц, это август, время массовых отпусков. А если бы не было вообще никакого поезда? Да, в конце концов, он лично обязан же подготовиться?
Идет Варенников и смотрит на военный городок: во всех окнах свет, все улицы освещены. Внутри стоят легковые машины. Кругом люди. Заходит на контрольно-пропускной пункт, его останавливают вопросом:
- А Вы к кому?
- То есть как к кому?! К себе. Я же командующий дивизии, полковник Варенников. Вы что?
- Ох, извините, товарищ полковник, не узнали. Но откуда Вы такой?
Придя домой, глянул на себя в зеркало и ахнул: все лицо в саже и пыли, рубашка замызганная, небритый. В общем, как пещерный человек. Хорошо, что в таком виде солдаты признали, а если бы задержали? Вот был бы номер!
Вызвал машину. По телефону, переговорив со своим незабвенным другом, товарищем и сослуживцем – армавирским земляком, а ныне начальником штаба дивизии полковником Дубиным (служба опять свела их в одну “семью”) и с заместителем командира дивизии полковником Бринбергом (а на Рыбачьем у него был заместителем командира полка подполковник Гринберг). Оба были рады, что Варенников уже на месте, и крайне удивлены, что в такое жаркое время для транспорта страны ему удалось добраться в столь короткие сроки.
Мигом распределили обязанности. Дубин остается в штабе и оттуда осуществляет координацию, а Бринберг отправляется сейчас же на вокзал встречать комиссию, и с помощью группы офицеров развезти всех по гостиницам. Те, кто будет проверять гарнизон Пинозеро, сразу выезжают на место. Группа, проверяющая гарнизон Ахмалахти (а там одна треть дивизии) могли отдохнуть до утра в Кандалакше и затем отправиться на место, или же в сопровождении заместителя командира дивизии отбыть сразу. Это уже решать на месте с руководством комиссии.
Варенников быстро привел себя в порядок, надел полевую форму, ведь все же может быть – а вдруг поднимут по тревоге? Кстати, сказал и Дубину, чтобы он передал об этом в части. На вокзал приехал, когда до прихода поезда оставалось еще 12-15 минут. Смотрит – по перрону прохаживается командующий армией. Варенников подошел, представился:
- А ты откуда? – обрадовался Куликов.
- То есть как откуда? Из Гурзуфа. Отдохнул, хватит шляться по курортам, да еще и летом. Надо совесть знать. Вот и прискакал.
- Однако “прискакал” весьма оперативно. Я только не пойму, каким поездом?
- Товарищ командующий, после я все подробно доложу. Но хотелось бы знать, почему же все получилось так внезапно? Ведь объект, сроки проверки и программа обычно известны минимум за неделю!
- Верно. Но в данном случае “намудрил” округ. Они даже меня не предупредили, хотя все заранее знали, и программу имели на руках. Инспекция наметила проверить Мурманскую 131-ую дивизию. А командующий войсками округа уговорил проверить вашу 54-ую. Это тянулось до самого последнего момента, когда уже подоспела пора
374

выезжать инспекции, и были взяты билеты на поезд. Тогда Козаков обращается с этой просьбой непосредственно к министру обороны. При этом говорит, что 54-ая дивизия на пути движения инспекции, и Военный совет просит… Министр дал согласие, вслед за этим последовали соответствующие распоряжения, в том числе и в Гурзуф. Я приехал вчера, мы с группой поработали со штабом дивизии и в частях. Думаю, что, хотя все и произошло внезапно, мы должны отчитаться достойно.
И смотрит на Варенникова вопросительно.
- Конечно, - говорит тот, - будем стараться изо всех сил.
Подошел поезд. Команда приехала огромная. Когда “инспектирующие” высыпали на перрон, это произвело такое впечатление, будто в поезде ехали одни военные. Руководитель инспекции здесь же согласился с их предложением развезти членов его “команды” по проверяемым гарнизонам (оказывается, они уже в поезде сделали соответствующие пересчеты), затем пригласили старших. Варенников свел их с офицерами дивизии и все отъезжающие в другие гарнизоны отправились к своим автобусам. Затем договорились, что все остальные развозятся по гостиницам в военные городки, устраиваются, а в 9.00 после завтрака встречаются в штабе для разрешения организационных мероприятий.


* * *

Дивизия по этой проверке отчиталась весьма успешно. Для всех полков был решен вопрос оценки, она, в общем, вырисовывалась хорошая, огневая подготовка дивизии не могла быть выше оценки ракетного дивизиона. А с ним еще не проводилось главное – тактическое учение с пуском ракет. Это учение обязан был провести командир дивизии лично. Накануне учений Варенникова вызвал генерал-лейтенант В.И. Баранов, приказав захватить с собой план проведения учения. Вареников доложил ему свой план проведения учений, который устроил генерал-лейтенанта, однако в итоге он сказал:
- План хороший. Но будем проводить иначе.
И начал наговаривать Варенникову новый план учений с другим районом, с другими маршрутами, с другими позициями.
- А цели в ходе учений я сам буду назначать, - добавил генерал.
Отпустив его в час ночи, приказал, чтобы в 4.00 Варенников представил ему на утверждение новый план. Естественно, все было сделано точно к назначенному времени. Утверждение прошло без замечаний, а в 5.00 уже подняли дивизион по тревоге и стали выводить его в запасной район, где в последующем он будет действовать в рамках учения, и далее все пойдет по плану.
Варенников понимал генерала. Инспекция просто не могла принять его план, хотя они его и разработали в ходе инспектирования, из-за чего учение и было перенесено на последние дни. Однако инспекция именно поэтому не могла исключать того, что учение по этой схеме уже проводилось, а, следовательно, всем все известно. В связи с этим, первый план был, на всякий случай, отвергнут, и пришлось оперативно составлять новый, причем само учение длилось двое суток.
Наконец, все этапы были пройдены, расчеты дивизиона работали как часы. Когда командир дивизиона подполковник Логунов, внешне похожий на Геркулеса, с головой, работающей, как электронная машина, доказал уже инспекции, что свалить его невозможно, ей ничего не оставалось, как только дать “добро” на реальный пуск ракеты на полигоне – с позиции и по цели, которую укажет генерал. Сразу после разрыва головной части ракеты руководители учения на “газиках” рванули по бездорожью к этому месту.
375

Приезжают на место. Прибывшие с ними геодезисты отмерили, посчитали – отклонение от контрольной точки всего 17 метров! Ура! Это сверхотлично. Генерал жмет Варенникову и командиру дивизиона ручки (ему тоже разрешили выехать). Все друг друга поздравляют. Все довольны.
Варенников оставил дивизион на месте переночевать, отдохнуть, привести все в порядок, а на рассвете вернуться в Кандалакшу. Сам же, а также генерал и его помощники, отправились в Кандалакшу с вечера. Путь большой – по времени около четырех часов, поэтому Варенников сразу завалился на сиденье и уснул сном младенца, а офицер-оператор и водитель всю дорогу грызли зеленые кислющие яблоки, от которых челюсти сводит и глаза “выпадают”. Так что им было не до сна. В штаб дивизии прибыли поздно вечером. Там уже все знали и на огромной схеме (вот обнаглели) успели поставить ракетному дивизиону все оценки, в том числе за тактические учения с пуском ракеты. Не было только общей оценки, как и у других.
Командарм похвалил за ракетный дивизион, а затем удалился с генералом Барановым – очевидно, подбивать окончательные итоги. Надо отдать должное и В.Г. Куликову, и его группе: они, конечно, хорошо помогли частям и в организации, и в мобилизации сил, и во взаимодействии с проверяющими.
Разбор прошел на подъеме. Там же командующий армией наградил отличившихся. Проводив комиссию, руководство армией, дивизиона начало набирать обычный ритм жизни и боевой учебы.
Через два дня заходит к Варенникову начальник штаба Леонид Дубин и говорит:
- Надо ехать Вам обратно в Гурзуф.
- Пожалуй, следует посоветоваться с командармом, - возражал Варенников. – Да и времени уже много прошло. Почти две недели.
- Во-первых, если Вы хотя бы недельку поваляетесь на пляже, это уже здорово. Во-вторых, можно договориться и продлить путевку. В-третьих, командарму надо позвонить и сказать, что Вы поехали, иначе он опять заарканит.
Леонид, как в воду смотрел: в этот же день, будто подслушав их разговор, звонит Куликов:
- Я подумал: ну, куда ты сейчас поедешь в отпуск? Путевка кончается. В сентябре-октябре надо хорошо подготовиться к зиме. А там – подводить итоги за год, потом проведение сборов. Да и новый учебный год надо начать организованно. Кстати, в округ, вместо М.П. Козакова приехал новый первый заместитель командующего округа – генерал-полковник Сергей Леонидович Соколов. Он, конечно, начнет объезжать войска, знакомиться. Хорошо, если командир дивизии будет на месте. Надо тебе позвонить своим в Гурзуф, и рассказать: так, мол, и так.
Варенников понял, что главное – это возможный приезд Соколова. А остальное – от лукавого. О каких итогах может идти речь, если только что проинспектирована вся дивизия? Это командирам частей самостоятельно надо проверить те подразделения, которые не подвергались общей проверке. Разгадав замысел командарма, Варенников ответил:
- Мне все понятно.
- Что понятно?
- Что надо позвонить в Гурзуф и дать команду, чтобы по истечении  срока путевки ехали домой.
- Ну, да! Они приедут, и ты с ними в Кандалакше недельку отдохнешь.
Это уже было смешно, и Варенников, конечно, не выдержав, расхохотался.
- Ты что смеешься?
- Да как можно командиру дивизии отдохнуть, находясь в дивизии? Я уверен, что Вы сами в это не верите. Товарищ командующий, все будет нормально. Не беспокойтесь.
376

Позже они не раз вспоминали с Куликовым его категорическое решение – направить командира дивизии в отпуск только летом (ведь служба в Заполярье), и только с семьей, и только в санаторий, и только на море. Кстати, предметом их воспоминаний был не только этот случай, но и многое другое, но уже более позднего периода.


* * *

Осенью этого 1964-го года, когда уже выпало довольно много снега и стоял приличный мороз, в дивизию приехал С.Л. Соколов. Поезд приходил только ночью. Варенников встретил его, разместил, а утром после завтрака он начал заниматься с Кандалакшским гарнизоном.
В составе его команды были офицеры-операторы, с которыми Варенников служил на фронте в одной части – 100-ом Гвардейском стрелковом полку. Это был полковник Антошкин Виктор Иванович – умный, толковый офицер. Рвался в войска, но его из штаба не отпускали – тянет! Ну, и пускай тянет. А ведь мог бы отлично командовать дивизией.
Антошкин приехал с высокой температурой и его сразу с поезда увезли в госпиталь. А у него был документ, подписанный командующим войсками округа поднять дивизию по тревоге. Поэтому генерал-полковник Соколов два дня “изучал” гарнизоны дивизии, а Варенников все ходил с ним и думал – когда же будет главное (то есть подъем по тревоге). В это время Варенникову, конечно, было неизвестно, почему генерал задерживает подъем. Но вот на третий день болезни Антошкин вышел из госпиталя.
Генерал-полковник Соколов после очередного уточнения просмотра частей Кандалакшского гарнизона вместе с Варенниковым приблизительно в 11 часов пришел в штаб, поднялся в кабинет Варенникова, когда его офицеры разошлись по частям, и это его насторожило. Варенников предупредил начальника штаба о возможных действиях Соколова. Они сели за стол и Варенников развернул карту частей дивизии.
Аккуратно доложил расположение дивизии. Затем он вдруг предъявил удостоверение на право подъема дивизии (дивизию имел право поднять командующий войсками округа и выше), но из военных городков не выходить – ждать задачу. Варенников отдал распоряжение начальнику штаба и оперативному дежурному, обратив особое внимание на то, что части будут действовать по задаче, которую получат дополнительно, поэтому выходить в пункты сбора только по тревоге.
Затем генерал потребовал чистую карту местного района, быстро и умело набросал обстановку и сказал, что именно по ней и произведем командно-штабное учение. Личному составу полков после проверки их представителями округа был дан отбой, и они были возвращены в казармы, и им было разрешено заниматься по своему расписанию. Штабы же частей со своими командующими были привлечены к этому учению. Точнее – к командно-штабной тренировке на местности. Будучи до прибытия к ним в округ начальником штаба Московского военного округа, Соколов, конечно, имел большие знания и богатый опыт в этой области. Поэтому и тренировка дала им достаточную пользу и он, несомненно, достиг своей цели: увидел, кто есть кто. Но не обошлось и без накладов.
Ориентировочно в 14.00, уже находясь в поле, Варенников предложил Соколову пообедать. Однако генерал сказал – попозже. Через два часа Варенников еще раз предложил – он повторил то же самое. Варенников решил больше не навязываться с обедом, но начальнику штаба приказал, чтобы все были накормлены, естественно, не прекращая боевой работы.  Что касается Варенникова, то он был уже закален  севером так, что в любом режиме жизни и работы, чтобы заморить червячка, два-три крохотных комочка снега проглатывал и – прекрасно. А если еще представить, что это не снег, а “пломбир”, то уже и сыт. В Заполярье снег был не просто стерильный, но еще и
377

ароматный. А летом и осенью полно грибов, хоть коси, да различных ягод. Особенно много черники, морошки, голубики, клюквы, а брусника и зимой не опадает. Районами попадаются малинники.
Вот и сейчас: коль обед откладывается на неопределенное время, Варенников скомкал снежок в комочек и периодически побрасывал их себе в рот. Вот уже и голова лучше работает. Еще Суворов наш завещал: “Держи голову в холоде, живот – в голоде, а ноги – в тепле”. В общем, штабная тренировка продвигалась вперед. Словоохотливым генерал не был. Командующий войсками округа Козаков вообще молчал. Ну, этот периодически, не торопясь, задавал вопросы. Ему отвечали. Но он, как правило, своего отношения к этим ответам не высказывал, видно, резервировал для разбора.
Варенников невольно сравнивал, когда приезжал командарм Куликов, а до него – Лосик, то все имели возможность наговориться вволю. Но у каждого начальника свои методы. Нравится тебе или нет – изволь учитывать это обстоятельство. Служба есть служба. Но все это не означало, что надо подстраиваться под начальника. Отнюдь! Принимая во внимание все его особенности, следует высказывать только свое мнение и по обстановке, тем более, если потребуется доложить решение. А уж коли объявил его – добейся, чтобы оно было выполнено. Так воспитывались и подчиненные, особенно командиры полков. Мало того, они знали, что если доложил решение, а оно было воспринято молча, то надо действовать без оглядки и никогда не допытываться… Вы утверждаете или у Вас есть вопросы, замечания?.. Нет! Только вперед! Тактические учения, как и бой – это не академический курс, где можно дискутировать: правым флангом наносить удар или левым. Решение принято, объявлено – значит, все должно быть поставлено на всестороннее его обеспечение и проведение в жизнь.
Приблизительно так они действовали и на этот раз. Особых замечаний не получили. Где-то часов в 20.00 генерал сказал: “Вот теперь можно и пообедать”. И они, “наступая”, не дошли до Аллакурти километров 20-30. Им принесли в автобус еду. Они молча, но с аппетитом поели, попили чайку. Затем в штабном автобусе разобрали сложившуюся обстановку и генерал объявил “отбой”.
Приблизительно через час собрались командиры частей и начальники штабов. В течение часа генерал провел разбор. Отметил в лучшую сторону командиров полков Прокудина и Крапивина, а также похвалил штаб дивизии во главе с Дубиным. Поставил задачи.
Ночью они вернулись в Кандалакшу, и в эту же ночь генерал-полковник С.Л. Соколов уехал в 131-ую мотострелковую дивизию в Мурманск. Провожая группу на вокзале и прохаживаясь в ожидании поезда, Варенников почувствовал, что генерал стал уже менее официален, “ледок” подтаял и повеяло “миром”. Хотя и “войны” не было. Но официоз был.


* * *

Проводив руководство, занялись своими житейскими делами. Утром Варенников еще не успел собраться с мыслями, чтобы звонить в Петрозаводск, как Куликов сам вышел оттуда на него: “Ну, как?”. Доложил – как: все подробности, естественно, выложил. Командарм помолчал, а затем неопределенно сказал: “Понятно”.
Не прошло и месяца командарм снова звонит:
- Слушай, надо организовать охоту на оленя. Это же красота – северный олень.
Варенников про себя подумал: командарм вроде не охотник и никогда даже не проявлял интерес к этой области, а тут – на тебе!
- А кто будет охотиться? – спрашивает.
378

- Да какая разница, кто? Надо.
- Дело в том, что, во-первых, сейчас уже короткий день - светлого времени всего шесть-семь часов; во-вторых, если это на вашем уровне, то я предложу лучше охоту на лося – это наверняка; в-третьих, если речь идет именно обязательно об олене, то надо отыскать стадо, а это не так просто.
- Я тебе позвоню через час.
Разговор происходил во вторник утром. Действительно, через час командарм звонит снова:
- Приедут на оленя командующий войсками округа Козаков, первый его заместитель Соколов и, разумеется, я.
- На какой день готовиться?
- На субботу. Они едут в Мурманск, но по пути в субботу и воскресенье заглянут к вам, а затем мы все поедем дальше.
Машина закрутилась. Варенников едет в райисполком, отыскивает местных охотников. Они рассказывают, как это сделать, и берутся организовать охоту, естественно, с их помощью.
Вторник у них ушел на сборы. Среда и четверг на отыскание стада и определение способа их загона в нужную долину, где будет в снегу лежать засада из охотников. Вечером в четверг Варенников докладывает командарму:
- Стадо нашли, но далековато – в районе озера Имандра.
- Это в сторону Африканди?
- Да, севернее Кандалакши. Надо ехать на машине до озера и, не доезжая Африканди, свернуть налево, на запад и в общем направлении на Ковдор. Между Африканди и Ковдором стоит гора Упоколокша – южнее Лапландского заповедника. Там большая долина, где пасутся дикие олени, потому что под снегом много ягеля. Придется несколько километров проехать по озеру.
- Ну, а как лед на озере?
- Нормальный.
- Итак, мы выезжаем.


* * *

Как всегда в 3.00 часа поездом “Москва – Мурманск” приехал в своем вагоне Козаков. Вместе с ним Соколов и Куликов. Вагон отцепили и поставили в тупик. Вышел порученец командующего и сообщил: утром в 9.00 все трое после завтрака готовы ехать в военный городок. Группа офицеров штаба округа уже этим поездом следует в Мурманск в 131-ую дивизию. А Козаков, Соколов и Куликов побудут у вас в Кандалакше сегодня весь день, а затем и следующую ночь, то есть с субботы на воскресенье, отправятся в Мурманск.
С зазором в полчаса Варенников подъехал на двух машинах к вагону. Вскоре генералы вышли. Командующий войсками округа Козаков, Соколов и Куликов сели в “Волгу”, а Варенников с порученцем командующего – в “газик”. И они отправились в дивизию. Командующий войсками стал медленно обходить части и внимательно, детально изучать положение дел. А в то время Варенникову по радио из района охоты сообщили, что все готово: стадо приближается, загонщики на своих местах – надо начинать. Варенников незаметно доложил обо всем Куликову. Тот рассказал Соколову. Соколов кивнул головой, но командующему войсками не доложил, видимо, не решился прервать доклад. А Козаков медленно переходит из одной казармы в другую, задержался возле парка боевых машин. Командир полка полковник Прокурин подробно докладывал, а
379

Козаков терпеливо выслушивал, затем они переехали в ракетный дивизион. Во время посадки в машины Варенников вынужден был уже резко сказать Куликову, что им надо немедленно ехать или отказаться от затеи поохотиться – светлое время скоро кончится.
У ракетчиков командующий опять “застрял”. Командир дивизиона начал подробно докладывать, как вверенный ему личный состав добыл отличную оценку на огнестрельной проверке. Был парко-хозяйственный день. Все находились на обслуживании техники. Конечно, Козакова потянуло туда, а командиру дивизиона того только и надо – он взахлеб рассказывал о достоинствах техники.
А Варенникову тем временем по радиостанции, которая стояла в “газике”, из района охоты продолжали идти доклады, что все готово и надо поторопиться. Смотрит на часы – уже 13.30, то есть осталось 2-2,5 часа светлого времени. Тогда Варенников громко говорит Куликову, чтобы слышал Козаков: “Если мы сейчас не выедем, то нет смысла вообще ехать. Скоро стемнеет”.
Учитывая такой оборот, Соколов поддержал Варенникова: “Товарищ командующий, комдив прав. Скоро стемнеет, надо ехать”. Козаков еще немного походил, потом молча направился к машинам. Около часа ехали на автомобилях. Затем по берегу Имандры пересели на ГТС (их было два – в один забрались они все, а второй страховал их), и отправились по заснеженному льду озера к месту охоты. Рассчитывали, что поездка займет минут 20-30, но, выехав на середину озерной части, их ГТС стал продавливать лед и проваливаться. Поверх ледяных глыб и снега начала подниматься вода. Это вызвало у механика-водителя (рядом с ним сидел Козаков, а они все сзади) некоторое замешательство. Варенников скомандовал:
- Вперед!
- Есть вперед, - повторил механик-водитель и дал полный газ.
ГТС вырвался из этой пучины, но, не проехав и 50-70 метров, опять провалился. И так продолжалось около полутора километров. Генералы Соколов и Куликов на Варенникова наседают: “Ты куда нас затащил? Тут беда может случиться! Почему лед проваливается?”
Варенников молчал. Только изредка подбадривал механика-водителя: “Все правильно! Вперед! Пошевеливай”. Козаков не предъявлял никаких признаков недовольства или опасения. Сидел молча и только смотрел вперед. Больше всех переживал Куликов – как бы чего не стряслось.
Что касается Варенникова, то ему уже нечего было терять: провалятся и потонут – так все вместе. Но, совершенно не показывая вида, что они в сложнейшей опасности, Варенников продолжал утверждать: все нормально, хотя сам не мог понять – а что же происходит? Это потом уже из рассказов их офицеров стало известно, что руководство гидроэлектростанции несколькими днями раньше их приезда сделало пуск излишней воды, которая покрыла сверху материковый (в 60-70 сантиметров) лед на полметра. Эта вода сверху образовывала второй панцирь льда, но тонкий – сантиметров в 10-15, а между этими ледяными пластами был слой воды. Вот почему они ехали и проваливались, но вскоре выползали на ледяную кромку и шли дальше.
На эту езду с препятствиями они потратили почти час. К месту охоты прибыли, когда уже стояли сумерки. Запросили по радио посты загона. Им ответили, что еще можно попытаться “тронуть” стадо и погнать. Все, кроме Варенникова, переоделись – надели шапки ушанки, теплые куртки и брюки, байковые портянки и валенки, вылезли из ГТС и под руководством охотника-специалиста спустились в долину – это метров 500-700 от их стоянки, и залегли цепью в снег метрах в 50-70 друг от друга. Однако командующий войсками с ними не пошел – темно и холодно. Остался сидеть в теплом ГТС и наблюдать за их действиями. Радиостанция тоже осталась в ГТС. Минут через 30 их лежания по радио сообщили, что загон пошел, стадо поднялось. Они зарядили ружья. Соколов на всех
380

цыкнул, чтобы никто не шевелился. Эта мера была правильной. Северный олень – очень чуткое животное. И, что особенно важно, он несется как метеор – со скоростью 70-80 км/час. При этом надо учесть, что цвет у него светло- пепельный, поэтому на фоне снега ночью без подсветки вообще не увидишь. Но когда они залегли, то фоном вдалеке, метров 500-600, был темный лес. Это облегчало обстановку. К тому же на месте стоянки их ГТСов Варенников поставил двух человек, которые должны были с началом их стрельбы осветить всю долину.
Было уже слышно, как вдалеке прозвучали два выстрела, а затем загонщики создали шумовой эффект. Наступившая ночь, точнее вечер, был очень тихий. Над долиной сияло звездное небо. Мороз был небольшой – около 20-25 градусов, но когда, не двигаясь, долго лежишь  в снегу, то, естественно, коченеешь. А Варенников оказался в худшем положении. Пока все переодевались, Варенников сбегал на рубеж, который должны занять для стрельбы, проверил – все ли готово, и вернулся обратно. Шапку и куртку пришлось надевать на ходу, успел схватить ружье и вместе со всеми отправился на огневой рубеж. Конечно, брючки и сапожки, явно не рассчитанные на лежку в снегу “давали о себе знать”. Не притупляя бдительности, полностью погрузившись в наблюдение за долиной и стараясь в очень отдаленных шумовых действиях загонщиков распознать топот отдельных копыт, Варенников все-таки энергично двигал пальцами ног, напрягал и отпускал мышцы бедер, чтобы не отморозить ноги.
Шум стал приближаться. Уже можно было различать звуки рожков. Куликов начал было ворочаться в своей снеговой ячейке (наверное, проверял – сможет ли он двигаться или уже все?), но Соколов заворчал на него, и все опять стихло. Да и звуки стали жидкими. А через некоторое время вообще все замолчало. Варенников почувствовал неладное. Вообще с момента начала их прихода сюда уже было видно, что все перезрело, и охотиться было поздно. Потому и зародилась неуверенность. Когда добрались до места, это чувство еще более усилилось. Вдруг Варенников слышит скрип снега сзади. Оборачивается – к ним от ГТС бежит человек:
- Командующий приказал всем возвращаться – стадо оленей ушло в параллельную долину.
Все поднялись, размяли заледеневшие тела, чертыхаясь, пошли к ГТС. Козаков, окая, как истинный волжанин, встретил прибывших “ласково”:
- Дуракам закон не писан. Полежали в снежочке и хватит. Я знаю, что затея пустая. Забирайтесь в машину и поехали обратно.
Варенников, конечно, злился, но сдерживал себя: приехали-то вместе с темнотой, а кто в Заполярье охотится по ночам?! Но все-таки он связался по радио с загонщиками и узнал, что стадо действительно умчалось в соседнюю с ними долину. А заранее перекрыть ее было невозможно, так как это спугнуло бы оленей.
В общем, они намаялись изрядно, а толку никакого. Как говорится  в народе – охота пуще неволи. В обратный путь двинулись тем же маршрутом, но пробовали идти параллельно с прошлым путем. И опять провалились в ледяную купель, и опять из нее выбирались. Когда образовалась очередная полынья, то она сразу почему-то начинала парить. Каждый раз, как они проваливались, Соколов и особенно Куликов выразительно смотрели на Варенникова, будто спрашивая: “Это что – уже конец?” Но, понимая, что и он сам этого не знает, переводили взгляд вперед, а впереди с невозмутимым видом сидел флегматичный Козаков и рядом потный от напряжения механик-водитель.
Приблизительно через час они добрались до берега, где на дороге их ждали машины. Но здесь уже был разбросан крохотный палаточный городок. Варенников всех пригласил в палатку. Внутри она была ярко освещена электрическим светом, посередине, ближе к задней стенке, стоял накрытый для трапезы красивый и весьма аппетитный стол. Если учесть, что они еще и не обедали, то можно понять их немой восторг.
381

Козаков остановился посреди палатки и, глядя на стол (конечно, окая), произнес:
- Вот дураки-то! Сюда сразу надо было и ехать.
Все повеселели, стали шутить. Сняли верхнюю одежду, здесь же, в углу, помыли руки и принялись за еду. Все было свежее, вкусное… “Гвоздем программы” был, конечно, их заполярный деликатес – олений язык. Все за столом действовали активно, а Козаков не унимался:
- Вот если бы вы все в поле сейчас так работали, как за столом.
Естественно, охотники стали отбиваться:
- Мы бы и там показали класс, если было бы во что стрелять.
- Если бы да кабы…
Обед-ужин шел к концу, как вдруг в палатку входит крепкий мужчина лет пятидесяти, с бородкой, тащит в руках оленью голову и прямо к Козакову:
- Михаил Ильич, мы таки одного завалили, когда стадо свернуло в сторону. Смотрите, какой красивый. Это в доказательство, что олени были.
Все встали из-за стола, и начали рассматривать оленью голову. Действительно, красавец: северный олень значительно меньше центральноевропейского и рога у него тоже намного меньше, а главное – нет симметрии в развитии обеих ветвей рогов. Здесь же было какое-то исключение. Очень светлая голова и шея, а на этом фоне – черный, с большими, слегка вывернутыми ноздрями нос, черные огромные глазища, темные уши и черная линия шерсти, которая идет от носа и, расширяясь ко лбу, а затем, сужаясь, бежит по холке. Что и говорить – красавец!
- Даже жалко такого, - промолвил кто-то, вздыхая.
- Но он уже староват. Посмотрите на зубы, - и охотник задрал оленью губу. Действительно, зубы были сильно стары, особенно передние. Наперебой начали
высказываться об оленях и их повадках, стараясь блеснуть знаниями в этой области. Заключил Козаков:
- Что и говорить-то! Олень отменный.
Снова уселись за стол – попить чаю. Козаков усадил с собой охотника, и тот за едой рассказывал еще о мире зверей этого края. Остальные охотники тоже уже пришли на лыжах и ужинали в других палатках. Оказалось, что “их” охотник родом из Белозерска. Это на севере Вологодской области. Такое обстоятельство внесло еще больше тепла в отношения собеседников – ведь земляки.
Наконец, закончив трапезу, все поехали в Кандалакшу. Дорога была расчищена (дорожники были всегда на уровне), поэтому шли с приличной скоростью. Впереди катилась “Волга” с тремя генералами, а за ней другие машины, чтобы не отстать. Не доезжая 10-15 километров до Кандалакши, “Волга” вдруг резко взлетела на ровном участке дороги, затем, приземлившись и, вихляя вправо-влево, все-таки выровнялась, но, притормозив, их развернуло, и они боком перекатились через не очень глубокую, но широкую канаву. Эта встряска, конечно, мигом согнала со всех сон. А в довершение всего пассажиры “Волги” ушибли головы. Таким был финал их неудавшейся охоты.


* * *

К вагону подъехали уже в полночь. Распрощались, но в три часа ночи Варенников еще раз подъехал сюда, чтобы убедиться, что вагон прицепили к приходящему в Мурманск поезду. Вышел порученец – “все храпят”. Варенников пожелал счастливого пути. Поезд тронулся, и он поехал домой досыпать.


382


* * *

После майских праздников командующий Ленинградского военного округа проводил сборы командиров дивизий, бригад и выше. Как-то на общем построении перед очередными занятиями приехал Козаков. Он прошел вдоль строя, здороваясь за руку с каждым. Остановившись возле Варенникова, громко, так чтобы слышали многие, начал отчитывать. При этом, когда он кем-то или чем-то был расстроен, то окал значительно сильнее:
- Товарищ Варенников, Вы что, в Москве академию себе пробиваете?
- Товарищ командующий, нигде ничего я себе не пробиваю, это не в моих принципах. И то, что Вы говорите, я впервые слышу.
- Ну, как же! Мне все названивают из Москвы и все Варенников, да Варенников, в академию, да в академию.
- Мне ничего об этом неизвестно.
- Разберемся.
Когда был объявлен перерыв и их строй рассыпался, товарищи, конечно, начали Варенникова атаковать:
- Ну, что темнишь? Нам-то можешь все рассказать? Давай выкладывай!
Подошел Куликов и высказал предположение, что, возможно, рапорт Варенникова, который был подан три года назад, начал сейчас “действовать”. То есть кадровики сами его подняли, учли результаты, которые имеет дивизия, и начали толкать его вперед на учебу. Но насколько ему было известно, от округа прошли утверждение только два кандидата – полковник В. Черемных и полковник Д. Язов (оба из управления округа). Что же касается Варенникова, то он сам терялся в догадках – кто мог подтолкнуть его дело? Очевидно, командующий армией В.Г. Куликов был прав: это сделали сами кадровики. Но если это действительно так, то стимулятором был, несомненно, полковник Чичвага. Варенникову неудобно было к нему обращаться, хотя любопытство (именно любопытство) подталкивало к этому.
И вдруг все развязывается в считанные дни. 13-го июня приходит приказ министра обороны, объявляющий Постановление Совмина о присвоении группе офицеров генеральских званий. В том числе первое генеральское звание получил и Варенников. Было это весьма неожиданно – обычно звания такого типа присваивали к 7-му ноября,
23-му февраля и к 9-му мая. А через месяц пришла выписка из приказа министра обороны о зачислении Варенникова слушателем Военной академии Генерального штаба.


* * *

Варенников получил письменные поздравления о присвоении ему военного звания “генерал-майор” отовсюду, до министра обороны включительно. Но в связи с зачислением его слушателем академии позвонили только двое, и оба из армии. Первым был, конечно, Чичвага.
- Валентин Иванович, я поздравляю и рад за Вас, что Вас зачислили слушателем академии.
- Спасибо, - говорит Варенников. – Но как это все-таки получилось?
- А я держал вопрос о Вашей учебе на контроле. Вы в свое время рапорт написали, затем Вас поставили на дивизию, поэтому дублировать эту проблему было некстати, а сейчас Вам пошел 42-ой год, а это предел поступления в академию. Поэтому я начал кое-

383

кого шевелить. В Главном управлении кадров меня поддержали, хотя в округе не все были согласны с этим.
Варенников тепло и искренне поблагодарил Чичвагу. Это замечательный человек и настоящий кадровик. И не потому, что он сделал много доброго для него лично, а потому, что по отношению вообще ко всем офицерам он был весьма внимательным и справедливым.
Позвонил в этот же день и Куликов:
- Поздравляю, наконец-то справедливость восторжествовала.
И далее сказал много теплых, хороших слов – не формальных, а искренних. Варенников тоже был искренне ему благодарен и за “генерала”, и за академию. Но надо заметить, что в то время командир дивизии мог получить “генерала”, хорошо проявив себя в течение не менее двух-трех лет. И все-таки, если бы командарм не представил его к званию, хотя Варенников формально под этот установленный порядок и подходил, то ему, конечно, еще пришлось бы ходить в полковниках и год, и два.
Итак, Варенников слушатель Военной академии Генерального штаба. По установленному порядку Варенников должен был уйти в отпуск и отдыхать весь август, а 25-го августа прибыть в академию. Но они вместе с Куликовым договорились, что ни в какой отпуск он не пойдет (надо же и совесть иметь: получил генерала, зачислен в академию – да еще и в отпуск?!), а будет заниматься дивизией, готовить все к передаче. 25-го августа Варенников выехал в Москву, 26-го явился в академию.


* * *

Сборы, как всегда, были недолгими. Но прощания – душевными и теплыми. В установленное время Варенников прибыл в академию. Варенникову выдали на семью из четырех человек трехкомнатную квартиру в академическом общежитии на проспекте Вернадского, дом 25. И хоть комнатки были небольшие, но они полностью обеспечивали их потребности. Варенниковы даже могли принимать гостей на несколько суток. Кстати, у них останавливался и командарм В.Г. Куликов со своей супругой Марией Максимовной.
В первый же день они приступили к приведению квартиры в порядок. Провели разведку в отношении школы для ребят, познакомились с соседями. Вдруг через два дня вызывают в академию. Приходит – ему вручают телеграмму следующего содержания:
Генерал-майору Варенникову срочно прибыть к командующему войсками округа генералу армии Козакову т.ч.к.
Попытки Варенникова навести справки – что случилось, к чему ему готовиться, какие взять документы и т.д. – были бесплодны. В этот же день 29-го августа вечером выехал поездом “Красная стрела”  и утром 30-го прибыл в штаб округа. И прямо в приемную командующего в надежде, что сможет предварительно разобраться в обстановке. А вдруг он поломал все с его учебой? Это был бы тяжелый вариант, но если это произойдет, рассуждал Варенников, то будет проситься на свою родную дивизию. Все-таки столько туда вложено, да и дела идут неплохо.
Приходит в приемную – все знакомые лица. Не успел Варенников открыть рот и спросить, что происходит, как порученец говорит: “Командующий ожидает Вас, заходите”. Варенников попытался все-таки уточнить, а ему в ответ: “Там все узнаете”, - и открывает ему дверь. Варенников собрался и шагнул через порог – была, не была!
- Товарищ командующий, генерал-майор Варенников по вашему приказанию прибыл.
- Варенников не стал говорить: “слушатель Военной академии Генерального штаба”, чтобы этим не раздражать Козакова. Он же был против его учебы. Мало того,
384

его фактически зачислили слушателем против его воли.
Кабинет командующего был небольшой, но очень уютный, с шикарной лепкой и росписями. Посреди комнаты стоял длинный стол для заседаний, а в конце поперек – письменный стол командующего. Он сидел под большим красивым сводом арочного типа. Сам выглядел весьма эффектно: сверкающий, переходящий в большую лысину лоб, розовое лицо и буквально красные щеки, небольшие, но выразительные глаза, пушистые, свисающие вниз усы, нарядный китель с планками многих наград. Словом, Козаков – во всей своей красе, на голубом фоне стены и под сводом – был как святой.
“Ну, что мне выдаст этот святой пророк на сей раз?” – подумал Варенников после доклада о прибытии. Доложил и застыл у двери (на всякий случай). Командующий, не торопясь, довольно легко поднялся и степенно подошел к Варенникову, улыбаясь в усы и на ходу говоря:
- Здравствуйте, товарищ Варенников, здравствуйте!
Чувствуя “мирную” обстановку, Варенников тоже сделал несколько шагов к нему навстречу. Козаков поздоровался за руку, усадил Варенникова ближе к столу, а сам вернулся на свое место. И окая, конечно, начал издалека:
- Как Вы адаптировались в академии? Кто из наших в вашей группе? Как устроились с жильем? Забрали ли Вы семью? А кому передали дивизию?
Варенников охотно и подробно отвечал на все вопросы, чувствуя в них добрую основу, отсутствие какой-нибудь опасности. И не скрыл, удивился Варенников такой необычной разговорчивости Козакова. Затем его вопросы сменились пространной тирадой. Он говорил, что Варенников хорошо командовал дивизией, что дивизия по ряду причин была “серой”, а он ее поднял, и она стала лучшей, что Варенников способный командир и т.п. В общем, продолжал в этом духе несколько минут. Видимо, во время его речи Варенников выглядел не лучшим образом, потому что Козаков вдруг его спрашивает:
- Вы что так удивленно на меня смотрите? Я говорю так, как оно есть. Не преувеличиваю. И командующий (Козаков в словах командир и командующий буквы “о” заменял в разговоре на “у”) подписал приказ, где объявляет всем благодарность и награждает часами. Поздравляю Вас.
Варенников встал.
- Служу Советскому Союзу! – как всегда громко ответил.
И, наконец, ошалевший, во все глаза смотрел на Козакова. Он никогда и нигде не говорил много. И тем более был очень скуп на поощрения и похвалу, особенно в такой форме. Что это с ним произошло?
Командующий вручил Варенникову красивую, сафьяновую, малинового цвета папку, где был приказ, а также коробочку с часами. Сказал на прощание: “Спасибо. Желаю Вам хорошей службы! До свидания”. Варенников ушел, но еще долго сидел в приемной, приходя в себя. Ребята посмеивались: “Вот видите, как все хорошо”.
До отхода поезда у Варенникова был весь день. Он обошел всех своих друзей и товарищей. Зашел, конечно, и к начальнику штаба округа генерал-лейтенанту Ивану Ильичу Белецкому, который давал ему телефонограмму. Это был весьма общительный, умный и деловой человек. Он был рожден для штаба: всегда все знал, все помнил, все связывал, своевременно и толково отдавал распоряжения, был всегда надежной и верной опорой командующего. Варенников все ему рассказал. Иван Ильич на удивление Варенникова – чем  вызвано такое внимание командующего – ответил однозначно:
- Он сам уже сожалел, что противился Вашей поездке в академию, и, тем более что Вы уехали так незаметно. Михаил Ильич чувствительный человек, потому этим шагом решил все поправить.
Конечно, Варенникову все это имитировало. В Москву вернулся в приподнятом
385

настроении. И сразу с “корабля на бал” – с поезда в академию, где утром 31-го августа провели последние организационное совещание, познакомились в группах, изучили все академические системы, а 1-го сентября началась учеба.















































386


Глава   пятая


* * *

Основные события в стране произошли во второй половине августа 1991-го года, а уже в октябре этого года была издана и широко распространена Горбачевым книга “Августовский путч”.
Варенников услышал по радио “Маяк” информацию о появлении в Москве этой книги и через адвоката попросил своих друзей приобрести ее и переслать ему. Это оказалось непростым делом. Но в ноябре он эту книгу имел. А в конце ноября 1991-го года “Августовский путч” с комментарием на полях книги он передал в газету “Наша Россия”. Главный редактор газеты И.И. Епишева сразу же сделала полную публикацию. На полях книги Варенников изложил свою позицию по основным вопросам, которые были затронуты Горбачевым в книге. Затем книга с заметками появилась в газете “День”, главным редактором которой был А.А. Плеханов.
Некоторые иностранные газеты начали охотиться за подлинником, то есть за книгой “Августовский путч” с комментариями Варенникова, сделанными на тюремных нарах.


* * *

Реакция в стране на арест членов ГКЧП была отрицательная. И народ больше всего сожалел, что ГКЧП не довел дело до конца.
В первые же дни их прибытия в “Матросской тишине” у стен этой тюрьмы митинговало много народа. Особенно активно себя проявила “Трудовая Москва” под руководством В. Анпилова и единомышленника В. Жириновского. Они митинговали несколько дней, требуя освобождения арестованных. Что касается “Трудовой Москвы”, то она своими “атаками” старалась досаждать властям. Это продолжалось до глубокой осени.
Но власти особенно не волновались. Коль стекла не бьют, ничего не поджигают, и тем более не стреляют, то и пусть себе кричат. На то и демократия. А режим, между тем, делал свое дело.


* * *

Шло предварительное следствие. Шли допросы. Менялись обвинения, и опять шли допросы. А число обвиняемых становилось меньше. В самом начале, приблизительно через месяц после ареста, по состоянию здоровья освободили В.И. Болдина и В.Ф. Грушко. Но осталось 12 человек. Затем земляки Стародубцева крестьяне-туляки добились, что весной 1992-го года Василию Александровичу изменили меру пресечения – его выпустили на волю, и он стал работать. Отличный председатель колхоза, и колхоз у него выдающийся. Надо работать, давать стране хлеб, а не сидеть в застенках (да еще было бы за что). И их ряды продолжали таять. Вслед за Стародубцевым вышел из процесса Г.И. Янаев по причине болезни его адвоката.
Их осталось 10.

387


* * *

Д.Т. Язов попытался пробить брешь в сознании властей и подал ходатайство об изменении меры пресечения, то есть освобождения из-под стражи. Вопрос рассматривали по месту нахождения тюрьмы – в Дзержинском районе города Москвы. Судья, молодая женщина, выслушала пожилого маршала, и также адвоката, задала несколько, ничего не значащих вопросов, и затем “удалилась в совещательную комнату”. Одна – сама с собой – посовещалась и, появившись в зале заседания, объявила: “Оснований для изменения меры пресечения нет!”.
Ранее принятое решение о пребывании в следственном изоляторе (тюрьме) осталось в силе.


* * *

Три документа были посланы членами ГКЧП из тюрьмы.
Первый – это личное письмо Варенникова к Председателю Верховного Совета РФ Хасбулатову.
Второе – это обращение к Председателю Верховного Совета РФ в июне 1992-го года.
Третий – обращение к народным депутатам Верховного Совета РФ.
Во всех этих документах проводилась одна и та же линия – настоятельная просьба о создании парламентской комиссии.
Ни на одно из этих писем Варенников ответа не получил.
У Варенникова времени было больше чем достаточно, и он продолжал работать над своими мемуарами.


* * *

Военная академия Генерального штаба, в которую был зачислен Варенников, являлась не просто элитным высшим военным учебным заведением, которое готовило офицеров для работы в высших звеньях военно-политического аппарата нашего государства. Но оно являлось и научным центром для исследования важнейших проблем обороны страны. В свое время через эту академию проходили практически все руководящие кадры ВС, МВД, КГБ (особенно Пограничные войска) СССР. А со второй половины 80-х годов начали действовать и курсы по подготовке государственных чиновников. При этом обращалось особое внимание на военную экономику, мобилизационную работу в народном хозяйстве (особенно на промышленных предприятиях), на управление государством в мирное и военное время (преемственность такого управления), руководство военно-промышленным комплексом и военными заказами, международный рынок военной техники и вооружения (взаимосвязь с политическим курсом), оценку военно-политических явлений в мире.
Военная академия хоть и называлась военной академией Генерального штаба, но готовила офицеров не только для него, как первоначально это было унаследовано еще от прошлого, но и офицеров для руководства корпусами, армиями, флотилиями, военными округами (фронтами), флотами, видами Вооруженных Сил и родами войск. Мало того, Военная академия Генерального штаба готовила военные кадры для многих стран мира, и
388

это имело колоссальное значение для укрепления военно-политического курса нашего
государства.
Во всем мире не было такой Военной академии Генштаба, как у нас. Особенно по уровню подготовки профессорско-преподавательского состава и разработанных научных трудов, а также учебно-материальной базы она не имела равных себе.


* * *

Еще до первой установочной лекции, которую слушателям прочел первый заместитель начальника академии генерал армии Алексей Иванович Родзиевский, Варенникову представлялось, что он обязан максимально использовать все возможности для пополнения своих знаний. А после выступления А.И. Родзиевского Варенников утвердился в этом еще больше. Их курс был небольшой – 12- слушателей. В группе – 12 человек. Офицеры подобрались очень добросовестные, взаимно уважительные. На протяжении всей учебы не было никаких конфликтов. Старшим группы был генерал-майор Волошин Иван Макарович, бывший командир Таманской мотострелковой дивизии Московского военного округа. Этот хороший, добрый человек был душой группы. В итоге своей военной карьеры он стал генералом армии и являлся главнокомандующим войск Дальнего Востока.
Учеба, как в подавляющем большинстве академий, шла размеренно, без каких-то всплесков. В первые дни пребывания здесь Варенников встретился с Иваном Ильичем Людниковым – бывшим командиром 138-ой стрелковой дивизии под Сталинградом (завод “Баррикады”). Тогда он был полковником, а сейчас перед Варенниковым стоял генерал-полковник, Герой Советского Союза. Оказывается, он командовал иностранным факультетом академии. Варенников его узнал сразу, хотя тот стал грузнее, да и чуб поредел. Но ведь прошло 23 года. Они просидели вдвоем весь вечер, вспоминали различные схватки и эпизоды на “их” острове в Сталинграде. Не забыли и случай, когда Варенникова приняли за сына генерал-лейтенанта - Ивана Семеновича Варенникова, начальника штаба Сталинградского фронта. Людников все время вздыхал и повторял:
- Не понимаю, как мы остались живы?
Действительно, и сразу после войны, и позже, и даже во время их беседы, вспоминая все, через что пришлось им пройти, трудно, во-первых, представить, как они смогли вынести такую нечеловеческую физическую и морально-психологическую нагрузку, а во-вторых, как из этого пекла – войны они смогли выйти живыми.
Иван Ильич рассказал, что служба у него в целом прошла неплохо. После Сталинграда командовал корпусом и армией. А после войны – Таврическим военным округом. После его расформирования согласился на начальника курсов “Выстрел” в Солнечногорске. Потом по семейным обстоятельствам и состоянию здоровья переехал в Москву, и вот сейчас – на факультете. Варенникову тоже пришлось кратко рассказать о себе. Потом они еще не раз встречались. Видно, к Людникову уже подкрадывалась старость, потому, может, для душевного равновесия ему нужны были воспоминания о том героическом времени.
Начальником академии был генерал армии В.О. Иванов. Он пришел с должности первого заместителя начальника Генерального штаба ВС. Несмотря на огромный опыт работы в войсках и в центральном аппарате, он себя никак не проявил. Он и внешне был незаметным, с лицом, отмеченным страшной печатью войны, он походил на тень. Совсем другим был его первый заместитель – генерал армии А.И. Родзиевский. Жизнь в нем так и кипела.
Занятия вместе с самоподготовкой проводились до 18.00. Затем слушателей и
389

работников академии на автобусах отвозили в район общежития. Многие задерживались
часов до 20.00. Почитывали, капитально готовились к предстоящим занятиям. Больше всех в группе злоупотреблял этим Варенников, а в соседней группе – генералы Сергей Федорович Ахромеев и Михаил Иванович Бесхребетный. Правда, домой приходилось возвращаться на метро.
Поездка в метро и путь от станции метро к дому всегда заменяли Варенникову вечернюю прогулку. На прогулке и думается лучше. А дома уже ждут, не дождутся сыновья и жена. Его школьники уже вытянулись – один “догонял” отца, второй – вровень с матерью. Проблем дома не было. Их семья всегда была дружная, на редкость спаянная. В выходные дни обязательно старались попасть в какой-нибудь театр, концертный зал, на выставку, в музей. Вот эти два студенческих периода (учеба в Военной академии имени М.В. Фрунзе, а затем в Военной академии Генерального штаба) были самыми насыщенными в духовном плане, когда они жадно наслаждались искусством столичных театров, “охотились” за литературными новинками, читали, спорили…
Надо отдать должное командованию академии: для слушателей создавались все условия, чтобы они могли заблаговременно “вооружиться” билетами во многие центры культуры и искусства. В академию периодически приглашались с лекциями лучшие силы ученого мира столицы.


* * *

Первый курс закончили командно-штабной военной игрой на местности (выезжали в Белоруссию). Руководителем учения был А.И. Родзиевский. Все прошло нормально. Вернулись – и в отпуск.
Варенников набрал книг и отправился в московский санаторий “Архангельское”. Солнце, воздух и вода, дворец князя Юсупова и прекрасный парк – отдых, лучше не надо! Здесь Варенников впервые повстречался с Алексеем Николаевичем Косыгиным. Оказывается, рядом с санаторием находилась его дача, и он ежедневно в кругу своих близких (как позже стало известно, это были дочь и зять) совершал прогулку по парку санатория. Варенников тоже, как и многие другие, после ужина кружил по дорожкам. Маршрут был один и тот же. Поэтому Варенников почти ежедневно встречался с Косыгиным, естественно, раскланивался, тот отвечал тем же. Это было летом 1966-го года, а осенью 1967-го года он вручал орден Ленина Вологодской области. Варенников был приглашен на это торжество первым секретарем обкома КПСС А. Дрыгиным. Он представил Варенникова Косыгину, а тот в ответ:
- А мы ведь с Вами недавно встречались.
- Верно, летом прошлого года в “Архангельском”.
- Вы тоже делали вечерний променад.
Варенников удивился его памяти, ведь Варенников всегда был в легкой спортивной одежде, а здесь в военной форме, но его лицо он запомнил капитально.
1966-ой год заканчивался для слушателей, военных на мирной ноте – министр обороны Родион Яковлевич Малиновский с трудом объехал войска, выстроенные на Красной площади для парада в честь 49-ой годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции, еще с большим трудом поднялся на трибуну Мавзолея и фактически на последнем дыхании произнес речь. Он был тяжело болен. Да и погода была плохая – обильно шел мокрый снег. Все поняли, что его время сочтено. Действительно, в марте 1967-го года простились с ним на печальной траурной церемонии.
Два года учебы буквально пролетели.
Накануне госэкзаменов кадровики предварительно сделали “пристрелку” с
390

назначением. Варенникову было сказано: поскольку долго служил на Севере – поедешь в
центральный район страны или на юг. Приехал начальник Главного управления кадров Министерства обороны генерал армии Гусаковский с комиссией. Он уже конкретно определял место службы и должность. Подошла и очередь Варенникова. Предлагают сесть. Гусаковский говорит:
- Вы окончили академию с золотой медалью, поэтому имеете право выбора места службы и должность с повышением относительно той, с которой Вы прибыли на учебу. И вообще, в принципе хотели бы Вы попасть на командную или штабную должность? Мы также учитываем Ваше продолжительное пребывание в Заполярье.
- Что касается должности, то желательно, чтобы это была штабная.
- Например, начальник штаба армии, так что ли?
- Это был бы для меня идеальный вариант. Мне практически почти не довелось бывать в роли руководителя штаба. После академии я мог бы хорошо реализовать в этой роли приобретенные знания.
- Понятно. А по части географии?
- Готов ехать в любой район.
- Хорошо. Вы пока покурите, а мы здесь посоветуемся.
Варенников вышел. Естественно, товарищи облепили его: “Ну, что? Ну, куда? На какую должность?”. Он передал им содержимое их разговора. Кто-то позавидовал: “Вот счастливчик! Сейчас пошлют в Московский или Киевский военный округ – вот где малина. В крайнем случае, в Одесский или Северо-Кавказский – на Черное море”.
Его долго не вызывали. Друзья успокаивали: “Это они получше место подбирают”. Наконец, выглянул полковник и пригласил его. Варенников заходит. Опять усадили, и Гусаковский начал, глядя Варенникову пристально в глаза:
- Учитывая Ваши пожелания и долгосрочную службу в Заполярье, учитывая право выбора, но также принимая во внимание решение Военного совета Ленинградского военного округа, где высказано ходатайство перед министром обороны о возвращении Вас командиром армейского корпуса в Архангельск.
Варенников молчит. Тогда Гусаковский спрашивает:
- Может быть, у Вас в связи с этим есть вопросы?
- Вопросов нет! Какие могут быть вопросы? Мне все ясно. Спасибо за доверие.
- Ну, вот и хорошо, - сказал Гусаковский и, вздохнув, начал что-то искать на столе.
Чувствует Варенников, что тот что-то недоговаривает. Наконец, Гусаковский взял какой-то листок, пробежал его глазами и говорит:
- Тут вот только одна существенная деталь. Раньше в Архангельске стоял 44-ой армейский корпус. В связи с решением нашего руководства управление корпуса в полном составе вместе с гражданским персоналом переброшено в Забайкальский военный округ. Но дивизия корпуса и корпусные части остались. Вам придется формировать управление корпуса вновь. Это не простая задача.
- Но мы вам офицерскими кадрами максимально поможем, - включился в разговор начальник управления кадров Сухопутных войск генерал-лейтенант К. Майоров.
- Да, конечно, - продолжил Гусаковский, - я отдам необходимые распоряжения и в Ленинградский военный округ. Что касается базы для размещения, то, насколько мне известно, там все сохранилось.
Поняв, что вопрос решен и надо уходить, Варенников поднялся.
- Мне все ясно. Разрешите идти?
Все тоже поднялись. Гусаковский подошел к Варенникову и пожал руку, по-отечески сказал:
- Желаю Вам успеха.
Не успел Варенников выйти в коридор, как его сокурсники схватили и потащили в
391

дальний угол:
- Ну, давай, выкладывай все по порядку. Что-то долго у них засиделся.
- А что выкладывать? Как вы предполагали, так и получилось, - улыбнулся Варенников, сделав довольную мину, - еду на море!
- Я же говорил! – выкрикнул кто-то.
Тогда Варенников добавил:
- Только не на Черное море, а на Белое – в Архангельск.
- Так ты же на Севере уже двадцать лет.
- Зачем об этом? Вопрос решен.
- Но в Архангельске нет армии, а ты хотел идти в штаб армии, - не унимались друзья.
- Наверное, нет штабов армии?
- А кем тебя посылают?
- Командиром корпуса.
- Но там теперь и корпуса нет!
- Нет, так будет. Буду формировать управление корпуса вновь.
- Ну, Валентин Иванович, ты даешь, - вмешался в разговор Иван Макарович Волошин. - У тебя точь-в-точь, как в армейском анекдоте – все наоборот: “Да, правильно – еду на море, только не на Черное, а на Белое! Да, правильно – назначение получил, но не на штабную работу (как просил), а на командную! Да, правильно – назначают командиром корпуса, только управления корпуса нет в помине – его надо формировать”.
Посмеялись, повздыхали. Иван Макарович на все случаи жизни имел какую-нибудь байку. Всегда шутил и снимал напряженность. Варенников и многие другие его искренне уважали. Это был настоящий товарищ, душа офицеров.
… Через несколько дней после беседы с Гусаковским тех, кто шел на должность командира дивизии, командира корпуса и ему равную, вызывали в административный отдел ЦК КПСС на собеседование. Пригласили туда и Варенникова.


* * *

Итак, Варенников командир 26-го армейского корпуса с несуществующим управлением. Насколько можно было, Варенников решил вопрос с командованием уже в Москве, у генерал-лейтенанта Майорова. Кстати, из числа выпускников в этот корпус попали: полковник Олейников – начальник штаба корпуса, полковник Пиратов – начальник ракетных войск и артиллерии корпуса, полковник Грачев – начальник тыла корпуса, полковник Ермаков – командир 69-ой мотострелковой дивизии (Вологда).
Прежде чем ехать в Архангельск, Варенников съездил в штаб Ленинградского военного округа, представится командующему войсками округа генерал-полковнику И.Е. Шаврову, который никакого интереса к формированию управления корпуса не проявил. А вот начальник штаба генерал-лейтенант Белецкий и начальник управления кадров округа помогли ему существенно. Правда, все без исключения офицеры приходили с повышением на одну, а некоторые и на две ступени. В Архангельск никого не тянуло – климатические условия такие же, если не суровее, как и в Мурманской области, а материальные условия, обеспечение – хуже, и вдобавок ко всему – никаких льгот.
Решив все московские вопросы, они отправились в Архангельск. Настроение было не из лучших. Глядя на жену и младшего сына, Варенников понял, что они грустят не только из-за разлуки с Валерием, который остался учиться в Москве. Не дают покоя думы об Архангельске – что ждет их? Опять Север.
- Пап, ты же говорил, что мы, наверное, будем жить в Белоруссии или на
392

Украине… - наконец, нарушил молчание Владимир.
- Было такое предположение, но обстановка изменилась – и вот мы опять едем в знакомые края.
- Это совершенно другие края.
- Ну, все-таки ближе к местам, где ты родился. Архангельск на восточном берегу Белого моря, Кандалакша – на западном. Это же хорошо, когда родные края близко.
- Хорошо, но опять все в снегу, да в снегу.
Действительно, сыну Варенникова выпала не лучшая доля. Он также вечно жил на Севере в снегу или в раскаленных песках. Другое дело, что офицерским семьям приходится вечно кочевать, как цыганам.
Архангельск их встретил хмурым утром. Тем более было приятно смотреть на улыбающиеся лица командира батальона связи корпуса и адъютанта командира корпуса, которые их встречали. Было видно, что это уже организовал из Ленинграда генерал Белецкий. Спасибо ему. Каково же было их изумление, когда они увидели, что их ожидают ЗИМ и “газик”.
- Откуда у вас ЗИМ? – спросил Варенников.
- Это командирский. Правда, он еле дышит, но вот, пока бегает. Подтянули кое-что, - пояснил адъютант.
Они поехали. Варенников попросил ехать потихоньку, чтобы можно было все рассмотреть. У привокзального района была начата великая стройка. Варенникову сказали, что здесь будет большой современный жилой массив. А начинался город с деревянных домиков, дощатых мостовых и таких же тротуаров. Ближе к центру дома уже шли двух и даже многоэтажные, с колоннами. Центральная улица выглядела современно – асфальтированные, добротные, красивые здания, ходил трамвай. Центр вообще произвел сильное впечатление. Когда Варенников высказал это вслух, водитель не без удовольствия сообщил, что набережная вдоль Северной Двины еще красивее.
Их квартира находилась в противоположном конце города за площадью Профсоюзов, неподалеку от железнодорожного моста, перекинутого через Северную Двину. Здесь же располагались штаб армии, ПВО и жилые дома этого ведомства. Их контейнер с вещами должен подойти на днях, но в квартире уже было кое-что из мебели, так что жить было можно. До обеда они устраивали свое гнездо. Познакомились с соседом – им оказался заместитель командующего армии ПВО по боевой подготовке, генерал.
Во второй половине дня за Варенниковым заехал адъютант, и они поехали смотреть здание штаба корпуса. Как он разобрался позже, центром города здесь считается набережная и следующая параллельная  с ней улица. Все остальное – окраина. Вот и их штаб был не в центре, а ближе к окраине. Массивное Г-образное красивое старинное здание с башенкой и вытянутыми вверх окнами. Неподалеку располагалась церковь. Видно, и то, и другое здание строились одновременно, они составляли единый архитектурный ансамбль. Можно было предположить, что в их здании некогда была духовная семинария или нечто подобное. Внутри помещение было крайне запущенным, мебели – никакой. Видно, все было увезено подчистую. Только при входе, в комнате оперативного дежурного, стоял стол с телефоном и один стул. Здесь пока дежурили офицеры батальона связи корпуса.
Через дорогу виднелся военный городок, в казармах которого размещался батальон связи и части армии ПВО. Это было очень удобно – все рядом. Варенников поинтересовался у адъютанта относительно квартир для офицеров управления. Тот сказал, что у заместителя командира батальона связи по тылу имеются адреса всех освободившихся квартир, поскольку семьи офицеров 44-го корпуса квартиры сдали и выехали (за Архангельск никто не держался). За остальными он следит. Но уже сейчас по мере прибытия офицеров можно размещать. Однако есть опасность, что остальная часть
393

квартир освобождена не будет, потому что там остались взрослые дети или родители
уехавших офицеров.
Вооружившись общими сведениями о состоянии дел, Варенников отправился в обком партии. В приемной первого секретаря Бориса Вениаминовича Попова его встретили как старого знакомого – дежурный по приемной назвал его по имени-отчеству и сказал, что Попов у себя и может принять. Это было неожиданно и приятно.
В просторном кабинете за большим письменным столом сидел крепкого сложения высокий мужчина с интеллигентным лицом. Он поднялся и пошел навстречу Варенникову. В кабинете он заметил еще одного человека. Когда они с Борисом Вениаминовичем познакомились, он представил Варенникову  третьего. Им оказался первый секретарь обкома Валит.
- Мне уже несколько раз звонил Иван Ильич Белецкий. Мы с ним в хороших отношениях. Просил, чтобы мы приняли участие в устройстве управления корпуса. Конечно, чем сможем, тем и поможем, - сказал первый секретарь обкома.
Варенникову понравилась позиция Попова – сразу за дело! Они сели за стол для заседаний, им принесли душистый чай, и он кратко рассказал о себе: Борису Вениаминовичу понравилось, что  Варенников не покидает Ленинградский округ, хотя он для такого решения имел необходимое ему время для адаптации. Подчеркнул, что он видит сегодня главную трудность в обеспечении 50 процентов офицеров квартирами и приобретении хотя бы минимального количества мебели для штаба. Попов при нем вызвал хозяйственника и дал задание – утром следующего дня прибыть в здание штаба корпуса и там обговорить все вопросы по мебели, а также по канцелярским принадлежностям.
- У вас, наверное, нет ни карандаша, ни листа чистой бумаги. Так что ли?
- Конечно, так. И если вы нам поможете и в этом – будем глубоко благодарны.
Потом он сказал хозяйственнику, чтобы тот “подчистил” все резервы обкома, горкома, комбинатов и доложил ему, сколько в целом область сможет выделить квартир штабу.
- Я здесь недавно, но мне Архангельская губерния нравится, - откровенно заметил секретарь обкома. – А вот Валит говорит, что такого райского уголка на земле больше нет. Одна Двина чего стоит. Цари в Питер отсюда возили стерлядь.
- Да не только стерлядочку, еще и многое другое! – оживился Валит.
- В общем, будем работать вместе. А Вы нам нравитесь. Верно, Валит?
- Верно, верно.
На этой мажорной ноте они расстались.
Дома Варенникова ожидал царский ужин – свежая жареная рыба! Правда, не стерлядь, а треска, но очень вкусная. Наверное, еще и потому, что впечатлений было много, а настроение – хорошее. Ничего, не пропадут.
В управление начали прибывать офицеры. Из Забайкалья вернулись многие служащие. Как всегда в таких случаях, обустройство начали с первого шага – организовали делопроизводство (обычное, и отдельно секретное), приобретали или сами изобретали формы различных документов в соответствии со штатами и табелями, решали сложнейшую задачу распределения служебной площади. Фактически заново телефонизировали здания и т.д.
Вскоре состоялось первое совещание всего управления. Посвятили они его организационным вопросам и функционированию их управления. Основным “узким” местом было то, что никто в своей новой, теперешней роли никогда еще не выступал и глубоко своих функций не понимал. Была поставлена задача – создать твердую и четкую систему управления подчиненными войсками (так, чтобы не мешать, а помогать им) и на штабных тренировках в короткие сроки сколотить непосредственно само управление 
394

корпуса. Тут же приходилось лично заниматься с каждым, разбирая его функции и методы работы в штабе и в войсках.
Постепенно они набирали силу. Со временем даже стали выезжать в дивизии, организовывать и проводить занятия. Особенно быстро адаптировались к новым условиям артиллеристы. Начальник артиллерийского корпуса полковник В. Пиратов и начальник штаба – подполковник Н. Гиюбкин умело организовали и занятия у себя в отделе, и быстро нашли контакт с подчиненными артиллеристами и ракетными частями. Быстро набирал силы отдел боевой подготовки корпуса, который возглавлял полковник Колайдо. Начальником политотдела корпуса был полковник Н.Г. Филоненко – чудесный человек и прекрасный редкостный политработник. Он очень много сделал и для становления управления корпуса, и для выучки подчиненных войск.


* * *

Со временем управление корпуса приобрело и знания, и опыт, и желание хорошо работать, и умение отыскивать необходимые каналы, которые, в частности, помогали бы поднять материальную базу частей корпуса. В первую очередь это были местные органы власти. Благодаря сразу налаженным близким деловым отношениям с первым секретарем Архангельского обкома КПСС Б.В. Поповым и первым секретарем Вологодского обкома КПСС А.С. Дрыгиным. Варенникову уже летом 1967-го года удалось добиться получения по одному строящемуся жилому дому и в Архангельске, и в Вологде. Для 77-ой Гвардейской мотострелковой дивизии заложили еще один большой жилой дом на Лесной Речке, в 15 километрах от Архангельска. В Грязовце Вологодской области для 69-ой мотострелковой дивизии – жилой дом и казарму. Правда, в двух последних случаях по 30% жилья отводилось для местных органов, зато 70% получали офицеры этих дивизий, фактически не затрачивая ни рубля из военного бюджета. Кроме того, оба обкома партии помогали, как могли, различными строительными материалами. Поэтому в корпусе проводили не только ремонт казарменного фонда без участия средств Ленинградского военного округа, но и создали хорошую полевую учебную материальную базу. А самое главное – в дивизии для каждого полка и остальных батальонов построили в запасных районах деревянные военные городки (кое-где поставили и сборно-щитовые казармы) со всеми удобствами. Они служили для них районами приема, обработки и подготовки людских ресурсов и автомобильной техники из народного хозяйства на случай развертывания по мобилизационному плану.
Однако в летние месяцы (июнь-август) эти военные городки использовались как пионерские лагеря, куда отправлялись детишки из Архангельска и Вологды, в том числе и дети офицерского состава. Как говорится, убивали двух зайцев.
Вот это была прямая и непосредственная забота местных органов власти о наших военных. Командующий войсками округа Шавров, к сожалению, даже ничего не знал, как и что делается в корпусе. Варенников умышленно ему обо всем этом не докладывал, опасаясь, что он может поломать все его планы.
Кстати, надо отметить, что через год во время проведения итогов боевой учебы в сферу проверки центра попала и 77-ая Гвардейская мотострелковая дивизия. Она отчиталась, и вместе с командиром дивизии генерал-майором Юрием Павловичем Максимовым была отмечена в приказе Главнокомандующего Сухопутными войсками в числе лучших. В акте проверки была особо подчеркнута высокая мобилизационная готовность дивизии (она развертывалась до полного штата) “и способность в любое время года принять ресурс в полном объеме, для чего созданы отличные условия”. Генерала Максимова вскоре заслуженно выдвинули на повышение. В последующем он хорошо
395

командовал Туркестанским военным округом в период пребывания наших войск в
Афганистане, лично проводил ряд боевых операций, руководил южным стратегическим направлением и, наконец, был назначен на должность Главнокомандующего Ракетными войсками стратегического назначения, то есть одним из пяти видов Вооруженных Сил, и успешно руководил этим ответственным участком.
Но, что интересно отметить, приблизительно за два месяца до этой проверки в корпус приехал командующий войсками Ленинградского военного округа генерал-полковник Иван Егорович Шавров. Вместе с ним – начальник штаба округа генерал-лейтенант Иван Ильич Белецкий и огромная, так сказать, “группа”. Трудно было объяснить, чем была вызвана эта поездка. Возможно, тем, что Варенников постоянно надоедал и командующему, и штабу, и службам округа, чтобы они повернулись лицом к корпусу и помогли (особенно материально). А может, командующий “пронюхал” в центре, что одна из дивизий корпуса будет проверена, и решил упреждающим выездом и смотром подтянуть войска. Конечно, любая проверка или смотр встряхивают всех. Но в одних случаях – после таких проверок начинается движение вперед, а в других – не остается никаких следов или даже наоборот.


* * *

Шаврову ничего не нравилось. Даже построенные ими без его участия пункты приема (а точнее, лагерные городки) вызывали критические замечания. Хорошо, что с ним был Белецкий.
Когда командующий Шавров на совещании руководящего состава подводил итоги за год, то, естественно, каждый ожидал, что он услышит и положительные моменты и недостатки. Во всяком случае, 6-ая армия, 30-ый армейский корпус и 26-ой корпус Варенникова, как главные составляющие корпуса (если речь идет о Сухопутных войсках), должны были такие оценки получить. В корпусе ожидали их, так как их проверял центр. Однако когда командующий коснулся 26-го корпуса, то сказал:
- Управление округа во главе со мной заблаговременно и хорошо поработало в этом корпусе, устранило имеющиеся там серьезные недостатки, были созданы благоприятные условия, и поэтому они отчитались положительно.
Вот так! Получалось, что лишь благодаря ему, Шаврову, они отчитались положительно! А если бы не он (он был в корпусе, только одни сутки), то гляди, и провалились бы. А как же труд офицеров, хотя бы 77-ой Гвардейской дивизии? Ведь дивизия отмечена в приказе Главкома Сухопутных войск?! Почему об этом ни слова?
За долголетнюю службу на Севере Варенникову лично приходилось непосредственно контактировать со многими  командующими. До 1955-го года включительно Северным военным округом командовал генерал-полковник Владимир Яковлевич Колпакчи. Это был высококультурный, тактичный, интеллигентный, всесторонне эрудированный военачальник. Слушать его было одно удовольствие. Как губка впитывали все, что он говорил. Его наука было посильнее любой академии (особенно Варенникову запомнились сборы командиров полков и дивизий, которые он проводил летом 1955-го года в заполярном Луастари). Его сменил генерал-полковник Андрей Трофимович Стученко. Это уже генерал другого склада – он брал в основном давлением на подчиненных. Но видел, кто старается, видел результаты и поощрял, а если не тянет – снимал. Однако огульно никого не охаивал.
Затем после расформирования Северного военного округа войска, подчиненные Варенникову, были переданы в Ленинградский военный округ, где командующим войсками был генерал армии Николай Иванович Крылов. Это был настоящий стратег с
396

высокими качествами государственного деятеля, умный, общительный, очень 
требовательный и решительный начальник. Фактически он закрепил становление и развитие Ракетных войск стратегического назначения (РВСН), которыми прокомандовал почти десять лет (до него были по одному или полтора года Неделин, Москаленко, Бирюзов). Он оставил глубокий след в развитии Вооруженных Сил, а также РВСН страны. Он всегда видел и коллектив в целом, и каждого человека в отдельности.
В Ленинградском военном округе его сменил генерал армии Михаил Ильич Козаков – не очень словоохотливый, но мудрый генерал. Умело подхватив начатую Крыловым линию на развитие базы округа, он добился впечатляющих результатов. Личный состав не обижал. Был заботлив и внимателен.
После генерал-полковника С.Л. Соколова (приемника Козакова), который прокомандовал округом полтора года (период, когда Варенников учился в Военной академии Генштаба), на ЛенВО был назначен генерал-полковник Иван Егорович Шавров. Это был генерал с замедленным мышлением и замедленными действиями. Варенников поражался, как маршал Виктор Григорьевич Куликов (он был в это время начальником Генштаба) мог назначить его после ЛенВО начальником Военной академии Генштаба. Ведь Шавров всегда работал только на себя. Может, его перевели в академию, чтобы он не мучил войска.
Будучи командующим войсками ЛенВО, он прямо заявил, что все основные силы и материальные средства надо сосредоточить на войсках вблизи Ленинграда, а затем уже на тех, что в Выборге, Петрозаводске, Мурманске. А в Архангельске, в этот “медвежий” угол, “куда никогда не ступит нога ни одного военачальника, вообще ничего не давать”. И не давал до тех пор, пока Варенников не выступил на заседании Военного совета округа, а затем и на партийном активе и не заявил, что это дискриминация тысяч военнослужащих. Командование округа может оценивать отдельно командиров, но не обращать внимания на целые соединения – это недопустимо.
Шавров вызвал Варенникова к себе и тягуче медленно начал выяснять, что это генерал разошелся? Варенников постарался спокойно, с цифрами в руках, показать ему, что ни в 1967-ом, ни в 1968-ом годах корпусу фактически никаких средств на развитие не выделялось.
- Но вы же там что-то строите?
- Верно, строим. Но Вы, товарищ командующий, за все это время корпусу ничего не выделили. Даже символически. А ведь управление корпуса создано заново и это было сложно. Тем более, когда нет Вашей поддержки.
- И все-таки.
- Это длится второй год. Вы официально объявили, о чем говорят ваши генералы, что наш корпус может со средствами и обойтись.
Шавров взорвался:
- Во-первых, я не обязан ни перед кем бы то ни было отчитываться, как я распределяю средства. А во-вторых, никто никогда и нигде не распылял средства, если хочешь что-то получить в лучшем виде.
- Товарищ командующий, мы не претендуем на равные пропорции с теми, кто стоит у Вас на главном направлении. Но и не хотели бы, чтобы вообще на нас не обращали внимание. Я же не могу постоянно клянчить у партийных и советских органов.
- Ладно. Разберемся.
Варенников понял, что Шавров остался при своем мнении. Поэтому вынужден был посетить начальника штаба округа генерала Белецкого и, по совету члена Военного совета округа генерала Можаева, рассказал ему обстановку более подробно, чем это можно было сделать с трибуны. Передал их разговор с командующим, из которого следовало, что изменений в лучшую сторону можно и не ждать. Поэтому попросил их повлиять. Они
397

обещали.
Посетив также заместителя командующего военного округа по строительству, а также начальника финансового управления округа, он просил их подсказать начальству, что корпусу надо выделить как минимум какое-то количество средств. Они тоже с ним согласились и пообещали поддержку.
Видно, у руководства все-таки произошел какой-то разговор, потому что через две недели приехал заместитель командующего войсками округа по строительству с группой помощников и заявил, что при уточнении плана строительства и капитального ремонта на следующий год командующий поставил задачу изучить, в чем нуждается 26-ой армейский корпус и внести конкретные предложения – что можно сделать.
Это Варенникова обрадовало, и он сразу пообещал строителям выделить необходимое количества личного состава для оказания помощи в сложных работах. Но настоял, чтобы объекты, которые будут строиться в 1969-ом году, пустили бы свои “корни” уже в текущем, 1968-ом.
С Варенниковым согласились. Он объехал все части в районах Архангельска (в том числе Лесную Речку), Вологды, Грязовца и т. д. Конечно, запросы (и обоснованные) у них были больше, но выполнили их на 30%. Да и это хорошо! В таких случаях Варенников всегда вспоминал пересказанный ему генерал-лейтенантом Иваном Семеновичем Варенниковым (они с ним подружились во время учебы в Высшей академии Генштаба) разговор, который состоялся в 1955-ом году между маршалом Жуковым и Василевским с одной стороны и маршалом Еременко (ему только присвоили это звание) и генералом Варенниковым – с другой. Они вспоминали Сталинградскую битву. Когда было уже совсем плохо, и решать задачу без свежих сил было невозможно, Еременко начал просить у представителей Ставки ВГК подкрепление. Разговор был приблизительно следующий. Жуков, обращаясь к Еременко:
- А помнишь, Андрей Иванович, как ты жал на нас, чтобы дали Сталинградскому фронту как минимум три дивизии?
- Было такое.
- Еще грозился позвонить Верховному.
- Ну, это я горячился. На всякий случай.
- Но мы-то тебе сказали: ты же знаешь, для чего мы копим резерв, ну как можно в этих условиях его растаскивать? Вот получай одну дивизию Родимцева, и все. И ты обошелся. Выполнил задачу – устоял. Так что мы тебя обвели.
- Это верно. Только не совсем ясно, кто кого обвел. Когда я просил три, то думал, что не дадут ни одной. Ведь я же знал, для чего концентрируются силы. А тут вроде неожиданно для меня свалили целую полнокровную дивизию.
Вот так-то. Иван Семенович помнит эту историю. “В общем, маршалы смеялись, а в то время было не до смеха, - заключил свой рассказ Иван Семенович Варенников, ведь тогда решалась судьба Сталинграда, а это была судьба всей страны”.
Вспоминая об этом, Варенников был доволен, что склонил строителей округа к строительству хотя бы части объектов, которые нужны были позарез. Ряд объектов, пункты технического обслуживания, склады, учебно-материальную базу стали строить хозяйственным способом, но взяли их под фонды округа. Главное – “выбили” несколько жилых домов, казарм, столовых и клубов.


* * *

Из “северной” службы Варенникову особенно памятен 1967-ой год – год 50-летия Великой Октябрьской Социалистической революции. Командование Ленинградского
398

военного округа совместно с обкомом, горкомом КПСС и Ленсовета устроили по этому 
случаю большой прием. В огромном старинном красивом зале за нарядными столами разместились многочисленные участники торжества. Это были труженики заводов и полей, ученые, писатели, художники, педагоги, врачи, военные и представители всех слоев населения. Звучали речи и тосты наших руководителей. На душе было спокойно, торжественно, во всем чувствовалась уверенность. Цифры и факты, о которых говорили выступавшие, соответствовали действительности, а если они касались перспектив, то не вызывали никакого сомнения в том, что все будет выполнено.
Торжество закончилось. Все стали расходиться. Настроение было приподнятое, но не столько от сухого вина, что им подливали (к рыбе – белое, к мясу – пурпурное), сколько от общей торжественной обстановки, не фальшивых, а верных слов и мыслей, высказываемых на встрече. Все постепенно двигались к выходу. Вдруг к Варенникову подходит молодой человек и говорит: “Валентин Иванович, Вас просят задержаться в приходном зале. Не спускайтесь вниз”. Варенников вышел из зала приема и увидел одиноко стоящего недавно назначенного на должность командующего 6-ой армией генерал-майора Бахметьева.
- Что Вы в такой вечер скучаете?
- Да нет. Мне сказали задержаться.
- Мне – тоже.
К ним подошел командир 30-го армейского корпуса. Публика уже почти растаяла, и их пригласили в соседний очень нарядный, но небольшой зал. Там стояли небольшие столы, за которыми располагались по 4-6 человек. Кое-где к столам прислонились диванчики и кресла. Ближе к центру стоял роскошный белый рояль. В стены были вмонтированы разные украшения. Особенно блистательно в прямом смысле слова выглядели пол из чудесного паркета, а также люстры и канделябры. Убранство зала заполняли букеты цветов. Их втроем посадили к столу, за которым уже сидел неизвестный Варенникову, но хорошо знакомый его коллегам мужчина средних лет. Они тепло пожали друг другу руки. Он, не спрашивая, налил напиток в небольшие игрушечные рюмочки. На столе – фрукты, шоколад. За их столом было еще два свободных стула. Варенников осмотрелся. Все тихо, вполголоса разговаривали. Соседи Варенникова по столу – тоже, но он их не слушал, а с интересом рассматривал все вокруг. Среди гражданских почти никаких знакомых лиц. Руководство округа – за одним столом с руководством области и города. Всего в зале было не более 30 человек. Мягкий, слегка приглушенный свет создавал теплую, чуть ли не семейную атмосферу. Варенников тоже включился в разговор. Оказывается, за их столом был заместитель председателя Ленсовета. Он с увлечением рассказывал о перспективах развития Ленинграда. Потом вдруг его лицо засияло улыбкой, и он тихо сказал: “А вот и концерт. У нее чудесный голос”.
В этот момент совершенно незаметно появилась миловидная, небольшого роста, вся в розовом, молодая женщина, встала посредине зала ближе к роялю. Ничего не объявляя, начала петь. Это были романсы – наши русские, народные. Ее бархатный голос проникал в самые потаенные глубины души. Она начала петь третий романс, когда к их столу подсел среднего роста крепкий мужчина с очень привлекательным лицом и ярко-голубыми глазами:
- Мы решили просить Вас, Валентин Иванович, вручить певице от всех присутствующих цветы.
И здесь появились розы. Естественно, Варенников с удовольствием выполнил эту миссию. Когда он произнес слова благодарности за радость, которую она несет людям, и подал цветы, она прижала их к себе и всем низко поклонилась. Так красиво смотрелись на мягком розовом фоне ее платья темные розы. Дальше она продолжала петь уже с цветами. А “голубые глаза” продолжали сидеть за их столом и улыбаться. Они познакомились 
399

ближе.
Новым открытием Варенникова стал второй секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Васильевич Романов. Оказалось, что он тоже участник войны. В последние годы окончил Ленинградский кораблестроительный институт. Тот самый институт, в который Варенников мечтал попасть после средней школы. Такие вот интересные параллели. Во время службы в ЛенВО Варенникову довелось с Романовым встречаться многократно. И каждый раз он чем-то корпусу помогал. А позже судьба свела их уже при других обстоятельствах.


* * *

Вернувшись в Архангельск, выслушал в шумливо-ворчливом тоне утром Попова: “Что-то командир корпуса отбивается от своих замов. На праздники – в Ленинград, а не с нами. В этот раз простим, поскольку мы тоже выходцы из Ленинграда, но впредь просим быть только с нами”. И вдруг перешли на другую тему:
- Слушай, Валентин Иванович, - когда он бывал особо хорошо расположен, то обычно переходил на “ты”, - у нас на весь Архангельск есть только два ЗИМа. Один у командира корпуса, а второй – у попа. Поэтому и обком, и горком, и облисполком, и горисполком, да и вообще вся общественность города, когда едет ЗИМ, вечно гадают: то ли это поп и надо снять шапку, встать на колени и перекреститься, или же это командир корпуса и всем надо вытянуться по стойке “смирно” и молодцевато отдавать честь, пожирая начальство глазами. А так как церковь-то находится рядом со штабом корпуса, и вы оба ездите одним маршрутом, то каждый день люди теряются в догадках. Что-то надо делать.
- Борис Вениаминович, да я готов хоть сегодня его сдать, если будет вместо него приличная “Волга”. ЗИМ вечно ломается.
- Так за чем остановка? Согласуйте со своим начальством. Если оно не против, то можно сдать свой ЗИМ в наш гараж, и получить хорошую “Волгу” из группы чайковых. Мы ЗИМ отправим в Москву, а там его обменяют на новую “Волгу”.
На том и порешили. Через генерала Белецкого Варенников договорился с автослужбой округа, они прислали по этому поводу официальную телеграмму и провели обмен. Все были довольны. Но больше всех Варенников, водитель и адъютант. С этим ЗИМом действительно было много мороки. И Попов понимал, что Варенников испытывает двойное неудобство: во-первых, никто из руководства области машин такого класса не имеет, и, во-вторых, дряхлый ЗИМ всегда может задохнуться, и тогда его надо вместе с генералом доставлять на буксире в штаб.
Позвонил в Вологду Дрыгину – тот тоже ворчит:
- “Все” вас в Ленинград тянет. Конечно, город хороший. Я сам был много лет секретарем Ленинградского обкома по сельскому хозяйству. Но имейте в виду: к нам скоро приезжает Алексей Николаевич Косыгин на неделю – будет вручать области орден Ленина, и перед этим объедет трудовые коллективы. Только на Череповецкий комбинат отведен весь день, так что планируйте быть все это время с ним.
У Варенникова навечно остались в памяти эти встречи с удивительным и редкостным человеком. На его взгляд, в стране после Ленина и Сталина более сильного государственника, чем Алексей Николаевич Косыгин, не было. В период Хрущева ему, конечно, пришлось немного пережить и испытать на постах руководителя Министерства товаров широкого потребления, затем первого заместителя, а потом – и председателя Госплана СССР. Шестнадцать лет быть председателем Правительства (с 1964 по 1980 г.г.), да еще такой страны – это подвиг.
400

Визит А.Н. Косыгина произвел сильнейшее впечатление. Само торжество с
вручением ордена и посвященный этому событию прием запланировали на последний день пребывания. А перед этим – многочисленные встречи в коллективах. Посетил А.Н. Косыгин и Череповецкий металлургический комбинат.


* * *

1967-ой год был знаменательным для 26-го армейского корпуса тем, что он существовал уже не на бумаге, а состоялся фактически и довольно успешно заявлял о себе.
Бывали и “дни веселые”. Как-то вначале 1968-го года Варенников сказал Б.В. Попову, что в связи с 50-летием создания Вооруженных Сил надо отметить эту дату достойно, чтобы это прозвучало в народе.
- Иначе и быть не должно, - сказал ему первый секретарь обкома. – Я, кстати, уже поручил идеологическому и орготделу разработать совместно с военными план мероприятий.
- Но я бы хотел согласовать один принципиальный вопрос. Учитывая, что народ проявляет большой интерес к технике и вооружению, позвольте организовать на площади Профсоюзов выставку, которая бы действовала в течение недели – с 17-го по 23-е февраля.
- Возражений нет. Наоборот, будем приветствовать. Надо привлечь милицию для поддержания порядка.
Решение принято. Машина закрутилась. Политотдел вместе с обкомом и горкомом КПСС занялся подготовкой и проведением массовых мероприятий – торжественных собраний, встреч и т.д., а отдел боевой подготовки корпуса – этой выставкой (кстати, подобную организовали и в Вологде).
Зная, какой это вызовет интерес, выставили боевую технику – танки, боевые машины пехоты (только получили), бронетранспортеры, тягачи, в том числе ГТС, артиллерийские минометные системы, инженерную технику, технику связи и химзащиты – в нескольких экземплярах. Мелкие виды оружия, техники и имущества располагались в огромных освещенных палатках-павильонах. Все это было расставлено по периметру самой большой площади города, которая освещалась. В двух противоположных концах ее развернули пункты питания – по несколько походных кухонь с гречневой кашей и горячим сладким чаем. В центре площади располагались штаб выставки, громкоговорящие средства, диспетчерская с проводниками и экскурсоводами (на каждом учебном месте имелся инструктор, который постоянно давал пояснения).
Выставка работала ежедневно с 8 утра до 9 вечера.  И все это время была буквально “забита” посетителями. Попов звонит Варенникову на третий день:
- Валентин Иванович, ну, ты парализовал город: школы пустые, государственные служащие наполовину отсутствуют, некоторые рабочие умудряются исчезнуть, даже в кинотеатры никто не ходит. Что будем делать?
- Радоваться будем. Радоваться и дотягивать до 23-го февраля.
- Это верно. Отступать нельзя.
В общем, выставка произвела в округе настоящий фурор. Звонили, наводили справки: “Что вы там сделали, что даже здесь не перестают говорить?”.
В стране каждый день происходили какие-то знаменательные события: ввод в строй новых мощностей, празднование 50-летия Советских Вооруженных Сил, проведение в ЛенВО фронтовых командно- штабных учений, в которых в своей роли выступал и 26-ой армейский корпус. Варенникову импонировало, что корпус был
401

использован на очень хорошо известном лично ему операционном направлении:
наступали из района реки Титовки, в 90-100 километрах западнее Мурманска. Управление корпуса, которому исполнился всего год, справилось со своими задачами в полном объеме, и это был хороший показатель. Отличилась и 77-ая Гвардейская мотострелковая дивизия корпуса Варенникова. Так что в целом они были на высоте.


* * *

1969-ый год начался для Советской страны нормально. Но потом два события (одно – областного, а второе – союзного масштаба) наложили определенный отпечаток на жизнь.
Первое – это несчастье, которое произошло на Архангельском бумажном комбинате: по неизвестным причинам в одном из цехов взорвалась огромная емкость с хлором и десятки тонн ядовитой жидкости вытекли в развороченную стену. Несколько человек погибли сразу. Многие пострадали от  отравления. Силами корпуса пришлось принимать аварийно-спасательные меры (больше было некому). Обстановка была очень опасной, Варенников лично выезжал к месту аварии и организовывал все работы, а затем наездом проверял ход проводимых работ. Удовлетворен был тем, что все спасатели и ликвидаторы последствий аварии использовали индивидуальные средства защиты. Однако сам Варенников, в частности противогазом, не воспользовался, потому что это мешало отдавать распоряжения и управлять действиями подразделений. Но в этом несчастье судьба над ними смилостивилась – стояли морозы под 40 градусов, а хлор кипит при температуре минус 39 градусов, то есть находился на пределе. Наблюдалось небольшое дуновение: тихо тянуло хлорное облако, которое было в 10 километрах.
Однако сам Варенников все-таки пострадал – надышался хлора и у него образовался отек легких. Состояние было тяжелым, но ложиться в госпиталь ему было нельзя. И все же дело они довели до конца! А вот с легкими Варенников, хоть и амбулаторно, еще возился несколько месяцев.
Второе событие обрушилось в начале марта: неожиданно для всех произошло кровавое столкновение советских пограничников с китайскими войсками на реке Уссури в районе острова Даманский.


* * *

Летом 1969-го года Варенникова начали беспокоить кадровые органы Ленинграда, а затем и Москвы – какая обстановка, все ли в порядке и т.д.  Давали понять, что может быть поднят вопрос о его передвижении. Но куда, кем, когда – все хранилось в тайне. Наконец, позвонил Иван Порфирьевич Потапов – заведующий сектором Сухопутных войск отдела ЦК КПСС:
- Мы получили на Вас представление на должность командующего 3-ей армии в Группу Советских войск в Германии. У нас возражений нет. И, очевидно, вызывать в ЦК не будем. Я сегодня доложу руководству. У Вас по этому поводу нет возражений?
- Нет, конечно. Спасибо. А как скоро это решится?
- В ближайшее время. Правда, есть некоторые препятствия. Но они устранимы.
Варенников больше никаких вопросов не задавал. Однако ситуацию анализировал. Его интересовало, кто явился инициатором его продвижения. И.С. Шавров? Он этого никогда не сделает. В.Г. Куликов? Он мог бы такой шаг предпринять, но в то время он

402

командовал Киевским военным округом и к Варенникову никакого отношения не имел.
С.Л. Соколов? Вполне вероятно, тем более он был на посту первого заместителя министра обороны и его уже хорошо знал Варенникова как комдива и, вероятно, слышал, как он командует корпусом.
Но, скорее всего, главным инициатором и пробивной силой в вопросах назначения Варенникова могло быть Главное управление кадров.
Долго ждать нет пришлось. Вскоре состоялся приказ министра обороны о его назначении. Ему было определено время для прибытия в Москву и представления, а также получение предписания к новому месту службы. Конечно, он был рад. Во-первых, повышение и, во-вторых – в Группу войск, где все части развернуты и боевая учеба – главная забота всех командиров и начальников.
К этому времени старший сын Варенникова Валерий окончил первый курс Бауманского училища в Москве, поступил в 1968-ом году в Военную академию имени Можайского в Ленинграде. Но приняли его только на первый курс. Поэтому летом
1969-го года он перешел лишь на второй.
Учитывая, что Варенниковы уезжают из Архангельска, а в Ленинграде учится сын, Варенников обратился к командующему ЛенВО с просьбой выделить ему в Ленинграде квартиру, куда он мог бы перевезти свои вещи. Пояснил, что квартиру в Архангельске сдаст для командира корпуса. И.Е. Шавров вначале Варенникову категорически отказал. Тогда тот сказал, что вынужден будет занимать квартиру в Архангельске, и не поверил своим ушам, когда Шавров посоветовал:
- А Вы сдайте свои вещи на склад.
- На какой склад? На чей склад? У нас в корпусе нет такого склада. А потом мне просто необходима квартира.
Ни о чем не договорившись по телефону, Варенников просил его принять лично – представиться в связи с убытием. Это было положено по уставу. Он согласился. Варенников прилетел в Ленинград и предварительно зашел в квартирно-эксплуатационное управление округа. Там ему сказали, что по приказу командующего ему выделена двухкомнатная малогабаритная квартира в новострое на окраине города. А по секрету добавили (очевидно, у каждого есть друзья в центральном аппарате), что у командующего войсками в центре Ленинграда есть четыре резервные квартиры, в том числе при военном доме № 61 по проспекту Суворова.
Варенников отправился к Шаврову. Он сразу принял Варенникова. Тот представился в связи с отбытием к новому месту службы. Вместо того чтобы поздравить его с назначением и пожелать чего-нибудь доброго хотя бы ради приличия, он опять начал о квартире и даже перешел на “ты”:
- Я не пойму, зачем тебе квартира? Будешь жить за границей. Сын учится, живет в общежитии. Будешь приезжать по делам службы в Москву – полно гостиниц. Только из личного уважения решил отдать последнюю из резерва. Хотя и она уже была предназначена другому. Я дал команду в КЭУ, чтобы тебе выписали ордер.
Понимая, что нет смысла вести с ним на эту тему разговор, Варенников отблагодарил, откланялся и поехал смотреть новостройку. Оказалось, что это не на окраине, а за городом (городская черта была перенесена недавно). Район еще не обжит. Дом, в котором на первом этаже выделили двухкомнатную квартиру, был панельный, малогабаритный, одним словом, “хрущевка”. Распределен только на 30%, о чем ему поведал сопровождающий из КЭУ округа офицер.
- А остальные 70%?
- Пока еще не заполнены. Этот дом весь наш, но многие не хотят сюда ехать – далеко, а самое главное – место не обжито и плохо обеспечено.
Варенников вернулся в Ленинград. Зашел к начальнику штаба округа попрощаться.
403

Заодно рассказал обстановку с квартирой. Тот подумал и говорит:
- С нашим каши не сваришь – очень упрямый до странности человек, рекомендую обратиться к генерал-лейтенанту Данилу Павловичу Носареву. Сейчас работает начальником Главного управления КГБ по Ленинграду и Ленинградской области, а у нас на Севере был начальником управления КГБ по округу.
Варенников прямо из кабинета Белецкого связался с Носаревым, рассказал обо всем, ну, и, конечно, высказал просьбу:
- Выделенная мне квартира очень неудобна своим местом расположения. Сын учится в Военной академии Можайского. Если можно, помогите обменять: я сдаю свою, а вы мне что-то поближе к центру.
- Валентин Иванович, считайте, что вопрос решен. Василевский остров устраивает?
- Конечно. Это было бы прекрасно.
- Называйте фамилию, кто этим будет заниматься, и на следующей неделе можно получать у меня ключи.


* * *

Все было решено. Вернулся в Архангельск. Рассчитался по службе. Обошел всех руководителей, распрощался, поблагодарил. Тепло расстался со своим управлением. Семью – жену и младшего сына Владимира – пока оставил здесь. По его команде они позже выедут к нему – документы все оформлены. Адъютант отвезет вещи в Ленинград – в квартиру, которую им дал Носарев.
С 77-ой Гвардейской дивизией попрощался лично. А с остальными – по телефону. Долго и тепло говорил с Анатолием Семеновичем. Варенников напомнил, и ему это особенно понравилось, как он однажды во время очередного приезда в Вологду пригласил Варенникова на заседание Вологодского обкома КПСС:
- Приглашаю. Послушаете, как мы коллегиально решаем вопросы.
- Да, вроде мое присутствие будет выглядеть не совсем уместно – я же не член обкома.
- Ну и что? У нас командир дивизии – член бюро обкома, а ты его начальник. Да, в конце концов, я же тебя приглашаю!
Вопрос исчерпан.
Можно сказать, что Анатолий Семенович в годы Великой Отечественной войны был командиром артиллерийского полка. Полученные на фронте опыт и навыки руководства стали основной его базой, на которую он опирался, руководя областной партийной организацией. Был он в числе немногих, кто был удостоен звания Героя Социалистического Труда, что действительно заслужил своим трудом. Так вот – заседание бюро обкома. Заходят все в зал заседания. Все встали. Анатолий Семенович поздоровался с каждым за руку и начал:
- Вот, Валентин Иванович, напросился поприсутствовать на заседании нашего бюро. Думаю, что это будет полезно и ему, и нам. Итак, приступим к работе. Повестка дня у всех на руках. У кого есть какие-нибудь вопросы или дополнения? Нет? Утверждается! По первому вопросу, я думаю, без обсуждения посмотрим проект приложенного постановления и, если дополнений не будет – примем.
Начали изучать проект постановления. Кто-то неуверенно сказал:
- Так, все ясно. Вопрос-то о повышении роли партийных комитетов на производстве давно назрел.
- Ну, конечно, - согласился Анатолий Семенович. – Кто за принятие постановления? Единогласно. Принимается. По второму вопросу слово предоставляется
404

Василию Ивановичу Другову – секретарю по идеологии.
Тот тоже был краток. Он сказал, что вопрос об активизации идеологической работы партийных организаций с молодежью области – это насущный вопрос, требующий
постоянного внимания и конкретных действий. Приложенный к проекту постановления план мероприятий согласован со всеми заинтересованными органами.
Далее Василий Иванович доложил каждое из мероприятий, сообщив, как и кем оно будет организовано, в какие сроки проведено, и кто из обкома за это отвечает. А.С. Дрыгин предложил принять постановление плана за основу, а затем и в целом.
Всего через полтора часа проголосовали все восемь вопросов и бюро закончилось. Дрыгин пригласил Варенникова и Другова к себе. Сидели, пили чай.
- Ну, как наша коллегиальность? – спросил он Варенникова, как бы между прочим.
- Все очень организационно, - уклончиво ответил Варенников. А сам подумал: как на совещании у командира полка.
Но Анатолий Семенович был мудрый и глубокий человек, хотя внешне казался грубоватым и прямолинейным. Он смекнул, что у Варенникова на уме, и говорит:
- Ну, ты не подумай, что я ворочу всем, как дышлом. Прежде чем проводить заседание, я с каждым из них по два-три раза встречался, обсуждал каждый вопрос и только когда почувствовал, что все созрело, внес в повестку дня. И так каждый раз. Верно я говорю, Василий Иванович?
- Это точно, - подтвердил Другов. – Но точно и другое: за время этих встреч получаешь и капитальную накачку.
- Как у командира полка, - добавил Варенников.
- Ну, уж без того нельзя, другие друзья, - заключил Дрыгин.
И всем, конечно, стало весело. А поскольку атмосфера была уже совсем теплой, то Василий Иванович рассказал об одном эпизоде из жизни Анатолия Семеновича. В то время Дрыгин был еще секретарем Ленинградского обкома КПСС по сельскому хозяйству. Однажды на расширенном заседании рассматривался вопрос о животноводстве. Отмечалось, что за последние годы совершенно нет прироста крупного рогатого скота, все пущено на самотек, и перспективы для области просто опасные. Естественно, вся критика прямо или косвенно сыпалась на Дрыгина. А он, когда волнуется и переживает, “наливается” кровью: вначале – мощная шея, затем –  лицо с крупным и рельефно выраженным лбом и, наконец, белки глаз. И на этот раз, дойдя в этом отношении до “кондиции”, Анатолий Семенович встает и, упершись кулаками в стол, окинув всех сидящих на заседании бычьим взором, громко сказал, как промычал:
- Заверяю обком, что приму лично меры и ни одной яловой коровы в области не будет.
Его слова внесли веселое оживление в ход работы бюро, однако были приняты всерьез: все знали, если Анатолий Семенович что-то наобещал, то обязательно сделает.
Да, бывали в жизни вот такие отступления от протокола, прописанного приказами, уставами, указами, решениями, постановлениями, законами, да и конституцией. Жизнь всегда многогранней параграфов.
Они поклялись встретиться, но судьба их так и не свела, хотя по телефону многие годы перезванивались. А вот с Борисом Вениаминовичем  Поповым в Москве они встречались не один раз. Естественно, вспоминали Север.


* * *

Наконец, Варенников распрощался, рассчитался и выехал в столицу. Побывал в КЦ – выслушал напутствие: ему оказывается большое доверие, поскольку направляется в
405

лучшие войска Вооруженных Сил – наш авангард. Надо это оправдать. Естественно,
Варенников все это понимал и соответственно реагировал.
Потом обошел всех начальников, получил предписание. Сел на поезд и уехал в Берлин. Ночью почти не спал – думал. О том, что ему пошел уже 46-ой год, за плечами – большая жизнь, думал и о том, что может его ожидать. Но тревоги в душе не было. Наоборот, какое-то замаячившее спокойствие. И в ЦК, и в министерстве обороны ему, разумеется, сказали, что Главнокомандующий Группой Советского Союза Петр Кириллович Кошевой категорически противится, чтобы посылали на армию Варенникова – у него были свои предложения, и он требовал, чтобы с его мнением считались. Однако приказ состоялся, и Варенников был назначен вопреки просьбе главнокомандующего. Варенников понимал, чем это для него чревато. Но ему уже приходилось в жизни встречаться с подобными ситуациями, когда его не хотели. Однако служба есть служба. А Группа войск – это не чья-то вотчина. Так что мнение главнокомандующего Варенникова хотя и беспокоило, но это было не главное. Варенников думал о другом – в каком состоянии армия, которая по определению маршала Ивана Игнатьевича Якубовского “самая большая в мире”. Лежал и прислушивался к своим мыслям под стук колес. А с наступлением рассвета Варенников весь день стоял у окна и старался припомнить, а что было в Польше в годы войны, какие наиболее яркие события в те годы происходили с ним на подступах к Берлину.
Как странно обернулась судьба и жизнь! Когда он в январе 1950-го года уезжал из Германии, точнее из Группы войск в Германии, то считал, что это навсегда, что он уже сюда не вернется. На душе у него было тоскливо и радостно. Тоскливо оттого, что оставляет края, где сложили головы его друзья-товарищи, где и сам обливался потом и кровью. Ведь столько сил, жизней вложено в нашу Победу! А как оно будет дальше? Радостно было потому, что, наконец, вернулся на родину. Ведь хоть война и кончилась, но находиться с 1945-го по 1950-ый годы на казарменном положении – далеко не мед. Тогда он вот также стоял у окна вагона, смотрел на проплывающие пейзажи, а в нем все пело и ликовало: домой, домой, домой!
Теперь он рассматривал все, что попадало в его поле зрения. Следы войны встречались уже редко. Все же прошло двадцать пять лет, как отгремели последние залпы. Однако военный человек шрамы войны отыщет быстро, даже если они чем-нибудь прикрыты или заросли.
И еще Варенников думал: прошла столь грозная страшная война, разгромили столь грозного и опасного врага. Казалось бы, человечеству надо радоваться миру и процветать, отношения между странами должны быть добрыми и теплыми. Но в реальности-то холодно! Почему? Да потому, что силы, которые всегда будут претендовать на мировое господство, уже тогда, в ходе Второй мировой войны, заложили основы “холодной войны”, которая продолжила путь войны в целом во второй половине двадцатого столетия.
Колеса поезда постукивали на стыках рельсов. Варенников продолжал вспоминать встречи с высшими военными начальниками, когда обходил московские кабинеты в министерстве. Самого министра не было – он находился в отъезде. На взгляд Варенникова наиболее интересной и далеко не формальной была беседа с первым заместителем министра обороны, он же был и Главнокомандующим объединенными  Вооруженными Силами стран Варшавского договора.
Маршал Советского Союза Иван Игнатьевич Якубовский был легендарной личностью. В войну командовал танковым батальоном, полком, бригадой, стал дважды Героем Советского Союза, получил эти высокие звания в начале и в конце 1944-го года за стремительные прорывы в глубину обороняющегося противника, выход в его тыл, разгром вторых эшелонов и пунктов управлений, что вносило хаос в действия немцев.
406

После войны он командовал танковой дивизией, и уже в 1960-ом году стал
Главнокомандующим Группой Советских войск в Германии – огромной и мощной группировкой войск наших Вооруженных Сил. И когда его назначили на пост первого заместителя министра обороны – никто не удивился. Это была достойная личность.
Варенникова проводили перед отъездом к новому месту службы не столько как к первому заместителю министра обороны, сколько к военачальнику, который длительное время командовал ГСВГ.
- Это прекрасные войска, - увлеченно говорил Варенникову маршал. – Они ничем другим не обременены – занимаются только боевой учебой. У них высшая степень боевых возможностей и боевых способностей. Выучка отличная. Вот почему за каждой из дивизий и бригад, как и за аэродромами и штабами, американцы установили круглосуточное негласное гарантированное наблюдение. И как только какая-то дивизия зашевелилась, или взлетела группа самолетов, это немедленно становится известно в НАТО – обозначается на планшетах и высвечивается на экранах. Я уверен, что они находятся в состоянии постоянного страха. И пусть их трясет! А что касается 3-ей Ударной армии, на которую тебя назначили, так это самая большая и мощная армия в мире. Самая грозная армия. Да, да, - продолжал маршал, заметив удивительный взгляд Варенникова. – Я не преувеличиваю. Есть у нас 11-ая Гвардейская армия – количество дивизий у нее больше, но общая численность в сравнении с 3-ей Ударной – ниже, а по количеству танков она не имеет аналогов.
Счастливый ты человек, генерал. Такую тебе дали армию! Я просто завидую, - сказал маршал напоследок искренне, от души. – Еще раз поздравляю с этим назначением. А что Петр Кириллович (Главнокомандующий ГСВГ маршал П.К. Кошевой) немного ворчит, так это все перемелется. У него такой характер. Желаю тебе счастливой службы.
Варенников ушел, конечно, под большим впечатлением. И что его самого удивляло – впечатление было сильнее, чем от посещения ЦК КПСС, который он считал до 1975-го года святым органом. И сейчас, в поезде, он больше всего вспоминал подробности встречи с Якубовским.
В пути времени было много, и Варенников подробно расписал себе план действий на перспективу. Правда, не все было сделано, как задумывалось, но намеченная канва помогла ему провести генеральную линию. Главный удар был на офицеров – без них он ничего не решит.


* * *

В Берлине на вокзале Варенникова встретил адъютант командующего армией младший лейтенант Василий Ткач (как выяснилось, раньше он был длительное время сверхсрочнослужащим) вместе с сержантом. Василий Ткач оказался симпатичным молодым человеком, воспитанным и культурным. Войдя в вагон и отыскав Варенникова, он представился и стал докладывать:
- Товарищ командующий, - начал Ткач (Варенников не стал его перебивать – так уже принято было в войсках: начиная с армии и выше, единоначальников называли не по званию, хотя в уставе об этом написано ясно, а по должности), - генерал-лейтенант Горбань, вместо которого Вы приехали, находится сейчас в Вюнсдорфе – в штабе Группы, и ожидает Вас там у генерал-полковника Туронтаева – начальника штаба Группы.
- Очень хорошо. Поедем в штаб Группы. Я представлюсь начальству. Это далеко отсюда?
- Через час будем в штабе Группы. Только, кроме Туронтаева, там никого нет: главком – в отпуске, отдыхает в Бадзарове, здесь в ГДР, первый его заместитель генерал-
407

лейтенант Говоров и начальник политуправления генерал-полковник Мальцев – на
выезде.
Они ехали не очень быстро, так что с помощью Василия Варенников смог кое-что в городе разглядеть. Разумеется, Берлин и его пригород за 20 лет после его отъезда в Советский Союз преобразился капитально. Да и он сам уже не тот, кем был тогда. Уезжал майором, а теперь возвращается генерал-майором. Карьера, конечно, не головокружительная – такая, как у большинства, кто “пашет”. Правда, он уже генералом был пятый год.
По автостраде промчались быстро и вскоре оказались в штабе Группы. У центрального подъезда их встретил комендант штаба и провел к Туронтаеву.
Переступив порог, увидел двух генералов. По званию определил, кто из них Туронтаев и обратился к нему:
- Товарищ генерал-полковник, генерал-майор Варенников. Представляюсь по случаю назначения на должность командующего 3-ей Ударной армии.
- Здравствуйте, Валентин Иванович, здравствуйте, - тепло сказал он. – Знакомьтесь – Василий Моисеевич Горбань, вместо которого Вы прибыли. Ждет, не дождется, когда его отпустят в родной Киев.
Они поздоровались, сели и договорились о порядке действий. Решено было, что они с генералом Горбань едут сейчас в Магдебург, в штаб армии, а Туронтаев связывается с Кошевым и договаривается о времени, когда тот сможет их принять, после чего они по сигналу Туронтаева едут в Бадзаров. А пока Василий Моисеевич ознакомил Варенникова с войсками. Конечно, жгучего желания ездить совместно у Варенникова не было. Это напрасная трата времени: было бы нетактично в присутствии прежнего командующего командарма разбирать с командиром дивизии или полка какие-нибудь вопросы. Получилось, как Варенников и предполагал: их поездка носила всего лишь характер ритуала.
Но делать нечего. Распрощавшись с Туронтаевым, они на машинах отправились в войска. Едва сели в автомобили, а это был ЗИМ, Василий Моисеевич сразу начал его расхваливать:
- Я поставил новый двигатель с БТРа, срезали почти весь пол. Я наварил двухметровый новый стальной лист, заменил подвески, привели в порядок салон – так что Вы можете разъезжать королем. С Вас магарыч. У вас командармов и трех членов Военного совета Группы – ЗИМы. Но у нас самая лучшая машина. Скорость на автостраде 100 плюс минус 10 километров. Больше не надо.
Он рассказывал, а Варенников вспоминал свой первый ЗИМ в Архангельске. Вспоминал обком партии, монолог по этому поводу Б.В. Попова. Варенников думал о своем, а Василий Моисеевич все расхваливал автомобиль. Машина действительно шла хорошо, двигатель работал ровно, уверенно. Вскоре, когда они въехали на автостраду, Горбань дал команду водителю остановиться в удобном месте. Они вышли из машины. Василий Моисеевич достал из портфеля сумочку, в которой была очищенная оранжевая морковь, штук 10-12, и предложил Варенникову. Тот отказался, а Горбань стал с удовольствием жевать морковку, поясняя, что она ему необходима, как воздух. Не ожидая вопросов Варенникова, он признался:
- Валентин Иванович, я тяжело болен. У меня рак. Сколько мне еще пошлет судьба лет, месяцев или дней – я не знаю. Но я принимаю все меры к тому, чтобы продлить жизнь. Мне рекомендовано постоянно, через три-четыре часа, есть морковь. Вот такие-то дела.
Он замолк и задумался. Варенников, конечно, был шокирован этим сообщением и не смог сориентироваться, как себя вести: задавать вопросы – неудобно, не поддерживать разговор – тоже плохо.
408

- Я понимаю так, что Вас смотрели крупные специалисты.
- Да не только смотрели! Меня оперировали. И я регулярно прохожу курс химиотерапии. У кого я только не был. Да и мой перевод, хоть и с повышением на должность первого заместителя командующего войсками Киевского военного округа, связан, в первую очередь, с состоянием здоровья. В Киеве есть мощная клиника. Я уже там бывал. Надо мной взяли шефство классные специалисты. Я надеюсь.
Они продолжили путь, и Василий Моисеевич принялся рассказывать об армии. Первое, что Варенников услышал от него, было то, что это самая большая и самая мощная армия в мире. Варенников расхохотался.
- Чего Вы смеетесь? – подозрительно спросил Горбань.
Варенников передал дословно, что сказал ему об армии маршал Якубовский. Теперь захохотал его спутник, приговаривая при этом:
- Так он и мне это вдолбил! И, наверное, всем об этом говорит. Но было бы понятно, если бы он этой армией командовал. Однако и близко не было, если не считать его службы уже в должности главкома Группы войск. Наверное, Иван Игнатьевич говорит так потому, что дивизии в основном танковые. А танкистов он обожает. Вот увидите, когда к вам приедет, то первым вопросом будет: “Где живут ваши танкисты? Пойдем смотреть”. Второй вопрос: “Где танковый парк? Пойдем смотреть танки”. Он обязательно прикажет завести несколько машин. Третьим вопросом будет: “А где они стреляют и водят?”. И только после этого – все остальное.
Василий Моисеевич подробно рассказал Варенникову о дислокации дивизий и бригад армии – у него с собой была и карта, но без нанесенных частей и соединений. Обратил внимание на особенности, пообещал, когда будут объезжать войска, показать все на месте. Затем начал буквально смаковать кадры. У него была прекрасная память, и он ею, видно, гордился, и умело демонстрировал. Знал наизусть всех от командира полка и выше по фамилии, имени и отчеству, и каждому выдавал характеристику. Пока их всех перебирали, они въехали в Магдебург. Это большой старинный немецкий город на Эльбе. Здания в основном готического стиля, но уже появились и проблески модерна. Они подъехали к большому двухэтажному особняку с высоким цоколем, возле которого стояла охрана. Оказалось, это гостиница Военного совета армии.
- Располагайтесь, как дома. Василий сейчас организует еду, а часа через два я подошлю начальника штаба армии генерала Николая Васильевича Сторча. Толковый, опытный генерал. Он прихватит кое-какие документы, в том числе и план наших с вами поездок. Думаю, через неделю мне все-таки удастся уехать, и Вы сможете поселиться в домике командующего в так называемом “Амовском городке”.
- Это что за городок? Он не имеет отношения к нашему АМО – автомобильному московскому обществу, что еще в 20-х годах организовал Лихачев?
- Как же! Наше АМО задолго до войны пустило свои корни и здесь. В Магдебурге был мощный машиностроительный завод, и москвичи с ним кооперировались, в том числе проходили на этом заводе практику. А для сотрудников построили небольшой компактный жилой городок. Вот мы его сейчас штабом армии и “оккупируем”.
Василий Моисеевич уехал заниматься своими делами, а к Варенникову подъехал Сторч. Варенников с ним просидел до глубокой ночи. Но уже вечером им позвонил генерал Горбань, узнавший из разговора с начальником штаба Группы, что главком Кошевой может их принять только послезавтра – в 12 часов утра.
С учетом этого обстоятельства был уточнен порядок действий на завтра – решили посетить сразу две дивизии. Неподалеку от Магдебурга 47-ую танковую и 207-ую мотострелковую. А в 9 утра послезавтра выехать в Бадзаров, чтобы на всякий случай приехать туда с запасом по времени.
Николай Васильевич Сторч доверительно рассказал Варенникову о главкоме:
409

человек он твердый и решительный, не склоняется ни перед кем. Глубоко и всесторонне
разбирает все вопросы. Очень работоспособный и выносливый. Терпеть не может бездельников. С утра включается в какое-нибудь дело (стройка, учение), и проводит весь день на ногах, ни разу не присев, только вечером куда-нибудь забредет пообедать и заодно поужинать. Причем и в ходе трапезы будет все время касаться вопросов прошедшего дня.
Николай Васильевич обратил внимание Варенникова на одну особую черту в характере Кошевого – не допускает вмешательства в беседу, которую он ведет с каким-нибудь лицом или группой. Сразу следует вопрос: “А ты кто такой? Кто тебя уполномочивал на этот разговор?”. Поэтому пока он не закончит тему, лучше помалкивать. В конце, если главком посчитает нужным, он может спросить: “Вопросы есть?”. Однако вопросы должны быть короткие и ясные.
Да, ко всему этому Варенникову надо быть готовым, и он был генералу сто раз благодарен за ориентацию


* * *

На следующий день, как и планировалось, Варенников с Горбанем объехали гарнизоны двух дивизий. Почти нигде не задерживались и, тем не менее, только на беглый осмотр со стороны потребовалось более 12 часов. А еще через сутки утром выехали к главкому в Бадзаров.
Они приехали почти за час до назначенного времени. Начальник санатория, принадлежащего Группе войск, предложил им пока с ним погулять, он готов показать все достопримечательности, особенно огромное красивое озеро и различные построенные сооружения. Но те отказались, тем более что главком тоже был на прогулке. Решили отсидеться в гостевом доме и посмотреть свежую прессу.
В установленное время прибыли в дом, где остановился главнокомандующий. Василий Моисеевич шествовал впереди, Варенников – за ним. В просторной гостиной находились маршал и его жена. Горбань четко представился – прибыл в связи с назначением на новую должность и убытием из Группы. Петр Кириллович тепло его поприветствовал. Затем Василий Моисеевич подошел к жене главнокомандующего и, склонив голову, поцеловал руку. Все это время основное внимание было сосредоточено на Василии Моисеевиче, так что Варенникову неудобно было вклиниваться и обнаруживать свое присутствие. Выбрав удобный момент, Варенников все-таки представился главкому. Он мельком взглянул в его сторону и, не подавая руки, широким жестом предложил всем сесть.
- Ну, Василий Моисеевич, рассказывай, как наши дела, - начал главком.
И Горбань начал. Вначале – издалека. Вот, мол, наконец, прибыла замена, и он может уже уехать в Киев. Конечно, если бы не болезнь, то можно было бы с превеликим удовольствием еще послужить под знаменами знаменитого полководца.
- Ну, хватит, хватит. Давай о другом, - не очень настойчиво запротестовал Кошевой.
- Дорогой Петр Кириллович, и в годы войны, и сейчас я многому у Вас научился и лично Вам обязан всем. Потому, какого бы вопроса я ни касался – все будет непременно связано с Вами.
И далее Горбань обратился к некоторым воспоминаниям. Кошевому это явно импонировало, и они вдвоем воскрешали эпизод за эпизодом из жизни Группы войск (в основном речь шла об учениях). Иногда вставляла фразу и жена главкома. Варенникова как будто здесь вообще не было. Ему иногда даже становилось смешно: ведь такой
410

уровень – главнокомандующий, маршал Советского Союза, дважды Герой, возраст за 60 –
и вдруг такое ”внимание” офицеру, который прибыл служить в Группу на высокую должность. Сказать, что таков уровень его интеллекта воспитанности, культуры, Варенников с первой встречи тоже не может. Да и судя по его высказываниям и галантности, проявленной в отношении генерала Горбаня, это было бы несправедливо. Видно, таков был уже выработанный годами стиль отношения к тем, кого он не переносил, но вынужден по определенным причинам терпеть. Варенников вспомнил слова Якубовского: все перемелется. Это у него такой характер. Но если у него такой характер, то Варенников представляет, что сейчас на душе у Петра Кирилловича, хотя внешне все хорошо и даже весело.
Прошел час. Жена главнокомандующего начала посматривать на часы. Василий Моисеевич понял, что время исчерпано. Он встал и начал трогательно благодарить Петра Кирилловича за все. Остальные тоже поднялись и начали одновременно потихоньку перемещаться к выходу. Наконец, главком обнял генерала Горбаня, троекратно расцеловал и пожелал ему доброго здоровья и хорошей службы. То же самое сделала и жена Кошевого. И при прощании маршал Кошевой не только не подал Варенникову руки, но не глянул в сторону Варенникова.
Варенников с Горбанем шли и молчали. Каждый думал о своем. Потом Варенников напомнил Горбаню, что у них сегодня по плану 10-ая Гвардейская танковая дивизия. Василий Моисеевич предложил заехать в расположенный неподалеку штаб Группы – доложить начальнику штаба о визите к главкому и заодно пообедать. А затем отправиться в Потсдам, в 10-ую танковую. Это – “рукой подать”.


* * *

Владимир Владимирович Туронтаев принял их с распростертыми объятиями и сразу повел в столовую.
- Я знаю – вы не обедали. Мне звонил главком, рассказывал.
Потом, обращаясь к Варенникову:
- Ну, как Вам наш Петр Кириллович?
- Видно, очень деловой человек. Судя по рассказу с Василием Моисеевичем, он прекрасно знает войска, их проблемы, - коротко ответил Варенников.
- А какие он поставил Вам вопросы?
- Никаких. У меня создалось впечатление, что я для него вообще отсутствовал, все внимание было обращено на Василия Моисеевича.
- Это у него бывает. Ну, да ничего – все устроится. А что касается Василия Моисеевича, так он этого внимания заслуживает. Можно было бы по чарке выпить и за прощание, и за встречу, и за службу, но Василию Моисеевичу нельзя.
- Они хотели после обеда ехать в 10-ую Гвардейскую танковую. Наверное, лучше крепкого чая.
Так и решили. Но Варенников прикинул сложившуюся обстановку, попробовал идти дальше:
- Товарищ генерал-полковник…
- Можно просто Владимир Владимирович.
- Товарищ Владимир Владимирович, - начал Варенников, и все засмеялись, - мне кажется, в наш план действий можно было бы внести коррективы. Правда, я еще с Василием Моисеевичем не обсуждал.
- Интересно, - оживился Туронтаев, а Горбань насторожился.
Варенников продолжил свою мысль:
411

- Как я понял, главнокомандующий с Василием Моисеевичем уже распрощался и
считает его убывшим. В этих условиях, на мой взгляд, было бы правильным сегодня посмотреть дивизии в Потсдаме. Завтра же утром на совещании Управления армии Василий Моисеевич попрощается с офицерами, а я представлюсь и познакомлюсь. Сюда же можно было бы пригласить командиров 12-ой Гвардейской танковой и 25-ой танковой дивизий, а также тех командиров бригад и отдельных полков, где мы вместе не успели побывать. После совещания Василий Моисеевич и я подписываем шифровку-доклад на имя главкома о сдаче и приеме должности, а затем посылаем более широкие письменные доклады. Тогда Василий Моисеевич мог бы уже завтра или, в крайнем случае, утром послезавтра лететь в Киев. Я понял, что главком дает ему самолет.
Туронтаев вопросительно посмотрел на Горбаня. Тот, чувствуется, был озадачен, поэтому сразу ничего не мог сказать и, видно, склонен был подумать. Тогда Варенников добавил:
- Если это нарушает какие-то внутренние планы со сборами и так далее, то можно было бы провести все то, что я сказал, а время вылета Василий Моисеевич может определить сам – по мере готовности.
Это его устроило.
- Вот и хорошо, - подвел итог Туронтаев.
Все сделали, как договорились. Встреча с Управлением армии получилась очень хорошо. Правда, она носила несколько  торжественный характер – все-таки уезжал генерал, который два года командовал этой армией. Но хорошо приняли и Варенникова.
Генералу Горбаню Управление армии подарило на память бронзовый макет современного танка. Это была ювелирная работа высшего класса. Он был растроган до слез.
Прошли дни сдачи и прощаний, приема должности, ознакомления с войсками. Рапорты главкому были отправлены, и Варенников приступил к работе. Генерал Горбань уже несколько раз звонил ему из Киева по ВЧ связи. С Главнокомандующим же, вернувшимся из отпуска, хотя бразды правления он не упускал и на отдыхе, произошло событие, которое привлекло внимание всей Группы и руководства ГДР.


* * *

Как-то маршал Кошевой возвращался из Берлина. В районе поворота на Цоссен (это в сторону штаба Группы) автомобиль съехал с автострады и с привычной большой скоростью мчался по узкой дороге. Впереди, по правой стороне, шел колесный трактор с прицепом (немцы проводили полевые работы). Тракторист включил правый поворот. Но для того, чтобы ему попасть на полевую дорожку, он сделал резкий маневр влево (иначе не заехать на поле), и затем повернул вправо.
Водитель “Чайки”, на которой ехал главком, увидев сигнал поворота, начал делать обгон слева, и прибавил “жару” и без того быстро несущейся “Чайке”. И тут происходит столкновение ее с немецким трактором.
Водитель и маршал выскакивают из машин, стаскивают тракториста с сидения на грешную землю и капитально его “причесывают”, разъясняя при этом правила уличного движения. Дисциплинированный немец только вскрикивал:
- Яволь, яволь, яволь!
В тот же день вся Группа узнала: главком “разбился”, но жив. Ни главком, ни водитель не пострадали (больше в машине никого не было). Провидение? ГДР прислало заместителя председателя Совета министров с извинениями и с новой “Чайкой” из правительственного гаража.
412

Но вот уже и это происшествие забылось. Варенников ждал, что Главком в скором
времени появится в его армии. У него по плану как раз намечались дивизионные тактические учения с 10-ой Гвардейской танковой дивизией. Учения сложные, на большую глубину, с действиями на двух полигонах. Варенников как руководитель этого учения вместе со штабом руководства детально изучал все: и район выхода по тревоге, и все маршруты выдвижения, и условия действий на Альтенграбовском и Магдебургском полигонах. Но, не зная уровня подготовки войск, Варенников не представлял, как он справится с задачей.
Однако до этого как Варенников и предполагал, маршал в Альтенграбове (неподалеку от Магдебурга) прибыл посмотреть, как заканчивается строительство городка для учебного полка связи Группы. Варенникову позвонил Туронтаев: “Уже выехал, так что Вы торопитесь”.
Действительно, не успел еще Варенников в общих чертах разобраться в стройке, как появляется главнокомандующий, а за ним вереница машин со строителями и связистами-начальниками.
Встретив маршала Кошевого, Варенников представился, кратко доложил, чем занимаются войска армии, и попросил разрешения присутствовать.
- Да, Вам это будет полезно, - согласился маршал.
И вот, наконец, Варенников впервые увидел Петра Кирилловича Кошевого в действии. Он уже на плаце в принципе разобрал по косточкам весь военный городок (жилой фонд строился вместе с другими частями гарнизона). А потом осматривал учебный корпус, клуб, бытовой комбинат, столовую, парк стоянки боевых машин, каждую казарму, парк транспортных машин, пункт технического обслуживания, склады и т. д. Весь день он заглядывал буквально во все углы, проверяя, как работают все системы – электричество, отопление, вода и т. д. Не у каждого есть такая выдержка и терпение. Что интересно, этот городок возводили совместно строительное управление и квартирно-эксплуатационное управление Группы. Сложение сил позволило быстро и красиво построить все здания и городок в целом.
В итоге маршал был удовлетворен положением дел на стройке. Но когда во время осмотра ему попадался хоть малейший дефект, он устраивал разнос по высшему классу. В этот момент Кошевой напоминал Варенникову чем-то генерала Ягленко из Печенги. Внешне они были приблизительно схожи – небольшого роста, но крепкие, с непомерно большой головой и одутловатым лицом. Но что отличало Кошевого, так это его строительный жаргон. Он был просто неповторим.
- Ты почему (и далее следовало явно непарламентское выражение) не сделал то, что от тебя требовалось еще в прошлом месяце? – грозно вопрошал маршал.
- Не могу знать, товарищ главком, - мямлил провинившийся.
- То ест,  как это - “не могу знать”? – еще более грозно спрашивал Кошевой. – А кто за тебя… должен знать?
- Не могу знать, товарищ главком…
- Да что это за полковник… Ни черта не знает! Где начальник КЭУ, где Козенко?
- Я здесь, товарищ главком, - вышел полковник такого же телосложения, как и Кошевой.
- Кому я приказывал в прошлый раз переделать отмостку у этой казармы?
- Мне, товарищ главком.
- Почему не выполнено?
- Разберусь, товарищ главком.
- Нет, вы посмотрите на него! Я говорю: почему не сделано то, что мною приказано месяц назад, а он – “Разберусь”. Нет, нет! Дальше терпеть нельзя. Веди меня к тому столбу, на котором я должен тебя повесить, - произнес маршал и, схватив полковника за
413

рукав кителя, буквально волоком потащил его за собой к ближайшему столбу. Конечно,
все понимали, что никого вешать не будут, однако продолжали подыгрывать маршалу:
- Товарищ главком, товарищ главком! – жалобно молил полковник.
- Ну что? Ну что? – остановился Кошевой.
- Товарищ главком, зачем же Вам меня вешать? Я уже знаю свою задачу, знаю, как ее выполнить…
- Но не выполняю! Так, что ли?
- Товарищ главком, на следующей неделе докладываю лично.
- Ладно, - смилостивился маршал, - даю последнюю возможность. Но смотри у меня!
Затем он всех отпустил, оставил Варенникова и начальника войск связи Группы войск.
- Вы оба должны постоянно следить, как выполняются все указания и устраняются недоделки. Командующий армией, как лицо ответственное за все на его территории, а начальник связи – как непосредственно заинтересованное лицо. Мой порученец, как всегда записывает все, что я говорил, и через пару дней он вам обоим такую справку даст. Все они, конечно, отличные труженики и незаменимые специалисты. Но задач для всех по Группе много, вот они и разрываются на части.
Понимая, очевидно, что Варенникову совершенно неясно: если они такие замечательные труженики и специалисты, то зачем их надо было так распинать, вплоть до “повешения”, главнокомандующий добавил:
- Славянин, он, как правило, везде идет верным путем. Но он только идет! А бывают такие периоды жизни, когда надо бежать. И вот, чтобы его побудить к этому, есть много способов. В том числе и тот, который вы сегодня видели. Я уверен, что все они уже побежали.
Потом, перейдя на другую тему, обращаясь к Варенникову, главком, не называя его ни по имени, ни по званию, ни по должности, спросил:
- У Вас в армии, кажется, скоро должно быть дивизионное учение?
- Так точно, товарищ главнокомандующий, с 10-ой Гвардейской танковой дивизией.
- Какая степень готовности?
- В основном все готово.
Не подавая руки, главком сказал: “До свидания”, и уехал. Генерал – начальник связи Группы войск улыбнулся:
- Я его, Валентин Иванович, знаю много лет. Он всегда вот так начинает с незнакомыми. А потом все нормализуется.
Поехав в Магдебург, Варенников сразу пошел к начальнику штаба армии. Хотя уже было поздно, он еще работал и ждал его возвращения.
- Ну, как? – встретил он Варенникова вопросом.
- Да вроде все обошлось нормально. Правда, строителям давал разгон. Но не это самое главное. Когда все закончилось, он поинтересовался у меня предстоящими учениями с Потсдамской дивизией.
- О, это говорит о многом. Он может поручить взять на контроль своим соратникам – генералу Говорову, как первому заместителю, или генералу Туронтаеву. И даже может прикатить собственной персоной. Надо быть на чеку.
Они договорились весь следующий день посвятить предстоящим учениям – завершить все, что не было сделано в штабе руководства и, естественно, разобраться о состоянии дивизии. Оказалось, что только один танковый полк вышел на Альтенграбовский полигон – на боевые стрельбы штатными снарядами и на вождение. Стрельбы проводились из боевой группы танков, а вождение – на базе учебно-боевой
414

группы. До начала учения они должны успеть все это выполнить, и вернуться в пункт
постоянной дислокации.


* * *

Прошел день, наступила ночь. В два часа звонит Варенникову в гостиницу Сторч и докладывает по закрытой связи:
- Товарищ командующий, главком недавно выехал из штаба и с ним группа машин. Якобы направляются в сторону 20-ой армии, то есть на восток.
- Откуда у Вас такие данные? Вы – как Штирлиц.
- Я доложу об этом позже, но это стопроцентная достоверность, что выехал. А вот куда он нацелился, могут не знать даже те, кто с ним едет. Где-нибудь сделает остановку, всех соберет и в течение пяти-семи минут уточнит задачу.
- А на нашу 10-ую танковую он не обрушится?
- Все может быть. Но не думаю. По плану до начала учений еще целая неделя. Но я уже сейчас дал команду оперативному дежурному армии, чтобы он обзвонил все дивизии и бригады и приказал поднять уровень бдительности. А в 10-ую дивизию генералу Кроту позвоню сейчас лично.
- Очень хорошо. Но, может, нам выехать сейчас в штаб армии и находиться там?
- А вдруг главком приедет в нашу дивизию, и будет звонить Вам? Телефонист скажет, что Вы в штабе армии. Это будет выглядеть странно. Начнется разбирательство – ведь главком очень дотошный человек.
- Хорошо. Если где-то что-то “зашевелится” – немедленно звоните мне, - наказал Варенников.
Они решили продолжить свой отдых, но держать “ушки на макушке”. Приблизительно в четыре утра раздается звонок. Варенников вскочил и взял трубку.
- Товарищ командующий, докладывает оперативный дежурный штаба армии. Главнокомандующий Группой войск объявил тревогу Управлению нашей армии и 10-ой Гвардейской танковой дивизии с выходом в запасные районы сосредоточения. Ограничение одно – из отпуска и командировок никого не отзывать. Доклад закончен.
- Сигнал Вы передали всем?
- Так точно! Сигнал передал всем.
- Где главнокомандующий?
- Рядом.
- Доложите, что я выезжаю в штаб.
На ходу натягивая все на себя, Варенников ворчал сам на себя: не получилось из Сторча пророка – мало того, что Главком за неделю до учений поднял дивизию, так он еще и штаб армии поднял. Хорошо, что недавно провели тренировку, и Варенников проштудировал план подъема по тревоге.
Не успел Варенников одеться, как в дверях появился адъютант в полном боевом облачении.
- Товарищ командующий, машина готова.
- А ты откуда взялся?
- Так я же ночую на первом этаже, пока Вы живете в гостинице.
- Силен. Хотя бы предупредил.
- Да я как-то говорил, но Вы не обратили внимания.
Они кубарем скатились по лестнице во двор, попрыгали в “газик” и помчались. Через пять минут Варенников уже докладывал главкому. Выслушал он спокойно, но повелительно ответил:
415

- Действуйте по плану.


* * *

Встретились с начальником штаба уже на защищенном пункте управления. Это отлично оборудованное подвальное помещение дома, где размещались Военный совет армии и оперативная часть штаба. Варенников связался с командиром 10-ой Гвардейской танковой дивизии Героем Советского Союза генерал-майором Кротом. Он доложил, что дивизия уже вышла в пункты сбора и что он начинает движение в запасной район сосредоточения. Танковый же полк, находящийся на полигоне, придется поднимать вверх севернее, чтобы войти в свой район.
Учитывая, что этот подъем по тревоге может перейти в учение, Варенников
приказал комдиву сосредоточить полк на северной окрестности Альтенграбовского полигона и подать ему все полковые запасы (коль нет никаких ограничений). Сам же решил ехать с оперативной группой и охраной на командный пункт в запасной район, после чего туда прибудет основной состав штаба и управления армии во главе с начальником штаба. В штабе постоянной дислокации остается с небольшой группой офицеров начальник штаба армии.
Поднявшись к главнокомандующему, Варенников доложил ему свое решение по карте. При этом обратил его внимание на следующее:
- Мне неизвестны Ваши планы, товарищ главнокомандующий, но если Вы намерены подъем по тревоге перевести в дивизионное тактическое учение, то, на мой взгляд, было бы целесообразно полк 10-ой Гвардейской танковой дивизии, находящийся сейчас на стрельбах в Альтенграбове, не возвращать, а сосредоточить его на северной окраине Альтенграбовского полигона. Он находится как раз в зоне предстоящих учений. Что касается управления, то командир дивизии имеет устойчивую связь со всеми частями, в том числе и с этим полком.
- Ваше решение утверждаю, за одним исключением – полковых запасов этому полку не подавать. Полковые запасы других полков, как и дивизий в целом, после выхода в район сосредоточения и их проверки будут возвращены в пункты постоянной дислокации.
Все распоряжения отданы и машина закрутилась. Маршруты взяты под охрану и регулирование. Войска и штабы двинулись в свои районы. Поскольку в районах сосредоточения все виды связи были на подогреве, Варенников со своей оперативной группой прибыл на командный пункт уже через двадцать минут и докладывал об этом главкому. Тот ответил, что скоро подъедет.
Действительно, он тут же приехал, и они вдвоем просидели целых три часа. Вначале – за картой вывода войск и штабов армии в запасные и основные районы. Затем разобрали маршруты выхода полков к государственной границе. После чего, детально проанализировав план проведения учений, Варенников доложил главкому свое решение о том, что после окончания дивизионного учения дивизия двое суток будет заниматься осваиванием всем офицерским составом двух проблем: первая – изучение рубежей, которые дивизия может занять при внезапном нападении агрессора, и вторая – изучение маршрутов выдвижения к государственной границе. Главком одобрительно отнесся к этому шагу.
- Конечно, надо бы это провести, коль дивизия уже поднята и приближена к границе. Все офицеры, конечно, должны знать и то, и другое без проводников. Кроме того, они должны хорошо готовить проводника для каждого батальона.
Дав добро на эти действия, главком сказал, что управлению и штабу армии дать с 8
416

часов отбой – можно возвращаться в пункт постоянной дислокации. А штабу руководства учения необходимо еще в течение сегодняшнего дня подготовиться и вечером вручить
коменданту штаба дивизии тактические задания. Сам же главком приедет на командный пункт дивизии в район сосредоточения на следующее утро.
Варенников прекрасно понимал, что проверялась на этом учении не только и не столько дивизия, сколько штаб руководства и, в первую очередь, руководитель учения – командующий армии, что он собою представляет, и на что способен. Учитывая неприятие главкомом назначения Варенникова на должность, можно было представить, как он будет действовать на этом учении. Варенников не исключал такого варианта, что если он лично где-то просчитается, главком сможет позвонить в Москву и спросить: “Кого вы мне пристали? Он не разбирается даже в элементарных вопросах. Ему не только нельзя доверять проведение учения с полнокровной дивизией, он не в состоянии организовать даже игру “казаки-разбойники”. С его назначением была допущена ошибка, и ее надо исправлять”.
Поэтому задача Варенникова состояла в том, чтобы не дать главкому ни одного шанса подцепить его на крючок. Мало того, надо активизировать действия руководства штаба, а вместе с ним и дивизии. Тем более, начало этому уже обозначено – главком утвердил его решение о двухдневных занятиях после учений.
Однако опасения Варенникова оказались напрасными. Учение с самого начала приняло нормальный характер. Все действия командиров и начальников были отработаны. Дивизия имела задачу сменить часть сил “действующей” впереди мотострелковой дивизии, подготовить и провести наступление на направлении главного удара армии с целью – прорвать главную полосу обороны в районе Гальберштадта, выйти к исходу дня к реке Эльбе, быть готовыми с ходу форсировать ее на широком фронте и на плечах отходящего противника обеспечивать захват плацдарма на западном ее берегу.
Конечно, задача была многогранная и архисложная. Тут и смена войск (сменяемые войска были реально обозначены), и прорыв главной полосы обороны противника, и выход к реке на широком фронте, и возможное форсирование крупной водной преграды, по которой проходил следующий рубеж обороны противника. И, несмотря на сложность задачи, ему стало ясно: командиру дивизии она по плечу. Командир обладал бурлящим “кавалерийско-танковым” характером, однако неосмотрительных шагов не делал. А приняв решение, мобилизовывал на его выполнение всех и вся.
Вот и сейчас, получив утверждение принятого решения, генерал Крот объявил его подчиненным, поставил задачи и организовал контроль за действиями подчиненных командиров, штабов и войск. При этом он назвал время готовности к наступлению. А поскольку Варенников намеревался проверить реальную готовность частей и подразделений дивизии к наступлению почти со стопроцентным охватом (у него была для этого подготовлена большая команда офицеров другой дивизии), то он предупредил генерала Крота, что начнет проверку с момента его доклада Варенникову о том, что дивизия готова наступать, а уже потом они определятся дополнительно о времени “Ч” (время атаки).
Как Варенников и предполагал, несмотря на напор комдива, приблизительно одна треть звена – от командира роты и ниже до солдата включительно – задачу знала слабо или вообще не знала. Обобщив данные, Варенников собрал руководство дивизии (при этом постоянно присутствовал главком), доложил обстановку. Вывод Варенникова сводился к тому, что хотя уже и проделана большая работа и что есть немало прекрасных примеров организаторской работы, но, если во многих подразделениях не знают задачи, считать дивизию готовой к удару он не может.
На войне это имело бы такие последствия: прорыв мог не состояться вообще, или если бы и состоялся, то с большими потерями. Но ни того, ни другого не надо.
417

- Командир дивизии, сколько Вам потребуется времени на то, чтобы довести задачу до всего личного состава?
- Два часа, - горячился Крот.
- Я разрешаю Вам отвести на это шесть часов, но чтобы Вы лично были уверены в том, что все сделано как надо. И надо без разносов, а скрупулезно и терпеливо доводить задачу и проверять. Некоторых солдат и сержантов ознакомили с задачей, но они не осознали ее – я начну повторную проверку. И делаю это вовсе не потому, что Вам не доверяю, а потому, что хочу, чтобы у Вас на учениях отрабатывалась система управления, в которую мы бы сами верили. Мой метод таков: я еду в полк, спрашиваю у командира, какие он поставил задачи, а затем отправляюсь в какой-нибудь батальон, конкретную роту, взвод, отделение. В отделении беру одного солдата и беседую с ним, разбирая задачу на местности. Затем то же самое с командиром отделения. Он мне докладывает и за отделение, и за каждого солдата, я слушаю и сопоставляю. Таким же образом веду проверку во взводе, роте, батальоне. В итоге лично по моим впечатлениям и докладам моих помощников создается полная картина. Итак, время уже пошло. Через шесть часов жду доклада. Одновременно посмотрим, как работают штабы полков и дивизии по доведению задач войскам.
Командир дивизии и его окружение приступили к работе. Главком отвел Варенникова в сторону.
- Учитывая, что дело затягивается, поеду в свой штаб. На какой час Вы намерены назначить им время “Ч”?
- На утро, конечно. Но чтобы они не скучали, у меня есть много различных вводных, которыми будут задействованы все. Если возникнут вопросы, я Вам, товарищ Главнокомандующий, доложу.
- Ну, добро. Я поехал.
Когда у Кошевого настроение было хорошее, то он говорил: “Добро”. Переход на украинский язык означал, что он “потеплел”. Вот и теперь Варенников почувствовал, что он во многом с ним согласен, хотя его действия были далеко не ординарны.
Утром дивизия начала наступление в целом организованно. И “прорыв” обороны был проведен нормально. И ввод в бой второго эшелона дивизии – мотострелкового полка для форсирования Эльбы с ходу – тоже был проведен по установленным канонам. Но вот сам выход к реке – широким фронтом и ударно – не получился.
Пришлось опять собирать руководство дивизий и разъяснять:
- Такое форсирование, тем более с ходу, обречено. Все силы растянулись. К Эльбе подошли чахлые, плохо обеспеченные подразделения, да еще без надежного прикрытия. Ясно, что будь это война, они были бы все перебиты.
Теперь обратите  внимание на момент подхода к реке: большая часть артиллерии была в движении, а не на огневых позициях, огонь по западному берегу еще не вела. Авиация (вертолеты) вызваны поздно, когда передовые подразделения уже фактически преодолели большую часть реки. Нет, так форсировать невозможно.
Дивизия, прорвав оборону и вводя в бой свой второй эшелон, должна действовать как тигр, преследующий свою жертву. Он мчится за ней буквально по пятам. А в момент, когда надо сделать решающий прыжок, он мгновенно собирает все свои силы и возможности. Удар – и в горло сбитой с ног жертвы вонзаются роковые клыки. Все!
Так и дивизия. Наступая отходящему противнику буквально на пятки, чтобы на его плечах форсировать реку, вы в то же время уже за 7-10 километров до реки должны полностью подтянуться и развернуть всю свою и приданную артиллерию дивизии, и гвоздить противника по его переднему краю. Артиллеристы занимают свои наблюдательные пункты для управления огнем вместе с танками первой линии. Эти танки, используя складки местности и опушки леса на восточном берегу, интенсивным
418

огнем прямой наводкой уничтожают все живое на позициях противника, прикрывая выдвижение артиллерии для такой же стрельбы и десанта.
Не успел десант первым сапогом коснуться западного берега, как понтонщики, с ходу выскакивая к реке и сбрасывая в воду понтоны, уже собирали их в паромы, на которые грузили танки второй линии и переправлялись на противоположный берег. При этом танки первой линии продолжают вести огонь прямой наводкой по вновь обнаруженным огневым точкам. А у нас противник реально обозначен подразделениями. Он ведет огонь холостыми выстрелами. Так что целей у вас полно.
Как только первые танки дивизии на паромах доставлены на западный берег, можно было наблюдать строительство наплавного моста через Эльбу. За 20-25 минут мост должен быть готов, после чего танковый полк второго эшелона дивизии на повышенной скорости “пролетает” через реку, развертывается на ее западном берегу и, сокрушая все на своем пути, захватывает назначенный рубеж. Но противник просто так не отдает свой берег. И вы в этом убедитесь. Но если вы с этой задачей справитесь, то мы сможем перейти к последнему этапу учения – “Бои по удержанию плацдарма”. Таков наш замысел. Я вам его приоткрыл слегка, - заключил Варенников, излагать план учений.
Наступила тишина. Комдив смотрел на Варенникова, не зная, с чего начать. Тогда он предложил:
- Сейчас всех и все необходимо вернуть в исходное положение – то есть на рубеж начала преследования. Посредники участковые и войсковые знают, где он проходит на местности. Затем надо будет все то, что я сказал, довести до всех подразделений, но – детализируя. Там, где требуется провести на местности занятия таким строевым методом – я разрешаю это. На это все даю вам оставшийся день и ночь. К преследованию противника приступаем завтра с утра.
Обратившись к главнокомандующему, спросил – будут ли у него какие-нибудь указания. Тот сказал, что надо использовать все возможности и научить подразделения и части искусству форсирования. И дал команду, чтобы приступали к действиям. Затем неожиданно похвалил:
- Да с тигром у Вас получилось гарно. Но как я понял, Вы же служили на Севере? Почему же тигры?
Варенников рассмеялся и главком тоже.
- У нас на Севере медведи. Однако у медведя приблизительно такая же тактика.
- Это верно, - согласился главнокомандующий. - Когда я служил в Сибирском военном округе, то не раз мы ходили на медведя, на волка. Я хорошо знаю их повадки. А стая волков – вообще грозная сила, особенно в поле или в перелеске. В лесу хоть можно на дерево забраться.
Немного поговорили об охоте. Потом главком сказал:
- Хорошо. Продолжайте учения. Своих помощников я заберу и, возможно, завтра утром на форсирование подъеду.


* * *

Действительно, утром за час до начала действий маршал Кошевой уже стоял на вышке штаба руководства в районе последнего пункта Кёнерт. Варенников доложил ему обстановку. Он переговорил с командирами дивизий и полков, пообщался с товарищами из штаба руководства.
Утро выдалось как по заказу – ясное, солнечное, по небу бежали небольшие белые тучки – вечные странники. Река – мирная, и почему-то притихшая – медленно катила свои воды куда-то вдаль, оба ее берега, казалось, не дышали. А на самом деле и у 
419

“противника”, и тем более в дивизии, готовившейся к наступлению, все кипело. Ведь никогда не достает времени на то, чтобы выполнить все намеченное точно в срок.
Первой заговорила дальнобойная артиллерия. А за ней – все пошло-поехало.
И форсирование реки, в общем, получилось. Правда, не все обошлось гладко. Но так никогда и не бывает, тем более на войне. Однако изложенные Варенниковым позиции были в принципе выдержаны.
Вслед за первым эшелоном Эльбу форсировал командно-наблюдательный пункт командира дивизии вместе с генералом Кротом. Главком приказал, чтобы его по радио вызвали к нему на вышку. Когда генерал поднимался к главкому – уже был готов мост через Эльбу и по нему пошел танковый полк.
Все, как завороженные, смотрели на эту картину: танки на строго определенных дистанциях и на значительной скорости двигались по наплавному мосту так, что понтоны своей верхней кромкой под каждой машиной проседали чуть ли не до воды. Комдив нервничал. Но вот промчался последний танк, и все облегченно вздохнули. А до наплавного моста закончили перебрасывать на паромах танки полков первого эшелона и приступили к артиллерии.
Главнокомандующий мирно беседовал с командиром дивизии. У того от бессонных ночей легли темные круги вокруг глаз, щеки впали. Но как всегда, комдив был хорошо выбрит, докладывал четко. Убедившись, что учение развивается нормально, тем более что не произошло ни одного чрезвычайного происшествия, главком сказал Варенникову:
- Продолжайте, товарищ Варенников, учение по утвержденному плану. Правда, по срокам оно получилось побольше с учетом повторения эпизодов, - и вопросительно посмотрел на Варенникова.
- Товарищ главнокомандующий, - сказал Варенников, - Вы нам помогли – подняли дивизию за неделю раньше до начала учения, так что наши издержки полностью компенсируются.
- Верно, мы помогли, - засмеялся маршал. – Ну, хорошо. Учеба есть учеба. Продолжайте учения, а по завершении их позвоните и доложите.


* * *

Маршал Кошевой уехал, а у Варенникова осталось двойственное чувство: с одной стороны, Варенников нашел с ним контакт, а с другой – не был уверен в том, что он положительно отнесся к его методам. По всей вероятности, он Варенникову вроде бы поверил, но если так, то почему он все-таки держал своих “церберов” в войсках до последнего.
И все же в целом Варенников оценивал общую ситуацию положительно. И это придавало сил и уверенности.
Учение прошло нормально. Первый “блин” отнюдь “комом” не получился. Все вышло так, как надо, как хотелось. На разборе учений Варенников поставил дивизии хорошую оценку, но сделал оговорку:
- Конечно, если бы мы начали оценивать все, идя по пути первоначальных действий, то у нас был бы большой дефицит в баллах. Но поскольку в ходе учений части в целом научились умело организовывать и проводить различные боевые действия, я ставлю дивизии хорошую оценку. Уверен, что и в боевых условиях она выполнит свою задачу успешно.
Кстати, прежде чем делать разбор, Варенников позвонил главкому. Доложил об окончании учений, и сказал, что хотел бы знать его мнение и оценку. А главком Варенникову в ответ: “А Вы как думаете?”. Варенников понял, что даже в этом он его
420

проверяет. Конечно, Варенников изложил свою позицию, с которой потом выступал и перед офицерами дивизии на разборе. К его оценке главком отнесся одобрительно и
поинтересовался:
- Вы будете делать разбор на Магдебургском полигоне?
- Пожалуй, нет, - ответил Варенников. – Полагаю, что учения можно считать законченными, когда все и всё вернется в пункты постоянной дислокации. Да и сам разбор – это важнейший элемент подготовки офицерского состава. Сейчас офицеры устали, поэтому восприятие будет не таким, как хотелось бы. Вот вернутся к себе, отоспятся и на разбор придут со свежей головой. Тогда от него и толк будет.
- А все-таки когда разбор?
- Через трое суток после окончания учения. Сутки – для работы на маршрутах к границе и на рубежах, сутки – на возвращение в пункты постоянной дислокации – это более 250 километров и сутки – на подтягивание  хвостов и приведение личного состава в порядок.
Главком согласился.
Но когда Варенников в Потсдаме в Доме офицеров дивизии делал разбор учений, внезапно приехал Туронтаев. Заметив удивление Варенникова, пояснил:
- Главком вызвал меня и говорит: “Поезжай – поприсутствуй. Тебе тоже изучать кадры”. Вот я и приехал изучать.
- Меня? – спросил Варенников.
- Разумеется.
Разбор хоть и длился долго, однако получился интересным, так как оказалось много замечательных примеров, характеризующих части и дивизию в целом. Отбросив всю шелуху, Варенников по-крупному сделал выводы, дал оценку, а в заключение наградил группу особо отличившихся офицеров.
Учитывая, что на разборе присутствовал начальник штаба Группы, Варенников обратил внимание на подготовку не только командиров и войск, но и штабов. Поблагодарил штаб руководства, офицеров Управления штаба Группы, которые вместе с главкомом оказывали помощь.
Когда все закончилось, и они с Владимиром Владимировичем Туронтаевым уже спокойно пили чай, он вдруг вспомнил, как Варенников благодарил офицеров, которые вместе с главкомом оказывали им помощь, рассмеялся и сказал:
- Представляю, как они Вам потрепали нервы.
- Знаете, Владимир Владимирович, скажу откровенно – я ожидал более сложной обстановки. Да и главком вел себя ровно. Правда, он меня капитально “пощупал” по плану подъема армии по тревоге и по плану проведения учений с 10-ой Гвардейской. Все остальное прошло мирно.
Туронтаев ответил:
- Думаю, что он уже кардинально изменил к Вам отношение. Раньше, до Вашего приезда, он проклинал всех начальников, особенно Главное управление кадров, приговаривая: “У нас в Группе полно своих отлично заслуженных генералов, которые будут успешно командовать армией,  а мне выкопали какого-то с Заполярья – он там, кроме снега, ничего и не видел”. А позавчера захожу к нему в кабинет, а там полковник Козенко – начальник КЭУ группы. Главком говорит: “Ну, у тебя все? А как там со строительством городка для учебного полка связи в Альтенграбове? Вот как раз начальник штаба подошел”.
- Все идет к завершению, и командующий 3-ей армией подключился… – загадочно говорит Козенко.
Тогда Главком спрашивает:
- Что ты имеешь в виду?
421

Полковник отвечает:
- Звонит мне командарм и говорит: “Нагнал ты народу много, но они ничего не делают. Я их, - говорит, - на столбе вешать не буду, как тебя главком, но всех пересажаю на гауптвахту, хоть они и гражданские, и буду водить на работу с конвоиром. Так что принимай меры”. Мы все рассмеялись, а главком говорит: “Правильно сказал командарм! Заставь их как следует работать”.
Варенников внес поправку:
- Владимир Владимирович, это я сказал полковнику Козенко для того, чтобы он прислал кого-нибудь сильного из организаторов. Они там все ползают, как неприкаянные, а дело стоит. Никто их и не думал сажать. Это для острастки.
- Да мы так и поняли. Но сам факт оценки Ваших действий уже говорит об изменении отношений. Да и мое направление к Вам на разбор – тоже - обычно я никогда не бываю на таких разборах. А в этот раз это означает не контроль, а придание большого значения этому мероприятию.
Варенников промолчал. Затем Владимир Владимирович долго говорил о главкоме. Что он много и самоотверженно трудится, не щадя себя. В отпуске почти не бывает. Вот и в этом году всего две недели пробыл в Бадзарове, да и то ему раз в два дня возили документы. Группа при нем преобразилась, особенно учебные центры, полигоны, а их много, и они – огромные. На этой почве у него сложились тяжелые отношения с Евдокимом Егоровичем Мальцевым – членом Военного совета – начальником Политуправления группы. Мальцев считает, что это напрасные затраты, а Кошевой – что они необходимы и добавляет: “Ты не лезь не в свое дело”. А тот на дыбы: “Это
неправильно”. И пошло. Варенников сам не мог определиться: если рассуждать с долгосрочных позиций, то главком прав – все это окупится. Если смотреть только исходя из сегодняшнего дня, то вроде расходы действительно большие, и в этом Евдоким прав.
Учитывая такую ситуацию, мы с Владимиром Леонидовичем Говоровым, первым заместителем Главкома (назначен недавно с нашей 2-ой Гвардейской танковой) решили не вмешиваться – пусть разбираются сами.
Кстати, надо учесть, что главком патологически не переносит немцев. Потому старается уклоняться от встречи с ними, проведения совместных мероприятий. Все это он возложил на первого заместителя. А В.Л. Говоров – человек творческий. Будучи еще командующим, наладил с немцами хорошие условия связи. Сейчас это ему помогает. Для наших немецких друзей он – авторитетная фигура.
Но если говорить о линии, проводимой в отношении военных и всего населения ГДР принципиально, то у нас самые добрые и благоприятные отношения. Немецкие товарищи с пониманием относятся к Петру Кирилловичу – у него во время войны очень сильно пострадали родственники в Кировоградской области. Думаю, что Вам тоже  надо будет налаживать связи с немецкими товарищами.


* * *

Через некоторое время главком собрал у себя совещание. Присутствовали командующие армиями, а их было пять, начальник штаба и член Военного совета – начальник Политуправления группы. Говорова не было. Обсуждали три вопроса – состояние воинской дисциплины (главный), завершение учебного года и предстоящие командно-штабные учения Группы войск.
О состоянии воинской дисциплины докладывал каждый командарм. Главком и член Военного совета сосредоточили свое внимание на 8-ой Гвардейской армии
(командарм И. Юрпольский) и на 1-ой Гвардейской армии (командарм И. Герасимов). У
422

Юрпольского был очень большой рост происшествий. Причем при докладе он значительно занизил цифры, что вызвало буквально гнев главкома. “Ты же генерал, как ты можешь так опуститься и врать?”. А Мальцев добавил: “Иван, я тебя знаю давно. Ты постоянно стремишься все приукрасить. Тебе самому надо больше работать. Если ты лично не поправишь положение в армии с дисциплиной – буду вынужден вызвать тебя на парткомиссию. Терпение уже лопнуло”. Потом переключились на Герасимова.
- Представьте себе картину, - начал главком. – Командующий армией проводит учения с одной из дивизий. Условия выхода дивизии из города, а она располагается в Дрездене, сложные. Но если условия сложные, так ты все предусмотри, чтобы ничего не случилось! А что делается? На весь город поставили двух или трех регулировщиков – неподготовленных солдат – и все! И в итоге что? Один грузовой автомобиль, отстав от своей колонны, мчался по Дрездену с большой скоростью. На перекрестке в центре города машина налетает на трамвай и от удара загорается. В трамвае жертвы, но и это не все. Машина горит, а в ней не просто снаряды, а реактивные снаряды. Хорошо, что немецкая полиция быстро сработала, вызвала пожарную команду. Тягач, поливая машину, одновременно отбуксировал ее за город. А начни лететь снаряды по такому громадному городу? Это же беда! Нетрудно представить, что могло бы быть. Командарм доложите: чем объясняется такая подготовка к учениям?
- Товарищ главнокомандующий, - начал было тот, - дело обстояло несколько не так.
- Ты мне доложи – почему плохо подготовлено учение! Оно еще не начиналось, а уже такое происшествие.
И так в том же духе минут пятнадцать. Конечно, все остальные притихли. Варенников в том числе. Ему тоже нечем было хвалиться – в армии 167 происшествий – за 8 месяцев. И хотя на тысячу военнослужащих личного состава у них приходилось меньше, чем у других, но общая цифра просто ошеломляла. Наверное, руководство учло его недавнее пребывание в должности, потому ограничились только некоторыми указаниями.
Затем главком предоставил слово Туронтаеву, который напомнил, какие еще у них не проведены учения. А главком отметил, что на учениях в 10-ой Гвардейской танковой дивизии была группа офицеров штаба Группы, и подчеркнул, что учение было хорошо подготовлено и проведено. Это, конечно, для Варенникова было очень высокой оценкой. Когда главком сказал, что будет на этот счет направлена информация, Варенников вообще почувствовал себя неловко.
О командно-штабном учении Группы было сказано всего несколько общих фраз, но никто ничего не уточнял. И Варенников тоже.
Зато после совещания Варенникова все обступили, и давай нажимать: “Чем ты удивил главкома?”. Варенников был, разумеется, немногословен: учение как учение. Постарался перевести стрелку на другие темы – о крупном командно-штабном учении. Зашли к Туронтаеву. Он сообщил, что учение будет проводить главком, но посредников пришлют из Центра (то есть из Генерального штаба и какого-то военного округа).


* * *

Вскоре приехали из Киевского военного округа посредники во главе с командующим войсками генерал-полковником В.Г. Куликовым. Почему-то одновременно распространились слухи, что будто бы Куликов может заменить Кошевого. Во время учений Варенникову удалось повидаться с Виктором Георгиевичем Куликовым, и он без дипломатического захода прямо сказал:
423

- Вы приехали в связи с предстоящим назначением на Группу?
- Все может быть, все может быть, - шутил Виктор Георгиевич.
Но, видно, все-таки дыма без огня не бывает. Буквально через месяц сменилась власть – Петр Кириллович Кошевой уехал в Москву (никто не знал куда конкретно), а Группой войск стал командовать В.Г. Куликов. Вслед за Кошевым отбыл В.В. Туронтаев – на штаб приехал генерал-лейтенант Владимир Захарович Якушин. Сменились и другие руководители. Но из числа ведущих фигур В.Н. Говоров и Е.Е. Мальцев остались.


* * *

Жизнь и учеба в Группе войск в Германии продолжались под прежними знаменами, но с другим главнокомандующим. В сравнении с Кошевым генерал-полковник Куликов был, конечно, более склонен к обсуждениям, отыскиванию общих взглядов. Это обеспечило ему “общий язык” не только с членом Военного совета Мальцевым, но и с советским послом в ГДР (Петр Андреевич Абросимов), и с руководством Министерства обороны (Гофман), и Министерством Госбезопасности (Мильке) и со всем политическим руководством ГДР – Вальтером Ульбрихтом Эриком Хоннекером, Вили Штофом и другими.
В армии шла настоящая боевая учеба. Иногда увлечения и фантазии начальников доходили до классических форм. Проходили учения с 47-ой Гвардейской танковой дивизией, и тоже с форсированием Эльбы, но только наоборот – с запада на восток. Приезжает главнокомандующий В.Г. Куликов и ставит командиру дивизии генералу 
Г. Ворохобу задачу – всем танкам дивизии преодолевать Эльбу только по дну реки, при этом каждый батальон должен иметь свою трассу. Изготовили все необходимое и преодолевали по дну, и все проходило нормально (никого не утопили), потому что предварительно разведку дна на таком огромном фронте проводили двое суток.
Однако самыми знаменательными для Варенникова и для всей армии стали проведенные в зиму 1970-го на 1971-ый год армейские войсковые учения. На учения привлекалась вся армия: пять дивизий, три бригады и девять отдельных полков. Все казармы закрыты на ключ. В военных городках только круглосуточный патруль.


* * *

Армия была поднята внезапно по тревоге ночью. Зима. Шел холодный дождь. Соединения части, штабы вышли, а запасы вывезли в запасные районы. Все было тщательно проведено. Затем главнокомандующий Группой – руководитель учения поставил задачу в течение суток совершить марш и сосредоточиться в северо-восточном районе ГДР. Дождь продолжал лить. Задача с маршем и сосредоточением была выполнена. Но, чувствовалось, личный состав уже измотан, особенно командиры. Во-первых, потому, что хотя привалы и были, но марш совершался круглые сутки, и, во-вторых, шел непрестанный дождь. Температура нулевая, однако, поскольку дул сильный ветер, то, конечно, промокший, да еще после двух бессонных ночей, солдат чувствовал себя скверно. Ясно: надо срочно поднять боевой дух.
Варенников отдал распоряжение о немедленной организации обогревательных пунктов на весь личный состав (палатки всех видов, брезентовые покрытия, крытые кузова машин с калориферами или печками). Всему личному составу удвоили норму питания (за счет первого вида), особенно мяса, сала, масла, сахара. А горячего крепкого

424

сладкого чая и белого хлеба – в неограниченном количестве круглые сутки.
Организовав все меры безопасности, особенно позаботился, чтобы не сгорели или не угорели люди. Все, кроме старшего звена командиров и штабов, приступили к сушке и отдыху. Однако прежде была организована круговая оборона, выставлены полевые караулы на всех дорожных направлениях, создана система наземного и воздушного наблюдения, средства ПВО приведены в боевую готовность. Штабы имели две смены – одна работает, а другая отдыхает. В тоже время рассчитывать на значительную паузу в действиях не приходилось. Как и предполагал Варенников, сразу после его доклада о сосредоточении войск армии в указанном районе в установленные сроки, последовала
директива командующего войсками фронта (то есть руководителя учения) о подготовке и проведении операции с целью разгрома противостоящего противника. Поэтому были задействованы все основные командиры и штабы от полка и выше. А личный состав готовил себя и боевую технику к боевым действиям.
Суть боевой задачи состояла в том, что армия, занимая полосу обороны, обязана была отразить внезапное нападение противника, перейти в решительное контрнаступление и полностью разгромить агрессора на его территории.
В связи с этим было принято решение: на правом фланге и в центре оперативного построения армии в первом эшелоне поставить 10-ую, 12-ую и 46-ую танковые дивизии. На левом фланге на широком фронте – одну 207-ую мотострелковую дивизию. Кроме того, в полосе этой дивизии иметь все основные противотанковые средства и установить как можно больше инженерных заграждений, в том числе минных полей. Во втором эшелоне армии - 25-ую танковую дивизию, которая предназначалась для ввода в сражение  с целью развития контрнаступления, а также для проведения контрудара в случае прорыва противника в полосе 207-ой мотострелковой дивизии (на левом фланге армии). В свою очередь, танковые дивизии первого эшелона имели в первой линии мотострелковые полки и по одному танковому полку. Два других танковых полка, находясь во втором эшелоне, вводились в бой с переходом в наступление.
Таким образом, надо было решать две задачи – обороны и наступления. И там, и там требовалась большая организационная работа и практические действия по проведению инженерного оборудования (одних только траншей и ходов сообщения на основных, запасных и отсеченных позициях насчитывались сотни километров). Исключительное место при организации действий заняло определение инженерного оборудования, маршрутов выдвижения и рубежей развертывания для вторых эшелонов и различного рода резервов, а также огневых позиций для артиллерии, ракетных войск и средств противовоздушной обороны. Особое место, естественно, заняли вопросы организации управления войсками, инженерного оборудования пунктов управления и всестороннего обеспечения войск (в том числе тылового обеспечения).
Вся операция (все учения) проходили в сложнейших условиях. Вначале беспрерывно шел холодный зимний дождь со снегом, а с началом наступления температура упала до минус 9-12 градусов, и все вокруг покрылось сплошным льдом. Дороги и маршруты превратились в буквальном смысле в ледяной каток.
Несомненно, испытания – и морально – психологические и физические – были колоссальными. Но личный состав со своими задачами справился. Армия была отмечена на разборе руководителем учения. И. конечно, Варенников эту оценку отнес ко всем офицерам и солдатам.
Блестяще проявили себя на учениях: генерал П.Г. Лушев – первый заместитель командира, а в итоге своей службы стал генералом армии, первым заместителем министра обороны СССР; генерал Н.В. Сторч – начальник штаба армии, а в последующем генерал-лейтенант, начальником одного из ответственных управлений Генерального штаба; генерал В.М. Турбин – начальник Ракетных войск и артиллерии армии; Герой Советского
425

Союза генерал М. Манокин – начальник тыла армии, затем стал начальником тыла
Московского военного округа; генерал В.И. Крот – командир 10-ой Гвардейской дивизии, Герой Советского Союза (через несколько лет трагически погиб); генерал С.А. Стычинский – командир 12-ой Гвардейской танковой дивизии, в последующем генерал-полковник, первый заместитель начальника Главной инспекции Вооруженных Сил; генерал Н.С. Меркуров – командир 25-ой танковой дивизии, на завершающем этапе службы руководил Донецким областным военкоматом (состояние здоровья не позволяло иначе); генерал Г.И. Ворохоб – командир 47-ой Гвардейской танковой дивизии, в последующем переключился на педагогическую деятельность в Военной академии
Генштаба; генерал В.Н. Веревкин-Рохальский – командир 207-ой мотострелковой дивизии, который стал генерал-полковником, в последующем первый заместитель Председателя комитета ветеранов войны и военной службы Российской Федерации.
Конечно, было очень много и других ярких личностей. Все они заслуживают особо теплых слов за их эффективный и самоотверженный труд, что в итоге вывело 3-ю армию в лидеры Группы Советских войск в Германии.


* * *

Весной 1971-го года в районе Магдебургского полигона проходили маневры Национальной Народной Армии (ННА) Германской Демократической Республики, которые закончились парадом войск ННА в Магдебурге. После парада здесь же в Магдебурге проводился разбор маневров. С докладом выступил министр обороны ГДР генерал армии Г. Гофман. Разбор сопровождался показом кинохроники учений. Это выглядело очень эффектно.
На маневрах присутствовали министр обороны СССР маршал Советского Союза А.А. Гречко, министры обороны других стран Социалистического содружества, а также все политическое руководство ГДР.
Варенников тоже присутствовал на торжественных встречах. Имел беседу с министром обороны А.А. Гречко.
Когда закончилось это грандиозное чопорно-торжественное, проведенное строго в немецком стиле торжество, все разъехались, и снова потекла нормальная служба в войсках Группы, в том числе и 3-ей армии, которая обеспечивала немецкие маневры.


* * *

Наступило лето, и пришла пора расстаться с армией – Варенникова назначили первым заместителем Главнокомандующего Группой войск. Его предшественник генерал-лейтенант В. Говоров убыл командовать Прибалтийским военным округом. Разумеется, любое прощание несет в себе отпечаток печали, тем более, если в то, с чем расстаешься, вложено немало труда. Варенников армию полюбил и знал, что их чувства взаимны. Утешало лишь то, что он не полностью порывал со своей армией, а всего лишь переходил в Вюнсдорф и оставался под знаменем Группы войск. Это облегчало расставание.
В функции Варенникова на новом посту входили подготовка и проведение всех учений Группы войск, в том числе и совместных учений с ННА. Кроме того, он обязан был контролировать учения, которые проводились в армиях. А в целом его касалось все, что являлось главным содержанием деятельности Группы войск (в том числе боевой подготовки).

426

Несомненно, и В.Г. Куликов, и С.К. Куркоткин, и Е.Ф. Ивановский, принимая пост
Главнокомандующего Группой войск, проводили лично много учений, но все-таки это была только часть мероприятий, что проводились в Группе. И это объяснимо. Должность Главнокомандующего Группой в то время являлась больше военно-политической, чем чисто военной. Он должен был много времени уделять политическим и государственным органам ГДР, министерству обороны и другим министерствам этой страны, посольству Советского Союза в ГДР, различным делегациям и представительствам, приезжающим из СССР в ГДР и т.д.
Варенникову, как первому заместителю Главнокомандующего, предоставлялась полная свобода действий. А поскольку учения и вообще боевая учеба войск были для него
настоящей отрадой, то, конечно, служба на новом поприще приносила ему полное удовлетворение. У него и получалось неплохо. И главнокомандующие по достоинству оценивали его труд, особенно Куликов и Ивановский. Что касается Куркоткина, то он относился к Варенникову несколько настороженно, как и ко всем офицерам, которые были близки к Куликову, его предшественнику на должность главкома. Дело в том, что в свое время Куркоткин командовал армией в Белорусском военном округе, а Куликов был у него заместителем по боевой подготовке. Затем служба сложилась так, что Куркоткин “засиделся” на Закавказском военном округе, а Куликов в это время откомандовал Киевским военным округом, затем Группой Советских войск в Германии, и получил вторую по назначению в Вооруженных Силах должность – начальника Генерального штаба. Куркоткин же только был назначен на Группу войск. Будучи человеком очень завистливым и в то же время надменным, он очень переживал эту “несправедливость”, не желая понять того, что любого человека (а военного тем более) в первую очередь украшает благородство, человечность, а в военной жизни после должности командира дивизии чистое продвижение по служебной лестнице идет совершенно по независимым от тебя обстоятельствам, как бы ты ни работал.
Итак, Варенников полностью окунулся в родную стихию. Ему в полной мере приходилось взаимодействовать с начальником штаба Группы генералом Владимиром Захаровичем Якушиным – энергичным человеком с бурлящей натурой, а также с начальниками служб Группы, и особенно с командующим Ракетных войск и артиллерии генерал-лейтенантом В. Коритчуком, командующим знаменитой 16-ой Воздушной армией Героем Советского Союза генерал-полковником А. Катричем, начальником инженерной службы Группы генералом С. Агаповым и другими.
Но главной его опорой было Управление боевой подготовки Группы, которой командовал генерал Сергей Иванович Молокоедов – его старый сослуживец по Северу. То ли Север скрепляет людей, то ли доминировала личная высокая порядочность Сергея Ивановича, а может, сказалось и то, и другое, но факт остается фактом: в его лице Варенников всегда находил полную поддержку во всех начинаниях и действиях. А окажись у Сергея Ивановича такая черта, как у Куркоткина (ведь у них получилось приблизительно то, что у Куликова с Куркоткиным: Молокоедов был командир дивизии, а Варенников у него заместителем), то, конечно, Варенникову пришлось бы преодолевать в связи с этим немало препятствий. К счастью, Молокоедов оказался полной противоположностью Куркоткину, поэтому Варенников с теплотой вспоминал их хорошую совместную службу и искренне был благодарен ему за многое.


* * *

Несомненно, особый отпечаток накладывала ответственность за подготовку и проведение совместных с немецкими друзьями учений. Соблюдалась очередность
427

руководства этими учениями – один раз руководил представитель Советских
Вооруженных Сил (то есть Группы войск), в следующий раз – ННА ГДР. Естественно, все вопросы согласовывались со штабами (особенно по использованию полигонов, маршрутов движения войск т.д.). Нужно отметить, что все-таки на территории ГДР было значительное количество войск: 20 советских танковых и мотострелковых дивизий и 12 дивизий ННА плюс приблизительно такое же количество личного состава других родов войск (ракетчики, артиллеристы, авиаторы, инженерные войска, войска связи и т.д.). На небольшом “пятачке” ГДР “разогнаться” такой силе было непросто. Поэтому, чтобы добиться четкого взаимодействия всех этих сил, требовалось настоящее искусство и творчество.
Варенникову приходилось иметь дело непосредственно со многими военными руководителями ННА. Наиболее, поистине неизгладимое впечатление на него произвели такие личности, как министр обороны генерал армии Хайлу Гофман, начальник Главного штаба Гейне Кеспер, начальник оперативного управления генерал Фриц Штрелец (затем он стал начальником Главного штаба), Главнокомандующий Сухопутными войсками генерал Хорст Штехберт, Главнокомандующий ВВС и ПВО генерал Вольфганг Рейнгальд.
Все они имели не только высокую военную и политическую подготовку, но и исключительные организационные способности.


* * *

Весной 1973-го года Варенников возвратился с очередных учений в Вюнсдорф. Заходит в кабинет, а к нему заскакивает порученец главкома и говорит, что Евгений Филиппович просит немедленно зайти. Сбросив свои ремни, Варенников пошел к Главкому. Переступил порог и видит, как Ивановский, прижав к уху трубку телефона, повторяет: “Товарищ министр обороны, я все понял. Есть, товарищ министр”, - и все в том же духе до окончания разговора. Положив трубку на рычаг, обратился к Варенникову:
- Валентин Иванович, я разговаривал с министром. Думаю, что он и тебе что-то скажет, но он поставил задачу через меня. Тебе приказано срочно вылететь в Легницу -  в штаб Северной Группы. Там же министр. На руках надо иметь карты: двухсотку на территории Польши и ГДР и сотку – на восточную часть ГДР с отмеченными на ней полигонами. Самолет я уже заказал. Через двадцать минут можно лететь – пока доедешь до Шперенберга, самолет будет готов. Прихвати с собой двух-трех операторов. Начальник штаба получил команду подготовить карты.
- А что произошло?
Произошло обычное: министр обороны приказал начальнику Генштаба подготовить самолет к нам в Группу на аэродром Шперенберга. Взял с собой несколько операторов, Главкома ВВС П.С. Кутахова и полетел. Как только самолет вышел из московской зоны, он вызвал командира корабля и приказал сесть на аэродроме Северной Группы войск (Легница). То есть изменил пункт посадки. Это, естественно, произвело эффект внезапности, что и требовалось министру. А он приземлился и сразу поднял по тревоге всю Группу войск в Польше. Сейчас все находятся в районе сосредоточения, а одна дивизия получила задачу совершить марш на запад к Одеру. По-моему, она уже вышла.
- А что меня может ожидать?
- Ума не приложу. Возможно, будете посредничать. Но у него есть операторы из Генштаба.
Варенников отправился на аэродром с операторами, вооруженными картами и
428

“тревожными чемоданчиками” – на всякий случай каждый офицер имел небольшой
чемоданчик, укомплектованный всем необходимым для жизни и деятельности: в случае внезапного подъема по тревоге или выезда в командировку.
Прилетели в Легницу. Варенникова уже ждала машина, которая доставила прямо к министру. А тот без всякой подготовки, как говорится, с места в карьер:
- Давайте карту! Одна танковая дивизия “поляков” (так он называл Северную Группу советских войск, а их называл “немцами”) получила задачу выдвинуться к Одеру, навести наплавные мосты вот на том участке (министра при этом показал Варенникову на карте), переправиться на западный берег, и завтра к рассвету выдвинуться в район Либерозского полигона, захватить там выгодный рубеж и быть готовой к отражению
удара противника с запада.
- Ваша задача, - продолжал министр, - состоит в следующем: первое – предупредить пограничные и другие службы ГДР, что я провожу учения с форсированием реки Одер. Второе – избежание несчастных случаев на реке и чтобы “поляки” не утонули.
Группе войск в Германии выдвинуть на запасной берег Одера необходимые органы эвакоспасательной службы и создать соответствующую систему, которая должна войти в контакт с Оперативной группой Северной Группы войск и действующей дивизией “поляков”. Третье – поднять по тревоге 79-ую танковую дивизию и без двух танковых и одного мотострелкового полка выдвинуть ее на западную окраину Либерозского полигона к утру завтрашнего дня. Три недостающих полка взять из 20-ой, 39-ой и 57-ой мотострелковых дивизий. Командир 79-ой танковой дивизии полностью отвечает за состояние дел и выполнение боевых задач этими полками. Полки должны подключиться к дивизии на марше. Четвертое – военным решением усилить дивизию армейской артиллерией и авиацией. Наконец, пятое – завтра в 8.00 вот в этом пункте (министр отметил пункт на карте флажком) я буду заслушивать командира дивизии – его решение о наступлении на поспешно занятую оборону противника. По всему остальному – решать самостоятельно.
И гигантская машина закрутилась. Были задействованы десятки тысяч военнослужащих личного состава, тысячи единиц техники крупного вооружения. Особо сложным казалось создание на марше сводной дивизии. Ведь один из полков должен маршировать по диагонали едва ли не через всю ГДР. 30-ая мотострелковая дивизия стояла почти в самом юго-западном углу страны – в районе Эйзенахского полигона.
Такими вводными министр обороны сразу убивал не двух зайцев, как говорится в пословице, а нескольких. Но главное – он проверял всю систему управления – и войск, и руководства ГСВГ и СГВ. Сам же он имел всего нескольких помощников. Правда, они успевали “заглянуть” во все прорехи и доложить министру.


* * *

К 5 следующего дня “польская” дивизия полностью перешла через Одер и устремилась на Либерозский полигон. В авангарде действовал мотострелковый полк. Дивизия ГВСГ без одного полка вышла в назначенный район и готова была занять исходное положение для наступления. Решено было полк 39-ой мотострелковой дивизии направить во второй эшелон. Варенников уточнил передний край “противника”, куда уже вышли его разведывательные дозоры, а всем остальным приказал разведать самостоятельно, в том числе и силами авиации.
К 8 утра министр обороны, как и обещал, уже был на командно-наблюдательном пункте командира 79-ой танковой дивизии. К этому времени подошел и оставшийся
последний  полк. Командир дивизии доложил обстановку, доложил также, что здесь на
429

командно-наблюдательном пункте находятся и командиры частей дивизии. Министр приказал вызвать их и побеседовал с ними. При этом убедился, что дивизия действительно была сборной. И вдруг поставил задачу:
- Полк второго эшелона поставить в первый эшелон, заменив полк первой линии, который стоял в центре, а фланговые полки поменять местами. При этом делать все скрытно от “противника”, используя лесной массив. Вот в такой группировке в 12.00 быть готовыми нанести удар противостоящему противнику и, стремительно развивая наступление на восток, выйти на реку Одер вот на этом участке (показал на карте) и быть в готовности форсировать реку.
Командир дивизии вытер лоб, но сказал:
- Задача понятна. Разрешите действовать? Время идет.
Министр обороны согласился, что мешать не следует, надо немедленно приступать к выполнению задачи. Приказал своей группе проверить, как дивизия проведет рокировку.
- А мы пока пойдем посмотрим на “поляков”. В 12.00 вернемся на этот пункт, - добавил министр.
Все сопровождающие министра обороны, в том числе и Варенников, сели на машины и отправились к “противнику”. Подъехав к центральной вышке полигона, заметили присутствие различных начальников. Здесь же были командующий Северной Группой войск генерал-полковник М.Г. Танкаев. Он доложил министру обороны обстановку с дивизией. Оказалось, что авангардный мотострелковый полк уже занял назначенный дивизии рубеж, танковые полки на подходе. Танкаев предложил министру подняться на вышку, откуда все можно будет увидеть. Однако Гречко на вышку не пошел, а, прищурив глаза, долго рассматривал на ровном, как на блюдце, поле подразделения пришедшей из Польши дивизии. Она выглядели очень жидко. Но впереди был сплошной песок (немцы вообще все неприглядные для сельского хозяйства земли отдали военным).
Видно, поразмыслив, Гречко решительно пошел вперед. Естественно, с ним все остальные. Подавляющее большинство были в сапогах, так что по песку можно было вышагивать без особого труда. Но министр бороны и Главнокомандующий ВВС были в брюках навыпуск и  в туфлях. Конечно, обувь под давлением их огромных фигур проваливалась в песок до носков включительно. И можно было себе представить, что у каждого из них творилось в туфлях. К тому раздражению Андрея Антоновича от картинки, которую представили передовые подразделения дивизии из Северной Группы войск, добавился еще и дискомфорт, связанный с преодолением песчаного поля. Минуты через три-четыре над группой появился боевой самолет – он летел приблизительно на высоте 500-600 метров.
Министр обороны остановился и посмотрел, как самолет “выписывает” круги.
- Что это? – спросил Гречко у Кутахова, Главкома ВВС.
- Разведчик, товарищ министр обороны, - самодовольно ответил Павел Степанович.
- Какой же дурак летит на такой высоте? Его же из рогатки собьют, а не только из обычного пулемета. Убрать.
Кутахов скомандовал командующему 16-ой Воздушной армией Катричу: “Убрать!”. Катрич – своему полковнику: “Убрать!”
Прошло еще минут пятнадцать, группа уже подходила к передовой цели обороняющихся, как вдруг опять этот самолет и опять на той же высоте начал барражировать над головами группы.
- Кутахов, вы, в конце концов, уберете это позорище, что кружит над нами? Или Вы решили продемонстрировать, что у нас бестолковая авиация? Уберите немедленно самолет!
Кутахов рыкнул на Катрича и тот лично помчался на вышку. А самолет, будто
чувствуя, что у них происходит на земле, свернул в сторону и исчез. Все облегченно
430

вздохнули. Министр подошел к цепи и остановился, разглядывая солдат. И вдруг опять появляется самолет-разведчик на той же высоте и описывает те же круги. Видно, Катрич еще не добежал до вышки.
Гречко взорвался:
- Маршал авиации Кутахов! Вы, в конце концов, способны скомандовать всего лишь одному самолету или Вы уже и этого не можете сделать? Вы что, умышленно испытываете мои нервы? Вы что стоите? Марш на вышку и уберите это пугало!
Павел Степанович Кутахов рванул, как мотоцикл, за ним даже образовалось пыльное облако. Самолет улетел. Министр стал беседовать с солдатами. Кстати, увидев в
приближении начальников, лопаты заработали энергичнее. Поскольку здесь был песчаный грунт, то большого труда для устройства ячеек не требовалось.
- Здравствуй, солдат, - сказал министр.
- Здравия желаю, товарищ генерал, - поднялся солдат в своей ячейке на ноги.
- Я маршал. Солдату надо знать знаки различия.
- Здравия желаю, товарищ маршал…
- … Советского Союза, - помог кто-то из группы, прибывшей с маршалом.
Солдат повторил:
- Здравия желаю, товарищ маршал Советского Союза.
- Вот именно: всегда Советского Союза, - похвалил Гречко. – Ну, какую же ты имеешь задачу?
Солдат оказался сообразительным и разговорчивым:
- Задача, как задача, отразить, если кто сунется. И товарищу помочь справа и слева. Будем держаться как в Брестской крепости.
- Так там была крепость, а вы все в поле! Да окопы никудышные. Цепь солдатская жиденькая-жиденькая, - с этими словами Андрей Антонович с укоризной глянул на генерал-полковника Танкаева. - Сегодня горячий завтрак был? – продолжал допытываться Гречко.
- Так точно.
- Что было на завтрак?
Солдат посмотрел в небо, поправил пилотку и отрапортовал:
- Макароны с тушенкой, белый хлеб с маслом и сладкий чай. Все нормально.
Вроде успокоенный министр перешел к следующему солдату. Другие солдаты располагались в окопах в 30-40 метрах от него и не слышали, о чем речь у соседа. Министр обороны, будучи очень внимательным, чутким человеком и обладая богатейшим опытом и интуицией, видно, почувствовал неладное. И. подойдя к очередному солдату, сразу в лоб спросил:
- Что было на завтрак?
- Как что? Как всегда перловка!
Министр посмотрел вокруг, отыскивая глазами Танкаева.
- А масло?
- Так масло же в кашу положили, - невозмутимо отвечал солдат.
Андрей Антонович, не договорив с этим солдатом до конца, перешел к следующему.
- Горячий завтрак сегодня был?
Солдат мрачно посмотрел на маршала и выдавил.
- Был.
- И чем же вас кормили?
- Картошкой с мясом. И час был, конечно, сладкий.
Министр быстро зашагал к вышке. Варенников с тяжелым чувством досады за все
услышанное, следовал за ним, и его настроение с каждым шагом Андрея Антоновича,
431

туфли которого проваливались в зыбкий песок, все более ухудшалось. Если человеку под семьдесят, то вышагивать километры вообще не просто, а если еще и по песку – тем более.
У вышки Гречко в крайне резкой форме приказал немедленно подвезти сюда завтрак, а старшины рот со своими помощниками должны по-пластунски доставить все положенное своим солдатам в термосах, в обильном количестве. Время на все это отвел один час.
- Если через час не будет выполнено - сниму каждого, кто в этом повинен, а на злостных передам дело в прокуратуру, - пригрозил министр, а потом заметил: - Вы
посмотрите, какие солдаты! Как они выгораживают своих беспечных начальников! Ведь их фантазия в отношении того, что они завтракали, является ложью. Это попытка отвести удар от командиров и политработников, которым доверили этих солдат. Я понимаю, что командиры дивизий и полков стремились уложиться в отведенное время и выполнить поставленную задачу. Но делать это за счет солдатского живота нельзя.
Далее события развивались более-менее прилично. Солдат покормили так, как требовал министр (по времени, по количеству и по методам, то есть по-боевому). Тут подошли главные силы дивизии “поляков”, развернулись в соответствие с решением, и приступили к инженерному оборудованию обороны. Наступающая дивизия провела перегруппировку, заново организовала наступление и готова была в 13 часов перейти в атаку. Учитывая, что и обороняющиеся к тому времени были готовы, министр обороны план действий утвердил.
Когда войска перешли к боевым действиям, на душе потеплело. Лавина танков, боевых машин, пехоты, бронетранспортеров – все, стреляя (холостыми, конечно), бросилось вперед под прикрытием боевых вертолетов и ударов авиации по ближайшей глубине. Но оборона ощетинилась, это уж не была одна “ниточка” пехоты на переднем крае: передний край преобразился – здесь уже была сплошная траншея с ходами и сообщениями в глубину. Сразу за первой, и особенно за второй траншеей, находились закопанные танки и противотанковая артиллерия, которая открыла огонь по наступающим. В такой схватке тяжело определить, кто сильнее. Скорее, не было ни победителей, ни побежденных. Но наступающие, пронизав первый эшелон обороняющихся, естественно, продвигались отнюдь не триумфальным маршем. Дивизия “поляков” проводит контратаку. Наступающие своим вторым эшелоном наносят удар по флангу контратакующих и развивают наступление дальше.
У министра обороны от всей этой насыщенной динамики, пехоты, лязга металла и нескончаемой стрельбы взгляд стал мягче, лицо подобрело. Это уже рефлекс настоящего военного.
Поздно вечером он дал отбой и здесь же, собрав командный состав двух дивизий, сделал короткий, но капитальный разбор. Уместно сказать, что важнейшей чертой маршала А.Н. Гречко было то, что он всегда при проведении учения осуществлял личный контроль и разбор проводил, как правило, по-крупному и принципиально. И если у кого-то что-то не получалось – он “додавливал” и заставлял выполнить боевую задачу, но уже в более сложных условиях. Его учения – мощная школа полковой выучки всех категорий командиров и штабов.


* * *

Прошло уже четыре года, как Варенников отслужил в Группе Советских войск в Германии. И вот как-то главком Евгений Филиппович Ивановский говорит ему: “Чует мое
сердце, что мы можем расстаться”. А работали они с ним душа в душу. Вообще у них
432

сложился прекрасный коллектив, и расставаться было бы ни к чему. Варенников поинтересовался, какие признаки заставляют его об этом думать. Он четко и определенно сказал: “Суета московских кадровиков”.
Да, это признак существенный. Жизнь уже не один раз подтверждала это. Но в центральные кадровые органы ни Ивановский, ни тем более Варенников не звонили и решили, что время покажет, а пока надо работать. А через два дня Евгений Филиппович вызывает Варенникова, дает документ и говорит: “Читай. Такого же содержания я дал шифрограмму на имя министра обороны”.
Перед Варенниковым была аттестация, которая говорила, что Варенников достоин
быть выдвинутым на должность командующего войсками округа первого разряда. Естественно, что вся аттестация была выдержана исключительно в превосходных тонах. Варенников поблагодарил главкома, но продолжал смотреть на него вопросительно.
В ответ услышал: “Завтра надо быть в ЦК. Так что лучше вылететь в Москву сегодня вечером. Самолет готов”.
Им обоим стало грустно.
В Москве Варенникова встретили, привезли в гостиницу и предупредили, чтобы в 10 он был у заведующего Административным отделом ЦК КПСС Савинкина. А в 9.30 Варенников прибыл вначале к куратору в Административный отдел Ивану Порфирьевичу Потапову, а он уже его сориентировал. Оказывается, Министерство обороны представило Варенникова на должность командующего войсками Прикарпатского военного округа. Немного рассказал Варенникову об этом округе, потом предупредил, что все документы готовы и что, возможно, уже сегодня его представят Генеральному секретарю ЦК.
В 10 часов Потапов привел Варенникова к Савинкину. Тот в течение часа вытягивал из Варенникова все, что касалось Группы Советских войск в Германии. Варенников это отнес к тому, что, видимо, сам Савинкин готовился и “сверял часы” (сверял с теми данными, которые уже у него были) и тем самым тренировал его – а вдруг Генеральный задаст вопрос. Николай Николаевич Савинкин – старый аппаратчик, так сказать, “тертый калач”. В конце концов, он его отпустил, но предупредил, чтобы в 16 часов был у него – пойдут к Леониду Ильичу.
В течение нескольких часов Варенников обошел заместителей министра обороны, в том числе побывал у начальника Генерального штаба Куликова В.В. и первого заместитель министра Соколова С.Л., которого он считал причастным к его предстоящему назначению. И тот, и другой посмеивались, и каждый говорил, что это решение министра обороны.
В 16 часов в ЦК доложил о своем прибытии и в ожидании команды сидел в вестибюле. Вдруг появляется генерал-полковник А.Н. Катрич, командующий 16-ой Воздушной армией ГСВГ.
Катрич действительно был личностью в авиации.
Увидев Алексея Николаевича, Варенников ахнул:
- Какими судьбами?
- Да такими же, что и Вы. Назначают на новую должность, хотя дважды отказывался.
- Если не секрет, на какую Вас должность представили?
- Какой уже тут секрет, первым заместителем министра Гражданской авиации. Не хочется мне расставаться с Вооруженными Силами. Да и их министр Бугаев не мед. Вы знаете.
Действительно, все хорошо знали всю эту историю с назначением Б.П. Бугаева на пост министра. Не имея за плечами ничего, этот летчик, командир транспортного самолета (в войну и после войны) волею судьбы попадает в правительственный отряд и становится командиром корабля, который закреплен за Л.И. Брежневым. За то, что
433

самолет всегда летит исправно, Бугаев получает Героя Социалистического Труда, а с назначением в 1966-ом году получает пост заместителя министра Гражданской авиации – и воинское звание “маршал авиации”. Через два года он становится первым заместителем министра Гражданской авиации, а еще через три года – министром Гражданской авиации. В последующем Брежнев присвоил ему “Главного маршала авиации”. Затем он становится протеже Д.Ф. Устинова, который уже после Брежнева проявляет о нем заботу, и Бугаев получает вторую Золотую Звезду Героя Социалистического Труда.
- Конечно, расставаться с Вооруженными Силами жалко, - согласился Варенников, - но и в Гражданской авиации, где полувоенная структура и соответствующий порядок,
нужны настоящие военные. Во имя Отечества.
Наконец, к ним вышел Савинкин, и они втроем отправились к Генеральному секретарю ЦК КПСС. По пути к Брежневу им встретился какой-то солидный мужчина и спросил Савинкина:
- Генерал-полковников к нему ведешь (Варенников тоже уже получил звание генерал-полковника)?
- Да, к нему. Он свободен?
- Я от него. В приемной никого не было.
Дежурный по приемной с их появлением сразу сказал Савинкину: можно заходить. Кабинет оказался небольшим, но уютным. Леонид Ильич подошел, тепло поздоровался и, приветливо улыбаясь, пригласил к большому столу. Сам сел напротив них, и стал непринужденно вести беседу. Савинкин при этом стоял рядом и не садился – видно, был такой порядок. Варенникова Генеральный секретарь расспрашивал в основном о Группе войск. Потом внезапно спросил, а помнит ли он, Варенников, как он его, Брежнева, уморил во время доклада в посольстве. Конечно, Варенников удивился, что он об этом не забыл. А случилось это в 1971-ом году осенью. Брежнев приехал в ГДР, решил встретиться с аппаратом посольства и руководством Группы войск (были на приеме в основном начальники штабов и управлений Группы плюс Военный совет армии). В зале было человек триста. Посол и Главком В.Г. Куликов пошли вниз встречать Брежнева у входа, а Варенникову было приказано доложить ему о сборе дипломатов и военных на встречу. Поскольку Варенников впервые в жизни докладывал Генеральному секретарю ЦК КПСС – Верховному Главнокомандующему Советского Союза и, понимая, что лучше переборщить, чем недобрать, Варенников ему в присутствии всей вставшей аудитории подробно перечислял все его титулы, поэтому получилось несколько длинновато. А Брежнев стоял и повторял одно и тоже: “Ох, и долго. Ну, заморил, ну заморил”, - сопровождая это покачиванием головы. Но Варенников, пока все не выполнил и не сделал шаг в сторону с поворотом (освободив, наконец, ему проход к трибуне), стоял перед ним как монумент, четко выговаривая каждую фразу.
Леонид Ильич подал Варенникову руку, крепко пожал и, улыбаясь, сказал: “Наконец-то я вырвался из плена”. Но раз посол и главком улыбались тоже, Варенников понял, что все нормально. В той встрече Брежнев был на высоте. Без всяких шпаргалок он говорил непрерывно более двух с половиной часов, оперируя огромной массой цифр, широко представлял внутреннюю и внешнюю политику Советского Союза. Это был мощный руководитель Великого государства.
И вот теперь судьба свела с ним так близко. Он не забыл, казалось бы, пустяков, но, несомненно, памятный для Варенникова лично эпизод.
Затем Брежнев переключился на Закарпатский округ. Перечислив некоторые особенности Западной Украины, рассмеялся и сказал:
- Но главная особенность – так это то, что я был членом Военного Совета – начальником Политуправления округа.
В разговоре с Катричем Брежнев очень много говорил о Гражданском
434

Вооруженном Флоте, его роли и месте в экономике страны и в обороне.
Их беседу завершил вопросом:
- Надеюсь, у вас обоих нет возражений в отношении назначения.
Они поблагодарили его за доверие, а он уже обратился к Савинкину:
- Ну, Николай Николаевич, давай документы, - и старательно поставил свою подпись.
С этого момента они с Алексеем Николаевичем уже были в другом качестве.
Был интересный момент. Брежнев, подписывая постановление, обмолвился:
- Я только недавно заметил, что моя подпись состоит из отдельно выписанных букв. Вот так-то.
Леонид Ильич пожелал им успеха на новом поприще, и они расстались. Попрощались и с Николаем Николаевичем Савинкиным. Варенников отправился в Министерство обороны, а Катрич – по своему плану.


* * *

А.А. Гречко был еще на месте. Варенников попросил генерала Сидорова (помощник министра) доложить ему о нем, и через минуту был в кабинете. Андрей Анатольевич ни одного вопроса не задал по Группе войск, говорил только о Прикарпатском военном округе, его важном месте в оперативно-стратегических планах Вооруженных Сил.
А в заключение сказал:
- Не задерживайтесь в Группе. Чтобы через пару дней были уже во Львове. На базе округа проводятся важные учения.
Пожелав Варенникову успехов, министр сказал, чтобы он позвонил, как только прибудет в округ.
В тот же вечер Варенников улетел в Группу войск. Тем временем Е.Ф. Ивановский собрал в Доме приемов товарищеский ужин. Были только члены Военного совета с женами. Хорошая домашняя, теплая обстановка. И как всегда при расставании – с грустинкой.
Через двое суток Варенников докладывал министру обороны СССР о том, что дела и должность командующего войсками Прикарпатского военного округа принял, а генерал-полковник Обатуров о том, что сдал их. В жизни Варенникова открылась новая страница.


* * *

Варенников, получив назначение на командование Прикарпатским военным округом, перебирал в памяти, что об этом округе знает, кто им командовал, какими границами он обозначен, его роль и место во всей иерархии Вооруженных Сил.
Сразу после войны в течение 12 лет округом руководил Герой Советского Союза и герой Сталинградской битвы Андрей Иванович Еременко. Высшее военное звание маршала Советского Союза он получил в этом округе. На этом посту его сменил тоже полководец – Герой Советского Союза генерал армии Кузьма Никитович Галицкий. Он был одним из основоположников проведения крупных войсковых учений.
Затем к “штурвалу” округа пришел знаменитый Иван Степанович Конев – дважды Герой Советского Союза, маршал Советского Союза. Его сменил тоже дважды Герой
Советского Союза генерал армии Павел Иванович Ботов. За ним шел Герой Советского

435

Союза генерал армии Андрей Лаврентьевич Готман. А последнего сменил Герой
Советского Союза генерал армии Петр Николаевич Лащенко. Все они, конечно, оставили изумительный след в истории округа.
Варенников лично не знал и не слышал о генералах Бесярине и Обатурове, которые командовали округом непосредственно перед назначением на должность Варенникова. Один руководил округом совсем немного – был, к сожалению, сломлен тяжелой болезнью. А второй перешел на педагогическую работу. Но и тот, и другой, конечно, трудились много и эффективно, и остались в памяти, как деятельные личности, стремящиеся поддержать округ на должной высоте.
Все это, конечно, психологически на Варенникова воздействовало сильно.
Волнение усилилось и после напоминания Брежнева о том, что он был членом Военного
совета – начальником Политуправления округа. Одновременно это и приподнимало его
настроение. Однако все это в то же время обязывало его работать самоотверженно, чтобы не только не отступить с завоеванных рубежей, но приумножить прежние достижения в округе.
К этому обязывало и оперативно-стратегическое положение Прикарпатского военного округа. Вместе с группами наших войск в странах Восточной Европы он входил в первый стратегический эшелон Вооруженных Сил Советского Союза и имел задачу – в случае агрессии противника участвовать в отражении удара, а в последующем, в составе главных сил, перейти в наступление и во взаимодействии с остальными фронтами разгромить противника на территории Европы.
Оперативные границы военного округа охватывали 10 областей (с севера на юг и с запада на восток): Волынская, Ковельская, Львовская, Ивано-Франковская, Закарпатская, Черновицкая, Тернопольская, Хмельницкая, Житомирская и Винницкая. ПрикВО был где-то в середине военных округов, групп войск и флотов по уровню подготовки.


* * *

С такими мыслями Варенников прибыл к новому месту службы и приступил к своим обязанностям. После представления Управлению округа (штабу, службам и т.д.) он подробно познакомился с Военным советом – со всеми вместе и персонально с каждым, с начальниками служб и управлений округа. Лейтмотивом его бесед было выяснение, что требуется для того, чтобы подтолкнуть весь личный состав к более решительным действиям в боевой учебе. Принципиальный вывод сводился к трем позициям: первое – осовременить материальную базу для жизни и учебы; второе – всем включиться в пропаганду жизни по уставу (для всех); третье – решительно поддерживать и поощрять всех старательных солдат и офицеров.
Поскольку уже через неделю после своего прибытия Варенников обязан был проводить международные учения, то времени на дальнейшую подготовку и изучение войск практически не было. Варенников облетел все три армии, где встретился с Военными советами, с командирами дивизий и бригад этих армий. Пообещав в ближайшее время появляться во всех соединениях, Варенников предложил всем командирам подготовить свои предложения по совершенствованию жизни и учебы в рамках возможного.
Учение, которое Варенников должен был проводить (а это было спланировано еще в начале года Генеральным штабом), действительно было международным, однако звучание было громким, а участие – скромным. В нем участвовали войска Советского Союза, Болгарии и Венгрии. Вооруженные силы двух последних стран были
представлены управлением мотострелковой дивизии, в подчинении которой был один
436

развернутый мотострелковый полк, усиленный дивизионом артиллерии. Однако это небольшое войско от министерств обороны Болгарии и Венгрии сопровождала оперативная группа – около двадцати человек, в том числе половина генералов. Старший из них – заместитель министра обороны.
Было понятно, что учение носит в первую очередь военно-политический характер.
 Необходимо было продемонстрировать единство, способность умело и уверенно действовать вместе при выполнении общей боевой задачи. Руководителем учения был определен командующий войсками Прикарпатского военного округа.
Когда Варенников окунулся в подготовку к учению, то обнаружил, что кроме плана проведения этого учения, то есть непосредственного участия этих дивизий и их полков в
выполнении определенных задач, на Львовском учебном центре ничего нет. Не было даже плана политического обеспечения этого мероприятия, не говоря уже о материально-техническом и финансовом обеспечении. Ни Генеральный штаб, ни Главное политическое управление, ни штаб тыла Вооруженных Сил, ни Центральное финансовое управление Министерства обороны, то есть все, к кому Варенников как молодой командующий войсками обратился за помощью, чтобы ему разъяснили, кто же обязан материально обеспечить прибывающие войска (а это уже были тысячи человек и тысячи единиц боевой техники) – ничего толком ему не сказали. Даже начальник тыла генерал армии С.К. Куропаткин и тот лишь заметил:
- Все в рамках тех лимитов, которые отпущены округу.
- Так это же округу отпущено, а не Варшавскому договору?!
- Больше ничего утешительного сказать не могу.
Видно было, что центр не позаботится, а на месте посчитали, что войск не так уж и много, все обойдется. Поэтому пришлось все этапы пройти от начала до конца. В самом тяжелом положении оказались болгары. Им надо было пересечь всю Румынию по железной дороге, затем, выгрузившись в Советском Союзе (руководство должно было их встретить и принять), совершить марш по нашим полевым маршрутам (а не по шоссейным дорогам, так как мало танков), пройти все Закарпатье и выйти на Львовский полигон. Этими же маршрутами на день раньше должны были пройти венгры. Следовательно, маршруты – инженерная обработка проезжей части (а это 700 километров – два маршрута по 350), эвакоспасательная служба, комендантские участки и регулировка, пункты заправки, техобслуживания и медицинского обеспечения, продовольственные пункты, связь (в том числе говорящая), подвижные пункты наблюдения на вертолетах, наконец, пункты встречи местного населения с солдатами братских армий – все это было на совести и ответственности Варенникова.
Наиболее остро стоял вопрос с размещением старшей категории офицеров (полковников и генералов), поскольку учебный центр располагал только солдатской казармой и столовой. Заниматься самобичеванием и говорить о том, что руководство оказалось в этом смысле несостоятельным, смысла не было. Говори, не говори – положение не изменится! Чтобы как-то смягчить этот дискомфорт, Варенников сам со своими помощниками выехал в учебный центр и жил там в автобусе. В каждую опергруппу болгарской и венгерской армии выдал по 10 штук таких же командирских автобусов, создал полевой блок бытового обслуживания, приспособил казарму и столовую для жизни офицеров.
Что касается войск, то для них были подготовлены по всем правилам два хороших лагерных городка со всеми элементами для жизни и быта в поле.
Перед учением был проведен совместный митинг. От каждой армии выступали солдаты и офицеры. Двое суток отвели для подготовки личного состава, техники и вооружения. А сами учения продолжались пять суток. Прошли они ровно. Сложных
ситуаций не возникло, никаких происшествий не произошло. На заключительном этапе
437

опять прошел митинг, но уже с участием представителей общественных организаций
Львова и Львовской области. Всем все понравилось, все остались довольны. Каждый воин получил на память простенький сувенир.
Теперь задача состояла в том, чтобы войска Болгарии и Венгрии были отправлены теми же маршрутами и тем же методом  обратно. Это была целая эпопея. Однако все обошлось. К счастью, этому благоприятствовала погода. Пожалуй, это единственное, во что не надо было вмешиваться.
Как только отбыл последний болгарский эшелон, Варенников доложил шифровкой в Генеральный штаб, что учения прошли, цели достигнуты, происшествий не произошло, а более подробный отчет будет представлен почтой.


* * *

Буквально на следующий день утром звонит аппарат “ВЧ”. Варенников поднимает трубку. Голос дежурного телефониста: “Генерал Варенников? Сейчас будете говорить с министром обороны”.
Как всегда в таких случаях, он молниеносно перебирает вопросы, которые могут возникнуть.
- Здравствуйте, - тихо проговорил маршал Гречко.
Все уже знали, что чем тише он говорит, тем тяжелее жди от него удара.
- Здравия желаю, товарищ министр, - поздоровался Варенников, до предела напрягся, чтобы “не потерять” ни одного слова.
- Мне тут доложили, что у вас в округе какое-то учение происходило… И вроде болгары и венгры участвовали.
Варенников кратко доложил.
- О таких делах надо докладывать министру обороны. Понятно?
- Понятно, товарищ министр обороны.
В трубке пошли гудки отбоя. “Неважные у тебя, Валентин Иванович, дела. Надо прибавить оборотов”, - подумал Варенников. Но в то же время не считал, что само учение прошло слабо. Все было нормально. Вот с докладом действительно прокол.
Позвонил начальнику штаба генерал-лейтенанту Е. Молошенко, чтобы зашел. А тут опять звонит аппарат “ВЧ”. Снимает трубку, представляется. Ему в ответ:
- Здравствуйте, товарищ Варенников. Это Якубовский.
- Здравия желаю, товарищ маршал Советского Союза.
- Вот Вас только что назначили на округ, а Вы вроде уже и зазнались – совместное учение с болгарами и венграми провели?
- Провели!
- Так хоть бы словом обмолвились: так, мол, и так – по плану Генштаба и Главкомата объединенных Вооруженных Сил и так далее. Ничего подобного – ни мне, ни Сергею Матвеевичу Штеменко. Он же начальник штаба армий стран Варшавского Договора.
- Товарищ маршал, я, конечно, виноват – ограничился только телеграммой на наш Генштаб. Позвольте я доложу.
- Да чего уж теперь докладывать. Мне министр обороны Гречко “все разъяснил”. Да и телеграммы я получил из Будапешта и Софии. Так что, теперь все ясно. А вот на будущее попрошу не забывать. До свидания.
- До свидания, товарищ маршал.
Молошенко весь их разговор слышал, и понял, что к чему.
- Товарищ командующий, им всем надо обязательно все докладывать и устно, и
438

письменно, - посоветовал он Варенникову. – Буквально все – от  дивизионного учения и
выше. Они любят это. Чувствуют войска. Сейчас вот подготовим письменный доклад-отчет, и пошлем не только министру, но и всем заместителям, главкомам.
Генерал-лейтенант Е. Молошенко – опытный начальник штаба. Пережил уже нескольких командующих. Весьма активный и энергичный офицер. Конечно, давно заслуживал выдвижения. Но почему-то продолжал сидеть на своем месте. Однако это совершенно не сказывалось на его настроении и деятельности – он продолжал умело выполнять свои функции и хорошо помогал Варенникову врастать в обстановку.
Вдвоем с ним они уточнили план последующих их действий. Пригласили членов Военного совета, еще раз оговорили все вопросы, и Варенников выделил время на учения в войсках из расчета – на армию одна неделя, на отдельную дивизию – один день. Его изучение, а не общее знакомство в итоге имело цель – определить: что, и в какие сроки они должны сделать, чтобы учебная база была отличной, а военные городки сделать совершенными и уютными. А также определить, что можно сделать для офицеров и их семей, чтобы они жили хорошо и, следовательно, офицеры могли бы полностью отдаваться службе. При этом конечно, на первое место ставились вопросы строительства жилых жомов, гостиниц, Домов офицеров и комбинатов бытового обслуживания, в том числе столовых. Создание максимально благоприятных материально-бытовых условий для всего личного состава и офицерских семей. Опора на офицеров округа, частое общение с солдатами, сержантами и офицерами (прапорщиками) и оперативное разрешение возникших проблем – всегда должны быть в центре внимания Военных советов округа и армий. А уже на этой базе можно строить боевую учебу и повышать боевую готовность частей и соединений.
Знакомство с руководством всех десяти областей и руководством Украины у Варенникова прошло удачно. По существующему положению в состав Военного совета округа входил Первый секретарь того обкома КПСС, где располагалось управление Военного округа – первый секретарь Политбюро ЦК КПСС Украины В.В. Щербицкий.
В Киеве знакомство Варенникова прошло сразу после Пленума ЦК КПСС, куда он был приглашен вместе с членом Военного совета округа. Первый секретарь Львовского обкома Куцевал в перерыве между заседаниями представил Варенникова В.В. Щербицкому, и они договорились, что Варенников задержится на сутки, и тогда уже в спокойной обстановке можно будет побеседовать. На той встрече Варенников рассказал ему о своей службе и о планах с учетом того, что уже увидел. А Владимир Владимирович в присутствии председателя Совмина Украины Александра Ивановича Ляшко рассказал о состоянии экономики и культуры республики и о перспективах ее развития. Обратив внимание Варенникова на ту заботу, которую руководство Украины проявляет в отношении трех военных округов (Киевского, Прикарпатского и Одесского) Черноморского флота и приграничного округа, в заключение Владимир Владимирович сказал:
- Мы готовы поддерживать материально все прогрессивные инициативы Прикарпатского военного округа. Можете рассчитывать на нашу помощь.
Варенников искренне поблагодарил его. Был, разумеется, очень рад такому заявлению на столь высоком уровне. Варенников сказал, что при необходимости воспользуется этой любезностью, но злоупотреблять не будет.


* * *

По плану боевой и оперативной подготовки на 1973-ий год под руководством
командующего округа должны быть проведены: в сентябре – учения с боевой стрельбой с
439

26-ой артиллерийской дивизией округа (командир дивизии – генерал-майор Владимир
Михайлович Михалкин, впоследствии маршал артиллерии – командующий Ракетными
войсками и артиллерией Сухопутных войск Вооруженных Сил), а в октябре – войсковое тактическое учение со знаменитой 24-ой “Железной” мотострелковой дивизией (командир – полковник Константин Алексеевич Кочетов, впоследствии генерал армии, Первый заместитель министра обороны СССР, успешно командовал Южной Группой войск, Закавказским и Московским военными округами). Дивизия еще со времен Гражданской войны называлась “Железной”.
Учитывая сложившуюся обстановку, Варенников принимает решение провести учение одновременно с двумя дивизиями и, естественно, с боевой стрельбой. По его замыслу в плане учения предусматривалось, что 24-ая дивизия, действуя на направлении главного удара армии, получит для усиления артиллерийскую дивизию (хотя реально на
войне такого не бывало) для гарантированного прорыва обороны противника.
Посоветовавшись с заместителями командующего войсками, со штабом и начальником Ракетных войск и артиллерии округа, Варенников понял, что в их лице нашел не только поддержку – они высоко оценили его замысел, что ему было весьма дорого. Окрыленный этой идеей и помня замечание министра обороны о том, что обязан докладывать ему лично обо всех крупных учениях, Варенников решил позвонить маршалу А.А. Гречко.
С министром обороны его соединили сразу. Вначале он доложил общую обстановку по округу, затем – о предстоящем учении с мотострелковой и артиллерийской дивизиями, а также о том, как он мыслил его проводить. А в конце добавил:
- Предполагаем, что учение должно быть интересным. Приглашаем Вас, товарищ министр обороны.
- В принципе я согласен и на учение  приеду. Тем более что в Прикарпатском округе уже давно не был. Но рамки учений немного расширим. Я сейчас дам задание Генштабу и через полтора-два часа позвоню.
Все это, конечно, Варенникова озадачило. Само появление министра обороны уже таило в себе множество проблем и неожиданностей. Конечно, Варенников обязан был пригласить его, было бы просто неприлично, если бы он этого не сделал. Однако член Военного совета – начальник Политуправления округа генерал-лейтенант Фомичев ворчал:
- Надо было воздержаться от приглашения. Во-первых, мы с этими дивизиями не проведем учения так, как  требуется. А во-вторых, с ним поедет полно начальников и, конечно, каждому надо уделить внимание, вместо того чтобы заниматься войсками.
- Вопрос уже решен. Конечно, всем нам лично надо будет прибавить обороты. Но вы-то особенно не переживайте – Алексей Алексеевич Епишев своим социально-либеральным характером Политуправлению округа не создаст никаких проблем, так что будьте спокойны.
- Но он не даст мне заниматься войсками!
- Верно. Поручите заместителю – генералу Шевчуку, пусть набирается опыта. А Вы “лелейте” своего начальника.
Варенникова, конечно, предстоящая суета вокруг начальства особо не трогала. А вот фраза министра обороны: “Рамки учения расширим” – в себе таила много. И он уже с новым начальником штаба округа генералом В. Аболенсом (Е. Молошенко уехал на выдвижение в центральный аппарат) стали делать различные прикидки. Но оказалось, что это был напрасный труд – Андрей Антонович, верный себе, выдал им такую вводную, что у всех глаза полезли на лоб. Правда, лично Варенников, имея уже опыт по Группе войск, особо не удивился. Как и обещал, Гречко позвонил через пару часов.
- В целом план проведения учений утверждаю, - сказал он. – Но это будет не
440

одностороннее учение, а двустороннее, и не дивизионное, а армейское, и не только на
Львовском, но и на Ровенском и Игнетпольском полигонах. Действуют “Восточная” и
“Западная” сторона. На “Восточной” стороне – 8-ая Гвардейская танковая армия, что стоит в Житомире “вокруг”. Она должна быть в таком составе: 23-ая танковая дивизия – полностью, остальные дивизии и бригады армии – только своими управлениями и обозначениями войсками по вашему решению. Исходное положение – восточный район Игнетпольского полигона. Передний край противника проходит с севера на юг посреди полигона. Задача армии – прорвать промежуточный рубеж обороны и, развив наступление на запад, овладеть Ровно, а далее ударом на юго-запад отразить наступление на Львов.
“Западная” сторона должна быть представлена 13-ой армией в составе 24-ой “Железной” мотострелковой дивизией по полному штату, а остальные дивизии и бригады армии – как и 8-ой Гвардейской танковой армии, то есть только управлениями и
обозначениями войсками. Противник перед 13-ой армией занимает подготовленную оборону, и ей предстоит ее прорвать. Вот вы можете и отработать это на Львовском полигоне, как спланировали – с боевой стрельбой. Здесь на полигоне сосредоточьте всех участников учений этой стороны. Передний край противника пройдет тоже где-то посередине полигона с севера на юг. Задача армии – прорвать оборону, захватить район Ровно и далее развивать наступление на Житомир.
На Ровенском полигоне в первой половине дня в понедельник необходимо разыграть встречное сражение. Грубый расчет такой: в пятницу – прорыв, суббота и воскресенье – преследование  отходящего противника (в эти дни движение транспорта менее активно), к исходу воскресенья разведка сторон нащупывает друг друга и происходит столкновение охранений. И основное действие в понедельник. Руководитель учения – командующий войсками округа. Я прилетаю в воскресенье. Все неясные вопросы в Генеральный штаб. Шифровку получите. До свидания!
Все, кто был в это время в кабинете Варенникова – первый заместитель командующего войсками, начальник штаба округа и член Военного совета – немного помолчали (в трубке аппарата “ВЧ” звуки были четкие и ясные, поэтому присутствующие слушали указания министра обороны – Варенников держал трубку, не прижимая ее к уху). Каждый, видимо, постигал суть сказанного. Варенников делал записи разговора с маршалом Гречко, а потом попросил начальника штаба вызвать начальника оперативного управления и остальных членов Военного совета.
Министр обороны никогда не давал таких подробных разъяснений. Обычно они сводились к трем-пяти лаконичным, но емким фразам. Столь необычную разговорчивость министра обороны Варенников объяснял двумя причинами: во-первых, тем, что в округе молодой командующий, и, во-вторых, тем, что к этому учению было проявлено несколько повышенное внимание.
Когда собрались все приглашенные, Варенников еще раз зачитал указания  министра обороны, раскрыв различные положения подробнее своими комментариями. Здесь же дал задание по созданию плана подготовки и обеспечения предстоящих учений, определил участки и участковых посредников, отдал все предварительные распоряжения, в том числе командующим армиями – участникам учения.


* * *

Когда совещание закончилось, все разошлись, а Варенников собрался идти в оперативное управление разрабатывать оперативно-тактическую часть плана учений, вдруг опять звонок аппарата “ВЧ”. Снимает трубку и слышит вопрос:
- А где я буду в Ровно ночевать?
441

Сразу не понял, кто спрашивает. Но когда невидимый собеседник добавил, что
приедет к ним еще человек десять, то Варенников сообразил, что это был министр
обороны.
- Я хотел бы Вам предложить обкомовскую гостиницу. Это в 20-ти минутах езды до полигона, - предложил Варенников.
- Во-первых, чужое предлагать некорректно, во-вторых, я еду не в Ровенский обком, а в Прикарпатский Военный округ, в-третьих, я же еду не на блины, а на учения – почему я должен нежиться на обкомовских подушках? Я и все, кто со мной прилетят, будем жить в поле – на полигоне в палатках. Ясно?
- Так точно, министр обороны, размещение  на полигоне в палатках.
Министр положил трубку, а Варенников задумался: погода на улице была скверная, да и прогноз не предвещал ничего утешительного – конец осени. В этом году
похолодание началось рано, но главное – шли частые дожди, со снегом. Конечно, это “вводная” Андрея Антоновича поставила перед Варенниковым еще одну проблему. Ведь надо было разместить не просто министра обороны – члена Политбюро ЦК КПСС и его соратников. Даже если бы он не был членом Политбюро, то в этом случае его нельзя рассматривать как просто министра. Это министр министров. Под его началом пять Видов Вооруженных Сил и огромный тыл, плюс Главные управления типа бронетанкового, автотракторного, ракетно-артиллерийского, инженерного, противохимической защиты, космических ядерных боеприпасов – все это своеобразные министерства. И он собирается жить в палатке?
Варенникова обеспокоило то, что на полигоне нужно было не только создать нормальные человеческие условия и, в первую очередь, чтобы было тепло, но главное, чтобы служба охраны могла выполнить свои обязанности. Все-таки Западная Украина, лес, вдали от населенных пунктов. Это не Арбат, и тем более не Кремль.


* * *

Но вот начались учения. Отработали все, что требовалось на Львовском и Игнетпольском полигонах, а войска с обоих “полюсов” устремились на Ровно, решая по пути отдельные тактические задачи, которые предусмотрены планом и которые в установленное время “подкидывали” посредники (до реальной встречи) сторон.
Точно в назначенный час Варенников встретил министра обороны на аэродроме. На встречу приехали и руководители Ровенской области. Несмотря на плохую погоду, настроение у всех было приподнятое. Надо заметить, что маршал Гречко у партийных и советских органов страны пользовался не только авторитетом, а глубоким уважением, так же как и маршал Жуков. Вместе с министром прилетели: как всегда начальник Главпура А.А. Епишев, Главнокомандующий ВВС П.С. Кутахов и несколько других офицеров, в основном операторов. Кстати, за сутки до начала учений к ним в 8-ую Гвардейскую танковую армию и 13-ую армию, а также в их дивизиях побывали офицеры Генштаба и Главного Управления боевой подготовки, которые все вопросы, начиная с подъема войск и штабов по тревоге, взяли на контроль. Разумеется, к ним Варенников приставил своих офицеров с той целью, чтобы взгляды и тем более оценки тех и иных действий были одинаковы.
Но самое интересное, что с министром прилетел и первый заместитель начальника Главного оперативного управления Генштаба генерал-полковник Иван Георгиевич Николаев, что было крайне редко.
Так состоялось их первое знакомство. Отличительной чертой Ивана Георгиевича
была не только его уникальная память и способность в короткие сроки подготовить любой
442

документ высокой сложности, но самое главное то, что он “нюхом чуял” развитие любых
событий. Это то самое предвидение, которым должен обладать любой офицер, а работник
Генштаба – тем более. Пока министр беседовал с руководством области, Варенников с Николаевым перебросились несколькими фразами, вследствие чего договорились поехать в штаб руководства учением, а том неподалеку и “резиденция” министра в палатке.
- Ну, так что? – обратился министр обороны к Варенникову. – День уже закончился, а мы все гуляем.
- Предлагаю поехать в штаб руководства.
Министр поблагодарил местное руководство за приглашение остановиться в Ровно и сказал при этом, косясь в сторону Варенникова: “У нас здесь есть турбаза, где я намереваюсь переночевать”. Затем пригласил их всех на сражение, которое, очевидно, завтра начнется часов в 8-9 утра”, а также сказал, что прилетают гости из Луцка (Волынская область) и из Житомира на это мероприятие.
Начальник штаба руководства генерал Аболенс их уже ожидал. В очень большой палатке, составленной из брезента с ярко-белым подбоем изнутри, были развешаны карты, популярно составленные схемы и диорамы. Варенников в течение часа докладывал план проведения учения. Министр задал ему и начальнику штаба много уточняющих вопросов. Затем он захотел переговорить с командармами развернутых действующих на учении  дивизий (общение шло по радио, войска были в движении). Не все шло гладко, но разговор в целом получился.
Все, кроме Николаева, отправились в “резиденцию”, а Иван Георгиевич получил у министра разрешение остаться с двумя своими офицерами для уточнения некоторых вопросов. Палатки стояли в мрачном из-за промозглой погоды лесу. От палатки к палатке были брошены деревянные мостки, так как вокруг набралось много воды. Уже стемнело, и выходы везде были освещены.
- Всем устроиться и через 10 минут на ужин. Где столовая? – спросил министр.
- В центре, товарищ министр обороны.
В столовой – большой палатке – собрались за общим столом. Было уютно, тепло, светло, а на столе аппетитная еда. Перед трапезой Андрей Антонович сказал, что успел “пробежать” газеты и даже проверить работу телевизора. В центре внимания прессы – подготовка к Всемирному конгрессу миролюбивых сил, который должен состояться в конце октября в Москве. Приступив к еде, продолжали обсуждать предстоящие учения.
- Павел Степанович, - начал министр, - а ведь с погодой – это твоя работа?
- Товарищ министр обороны, позвольте вылететь в Москву – я наведу порядок, - немедленно отреагировал маршал авиации Кутахов.
- Нет, Андрей Антонович, - вмешался Епишев. – Вы уж его не отпускайте до конца. Натворил и пусть сам терпит.
- Верно, - поддержал Гречко, - пусть вместе с нами терпит. Надо только у него в палатке снять все обогреватели.
- Я согласен, товарищ министр. Но вместо них пусть лучше дадут печку с дровами.
- Может, еще и истопницу к печке? – добавил Алексей Алексеевич.
- А что, мысль у Главпура всегда была революционной, - в тон ему сказал Павел Степанович.
- Вы видите, видите! Эти асы в песнях распевают: “Первым делом самолеты…”, а на самом деле думают о таране.
Пошутили, посмеялись и опять перешли к разговору об учениях. Гречко уточнил, где будут командные пункты командиров к 5 утра завтра и сколько езды от “резиденции” до КП одного и другого. Варенников сказал, что полчаса. Подъехал генерал Николаев, доложил, что вес вопросы решил и по приглашению Андрея Антоновича сел к столу
ужинать.
443

В итоге договорились, что выезжают в 5 утра: в 13-ую армию – министр обороны и
другие, а в 8-ую танковую – генерал Николаев с группой операторов. Пошли по палаткам. Алексей Алексеевич безадресно ворчал: “Не дадут поспать…” А министр обороны, 
прощаясь, сказал:
- Примите все меры, чтобы, во-первых, солдаты могли обсушиться, обогреться. Усильте им питание. Во-вторых, на маршрутах, где прошли войска, чтобы не осталась техника. Надо все убрать.
Конечно, они и без этих указаний могли и намеревались все это сделать. А в этих условиях – тем более.


* * *

В штабе руководства все бурлило, как в Смольном. Варенников переговорил с командармами и командирами дивизий. Передал указание министра и растолковал, как все это надо сделать. Предупредил, что скоро будет у них. Приказал участковому посреднику района Ровенского полигона, в границы которого уже вступили передовые подразделения действующих войск, тоже подключиться. Варенников лично убедился, как все выглядит в действительности. Даже Г.К. Жуков на войне лазил часами на животе по передовой, а им тем более надо это практиковать. Командир любого масштаба всегда обязан находить время, чтобы не в кабинете делать выводы, а, лично прислушиваясь,  общаться непосредственно с солдатами - открыто, по-человечески и душевно. При этом надо не туда идти, куда тебе предлагают или ведут, а туда, куда подсказывает твое сердце, опыт и интуиция.
Намотавшись за ночь по войскам, Варенников, конечно, имел полное и ясное представление о состоянии дел: от планирования и дачи распоряжений и приказов до выхода подразделений и частей на определенные рубежи и знания их командирами, какой состав “противника” и что он намерен делать. Конечно, положение руководителя учения, как и его штаба, в условиях присутствия министра обороны двойственное: с одной стороны надо дать свободу действий (тем более во встречном сражении) обеим сторонам, но с другой – хотелось, чтобы войска, штабы и командиры проявили себя положительно и предстали перед министром обороны достойно. Все-таки министр не так часто бывает в войсках. Их много, а он один. Да и забот у него хватает помимо такого типа учений. Это Прикарпатскому округу просто повезло, что министр выкроил время и приехал посмотреть, на что способны прикарпатцы.
Придремав часа на полтора, чтобы голова работала на должных оборотах, побрился, привел себя в порядок и без пяти минут пять Варенников уже был перед министром. А он уже в первой своей палатке (у него было две спаренные палатки) сидит с Епишевым и Кутаховым и пьют чай с сухариками. Идиллия. Пять утра! Все улыбаются. Ну, думает Варенников, это уже в их пользу.
- Валентин Иванович, - начал Епишев, - ведь каждый офицер должен быть прозорливым и видеть в указаниях старшего начальника и шутку, и серьез. Ведь Андрей Антонович пошутил насчет пяти часов утра. А Вы, пожалуйста - закрутили. Да еще и погода такая.
- Это верно, погода плохая. Но мы здесь устроились не хуже, чем в московской квартире. И все-таки надо ехать, - сказал министр.
Через 30 минут, как рассчитывали, они были на командном пункте командующего 13-ой армии. Генерал-лейтенант Алексей Николаевич Зайцев толково доложил обстановку и свое решение на встречное сражение.
- Так чего вы стоите? Чего ждете? Хотите, чтоб противник внезапным ударом
444

раздавил? – напирал Гречко на командарма.
Но тот не сдавался.
- Нет, не хочу, чтобы нас раздавили, но и действовать опрометчиво не стану –
попаду в пасть противнику.
- В какую пасть? – не унимался министр. – Вы же сами сказали, что обложили противника своей разведкой.
- Верно. Но мне основными силами сейчас его не достать. Надо хоть выманить в подлесок.
- Пока вы будете стоять, он вас авиацией накроет несколько раз, - включился маршал авиации Кутахов.
- Какая авиация? Нижний край облачности 100-150 метров. Летчики в домино забивают и пьют… крепкий, сладкий чай, чтобы поддержать тонус в боеготовности.
- Но вы вечно не будете стоять друг против друга? – спросил министр.
- Как только станет светло – начну активные действия, - сказал генерал и далее подробно доложил о своем замысле.
Министр обороны связался по телефону с командующим танковой армии и приблизительно задал ему такие же вопросы – его ответы были аналогичны.
А в разговоре, тоже по телефону, с генерал-полковником Николаевым, который к этому времени уже был на КНП танкистов, Андрей Антонович выяснил, что они намерены ждать рассвета, а пока ведут интенсивную разведку.
Проехав некоторые подразделения и повидавшись с солдатами и офицерами, к 8 часам утра министр обороны был на главной вышке Ровенского учебного центра, которая стояла в центре полигона и с которой на 360 градусов открывалась перспектива в несколько километров. Центральная стержневая часть вышки была закрыта и застеклена, так что все хорошо просматривалось, и было тепло. Здесь можно было укрыться от непогоды. А “крылья” вышки на верхнем этаже были открыты и представляли собой хорошие смотровые площадки, где, кстати, было множество различных оптических приборов для наблюдения.
Когда министр обороны приехал к вышке, приглашенные гости были уже у вышки и приветствовали Гречко. Он пригласил всех наверх. На большом столе посредине комнаты была развернута карта и Андрей Антонович свободно, будто сам был автором этой карты, рассказал об обстановке и о том, чего ожидать. Выпив по чашке чая, все вышли на смотровую площадку.
Внизу чувствовался ветер, но наверху он был еще более мощный и порывистый. Время от времени обрушивался дождь со снегом, так что надо было внимательно следить, чтобы кого-нибудь не унесло. Началась стрельба дальнобойщиков артиллерии. Затем подключились другие огневые средства. От опушки леса “Западных” (13-ая армия) отделилась боевая линия танкового батальона, и, ведя огонь на ходу, двинулась в атаку. Вслед за ней во второй линии на боевых машинах пехоты, прикрываясь танками, в атаку устремились мотострелки. Как потом стало известно из докладов, “Западные” решили провести разведку боем, вызвать огонь на себя и тем самым вскрыть систему огня “Восточных” и одновременно захватить выходной рубеж, сбив с него охранение противника.
Танки “Восточных”, занявшие огневые позиции по опушке своего леса, открыли интенсивную стрельбу, расстреливая с места атакующие танки и пехоту “Западных”. Но последним все-таки удалось захватить желанный рубеж. Исследуя складки местности, старые отроги, кусты и т.д., они стали закрепляться, создавая для главных сил нужную опору. “Восточные” понимали, что этого допустить нельзя. Развернув на фланге свой авангардный танковый полк, они решили сбить противника и выйти на его главные силы. Но и “Западные”, с учетом доклада разведки о перемещении в стане “Восточных”,
445

предвидели это. Поэтому держали в предбоевом порядке свой танковый полк, понимая, что от первых столкновений будет зависеть, кто захватит инициативу в свои руки.
Как только танкисты “Восточных” развернулись и ринулись на батальон танков и роту пехоты, которые закрепились на захваченном рубеже, стремясь “смести” их еще
слабую оборону и выйти на главные силы “Западных”, последние ударами своего танкового полка обрушились на фланг атакующих танкистов “Восточных”. Понимая, что авангардный танковый полк попадет в тяжелую ситуацию, “Восточные” отказываются от разгрома авангарда на захваченном рубеже и, развернувшись в сторону атакующего танкового полка “Западных” всем фронтом решают отразить эту атаку.
Обстановка накалилась. Она накалилась и в поле, и в действующих штабах, и на вышке.
Здесь представители Ровенской области, естественно, расхваливая действия 13-ой армии, то есть “Западных”, а представители Житомирской – делали то же самое в отношении 8-ой танковой армии, то есть “Восточных”. А.А. Гречко посмеивался, периодически “подливая масла в огонь”.
Начался ввод главных сил дивизий. Обе части решили нанести удар из-за своего правого фланга, уже втянувшихся в бой частей. Огромная десятитысячная масса войск с одной стороны, и такая же - с другой, развернулись, и, ведя огонь (“холостыми”) из всех видов оружия, двигались вперед. Хотя никакой имитации не было, все грохотало. Обстановку жестокого сражения дополняли пронизывающий ветер и неутихающий дождь со снегом. Лица у всех были пунцовые, носы – синие и мокрые, а глаза – выпученные.
Один гражданский взмолился:
- Андрей Антонович, покурить бы…
- Сейчас, сейчас, друзья. Начинается самое главное.
И он начал пояснять, что происходит. Дивизии в целом развернулись нормально, и удар их мог быть эффективным. Но до столкновения главных сил и тем более пронизывающего друг друга удара мы не давали, чтобы не было перемешивания войск. Однако было другое - Гречко решил проверять войска на управляемость и приказал: вне оперативной обстановки отвести все части в исходное положение и доложить готовность к действиям, но на это дал не более 1,5 часа.
Столь жестким ограничением срока готовности проверялась управляемость. Но в армии до этого по приказу управляемости были проведены многочисленные тренировки. Поэтому Варенников особо не переживал, хотя дал твердые команды всем, от кого хоть в небольшой мере зависело решение этой задачи.
Наконец, после трехчасового непрерывного пребывания на смотровой площадке Андрей Антонович любезно пригласил всех в застекленную теплую комнату, где по периметру большого стола стояли чашки с горячим дымящимся ароматным чаем и различные бутерброды. Гречко пожелал всем приятного аппетита и, сбросив мокрую плащ-накидку, сняв фуражку и расстегнувшись, удобно сел к столу.
Все последовали его примеру. И с удовольствием взявшись за чай, проклинали погоду. Кто-то сказал: “До чего сложно в такую погоду… Может, лучше было бы переждать, когда пройдет ненастье?”.
- А как же на войне? Там ждать нельзя. Поэтому и в мирное время войско приучается к действиям, максимально приближенным к боевым. А вся жизнь военного – это жизнь на семи ветрах.
Наступила тишина. Варенников подумал, что Гречко выдерживал всех на открытой смотровой площадке, чтобы каждый почувствовал, что испытывает в этот момент солдат, лейтенант, полковник, да и генерал. Одно дело – смотреть на все это через стеклянные стены теплой комнаты, в которой они сейчас пьют чай, а другое – быть вместе со всеми под одним небом.
446

На взгляд Варенникова метод Гречко – то есть приглашение местных властей на учение – очень верный. Власти лучше будут представлять военную жизнь, полную
лишений и трудностей. С учетом, конечно, что настоящий войсковой офицер и его семья – это вечные странники. Хотя их интеллект нисколько не ниже, а чаще – выше тех, кто всю
жизнь проводил в центральном аппарате, и считает себя личностью особого полета, особого круга.
Пока пили чай, разгорелся живой разговор на эту тему. А войска тем временем выходили в исходное положение. Варенников предупредил, что их ожидает и что это будет подобно тактико-строевым занятиям с повторением отдельных элементов, но в крупных масштабах: в составе полка или сразу двух полков, а может, и дивизии. Всем категориям командиров – запастись большим количеством осветительных и цветных
ракет для обозначения своего положения. Наконец, хорошо провести радиотренировки.
Через полтора часа все в основном было готово. Ветер значительно поубавил свою силу, а дождь вообще прекратился.
Варенников предложил министру: прежде чем действовать войскам, надо той и другой стороне обозначить свое положение ракетами. А затем можно давать команды. Так и решили.
Действовали полками. Какие только команды Гречко не выдавал – все выполнялось. Правда, Варенников вынужден был иногда вмешиваться, чтобы правильно поняли, что именно требуется выполнить, в каком направлении действовать, что является основным ориентиром и т.д.
Наивысший класс виртуозности в действии показал 279-ый мотострелковый полк 24-ой “Железной” мотострелковой дивизии. В то время полком командовал полковник Игорь Николаевич Родионов, который в итоге своей службы стал, как известно, генералом армии и министром обороны Российской Федерации. И хотя все войско действовало нормально и выполняло именно то, что от него требовалось, этот полк действовал особенно четко и быстро. Присутствовавшие на вышке высказались о нем одобрительно. Один министр обороны молчал. Но видно было, что он доволен.
Однако не обошлось и без некоторых эшелонов, которые заставили понервничать. В ходе движения одного из полков танк попал в яму. Случилось это метрах в 250-300 от вышки, и все, естественно, стали свидетелями этой картины. Перед боем перед линией танков простиралось поле, залитое водой. Танки шли уверенно. Вдруг один “клюнул” и резко остановился. Лобовая часть его опустилась в воду. Танкисты развернули пушку наоборот, и танк сделал попытку вырваться из этой западни, рванув назад. Но грунт сзади стал проседать, а танк плотно сидел в воде. Но вот двигатель взревел, и машина медленно пошла вперед. Уровень воды поднимался, однако танк двигался. Напряжение нарастало: если вода зальет трансмиссию – значит, все. Танк двигался еле-еле. Уровень воды стал понижаться. Наконец, танк из ямы выполз и остановился. Машину спасли.
Министр обороны сказал Варенникову, чтобы механика-водителя доставили на вышку. Варенников передал эту команду и послал адъютанта к танку. Сверху было видно, как на танке у водителя-механика открылись люки. Потом механик вылез на броню и, как все поняли, получил распоряжение командира танка, который показал рукой в сторону вышки. Механик прыгнул в воду и быстро пошел к вышке. Его перехватил адъютант, и они, уже вместе, побежали к ним, поднялись на смотровую площадку. На площадке офицеров много, все незнакомые, механик-водитель спрашивает у адъютанта:
- Который из них будет министр обороны?
Андрей Антонович, конечно, услышал, хотя вопрос был вполголоса.
- Это я буду! – в тон солдату сказал министр.
Механик-водитель решительно двинулся к маршалу:
- Товарищ маршал Советского Союза! Ефрейтор Пирогов по Вашему приказу
447

прибыл.
- Ты откуда будешь?
- Как откуда? Из Вологодской области. Откуда же мне еще быть? – удивленно сказал Пирогов и посмотрел на всех вокруг. Тон был такой, что в голове ефрейтора
наверняка крутилась мысль: “Непросвещенные. Ведь в Советском Союзе и есть-то одна Вологодская область”.
- А как тебя величать?
- Алексеем Ильичем.
- Как же тебя угораздило в яму?
- Так ведь кругом море-океан. Ничего не видно, кроме воды. А что там под водою-то? Вот и вел машину по командам командира полка. И он не виноват. На его место хоть
ротного посади или комбата, да даже Суворова – все равно бы завалился.
- А как же ты все-таки вырвался из плена?
- Надо было рисковать. Не пропадать же бесславно в том болоте? Вот и говорю командиру: назад нельзя – засасывает. Давай рванем вперед. Он говорит: “Давай!”. Вот я и пошел на первой передаче. Вначале вроде погрузился. Потом положение стабилизировалось – вода за бортом остановилась на уровне моих глаз. А затем я почувствовал, что зацепился за твердое, и пошло, пошло, пошло. И вот я перед Вами. А вообще-то повезло.
Министр обороны там же наградил его наручными часами за мужество. Все начали жать солдату руку. Пока он стоял да рассказывал, вокруг него образовалась большая лужа. Епишев не выдержал:
- Ты это чего, ефрейтор, - и показывает глазами на лужу, - того, что ли?
- Да это вода. У них, у этих ровенских, кругом одна вода да болота. Им бы крокодилов разводить, - разозлился солдат.
Его успокоили, еще раз поздравили и отправили восвояси, а на ровенских начальников напали: почему крокодилов не разводите? Они отшучивались: “Надо попробовать. С кукурузой в начале 60-х не получилось, может, с крокодилами повезет?”.


* * *

С наступлением темноты военные распрощались с гостями, а войска продолжали действовать. Оперативная пауза, во время которой министр обороны проверил командиров, штабы и войска на управляемость, закончилась. Все опять были введены в оперативную обстановку. На всех уровнях были приняты решения о преследовании отходящего противника, поставлены соответствующие задачи. Ночью министр обороны заслушал в своей палатке командиров и поставил штабу руководства задачу – как только обе дивизии втянуться в полевые маршруты (один – на Житомир, а второй – на Львов), можно объявить отбой и сосредоточить дивизии на восточной и западной окраинах Ровенского полигона.
На следующий день во время завтрака маршал Гречко объявил, что он сейчас вместе с Епишевым и Кутаховым посетит Ровенский обком партии. Командующий войсками, разумеется, будет с ними. Остальные могут отправляться в пункт постоянной дислокации. Потом сообщил порядок дальнейших действий:
- В 16.00 Военный совет округа во Львове. Начальники управлений округа, а также Военные советы армии, в том числе 38-ой, которая не действовала, а также Воздушной армии должны быть на разборе. Там же получите и другие необходимые указания. На основе этого командующему войсками на следующей неделе сделать подробный разбор, со всем руководящим составом округа, включая командиров частей. Это должна быть
448

ваша программная позиция разрешения проблем, которые стоят перед округом.
С учетом полученной задачи Варенников отдал распоряжения, и все тронулись в
путь.
В Ровно Гречко пробыл недолго – это был визит вежливости, как это бывало всегда
во время пребывания на территории той или иной области и тем более республики. Он обычно посещал обкомы партии, там же присутствовали руководители исполнительных органов Советов народных депутатов. Чаще всего это было сразу после прилета. Все областные начальники встречали его на аэродроме и все вместе ехали к хозяевам. Беседа продолжалась около часа: хозяева – о своем, министр обороны – о государстве, о решаемых в Политбюро вопросах, о Вооруженных Силах, внешней политике. И, разъезжаясь, каждый занимался своим делом. Часто на какие-нибудь мероприятия в
войсках Андрей Антонович приглашал первого секретаря обкома и председателя облисполкома.
Глядя на министра обороны, так же действовали и все командующие войсками военных округов (разумеется, и флотов). Кстати, когда командующий войсками прилетал в какую-то область, то первые секретари обкома и председатели облисполкомов его тоже встречали. И когда Варенников пытался как-то изменить этот порядок в сторону упрощения, его поправили: “Мы не знаем, как у других, а на Украине это уже традиция, и мы будем ее придерживаться твердо”. Таким образом, все вопросы были сняты.
Из Ровно во Львов ехали машинами. Прибыли сразу в штаб округа. Министр обороны пошел в свой кабинет (кабинет командующего), вызвал к себе генерал-полковника Николаева и других с документами, и начал готовиться к разбору.


* * *

В назначенное время началось совещание. Выступление министра обороны состояло из двух разделов. Первый (около часа) был посвящен международной обстановке, положению в стране, выполнению Вооруженными Силами своих задач, роли и месту Прикарпатского военного округа в решении этих задачах. Второй раздел (около полутора часов) – анализировал проведение учения. Затем шло 7-минутное заключение с пожеланиями и напутствиями.
Министр обороны вошел в зал в сопровождении начальника Главпура и Главкома ВВС. Но сел за стол Военного совета только один. Все остальные сели в зале.
Нужно отметить – Гречко много сосредоточился на недостатках, и особенно в подготовке вооружения и техники. Он не просто раскритиковал за оставшиеся на маршрутах танки и боевые машины пехоты, а взвинтил это до уровня преступно-халатного отношения  некоторых начальников к подготовке боевой техники и ее сосредоточению. В ходе выдвижения у одной дивизии отстало 7, а во второй – 9 единиц гусеничной техники. Половина из них были танки, поломанные или застрявшие из-за плохой погоды. Все это, конечно, “засекли”  помощники министра и выдали ему соответствующую справку.
- Вы представляете, что это такое, если даже один танк не успеет к бою? – заострял внимание министр обороны. – А у вас три, четыре и даже пять танков отстало. Ведь это  же пол танковой роты! Это недопустимо.
И в таком духе - с выволочкой, с фамилиями, с примерами - он продолжал минут 30. Варенников тоже поднимался раза три, когда речь шла об упрощениях командующего войсками округа.
В целом разбор оказался мощным, интересным и, конечно, очень полезным. Он не был разгромным, как казалось вначале.
449


* * *

После разбора Андрей Антонович распрощался со всеми и, забрав Варенникова, пошел в кабинет командующего войсками. Они сели за небольшой стол, им принесли чай:
- Расскажите, в какой степени вы познакомились с округом, какие впечатления, какие возникли проблемы, - сказал он Варенникову.
Минут сорок он докладывал за каждую дивизию (в том числе авиационную), о сильных и слабых сторонах, отдельно об офицерском корпусе, инфраструктуре округа, о
взаимодействии и взаимоотношениях с руководителями областей, о некоторых планах развития округа.
- В целом, - заключил Варенников, - округ хороший, люди обученные, и нормальная база.
Андрей Антонович в целом был удовлетворен. Но заметил, что Варенников не должен забывать о поддержании контактов с соседними военными округами – Белорусским, Киевским и Одесским, а также с Группами войск – Северной в Польше, Центральной в Чехословакии и Южной в Венгрии.
- Вы отсюда кому-нибудь из этих командующих позванивали?
- Пока еще нет.
- Вот видите! Это на первый взгляд кажется, что пустяковое дело. А в действительности – важнейший вопрос. Вы – соседи! Должны друг другу помогать, а не сидеть неподступными и удельными князьями. Дело будет спориться, если вы вместе будете решать любые задачи. Но в целом, я считаю, начало у Вас нормальное. Надеюсь, округ будет на должном уровне.
От ужина Андрей Антонович отказался. Все поехали на аэродром и проводили всех москвичей. Перед трапом маршал авиации Кутахов “всадил Варенникову шпильку”:
- Товарищ министр, Вы знаете, о чем сейчас думает Валентин Иванович? Он думает: “Какой приятный запах у дыма улетающего самолета, на борту которого начальники”.
- Это точно, - поддакнул Епишев.
- Так, что ли? – уставился на Варенникова Гречко.
- Товарищ министр обороны, Вы же знаете – Павел Степанович любит юмор, - уклончиво ответил Варенников.
- Вот видите? Все на Павла Степановича! Нет, чтобы сказать: “Товарищ министр обороны, всем миром просим – останьтесь еще на недельку!” – подливал Епишев.
- Ну, ладно. Полетели.
Попрощались. Все уселись так, чтобы их было видно в окнах. Варенников видел, что все они смеются и машут им руками. Наверное, Кутахов еще раз прошелся по приятному запаху дымка.
Министр бороны улетел. До посадки в самолет он перекинулся несколькими фразами с Варенниковым. Он сказал, что все прошло в основном благополучно, а сейчас надо лететь, а Варенникову пожелал ехать домой и отоспаться за все дни.


* * *

В округе были проведены итоговые занятия по боевой учебе за год. Поэтому Варенников готовил большое установочное совещание, где намерен был разобрать все стороны жизни и быта округа. Оно включило в себя раздел итогов боевой и политической подготовки, состояние техники и вооружения, тыла, строительства. Особый раздел
450

занимала воспитательная работа и состояние военной дисциплины. Но результаты проведенных учений и указаний министра обороны были представлены обособленно, как наиболее важные. Здесь же проходили и его принципы работы, и перспективные установки на ближайшие годы.
Совещание имело большое значение для жизни округа. На него были приглашены все, до командира отдельного батальона, а из полка в бригады – командир, первый заместитель, начальник штаба и заместитель командира по политической части, из дивизии – командир и все заместители, в том числе начальник артиллерии дивизии. Армейские руководители были представлены всеми начальниками служб и выше. За
несколько дней до совещания в войсках были высланы все документы, которые Варенников намеревался разбирать, имея в виду, что в выступлениях услышит необходимые предложения.
Фактически это было занятие. До перерыва Варенников доложил все основные вопросы. После обеда все начальники занимались со своими подчиненными, а Варенников – с командирами полков, дивизий, бригад и командармами.


* * *

1974-ый год для Варенникова лично, кроме всего прочего, был притягателен неординарной поездкой за рубеж. Вышло так, что в Венгрию с официальным визитом направлялась военная делегация Советского Союза. Ее возглавлял министр обороны А.А. Гречко. В ее состав были включены: начальник Главного политического управления А.А. Епишев, Главнокомандующий ВВС П.С. Кутахов, первый заместитель начальника Генерального штаба Н.В. Огарков и командующий войсками Прикарпатского военного округа.
Так как Прикарпатский военный округ граничил непосредственно с рядом стран Восточной Европы – Польшей, Чехословакией и Венгрией, и поэтому без всяких планов и указаний должен быть всегда готов выполнить те обязательства, которые взяло на себя наше государство в отношении этих стран. Следовательно, командующий войсками округа обязан, во-первых, хорошо знать эти страны и быть лично знаком с их руководителями (как и наоборот), а во-вторых, через Генеральный штаб Вооруженных Сил и штаб Объединенных вооруженных сил Варшавского Договора должен организовать необходимые мероприятия, направленные на сближение  наших армий (а, следовательно, и кадров), на обеспечение необходимого взаимодействия при обострении ситуации. А во времена “холодной войны” и конфронтации все это имело первостепенное значение.
Что касается поездки в Венгрию, то Гречко включил Варенникова в свою команду, чтобы показать (вот, мол, он с мощным округом стоит рядом, поэтому у всех у вас должно быть спокойно на душе), и чтобы Варенников присутствовал при деловых государственных разговорах, врастал бы в обстановку не понаслышке, а находился в ней непосредственно.
Для этой поездки Варенникова вызвали в Москву, откуда вся военная делегация вылетала на самолете министра обороны. Варенников с Огарковым уютно устроились в одном из салонов и мирно беседовали на различные темы, но в основном касались проблем Венгрии. Николай Васильевич Варенникова просвещал. Оказывается, венгерская контрреволюция (естественно, как и везде, поддерживаемая ЦРУ США) не успокоилась после событий 1956-го года. Огарков очень хорошо знал обстановку в этой стране. Он не только по полочкам разложил политические силы Венгрии, но и с конкретными цифрами обрисовал экономику и социальную сферу.
Программа пребывания делегации предусматривала официальную часть и
451

неофициальную. По официальной линии были встречи с руководством Венгерской Народной Республики, руководством Министерства обороны, посещение воинских частей и военно-промышленных предприятий, присутствие на тактических учениях, танковых и артиллерийских стрельбах, на полетах авиации. А неофициальная часть включала посещение частных магазинов и хозяйств.
В первый же день приезда делегацию принял Янош Кадар.
После приветливой встречи, общих дежурных слов и сразу после того, как принесли кофе, А.А. Гречко перешел к делу. Он попросил Яноша Кадара рассказать подробно обстановку, что он намерен делать и что требуется от Советского Союза.
Венгерский лидер подробно и весьма популярно раскрыл сложившуюся ситуацию, называл фамилии, факты, показывал динамику негативных явлений.
Во время этого рассказа Андрей Антонович постоянно задавал вопросы, которые позволили Кадару лучше высветить обстановку в стране.
После визита к руководству Венгрии у делегации шло по протоколу, а он был наполнен военными мероприятиями, посещение воинских частей, строевой смотр одного мотострелкового полка и прохождение его торжественным маршем.
Делегация возвращалась в Москву на аэродром во Внуково-2. Здесь Андрея Антоновича встречали член Политбюро ЦК КПСС В. Гришин, кандидат в члены Политбюро Б. Пономарев и вся коллегия Министерства обороны, выстроенные в одну шеренгу (порядок должен быть во всем). Непосредственно у трапа Андрея Антоновича встретили В. Гришин и Б. Пономарев, остальные спустились и тоже поздоровались. Затем все направились к строю. Гречко с удовольствием жал каждому руку и отпускал какую-нибудь шутку. За ним шли все остальные. Варенников не знал, как ему лучше поступить: то ли ретироваться в сторону и стать за строй, то ли идти замыкающим, здороваясь со всей коллегией. Однако последнее, на его взгляд, выглядело бы некорректно с его стороны. Но тут кто-то подтолкнул его, и он вынужден был пройти весь строй.
Здесь же на аэродроме Гречко коротко рассказал, что сделано в ходе визита, после чего все начали разъезжаться. Спросив разрешения у министра обороны отправиться в округ, Варенников надеялся получить добро. Но он неожиданно остановился. Естественно, все тоже встали.
- Так мы летели через Львов! – воскликнул министр. – Павел Степанович, мы через Львов летели?
- Так точно, товарищ министр обороны, - подтвердил Кутахов.
- Что же ты мне не напомнил, что тебя надо было высадить? – обратился к Варенникову Гречко.
Несколько обескураженный, Варенников помалкивал. Ведь знал же, что летит в Москву.
- Вот и получается, что мы его затащили в Москву. Сидоров, у нас в самолете парашют есть? – обратился министр к помощнику.
- Никак нет. Есть большой зонт. Он держит не хуже парашюта.
- Ну, вот. В следующий раз напоминай о себе, а сейчас разрешаю лететь во Львов, - “смилостивился” А.А. Гречко.
Министр и остальные попрощались с Варенниковым, после чего все уехали, а Варенников остался. К нему подошел полковник из Генштаба и доложил, что получил приказ доставить Варенникова на аэродром Чкаловский, где уже стоял самолет.
Через три часа он был уже во Львове.




452


* * *

Однажды проанализировав и взвесив свои возможности, в том числе и ремонтного завода, начальник автомобильной службы округа генерал-лейтенант Василий Федорович Попов выходит на Военный совет округа с предложением: автомобильная служба округа обязуется улучшить техническое обеспечение машин, тем самым можно продлить срок их эксплуатации и уменьшить число автомобилей, списываемых в народном хозяйстве после уборки урожая. Поэтому предоставляется возможность поступающие из промышленности новые автомобили ставить на хранение в части сокращенного состава вместо автомобилей, прописанных “россыпью”. Водители, закрепленные за этими машинами, приписываются к части, изучают и поддерживают уже новые машины в должном порядке.
Военный совет округа поддержал это решение и определил для эксперимента
51-ую мотострелковую дивизию 13-ой армии и 70-ую Гвардейскую мотострелковую дивизию 38-ой армии. В результате этого уже в 1974-ом году округ смог обеспечить одну дивизию автомашинами полностью, вторую на 50 процентов. Выделили 600 автомобилей из полученных двух тысяч. После чего приписали водителей, ознакомили их с техникой, а во многих случаях они сами участвовали в постановке машин на хранение. Словом, опыт удался.
Понимая значение этой проблемы, Варенников решил при первом удобном случае доложить Генеральному штабу о проделанной работе. Возможно, опыт Прикарпатского военного округа будет приемлем для Вооруженных Сил в целом. Такой случай подвернулся в начале 1975-го года.


* * *

Варенников поехал в Москву.
Как положено по установившейся традиции (а Варенников, конечно, навел предварительную справку) первым делом он отправился к министру обороны. Доложил обстановку в округе и на Западной Украине, рассказал о широко развернувшейся у них работе по совершенствованию материальной базы (перечислил дивизии, где реконструируются военные городки). И в заключение, как бы, между прочим, сказал:
- Есть у округа одна проблема, решить которую без Вашей помощи не можем.
Гречко поднял брови, как бы говоря: “Ну, выкладывай”.
- У округа все есть, но нет выхода к морю, - сказал Варенников.
- Что Вы имеете в виду? – спросил министр.
- Многие европейские военные округа имеют на Черном море свои базы. Даже Ленинградский, хотя стоит на Балтике, имеет в Ялте санаторий. А у Киевского – две базы в Крыму: санаторий “Жемчужина” и турбаза “Кичкин”. Вот если бы нашему округу передали турбазу, мы были бы очень благодарны.
- Вообще-то логично, - задумался Андрей Антонович, - но мы, наверное, можем пойти по другому пути.
Тут звонит недавно назначенному на должность заместителя министра обороны по строительству генерал-полковнику А.В. Геловани. Знаменитый строитель генерал армии А.Н. Комаровский в 1973-ем году скоропостижно скончался. Знаменитый потому, что он строил еще канал Москва-Волга. А в годы войны руководил Главным управлением оборонительных работ и даже командовал саперной армией. Был начальником Главтрнсстроя СССР и 10 лет заместителем министра обороны по строительству. Это

453

благодаря ему были построены суперсовременные защищенные командные пункты
управления государством и Вооруженными Силами. Этот он обустроил все Ракетные войска стратегического назначения. Это он создал современную основу военно-морской базы без хранения ударных боеприпасов. Это с его непосредственным участием решались все проблемы по созданию аэродромной сети для ВВС и ПВО страны. Он же принимал участие в строительстве объектов в военных округах. Вообще за период его работы с Гречко театры военных действий преобразовались. На смену ему пришел тоже очень опытный и толковый строитель Аргил Викторович Головани.
- Аргил Викторович, - начал министр, - в каком состоянии сейчас дача адмирала Исакова? Да, да, да, что в Крыму, около санатория “Фрунзенский”. В чьем она ведении сегодня? Хорошо. К тебе по этому вопросу подойдет командующий Прикарпатским военным округом.
Затем Гречко переключился на Варенникова.
- В Крыму есть одно очень красивое место. Там стоит небольшая дача с башенкой. Ее Сталин в 1950-ом году дал адмиралу Исакову, когда тот ушел в отставку и стал заместителем Морского Флота СССР. И годика за два до смерти он передал ее Министерству обороны. Даже называется “Орел”. Не знаю, кто придумал это название, но очень удачно. Дача возвышается над всем окружающим и впечатление такое, будто парит орел. Находится она недалеко от санатория “Фрунзенский”. Еще когда начинали строить санаторий “Крым”, я думал, как бы приобрести и эту дачу. Но потом вопрос отпал. А вот округ действительно мог бы там обосноваться. Земли много – 4,5 гектара, для Крыма это отлично. Кругом виноградники. Ранней осенью полно перепелок. Словом, райское место. Немного далековато до моря - наверное, метров 700-750, но зато воздух райский. Дорога туда есть. В общем, надо посмотреть.
“Вот удача”, - обрадовался Варенников. То, что об этом говорит лично министр, да еще так увлеченно, Варенникова весьма заинтересовало и окрылило. Он хотел, было, уже встать и просить разрешения идти, как вдруг зазвонил телефон, причем особым, приятным тембром. Министр прервал разговор, а Варенников насторожился.
- Я слушаю тебя, Леонид, - сказал Андрей Антонович в трубку.
Слышимость была хорошая, сидя на месте напротив министра, можно было даже разобрать отдельные слова. Варенников уловил, что разговор шел о каких-то ракетах. Гречко преобразился в лице. Наконец, Андрей Антонович, наверное, не выдержал и сказал, перебивая собеседника:
- Я еще раз тебе, Леонид, говорю, что это только я могу определить – надо или не надо. Министерство обороны с Генеральным штабом уже четко определились, что им надо для Вооруженных Сил и для обороны страны. И никто другой – ни по своему положению, ни по своей компетентности – не вправе тебе что-то из этой области докладывать. Я уже тебе об этом говорил, но опять начинается прежняя история.
Варенников сделал попытку встать и уйти, но Гречко решительным жестом его посадил. Вскоре телефонный разговор закончился. Министр обороны положил трубку, почему-то надел очки и, постукивая пальцами поврежденной правой руки по столу, задумался. Варенников чувствовал себя прескверно. Ему сразу стало ясно, что звонил Брежнев. Конечно, Варенников обязан был сразу встать и уйти. Но, не предполагая, что разговор приобретет такой оборот, Варенников медлил, считал некорректным выходить без разрешения, спрашивать же министра об этом во время его разговора с Генеральным секретарем вообще было бы бестактно. Вот и просидел весь этот разговор на свою голову, а теперь вообще не знал, как поступить.
Но министр сам нарушил тишину:
- Леонид Ильич совсем у нас стал плох: зубов нет, говорит поэтому тяжело, память притупилась, со всеми стал соглашаться… А этим пользуются различные технари, лезут
454

не в свое дело, создавая проблемы.
Варенников все-таки решился просить разрешения действовать – не вступать же ему в полемику по затронутой министром проблеме.
- Да, конечно, договорились с Геловани по этой даче. А когда побываешь на месте, позвони (в хорошем расположении Андрей Антонович, как правило, переходил на ты).


* * *

Варенников оставил министра обороны со своими тяжелыми мыслями, но и у самого на душе был камень. Конечно, в то время ему в голову не приходило, что в Политбюро ЦК могли быть какие-то трения и тем более какие-нибудь интриги. Об этом он узнал значительно позже, когда уже работал в Генеральном штабе. А тогда все воспринималось как есть. А скверно на душе было оттого, что он понял: нет единства среди тех, кто окружает Брежнева.


* * *

Встретившись с генералом Геловани, Варенников разрешил все свои строительные проблемы. Он пожурил Варенникова за то, что он применяет дорогостоящие материалы для внутренней и внешней отделки солдатских казарм, клубов, спортзалов и столовых. Варенников пытался ему доказывать, что это многократно выгоднее. Во-первых, такие материалы служат дольше (3-5 лет) и, конечно, они эстетичнее, современнее. При его варианте – сделал и не возвращайся, например, к панелям в казармах или к их фасадам несколько лет. А при рекомендованных методах – надо и то, и другое красить дважды в год: весной и осенью.
И все-таки каждый остался при  своем мнении, хотя заместитель министра обороны по строительству не мог упрекнуть Варенникова в целом – благоустройство и повышенная комфортность военных городков приобрели в Прикарпатском военном округе большие масштабы. Наоборот, похвалил, но усомнился, что все это можно сделать за счет тех средств, которые выделяются округу министром. Разумеется, Варенников не раскрыл ему своих “секретов”. И не только потому, что не хотел, чтоб тот об этом знал. Варенников был уверен, что ему доподлинно известно все: те же их строители все это преподносили своему главному начальству на блюдечке. Он не исключал, что все его действия по отысканию дополнительных денежных и материальных средств на строительство были известны и министру обороны. Но важно, что Варенников сам не говорил об этом, стараясь не афишировать сложившееся статус-кво. Если же Варенников об этом доложил бы официально, пришлось бы разбираться – нет ли здесь каких-нибудь нарушений. Тогда любое отклонение от инструкций считалось серьезным нарушением. Следовательно, надо пресечь его на корню.









455


* * *

Обсудили они все принципиальные вопросы и по даче “Орел”. Договорились, что Варенников слетает туда со своими специалистами и оценит все на месте. Приблизительно через месяц Варенников представил доклад о целесообразности однокомплексного здания: по центру жилую башню на 160 мест, а слева и справа примыкающие к ней столовую и над ней клуб, а с другой стороны – лечебный корпус и здание администрации. Получив одобрение, они приступили к проектированию. Пока копались с документами, Варенников все-таки начал строить, и за 1975-ый и частично 1976-ой годы построил хорошую современную дорогу от основной магистрали к будущему санаторию “Орел” (то есть как приемник дачи). Однако к строительству самого санатория не приступили – внезапно умер Андрей Антонович. Через полгола Варенников
говорил Главкому, что надо бы предусмотреть финансирование на следующий год. А он ему: “При  этом министре (то есть Д.Ф. Устинове) и не заикайтесь, хотя бы полтора года, ни о каких санаториях”.
Варенников решил ждать. Через некоторое время скоропостижно скончался Геловани. На его место пришел Николай Федорович Шестопалов. Естественно, не будет молодой заместитель министра по строительству начинать свои первые шаги в новой должности со строительства санатория. Поэтому на вопрос Варенникова “Как быть?” – он ответил: “Надо докладывать только лично при удобном случае, и не по телефону, а тем более не по почте”. Такой удобный случай Варенникову представился в 1979-ом году, но его вскоре забрали в Генеральный штаб. Его просьбы и советы, обращенные к новому командующему генералу В.А. Беликову, результатов не дали, и этот вопрос “умер”.


* * *

Но вернемся назад, когда Варенников еще был командующим и совершал визиты во время пребывания в Москве. В этот раз после Геловани Варенников отправился к начальнику Генерального штаба генералу армии Виктору Георгиевичу Куликову. Доложил, как и министру, все по округу, затем все то, что решил у министра обороны и у Геловани, после чего спросил:
- Можно ли округу проявить новаторство?
- Смотря в чем, - уклонился Виктор Георгиевич от прямого ответа.
- В повышении боевой и мобилизационной готовности, - ответил Варенников.
- Несомненно. За это даже будут поощрять, - сказал генерал.
Тогда Варенников рассказал ему об их шагах в этой области – закладке на хранение поступающих из промышленности автомобилей вместо тех, которые должны “россыпью” получать из народного хозяйства. При этом подчеркнул, что на общем техническом состоянии автомобильного парка округа это скажется только положительно, ведь приписанные машины из народного хозяйства, как правило, не имеют 100%-ой гарантии.
Виктор Георгиевич внимательно выслушал Варенникова и, не сказав ни слова, позвонил начальнику Главного организационно-мобилизационного управления Генерального штаба генерал-полковнику Волкову, попросил его срочно зайти. Пока тот шел, Куликов, глядя в окно и о чем-то думая, все повторял: “Интересно, интересно…” Через пару минут Анатолий Васильевич Волков был в кабинете начальника Генштаба.
- Тут вот командующий с одной идеей приехал. Послушай его, - сказал Виктор Георгиевич, и попросил Варенникова повторить ему все, что тот только что доложил ему.

456

Ничего не подозревая, Варенников все повторил, даже кое-что детализировал.
- Ну, что скажешь? – спрашивает Куликов.
- Тут вывод может быть только один, - не задумавшись, ответил Волков, - то количество машин, которое дает Генеральный штаб Прикарпатскому военному округу, слишком завышено. Надо уменьшить эту цифру.
- Правильно, - решительно поддержал его Куликов, - и уменьшить ровно настолько, сколько округ закладывает на хранение.
Такого оборота Варенников не ожидал. Вспылив, Варенников, конечно, весь свой гнев обрушил на Волкова, который, не желая вникнуть в суть проблемы, подсказывает начальнику Генштаба провокационное решение и тем самым подрывает авторитет такого высокого органа. В свою очередь, Волков заметил, что Варенников со своей колокольни дальше округа ничего не видит, а “они решают общегосударственные задачи”. Так, наверное, продолжалось бы долго, если бы Куликов не принял решение выпроводить их обоих из своего кабинета.
- Ну, вот что, Анатолий Васильевич, забирай командующего к себе и разбирайтесь.
Отчаянно ругаясь, те вышли. Волков предложил пройти к нему.


* * *

- Мне у Вас делать нечего, - резко бросил Варенников - Это Вы отправляйтесь в свой кабинет и думайте, как теперь выйти из этого идиотского положения, которое Вы сами создали. Но имейте в виду, если только Вы посмеете занизить округу количество автомобилей, я пойду на самые крайние меры, вплоть до обращения к министру обороны.
Уходил Варенников из Генштаба в расстроенных чувствах. Ведь принес прекрасную идею. Мало того, она уже апробирована. И вдруг в высшем органе все ставят с ног на голову. Да еще намереваются наказать округ – ущемить его интересы. “Этого я, конечно, не допущу”, - думал Варенников про себя. Однако позже, поостыв, занимался самокритикой: “Наверное, я погорячился, что погрозил Волкову обращением к министру обороны”. Но дело уже было сделано.
Никаких санкций к Прикарпатскому военному округу по части сокращения лимита машин из промышленности Генеральный штаб так и не принял. В округе же продолжали начатую линию, но официально ни с кем не делясь опытом, дабы не навлечь еще раз на свою голову лишней мороки.


* * *

В зиму с 1974-го на 1975-вй год министром обороны проводилось известное учение “Севера” с “Югом”. В роли Северного округа выступал Белорусский военный округ. Командовал фронтом командующий войсками Белорусского военного округа генерал-полковник Иван Моисеевич Третьяк. В роли Южного фронта – Прикарпатский военный округ. Командующий войсками фронта – командующий войсками Прикарпатского военного округа генерал-полковник Варенников Валентин Иванович.
“Боевые действия” проходили в основном в границах Белоруссии. Лишь частично это коснулось северной части Западной Украины (Ровно, Луцк, Ковель). Обе стороны имели задачу: во встречном сражении разгромить противостоящего противника и захватить важные экономические районы и административные политические центры. Северный фронт наносил удары на юг. Южный фронт – соответственно на север. Учение

457

проходило в сложных климатических условиях, на пересеченной лесисто-болотистой местности. Частые туманы весьма ограничивали действия авиации. Но полеты
руководителей учения, в том числе и министра обороны, как командующего фронтами, были не ограничены. А.А. Гречко летал с очень большим риском для жизни. С одной стороны это выглядело, мягко выражаясь, ненужным лихачеством. Но с другой – если бы он не летал в сплошном тумане с одного командного пункта фронта, то не смог бы в установленные сроки лично заслушать решение сторон (то есть командующих) и, следовательно, не смог бы правильно разыграть сражение. Ведь ему надо было учесть плюсы и минусы “Севера” и ”Юга” и, исходя из этого, дать посредникам соответствующие распоряжения, которые бы позволили действовать реально выведенным на учение войском. Особую сложность для “Южных” представляло форсирование реки в зимнее время в условиях, когда образовавшийся лед даже легкую бронированную технику не держит, а танки – тем более. Проведение атаки в пешем строю проводить было очень рискованно, так как кое-где на реке зияли черные “окна” - промоины. Лед местами был
совсем тонким. Кроме того, прикидывая – а как бы в военное время реально поступил противник, руководители пришли к выводу, что в самый опасный момент (когда мотопехота будет в большом количестве на реке) он, конечно, лед подорвет и всех, кто вышел на него, заживо похоронит в ледяной пучине. Поэтому было решение: “Подавлять противника огнем артиллерии и ударами авиации, одновременно взорвать несколько участков реки удлиненными зарядами и открыть путь для форсирования реки на боевых машинах пехоты. А в последующем (после захвата небольшого плацдарма) для строительства моста”.
После “разгрома противостоящего противника”, то есть по окончании учений, был проведен разбор. А в итоге – Петр Миронович Мащеров от имени руководства и народа Белоруссии сделал для командования участвующих войск и руководства Министерства обороны прием, на котором состоялось “братание” Белорусского и Украинского (Прикарпатского) фронтов под знаменами высокого “арбитража” – министра обороны СССР и Первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии.
Проведение учений было для всех категорий, несомненно, весьма поучительным. Но в жизни звено фронт-армия-дивизия такие мероприятия, как это учение, оставляют особый след. Варенникову неизвестно было, как это учение было задумано. Но то, что все основные категории офицеров до командующего войсками округа были со временем выдвинуты – это факт. Это и последующие учения такого типа, а также другие крупные мероприятия, бесспорно, способствовали созреванию кадров. Разумеется, для развития  всех категорий (командир, политработник, штабник, технократ, тыловик, врач, инженер и т.д.) – это важная форма подготовки войск, органов управления, всех офицеров. И это подтверждали большие и малые войны. Кстати, и в ходе Великой Отечественной войны Варенникову приходилось в периоды затишья в обороне участвовать в учениях. На 3-ем Украинском и на 1-ом Белорусском фронтах особенно распространены были два вида действий: разведка боем и атака вслед за огневым валом.
Из всей долгой жизни Варенников пришел к твердому выводу: никогда Вооруженные Силы не станут той силой, которая бы гарантировала защиту Отечества, если они не проводят учений и крупных маневров.


* * *

Министр обороны маршал А.А. Гречко любил частенько внезапно проверять округа. Внезапно собрав нужную, по его замыслу, команду, он въезжает на аэродром, предупредив Генштаб, чтобы готовили самолет. Взлетев, в воздухе говорит командиру
458

корабля, на каком аэродроме приземлиться. За час до прилета дает команду с борта самолета Генеральному штабу, чтобы тот сообщил соответствующему начальнику, что он
летит к нему.
Так произошло и с Прикарпатским военным округом весной 1975-го года. Хорошо, что Варенников в это время был не только у себя во Львове, но даже на аэродроме. Варенников уже шел к самолету – был заказан полет на Житомир (в 18-ую танковую армию). Его провожал командующий Воздушной армии округа генерал-полковник С. Горелов. Вдруг прибегает дежурный офицер и докладывает: “Через час министр обороны и с ним группа офицеров, в том числе Главнокомандующий ВВС, садятся на аэродроме в Мукачево”.
Естественно, Варенников летит в Мукачево – до прилета министра у него 20 минут в запасе. Но возникает, кажется, неразрешимая проблема – по инструкции, в районе взлета или посадки литерного самолета (члена Политбюро ЦК) за 30 минут не разрешается ни принимать, ни выпускать самолеты. Лишь своей властью, в нарушение этого положения,
Варенников приземлился на аэродроме 92-го Гвардейского истребительного авиационного полка в Мукачево. Полком командовал полковник Буравков. Это летчик самородок. Все летчики учились в военных училищах, различных военных школах, военных академиях. Но не у всех есть дар летчика высшего класса.
Буравков уже получил сигнал из штаба округа и штаба Воздушной армии о прилете министра обороны в Мукачево. И вообще, штаб Прикарпатского военного округа дал оповещения всем войскам округа, что появился министр. Он просто так не появляется. Сделано оповещение, как о штурмовом предупреждении. Кстати, были оповещены и соседние с ними военные округа и группа советских войск.
Самолет министра приземлился точно в установленное время. Чего же от него ожидать? Какие он привез с собой неожиданности?
Самолет подкатил к установленному месту. Служба подала своевременно трап. Министр обороны вышел на  трап и, сделав удивленное лицо, спустился по ступенькам в сопровождении своих неизменных соратников, в том числе Кутахова. В хвостовой части тоже открылся люк, оттуда выбросили стремянку, и по ней быстро спустились все остальные. Машин было приготовлено достаточно, в том числе и “Чайка” из Закарпатского обкома КПСС.
- А как сюда попал командующий? – начал Андрей Антонович.
После официального стандартного доклада-рапорта министру обороны Варенников продолжил в духе начатого им разговора.
- Чисто случайно. Смотрю в небо – над округом летит самолет министра. Проложил маршрут по карте – получается, что может сесть в Мукачево. Вот и заехал на всякий случай.
- Ну, и дела. А мы опять летим в Венгрию. И вдруг Павел Степанович говорит, глядя в иллюминатор: “Смотрите, командующий Прикарпатского военного округа расхаживает по аэродрому”. Я ему: “Да вроде не он”. А Кутахов настаивает: “Он!”. Здесь Алексей Алексеевич подключился: “Точно – он!”. И, видно, замялся: “Неудобно пролететь мимо. Надо уважить”. Вот они меня и уговорили сесть. Так что будем делать?


* * *

Здесь подошел командир 92-го Гвардейского истребительного полка полковник Буравков и доложил, что полк находится в постоянной боевой готовности, занимается боевой и политической подготовкой.
- Вот и начнем с этого полка.
459

Министр начал подробно расспрашивать, что за полк, где он воевал, какое состояние на сегодня, сколько летчиков 1-го, 2-го и 3-го класса, каков налет часов.
Выяснили, что из этого полка вышел Герой Советского Союза генерал-полковник Мороз – начальник Политуправления ВВС. Андрей Антонович поинтересовался, какие у полка есть проблемы.
- Проблем нет. Полк готов выполнить любую боевую задачу, исходя из возможностей техники, - доложил командир полка без всякого пафоса.
Тогда министр также спокойно и тихо, как он вел с ним беседу, говорит:
- Полк поднять по боевой тревоге в полном составе, в том числе дежурное звено, дополнительно боеприпасы не загружать. Полк вывести в зону для получения задачи в воздухе. Наземный эшелон не двигать.
- Разрешите выполнять?
- Конечно, выполняйте.
Время пошло. Командир полка помчался на командный пункт управления
полетами, и уже через несколько секунд были слышны команды о подъеме полка по боевой тревоге.


* * *

Отработав учение с авиационным полком, перед отъездом с аэродрома Гречко сказал Варенникову:
- Полк 128-ой мотострелковой дивизии построить в парадной форме. Я буду делать смотр.
А от аэродрома до полка ехать максимум 20 минут. Варенников к телефону – отдает распоряжение командиру дивизии (благо все “сидят” на телефонах):
- Немедленно, буквально по тревоге, построить 149-ый мотострелковый полк в парадной форме одежды с личным оружием и представить его министру обороны для смотра. Министр обороны выезжает сейчас с аэродрома в полк. Вам отдать распоряжения, выехать на место и оказать помощь.
Для уверенности сам Варенников дозванивается до начальника штаба 149-го полка, передает ему ту же команду, а сам возвращается к министру обороны и принимает все меры к тому, чтобы оттянуть его выезд с аэродрома.
- Товарищ министр обороны, прежде чем уезжать от летчиков, прошу Вас обратить внимание на один очень важный фактор. Он вызывает постоянные трения с венгерскими государственными службами.
И Варенников начал как можно подробнее рассказывать о том, что, в связи с близостью аэродрома к госгранице, наши летчики, как бы ни старались, частенько при заходе на посадку залетают на территорию Венгрии. Командир полка кратко описал схему посадки на местности. В разговор включился Главком ВВС, который подтвердил, что ненормальное явление надо как-то уладить. Андрей Антонович задал два-три вопроса, а затем с возмущением сказал:
- Вы же можете растолковать своим венгерским коллегам, что самолет – это не велосипед и ему нужно воздушное пространство. Да и аэродромы мы не намерены переносить. Мы – союзные государства. О каких нарушениях воздушного пространства может идти речь? Предложите им в порядке исключения завести в этом районе нейтральную воздушную зону, чтобы не было нарушений. А вообще, я поговорю с Циниго (министр обороны Венгрии), он все уладит.
Еще после некоторой “тянучки”, которую Гречко разгадал, хотя доводы у
Варенникова были вполне убедительные, они, наконец, отправились в мотострелковый
460

полк. От аэродрома до военного городка, где должен был проводиться смотр, уже были выставлены подтянутые регулировщики. Выехав в расположение полка, машины
остановились. Едва Гречко вышел из машины, раздалась команда: “Смирно!”. К министру обороны подошел с рапортом командир дивизии генерал-майор Р. Савочкин, который доложил, что 128-ая стрелковая дивизия находится в постоянной боевой готовности и занимается боевой и политической подготовкой. 149-ый мотострелковый полк дивизии готов для строевого смотра.
Метрах в 100-150 от места, где они остановились, начинался строевой плац. Полк стоял в парадной форме с оружием и боевым знаменем. Погода была отменная: солнце – яркое, небо – ясное, еле заметный ветерок слегка шевелил полотнище знамени. Полк блистал. Министр обороны постоял, посмотрел, затем двинулся к строю. Сопровождающие пошли вслед за ним. По мере приближения руководства к плацу командир полка начал подавать команды. Министра обороны он встретил у головы полка и отдал рапорт. Гречко, теперь уже в сопровождении только одного командира полка,
подошел к середине строя, поздоровался с личным составом и дал команду “вольно”. Затем вернулся к главному подразделению и начал подробно и внимательно со всеми знакомиться и беседовать.
Солдаты, сержанты, прапорщики и особенно офицеры выглядели очень хорошо. Жалоб и заявлений практически не было. Это не соответствовало действительности. И Варенников, улучив удобный момент, посоветовал командиру полка, чтобы он от имени офицеров и всего личного состава сам заявил, какие в полку проблемы. Что тот и сделал, хотя и скромно.
- Товарищ министр обороны, главное для нас – это строительство жилья для офицеров. Остальное мы решим, - сказал командир полка и посмотрел на Варенникова.
Варенников утвердительно кивнул, чтобы подбодрить, хотя и на ремонт военного городка, и на переоборудование учебного центра тоже нужны были солидные средства.
- А сколько у вас офицеров живет на частных квартирах?
- 30 процентов.
- Да, это много. Надо будет помочь именно этой дивизии и полку, - теперь уже министр обороны посмотрел на Варенникова.
Конечно, Варенников не стал расшаркиваться, что, мол, меры будут приняты, Варенников понял слова министра так, как это нужно было ему.
- Спасибо, товарищ министр обороны, - сказал Варенников, давая понять, что теперь имеет право просить дополнительные средства именно для этой дивизии.
Министру обороны полк понравился. Прохаживаясь вдоль строя, он остановился около подразделения, где в первой шеренге стояли солдаты его же роста и даже чуть выше. А у него было под два метра. Остановился и, хитро улыбаясь и обращаясь к Варенникову, громко, что было крайне редко, произнес:
- Командующий, а кто Вам дал право иметь солдат выше министра обороны?
- Разрешено быть такого роста только отличникам боевой подготовки, как Вы требуете! – нашелся Варенников.
Разумеется, таких указаний министр не давал, и не мог их дать. Смешно, но что-то надо же ответить.
- Да, да! Только отличникам, - благодушно сказал Гречко и пошел дальше.
Пока он осматривал личный состав, его помощники, как церберы, обегали все казармы, пересчитали всех в строю, сверили со строевой запиской и, успокоившись, доложили Сидорову, что одна рота отсутствует – находится в наряде: в карауле и на кухне.
Министр подошел к концу строя, обошел вокруг и “застрял” в тылу 9-ой
мотострелковой роты. Подойдя, все стали свидетелями такой картины: министр обороны
461

тянет за рукав солдатика, а он легонько сопротивляется. Варенников вызвал командира роты, и повернул последнюю шеренгу кругом и приказал солдату сделать пять шагов
вперед и повернуться к строю лицом.
Андрей Антонович обошел вокруг него и, глядя сверху вниз (солдат был немного больше 1,5 метров), спрашивает:
- Ты кто?
- Как кто? Истребитель танков – вот я кто! Все знают.
На нем был гранатомет и огромная сумка для гранат, каждая почти касалась земли, так как ремень не был подогнан. Обмундирование на солдате было хоть и добротное, но не подогнано. Особенно мундир – тонкая шея болталась в воротнике, как спичка.
- Воротник в плечах не жмет?
- Не-а!
- А чего же ты такой…
- Такой худой и маленький? – уточнил солдат. – Меня все в полку спрашивают:
“Ты чего такой, Усимбаев?”. А я всем отвечаю: “Росту еще, еще молодой”.
- А как стреляешь?
Солдат посмотрел на ротного. Командир роты понял, что солдат просит сказать за него.
- Товарищ министр обороны, Усимбаев поражает цели с первого выстрела и из гранатомета, и из своего автомата.
- Ну, расти, солдат! – с этим напутствием министр обороны закончил осмотр.
Затем опять вышел к середине строя, посмотрел на полк и, отойдя к трибуне, приказал Варенникову подозвать командира полка, который остался перед строем, ожидая, очевидно, команду на прохождение торжественным маршем. Все-таки все в парадном обмундировании, офицеры в белых перчатках, солдаты при белых ремнях и в фуражках. Командир полка, четко печатая шаг, подошел к министру обороны и, остановившись в трех шагах, доложил. Андрей Антонович заговорщически поманил его к себе. Тот подошел вплотную. Тогда Гречко, глядя в глаза командиру, как обычно тихо и спокойно, говорит:
- Объявляю полку полную боевую готовность и выведению его в запасной район. Никаких ограничений.


* * *

Обалдевший командир полка хлопал глазами. Тогда так же тихо министр обороны повторил задачу еще раз. Только после этого командир полка изо всех сил скомандовал:
- Боевая тревога! Выходим в запасной район. Бегом марш!
Все подразделения бросились в парк боевых машин. Офицеры в белых перчатках садились за рычаги управления боевых машин там, где не было механиков-водителей.
Через 25 минут командир дивизии, вызвавший к себе машину, чтобы управлять полком, получил доклад от командира полка: полк полностью покинул военный городок и движется в район сосредоточения. Министр обороны обошел полк, несколько казарменных помещений, осмотрел парк боевых машин. Еще через 30 минут командир полка доложил, что втягивается в район.
Министр бороны проехал немного по маршруту движения полка, затем развернулся, и сопровождающие министра обороны, и он сам отправились на аэродром. Выйдя из машины, Андрей Антонович спросил Кутахова: “Самолет готов?”. Тот ответил утвердительно. Затем Гречко, уже двигаясь к самолету и отдавая распоряжения на ходу,
продолжил:
462

- Летим во Львов. С Львовского аэродрома машинами (все с министром обороны) переезжают на танковую директрису и там проверяют стрельбу всех офицеров и
командиров танкового полка “Железной” дивизии. К их приезду все должно быть готово.
Немного приотстав, Варенников продиктовал командиру 128-ой дивизии, чтобы он немедленно сообщил начальнику штаба округа генерал-лейтенанту В. Аболенсу, какие распоряжения надо отдать, а также, чтобы генерал-полковник Н. Абашин (первый заместитель командующего округом) выехал на танковую директрису и организовал бы весь процесс стрельбы. Предупредил также, чтобы Аболенс и Абашин звонили по телефону на борт самолета министра обороны и докладывали Варенникову о полученных распоряжениях (у министра обороны аппарат ”ВЧ” стоит в трех салонах).
Отправив командира дивизии, Варенников догнал министра обороны, который в окружении своих заместителей уже поднимался по трапу в самолет. На борту все расположились по предписанию. Варенников подошел к купе помощника министра обороны генерал-лейтенанту Сидорову, у которого тоже стоял правительственный
телефон “ВЧ”, и которым Варенников, разумеется, мог воспользоваться. Только взлетели и набрали высоту – звонит начальнику штаба округа, но он его пока ничем обрадовать не мог, лишь уточнял вопросы. Но главное сделано – принципиальные команды отданы: генерал Абашин уже подъехал на танковую директрису, танки учебно-боевой группы из полка направляются на полигон, боеприпасы, наряд и лица, предназначенные для стрельбы, заканчивают сбор и подготовку и должны с минуты на минуту тоже выехать. Варенников сказал начальнику штаба, чтобы он поторопил всех, минимум через 20-25 минут (перед снижением) позвонит еще…
Выжидая эти 20 минут, Варенников думал обо всем, что уже произошло и о том, что еще может быть. Относительно летчиков у Варенникова была полная уверенность, что они представили авиацию Воздушной армии умело, на высоком уровне. Что касается мотострелкового полка 128-ой мотострелковой дивизии , то проверка еще продолжалась: министр обороны оставил одного генерала и двух полковников, которые без Варенникова там десять раз вывернут этот полк наизнанку. Хотя командир дивизии Савочкин – человек опытный и, конечно, не даст себя охомутать. Начало же у полка было хорошее: строевой смотр, активные беседы у солдат и офицеров прошли на уровне, личный состав чувствовал себя спокойно, свободно и уверенно. Полк хорошо себя проявил и при  подъеме по боевой тревоге и при выходе в район сосредоточения. А вот что дальше?..
Варенников не выдержал и минут через 12-15 снова позвонил начальнику штаба округа. Тот доложил, что танки уже подходят к директрисе, а все остальные выехали. Выставляется оцепление, а на центральную вышку направлен походный буфет с чаем и бутербродами, поскольку ни министр обороны, ни сопровождающие его лица не обедали.
Похвалив Аболенса за смекалку, Варенников попросил его связаться теперь с командиром 128-ой мотострелковой дивизии и выяснить, что проверяющие делают с полком. Результаты через 5-10 минут просил доложить ему в самолет. Одновременно предупредил начальника узла связи на борту самолета, что ему будут звонить. Самолет начал снижаться и тут генерал Аболенс докладывает, что группа офицеров, оставленная министром, в основном считает технику, вооружение и вывезенные запасы. Кое с кем беседуют по обязанностям. Пока серьезных замечаний нет. Проверка идет к концу.
Учитывая сложившуюся обстановку, Варенников приказал Аболенсу прибыть на аэродром, чтобы встретить министра обороны вместе с командующим Воздушной армией (конечно, пригнать необходимые для поездки на полигон машины) и доложить подробно: о ходе проверки полка в Мукачево и о готовности к танковым стрельбам на Львовском полигоне. Что и было сделано.
Министр обороны докладом был удовлетворен. Все пересели на автомобили и
отправились на полигон. Вместе с министром в “Чайке” разместились Варенников и
463

генерал Сидоров, который сел рядом с водителем. В остальных машинах ехали А.А. Епишев, заместитель министра обороны по вооружению Н.Н. Алексеев и другие офицеры,
сопровождавшие Гречко. Главнокомандующий ВВС П.С. Кутахов остался на аэродроме решать свои вопросы с командиром Воздушной армии генерал-полковником Гореловым.
- Командующий на полигон дорогу знает? Или будем ездить весь день вокруг да около и вернемся за проводником и картой во Львов?
- Товарищ министр обороны, во-первых, нет месяца, чтобы командующий на этом полигоне лично не проводил бы какие-нибудь мероприятия; во-вторых, во всех видах транспорта, в том числе и в этой машине, имеются дорожные карты со справками и схемами – картами на все полигоны и аэродромы нашего округа; в-третьих, из Львова в сторону Львовского полигона идет только одна дорога – она же дорога на Яворов, - пояснил Варенников.
- Вот третье обстоятельство, наверное, основное, - заметил Гречко. - Не так давно с
таким же воеводой пытался попасть на Добровольский полигон. Выехали из Риги утром, весь день проездили и вечером вернулись в ту же Ригу. Позор! Я понимаю, что водитель “Чайки” не знает дорогу на полигон, но командующий?!
Варенников молчал. Действительно, был такой печальный случай. Он стал известен через генштабистов (специально сообщили, чтобы еще кто-нибудь не попал в такую историю). Командующие друг другу об этом не звонили, а на первом совещании у министра обороны друг у друга ничего не спрашивали. Мало ли чего не бывает. Но самое главное – министр обороны, выступивший на этом совещании, несколько раз и словом не обмолвился, что в Прибалтийском военном округе был такой случай. Это говорило о благородстве А.А. Гречко, и каждый из командующих был ему за это благодарен.
- Ведь получается точь-в-точь, как в “Недоросле”, - не унимался на этот раз министр. - А зачем изучать географию? Его извозчик всегда довезет. А здесь и извозчик, и начальник оказались несостоятельными.
Варенников продолжал молчать. Тогда Андрей Антонович вдруг перешел на другую тему – спрашивает, как у Варенникова сложились отношения с украинским республиканским руководством и с областными руководителями. Варенников почувствовал себя как рыба в воде. Ведь со всеми, о ком спрашивает Гречко, отношения были просто прекрасные. Вначале Варенников подробно рассказал о киевском руководстве, причем не только о Владимире Васильевиче Щербицком и Александре Ивановиче Ляшко, а и обо всех их заместителях, то есть обо всех членах Политбюро и секретарях ЦК компартии Украины, а также обо всех заместителях Председателя Совета Министров Украины. Затем и Львовской области, имея в виду, что штаб округа стоял во Львове, а первый секретарь обкома Виктор Федорович Добрик был членом Военного совета Прикарпатского военного округа. А потом уже обо всех остальных, то есть еще о девяти, и всесторонне представлял ту или иную фигуру.
Министр обороны Варенникова не перебивал. Очевидно, от его внимания не ускользали такие моменты, когда Варенников по ходу доклада вдруг обращался к водителю и говорил: “Через 200 метров будет поворот направо. Нам надо свернуть и далее ехать аккуратно, не на повышенной скорости”. После чего продолжал повествовать далее. К моменту прибытия к центральной вышке танковой директрисы Варенников закончил свой доклад.


* * *

Сразу у машины министру обороны доложили вначале первый заместитель
командующего войсками округа генерал-полковник Н.Б. Абашин, а затем – генерал из
464

Генерального штаба, что все к стрельбе готово. Гречко решительно направился к вышке,
на ходу говоря: “Надо подняться наверх, а потом доложите подробности”. Варенников пошел вперед и завел Андрея Антоновича на второй этаж, где была огромная, со всех сторон застекленная комната, откуда прекрасный, на все 360 градусов обзор. Местность просматривалась в радиусе от трех до семи километров. В передней части комнаты находился пульт управления (такой же пульт был продублирован на третьем этаже, где сидела вся служба). Справа стояли столы и стулья, за которыми можно было бы работать. А слева – стол, накрытый для чая, который должен был заменить обед.
Генерал Генштаба доложил, что из танкового полка “Железной” дивизии прибыли все офицеры и все командиры танков, которые будут выполнять управление стрельбами. Учебно-боевая группа танков проверена и к стрельбе готова. Боеприпасы подвезены.
- Какая учебно-боевая группа? – возмутился Гречко. – О каких командирах вы говорите? Где танковый полк дивизии?
Варенников решил немедленно вклиниться в этот разговор, чтобы он не приобрел опасно-строгого характера:
- Товарищ министр обороны, позвольте доложить?
- Что мне докладывать? Где полк? Я зачем сюда приехал? – распалялся уже не на шутку маршал.
Варенников, чувствуя, что тоже начинает закипать, уже более твердо и решительно, независимо от того, слушает ли его министр обороны или нет, стал громко чеканить:
- Докладываю, товарищ министр обороны: Вы мне приказали на аэродроме в Мукачево, чтобы к Вашему прилету во Львов на танковой директрисе были сосредоточены все офицеры и командиры танков танкового полка 24-ой и “Железной” мотострелковой дивизии, что и выполнено. Для стрельбы приготовлены танки учебно-боевой группы – это мое решение.
- Какие могут быть учебные танки, если к вам приехал министр обороны? – не унимался маршал.
- Сейчас все это поправим. Через 30 минут весь полк будет на полигоне.
А.А. Гречко отвернулся от Варенникова, отошел к своим генералам к противоположному окну и начал “чистить” уже их. Тем временем Варенников звонит в полк, отдает приказ начальнику штаба – поднять по тревоге весь полк и через 20 минут построить его на танковой директрисе. Начштаба приступил к действиям. Командира полка посылает на “газике” с полигона в полк – для гарантии, чтобы ускорить дело и лично привести полк на полигон. Генерала Абашина направляет на площадку проверки боевого оружия – организовать вывозку прицельных приспособлений каждого полка перед тем, как его выпускать на боевую стрельбу (в округе на каждом полигоне, артиллерийской и танковой директрисах, на каждом стрельбище имелись такие контрольные участки для выверки и проверки боевого оружия).
Всех своих офицеров Варенников закрепил за каждым участковым направлением (а их шесть), поставил задачу проверить и обеспечить готовность участка и выпускать на стрельбу очередного только при полной готовности стреляющего и материальной части.
Учитывая, что для подхода полка (точнее – материальной части) еще потребуется определенное время, а учебно-боевая группа уже готова к “бою”, да и офицеры штаба танкового полка могут уже выполнять упражнения, Варенников обратился к министру обороны с просьбой начать стрельбу и добавил:
- Офицеры управления и штаба полка, кроме командира, не имеют закрепленных танков, однако все без исключения независимо от профессии – техник, тыловик или химик – могут стрелять из танков. И навык такой имеют.
Министр заинтересовался и дал разрешение.
465


* * *

В первом заезде участвовало три танка. Экзамен в роли стреляющих держали: заместитель командира полка, заместитель командира по технической части и начальник тыла (в прошлом танкист). Руководил стрельбой первый заместитель начальника штаба полка. Стреляющие экипажи построились у танков, загрузили боеприпасы и по сигналу горниста через мощные динамики: “Попади”, попади, попади” – бросились в танки, привели их в боевое положение, завели двигатели. Все выполнялось быстро, сноровисто, так как существовали определенные нормативы. Буквально через несколько секунд все три танка, фыркнув, выбросили из своих выхлопных труб сизый дымок, заработали двигатели, а еще через несколько секунд стреляющие доложили руководителю, что они готовы к стрельбе. Все это по системе громкоговорящей связи было отчетливо слышно на вышке. Наконец, руководитель дал команду: “Вперед!” – и все три танка почти одновременно двинулись с места. Началась стрельба. Танк должен пройти около 700 метров на второй передаче и за это время поразить две цели из пулемета и одну из орудия. Цели были появляющиеся и движущиеся. Время весьма ограничено. Упражнение – сложное.
По визуальному наблюдению показалось, что все цели поражены. Однако пульт зарегистрировал другие показатели: один выполнил задание на четверку, два на тройку. Радоваться было нечему. Хорошо, что хоть заместитель командира полка все-таки стрельнул на четверку. Хотелось, конечно, чтобы на пятерку – он как-никак отвечает в полку за боевую подготовку, но не слишком высокий результат можно списать на министра – каждый в его присутствии от перенапряжения вообще мог сорваться. Так что эта оценка была высокой. Все переживали, а министр никак не комментировал результаты. Тем временем готовился следующий заезд стреляющих: заместитель командира полка по политчасти, парторг полка и секретарь комитета комсомола. В это время подошел полк. Его командир поднялся на вышку и доложил министру обороны, что полк в полном составе прибыл для выполнения стрельб штатным снарядом. Гречко приказал следующий заезд делать уже боевыми танками и по всем шести дорожкам. Было принято решение стрелять не всем трем батальонам сразу, а поочередно – за батальоном.
Второй заезд принес одну пятерку – ее завоевал комсорг, который еще недавно был командиром танкового взвода, одну тройку – ею был отмечен замполит полка. Еще одна оценка было под сомнением: то ли поставить двойку, то ли дадут перестрелять. Дело в том, что во время стрельбы из орудия случилась осечка, о чем стреляющий доложил по радио на вышку. Руководитель приказал: снаряд, давший осечку, извлечь, орудие перезарядить и продолжать выполнять упражнение.  Однако экстрактор снаряда не выбрасывать. Пришлось этому танку стрельбу прекратить и с заряженным орудием возвращаться вместе со всеми в исходное положение. Парторг оказался в подвешенном состоянии – между двойкой и перестрелом. Но руководитель сказал, что вопрос будет решен в конце всех стрельб, а сейчас на “старте” уже стоял первый заезд на штатных машинах.
Экипажи этого заезда действовали эффектно, но “привезли” двойку, три тройки и две четверки. Причем двойку привез командир танковой роты, который всегда стрелял только отлично. Оказалось, экипажи не успели “прогнать” через площадки контроля стрельбы его танк и весь заезд, то есть все шесть танков. Прицельные приспособления лично на его танке были сбиты, что чести не делало – в парке стоянки машин танки должны быть в полной боевой готовности, в том числе с выверенными прицельными
приспособлениями.

466

В общем, первый заезд на боевых машинах – и первая двойка.
Министр обороны посмотрел следующий заезд. Результаты были получше: одна
пятерка, одна тройка и четыре четверки. Уже темнело. Гречко приказал перейти на ночные стрельбы и к утру доложить ему результаты, после чего, забрав Алексеева, Сидорова и Варенникова, отправился прямо на аэродром. Дело в том, что все это происходило в среду. А в четверг на заседании Политбюро ЦК должны были рассматриваться военные вопросы. Поэтому ему обязательно надо быть в Москве.
Все уместились в одной “Чайке”, Сидоров – впереди, а Гречко с Алексеевым сзади. Варенников сидел на откидном кресле, так что мог вполоборота отвечать на вопросы министра. Вопросов к нему было мало. Разговор в основном шел между Андреем Антоновичем и Николаем Николаевичем по проблемам, которые завтра будут затрагиваться на Политбюро. Как Варенников понял, Гречко сокрушался о том, что Устинов – секретарь ЦК КПСС, отвечающий за военно-промышленный комплекс, хотел “протянуть” на заседании новый вид ракет, а Гречко был против приобретения
Вооруженными Силами еще одной разновидности этого оружия. Он стоял на том, чтобы совершенствовать существующие – и расходов меньше, и оборона гарантированная. Алексеев обосновывал эту позицию министра.
На аэродроме всех встретил Кутахов и Епишев, который вместе с членом Военного совета округа Фомичевым уехали с полигона раньше – с целью заехать в “Железную” дивизию и познакомиться, как она устроена.
У трапа перед отлетом министр обороны вдруг задал Варенникову вопрос:
- А что сейчас намерен делать командующий?
- Когда я буду убежден в том, что ваш самолет взял курс именно на Москву, позвоню в Генштаб и доложу о вашем вылете. Затем вернусь на полигон и побуду там до полного окончания стрельб. Завтра утром доложу Вам результаты.
- Правильное решение.
Они попрощались, и министр обороны улетел.


* * *

Возвращаясь на полигон, Варенников думал о министре, его неповторимых способностях всегда схватить главное, принципиальное. Если же вдруг начнет муссировать какой-то частный вопрос, то лишь для того, чтобы повлиять на обстановку в целом.
Да, это министр! Буквально за сутки он смог своей личной проверкой авиационного, мотострелкового и танкового полков по главным вопросам составить полную картину о состоянии дел в округе.
На полигон Варенников приехал, когда уже стемнело. Началась ночная стрельба. Из полка отстрелялась приблизительно одна треть. Результат тянул уже на четверку, хотя и с трудом. Но стрельбы ночью – дело сложное, темнота, конечно, влияет на результат, хотя личный состав имел хорошие навыки в этом отношении. Успокаивало то, что в тылу и на фланге, где находилась площадка контрольных стрельб, проводились занятия с заездами по различным вариантам упражнений. И лишь после этого экипаж попадал на огневой рубеж.
Стрельбы продолжались до четырех часов утра. Все переживания закончились, когда подвели предварительные итоги. Выполнение было высокое – 90 процентов. Однако отличных оценок было мало. Поэтому, общая оценка вырисовывалась “хорошая”. Для внезапной проверки, да еще силами министра обороны с его личным участием – этот
результат был, конечно, приличный. И хоть внутри подсасывало: “Можно было бы
467

лучше”, но и с такими показателями отчитаться было не стыдно.


* * *

Варенников приказал, чтобы полк отдохнул до утра, и после завтрака отправился в пункт постоянной дислокации. Сам он с комиссией отправился во Львов. Оставив всех в гостинице, приехал в штаб, где его уже ждали офицеры из оперативного управления и управления боевой подготовки. Варенников им наговорил суть донесения на имя министра бороны и приказал через час представить проект шифровки, а сам стал приводить себя в порядок. Бреясь, глянул в зеркало – откуда на него смотрело незнакомое, заросшее лицо с синими кругами вокруг глаз. “Да, - подумал он, не поспал только одну ночь, а уже синяки. А ведь бывало и три, и четыре ночи не спишь, и никаких тебе синяков. Да как время идет – уже пятьдесят”.
В 7 часов подписал донесение. Оно состояло из трех разделов: проверка авиационного полка – кратко без оценок; проверка мотострелкового полка – подробнее, в том числе и с перечислением недостатков, которые отметили проверяющие, однако с примечанием, что полк вышел в назначенный район в установленные сроки в полном составе; проверка танкового полка – подробно. Разумеется, упомянул, что проверяющие дали полку за дневные и ночные стрельбы штатным снарядом хорошую оценку. В заключение перечислил выводы, которые делает для себя округ, и сообщил, что эти вопросы будут рассмотрены на заседании Военного совета.
В 8 утра он позвонил в приемную министра обороны. Ответивший ему полковник Пушкарев сказал, что шифровка получена и уже в папке их стола у министра, Андрей Антонович ожидается в 8.30 – будет смотреть материалы к заседанию Политбюро ЦК. Сообщил также, что стоящий рядом генерал Сидоров шлет Варенникову привет. Варенников попросил передать ему трубку, и после приветствия задал вопрос:
- Надо ли мне звонить министру, если в шифровке все изложено, тем более что время у него ограничено.
- Валентин Иванович, я советую все-таки доложить. Коль он Вам лично сказал: “Позвонить!” – какой тут может быть разговор. Как только Андрей Антонович подъедет, я сразу дам Вам знать, и Вы позвоните.
Так Варенников и сделал. Во время доклада министру сообщил фактически то, что написал. Министр обороны спросил, когда закончились стрельбы, не было ли происшествий и чем сейчас занимается полк. В заключение он приказал собрать оставленных генералов и офицеров, передать им, что со своими задачами они справились, и отправить их в Москву, что Варенниковым и было сделано.


* * *

Не успел Варенников поделиться впечатлениями со своими соседями – с командующими войсками Киевского и Одесского военных округов о том, что министр обороны на него нагрянул с внезапной молниеносной проверкой (как гром с ясного неба), как вдруг приходит начальник штаба округа генерал-лейтенант В.А. Аболенс и сообщает:
- Товарищ командующий, у нас через месяц предстоят учения, на которых должны присутствовать иностранцы. Замысел и план проведения учения в Генеральном штабе утверждены. Кодовое название “Карпаты 75”.
- Когда мы сможем собрать исполнителей и обсудить план?

468

- Сегодня.
- Хорошо. После обеда собираемся в зале заседания Военного совета. А сейчас
прикажите прислать все документы по учению мне – я предварительно с ними поработаю.
И опять все закрутилось.
Изучение плана и его уточнение. Распределение обязанностей. Рекогносцировка и подготовка местности, где будут проходить основные эпизоды “боев”, строительство смотровых площадок, согласование с местными органами вопросов действия войск за пределами полигонов, привлечение и подготовка войск, которые должны участвовать в учении и т.д.
Бесспорно, готовить и проводить такого рода учения значительно сложнее, нежели обычные. Ведь надо подбирать такие участки местности, которые бы хорошо просматривались, а приглашенные на учения иностранцы могли бы воочию удостовериться, какая степень подготовки войск, задать вопросы и т.д. И хоть к учениям привлекались всего лишь три развернутые общевойсковые и одна артиллерийская дивизия, несколько специальных бригад и отдельных полков (в том числе авиационных),
всего около 70 тысяч человек – заниматься с ними приходилось много.
Такое учение, в первую очередь, носило военно-политический характер.
На учения были приглашены и прибыли представители 12 стран: Англии, Болгарии, Венгрии, ГДР, Испании, Италии, Норвегии, Польши, Румынии, Чехословакии, ФРГ и Швейцарии. То есть шесть стран от Варшавского Договора и шесть – от НАТО. Швейцария же хоть и не входила в НАТО, но ее представительство выполняло на этом учении поручения ЦРУ США, о чем Варенников получил официальное извещение.
Прилетели приглашенные все вместе на военном самолете из Москвы. Их встретили радушно – к каждому прикрепили переводчика и офицера из оперативного управления округа, легковой автомобиль, разместили в лучшей гостинице Львова. В этот же день командующий войсками округа, он же руководитель учения, дал ориентирование по схемам и картам, как мыслится провести  учения. Всем гостям раздали необходимые документы, в том числе блокноты-календари с изложением по дням и часам схем и эпизодов всех учений на русском и английском языках, а для ГДР и ФРГ – на немецком.
Во второй половине дня руководство Львовской области устроило шикарный прием в своих весьма респектабельных апартаментах. Всем гостям вручили закарпатские сувениры. Вечером организовали культурный досуг. Последующие же три дня были посвящены только учениям.
У приглашенных программа была почти такой же напряженной, как и у войск, исключая ночь. Постарались показать им действия практически во всех видах боя: прорыв подготовленной обороны (противник, естественно, был обозначен войсками и тоже действовал активно), развитие успеха, преследование отходящего противника, форсирование водной преграды, расширение плацдарма, ввод в бой вторых эшелонов и резервов, высадка воздушного десанта и соединение его с главными силами, встречное сражение, захват выгодного рубежа и отражение массированного налета авиации.
У руководителя учения был в резерве полнокровный мотострелковый полк, который предназначался для использования в особых случаях – для создания обостренной обстановки. Чтобы приглашенные чувствовали заинтересованность в проведении учения, им предоставляли возможность иногда вносить предложения по изменению обстановки. Это оживляло общую ситуацию и повышало интерес к учениям, тем более, когда гости видели, как реагируют войска на совершенно новую, внезапно родившуюся в группе наблюдателей вводную.
Все эпизоды учений выглядели довольно прилично, а разнос их по гигантской площади от Львовского до Ровенского учебного центра свидетельствует об их
масштабности. Группе приглашенных наблюдателей пришлось перемещаться на легковых
469

автомобилях, автобусах и вертолетах. Но во всех случаях они имели возможность наблюдать за динамикой действий войск.
Все закончилось на Ровенском учебном центре. Там же в полевых условиях был сделан разбор действий сторон.
Вечером все вернулись во Львов, а наутро Варенников провожал гостей в Москву. Ведь за улетевшим самолетом в Генеральный штаб полетела шифровка: “Учения “Карпаты 75” проведены. Присутствовали представители 12 стран. Замечаний нет. Происшествий не произошло”. Всего несколько сухих формальных фраз. А ведь за ними стоят тысячи людей и огромный труд, вложенный ими в подготовку и проведение такого учения. Оно, как и любое другое учение, оставило значительный положительный след в подготовке войск.
На своем разборе подробно исследовали все эпизоды, отметили отличившихся и в рамках округа наградили их. Энтузиасты со временем создали по этому поводу новую, даже хорошую, с богатыми иллюстрациями, книгу. Конечно, это учение было необычное, а потому памятное.


* * *

Жизнь в округе продолжалась. Одни задачи шли параллельно с другими или вслед за решавшимися. А вот проектирование санатория в Крыму на базе дачи “Орел” что-то никак не продвигалось. Заместитель командующего войсками округа по строительству генерал Дятковский очень долго и путано докладывал, что пока не могут найти исходные документы по этой даче и земельному участку. Однако Варенников все-таки поставил задачу форсировать этот вопрос, потребовав, чтобы через пару месяцев ему была представлена проектная документация на строительство полуторакилометровой дороги от основной магистрали до дачи. Варенников считал, что до начала строительства санатория надо первым делом положить к нему современную дорогу, а не ездить по ухабам грунтовой узкой дороги, прорезанной 100 или 200 лет назад.
Какое-то внутренне чувство подсказывало Варенникову, что Дятковский, дабы не иметь лишних забот, умышленно затягивает этот вопрос. Разумеется, прямых доказательств этого Варенников не имел, поэтому высказывал только пожелание поторапливаться. Варенников увидел, что “выход” ПрикВО к Черному морю затягивается. Нужны были срочные, действенные меры.
Но вдруг разыгралось событие, которое наложило отпечаток на всю жизнь Варенникова. Как-то утром звонит ему второй секретарь обкома Василий Александрович Святицкий и говорит, что из Москвы от Пельше приехал товарищ и хотел бы с ним повидаться. Естественно, Варенников удивился такому визитеру, но сказал, что сейчас пришлет офицера, который этого посланника сопроводит к нему. Вызвав секретаря Военного совета округа полковника Григорьева, Варенников его ввел в курс дела и направил в обком. Минут через двадцать в кабинет к Варенникову входит небольшого роста лысоватый мужчина неопределенного возраста и сообщает:
- Я от Арвида Яновича Пельше. Моя фамилия Соловьев, - и показывает ему удостоверение.
- В комитете партийного контроля при ЦК КПСС только за последние полгода поступило несколько анонимных писем на одну и ту же тему – о грубых нарушениях, допущенных при строительстве различных объектов в Прикарпатском военном округе, - пояснил он. – Во-первых, автор этих писем, на мой взгляд, вводит нас в заблуждение – такого в округе нет. Во-вторых, и это главное, Л.И. Брежнев официально, четко и ясно
сказал, что анонимки не могут являться основанием для каких-либо официальных
470

разбирательств. Все это верно. Да мы и не намерены вести какие-то расследования. Но понимаете, несколько писем – и все они на одну и ту же тему в разных вариациях,
написанные от руки и на машинке… Это, конечно, настораживает. Вот поэтому заместитель председателя комитета Косов решил направить меня, чтобы хоть формально обозначить нашу реакцию. Я считаю, что ничего серьезного здесь нет. Похожу, посмотрю, поговорю с народом, а перед отъездом зайду и все расскажу.
Варенников поинтересовался, где тот остановился, как обеспечен транспортом и нужен ли ему офицер, который мог бы показать ему все объекты и ответить на все интересующие его вопросы. Однако Соловьев его успокоил: он-де пользуется всеми услугами обкома КПСС, а что касается лица, знающего объекты и прочее, то он ему не нужен.
- Что мне потребуется – я все найду. У меня опыт богатый, - заключил ответственный работник комитета и, склонив голову набок, заглянул Варенникову в глаза.
У Варенникова что-то шевельнулось в памяти: ”Где-то я уже с таким взглядом встречался?”. Неприятный змеиный взгляд.
Варенников вызвал полковника Григорьева, чтобы он проводил гостя, и они
распрощались. Но перед уходом он еще раз сказал Варенникову:
- Вы, Валентин Иванович, не беспокойтесь. Все это носит чисто формальный характер.
На что тот ответил:
- А я и не беспокоюсь.
Соловьев ушел, но беспокойство Варенникова все-таки присутствовало и не ушло, осталось. И Варенников слукавил, когда говорил, что он не беспокоится. По пустякам комитет партийного контроля своих гонцов посылать не будет. Чтобы как-то развеять свои подозрения Варенников позвонил Фомичеву – члену Военного совета, начальнику политуправления округа. Он зашел к нему и Варенников подробно рассказал ему о встрече с Соловьевым
- Что же Вы меня не пригласили, когда он появился у Вас? – спросил Фомичев.
- Я предлагал ему это, но он категорически воспротивился и хотел, чтобы разговор состоялся между нами.
- Странно, - заметил Фомичев. – И ко мне не заглянул, хотя это всегда практикуется. Ну да ничего. Я наведу справки, и потом мы посоветуемся.


* * *

Фомичев ушел. Варенников позвонил Виктору Федоровичу Добрику – первому секретарю Львовского обкома. Рассказал о неожиданном негаданном визитере.
- Да я уже слышал. Мне Святицкий рассказал о его странном появлении в обком по своему удостоверению, появился сразу у Святицкого и сказал, чтобы ему выделили машину, устроили в гостинице и дали работника, который знает Львов. Пока больше никаких требований. Мы предварительно навели хоть и скромные, но справки: работает в комитете уже несколько лет, ничем себя не проявил, до этого был, кажется, вторым секретарем Сахалинского обкома КПСС. В общем, я сам займусь, - пообещал Виктор Федорович.
Опять Варенников остался наедине со своими тревожными мыслями. “Где же мне встречался этот взгляд?”, - мучился Варенников, пытаясь вспомнить. И, наконец, представьте, вспомнил. Даже лоб при этом вспотел.
Было это на Украине в зиму с 1942-го на 1943-ий год, когда Варенников выходил
из окружения южнее Харькова. 35-ая Гвардейская стрелковая дивизия вместе с немногими
471

другими соединениями оказалась на острие глубокого включения. До Днепра оставались
уже считанные километры, как вдруг их захлопнули: ударили под основание главной группировки, немецкие войска окружили их между Днепром и Северным Донцом. Не имея сил к удержанию огромных просторов Левобережной Украины (коммуникации растянулись, боеприпасы были на исходе, потери личного состава не восполнялись), командование Юго-Западного фронта приняло решение об отводе войск на рубеж реки Северный Донец. Дивизии было приказано выйти в район южнее Балаклеи. Двигались по бездорожью в основном ночью, а к утру выходили на какие-нибудь незаметные деревушки и, выставив охранение, дневали, набирались сил. Фашистская авиация днем просто свирепствовала, поэтому они старались уходить в леса и в глухие деревни, куда немцы боялись ходить и тем более стоять гарнизонами, а службу свою они создавали из числа предателей. Вот и им попался один такой на рассвете. Склонив свою плешивую головенку, он заглядывал Варенникову в глаза, и не говорил, а шипел:
- Ну что, хлебнули водицы в Днепре? То-то же! Это все пока цветики. Главное впереди. Немцы еще покажут “кузькину мать”. Сталинград – это эпизод. У Гитлера вся Европа в руках. Это силища! Когда нас вышибли из Украины, там был наведен полный порядок: все, от кого хоть чуть-чуть попахивало коммунистом – были или расстреляны, или повешены, или зарезаны. И с вами так будет. Вы думаете, что убежите? Нет! Всех вас здесь сложат, как дрова…
- Товарищ лейтенант, что Вы этого гада слушаете? Дайте я его хлопну, - не выдержал один солдат.
- Не надо, - успокоил Варенников солдата, - пусть говорит. Ведь от его слов моя ненависть к этим предателям и изменникам растет еще больше.
Но солдат, как-то быстро вывернувшись из-за правого плеча Варенникова, с силой обрушил приклад на голову этого изменника. Тот упал, как сноп. Солдат, не мешкая, схватил его за ноги и поволок в лес. Через несколько минут вернулся и облегченно сказал:
- Порядок.
Сейчас, вспомнив этот эпизод, Варенников с омерзением вновь увидел взгляд Соловьева – злобный, змеиный. Тут ему позвонил Фомичев:
- Валентин Иванович, я навел справки: это обычная рабочая поездка с целью проверки или перепроверки каких-нибудь данных. В этом конкретном случае ничего делать не предполагается. Я думаю, нет смысла обращать на все это внимание.
Сообщение члена Военного совета, конечно, несколько сняло напряжение Варенникова, отбросило все мысли о Соловьеве, и о том, что он мог преподнести какой-нибудь “сюрприз”. Ведь из какого органа прибыл! И люди туда, естественно, подбираются соответствующие. Поэтому его рассуждения о Соловьеве, а тем более сопоставление его взгляда с взглядом провокатора и изменника, которого он встретил на войне, были, по меньшей мере, неуместными. Это была ничем не обоснованная крайность. Так Варенников рассуждал тогда. Приблизительно через неделю к Варенникову подходит тот же Соловьев и радостно говорит:
- Здравствуйте, уважаемый Валентин Иванович! Работу я закончил. Как сказал Вам при  первой встрече, так оно на самом деле и есть – никаких криминалов. Мало ли что кому-то покажется. В связи с этим я хотел бы показать Вам текст одной из анонимок, чтобы Вы были в курсе дела.
И дает Варенникову два листа с плотно напечатанными текстами. Начиналось письмо с глубоких реверансов лично в адрес А. Пельше: только он лично и комитет способны, наконец, привести в порядок зарвавшегося военачальника (и далее его должность, звание и фамилия), которому никакие законы, и тем более приказы не писаны. Сразу бросилось в глаза, что автор до тонкости знает проблемы в этой области. Мысленно
стал быстро перебирать всех, кто окружал заместителя командующего войсками округа по
472

строительству генерала Дятковского. Варенников еще раз прочитал этот пасквиль, хотел,
было, сделать себе пометки, но потом отказался от этой затеи – зачем унижаться.
Замечания анонима сводились в основном к следующему. К строителям предъявляются необоснованные требования в проведении форсированного строительства, что чревато нарушением мер безопасности, а, следовательно, возможными травмами и даже человеческими жертвами, а также плохим качеством работ. Строительство ведется без всякой необходимой отработанной технической документации (и даже сметы), а по рабочим чертежам, что является грубейшим нарушением существующих положений. Кроме бюджетных средств, утвержденных министром обороны, привлекаются еще какие-то дополнительные, происхождение которых вызывает тревогу относительно их законности. Ряд строящихся объектов, например, гостиницы в учебных центрах и т.д. – это прихоть командующего, их необходимость совершенно не обоснована и не вызвана жизнью. Допускается применение дорогостоящих отделочных материалов (керамзитовая штукатурка зданий, деревянные панели в казармах т.д.), на что уже указывал заместитель министра обороны по строительству. Командующий и лично в отношении своего быта проявляет нескромность – с заездом в свой служебный дом приказал переоборудовать весь двор (участок).
Прочитав все это, Варенников почувствовал омерзение, ему неприятно было даже
дотрагиваться до этих листков, о чем он и сказал Соловьеву. Затем добавил:
- Я не намерен все это комментировать, но последнее, то есть переоборудование двора дома командующего, действительно имело место. Дело в том, что особняк стоит в центральной части города, и все знают, кто в этом доме проживает. Изгородь же, выходящая на улицу представляет собой совершенно прозрачную ажурную решетку, через которую как на ладони видно все, что делается во дворе. А во дворе до меня были курятники и крольчатники, что, конечно, не украшало жильцов дома. Поэтому я приказал их снести, разбить клумбы с цветами, а внизу двора устроить волейбольную площадку. Вот и все “переоборудование”. Что же касается всего остального, то это просто чушь.
- Вот Вы и напишите об этом кратко, буквально на одном листке, - посоветовал Соловьев.
- Но ведь Вы сами сказали, что никаких разбирательств не будет. Зачем же предлагаете дать письменные показания?
- Да никакие это не показания! Просто Ваше принципиальное к этому отношение.
Препираться с “высоким проверяющим”, тем более по таким мерзопакостным вопросам, сопровождающимся его тошнотворной манерой “заглядывать в глаза”, Варенникову было крайне неприятно. Он сел, кратко набросал пояснение и, не перечитывая, отдал Соловьеву. Тот не просто взял, а мигом выхватил листок из его рук. Впечатление было такое, что он боялся больше ничего не получить, что в последний момент Варенников передумает и, написав, не отдаст.
Соловьев сразу стал раскланиваться, сгребая все свои бумаги в портфель. У двери он сунул Варенникову потную, липкую, вялую ладонь, и они расстались.
- Личность подленькая, - прокомментировал рассказ Варенникова первый секретарь Львовского обкома КПСС В.Ф. Добрик, - но я не думаю, что в связи с работой в округе представителя комитета партийного контроля при ЦК КПСС Военный совет подтверждает, что нарушений в области выполнения плана строительства в округе нет. В то же время отмечает необходимость ускорения строительных работ.
На этом, казалось бы, все и должно было закончиться.




473


* * *

Сам факт приезда “московского гостя” стал уже забываться. Однако месяца через
полтора “бомба” взорвалась. Зазвонил телефон правительственной связи “ВЧ”. Варенников поднимает трубку, представляется и слышит в ответ голос этого визитера:
- Здравствуйте, Валентин Иванович. Это Соловьев из комитета партийного контроля.
- Слушаю Вас, - насторожился Варенников.
- Вы получили извещение о том, что вызываетесь на заседание комитета?
- Какое извещение? Какое заседание? Вы же говорили, что Ваш приезд носил лишь формальный контрольный характер и что на этом все будет закончено?!
- Но комитет посчитал, что все это очень серьезно и ваше дело будут разбирать.
- О чем вы говорите? Какое “дело”? Ведь никто со мной по этим вопросам даже не беседовал!
- Как же, как же? А я? Вы ведь дали письменные показания! И сейчас стоит вопрос вообще о Вашем пребывании в партии. Ваши действия расценены как антигосударственная практика.
Варенников повесил трубку. В висках пульсировала кровь, сердце стучало, горло схватили спазмы. Внутри все разрывалось от возмущения, боли и негодования. “Какой гад, какой гад! Какой гнусный гад! И еще работает в таком органе! Как можно так лгать
человеку, который открыто доверился ему, совершенно ничто не утаивая? Что же это за коммунисты?” – эти тяжелые мысли буквально давили Варенникова.
Опять зазвонил телефон “ВЧ”. Варенников слышит голос Соловьева:
- Что-то произошло на линии.
- Нет, это я положил трубку. Нам не о чем с Вами говорить.
- Вы поймите, дело очень серьезное. Через три дня Вас будут обсуждать на заседании комитета.
Варенников вновь положил трубку. Переключил все аппараты на приемную и по селектору предупредил адъютанта, что говорить по телефону не может. Снял галстук – сдавливало горло. Стал ходить по кабинету, чтобы успокоиться. “Как же так – Варенников в разгар войны вступил в партию, отдал всего себя служению Отечеству, а ему через тридцать лет после войны говорят, что ему не место в партии?!”
Зашел Аболенс.
- Товарищ командующий, что случилось?
- Виктор Яковлевич, позвони Фомичеву, скажи, чтобы зашел, а я пойду умоюсь.
Пошел в туалетную комнату, снял рубашку, майку, подставил голову под холодную струю и долго гасил напряжение. Потом, приведя себя в порядок, вышел в кабинет. Присели втроем к столу, Варенников начал:
- Так вот, уважаемый член Военного совета, начальник политуправления, после визита Соловьева командующего войсками Прикарпатского военного округа вызывают на заседание  Комитета партийного контроля на предмет исключения его из партии в связи с антигосударственной практикой в строительстве объектов округа.
Фомичев так и подскочил:
- Да не может этого быть!
- Ну, до чего Вы наивный человек, - сказал Варенников, - Вы и меня этим дезориентировали, и сами никаких упреждающих мер не приняли. А я десять минут назад получил официальное предупреждение о прибытии к Пельше.
- Надо что-то делать… - вздохнул Фомичев.

474

- Надо было делать  раньше, а сейчас, когда уже назначена дата заседания, поздно об этом говорить. Вот я сейчас в вашем присутствии позвоню Епишеву.
Набирает по “ВЧ” номер телефона начальника Главпура. Как всегда отвечает дежурный. Варенников представляется и говорит, чтобы его соединили с начальником по весьма важному вопросу. Через минуту в трубке голос Епишева:
- Слушаю Вас.
- Алексей Алексеевич, здравствуйте. Звоню по необычному вопросу, просто – над моей головой сгустились тучи…
- Говори погромче, а то связь плохая, - перебивает Епишев, но связь хорошая, просто он мгновенно стал физически и морально нравственно глуховат.
- Варенников докладывает, Алексей Алексеевич. У меня беда – по непонятным мне мотивам вдруг вызывают на заседание Комитета партийного контроля. Я прощу Вас разобраться с этим вопросом.
- Нет уж, Валентин Иванович, уволь. Я этим делом заниматься не буду. Сам натворил – сам и разбирайся.
- Так в этом и весь вопрос, что ничего не натворил. Это просто недоразумение.
- Нет, нет! У нас так не бывает, чтобы без причины вызывали на заседание КПК. Мы все перед органами равны, начиная от генсека.
- У меня больше вопросов нет.
- Вот так! Поедешь и все чистосердечно расскажешь. Покайся, скажи, что был грех, но вывод сделал. Там люди мудрые, поймут.
- О чем вы говорите? Мне не в чем каяться. Я ничего не совершал.
- Ну, тебе виднее. Я тебе советую.
Они закончили разговор, даже не попрощавшись.
Аболенс озабоченно советует:
- Надо звонить министру обороны. Все-таки член Политбюро!
- Во-первых, мне просто по-человечески стыдно звонить министру, а тем более просить, чтобы он спасал. А во-вторых, уже поздно. Это надо было делать месяц назад, когда все было в зародыше.


* * *

Аболенс и Фомичев ушли. Варенников сидел и никак не мог собраться с мыслями, чтобы как следует проанализировать ситуацию и наметить хотя бы пунктиром свои дальнейшие действия. Позвонил в обком В.Ф. Добрику и подробно рассказал все, до Епишева включительно. Если бы кто-нибудь слышал его реакцию! Сколько есть на свете нелестных эпитетов – столько он и высказал в адрес Соловьева.
В свою бурную речь он вставил острое народное словцо, что еще более усиливало его возмущение и презрение. Затем его “бушевание” закончилось дельным решением: “Мы не дадим им чинить расправу”.
Варенников не уточнял, что это значит, но коль сказано: “Мы”, значит, это может быть вплоть до Щербицкого. Что, кстати, так и вышло. Добрик входил в состав Политбюро ЦК КПУ и, естественно, был близок к Владимиру Васильевичу Щербицкому. Да и вообще, Виктор Федорович был активный, с напором человек, весьма целеустремленный и обязательный.
Все оставшиеся до отъезда дни прошли как в тумане. Никуда не выезжал, ни с кем не встречался, никаких крупных решений не принимал, никаких заседаний не проводил, лишь формально (именно формально, потому что не мог себя заставить вдумываться)
рассматривал накопившиеся документы.
475

Оказывается, вместе с Варенниковым в Москву вызывался и генерал Дятковский.
Только Варенников не мог понять – в качестве кого: ответчика или свидетеля. Когда Варенников задал ему этот вопрос, то он сказал, что сам  не знает, и что с ним на эту тему вообще никто не беседовал. Варенников был удивлен: почему главное лицо, которое непосредственно отвечает за эту область, вдруг вообще осталось в стороне? С кем же
тогда беседовал Соловьев, кто, как не Дятковский, мог дать ему самые достоверные справки?
Накануне поездки Варенников заказал через Генштаб себе машину на аэродром, собрался с мыслями и, как ни странно, почувствовал себя уже спокойно. Видно, обида, возмущение и горечь от несправедливости уже перегорели. Однако в душе затаилась, притихнув на время, злость на людей центрального аппарата, использующих такие “методы работы” для очернения честных, преданных стране людей. А ведь случай с Варенниковым далеко не единственный. Это же самый настоящий гнусный подкоп гнусной партократии, а никак не коммунистов. Эти партийные бюрократы и чинуши никогда коммунистами не были.
Варенников придумал свои действия. Решил так: если будет грубое необоснованное давление – ответит тем же, но ни за что не изменит своим принципам, чтобы его ни ожидало. Если же комитет будет склонен спокойно, по-деловому во всем разобраться – он готов доложить детально, чем были вызваны те или иные его решения. А в принципе был готов к самому худшему, поэтому уже прикинул, что, если исключат из партии, значит, придется уходить с должности. Разумеется, тогда он немедленно напишет рапорт с просьбой об увольнении. И хоть генерал-майора увольняли в запас не ранее 55
лет, а он был генерал-полковником и в возрасте только 51-го года, но можно было сослаться на “здоровье” и т.д. На административную работу на Украине его, конечно, возьмут.
Вот с таким настроением Варенников прилетел в Москву и сразу отправился в грозный комитет. Заходит в соответствующую комнату – там восседает Соловьев, Потапов и еще кто-то. Подходит Варенников к Потапову.
- Вот, Иван Порфирьевич, как дико может обернуться дело! И никто не хочет разобраться по справедливости. Ни наш Главпур, ни ваш административный отдел. Всем все безразлично.
Иван Порфирьевич молчит. Чувствует Варенников, что он тоже переживает, но вида не показывает и, конечно, марку ЦК должен выдержать. Подошел Соловьев:
- Я хочу Вас сориентировать, как будет проходить заседание.
- Мне не нужна ваша ориентация: один раз Вы это уже сделали, благодаря чему я и оказался здесь. Я сам разберусь, что к чему. Вот генерала Дятковского ориентируйте, - умышленно грубо отрезал Варенников Соловьеву.
- Ну, что Вы так?.. – начал, было, Иван Порфирьевич.
- Он заслуживает еще худшего обращения, - сказал Варенников и отошел к окну. – И вообще, не трогайте меня и не “разогревайте” до заседания.


* * *

Минут через 15-20 все направились в зал заседания. Он находился этажом выше. Фактически это была большая комната, посередине которой стоял длинный, покрытый зеленым сукном стол. На противоположном конце стола, на фоне большого окна, сидел председатель комитета А.Я. Пельше. Справа и слева от стола располагались члены комитета. Приглашенные, как бедные родственники, мостились у стен на стульях. Здесь же посадили Варенникова с Дятковским, и слушание “дела Прикарпатского военного
476

округа” началось.
Слово для доклада было предоставлено заместителю председателя комитета Косову. В преамбуле он довольно долго говорил о том, каким должен быть коммунист и что надо этим званием дорожить. Затем сделал переход на Прикарпатский военный округ – как сам командующий войсками округа коммунист Варенников понимает это и дорожит
этим. И далее изложил все то, что было написано в анонимке, но более подробно и с “глубокими” выводами. Правда, вначале, как бы оправдываясь, докладчик оговорился, что анонимные письма у нас фактически не разбираются, но в данном случае было сделано исключение, так как буквально за полгода комитет был завален такими письмами, и все на одну и ту же тему – командующий Варенников нарушает законы. Комитет почувствовал неблагополучное положение в округе и вынужден был проверить состояние дел. И комитет не ошибся – все подтвердилось. Мало того, коммунист Варенников, судя по его объяснительной записке, не понимает порочности своих действий. И далее Косов, раскладывая Варенникова по полочкам, после каждого эпизода подчеркивал, что это несовместимо с высоким званием коммуниста.
Варенников понял, к чему клонит докладчик. Когда же по этому поводу выступили почти все члены комитета, дружно говорившие о том, что пора положить конец этим бесконтрольным действиям горе-единоначальников, которым дали большую власть, а они ею не только злоупотребляют, но наносят ущерб государственным интересам, Варенников окончательно пришел к выводу, что вопрос уже предрешен и никакого делового разговора здесь с этими аллигаторами, конечно, не будет. Варенников смотрел на эти фигуры, и ему казалось, что у каждого вместо лица, было рыло старого крокодила с раскрытой пастью,
готовой схватить и проглотить любого, кто здесь появится.
Когда все высказались, Пельше обратился к Варенникову:
- Что скажет коммунист Варенников?
Варенников вышел приблизительно к середине стола и, понимая, что вопрос о его пребывании в партии уже решен, начал:
- Уважаемый председатель! Уважаемый комитет! С большим сожалением я должен заявить, что факты, изложенные в докладе, совершенно не соответствуют действительности (тут сидящие за столом дружно зашипели), а приложенная к делу моя небольшая записка – это недопонимание, как было сказано, а всего лишь попытка уже тогда дать понять, что надо разобраться, а не ссылаться на анонимки и анонимщиков. Тем более безосновательны выводы выступающих по докладу – им вообще неведомо дело, все стоят на ложном пути. Но я не намерен вступать в полемику и тем более оправдываться – для этого нет причин. Однако я поставлю три вопроса…
- Да вы посмотрите на него! Он еще собирается задавать нам вопросы! – кто-то из сидящих за столом резко перебил Варенникова, и все его соседи также дружно враз подхватили эту “песнь”. Пельше, однако, не прореагировал. Он был непроницаем.
- Успокойтесь, я совершенно не намерен задавать вопросы вам – это бессмысленно, - сказал Варенников. – Я повторяю: поставлю три вопроса и на них отвечу сам… Первый вопрос: все то, что построено по моим распоряжениям, это строилось для меня или для войск? Я считаю, что никто и не подумает, что это могло строиться для меня. Можно перечислить все объекты за два последних года – я их помню наизусть. Второй вопрос: все то, что было построено по моим распоряжениям, делалось кому-то в угоду и с нарушением финансовой дисциплины? Нет. Ни один объект в угоду какому-то начальнику не строился. А что касается финансирования объектов, то никакая комиссия не сделает нам одного упрека. Кстати, в анонимке тоже об этом не говорится. И третий вопрос: а все то, что было построено по моим распоряжениям, необходимо было строить для округа или без этих объектов можно было обойтись, как намекает одна из анонимок? Я считаю, что эти объекты крайне необходимы, а методы, которыми я пользовался при их
477

строительстве, прогрессивны. И если мне после этого заседания доверят командовать Прикарпатским военным округом, то я и впредь буду строить именно так. У меня все.
Не ожидая вопросов, Варенников направился на свое место. Но что там началось! Половина членов комитета повскакивали и начали кричать: “Он не делает никаких выводов!”. Другие вторят: “Это неслыханная наглость!”. Наконец, угомонились и,
успокоившись, начали выступать по другому кругу. Однако ни один “оратор” не затрагивал вопросов по существу: Варенников критиковался главным образом за “неправильное поведение на комитете” и за то, что не раскаялся, не сделал “выводов”.
Наконец, все утихли. Пельше снова обратился к Варенникову:
- У Вас есть, что ответить на вопросы?
- Вопросов по существу обвинения не было. А что касается раскаяния, то для этого нет причин. Я совершенно не считаю себя в чем-то виновным.
Тогда вытянули Дятковского. Он, конечно, выступал очень гибко, тем саамы  смягчил общую обстановку. Он также заявил, что видит свою вину в том, что несвоевременно докладывал командующему относительно необходимости оформления документов и т.п. Это всех успокоило. Дятковскому задали два-три вопроса, и на этом “пытание” закончилось.
Когда все успокоилось, начал говорить Пельше. Он долго и подробно говорил о том, какую заботу партия и правительство проявляют о Вооруженных Силах. О том, что народ во имя поддержания нашей армии и флота на высоком уровне боевой готовности отрывает от себя многое. Что военачальники, которым доверили командовать крупными объединениями, в первую очередь должны это понимать, а выделенные для строительства
средства обязаны расходовать рачительно. И далее все в том же духе. Чем больше Варенников слушал Арвида Яновича, тем яснее ему становилось, что вопрос об исключении отодвигается. Наконец, он закончил и, сделав некоторую паузу, сказал:
- Для полного представления вопроса и окончательного решения я зачитываю… характеристику, которое нам прислало Политбюро ЦК Компартии Украины на члена ЦК Компартии Украины коммуниста Варенникова.
Опять сделал значительную паузу. И далее, не торопясь, начал читать то, что прислал Щербицкий:
За долгую службу Варенников имел немало хороших, ярких характеристик. Но то, что было зачитано, превышало все. Его даже бросило в жар. Он достал носовой платок, и быстро смахнул с лица и шеи капельки, посмотрел на сидящих за столом. У всех был понурый вид, кое у кого отвисла челюсть. Никто друг на друга не смотрел. Пельше читал с толком, с расстановкой и, закончив читать характеристику, опять сделал паузу, окинул всех взглядом и добавил:
- Я поинтересовался в Министерстве обороны – как они характеризуют коммуниста Варенникова. Мне ответили, что Военный округ, которым он командует, уже два года является лучшим военным округом в Вооруженных Силах, и что к Варенникову никаких претензий нет.
В комнате установилась гробовая тишина. Молчал и Пельше. Затем он заключил:
- Я уверен, что проведенное заседание комитета пойдет коммунисту Варенникову на пользу, и он обязательно сделает для себя выводы. Учитывая это и все остальное, в отношении Варенникова ограничиться выговором. Кто “за”?
И сам первый поднял руку. Все за столом последовали его примеру.
- Кто “против”? Кто “воздержался”? Нет. Коммунист Варенников, учтите все замечания.
Варенников поднялся и заверил, что все это будет сделано.
Затем Пельше предложил “поставить на вид” коммунисту Дятковскому и указать, что он обязан своевременно докладывать командующему необходимые вопросы с целью
478

недопущения нарушений. Все проголосовали, а Дятковский, естественно, поклялся. На этом заседание закончилось. Точнее, их отпустили. Спускаясь по лестнице, Соловьев все бубнил Варенникову в спину: “Надо зайти ко мне”. А он ему: “Мне там нечего делать”. Тогда вмешался Иван Порфирьевич Потапов: “Надо зайти”. Варенников ответил: “Только ради Вас”.
Когда зашли в кабинет, Соловьев принял деловую позу, попытался, было, растолковать Варенникову и Дятковскому, какие им надо сделать выводы.
Не обращая никакого внимания на его монолог, Варенников сказал Потапову:
- Иван Порфирьевич, если бы Вы знали, какую подлость он мне сделал, как он лгал! Я поражен, что такие люди могут работать в аппарате ЦК. Я поеду в округ, и буду работать, как и работал.
Распрощавшись с Иваном Порфирьевичем, Варенников вместе с Дятковским отправились на аэродром. Конечно, порядок требовал, чтобы после ЦК он показался Главпуру, но, учитывая позицию Епишева, либерал-социал-демократа в тон коммуниста, Варенников решил ехать к самолету. По дороге зашли в магазин, взяли коньяк, закуску. Через час взлетели, а во второй половине дня радостные члены Военного совета уже встречали их на аэродроме. Они уже все разузнали через Потапова, и откровенно радовались такой развязке.
Но пока два часа летели до Львова, у Варенникова было о чем поговорить с Дятковским. Конечно, первую чарку они выпили за то, что все закончилось благополучно. Вторую – за добрых честных людей, которые обеспечили такой итог. А третью – за новые успехи.
Однако Варенникова все время мучил вопрос – кто же является той паскудной личностью, которая строчит лживые анонимки в Москву? Но сколько версий они ни строили, ничего определенного не вырисовывалось. Но, как говорится, нет ничего тайного, чтобы стало явным. Все разъяснится позже, через несколько лет.
Дятковский, которому было уже за шестьдесят, вскоре уволился. Варенников добился через правительство Украины, чтобы ему дали в центре города Киева трехкомнатную квартиру. Там же устроил его на работу. Позаботился, чтобы приобрел “Волгу”. Из Львова ему послали кое-что для обустройства. На очереди стоял вопрос, чтобы Варенников походатайствовал о выделении ему под Киевом садового участка под дачу или чтобы дали ему госдачу в аренду.
Но однажды к Варенникову приходит Николай Викторович Грязнов – новый заместитель командующего войсками округа по строительству (вместо Дятковского) и говорит:
- Вы знаете, кто был тот самый анонимщик?
- Кто?
- Дятковский.
- Не может быть! Он сам возмущался и искал этого подлеца.
- Да, возмущался, и одновременно строчил всем московским начальникам.
И Н.В. Грязнов поведал Варенникову гнусную историю этого гнусного анонимщика.
Вот так бывает в жизни.
Но жизнь в округе продолжала бить ключом. Войска Прикарпатского военного округа были на высоте. И это была заслуга офицеров.


* * *

Приблизительно в начале 1976-го года Варенникову позвонил начальник
479

Генерального штаба ВС армии В.Г. Куликов и предупредил, что в марте месяце на базе Прикарпатского военного округа (точнее, на базе Львовского учебного центра) министр обороны будет проводить стратегическое командно-штабное учение. Предупредил также, что продлится оно неделю и на учение привлекается Генеральный штаб, главнокомандующие видами Вооруженных Сил с оперативными группами, тыл, главные
и центральные управления ВС, а также все командующие военных округов с оперативными группами, но только европейской части страны до Урала включительно, в том  числе и все группы войск. Виктор Георгиевич ориентировал, что подробный расчет будет направлен через неделю. Если же потребуется какая-то помощь, то Варенников должен доложить.
Варенников ответил, что пока все понятно, но чтобы все хорошо осмыслить, необходимо время. Во всяком случае, было уже ясно, что фактически все руководство Вооруженных Сил страны до командующего войсками округа сосредотачиваются на учении в Прикарпатском военном округе. Это, конечно, накладывало большую ответственность на округ – предстояло создать необходимые условия для проведения такого учения. А поскольку округ еще выступает в роли его участников, то капитально готовиться надо бы сразу.
Для Варенникова было только не совсем ясно, почему министр обороны избрал именно ПрикВО? Ведь учения такого масштаба и характера лучше всего проводить на базе Генштаба и на базе ГСВГ. Может, министр опасался, что в Москве его, как и других начальников, будут отвлекать? А от Группы войск он, возможно, отказался, так как проведение учений такого масштаба в ГДР потребует больших расходов. Однако
Варенникову было совершенно ясно, что в сложившихся условиях учение крайне необходимо. ЦРУ, конечно, пронюхает об этом учении. Это и хорошо. Пусть знают, что наши ВС постоянно совершенствуются, и на их шаги в военной области мы ответим соответственно. Антисоветская же история просто обязывает нас трезво оценивать ситуацию и быть готовыми к любому развертыванию событий.
Учение проводилось в первой половине марта. Оно охватывало Северо-Западное, Западное и Юго-Западное стратегические направления. При этом было обработано огромное количество карт, схем, графиков. И по каждой позиции – расчеты, доказательства, предложения, убедительные доводы. У Гречко просто так не “прокатишься” – задавал такие вопросы или подкидывал в ходе действий такие дополнительные вводные, что нужно было думать капитально и в то же время быстро принимать безошибочное решение.
В ночное время основная масса войск отдыхала (правда по 5-6 часов), поэтому вся неделя проходила в плодотворных занятиях. Бодрствовали ночью только лица, которые к утру должны были подготовить документы, и дежурная служба.
В учебном центре смог разместиться только Генеральный штаб вместе с главными и центральным управлениями Министерства обороны. Всем остальным были отведены расположенные поблизости военные городки, санаторий “Шкно”, районы сосредоточения штаба управлений округа. Министр обороны базировался на озере Майдан. Обычно утром к 7.30 Варенников заезжал за ним, и они отправлялись в учебный центр, где дислоцировалось все ядро. Однажды Варенников, как обычно, заехал за министром и вдруг видит – навстречу движется “Чайка”. Варенников, конечно, остановился, вышел из машины. Министр, подъехав, пригласил его в “Чайку”. Он был один, поэтому Варенников расположился рядом, и они тронулись в путь.
- Что-то я сегодня плохо спал после вчерашнего позднего разговора с Леонидом Ильичом, - посетовал вдруг Гречко.
Варенников посмотрел на Андрея Антоновича – он действительно выглядел уставшим. Во всяком случае, не таким бодрым, как обычно, но промолчал
480

- Из Москвы хоть не выезжай! – сердито говорил между тем Гречко. – Казалось бы, определились по всем вопросам. Нет, опять надо им вносить поправки в сокращаемые ракеты! И все это Устинов со своей компанией. Двадцать раз ему говорил, - продолжал возмущаться Андрей Антонович, - с какой стати мы должны холуйски склоняться перед требованиями американцев? Почему мы не идем на сокращение на равных? Почему
должны постоянно уступать? Ведь у нас в основе всех переговоров должен быть принцип равной безопасности.
Выслушает Брежнев нашу позицию, и вроде соглашается. Пройдем с ним все контрольные цифры – все нормально. Стоит мне уехать, как на него начинают наседать, и он тут же соглашается уже с другой позицией.
Совсем он слег. А эти… пользуются его слабостью. Конечно, если бы это шло на пользу нам…
И вот в таком духе Андрей Антонович продолжал высказываться до самого учебного центра.
Как всегда министра встречали в городке учебного центра начальники Генштаба, Главпура и главнокомандующие видами ВС. Обычно он приезжал в приподнятом настроении, а в этот раз Гречко вышел из машины мрачный, молча поздоровался и, ничего не говоря, двинулся в сторону конференц-зала, где должно проходить заслушивание решений о действиях войск и сил флота на последнем этапе стратегических операций. Все уже собрались. Пока все шли в зал заседаний, В.Г. Куликов тихо спросил Варенникова:
- Что случилось?
- Да вроде ничего… Может, что-нибудь в Москве? – продолжал Варенников.
- Это не исключено, - Варенникову показалось, что Куликов понял, на что он намекает.
Доклады шли нормально. Особенно ярко прозвучало решение Главнокомандующего ГСВГ – генерала армии Евгения Филипповича Ивановского, который выступал в роли командующего войсками одного из фронтов. Министр задавал вопросы редко и очень тихо. В основном неясные вопросы разбирал Куликов.
В один из перерывов Варенников зашел в комнату отдыха к министру обороны уточнить некоторые вопросы на завтра – это был последний день учения. В комнате сидели и пили чай Гречко, Епишев и Кутахов. Варенникова тоже усадили за стол. Павел Степанович любил побалагурить. И на этот раз, чтобы вывести министра из подавленного состояния, он начал:
- Товарищ министр, вот Валентин Иванович хорошо обустроил учебный центр. Но в гостинице установили такие унитазы, что все… в воде.
Варенников немедленно парировал:
- Товарищ министр, маршал авиации несправедлив. Унитазы у всех стандартные. Это у него при посадке на унитаз выпускаются не обычные, а “маршальские шасси” – вот они… и плавают.
- Я это подтверждаю, - вмешался Епишев. – Я с ним бывал в городке.
- Так что же делать? – повеселел Андрей Антонович. – Одно из двух надо заменить.
- Товарищ министр, ну какой летчик ринется в бой, если он не уверен в надежности и добротности шасси и в том, что он способен удачно приземлиться? Нет, эта сторона вопроса не должна вызывать сомнения, - продолжал в своей манере Кутахов.
Видя, что Павлу Степановичу удалось поднять настроение Гречко, Варенников перевел разговор на другую тему – уточнил время и место разбора учений на завтра, обговорил вопрос о товарищеском обеде и спросил разрешение на проведение небольшого концерта – все-таки суббота. Разговор прошел нормально, все вошло в привычную рабочую колею.

481


* **

Варенникова все эти дни, с того момента как начались учения, не покидала одна мысль – как подойти к министру, чтобы попросить того назначить его на
Дальневосточный военный округ, поскольку генерал Петров переходит в центральный аппарат и место освобождается. Варенников проявил нерешительность по двум причинам: во-первых, никогда не просил за себя, тем более, когда речь шла о должности (правда, просился-то Варенников не на “теплое” место), и, во-вторых, в Прикарпатском округе Варенников был всего лишь три года. Но все-таки надежду на такую беседу не терял.
Вечером по окончании занятий министр уезжал к себе или сам, или с адъютантом. В этот раз, прощаясь со всеми, он сказал, чтобы Варенников поехал с ним и по дороге еще раз рассказал, как будет организован завтрашний день до отъезда всех участников учения включительно.
Они уехали. Пока Варенников собирался с мыслями, министр вдруг начал сам:
- В прошлом году Вас вызывал Пельше. Почему Вы об этом не доложили?
- Во-первых, для меня самого это было полной неожиданностью. Во-вторых, когда мне стало известно о вызове, я доложил о нем начальнику Главпура, считая, что он доложит Вам. В-третьих, когда вызов состоялся, и все закончилось благополучно, то я посчитал, что докладывать об этом эпизоде уже ни к чему.
- Это неправильно. Командующий войсками приграничного военного округа подчиняется непосредственно министру обороны, и Вы обязаны мне немедленно
докладывать о таком событии. Это не рядовое дело. Я знаю… этих крючкотворцев. Хорошо, что все так обошлось. Епишев действительно мне доложил, но только тогда, когда я об этом спросил. А спросил потому, что мне звонил Пельше – интересовался округом, командующим, и сказал, что они “рассматривают сегодня дело”. Я поинтересовался, что за дело. Мы обменялись мнениями. Кстати, он сказал о мерах В.В. Щербицкого.
Помолчав, Гречко заметил:
- В округе все строится добротно, современно. Конечно, эту линию надо продолжать и дальше. В хороших условиях воин и служит хорошо. Надо обратить особое внимание на жилищное строительство для офицеров. Кстати, а как со строительством санатория в Крыму на базе дачи адмирала Исакова?
Варенников доложил ему, что вопрос несколько затянулся в Москве – с отысканием документов на этот участок. Министр сказал, чтобы тот позвонил Геловани и чтобы в понедельник доложил ему.
Потом неожиданно Андрей Антонович вдруг перешел на другую тему:
- Василий Иванович Петров долго служил на Дальнем востоке. Вырос там… Много сделал для войск округа. Теперь вот переводим его в Москву. А туда направляем тоже хорошего созидателя и хозяина – Третьяка.
У Варенникова все так и оборвалось. Он не стерпел и выпалил:
- Счастливый Иван Моисеевич, как говорят в народе, в рубашке родился. Дело теперь уже прошлое – я сам хотел проситься у Вас на Дальневосточный округ.
Министр внимательно посмотрел на Варенникова, задумался, а потом спросил:
- Это в связи с разбирательством у Пельше?
- Нет, нет! Мне нравится этот округ. Много войск, просторы, масштабы.
- Ничего, у Вас еще многое впереди. Третьяк не вечно будет занимать это почетное место, - засмеялся министр. – Давай поговорим о деле.
Варенников подробно доложил, что намечено на заключительный день учений. Уточнил, что начать работу (фактически разбор учений) планирует в 10.00. Андрей
482

Антонович согласился, но поправил: начнем в 9.00, концерт в 12-13, обед в 13-14, разлет в 14.00. Приказал доложить об этом В.Г. Куликову. А потом сообщил, что завтра прилетает маршал Советского Союза Якубовский.
- Я пригласил Ивана Игнатьевича на разбор, чтобы он сориентировал наших союзников во взглядах. С ними тоже надо проводить подобные учения. Это и сближает и
взаимное понимание проявляется, и оперативное мышление не засыпает.
Расставшись с Гречко, Варенников помчался в учебный центр. Ехал и думал о Дальнем Востоке и Иване Моисеевиче Третьяке, о Якубовском, о завтрашнем дне и, разумеется, о министре. Зря, конечно, Андрей Антонович пренебрегал охраной. Приказал, чтобы его никто не сопровождал, чтобы машин-мигалок и близко не было, и чтобы Варенников сократил регулировщиков и охрану дома, где он живет. “Вообще, чтобы ближе 100-150 метров не было часовых”, - категорически заявил Гречко в первый же день. Зря, конечно. Живут одни бандеровцы. Бывшие, конечно.
Занятый мыслями, Варенников не заметил, как приехал в учебный центр. Доложив Виктору Георгиевичу об указании министра, сказал:
- Что, с Третьяком вопрос решен?
- Да, его можно считать командующим Дальневосточным военным округом, - ответил он.
Позвонив во Львов Аболенсу – первому заместителю командующего округом (начальник штаба был здесь, в учебном центре), Варенников сказал ему, чтобы попросил в обкоме “Чайку”, и завтра утром встретил Якубовского.
- Николай Борисович, - популярно объяснил Варенников Аболенсу, - скажи
Виктору Федоровичу Добрику, что обязательно нужна “Чайка”, потому что в “Волгу” Якубовский не влезет. И это надо решить сегодня, буквально сейчас. Если вдруг у них машина будет неисправна – решить этот вопрос с Ивано-Франковским или Тернопольским обкомом. Кроме того, к 8.00 три вертолета (два министерских и один их) должны сидеть на вертолетной площадке учебного центра. Во второй половине дня все руководство на вертолетах перелетит на аэродром Львова.
- Так, может, мне маршала Якубовского лучше доставить вертолетом? – обрадовался Аболенс.
- Во-первых, он только прилетает в 8.00, а во-вторых, от вертолетной площадки до учебного центра его все равно надо подвозить. Поэтому надо делать так, как я сказал: встретить, представиться, привезти в учебный центр к гостинице номер один. Я здесь его встречу.


* * *

Договорившись с Абашиным, Варенников пошел к Третьяку. У него сидело несколько человек.
- Иван Моисеевич, что же ты молчишь? Такие события! Тебя перебрасывают с крайнего Запада – на крайний Восток, а ты ни гу-гу! – сказал Варенников ему, обнимаясь и поздравляя.
- А что мне кричать? Служба есть служба. Куда поставят – там и будем работать.
Варенников понял, что Иван Моисеевич не в восторге от такого назначения. Возможно, он и прав – к этому времени он уже девять лет командовал Белорусским военным округом. Прекрасно его отстроил, чем вправе был гордиться. Пользовался в ВС большим авторитетом и, очевидно, законно мог претендовать на выдвижение. Он был одним из самых опытных командующих. Первым среди командующих законно мог считаться генерал армии Петр Алексеевич Белик. К этому времени он уже десять лет
483

командовал округом, и не просто округом, а Забайкальским. Все же Петр Алексеевич этим округом прокомандовал двенадцать лет, чем не только устроил своеобразный рекорд, но и оставил о себе великую память – именно он заново возродил округ, обустроил его и создал необходимые условия для жизни и службы.


* * *

Вообще военный округ – это такой организм, что если наведешь порядок и придашь жизни и деятельности необходимое движение, разогнав все до необходимой скорости, то сила инерции еще долго будет поддерживать установленный порядок, традиции, дух. Вот такое великое дело Петр Алексеевич и сотворил с Забайкальским округом. Да и Иван Моисеевич Третьяк с Белорусским, хотя по всем параметрам здесь, как и в Прикарпатском, что-то сделать было гораздо проще, чем в Забайкальском. Оба – и Белик, и Третьяк – это командующие самородки. Заботливые и самоотверженные военачальники. Хотя в то время многие командующие по праву назывались сильными: Е.Ф. Ивановский, И.И. Терпищев, Б.П. Иванов, Ю.Ф. Зарудин, А.М. Майоров, А.И. Грибков, И.М. Волошин, И.А. Герасимов, Б.Л. Говоров, И.К. Сильченко, С.Е. Велоножко, П.Г. Ляшенко, М.Г. Хомуло, да и другие. А на флоте тоже были яркие фигуры, как Г.М. Егоров, В.В. Сидоров, Н.И. Ховрин, В.В. Михайлин. Кажется, Иван Моисеевич Третьяк тоже установил особый рекорд командования военным округом – он командовал в общей сложности семнадцать лет, девять из них в Белоруссии и восемь Дальневосточным.
Причем командовал прекрасно все годы. Варенников не знал еще хоть одного такого примера. Но он знал другие случаи, когда некто прокомандовал округом всего лишь полтора-два года и, ничем себя не проявив, пошел на высокий пост в Министерство обороны. Таковы гримасы военной жизни.


* * *

На следующий день у всех было хорошее настроение. Да и денек выдался теплый, солнечный. И вот последний этап учения – разбор, после чего небольшой отдых и совместная трапеза. Иван Игнатьевич Якубовский был вовремя доставлен на учебный центр и двигался среди участников учения, как тяжелый танк.
Глядя на него, Варенников вспоминал, как он мастерски рассказывал о жизни птиц. Никогда, никто не может и представить, что эта махина имеет такую душу и способность преподнести птиц в таком розово-голубом ореоле, что будешь слушать с открытым ртом и поверишь, что умнее существа, чем птица, на свете нет.
Вскоре приехал министр обороны, и сразу начался разбор. Первым доложил начальник Генерального штаба – об оперативно-стратегической обстановке, о задачах, стоящие перед фронтами и флотами, перед видами ВС, о принимавшихся решениях, их сильных и слабых сторонах. Оценки остались за министром обороны. В 10.00 сделали 20-минутный перерыв. Затем полтора часа выступал А.А. Гречко. Он подробно обрисовал сложившуюся военно-политическую обстановку в мире. Очень убедительно показал устремление и цели НАТО и особенно США. Перечислил их конкретные шаги, в том числе постоянно проводимые учения и гонку вооружения. Предупредил, что мы обязаны проявить максимальную бдительность, высокую боевую готовность и качественно проводить все мероприятия. Все виды ВС военные округа, группы войск и флотов, находясь в постоянной боевой готовности, должны быть действительно боеспособны.

484

Особое внимание министр обороны уделил вопросу ограничения и сокращения вооружений.
-Нет никакого сомнения в том, что гонке вооружения должен быть положен конец, - сказал он, - огромное перенасыщение оружием с боевой техникой, конечно, может привести к трагедии. Особенно это касается ядерного оружия. Но чтобы у нас не было
заблуждений и самообмана, необходимо четко определиться в главном: ограничения и сокращения вооружений должны организовываться и проводиться, исходя из принципа равной безопасности. И если кое-кто подталкивает наше политическое руководство к односторонним уступкам, то наносит нашей безопасности и суверенитету огромный ущерб.
Далее министр сказал, что проведенное стратегическое командно-штабное учение носило плановый характер. Поставленные цели достигнуты. Все задачи решены. Подчеркнул наиболее яркие этапы и удачные решения. Поблагодарил участников за проявленное внимание и старание, пожелал успехов.
Затем состоялся концерт – короткий, но яркий. Выступали “звезды” Украины, в том числе София Ротару, Анатолий Соловьяненко, Николай Гнатюк. И, конечно, блеснула Львовщина и ансамбль Прикарпатского военного округа – все в темпе, четко, красиво.
Обед проходил действительно в товарищеской обстановке. Было очень спокойно и свободно. Высказалось несколько человек, в том числе главнокомандующий ГСВГ Е.И. Ивановский. Он подчеркнул важность таких учений, внес предложение проводить их ежегодно и от имени командующих войсками и флота поблагодарил Прикарпатский военный округ за гостеприимство и хорошие условия.
После чая министр  встал, попрощался со всеми и быстро пошел к выходу. Было ровно 14.00. Варенников за ним. Все засуетились. “Чайка” и три “Волги” стояли прямо у здания. Остальные поодаль.
Вместе с министром в его машину сели начальник Генштаба и начальник Главпура. Варенников с помощниками министра – в “Волгу”. И – вперед! “Чайка” – за ними. Главкомы попрыгали в две другие “Волги” и тоже отправились на вертолетную площадку. В первый вертолет село десять человек, туда же втиснулся и Варенников. Министр, не ожидая остальных, дал команду на взлет, и вертолет взял курс на Львов.
Немного неудобно получилось с маршалом Якубовским, пока он разворачивался, вертолет министра улетел, и ему вместе с другими заместителями министра обороны пришлось догонять его на втором вертолете. На третьем (то есть на окружном) летели остальные начальники. Главная же масса участников, не торопясь, отправилась на аэродром на машинах.
С учебного центра всех провожал генерал-полковник Абашин с оперативной группой, а на аэродроме их встречал генерал-лейтенант Аболенс – начальник штаба округа вместе с командующим Воздушной армии генерал-полковником С.Д. Гореловым. Затем подлетел и Варенников.
Самолет министра обороны уже был на подогреве. Поэтому Гречко со своими спутниками поднялся на борт, и они улетели, разумеется, предварительно попрощавшись со всеми, кто был на аэродроме. Хорошо, что два других вертолета успели долететь и приземлиться до запуска двигателей самолета министра обороны.
Якубовский и остальные товарищи вылетели другим самолетом. Иван Игнатьевич спокойно расхаживал по аэродрому и вспоминал все, что было на разборе, комментировал, привлекая к беседе и других. На взгляд Варенников, он это делал не только для того, чтобы лично все уяснить самому, но и для того, чтобы прикинуть, а что можно было бы провести и в рамках Варшавского Договора. Но Варенникову тогда было ясно, что он мог только переговорить с каждым министром обороны стран Варшавского Договора, получив их согласие на участие в таких учениях. Организовать же их и
485

провести мог только министр обороны и Генеральный штаб ВС СССР.
Наконец, были отправлены все, кто летел в Москву, а затем и все командующие войсками. Было приятно, что каждый из них не просто ради приличия, а совершенно искренне говорил теплые слова благодарности за хорошие условия, которые были созданы на занятиях.


* * *

В начале апреля 1976-го года во Львове проводился областной партийный актив. Ожидался приезд Щербицкого. Варенников переговорил с первым секретарем Львовского обкома. В.Ф. Добриком, и они условились с ним, что в программу визита будет включено посещение одной из военных частей. Через два-три дня Варенникову звонит из Киева сам Щербицкий и говорит:
- Желательно, чтобы эта часть находилась во Львове или где-то поблизости, чтобы не терять время на передвижение. Минут 30-40 минут будет достаточно, чтобы познакомиться с армейской жизнью.
Варенников сказал, что это будет мотострелковый полк в центре города. Щербицкий удивился:
- Как? В центре города есть полк? Ну что ж, это отличный вариант.
Варенников перезвонил Виктору Федоровичу: оказывается, Щербицкий ему звонил
тоже. В общем, окончательно утвердили этот вариант, а в день приезда (а Владимир
Васильевич прибывал за сутки до актива) повезли его в полк.
С первого шага поведение Владимира Васильевича во время знакомства с жизнью военнослужащих было непредсказуемым и интересным. Он по своей инициативе вышел из машины, не доезжая до КПП, хотя ворота уже распахнули. “Сопровождающие его лица”, естественно – за ним. Потом прошелся вдоль красивой металлической изгороди по тротуару, заглядывая в военный городок, а он был как на ладони, и только после этого вошел в городок. Приняв рапорт командира полка подполковника Воробьева, поздоровался с ним, и долго молча стоял на месте, рассматривая все вокруг. А потом почему-то вздохнул и сказал:
- Прекрасно… Я много раз бывал во Львове, но мне почему-то не показывали эту воинскую часть, этот военный городок.
- Так его же тогда не было, - вмешался В.Ф. Добрик. - Все это фактически заново построено только в прошлом году. Раньше здесь существовал небольшой военный городок, обнесенный крепостной стеной в три метра высотой и два метра толщиной. Под стать этой стене было несколько зданий. Сейчас все это кануло в Лету, а взамен родился новый современный городок, который украшает город. Львовяне гордятся этим полком.
- Это верно – украшает, - согласился Владимир Васильевич. – Ну, показывайте все по порядку.


* * *

Командир полка, как и подобает хозяину, приступил к своим обязанностям. Пропустив огромный КПП, он повернул в штаб полка. Варенникову было немного жаль, что не зашли на КПП – там было что посмотреть. Одни только места для сидения родителей со своими детьми-солдатиками чего стоят! Естественно, никто не собирался обходить все здания.

486

Группа остановилась в просторном вестибюле, представляющей собой зал с многомерной отделкой и мощной чеканкой, демонстрирующей батальные сцены. По центру у главной стены возвышался пьедестал, на котором было установлено боевое знамя полка, а рядом стоял часовой с автоматом. Просто красавец-солдат – рослый, плечистый, румяный, чернобровый и черноглазый. Намеренно напустив суровость на свое юное лицо, он смотрел куда-то мимо них.
Обстановка была торжественной и поневоле обязывала каждого отдать честь знамени. Из этого вестибюля можно было попасть к командиру полка. Командир полка пояснил, что у штаба есть еще один выход, которым пользуются в том случае, если надо попасть в какую-нибудь службу, техническую часть или к начальнику тыла полка. Но Владимир Васильевич как завороженный смотрел на солдата.
- Конечно, с часовым разговаривать не положено, - блеснул он знанием воинских уставов, - а хотелось бы с ним поговорить.
- У нас таких возможностей будет много, - успокоил его командир полка.
Далее все прошли к полковому солдатскому клубу. Название “клуб” к этому зданию абсолютно не подходило – оно его обедняло, принижало и даже обкрадывало. Внешне оно являло собой настоящее произведение современного архитектурного искусства: широкая, величественная, отделанная под мраморную крошку триумфальная лестница выводила к большой площади перед застекленным, на ширину лестницы, входом под огромным нарядным козырьком. Слева на глухой стене в красивом обрамлении – фигура солдата в каске, плащ-накидке, с автоматом в руках, выполненная из гнутого толстого металлического четырехгранника. А наверху разместились на равном расстоянии выполненные из особых материалов цветные ордена диаметром 2-2,5 метра
каждый: орден Ленина, два ордена Боевого Красного Знамени, орден Октябрьской революции и орден Суворова. Это ордена дивизии.
Зайдя в здание, попадаешь в просторный холл с зеркалами и люстрами. Здесь же большие гардеробы, курилки и другие подсобные помещения. Отсюда два прохода вели в зрительный зал и еще два – к лестнице на второй этаж. В зрительном зале можно фактически разместить весь полк сразу, а в полку без малого две тысячи человек. Зал – театрального типа, с огромной сценой и оркестровой ямой. За сценой – целый набор артистических комнат. На втором этаже библиотека, читальный зал, многочисленные комнаты для различных кружков, радиостудия, киноаппаратная и музыкальные комнаты для полкового оркестра.
Осмотрели только зрительный зал. Об остальном командир полка рассказал по схеме, сделанной специально для ориентации личного состава. Здесь же была и доска объявлений, где размещался месячный план работы клуба.
Владимир Васильевич обратил внимание на то, что клубом пользуются уже более года, а он выглядит так, будто лишь вчера введен в строй.
За клубом начинались учебные объекты – тир, полоса препятствий, учебный корпус с множеством различных классов, затем комбинат бытового обслуживания и все склады полка за исключением продовольственного, который размещался с тыловой стороны столовой.
В комбинате бытового обслуживания было все: солдатская баня, индивидуальная прачечная, парикмахерская, сапожная и портняжная мастерские и т.д.
Вернувшись назад, вы попадаете  в медицинский пункт с небольшим стационаром. Наибольшее впечатление производил зубоврачебный кабинет.
- У нас в Киеве не в каждом районе найдешь такую поликлинику, - восхищался Щербицкий.
Посмотрев солдатские казармы, столовую, все направились к машинам. Владимиру Васильевичу понравилось все, что увидел, и он этого не скрывал.
487

Щербицкий уехал. Настроение было нормальное. Варенников отправился к себе в
штаб округа. И, конечно, с думами о 7-ом мотострелковом полке, который сейчас посетил первый секретарь ЦК Компартии Украины.  Безусловно, все, что было сделано в полку для создания благоприятных условий жизни и быта – это заслуга в первую очередь его личного состава и его командира подполковника Эдуарда Аркадьевича Воробьева (заглядывая в будущее, Э.А. Воробьев службу в ВВС закончил генералом, заместителем
главнокомандующего СВ).


* * *

26-го апреля 1976-го года Варенников приехал в штаб округа в 7.30 с намерением встретиться с генерал-лейтенантом Николайчуком, разобрать за полчаса все поправленные документы по строительству окружного инженерного центра. А в 8.00 планировал выехать с ним вдвоем во Львовский учебный центр, на территории которого мыслилось создание этого объекта.
Генерал уже ждал его. В течение 15-20 минут они посмотрели исправленные документы, и Варенников отправил его в машину. Сам намеревался позвонить по делам службы и вскоре спуститься вниз, после чего отправиться в учебный центр, где у них в 9.00 должны состояться занятия с исполнителями.
Только Николайчук вышел из кабинета, как вдруг звонит телефон “ВЧ”. Звонок от него шел густой и частый. Варенников, удивленный ранним для такого телефона звонком и одновременно предчувствуя что-то недоброе, подошел к аппарату, снял трубку,
представился и услышал взволнованный голос Сергея Федоровича Ахромеева:
- Дорогой Валентин Иванович, у нас большое горе – умер министр обороны Андрей Антонович Гречко.
Варенников не верил тому, что слышал… Как же так? Ведь прошел всего месяц с небольшим, как он уехал из округа после проведения крупного оперативно-стратегического учения, и был при этом совершенно здоров.
Сергей Федорович, видимо, представлял, что именно в этот момент пришло Варенникову в голову, и сказал:
- Сердце. Нашли его сейчас в своей комнате на даче сидящим бездыханно в кресле, а рядом на столе пузырек с рассыпанными таблетками нитроглицерина. Видно, он пытался принять лекарства, но не успел. Вот такая свалилась беда.
Не дождавшись от Варенникова ни слова, Ахромеев добавил:
- Я еще позвоню, - и повесил трубку.
Поразмыслив немного, Варенников позвонил по внутренней связи своим первым заместителям Абашину и Аболенсу – они тут же пришли (Фомичева еще не было). Объявил им печальную весть. Вместо себя отправил в учебный центр с Николайчуком Абашина.
Варенников остался с Аболенсом. Включили радио и телевидение. Через некоторое время было передано официальное государственное сообщение о внезапной кончине А.А. Гречко по причине сердечной недостаточности. Ничего не хотелось делать.


* * *

Позвонил В.Ф. Добрик:
- Вы слышали?
- Конечно.

488

- Так он же был совсем здоровым.
- В том-то и дело.
Перекинулись с Добриком несколькими фразами, и тот повесил трубку.
Детали о смерти А.А. Гречко Варенников узнал позднее. Относительно смерти А.А. Гречко сильно сыграли его враждебные отношения с Д.Ф. Устиновым. Устинов рвался  на пост министра обороны и всячески старался оттеснить Андрея Антоновича от Брежнева.
Эти две фигуры – Гречко и Устинов – были полярно противоположными по своим этическим взглядам и действиям. Если А.А. Гречко был последовательным в своих действиях, не склонялся перед авторитетами, вел свою линию честно и открыто, но был независимым, то. Д.Ф. Устинов изо всех сил старался показаться генсеку в лучшем свете и ради этого мог изменить любому своему взгляду, но добиться главного – утопить противника, чего бы это ни стоило.
Тем не менее, на удивление всем Дмитрий Федорович Устинов был назначен министром обороны. Одновременно ему же присвоили воинское звание “генерала армии” и он был избран членом Политбюро ЦК (переведен из кандидатов в члены). Через несколько месяцев ему присваивается звание маршала Советского Союза. А еще через два года он получает Героя Советского Союза (к двум Золотым Звездам Героя Социалистического Труда). В общем, воинские звания и награды на него посыпались, как из рога изобилия. Кстати, воинское звание маршал Советского Союза согласно статусу присваивается президиумом Верховного Совета СССР за выдающие заслуги в руководстве войсками. Но Дмитрий Федорович видел эти войска только в кино или на парадах на Красной площади. И самое главное – все не представляли, как технократ будет руководить такой гигантской, сложнейшей военной машиной? Ведь он ничего не смыслил
ни в военной теории, ни в военной практике.
Поначалу все шло по инерции. Никаких особых проблем. Устинов был полностью поглощен кадровой политикой. Ему нужно было окружить себя лицами преданными только ему лично. И в первую очередь поставить на генштаб того, кому он мог верить, как себе. Им мог быть только Николай Васильевич Огарков, с которым он сблизился по делам службы, как с заместителем министра обороны, отвечающим за электронную безопасность. Огарков до этого шесть лет был первым заместителем начальника Генштаба и, конечно, прекрасно знал эту область. Куликова, стоящего во главе Генштаба, необходимо перевести на должность Первого заместителя министра обороны – Главнокомандующего Объединенными ВС стран Варшавского Договора с одновременным присвоением воинского звания маршала Советского Союза. Когда Устинов принял решение заменить И.И. Якубовского Куликовым, И.И. Якубовский на той же почве начал болеть и в ноябре 1976-го года умер. В общем, освободилось место. Таким образом, в январе 1977-го года основные фигуры назначены: В.Г. Куликов – на Главкома ОВС стран Варшавского Договора, а Н.В. Огарков – на Генеральный штаб ВС СССР. Оба получили воинские звания маршала Советского Союза. Остальные заместители особой тревоги у новоиспеченного министра не вызывали. С С.Л. Соколовым работать можно без сомнений и опаски.


* * *

Вступив в должность начальника Генерального штаба в январе 1977-го года, Николай Васильевич Огарков уже к лету того года разработал целую серию существенных преобразований. В частности, Огарков был согласен с Варенниковым в том, что
489

командующему войсками приграничного военного округа должны быть в полном объеме подчинены все силы и средства, расположенные в оперативных границах округа. В
первую очередь средств ПВО и ВВС. Исключением могли быть лишь стратегические ядерные средства, управление которыми должно осуществляться только из центра.
Н.В. Огарков предложил провести на двух военных округах (Прибалтийском и Прикарпатском) исследовательские фронтовые командно-штабные учения, на которых отработать все эти нововведения. Министр согласился, и Огарков приезжает в
Прибалтийский округ, а Соколов – в Прикарпатский. Вместе с Соколовым в Прикарпатский военный округ приезжает начальник Главного организационно-мобилизационного управления генерал В.Я. Аболенс (бывший начальник штаба Прикарпатского военного округа).
Фронтовые учения проводились в течение недели. Варенников выступал в роли командующего войсками фронта, все остальные начальники – тоже в соответствующих ролях.
Исследовательская группа, сделав втихую от участников учения выводы, уехала в Москву. Участникам учения хотелось высказать свое мнение. Варенников пригласил начальника штаба округа М.А. Тягунова, первого заместителя командующего округа Н.Б. Абашина и члена Военного совета начальника политуправления округа Фомичева. Поставил вопрос – как быть: докладывать свое мнение или воздержаться. Учитывая, что их выводы по всем принципиальным вопросам были едины, Варенников послал соответствующую шифротелеграмму в Генеральный штаб, полагая, что она будет докладываться министру обороны и заместителям министра. Его предложение сводилось к тому, что Воздушная армия должна входить в состав округа, а командующий армией должен быть одновременно заместителем командующего войсками округа – командующим ВВС округа (имея в виду, что в округе еще должна быть армейская
авиация – вертолеты и самолеты–штурмовики). Все средства ПВО страны также должны оперативно подчиняться командующему войсками округа и управляться с объединенного командного пункта.
Реакцию Москвы долго ждать не пришлось. Буквально на второй день позвонил С.Л. Соколов, и с возмущением высказал свое негативное отношение к предложениям.
- Это совершенно не ваше дело, - поучал Соколов. - Это мы, а не вы проводили исследования. Решим так, чтобы было лучше.
Учитывая важность проведенного учения и накал ситуации, Варенников для ясности сориентировал в обстановке В.Ф. Добрика, а потом позвонил В.В. Щербицкому. Последний ему ответил:
- Спасибо за информацию. Конечно, военная наука, как и военное дело в целом, на месте стоять не должна, так же как и экономика. То, что вы высказали свое мнение – это очень правильно. Военный совет округа – это же не пешки. Тем более, это мнение всего вашего коллектива управления округа.
А потом Владимир Васильевич вдруг перешел на другую тему:
- Валентин Иванович, у меня на днях состоялся в Москве личный разговор с Леонидом Ильичом. Я его просил, чтобы командующему Киевского и командующему Прикарпатского военного округов присвоили воинское звание генерала армии. Он обещал. Но сказал, что одновременно двум командующим на Украине делать это неудобно. Мы в этом году присвоим командующему войсками Киевского военного округа, а к 23-мй февраля следующего года – командующему войсками Прикарпатского. Так что имейте в виду.
Варенников поблагодарил Владимира Васильевича за заботу и внимание, но в душе не верил, что это сбудется в отношении него.
Однако в феврале 1978-го года вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР
490

о присвоении Варенникову звания генерал армии. Кстати, одновременно Сергей Леонидович Соколов получил маршала Советского Союза. На радостях он позвонил
Варенникову и поздравил, а тот, в свою очередь, поздравил его с маршалом – все-таки более 10 лет он был на чисто маршальской должности.
Но первый звонок Варенников сделал В.В. Щербицкому. Поблагодарил его от всей души. Вообще Щербицкий сыграл в жизни Варенникова огромную роль: спас его от партийного взыскания, помог получить генерала армии, и главное – он активно оказывал
округу максимальную помощь в строительстве.


* * *

Но жизнь между тем продолжалась. Варенников позванивал в Москву своим друзьям-товарищам: интересовался, как идет служба под руководством нового министра. Они посмеивались:
- Адаптируется. Изучает военное дело. Едва ли к концу своей службы что-нибудь поймет.
Наиболее откровенные высказывания были у Аболенса. Как-то позвонив, он сообщил, что начальник Генштаба намерен вывезти министра в войска – надо ему хоть с кем-то повидаться. Не исключено, что побывает и в Прикарпатском военном округе.
Однако накануне такого визита на базе Прибалтийского военного округа Н.В. Огарков провел совещание. Он подводил итоги исследовательским учениям. Вывод был такой: внесенные Генеральным штабом предложения являются приемлемыми, и это “подтвердило” исследовательское фронтовое командно-штабное учение, проведенное на базе Прибалтийского военного округа. А вот учения такого рода в Прикарпатском
Военном округе по причине неорганизованности командования округа привели к должным результатам.
- Командование округа даже не удосужилось побывать на проведении итогов и разбора, который проводил генерал армии Соколов, - заявил Огарков.
Варенников вынужден был резко выступить и внести ясность. Кроме того, он повторно высказал свою точку зрения (точнее, точку зрения Военного совета округа) по поводу нововведений – что они приветствуют и поддерживают, а что он считает неприемлемым.
Во время перерыва Варенников с Огарковым более 30 минут прохаживались по дорожкам военного городка, где проходило совещание, и Варенников безуспешно доказывал ему верность своих выводов. Огарков упрекал Варенникова в том, что он не мог доказать Соколову даже то, за что сам голосовал. Странно было слышать это от него, но все было именно так.
- Сергею Леонидовичу Соколову в его положении и в возрасте трудно что-то доказать: он уже сформировался и выйти из своей колеи не сможет, так же как и другие, - сказал Варенников в заключение их тяжелого разговора.
Огарков многозначительно посмотрел на него, когда Варенников произнес последние слова, и они молча отправились на совещание, естественно, недовольные друг другом. В конце совещания начальник Генштаба сообщил, что будет соответствующая директива по внесенным изменениям и дополнениям в соответствующую структуру и систему управления войсками и силами флота.




491


* * *

Наконец, состоялся визит министра обороны Устинова в Прикарпатский округ. Его
сопровождали начальник Генерального штаба, Главком ВВС и начальник Главпура СА и
ВМФ.
Проведена была командно-штабная тренировка. Проводил тренировку начальник Генштаба, а министр просто получал первые навыки и общее представление о таком методе подготовки войск.
Управление округа и армий еще до приезда министра обороны было поднято по тревоге и выведено на запасные командные пункты. Рекомендовано было по приезде министра обороны, что на аэродроме его должны были встречать представители округа, командующий же войсками должен был оставаться на командном пункте, где он встречал министра обороны.
Варенников доложил. Министр терпеливо выслушал, неловко держа руку под козырек, и деловито сказал: “Хорошо”. И вопросительно посмотрел на Огаркова. Тот тоже поздоровался за руку и, делая вид, что не замечает взгляда министра, дал Варенникову команду вести на рабочее место. Варенников пошел вперед, все двинулись за ним.
Все спустились в защищенную часть командного пункта, где находился весь состав управления. Добравшись до основного зала управления, Варенников предложил министру и остальным лицам разместиться поудобнее и выслушать его доклад. Предложение было принято. А дальше все пошло по обычной схеме: начальник разведывательного управления доложил выводы о противнике, начальник штаба округа – о войсках и свои выводы, командующий войсками округа сделал обобщение, доложил замысел действий, решение и какие намерен поставить задачи войскам, начальники родов войск и служб доложили, как обеспечить решение командующего войсками и поставленные задачи. Естественно, перед докладом каждый представлялся. Некоторым министр обороны задавал вопросы – давно ли находится в занимаемой должности, давно ли служит в армии, где еще служил, кроме Прикарпатского военного округа. А начальник Генштаба
интересовался всеми аспектами штабной тренировки. Затем он переговорил по телефону с командармами, каждый раз подчеркивая, что министр обороны, маршал Советского Союза Устинов Дмитрий Федорович заслушал доклады на защищенном командном пункте округа и дал необходимые указания, которые им сообщит командующий округом. Под конец Огарков кратко подвел итог и спросил у министра, будут ли еще замечания. Тот, конечно, ответил: “Нет!”.
После этого вся группа министра обороны поднялась наверх и, сев в машины, отправилась во Львов. Дорогой у Варенникова состоялся следующий разговор с Огарковым:
- Позвольте узнать план дальнейших действий.
- Почему Вам министр обороны должен докладывать свой план?
- Извините, мне никто ничего докладывать не должен, но я командующий войсками округа, на территории которого находится руководство ВС. Я по уставу должен и встречать, и сопровождать министра обороны и Вас, но Вы меня этого права лишаете. В этих условиях я должен хотя бы знать, в какие части округа вы поедете или что намерены посетить. В, конце концов, я обязан знать, где вы будете ночевать, чтобы отдать распоряжения.
- Ничего Вы не обязаны. Мы сами во всем разберемся, а вот то, что Вы обязаны, согласно отдельным распоряжениям Дмитрия Федоровича, поставить задачи армиям – это верно. Вот этим и займитесь.
Присутствовавший при этом разговоре министр обороны пожал Варенникову руку
492

и, пожелав успеха, пошел с Огарковым к “Чайке”. Варенников глянул на Аболенса, потом на Кутахова – они пожали плечами и тоже сели в машину. “Кавалькада” отправилась в путь, а Варенников сел за телефон и начал названивать. Сначала узнал, что время вылета министра обороны не определено, но, возможно, это будет сегодня вечером. Потом навел
справки в обкоме – оказывается, руководство области никто даже не поставил в известность о прилете и возможном визите члена Политбюро ЦК министра обороны. Предупредили командующего Воздушной армии, что руководители могут появиться у него на командном пункте, так что пусть авиационная служба следит за самолетом министра. Оперативному дежурному округа дал задание найти местонахождение министра обороны и сообщать ему о действиях того через каждые четыре часа. На всякий
случай предупредил, что министр может появиться в штабе округа, поэтому кабинет командующего, начальника штаба и других руководителей на этом этаже надо открыть, а столовая Военного совета должна быть готова принять гостей в любое время.


* * *

Продолжая работу по плану КШУ под общим наблюдением одного представителя, оставленного в штабе округа начальником Генштаба, Варенников держал в поле зрения группу министра. Через два часа Варенникову стало известно, что команда приехала во Львов, затем в гостиницу Военного совета, которая была закрыта, поскольку там никто никого не ждал. Для всех были приготовлены места для работы, отдыха и питания в учебном центре, вблизи от КП. Никто не думал, что при проведении учения группа министра обороны будет базироваться в городе. Но Огарков привез всех именно туда. И вот началась целая эпопея с открытием гостиницы: сами ничего не смогли сделать, естественно, послали Аболенса за начальником КЭУ округа, который разыскал начальника гостиницы, и последний, наконец, открыл здание. Затем началась операция по организации ужина – тот же Аболенс помчался в штаб округа в столовую Военного совета. Загрузил повара, официантов и готовый обед загрузили в машины и доставили в
гостиницу. Конечно, это выглядело бестолково и глупо. Ведь все могло быть прилично, и не надо было бы тратить время на пустяковые вопросы, взвинчивая их до уровня проблем.
Не выдержал Варенников, позвонил по “ВЧ” в гостиницу, телефонист сказал, что по этому аппарату говорят из гостиницы с Москвой, а по окончании этого разговора он должен соединить их с Одессой. Звонит Варенников по ЗАС. Трубку взял Кутахов.
- Слушаю, Кутахов.
- Павел Степанович, это Варенников. Прошу Вас, сориентируйте меня, что происходит.
- Да сейчас после ужина страсти, кажется, улеглись. Вначале мы штурмовали гостиницу, потом ждали, когда приедет столовая, а сейчас вот Николай Васильевич говорит с Генштабом, дает указания по Одесскому Военному округу. Министр с Епишевым смотрят в гостиной телепередачу. Остальные бродят в ожидании команд.
- От меня что-нибудь требуется?
- Стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы, - и Кутахов рассмеялся. Думал, в первую очередь, поднять Варенникову настроение.
Варенников поблагодарил Павла Степановича и продолжил заниматься учением.
Через несколько минут после разговора с Кутаховым Варенникову звонит Огарков.
- Министр обороны, действуя по своему плану, через полчаса улетит за пределы Прикарпатского Военного округа (не сказал куда). Он приказал, чтобы Вы, получив от каждого командующего армии донесение шифротелеграммой с изложением замысла действий согласно полученной задачи и утвердив этот замысел, по своему усмотрению
493

закончили учение и всех участников вернули в пункт постоянной дислокации.
- Обстановка ясна, задачу понял.
- Никого на аэродром не присылать. И Абашина тоже. До свидания.
- До свидания.
Действительно, через некоторое время группа министра обороны улетела. Штабы, завершив КШЭ, возвратились на свои постоянные места. Командармам Варенников поставил задачу самостоятельно провести разбор этой тренировки.


* * *

Закончился 1976-ой год, прошел 1977-ой. Оба года были до краев заполнены напряженной боевой учебой и совершенствованием обустройства округа.
Также благополучно закончился для округа и 1978-ой год. Однако в этом году были особые события для Варенникова лично. К 23-му февраля ему было присвоено высшее генеральское звание “генерал армии”. В этом же году, взяв отпуск в августе, Варенников улетел на дальний Восток. Ему хотелось посмотреть, как идет жизнь на другом конце России. Через 10 дней Варенников вернулся во Львов, где в течение следующих двух дней “подтянул” некоторые вопросы по службе и, оставив за себя генерал-полковника Абашина, доложил телеграммой министру обороны и Главнокомандующему Сухопутными войсками о том, что, вернувшись с Дальнего Востока, убывает в отпуск по путевке в санаторий “Крым”. Через день он уже барахтался в бархатном Черном море.
Прошла неделя его отпуска. Как и всегда он уже начал подумывать о завершении отпуска.
Одного дня в первой половине к Варенникову подходит на пляже врач и говорит, что по ЗАС просил позвонить начальник Главного управления кадров Министерства обороны.
Варенников звонит в Москву. Сразу соединили со Шкадовым:
- Иван Николаевич, здравствуйте. Звоню по Вашей просьбе.
- Здравствуйте, Валентин Иванович, здравствуйте. Как отдыхается, как погода, море?
- Да ничего, все нормально. Погода отличная, море теплое, отдыхается хорошо.
- Кого там встречали?
- Из руководства Министерства обороны видел Главкома Военно-Морского Флота Горникова и начальника тыла Вооруженных Сил Куркоткина. Командующих округами не видно, - отвечает Варенников, а сам думает: ему же известно, кто и где сейчас отдыхает. Видно, не соберется с силами сказать мне главное.
Тогда Варенников решил ему помочь:
- Иван Николаевич, может, нам лучше перейти к главному?
- Конечно, конечно. Дело в том, что у нас возник вопрос о назначении на должность командующего войсками Забайкальского военного округа. Мы тут посоветовались и решили предложить Вам.
Для Варенникова это было неожиданностью. Все-таки Варенников длительное время служил на севере – и кадровые органы должны это учитывать! Кроме того, ему не безразлично, в чьи руки отдадут Прикарпатский округ, в который он вложил душу и сердце. Однако, подавив горечь, ответил сдержанно:
- Спасибо за доверие. А кому планируется передать Прикарпатский военный округ?
- Генерал-полковнику Беликову. Он уже два года как командует Северо-
494

Кавказским военным округом, и набрался опыта для того, чтобы руководить большим округом.
- Так если он уже готов для такой роли, вы его и назначайте на Забайкальский. Тем более что у него сложной географии в службе не было.
- Валентин Иванович, насколько мне известно, у тебя, - Иван Иванович перешел на “ты”, чтобы придать разговору более доверительный, товарищеский характер, - в свое время был разговор с Андреем Антоновичем по поводу Дальнего Востока.
- Верно, был. Но речь шла о Дальневосточном военном округе.
- Но Дальневосточный закрыт, а Забайкальский открылся. Это тоже Дальний Восток, и это тоже большой округ, и у него тоже много проблем, которые сможет решать только опытный и способный командующий.
- Вот опытный и способный, коль вы выдвигаете, и есть Валерий Александрович Беликов, но я готов поехать и в Забайкальский, однако при условии, что Прикарпатским военным округом будет командовать генерал-полковник Николай Борисович Абашин, который знает этот округ не хуже меня и руководить им будет успешно. Конечно, я буду благодарен, если мне когда-нибудь окажут доверие командовать Дальневосточным округом.
- Это окончательное решение или надо еще подумать? Я же буду докладывать министру обороны. А потом это предложение поддерживается и Николаем Васильевичем Огарковым, и Сергеем Леонидовичем Соколовым…
- Решение окончательное.
Они распрощались. Настроение Варенникова упало ниже нуля. Вконец испортилось это настроение, когда часа через три по этому проводу ему позвонил Сергей Федорович Ахромеев:
- Валентин Иванович, это точно?
- Точно.
- Почему я спрашиваю? Потому что у нас, ты же знаешь, как-то не принято торговаться.
- А я и не торгуюсь. Я сказал Шкадову, что коль Беликова выдвигает, и он имеет
практику командования округом, но не имеет практики работы в суровых условиях, то это самая подходящая кандидатура для Забайкалья. Что касается Дальневосточного военного округа, то я готов ехать туда хоть сейчас.
- Тогда, наверное, пойдет Григорий Иванович Салмонов. Получай генерала.
- Это дело хозяйское.


* * *

После отпуска Варенникова никто больше не трогал, ничего не предлагал. Об этом он даже похвастался командующему Одесским военным округом И.М. Волошину, который приехал в Прикарпатский военный округ посмотреть учебные центры. Иван Макарович, как всегда, улыбнулся и заметил:
- Валентин Иванович, попомнишь мои слова. Если однажды кадровики начали тебя “щупать”, то они доведут свое дело до конца. Вот раз они задались целью убрать тебя с округа, чтобы поставить туда Беликова – они это сделают. Сейчас не получилось, получится позже.




495


* * *

Ровно через год звонит Варенникову тот же Иван Николаевич Шкадов:
- Валентин Иванович, уже больно ты засиделся на округе – седьмой год пошел. Может, в Москву переедешь?
- Иван Николаевич, да не трогайте меня! Это же на пользу всем – и Главному управлению кадров, и в целом Вооруженным Силам: округ готовит для армии хорошие офицерские кадры. Офицеры у нас получают, без преувеличения, отличную подготовку. Я наладил уже эту систему. Вам надо только поддерживать меня, а не дергать.
- Но я же еще не сказал – куда в Москву. Речь идет о Генеральном штабе и должности начальника Главного оперативного управления. Раньше эта должность считалась как заместитель начальника Генштаба, а сейчас для Вас это будет первый заместитель начальника Генерального штаба.
- Иван Николаевич, - начал свое сопротивление Варенников, - ну какой из меня генштабист? Всю жизнь на командных должностях: командир полка, командир дивизии, командир армейского корпуса, командующий армией, командующий войсками округа. Я же просил в свое время кадровиков, - продолжал Варенников наступать, - при выпуске из Военной академии Генерального штаба, чтобы назначили на штабную работу, но тогда этого не сделали. А сейчас мне уже поздно перестраиваться, оставьте меня на округе, и я буду добросовестно выполнять свои обязанности.
- Валентин Иванович, так вопрос предрешен. Да и для Вас открываются такие масштабы.
- Как может быть предрешен вопрос без моего согласия? Это даже странно. Я прошу доложить, что у меня совершенно нет желания работать в Генеральном штабе и жить в Москве.
- Конечно, я все это доложу, но Вы имейте в виду, что иногда приходится не считаться с пожеланиями тех, кто рассматривается на какую-то крупную должность. Часто в этом случае доминируют интересы дела, государства.
Они распрощались, а вечером в этот же день Варенникову позвонил Н.В. Огарков.
- Валентин Иванович, начальник Главного управления кадров доложил мне ваш с
ним разговор. Я считаю, что такие вопросы должны решаться не по телефону. Поэтому прошу Вас прилететь завтра в Москву с расчетом, чтобы мы с Вами встретились в первой половине дня. Министр обороны об этом знает. Когда приедете в Генштаб, сразу заходите ко мне. До нашей с Вами встречи какие-нибудь консультации или разговоры с кем-либо еще не желательны. Договорились?
- Завтра в первой половине дня буду у Вас, - обреченно сказал Варенников.
- Вот и хорошо. До встречи!
Это была уже реальная огромная “угроза” расстаться с округом. Что же делать? Варенников начал вооружаться аргументами. Но все крутилось только вокруг того, что нет опыта (но он будет приобретен). Нет желания (но требует дело), целесообразнее на ПрикВО, который будет давать хорошие кадры офицеров и блюсти боевую готовность (но это может делать и другой). Ничего другого он придумать не мог.
Дома обсудили эту угрозу переезда в Москву. Жена полностью разделяла его мнение, что им совершенно не нужно ехать в Москву. После долгих лет мыкания по Северу, конечно, хотелось бы пожить и поработать в вольготных районах – на Украине, в Белоруссии, в центре России, на Дальнем Востоке.



496


* * *

На следующий день в 11 часов утра Варенников предстал пред ясны очи начальника Генштаба. Он, конечно, проявил полное радушие. Встретил Варенникова у порога, провел и усадил за приставной столик, сам сел напротив, заказал чай и, заметив, что ему известен разговор Варенникова со Шкадовым, перешел к изложению своих мыслей по поводу военно-политической обстановки в мире в целом и особенно вокруг Советского Союза. Далее долго говорил о наших ВС, о роли и месте Генштаба в вопросах
их строительства, развития, поддержания высокой боеготовности. Весьма четко изложил задачи Главного оперативного управления в общей системе Генштаба. О том, что этим важнейшим управлением должен руководить только тот, кто имеет богатую войсковую практику.
- И склонность к этой работе, - добавил Варенников, - а у меня ни склонности, ни желания.
- В отношении желания мы еще поговорим, а что касается склонности, то любой военный, который прокомандовал корпусом, армией, округом, да еще окончил Военную академию Генштаба, конечно, имеет склонность к командной, и к штабной работе, может быть, и не замечал этого. Эти две способности должны у него гармонично сочетаться. Тогда он будет отвечать своему предназначению. Теперь о желании. На мой взгляд, желание у офицера угасает, если он видит тупиковое свое положение и, тем более, нулевую перспективу. Я же считаю, что, побыв первым заместителем начальника Генерального штаба, тем более после округа, конечно, можно рассчитывать на самостоятельный участок в нашей общей иерархии.
- Товарищ маршал, я вполне удовлетворен своим служебным положением, совершенно не представляю себя в другой должности, и буду стараться то доверие, которое мне оказано, оправдать. Командуя ПрикВО, как я понимаю, сейчас особых претензий к округу нет. Если позволять командовать и дальше, то я постараюсь, чтобы обстановка в округе была еще лучше. Но я готов пойти и на Дальневосточный военный округ.
- Вы понимаете, Валентин Иванович, - Огарков встал и начал ходить по кабинету. Варенников тоже встал. – Да Вы сидите! Я похожу. Конечно, к округу претензий нет. У вас там все налажено. И. естественно, таким  отлаженным механизмом может теперь
успешно управлять другой. У нас в Генштабе тоже все налажено, но мы взялись за проведение реформ, которые должны обеспечить максимальное совершенство наших Вооруженных Сил. У нас с вами по большинству принципов реформы – полное единство. Есть и разногласия, о чем мы уже говорили в прошлом году во время проведения опытных учений. В этих условиях для Генштаба очень важно, чтобы его руководство мыслило одними категориями. Вот почему я считаю, что Ваше место на этом этапе должно быть в Генеральном штабе.
И далее Николай Васильевич стал по полочкам разбирать все элементы реформы. В начале виды Вооруженных Сил, затем рода войск, затем систему военных комиссариатов и мобилизацию, а в конце – гражданскую оборону. Они и здесь с ним поспорили. В том числе и о гражданской обороне, которую он, во-первых, хотел объединить с военными комиссариатами и, во-вторых, сводил функции гражданской обороны к защите объектов и недопущению аварий. Варенников доказывал, что военкоматы и органы гражданской обороны совершенно несовместимы, хотя у них и есть общие вопросы по проблемам мобилизации, где они должны тесно взаимодействовать.
Такие вот были рассуждения.

497

В целом Варенникову импонировало, что Огарков допускал свободную дискуссию и делал это с увлечением: Варенников не мог подозревать его в том, что это были хитроумно расставленные сети, в которые он угодил, а Огарков с их помощью затащил его в Генштаб.
Но все невольно получилось так, что Варенников действительно выступил как работник Генштаба, и Николай Васильевич  сказал:
- Валентин Иванович, Вы чувствуете, что уже погрузились в генштабовскую жизнь.
- Да нет, я этого не чувствую. Мне кажется, что на моем месте любой командующий войсками высказался бы так же, как и я. Но ход мыслей, разумеется, у него был бы свой.
Николай Васильевич сел к столу и, глядя Варенникову в глаза, откровенно сказал:
- Валентин Иванович, я очень прошу Вас согласиться с нашим предложением. Это имеет исключительное значение для Генштаба и для меня лично.
Произнося эту фразу, он продолжал смотреть Варенникову в глаза. Варенникова
тронула его откровенность, но еще больше – какая-то недосказанность. И он “дрогнул”.
- Товарищ маршал, конечно, если требует дело и у Вас все варианты исчерпаны, я вынужден согласиться. Но прошу Вас иметь в виду, что мне не хочется расставаться с округом – живой и интересной работой. Если я буду назначен в Генеральный штаб, то позвольте надеяться, что со временем Вы отпустите меня в войска, - сказал Варенников.
Николай Васильевич сразу оживился. Молча пожал Варенникову руку и тут же, в присутствии Варенникова, позвонил министру обороны и доложил, что вопрос решен. Тот что-то ему сказал, на что Огарков ответил, что прямо сейчас переговорит со Шкадовым и с Савинкиным (заведующим отделом ЦК по административным органам). С Иваном Николаевичем Шкадовым они условились, что через час доставит на подпись министру обороны представление в ЦК КПСС и затем отвезет его Савинкину. А с Савинкиным договорился, что он организует завтра встречу Варенникова с секретарем ЦК КПСС.


* * *

Дальше Огарков с Варенниковым разобрали план действий Варенникова. Договорились, что он остается в Москве на завтра, а затем после представления, улетит в округ. Вслед за этим придет шифровка о назначении Варенникова в Генштаб на должность начальника Главного оперативного управления – первого заместителя
начальника Генерального штаба, а на его место будет назначен генерал-полковник В.А. Беликов (все-таки Беликов!). Учитывая, что свободных квартир в Москве не было, было решено, что временно Варенников останавливается на одной из квартир Главного разведывательного управления, о чем Николай Васильевич сразу же переговорил с его начальником генералом армии П.И. Ивашутиным.
Ровно в 15.00 следующего дня Савинкин представил Варенникова секретарю ЦК члену Политбюро ЦК КПСС Г.В. Романову. Он расспросил о положении дел в округе и на Западной Украине. Поинтересовался, как Варенников понимает свои задачи в Генштабе. Обрисовал в целом военно-политическую картину, рассказал подробно о нашей оборонной и военной промышленности, с которой Генштабу надо заниматься очень “плотно”, - подчеркнул он.
Вечером Варенников уже во Львове. У трапа его встречал фактически весь Военный совет – они уже знали, чем все кончилось, и стояли, как темная туча.
Итак, Варенникова с болью и страданием вызывали из ставшего ему родным ПрикВО и насильственно внедряли в Генштаб. Хотя против своей воли и желания формально, но он дал свое согласие на такое назначение.
498


* * *

Конечно, расставание с округом – это не прощание навечно. Но отрывать от того, что было создано лично с его участием, от того, что выросло у него на глазах и радовало всех, а самое главное – расставаться с коллективом, с которым прекрасно работалось и служилось многие годы и с кем делились все  горести и радости, удерживалось лидерство в Вооруженных силах – было тяжело, больно и горько. Радовало лишь то, что его нельзя
было сравнить с капитаном, который бежит с тонущего корабля. Наоборот, “корабль” отлично выглядел и был на полном ходу. Но все равно на душе было тяжко.








































499


Глава   шестая


* * *

До отлета в Москву Варенников попрощался со всеми своими знакомыми, просил не приходить на аэродром на проводы. Однако сотни сослуживцев из управления округа, знакомые из обкома пришли на аэродром с цветами, и находились там, пока не взлетел самолет.
Варенников оставлял Львов с солнцем – все искрилось и сияло. А Москва наоборот – встретила мрачным, свинцовым небом и общей серой обстановкой. “Да, - думал Варенников, - действительно “не все коту масленица”, надо  трудиться и на поприще неблагодарном, каковым всегда была и остается штабная работа”.
В Москве самолет благополучно приземлился на аэродроме Чкаловский и заканчивал выруливать к центральной площадке. Подали трап. Варенникова встретил генерал-полковник И.Г. Николаев – ну почему на должность начальника ГОУ не назначить именно его? Ведь были уже прецеденты. Взять хотя бы Сергея Матвеевича Штыленко. Он попал в Красную Армию в 1926-ом году и в 1934-ом поступил, а в 1937-ом окончил Военную академию моторизации и механизации РККА. Буквально через год, то есть в 1938-ом году стал слушателем Военной академии Генерального штаба, которую кончил в 1940-ом году и сразу был назначен в Генштаб, где прошел службу от рядового оператора до начальника Генштаба. И все нормально. Не имея при этом за плечами даже того войскового опыта, что у Николаева. А, к примеру, генерал армии Алексей Иннокентьевич Антонов. До Генштаба у него была только штабная практика. И он блестяще справился и с должностью начальника ГОУ и должностью начальника Генштаба. Наконец, Михаил Михайлович Козлов, который тоже руководил ГОУ, затем был первым заместителем начальника Генштаба и ему доверили должность начальника Военной академии Генштаба. Он тоже в основном имел штабную практику в войсках. Зачем требовалось ставить на ГОУ командующих войсками округа? Варенникову и сейчас это было недостаточно ясно. И.Г. Николаев, хотя и был до мозга костей штабистом, но так как он не был на должности командующего войсками округа, его не ставили на ГОУ.
Но как показали дальнейшие события, на взгляд Варенникова, он не столько нужен был в Генштабе, сколько требовалось освободить место командующего войсками Прикарпатского военного округа.
В то время Варенников совершенно не был известен Н.В. Огаркову. А с С.Ф. Ахромеевым Варенников хорошо был знаком по совместной учебе в Военной академии Генерального штаба. Но и тот и другой (хотя и в разное время и в разных местах) служили с В.А. Беликовым. И оба они сходились в том, что надо Беликову сделать доброе дело – назначить его на лучший военный округ в Вооруженных Силах - перворазрядный по своей категории, прекрасно обустроенный, с отлично налаженной системой боевой учебы и престижный во всех отношениях. И они добились этого.
Что же касается адаптации Варенникова в Генштабе, то ни один, ни второй руки не протянули. Николай Васильевич этого не сделал просто по складу характера – он считал, коль назначили на должность, то ты обязан все знать и уметь в новом положении. А Сергей Федорович, видно, решил посмотреть на Варенникова со стороны – как Варенников будет барахтаться, считая, что для него в этом сарае вполне подходит принцип Кузьмы Пруткова: “Спасение утопающих – дело рук самих утопающих”.
Итак, Варенникова встречал Иван Георгиевич. Еще в прошлый раз, когда он был в

500

Генштабе по приглашению Огаркова, то по окончании разговора с Огарковым зашел к нему и сообщил, что приедет служить в Генштаб, после чего Николаев облегченно вздохнул:
- Наконец-то. Полгода тянется история.
Естественно, теперь ему будет полегче. Встреча была теплой, откровенной. Иван Георгиевич предложил загрузить вещи в грузовичок, затем отправились сразу на временную квартиру, которую Варенникову любезно предложил Петр Иванович Ивашутка, а потом в Генштаб.
Так и сделали. В Москву ехали вместе. Иван Георгиевич, не торопясь, степенно рассказывал Варенникову об обстановке, которая сложилась в Генштабе. Кое-какие вопросы он пропускал, при этом приговаривая, что раскроет их позже, но в целом нарисовал грустную картину. У Варенникова складывалось впечатление, что “от жгучей любви” отношения между Устиновым и Огарковым перешли на уровень “прохладных”. А это ни к чему, ибо это обязательно отразилось бы на коллективе Генштаба. Действительно, вспоминается время, когда Устинов смотрел на Огаркова буквально влюбленными глазами. Он и И.И. Якубовского “задавил”, чтобы на его место поставить В.Г. Куликова, а его место хотел занять Н.В. Огарковым. Кстати, не касаясь морально-нравственнной стороны этого вопроса (относительно Якубовского), то, пожалуй, за все годы своего пребывания в должности министра обороны у Д.Ф. Устинова это было самое эффективное решение. Дело в том, что В.Г. Куликов вместе с А.И. Грибковым за годы пребывания на Главном командовании Объединенных Вооруженных Сил стран Варшавского Договора сделал значительно больше всех тех, кто был до и после него. В то же время Н.В. Огарков был непревзойденным начальником Генштаба ВС. Жаль, что Д.Ф. Устинов поддался шептунам и изменил свое отношение к Огаркову. От этого потеряли, в первую очередь, Вооруженные Силы.
Варенников слушал Николаева, а сам думал, как в этой ситуации ему поступить. Во-первых, ему самому надо сделать выводы из личных наблюдений. Во-вторых, надо совместно с другими попытаться устранить источники этого охлаждения. В-третьих, если дело зашло далеко, надо объясниться с Николаем Васильевичем Огарковым и выработать единую общую линию действий.
После ознакомления с квартирой они отправились в Генштаб. Иван Георгиевич сразу поднял Варенникова на лифте на пятый этаж – на рабочее место начальника ГОУ. Кабинет был просторный, с большим столом для совещаний, высоким столом для карт и огромным глобусом.
- Выше Вас в Генштабе никого нет, - пошутил Николаев, имея в виду, конечно, что здание пятиэтажное, - и только Вам из окна виден Кремль. Под нами такой же кабинет – пустой, в резерве, на третьем этаже располагается начальник Генштаба, на втором – Главком Объединенных Вооруженных Сил стран Варшавского Договора В.Г. Куликов, на первом – центральный командный пункт Генштаба.
Варенников попросил Ивана Георгиевича пока “тянуть” текущие вопросы, на 16 часов собрать все управление в зале заседаний для знакомства, а сам отправился к начальнику Генштаба представиться. Николай Васильевич принял тепло. Поговорил в общих чертах, совершенно не касаясь бытовых вопросов (кстати, он никогда и нигде ими не занимался, считая, что для этого есть службы, которые обязаны всем обеспечить), потом встал и говорит:
- Пошли к министру обороны.
- Возможно, ему предварительно позвонить? – забеспокоился Варенников.
- Я уже звонил ему, что Вы прибыли, и он сказал, чтобы сразу заходили.


501


* * *

В приемной им сказали, что у министра обороны, кроме его помощников, никого нет. Помощниками у Д.Ф. Устинова были генерал-майор Игорь Вячеславович Илларионов и контр-адмирал Святослав Саввович Турунов. Оба работали с Дмитрием Федоровичем многие десятки лет, были ему преданы до мозга костей и отлично разбирались в технических вопросах, то есть в том, что являлось для Устинова главной специальностью. Что касается военного дела, то первоначально их знание ограничивалось тем служебным положением, которое они занимали до увольнения: Илларионов до прихода вместе с Устиновым в Министерство обороны был майором запаса, а Турунов – капитаном второго ранга (что соответствует полковнику). Однако со временем, будучи опытными и развитыми людьми, они, конечно, повысили свои знания, изучая основополагающие документы. Забегая вперед, можно вполне уверенно сказать, что их познания в военной области были значительно выше, чем у их шефа. Как уже Варенников отмечал, Дмитрий Федорович, являясь до определенного года прекрасным технократом, был совершенно неподготовленным военачальником, что было печально и трагично. Однако этот вопрос еще будет предметом наших дальнейших рассуждений.
Они вошли в кабинет:
- Дмитрий Федорович, вот, наконец, появился начальник Главного оперативного управления Генштаба.
Варенников представился. Министр подошел и предложил присесть к большому столу, где уже расположились Илларионов и Турунов.
- Мы с Вами уже знакомы, - начал он. – Как выглядит обстановка в округе?
Варенников доложил в общих чертах и сказал, что округ передал генерал-полковнику Беликову, и готов приступить к своим обязанностям в Генштабе.
Министр обороны заметил, что работать в центральном аппарате – это очень почетно и ответственно. Долго и увлеченно говорил о ЦК, правительстве, их роли. А далее перешел к Министерству обороны и Генштабу. Потом сказал, что о конкретных обязанностях Варенникова расскажет начальник Генштаба, сам же пожелал Варенникову успехов, после чего они простились. Пока шли в кабинет к Николаю Васильевичу, Варенников задал ему уже по службе первый вопрос, который оказался крупным и потянул за собой многое:
- Почему Тараки собирается лететь на Кубу, на всемирную конференцию неприсоединяющихся стран в условиях, когда у него в Афганистане крайне неспокойно и сам он может лишиться своего поста?
Огарков удивленно посмотрел на Варенникова:
- Откуда у Вас такие сведения?
- Это не у меня. Наше радио широко сообщает об этом всей стране.
- Да, этот шаг Тараки делает несвоевременно, - сказал Огарков. – Насколько мне известно, наше руководство намерено говорить с ним на эту тему. Но в Афганистане сейчас руководит, мне кажется, всем парадом Амин. Он и председатель правительства, он и министр обороны. Это одиозная личность. Он подмял под себя Тараки. На мой взгляд, о поездке надо говорить и с Тараки, и с Амином.


* * *

И вот уже фактически в коридоре Генштаба Варенников окунулся в огромный

502

океан вопросов, которыми занимался Генеральный штаб.
Не дождавшись от своего непосредственного начальника даже, как действовать и с чего начать, он сам решил изучить задачи Генштаба.
Придя в кабинет, Варенников позвонил своему заместителю Николаеву и попросил принести ему “Положения о Генштабе”.


* * *

Получив “Положения”, Варенников сел за свой рабочий стол и стал знакомиться с этим основным документом.
Генеральный штаб ВС СССР отвечал за все. Непосредственно и с помощью военных академий, а также научно-исследовательских институтов он развивал военную науку, раскрывая законы войны, ее характер и военно-стратегическую сущность, анализируя тенденции развития средств вооруженной борьбы, а отсюда и военные способы военных действий. Им дается научно-обоснованная оценка военно-политической обстановки в мире, анализ и выводы об экономических возможностях основных стран мира (в том числе и нашей страны). Он исследует также планы и устремления потенциальных агрессоров и наши возможности противостоять им.
Этими и множеством других вопросов предстояло заниматься Варенникову – Главное управление имело прямое отношение ко всем проблемам. Кроме того, он лично отвечал за работу “пятерки”. В нее, кроме Генштаба, входили представители МИД, КГБ, ВПК и отдела ЦК КПСС. Когда обсуждаемый вопрос имел исключительное значение, в заседаниях принимали участие первые заместители министров (представители).
“Пятерка” рассматривала военно-политические и военно-технические проблемы, в том числе вопросы, связанные с сокращением вооружения и вооруженных сил, ликвидацией химического и бактериологического оружия и т.п. На заседаниях вырабатывались весьма конкретные предложения для нашего политического руководства. Практика показала что работа “пятерки”, плоды ее труда имели исключительное значение. Материалы готовились квалифицированно. Факты перепроверялись по многим каналам. Все было достоверным.
Варенников, кроме руководства “пятеркой”, обязан был каждую среду в середине дня (а лучше утром) представлять министру обороны Д.Ф. Устинову лично или через его помощников справки для его участия в заседании Политбюро ЦК.
Заседание этого высшего органа проводилось каждый четверг. Как правило, на заседание выводилось 12-15 (иногда 20-24) вопросов. Устинов, как член Политбюро, должен был принимать участие в обсуждении каждого вопроса. Поэтому Генштаб (а это значит ГОУ Генштаба) готовил ему необходимые справки – по каждому вопросу одну страницу. Варенников обязан был внимательно прочитать, откорректировать и, перепечатав, на каждом листе внизу расписаться (карандашом). И только после этого отправить помощнику министра для доклада Устинову.
С первых же дней пребывания в Генштабе свои будущие обязанности Варенников представлял расплывчато, и только в 1979-ом году он неожиданно для себя стал генштабистом.


* * *

Если еще в начале 1979-го года советское руководство на просьбу афганского правительства ввести войска отвечало категорическим “нет”, то 12-го декабря 1979-го
503

года это же руководство принимает принципиально противоположное решение: ввести советские войска в Афганистан по настоятельной просьбе афганской стороны и с учетом сложившейся вокруг этой страны ситуации, имея в виду договорные обязательства. Причиной и поводом к принятию такого решения было не просто стремительное развитие событий. И не только убийство Тараки в октябре 1979-го года. Главным было то, что по данным КГБ, Амин (после безуспешного и многократного обращения к Москве с просьбой ввести войска) начал заигрывать с американцами.
Американцы сделали все, чтобы завопил практически вест мир в связи с советским, так сказать, экспансионизмом. Это был обвал. В Генштабе все вертелись, как белки в колесе, отыскивая теперь уже не выход, а хоть какие-нибудь облегчающие для нашего руководства позиции.


* * *

Весь 1980-ый год Генштаб вынужден был работать в условиях, когда в США правила администрация Картера и, что особенно важно, в ее составе был суперсовременный антисоветчик Бжезинский. Он сыграл особую, естественно, крайне негативную роль в судьбе отношений США – СССР.
Ввод советских войск в Афганистан был неоценимым подарком для Бжезинского. Бжезинский выходец из Польши. Отторжение всего русского и было причиной раздела польских земель.
Получая ежедневную сводку Главного разведывательного управления Генштаба по обстановке в мире в ГОУ отмечали, что практически не было такого дня, чтобы американцы не нагоняли тучи на политическом небосклоне.
Вот с такой ситуацией приходилось иметь дело на внешнеполитическом поприще в период становления Варенникова в Генштабе.


* * *

По-своему сложным в то время был процесс внутренней жизни в СССР – прежде всего в строительстве и развитии Вооруженных Сил, приведении их структуры и способов применения в соответствие с новыми видами оружия и боевой техники, которые поступали на вооружение. Этим в Генштабе и занимались. И хотя для Варенникова эта область была до 1979-го года знакома лишь в общих чертах, то теперь ему удавалось с помощью офицеров управлений не только все освоить в короткие сроки, но и пустить корни – выходить на заседание “пятерки” с предложениями по вопросам сокращения стратегических ядерных вооружений, а на тематических (часто научно-технических) совещаниях активно участвовать в выработке линии развития того или иного вида оружия.


* * *

Прошли первые шесть месяцев напряженного труда Варенникова в Генштабе. Он уже фактически адаптировался. А через год свободно оперировал точными и самыми свежими последними сведениями из любой военно-политической области, пользовался на память любыми цифрами. Хорошо знал все группировки войск и сил флота. Имел
504

необходимый для служебной деятельности широкий круг знакомств, особенно в МИДе,
КГБ, военно-промышленной комиссии при Совмине, Госплане в ряде министерств, в Академии наук, во многих КБ, НИИ и крупных предприятиях. Быстро устанавливал деловые связи с руководством союзных республик. Но самое главное – были быстро найдены контакты с окружением Л.И. Брежнева. А если точнее, то эти лица сами проявляли инициативу к нему. Дело в том, что для Совета обороны, председателем которого являлся Леонид Ильич, все документы готовились у Варенникова. Поэтому необходимость контактов просто была вызвана жизнью. Секретарь Совета обороны, которым в это время был С. Ахромеев, все (Огарков, Ахромеев и Варенников) договорились с приходом в Генштаб Варенникова ничего не менять, чтобы не создавать проблем для Брежнева.
В целом оказалось, что не так страшен черт, как его малюют. До работы в Генштабе Варенников, как и все старшие и высшие офицеры Вооруженных Сил, смотрел на этот орган не просто с глубоким уважением, но поклонялся ему и говорил о нем с придыханием. А когда сам окунулся в этот “атомный” котел, то с одной стороны, представление об этом органе подтвердилось, а с другой – оказалось, что при желании все можно постичь, в том числе и функции офицера Генштаба.
Когда Варенников прибыл служить в Генштаб, то у него было подозрение, что главная цель некоторых “авторов” его перевода в Генштаб – сломать его. У них расчет был именно такой. Эти авторы убедили Огаркова и Устинова, что надо взять Варенникова: хорошо командует округом, вот ему и карты в руки – пусть поработает в Генштабе. Действительно создалось впечатление, что офицер, фактически не имеющий никакого навыка работы в крупном штабе, вдруг попадает в Генштаб, да еще и в возрасте 56 лет. Конечно, у такого офицера один выход – выход к финишу в службе.
Но эти авторы ошиблись.
Во-первых, на протяжении всей службы Варенников лично исполнял многие документы – приказы, директивы, донесения, распоряжения, писал сам себе все доклады и т.д., поэтому у него в этом плане была большая практика.
Во-вторых, встречаясь с незнакомой проблемой, Варенников старался ее детально изучить. При этом не гнушался ничем. Если надо было получать какие-то сведения от лейтенанта или даже от солдата – он это делал. Все знали склад его характера и часто сами шли, чтобы доложить и пояснить ему некоторые вопросы.
В-третьих, если на пути Варенникова встречалось препятствие, то он принимал все меры к тому, чтобы его решительно преодолеть. Чем больше против него было противодействие, тем выше, сильнее и активнее становились его действия. Так было на протяжении всей его жизни и службы. Он никогда не нуждался в “сильной руке”, а тем более не искал покровительства (хотя оно иногда и появлялось, но эти покровители преследовали свои цели). Однако когда ему противодействовали, то он знал, что прав, что считал в таких случаях: если требует дело – можно идти на самые крайние меры. Так он и поступал.
Когда же Варенников попал в Генштаб, то сразу почувствовал, что некоторые лица были по-своему заинтересованы в том, чтобы он пришел сюда. Они были уверены, что, не имея ни малейшего опыта в этой области, он в короткое время “скиснет”. Он же максимально мобилизовался и твердо шел вперед.
Итак, в Генштаб ВС СССР Варенников вошел с парадного входа и со времени, когда закончил службу в этих стенах, вышел тоже через передний вход, а не раздавленным, как этого кое-кто ждал. В то же время он гордился тем, что служил в Генштабе. Особенно приятно вспомнить, что его коллеги по службе были: С.Ф. Ахромеев, А.И. Грибков, П.И. Ивашутин, В.Я. Аболенс, Н.В. Сторч, А.И. Белов, Н.Ф. Червов, И.Г. Николаев.
505


* * *

В кругу политиков, дипломатов и военных частенько муссировалась мысль о том, что мы в пропагандистском плане отставали от Запада, и особенно от США. Действительно, если идет “холодная война” и наши оппоненты, не придерживаясь элементарных правил этики и приличия, беспардонно лгут, обливая грязью Советский Союз и его народ, то нам надо не оправдываться и отбиваться, а нападать самим.
Этот вывод нельзя было оставлять без внимания. Поэтому Варенников, проведя консультации с начальником Главного разведывательного управления генералом армии Петром Ивановичем Ивашутиным, с начальником договорно-правового управления ГШ генерал-полковником Николаем Федоровичем Червовым и с корифеями ГОУ пришел к выводу, что надо срочно издать книгу и назвал ее прямо: “Откуда исходит угроза миру”, и тем самым перейти в контрнаступление по отношению к американским ястребам.
С этими мыслями Варенников отправился к начальнику Генштаба маршалу Н.В. Огаркову, и вместе со своим докладом представил ему уже отработанный план-проспект. Его содержание и пояснение Огаркову понравилось, он тоже загорелся, и не только дал добро, но и поставил задачу немедленно приступить к созданию книги.
Содержание книги в основном касалось агрессивной политики США, а также противодействия СССР этой политике. Книга Генерального штаба “Откуда исходит угроза миру” актуальна и сегодня. А выводы, которые там даны, применимы к современности.
В ней был дан ясный и объективный ответ на вопрос: кто угрожает миру. Книга вызвала большой интерес и соответствующую реакцию. Поэтому Генштаб был вынужден ее переиздать четыре раза.


* * *

Личное знакомство с Юрием Владимировичем Андроповым – для Варенникова область особая. Кстати, в КГБ, в МИДе, Генштабе и в аппарате ЦК его называли – “Ю. В.” Коротко, но весьма уважительно. Впервые о нем Варенников услышал в момент назначения Андропова председателем КГБ в 1967-ом году.
Ровно через 10 лет своего председательства в 1977-ом году Андропов делает на заседании Политбюро ЦК КПСС доклад, в котором описывает сложившуюся в стране ситуацию. Его вывод: “… спецслужбами Запада в Советском Союзе создаются агенты влияния. Цель их создания – разрушить страну изнутри”.
Ю.В. Андропов пользовался у Варенникова авторитетом, потому что он сказал об этом без страха, что СССР стал перед реальной опасностью. И Варенников не мог дать ответ, почему стало возможным появление в стране агентов влияния? Что же делал 10 лет на посту председателя КГБ тот же Ю.В. Андропов?
Обращение Андропова в 1977-ом году в Политбюро ЦК с докладом о создании спецслужбами Запада сети агентов влияния на территории СССР стало, на взгляд Варенникова, громом среди ясного неба. Если это так, то тем более надо было не только креститься (как это делают все нормальные православные люди), но, во-первых, разобраться, почему это явилось для всех неожиданностью, и, во-вторых, принять самые решительные и эффективные меры по пресечению поднимающей голову контрреволюции - ведь она несла смерть.
Однако история об этом умалчивает

506

Первая близкая встреча Варенникова с Ю.В. Андроповым произошла в сентябре 1979-го года в кабинете министра обороны СССР. Кроме Устинова и Андропова еще присутствовали Огарков и Ахромеев и один из помощников министра. Обсуждался вопрос об ОСВ-2. Что можно было бы сделать, чтобы побудить США к ратификации этого уже подписанного договора и оторвать их от “связки” проблемы, связанной с пребыванием кубинцев в Анголе, а нашей бригады – на Кубе, событиями в Эфиопии и с так называемым нарушением прав человека в СССР, и как окончательно похоронить “хвост”, который тянулся за Брежневым после его встречи в Вене? Дело в том, что Картер неофициально вручил записку руководству СССР, в которой предлагались перспективы значительного сокращения стратегических вооружений и приводились цифры. Не реагировать на это обращение президента США, хоть оно и не было официальным, не представлялось возможным. Хотя первоначальная ответная реакция нашего руководства американцам была известна – она была мягко отрицательной, все же вопрос о более глубокой проработке картеровских предложений снят не был (хотя бы потому, что потом нам могли подвесить в очередной раз ярлык противников сокращения стратегических ядерных сил).
В кабинете Устинова Варенников впервые увидел Андропова. Сразу бросалось в глаза, что в свои 65 лет Ю.В. Андропов был исключительно энергичным, подвижным и деятельным человеком. Это был высокий, налитый физической силой, с юношеским румянцем на лице мужчина. Он произвел на Варенникова впечатление очень энергичного и оперативного работника. Разобрав с присутствующими все вопросы и придя к конкретным выводам и решениям, он, поднявшись, сказал:
- Все прекрасно. Полное единство взглядов. Сейчас еду к Андрею Андреевичу Громыко. Разберу это же с ним. Думаю, что все будет нормально.
Когда Варенников шел с Огарковым от министра к себе, Николай Васильевич на ходу бросил:
- Вот так надо работать.
Это было сказано с весьма прозрачным намеком на Дмитрия Федоровича Устинова, который затрачивал на обсуждение очень много времени, но, к сожалению, эффективность была, мягко говоря, недостаточной. Не за свое дело взялся. Любой военный вопрос – для него проблема. А чтобы несведущему человеку разобраться с проблемой, потребуется время. И он это время – и свое, и своего окружения, которое вводило его в курс дела, тратил весьма расточительно. Зато совершенно иначе он чувствовал себя, когда речь шла о чисто технических вопросах. Здесь он был – как рыба в воде.
Они шли с Николаем Васильевичем по коридору министерского этажа – каждый со своими мыслями. Варенников был под впечатлением первой близкой встречи с Андроповым. Он шел и думал: чем объяснить, что такой мощный председатель КГБ, такой сильный и прозорливый государственный деятель не “прижмет” эту контрреволюцию, почему он не ликвидировал агентов влияния Запада?
Подошли к лифту. Николай Васильевич предложил зайти к нему. Без дипломатических подходов, под впечатлением проведенного совещания, сразу начал с главного:
- Думаю, что у нашего руководства идет трансформационный процесс в отношении уже принятых решений. Вы заметили, что сказал Андропов, разбирая ситуацию вокруг Кубы, Анголы и Эфиопии? “Если мы на каждый чих американцев будем поджимать хвост, то они заберутся на шею. Обратите внимание, как динамично развиваются события в Афганистане. А ведь мы пока ничего не предпринимаем. Помощь одними словами – недостаточна. Надо внимательно всмотреться в Афганистан”.
Вот так – всмотреться! Чувствую, что здесь могут быть подвижки. Руководство,
507

наверное, убедилось, что беспомощный Тараки к хорошему не приведет.
- А у Вас с министром обороны на афганскую тему был разговор? – спросил Варенников.
- В том-то и дело, что у меня почти ежедневно идет обсуждение по Афганистану, но он, кажется, придерживается, прежних позиций. Хотя вчера мне говорит: “Не пойму, почему мы уперлись рогами в одно: войска вводить не будем? А что будем?”.
Но дальше этой фразы он не двинулся, хотя Варенников его не перебивал, давая возможность высказаться. Одно даже это, плюс то, что сказал Андропов, свидетельствует о степени брожения среди руководства. Возможно, у Андропова и Устинова уже был разговор на эту тему наедине.
- Но можно же с ним поговорить откровенно! Ведь Генштаб должен знать ту часть, которая может коснуться наших военных советников, и тем более наших Вооруженных Сил.
- Вы, наверное, почувствовали уже, что, к сожалению, у нас с Дмитрием Федоровичем отношения очень изменились – к худшему. Поэтому он, конечно, ничего мне не скажет. Тем более не будет откровенничать.
- На мой взгляд, ярко выраженных плохих отношений нет. А если что-то назревает, то можно было бы устранить первопричины, - заметил Варенников.
- Все не так просто. Эти первопричины повсюду, в том числе проявляются и за рубежом. Взгляните, что подкидывают иностранные журналы, - Николай Васильевич взял на столе уже развернутый журнал, кажется, это был “Штерн”, и, вынув из него два печатных листа, дал Варенникову, а сам отошел к окну.
У него была привычка -  ходить по кабинету или подходить к окну – хоть глянуть: какая она, жизнь, у нормальных людей.
Варенников взял листы и быстро пробежал подчеркнутые строки. Речь там шла о том, что назначение Устинова министром обороны – это ошибка Брежнева, что уже прошло три года, как Устинов на одном посту, но никак себя не проявил и не проявит, и
что рядом с ним начальник Генштаба – это одаренный человек. Было сказано прямо: “Огарков – восходящая звезда”.
- Да, это мощная провокация, - нарушил Варенников молчание. – Она рассчитана на то, чтобы столкнуть министра с начальником Генштаба.
- Она уже столкнула. Мне принес это Петр Иванович Ивашутин (начальник Главного разведывательного управления Генштаба). Сообщил, что Дмитрий Федорович дал ему задание отыскать этот журнал, сделать перевод и доложить ему. Что и было сделано. Мне начать разговор на эту тему неудобно, а он молчит.
- Конечно, с характером нашего министра обороны устоять перед этой провокацией не просто.
- Да, если бы эти “сюрпризы” приходили только из-за рубежа… У нас в Генштабе на втором и третьем этажах тоже есть их “любители”. Имеются таковые и среди кремлевских фигур.
Варенников начал прикидывать – кто же в здании Генштаба мог настраивать Дмитрия Федоровича Устинова против Огаркова.
На втором этаже располагаются сам министр обороны, два его помощника, канцелярия министра, а также два первых заместителя министра обороны – маршал В.Г. Куликов, он же Главком ОВС стран ВД и С.Л. Соколов. Все. Больше никого на этом этаже не было. Разумеется, помощники министра просто по своему положению обязаны подпевать своему шефу и вздыхать вместе с ним. Что же касается Куликова и Соколова, то Варенников в тот момент, конечно же, не мог их подозревать в антиогарковских деяниях. А на третьем этаже находились начальник Генштаба, его помощники и канцелярия, первый заместитель начальника Генштаба генерал армии С.Ф. Ахромеев и
508

часть Главкома организационно-мобилизационного управления (сам начальник сидел в
другом здании вместе с главными силами управления). Среди них, на взгляд Варенникова, вообще не могло быть интриганов. А к четвертому и пятому этажам, где располагалось Главное оперативное управление, которым руководил Варенников, у Николая Васильевича вообще не было претензий.
- Все началось с исследовательского учения, которое было проведено на базе Прибалтийского и Прикарпатского военных округов, - пояснил между тем Огарков. – Соколов, как известно, полностью остановился на своих позициях и категорически возражал против введения любых изменений в организационно-штабную структуру войск и сил флота, их группировку и систему управления Вооруженными Силами. К нему примкнул и Сергей Федорович Ахромеев – это было дело рук помощников министра: они его перетянули. Вместе с этими дискуссиями, точнее – вместе с этой тяжбой, и возрастало противостояние. Мои попытки объясниться по этому вопросу с Дмитрием Федоровичем один на один не увенчались успехом. Каждый раз он приглашал своих помощников, а иногда и Соколова. И они все вместе выступали против моих выводов. С Вашим приходом в Генштаб чаша весов несколько выровнялась, но позиции министра пока полностью на той стороне. Однако я намерен все-таки через два-три месяца подписать у него директиву, которая бы положила конец такой структуре. В войсках не должно быть неопределенности главнокомандующих видами Вооруженных Сил и командующих войсками военных округов и сил флота. Мне постоянно задают вопросы по поводу проведения реформ в Вооруженных Силах.
- Возможно, за это время можно было бы смягчить обстановку. И если бы у нас нашелся способ разрядить противостояние, то это пошло бы на пользу делу.


* * *

Варенников понял, что Николай Васильевич рассчитывает в этом отношении на него лично. Поднявшись к себе, он начал обдумывать, что можно было бы предпринять, чтобы посодействовать сближению министра обороны и начальника Генштаба. Однако какой бы он вариант ни рассматривал, все же того единственно верного решения не находил.
Уговорить помощников министра взяться за “перемирие” – нет никакого смысла, хотя и относились они к Варенникову внимательно и весьма любезно, часто приходили, особенно генерал Илларионов, с различными вопросами и документами, но позиция их была выражена ясно: министр есть министр, а вышестоящие должны идти к нему на поклон. Вдобавок, когда в их “лагере” (то есть вместе с Устиновым и Соколовым) оказался и Ахромеев – прекрасно подготовленный генерал, который мог “обосновать” любую позицию, которую Соколов называл министру - они стали “независимы” в военно-теоретическом и организационно-практическом отношениях.
Склонять же Николая Васильевича Огаркова к компромиссу, либо к “смирению” и “покорности” в отношении взглядов на реформу ВС было совершенно бесполезно: в своих убеждениях он был тверд до упрямства. И когда кто-то хотел его переубедить в чем-либо, то его лицо мгновенно становилось скучно-безразличным. А по выражению глаз можно было понять: он просто сожалеет, что собеседник так и не поднялся до нужной степени понимания этой проблемы. Даже Варенников с генералом В.Я. Аболенсом – полные сторонники начальника Генерального штаба – и то пока не знали, как его убедить в том, чтобы он не настаивал на объединении должности военного комиссара области, края и республики с должностью начальника гражданской обороны этих административных единиц. Многие намерены отговорить его отказаться и от включения войсковой и
509

флотской противовоздушной обороны в ПВО страны. Но все это представляло для всех
большую трудность.
Итак, склонять Огаркова было бесполезно. Также бесполезно говорить и с С.Л.  Соколовым. Тем более что он стал уже маршалом Советского Союза. Поскольку он был главным из тех, кто старался сохранить все без изменений и именно он внушал Д.Ф. Устинову не поддаваться давлению Генштаба, нетрудно было предвидеть, что даже малейшая попытка начать разговор на эту тему была бы отвергнута. Что касается С.Ф. Ахромеева, то было очевидно: с ним тоже не следовало начинать разговор на эту тему, потому что он полностью был по ту сторону баррикад. Когда Варенников пришел в Генштаб, он ему сказал: “Дела принимай у генерал-полковника Николаева. Функции все расписаны и на соответствующем документе. Но главная задача – это всяческая помощь министру обороны”. Нужно думать, что последние слова из этих лаконичных пожеланий означали приглашение к выбору: либо с министром, либо с начальником Генштаба. Один лишь намек на то, что Варенников должен будет сделать выбор, сразу создал между ними невидимую стену. Разве мог Варенников быть не с тем, с кем его мысли совпадали?
Хотя в целом отношения на протяжении всех десяти лет службы в Генштабе у них были нормальные, без срывов, но объяснения по принципиальным вопросам иногда бывали.
Лично у Варенникова осталось хорошие воспоминания о С.Ф. Ахромееве, как о военном и государственном деятеле. Это был умный, весьма энергичный и преданный делу военачальник. Он располагал большим опытом и весьма ценными знаниями, которые умело применял в своей деятельности. И хотя ему не довелось командовать войсками военного округа, он прекрасно знал жизнь войск и их проблемы. Единственным, что, на взгляд Варенникова, было не в пользу, так это то, что он мог быстро “завестись” и вспыхнуть при остром разговоре или неординарной ситуации. Его нервозность, разумеется, передавалась подчиненным. А Генштаб такой орган, где обстановка должна быть стабильной, спокойной и уверенной. Конечно, можно работать ночами (что и бывало, когда накатывался “девятый вал” работы), но все должно решаться по-деловому, без беготни и суеты, без окриков и тем более брани. Именно этим всегда брал наш Генштаб. Ну, естественно, умом и прозорливостью, исключительной организованностью и высокой оперативностью.
В период адаптации Варенникова в Генштабе он не мог не почувствовать, что у Сергея Федоровича не было желания растолковывать ему все тонкости генштабовской службы (а Огарков, видимо, рассчитывал, что все это ему расскажет Ахромеев). Варенников чувствовал, что Ахромеев хочет понаблюдать за ним со стороны: сломается он или вытянет? Или, возможно, ждал особого к нему обращения. Но после его странного “напутствия” при принятии дел и должности у Варенникова и в мыслях не было обращаться к нему за какой-либо помощью. Наоборот, Варенников весь собрался, чтобы все делать правильно и не отступиться.
С.Ф. Ахромеев, окончательно став “под крыло” министра обороны, конечно, был превознесен: получил Героя Советского Союза, члена ЦК КПСС и должность начальника Генерального штаба. А присвоение первому заместителю начальника Генерального штаба звания “маршал” – это было неслыханно. Даже генерал армии Антипов, находясь на этой должности три года в войну, не получил такого высокого звания.
И с Ахромеевым связывать возможность смягчения обстановки на высшем военном уровне было абсолютно бесперспективным.




510


* * *

Накал в отношениях Устинова и Огаркова нарастал. Первый раз их скрытый
конфликт бурно проявился в декабре 1979-го года, что само по себе было весьма неприятно – ведь вместе с начальником Генштаба отторгался и сам Генштаб.
Как предполагал Огарков, руководство страны под давлением обязательств, вынуждено было изменить свое первоначальное решение о вводе наших войск на территорию Афганистана. 12-го декабря 1979-го года узкий круг членов Политбюро ЦК КПСС – Андропов, Громыко, Устинов – письменным докладом предложили Брежневу ввести войска.
Решению Политбюро предшествовала лихорадочная подготовительная работа. Чувствуя, что вокруг решения о вводе наших войск идет закулисная возня и, понимая, что в лице Устинова приобрести союзника невозможно, Косыгин позвонил Огаркову и открытым текстом сообщил, что готовится решение о вводе советских войск в Афганистан.
- Как Вы лично и Генеральный штаб смотрите на этот возможный шаг? – спросил он Огаркова.
- Отрицательно, - сразу же ответил Николай Васильевич.
- Если отрицательно, то убедите Д.Ф. Устинова, что делать это нельзя.
Когда до заседания Политбюро письменный доклад о вводе наших войск на территорию Афганистана рассматривался в рабочем порядке, то председатель Совета Министров СССР Косыгин Алексей Николаевич категорически возражал против ввода и документ не завизировал. Но с этого момента у него произошел полный разрыв с Брежневым и его окружением, что привело к его полной самоизоляции, и ровно через год он умер.


* * *

Сразу после разговора с Косыгиным Огарков вызвал Варенникова и подробно передал его содержание. Они обсудили план их дальнейших действий. Главное – убедить министра не согласиться с вводом войск. Варенников подготовил для Николая Васильевича справку–обоснование, которую он посмотрел при нем и, как всегда, добавил кое-что от себя, после чего они просчитали, что ему надо выходить на министра. Огарков тут же позвонил Устинову, сказал, что ему надо доложить ряд документов. Тот ответил, что готов встретиться.
Через час Николай Васильевич неожиданно появился у Варенникова в кабинете (он редко ходил к кому-нибудь, кроме министра). Лицо его было покрыто красными пятнами, сам взбешенный. Бросил папку на стол. Варенников к нему:
- Что случилось?
- Скандал. В полном смысле слова скандал. Вначале все шло мирно – я ему докладывал необходимость их подписания и так далее. В общем, как обычно. Вопрос об Афганистане я оставил на конец нашей встречи, так как предвидел, что могут быть трения. Но такое было впервые. Когда я начал обосновывать, почему нам нецелесообразно вводить войска в Афганистан, он вдруг взорвался и начал орать. В буквальном смысле орать: “Вы постоянно строите какие-то козни! Вы систематически саботируете мои решения! А сейчас Вам уже не нравится то, что говорит руководство страны. Не Ваше дело, что решается в Политбюро. Ваше дело – штаб”. Когда он сказал это, я вынужден

511

был ответить, что он заблуждается. Генеральный штаб Вооруженных Сил не канцелярия министра, а главный орган государства по управлению армией, флотом и обороной страны в целом, как в мирное время, так и в военное время. И Генштаб обязан всегда знать все, что касается Вооруженных Сил. Кстати, в военное время должность министра не предусмотрена, а Генштаб подчиняется Верховному Главнокомандующему, которым
становится глава государства.
Видели бы Вы, что после этого там было! В чем он меня только не обвинял! Хорошо хоть, что мы были с ним только вдвоем. Под конец он сказал, что больше разговаривать со мной не будет, и ушел в комнату отдыха. Мне ничего не оставалось делать, как тоже уйти. Это полный раскол.
- Товарищ маршал, - начал Варенников успокаивать Николая Васильевича, - то, что министра прорвало, этого следовало ожидать. Конечно, это неприятно и ему, и Вам, но когда-то это должно было случиться. Он успокоится, и отношения станут хотя бы внешне нормальными. Зато теперь Вы знаете, что у него в голове. Да и ему, наконец, стало ясно, что такое Генштаб. В этой обстановке, я думаю, Вам было бы удобно позвонить Громыко или Андропову, а может быть, тому и другому, и предложить, чтобы на одном из заседаний или встрече выслушали Вашу позицию и ее обоснование. При этом можно было бы намекнуть, что одному Устинову делать выводы по Вашему докладу будет неудобно, так как здесь затрагиваются политические аспекты.
- Да, очевидно, мне надо с ними переговорить именно сейчас, до разговора с ними министра, - согласился Огарков.
Что он и сделал. А на следующий день министр обороны позвонил Огаркову и сказал, чтобы тот к 11 часам был в Кремле, в Ореховой комнате (она располагалась сразу за кабинетом заседаний и в ней обычно собирались члены Политбюро до начала совещаний). Сказал, что состоится встреча ряда членов Политбюро и что начальнику Генштаба надо будет доложить свои взгляды на совместную проблему.
Николай Васильевич вернулся к обеду, пригласил Ахромеева, Варенникова и подробно рассказал о встрече. Собралось три члена Политбюро: Андропов, Громыко и Устинов, затем подошел Суслов.
- Я двадцать минут докладывал и час отвечал на вопросы, - начал рассказывать Огарков. – Активно себя вел Андропов. Громыко задал три-четыре вопроса. Устинов вообще ни  о чем не спрашивал – ему “все ясно”. В итоге Юрий Владимирович и Андрей Андреевич меня поблагодарили, и я уехал, а они остались.
- Наверное, можно было бы сообщить Алексею Николаевичу Косыгину о вашей встрече? – спросил Варенников Огаркова.
- Да, я намерен позвонить и ему, и Георгию Марковичу Корниенко (первый заместитель министра иностранных дел). Надо не только проинформировать их о состоявшейся беседе, но и попытаться убедить их – может, все-таки нам удастся избежать ввода.
О том, что 12-го декабря решение Политбюро ЦК о вводе наших войск в Афганистан все-таки состоялось, все узнали гораздо позже. А тогда буквально через день после встречи с тремя членами Политбюро, Огарков пригласил Ахромеева и Варенникова к себе в кабинет и дал им возможность ознакомиться и написать доклад министру обороны об оценке обстановки в Афганистане и вокруг него, а также их предложения. Доклад заканчивался словами: “Учитывая, что исчерпаны еще не все возможности самого правительства Афганистана по созданию стабильной обстановки в стране, Генеральный штаб считает, что от ввода наших войск на территорию этого суверенного государства можно было бы воздержаться, что соответствует ранее принятому по этому вопросу решению руководства СССР и позволит избежать тяжелых политических, экономических, социальных и военных последствий”.
512

Подпись Огаркова уже стояла. Пока Сергей Федорович молча подписывал документ, Варенников многозначительно взглянул на Огаркова. Тот улыбнулся и кивнул головой в сторону Ахромеева. Варенников понял, что это продуманный маневр. Затем он предложил им пройти к министру.
- Я  с ним уже договорился, что приедем втроем. Правда, я не говорил, по какому вопросу.
И они отправились к Устинову. Министр выглядел уставшим и вялым, говорил нехотя. Было видно, что он болен. Николай Васильевич сказал, чтоб они вместе подготовили документы на его имя, и подал ему доклад. Устинов начал медленно читать, делая на полях пометки. Вначале с учетом опыта и рассказа Николая Васильевича, Варенников думал, что реакция будет бурной. Однако Устинов внешне был спокоен, хотя интуитивно чувствовалось грозовое напряжение. Закончив читать, Устинов взял у себя на столе какие-то корочки и вложил туда два листа доклада. Затем, подумав, расписался вверху на первой странице, приговаривая: “Это вам для прокурора”, закрыл корочки и спокойно вернул доклад Огаркову.
- Вы опоздали. Решение уже состоялось.
- Дмитрий Федорович, - начал Огарков, - но Генштабу по этому поводу ничего неизвестно. Ведь наши действия в мире могут быть расценены как экспансия.
- Еще раз Вам говорю, что решение о вводе состоялось. Поэтому Вам надо не обсуждать действия Политбюро, а их выполнять, - уже нервно добавил министр и дал понять, что разговор окончен.
Они вышли из его кабинета. Сергей Федорович остался в приемной министра, затеяв разговор с помощником Устинова, а остальные молча двинулись к себе.
- Если состоялось решение, то надо готовить директиву в войска, - заметил Николай Васильевич.
- У меня такое впечатление, что инициатор всей этой затеи с Афганистаном – наш министр, - сказал Варенников.
- Вполне вероятно. Время покажет. Да и Вы сами говорили, что он хотя и поддерживал предложение воздержаться от ввода наших войск, но без энтузиазма и только когда к нему обращались непосредственно.
- Да, я сам дважды присутствовал и наблюдал такую картину. И мне передавали это, причем передавали и удивлялись.
Они отправились по кабинетам. Варенников заходит к себе, а у него уже “разрывается” прямой телефон от начальника Генштаба.
- Валентин Иванович, пока вы поднимались, я уже переговорил с министром. Точнее, он мне позвонил и приказал: “Пишите директиву о вводе наших войск в Афганистан”. Видно, Сергей Федорович остался, чтобы подсказать помощникам, что такой документ нужен. Я сейчас дам команду Аболенсу. Когда у него все будет готово, посмотрите проект директивы, а затем вместе с ним заходите ко мне.


* * *

У министра обороны обсуждался вопрос о назначении командующего войсками Прибалтийского военного округа генерала армии А.М. Майорова Главным военным советником в Афганистане. Вначале этот вопрос потихоньку “тлел”. Огарков несколько раз советовался с Варенниковым и с другими ответственными работниками Генштаба. Речь шла о статусе Главного военного советника: будет ли ему подчиняться только наш советский аппарат, или к этому надо добавить властные функции Главного военного советника и по отношению 40-ой армии, которая уже перешла границу соседней страны.
513

Нашего Главного военного советника генерал-лейтенанта Л.Н. Горелова, который был в Афганистане до ввода войск, отозвали, а вместо него срочно назначили генерал-полковника С.К. Магометова. В свое время расчет на него был простой – мусульманин с мусульманином договорится быстрее. Но жизнь показала, что в первую очередь необходимо другое и главное: чтобы советник обладал прозорливостью, твердостью и
сильными организационными качествами. Поэтому и решено было подобрать одного из опытных командующих войсками. Выбор пал на А.М. Майорова.


* * *

Как-то звонит Варенникову Огарков и говорит, чтобы тот спускался на второй этаж, пойдем к министру. Не зная, о чем пойдет речь, Варенников на всякий случай прихватил с собой свою “дежурную” папку со всеми необходимыми справками. Огарков его уже ждал.
- Там уже собрались, - коротко сказал Огарков. – Министр решил обсудить будущий статус Майорова. Будем придерживаться прежней позиции?
- Конечно. Если не предполагается, что наша Оперативная группа Министерства обороны будет там на постоянной основе, то ему, кроме функции Главного военного советника, надо дать и полномочия военачальника, который имел бы право отдать распоряжения командующему 40-ой армии.
- Согласен, так и буду докладывать.
Зашли в кабинет министра, представились. Министр сидит на своем обычном месте. Справа от него – С.Л. Соколов, В.Г. Куликов, А.А. Епишев, С.Ф. Ахромеев и два помощника министра И.В. Илларионов и С.С. Турунов. Левая сторона полностью свободна. Для Варенникова и Огаркова. А их всего двое. Чтобы создать видимость равновесия, Огарков садится к столу, отступив несколько от министра. Варенников тоже сел через стул от начальника Генштаба. В кабинете было жарко, поэтому все присутствующие свои кители сняли и повесили на спинки стульев. После приветствия заседание началось. Министр начал издалека, описывая обстановку в Афганистане в целом. Когда он добрался до Главного военного советника, его роли и месте в общей системе всех наших военных в этой стране, то Варенников никак не мог понять – к чему было все сказанное ранее и так много потрачено времени. Очевидно, Устинов умышленно тянул, прикидывая, как ему поступить в этой противоречивой ситуации. Устинов произнес главное:
- Есть два мнения в отношении прав и обязанностей Главного военного советника в Афганистане. Первое – оставить ему прежние функции: он должен заниматься только нашими войсками, советниками и специалистами, оказывал помощь в строительстве Национальных Вооруженных Сил Афганистана. Второе мнение – Главному военному советнику плюс к этому дать право отдавать распоряжения 40-ой армии. В связи с этим и одновременно назначить его на должность первого заместителя Главнокомандующего Сухопутными войсками наших Вооруженных Сил. Прошу высказаться по этому поводу. Начнем с Вас, Сергей Леонидович, - обратился он к Соколову.
Сергей Леонидович и Сергей Федорович Ахромеев к этому времени уже имели значительный опыт ввода наших войск в Афганистан, их устройстве, ведения первых боевых действий, а также изучения обстановки в афганской армии и стране в целом. Они только что после двух месяцев пребывания в Афганистане вернулись в Москву для доклада и решения своих функциональных задач – тоже приблизительно в течение двух месяцев. И такой порядок был сохранен на весь период их пребывания в Афганистане (для Ахромеева – до 1983-го года включительно, для Соколова – до осени 1984-го года).
514

С.Л. Соколов, как и следовало ожидать, считал, что нет необходимости назначать Майорова одновременно и заместителем Главнокомандующего Сухопутными войсками. Главный военный советник должен заниматься своим делом, а 40-ой армией есть кому командовать – командующий войсками Туркестанского военного округа, которому она непосредственно подчинена, хоть и базируется в Ташкенте, часто бывал в
Афганистане. Да и телефонная связь гарантийно обеспечит надежное управление. Оперативная группа Министерства обороны представлена в Афганистане достаточно хорошо, то Главный военный советник всегда найдет общий язык с командармом по вопросам совместных действий.
Приблизительно также выступили и все остальные, кто сидел в одном ряду с Соколовым, лишь оттеняя те или другие детали. Например, Сергей Федорович Ахромеев, поддерживая в целом идею Соколова, подчеркнул, что командующему армией будет сложно ориентироваться: у него есть непосредственный начальник – командующий войсками ТуркВО, и вдруг в Кабуле объявляется еще один начальник в лице Главного военного советника. Это может внести путаницу в управление.
Министр обороны никого не перебивал, иногда задавал вопросы, но всем дал возможность высказаться полностью. Выслушав одну сторону, перешел ко второй. Н.В. Огарков, как они и договаривались в Варенниковым, отстаивал двойную должность для Майорова, логически обосновывая это предложение, в том числе и тем, что такая должность определяется именно и только генералу армии Майорову, чтобы он, отбыв в Афганистан свой срок – два года, мог продолжить службу в должности первого заместителя Главнокомандующего Сухопутными войсками. К тому времени 40-ая армия, будем надеяться, вернется на Родину и функции по руководству этой армией у Майорова отпадут сами собой. Ну, а главное – оперативность: никого дополнительно не привлекая на месте. Главный военный советник – первый заместитель Главкома Сухопутных войск принимает решение в отношении использования правительственных войск и войск 40-ой армии. В этих условиях задачи будут решаться оперативно, а не затягиваться. “Это очень удобно”, - подчеркнул Огарков.
Министр обороны слушал, но смотрел куда-то мимо Огаркова. По лицу было видно, что он уже “заводится”. Варенников понял, что разрядка нарастающего напряжения может наступить уже по окончании доклада начальника Генштаба. Но Устинов стерпел.
- Какое Ваше мнение? – обратился министр к Варенникову.
Варенников ответил, что целиком разделяет мнение начальника Генерального штаба и считает, что это общее мнение Генштаба (при этих словах С.Ф. Ахромеев поднял брови, но промолчал). В это ответственное время необходимо будет ежедневно, а иногда и ежечасно организовывать взаимодействие между 40-ой армией и афганскими войсками. Поэтому, конечно, крайне необходимо сосредоточить в руках генерала Майорова те функции, о которых говорил маршал Огарков. Подчеркнул также, что если бы наша Оперативная группа Министерства обороны находилась в Афганистане на постоянной основе, то этот вопрос мог бы отпасть, а поскольку она будет в Афганистане наездом, и командующий войсками ТуркВО также не сможет там сидеть постоянно, то необходимую власть, тем более, сейчас, Майорову надо дать. Это не внесет хаоса в управление, а даже наоборот. Прибытие первого заместителя Главкома Сухопутных войск в любую общественную армию только подтягивает войска, а отношения строятся по уставу.
Устинов не выдержал и перебил Варенникова, начал раздраженно говорить, все более закипая. Он говорил в основном о том, что Генштаб, оказывается, не только не поддерживает мнение министра обороны, он не считается и с мнением остальных. Затем резким движением руки подтянул к себе проект приказа, который подготовил ему Огарков, и, подписав, буквально швырнул его Николаю Васильевичу (то есть подписал
515

все-таки их вариант). А дальше продолжал “крестить“ Генштаб. И, наконец, подошел к довольно прозрачной критике непосредственно в адрес Варенникова. Видать, все зло, которое он питал к нему в связи с тем, что министр Гречко относился к нему благожелательно, наконец, выплеснулось наружу. Заканчивая свою гневную тираду, Устинов сказал:
- И вообще, за последнее время чувствуется распущенность даже среди генералов большого ранга. Надо наводить порядок. Им предлагают должности, должности, а они носом крутят – не нравится им это, не нравится им то, не нравится, видите ли, Забайкалье…
Варенников резко встал.
- Товарищ министр обороны, зачем же намекать? Это касается меня лично. Вы и назовите меня. Но при чем здесь Афганистан, который сейчас обсуждается? Однако если Вам не нравится мое решение относительно Забайкалья, а я действительно отказался, то должен доложить следующее. Ведь речь идет о перемещении командующего войсками округа. Я несколько лет неплохо командовал Прикарпатским военным округом. Разве нельзя было кому-нибудь из заместителей министра обороны предварительно поговорить со мной? Да и министр обороны мог бы побеседовать. Почему начальник управления кадров должен решать мою судьбу, не считаясь с моим мнением и прохождением службы? Я сказал генералу армии Шкадову (начальник Главного управления кадров Министерства обороны), что я прослужил пятнадцать лет на Севере, в основном в Заполярье, а Вы хотите вместо меня назначить генерала Беликова, который вообще пока не видел сложной службы. Вот и назначайте его сразу на Забайкальский военный округ! Считаю, что поступил правильно.
- Совещание закончено, - объявил Устинов.
Все встали, и, быстро надев кители, молча направились к выходу. Встал и министр. Варенников оказался последним и ближе всех к министру. Но когда Варенников надел китель (а делал он это со злостью, внутри все кипело), воротник сзади поднялся, чего он не заметил. К нему подошел Устинов.
- У Вас воротник, - сказал он и хотел ему помочь поправить.
Варенников отошел и, поправляя, сказал:
- Все сделаю сам! – и добавил: - А Вы несправедливый человек!
Это было сказано громко и резко. Все быстро-быстро заторопились к выходу. Министр смолчал. Когда Варенников оказался в приемной, все на него зашикали:
- Что ты?! Что ты?
- Это же министр обороны…
- Разве такое допустимо?
- Надо сдерживать себя!
И так далее в таком же духе. Один Огарков стоял в стороне и молчал. Варенников развернулся к выходу и бросил на ходу: “Это мое личное дело!” - отправился к себе. Сказал своим в приемной, что если кто-то будет интересоваться, то пусть приходит после обеда. Подошел к огромной карте Советского Союза и Европы, нашел Львов и подумал: какая прелесть работать на самостоятельном участке: там весь отдаешься работе.


* * *

Варенников стоял у карты. Отыскал Магдебург, где командовал армией; Архангельск, который ему напомнил корпус; Кандалакшу, его дивизию; Мурманск, полуостров Рыбачий, “Спутник” и Печенгу, где посчастливилось командовать полками. Никаких интриг, вся энергия уходила на дело. А тут… Если в связи с этим эпизодом
516

министр Варенникова выдворит из Генштаба, то этому надо будет только радоваться. Однако в этом случае надо будет настаивать, чтобы вернули его на округ. Желательно, конечно, чтобы он находился где-нибудь от Урала и далее на восток – подальше от этой грязи. Ясно, схватка с Устиновым ничего хорошего Варенникову не сулила, но в то же время она была кстати, поскольку раскрывала карты. А что касается суровых нападок
заместителей министра и других, то такая реакция с их стороны была продиктована ничем иным, как только страхом за себя лично. Ведь они стали невольными свидетелями его “нетактичного” поведения, и это свидетельство Устинову не понравится.
Прошел день, затем второй. В конце второго дня Варенникову становится известно, что министр после этого эпизода пригласил к себе своих помощников Илларионова и Турунова и обсудил случившееся. Между прочим, якобы сказал: “А может быть, Варенников действительно прав? Во всяком случае, ненормально, что с командующими войсками округов беседу проводит всего лишь начальник управления. Надо начальника Главного управления кадров вводить в ранг заместителя министра обороны”. Это называется “сделай выводы”. И действительно, через месяц должность генерала армии Н.Н. Шкадова уже именовалась: “Заместитель министра обороны по кадрам – начальник Главного управления кадров Министерства обороны”.


* * *

Кстати, поневоле Варенников стал причиной и других подобного рода событий. Например, присвоения помощникам министра обороны высокого полковничьего звания “генерал-полковник”.
Произошло это так. В штатном расписании Главного оперативного управления первый его заместитель и все семь начальников Главного управления были генерал-полковники. Но, кроме того, была должность помощник Главного оперативного управления и категория “генерал-лейтенант”. Эту должность занимал Андриан Александрович Данилевич – уникальная неповторимая личность. Военного теоретика более высокого класса у нас в Вооруженных Силах в то время не было. Фактически он выполнял не функции помощника начальника Главного оперативного управления, а был первым его заместителем по разработке военной теории. Он же участвовал в разработке всех крупнейших учений, а на этих учениях возглавлял группу разбора и создавал все необходимые для этого документы. Это он, Данилевич, явился главным создателем важнейшего труда – “Основы подготовки и ведения операций”. В пяти объемных томах подробно разбирались все виды операций. Разумеется, свои предложения и замечания делали многие, в том числе Огарков, Ахромеев, Варенников, Грибков, Гареев, Николаев, Ивашутин, Аболенс, Белов, Галушко, главнокомандующие видами Вооруженных Сил и их главные штабы, начальники родов войск и служб, некоторые командующие войсками военных округов и командующие флотов. Однако этот основополагающий труд был творением именно Данилевича.
За все труды Варенников смог “пробить” звание для Данилевича - генерал-полковник. Вместе с присвоением звания Данилевичу были присвоены звания генерал-полковника и помощникам министра обороны, хотя штатное звание у помощников Министра обороны – генерал-лейтенант.





517


* * *

Утром 1-го сентября 1983-го года администрация США становится известно, что
где-то в районе Сахалина потерялся южнокорейский самолет, следовавший из Нью-Йорка в Сеул через Аляску (аэропорт Анкоридж). На борту, кроме других пассажиров, было несколько американцев, в том числе конгрессмен Макдональд. Руководство США, не разобравшись (или умышленно, что вернее) поднимает вселенский шум, обрушив на
Советский Союз самые чудовищные обвинения.
Приблизительно в 19.00 1-го сентября 1983-го года министр обороны отправился в Кремль на какое-то совещание, хотя в такой поздний час совещания там проводились крайне редко. Вслед за ним начальник Генштаба уехал по вопросам управления в 27-ой научно-исследовательский институт – Николай Васильевич давно обещал ученым такую встречу, и сейчас он смог это сделать. Приблизительно в 20.30 Варенникову звонит с Центрального командного пункта Генштаба дежурный генерал и докладывает, что на Камчатке обнаружен самолет-нарушитель. На вопрос Варенникова: “А что предпринимается?” – никто ничего ответить не мог, в том числе и командный пункт ПВО страны. Варенников звонит на командный пункт 6-ой дивизии ПВО, которая располагалась непосредственно на Камчатке. Ему отвечает подполковник – дежурный офицер командного пункта дивизии. Спрашивает:
- Где самолет-нарушитель?
- Сейчас над нами, над Петропавловском-Камчатским.
- Какие меры приняли к нарушителю?
- Мы его постоянно запрашиваем, но он не отвечает.
- Где командир дивизии и начальник штаба?
- Дома. У нас сейчас пять тридцать утра.
- Ставлю задачу: немедленно поднять дежурное звено самолетов-перехватчиков на аэродроме Елезово, догнать нарушителя и принудить его к посадке. Исполнение доложить. Остальные огневые средства держать в готовности к применению. Командира дивизии вызвать на КП.
- Есть! Выполняю.
Варенников звонит на командный пункт Дальневосточного военного округа. Спрашивает у дежурного офицера об обстановке на Камчатке. После его доклада ставит задачу: немедленно вызвать на КП 6-ой дивизии ПВО командира и доложить командующему войсками округа генералу армии И.М. Третьяку о происшествии. Кроме того, сказал офицеру, чтобы он передал просьбу Ивану Моисеевичу позвонить ему, когда он прибудет в штаб округа.
Затем Варенников звонит на КП войск ПВО страны и также требует, чтобы командование 6-ой дивизии ПВО прибыло к себе на КП.
Далее Варенников разыскал начальника Генштаба в 27-оя НИИ и доложил Огаркову обстановку и о принятых мерах. Николай Васильевич приказал следить за полетом самолета-нарушителя. Сразу же после Огаркова Варенников отыскал одного из помощников министра обороны генерала Илларионова и рассказал ему для доклада министру обо всем, что произошло.
Пока Варенников решал эти вопросы, естественно, прошло время. Снова он звонит на КП 6-ой дивизии ПВО в надежде услышать радостное сообщение о том, что наши истребители вынудили нарушителя к посадке на нашем аэродроме. Каково же было его возмущение, когда командир дивизии, уже прибывший на КП, доложил, что нарушителя перехватить не удалось.
- Так почему же не выполнили задачу?
518

- Потому что была допущена ошибка в наведении самолетов-перехватчиков. После взлета им дали курс с ошибкой на 180 градусов, и они полетели в противоположную сторону, то есть в сторону уходящего на севере самолета-разведчика. Пока разбирались, вносили поправку и разворачивали наши самолеты, нарушитель, летевший со скоростью
900 км в час, ушел уже далеко.
- Где теперь он может быть?
- Сейчас уже 30 минут он “висит” над Охотским морем, а идет точно по взятой
линии. Мы его наблюдаем на экране и прокладываем курс.
- Куда он может выйти без смены курса?
- Если этот курс продлить, то линия выходит на южную треть Сахалина.
- Проверьте расследование этого происшествия и доложите. Одновременно доложите обстановку в Хабаровске и Сахалине.
Варенников хотел, было, звонить на КП Главкому ПВО, но на “ВЧ” появился генерал армии Третьяк. Едва поздоровавшись, Иван Моисеевич начал ругаться: вот, мол, прилетел самолет-нарушитель, а его пэвэошники не перехватили. И тут стал их оправдывать
- Дело в том, что американские самолеты-разведчики “Орионы” и РС-135 постоянно летают вдоль Чукотки, Камчатки, Курильской гряды, не входя в 200-километровую зону нашего воздушного пространства. Это ежедневно. И наши дежурные расчеты на командных пунктах настолько уже к ним привыкли, что даже не обращают внимания. Вот и этот нарушитель. Его заметили еще на дальних подступах, однако думали, что он лишь подойдет к нашей воздушной границе, но пересекать не будет, а полетит вдоль нее. Тем более там два таких уже крутились. А он пошел прямо и через 15 минут был над Петропавловском, а еще через 5-7 минут оказался уже над Охотским морем. Пока наши “чесались”, он уже стал недосягаем. Мы его ракетами отстреливать не стали. Решили посадить.
- Иван Моисеевич, то, что на Камчатке получился ляп – это уже понятно каждому. Но важно, чтобы это не повторилось на Сахалине. А если и здесь его не перехватят – это уже мировой скандал. Мало того, это будет позор для всех.
- Да нет, - успокоил Иван Моисеевич, - такого быть не должно. – Мы его обязательно перехватим.
- Желательно не только перехватить, но и посадить. А если не будет подчиняться – сбить!
- Да мы только так и намерены действовать.
Главное оперативное управление Генштаба непосредственно отвечает за боевую готовность Вооруженных Сил в целом и, в частности, за боевое дежурство всех видов (в том числе сил и средств ПВО). С Варенниковым, как начальником ГОУ, всегда в этой области решали все вопросы главнокомандующие видами Вооруженных Сил и их начальники Главных штабов.
Из машины по закрытой связи позвонил Огарков:
- Как там у Третьяка?
Варенников доложил подробно обстановку. Тот начал сокрушаться, но когда Варенников рассказал о боевом настроении Ивана Моисеевича, то Николай Васильевич уверенно сказал:
- Все будет в порядке!


* * *

Варенников приказал через каждые пятнадцать минут докладывать ему о
519

передвижении самолета-нарушителя по карте Дальнего Востока. Она была раскрыта, и на нее был нанесен маршрут, который уже пролетел самолет, и перспективная линия, выводившая его на Сахалин. В практике, если не считать полет американского самолета-разведчика “У-2” 1-го мая 1960-го года, того наглого вторженца, то такого глубокого
пролета в нашем воздушном  пространстве не было.
Когда нарушитель был уже на подступах к Сахалину, Варенников, настороженный странным спокойствием (судя по докладу КП ПВО), приказал соединить его с
командующим войсками Дальневосточного военного округа генералом армии И.М. Третьяком.
- Иван Моисеевич, мы тут с тревогой следим, как самолет-нарушитель уже тысячу километров летит в нашем воздушном пространстве без каких-либо помех. Кто-нибудь его, наконец, остановит?
- Да мы ж его согласно международным соглашениям и правилам постоянно запрашиваем, а он упорно молчит.
- Так он молчал и над Камчаткой, и будет молчать сейчас! Его надо насильственно сажать! Или сбивать, если не будет подчиняться. Но прервать эти наглые действия необходимо обязательно.
- Вот как выйдет к Сахалину, так мы его встретим.
Минут через 12-15 после этого разговора служба докладывает Варенникову, что нарушитель вышел к Сахалину. Варенников опять звонит Ивану Моисеевичу:
- Что происходит? Почему не перехватываете  нарушителя?
Третьяк:
- Уже поднялись наши истребители. Командир 40-ой дивизии ПВО генерал Карнуков отдал все команды.
Действительно, через несколько минут КП доложили, что истребители-перехватчики подняты и пошли на сближение с нарушителем. Медленно, тягуче идет время. Наконец, доложили, что летчик видит силуэт самолета, но не видит габаритных огней, и что на запросы нашего летчика экипаж самолета-нарушителя не реагирует. Нарушитель еще до его перехвата стал маневрировать и понемногу снижаться, видно, менял эшелон полета.
С земли потребовали, чтобы наш истребитель дал очередь трассирующими снарядами. Он выполнил четыре очереди из автоматической пушки, снаряды пролетели впереди самолета-нарушителя, но никакой реакции. Тогда, наконец, принимается решение обстрелять самолет накатами, так как он уже пролетел Сахалин. Летчик пускает две ракеты и сообщает: “Есть попадание!”. Самолет-нарушитель начинает падать. И падение в море почти у нашей границы.
Звонит И.М. Третьяк и информирует: сбили, по заявлению летчиков, самолет-нарушитель имеет сходство с “Орионом” и РС-135. Но когда самолет стал падать, то оказалось, его габариты больше “Ориона”.
- В общем, - закончил Иван Моисеевич, - сейчас будем разбираться. Но в том, что это разведчик – сомнений нет.
- Конечно, надо разбираться и даже расследовать, - вторит Варенников Третьяку, - но главное – это то, что полет пресекли. Это очень важно.


* * *

Варенников позвонил Огаркову. Оказывается, он уже в курсе дела – тоже переговорил с Третьяком. Договорились, что утром Варенников представит предложения о создании государственной комиссии и справку о факте нарушения воздушного
520

пространства Советского Союза самолетом-разведчиком неустановленной принадлежности. Поскольку накал оставался высоким и продолжались непрерывные телефонные переговоры, Варенников позвонил домой и сказал, чтобы не ждали: заночует в Генштабе.
Приблизительно в середине ночи звонит Варенникову дежурный по Главному разведывательному управлению Генштаба и докладывает, что по поручению их начальника генерала армии П.И. Ивашутина передает ему текст радиоперехвата японского
радио о том, что якобы в Сеул сегодня не прилетел самолет южнокорейской авиакомпании, который следовал по маршруту Нью-Йорк – Анкоридж – Сеул. Номер рейса 007. Вместе с экипажем на борту было 280 человек и есть предложение, что самолет сбит советской ПВО над территорией Советского Союза.
Через некоторое время позвонили Варенникову из Главного штаба ВМФ и доложили, что по распоряжению Генштаба (такое распоряжение Варенников отдал сразу, как сообщили о сбитом самолете-нарушителе над морем) в район падения самолета выдвинули два корабля Тихоокеанского флота и сторожевой корабль пограничных войск. Они охраняют этот район и одновременно подбирают различные плавающие предметы. По внешним признакам создается впечатление, что это может быть не военный, а гражданский, рейсовый самолет.
Варенникова все больше и больше стала давить мысль о том, что этот нарушитель мог действительно оказаться пассажирским самолетом. Но тогда возникают десятки вопросов. Почему самолет вообще оказался над территорией Советского Союза? Почему он на протяжении нескольких часов, пролетая над территорией и акваторией нашей страны, не реагировал на постоянные наши запросы? Почему он не выполнил требований нашей авиации сделать посадку на Сахалине? Почему экипаж самолета-нарушителя не отреагировал даже на предупредительную стрельбу наших самолетов трассирующими снарядами? Почему пассажирский самолет летит без габаритных огней? Почему экипаж самолета (точнее, штурман) не сверял маршрут полета с контрольными точками по времени и месту? Почему экипаж самолета не забил тревогу, когда оказался над Камчаткой, контуры которой на локаторе самолета хорошо просматривались? Почему командир корабля вообще не проявил беспокойства, когда самолет оказался над территорией СССР, тогда как по официальному международному маршруту внизу под самолетом должен был простираться также океан, Тихий океан? Почему служба управления полетами на КП в Анкоридже сразу после взлета самолета, набора высоты и установки курса полета не потребовала внесения поправки в это курс – ведь ошибка (если это ошибка) была сразу сделана в “зародыше”? Почему разведывательные самолеты США “Орион” и РС-135, которые в это время барражировали (и это было фактически постоянно и круглосуточно – поэтому они знали маршруты полетов гражданской авиации вдоль наших воздушных границ), не могли поправить ошибку?
И таких “почему” можно было бы перечислить еще множество раз.
Некоторые “специалисты”, желая всячески прикрыть преступные действия ЦРУ, начали утверждать, что, мол, изменение маршрута – это ошибка экипажа. Потом говорили, что это результат неисправности аппаратуры на борту самолета и т.п. Но тогда надо ответить хотя бы на перечисленные вопросы. Однако следует иметь в виду следующее. Ошибка именно в 12 градусов могла быть сделана только умышленно. Ошибка в 1-1,5 градуса или в 90 и 180 градусов – допустима. Во всех этих случаях причина – небрежность или невнимательность экипажа. Но опять-таки возникают перечисленные вопросы. Так же как и с версией неисправности аппаратуры. Но все они относятся к американской стороне (точнее, к ЦРУ) и их соподельникам.


521


* * *

Мировая общественность должна была знать именно так, как все было и как все первоначально оценивалось в Советском Союзе. А по мере новых данных и выяснения
того, что сбит не разведчик, а пассажирский авиалайнер, надо было признать эту ошибку (и она вполне объяснима: наши летчики на истребителе перехватчике не могли по контуру точно определить в темное время в условиях облачности, что это за самолет). И вместе с
признанием ошибки выразить сожаление в связи с этой трагедией и соболезнование родным и близким погибших. Однако сразу это сделано не было, поскольку в руководстве Политбюро не было единства, так как Устинов настаивал на том, чтобы никаких публичных признаний о том, что была допущена ошибка, не делать. Настаивал и настоял на этом. Но было упущено время. Прошли сутки после события. Вся мировая пресса бурлила, а мы молчали. И лишь на вторые сутки ТАСС сообщил о том, что имел место случай нарушения нашего воздушного пространства иностранным самолетом, но ничего не было сказано, что он сбит.
Только позже было признано, что был сбит гражданский самолет.
Инцидент с южнокорейским лайнером еще раз подтверждает, что такого типа деятелей, как Устинов, нельзя близко допускать к политике. Он даже не удосужился прислушаться к мнению Генштаба! Решил действовать самостоятельно с помощью непосредственно окружающих его соратников. А в итоге поставил нашу страну в весьма сложное положение. Что интересно, пресс-конференцию по этому вопросу министр поручил проводить Огаркову, а на себя не взял, хотя и мог и должен был. Видимо, чувствовал, что на пресс-конференции провалится. Действительно, все так и могло быть. И хорошо, что перепоручил.


* * *

Уже после пресс-конференции стали появляться новые данные, с еще большей убедительностью свидетельствующие о том, что южнокорейский самолет не только выполнял разведывательное задание, но и являлся лишь одним из звеньев в общей системе крупных разведывательных действий, проводившихся с привлечением самых разнообразных средств.
Окончательно ставя точку на истории с южнокорейским самолетом в 1983-ем году, нужно отметить, что Ю.В. Андропов, являясь в то время главой государства, своей твердой позицией не позволил бросить тень на престиж страны и наших Вооруженных Сил, что впоследствии не раз позволяли другие, особенно руководители периода 1985-2000-го годов.


* * *

Присутствие СССР в Африке продиктовано отнюдь не экспансионистскими устремлениями, а бескорыстной поддержкой национально-освободительного движения этих народов, которые сопротивлялись неоколониалистским порядкам, которые насаждали США.
Начиная с 1975-го года, наши советники и специалисты много сделали для укрепления обороны республики Анголы всех трех видов Вооруженных Сил –
522

Сухопутных войск, Военно-Воздушных Сил и Военно-Морского Флота. Фактически армия и флот были созданы заново. Немалую помощь в обучении ангольских солдат оказывали кубинцы.
Национальные вооруженные силы страны особенно заметно укрепились в период
пребывания в Анголе в качестве главного военного советника генерал-полковника К.Я.
Курочкина. Он активно и целеустремленно применял наши методы обучения и воспитания воинов Анголы.
В середине 1982-го года в Генеральный штаб начали поступать данные о подготовке оппозиции Анголы к активным действиям – а сведения шли в основном через Главное разведывательное управление Генштаба, и Варенников с начальником этого управления П.И. Ивашутиным провели вместе не один вечер, обсуждая ситуацию. Возникла необходимость на месте убедиться в готовности своей позиции. А для этого надо было начальнику Генштаба или кому-то из первых заместителей лично поехать туда. Решено было поручить это дело Варенникову. И вот в течение двух суток была создана ударная группа офицеров из всех видов служб, родов войск и видов Вооруженных Сил (офицер такого уровня, как, к примеру, генерал Андерец – высшего класса специалист по ПВО). Помощником с Варенниковым летел полковник А. Ляховский. Были проведены установочные занятия, и новая созданная группа, получив письменное предписание от начальника Генштаба о своих действиях, отправилась в путь.


* * *

В Алжире приземлились среди ночи. Вдруг к Варенникову подходит офицер из группы и говорит, что его встречают. Для Варенникова это было полной неожиданностью. Когда подали трап и Варенников спустился на перрон, то был приятно удивлен – с распростертыми объятиями перед ним стоял сияющий чрезвычайный полномочный посол Советского Союза в Алжире Василий Николаевич Таратута. Это было похоже на сказку и потому вдвойне приятно. Они с Василием Николаевичем были в близких отношениях еще с 1973-го года, когда Варенников был назначен командующим ПрикВО, а он уже три года был первым секретарем Винницкого обкома компартии Украины, членом ЦК КПУ и ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР. Они обнялись и поднялись вместе с его помощником в самолет. Оказывается, их МИД дал сообщение, что Варенников летит с группой в Анголу. В таких случаях, как установлено традицией, посольство обычно встречает. В данном случае посол это выполнил отлично. Они, конечно, быстро “сообразили” стол. Хлебосольный Василий Николаевич, как всегда, был со своими напитками и снедью – теперь уже в основном с экзотическими фруктами Африки. Варенников рассказал о московских “новостях”, Василий Николаевич – об африканских, и подробно об Алжире. Время пролетело быстро. Они расстались, договорившись на обратном пути ориентировочно через месяц-два встретиться вновь.
В Конакри их тоже встречали, но здесь уже официально. Встречающий сообщил, что он был послом в Москве, и потому имеет поручение дать Варенникову ориентацию. Из его рассказа Варенников понял, что положение в стране – словно на временно притихшем вулкане. Каждый клан старается всю власть прибрать к своим рукам. Но к СССР относятся ровно.
Пожелав нашим товарищам в Гвинее всяческих успехов, они отправились в последний пункт.
В первой поездке с группой Генштаба летел в Анголу и новый Чрезвычайный Полномочный посол Советского Союза в этой стране Альфред Иванович Калинин – весьма эрудированный, с большим опытом дипломат. Пока они летели, он любезно
523

посвятил Варенникова по части Западной и Экваториальной Африки, а также о политическом барометре Европы относительно этого района мира.
Полет подошел к концу. В Луанде их встретило чистое, без единого облачка небо,
палящее солнце и гостеприимные ангольцы, куда они включали всех: работников нашего
посольства, Главного военного советника и его аппарат, представителей Кубинского
военного руководства и, конечно, самих ангольцев - начальника Генштаба и офицеров Вооруженных Сил Анголы. Встреча была теплой, душевной.
Как и договорились до этого по телефону, Курочкин набросал уже приблизительный план их работы, согласовав его с Министерством обороны и начальником Генштаба. Разобрав план вместе с Константином Яковлевичем и со своими товарищами, они его утвердили, внеся незначительные изменения. Главное то, что уже этот день Варенникову запланировали официальные встречи с министром обороны, затем с начальником Генштаба, а всем другим офицерам – с соответствующими службами и управлениями Министерства обороны. На основе общего плана разработаны индивидуальные рабочие планы.
В основе – главная задача: изучить состояние дел на месте и выработать совместно с кубинскими представителями и ангольским военным руководством меры по дальнейшему укреплению боеспособности Вооруженных Сил НРА, повышению эффективности боевых действий по разгрому формирований контрреволюционной группировки УНИТА и отражению агрессии ЮАР на юге страны.
С учетом конкретной обстановки, которая, естественно, должна быть изучена, и требовалось организовать помощь: командованию и войскам военных округов (особенно Третьего, Шестого и Девятого) в организации боевых действий, применению родов войск и специальных войск, четкого взаимодействия сил, средств и управления в ходе проведения операций по разгрому контрреволюционных группировок. Командованию и войскам Пятого и Четвертого военных округов – в организации обороны по отражению возможной агрессии ЮАР.


* * *

Встреча с министром обороны генералом Педали была, на взгляд Варенникова, с его стороны излишне официальной. Попытки Варенникова несколько снять некоторую напыщенность и его общие фразы не нашли должной поддержки, и позиция Педали вызвала у генерала Курочкина законное недоумение. Но потом они поняли, что Педали хотел произвести солидное впечатление, поэтому несколько рисовался. Он был лет сорока, ниже среднего роста, полноват. Варенникову показалось, что он медлителен и флегматичен. Однако после этой встречи Константин Яковлевич Варенникова переубедил.
- Нет, нет! Он не флегматик. Во все вопросы “въедается” и начатое дело непременно доводит до конца. Очень подвижен, физически крепкий человек. Если бы Вы увидели, как он танцует! Полчаса весь в движении – и никакой усталости!
- Если он в работе такой активный, как в танце, то я свои сомнения снимаю.
- Именно так он действует при решении различных задач, и особенно при ведении боевых действий.
- А где он проводит больше времени: в министерстве или в войнах:
- В министерстве, конечно. Все-таки он в любое время может потребоваться президенту. Кроме того, у кубинских товарищей часто возникают вопросы, которые может решить только министр.
- Вам виднее. Но мне кажется, в условиях фактически рождения, становления и
524

развития национальных Вооруженных Сил министр обороны обязан подавляющее время тратить на войска. Он должен побывать как минимум один раз в год не только в каждом округе, но и в каждой бригаде и отдельном полку. Тем более в условиях постоянной угрозы нападения. Посмотрите на Совимби – он постоянно мотается. А у вас все вожди
сидят в столице. Они знают: советники надежные – они сделают. А это рождает
иждивенчество.
Константин Яковлевич согласился, но хитровато посмеивался. Видно, чего-то Варенников не знал, а он все карты пока не выкладывал. Да тот его и не торопил – работа
только начинается.


* * *

В ходе работы, отдав должное Министерству обороны Анголы, Варенников не мог не отметить наряду с положительным и то, что боеспособность Вооруженных Сил пока еще не отвечает предъявленным требованиям, и с учетом сложившейся обстановки в НРА главной причиной невысокой боеспособности ангольских Вооруженных Сил, прежде всего, была недостаточная обученность личного состава, ее слабые морально-боевые качества, недостаточная дисциплина, особенно среди офицеров.
Подводя итог, Варенников отметил, что Вооруженные Силы Анголы имеют достаточное количество вооружения и высшей техники, что обеспечивает решение задач по защите страны от агрессии ЮАР и борьбе с УНИТА. Главное теперь не новые поставки, а освоение поставленного вооружения. Необходимо наиболее эффективно использовать его высокие боевые качества. Генерал Педали при этих словах одобрительно кивал головой, соглашаясь с выводами Варенникова.
У начальника Генштаба обстановка была совершенно другой. Этот конкретный человек, не склонный ни к “философии”, ни к демагогии, был лучшим другом кубинцев. Варенников быстро с ним договорился по всем вопросам. Он прикрепил к нему своего заместителя на весь период работы в военных округах. Этот майор окончил нашу Военную академию имени М.В. Фрунзе и прекрасно говорил по-русски.
Остаток дня Варенников потратил на беседу с нашими товарищами из аппарата Главного военного советника. Разговор был весьма откровенный и поэтому полезный.
На следующий день была запланирована встреча с президентом, а во второй половине  - с руководством кубинских войск в Анголе.
Президентом Анголы был Душ Сантуш. Уже в юности, будучи студентом, он отличался незаурядными способностями, у него был цепкий, пытливый ум. Он был отлично развит физически – выступал от института в футбольной команде высшей лиги “Нефтчи” (Азербайджан). Он учился в СССР, женился на русской женщине, которая подарила ему дочь, и они втроем уехали на постоянное жительство в Анголу. Политические вихри вынесли его в лидеры МПЛА – Партии труда и одновременно на президентский пост.
Душ Сантуш был истинным патриотом и сыном своего народа.
Встреча Варенникова с президентом проходила в его главной резиденции. Варенников с генералом Курочкиным были встречены офицером безопасности президента. В точно установленное время их провели в зал. Душ Сантуш встретил их радушно, пригласил к огромным окнам для беседы в уютный уголок. Подали ароматный ангольский кофе (на взгляд Варенникова, лучшего кофе в мире нет, точнее, он не встречал).
Вначале Варенников передал приветы от руководства Советского государства.
Далее сообщил, что Ангола является у советского руководства страной особого внимания.
525

Затем изложил цель своего приезда с большой группой офицеров Вооруженных Сил Советского Союза – максимально поднять уровень армии и флота, и гарантировано обеспечить защиту интересов республики, определить дополнительные меры в этой области.
Выслушав Варенникова, Душ Сантуш долго благодарил руководителей Советского
Союза (политиков, дипломатов и военных), а также советский народ за постоянное и
надежное оказание реальной помощи и поддержки Анголы, особенно в создании национальных Вооруженных Сил, укреплении экономики и упрочения положения страны
в международном сообществе. Он с возмущением высказался о прежней внутренней и внешней контрреволюции и охарактеризовал состояние Вооруженных Сил и органов государственной безопасности.
Особенно благодарил генерала Константина за его труд в создании Вооруженных Сил, что было приятно слушать.
В завершение встречи они договорились, что по окончании работы Варенников зайдет еще раз к нему. Так как штаб кубинской группировки находился рядом с резиденцией президента, то Варенников с Константином Яковлевичем направились к кубинским друзьям. Там находились заместитель министра обороны Кубы (вероятно, находившийся в связи с поездкой советской комиссии), командующий кубинской группировкой в Анголе генерал Поло, а также некоторые члены Политбюро ЦК Компартии Кубы и секретарь ЦК товарищ Рискет. Рискет отвечал персонально за состояние дел в их группировке войск в Анголе. Поэтому здесь он был частым гостем. С кубинцами Варенников, как подобает друзьям, был душевным. Однако при разборе ситуации в стране возникли споры, в том числе и по принципиальным вопросам. Например, Варенников не был согласен с тем, что кубинские воинские части ни при  каких условиях не должны вступать в боевые действия, за исключением случаев прямого нападения на кубинцев, по причине того, что советские советники обязаны были воевать вместе со своими подопечными.
Оговорив со всеми порядок действий, группа отправилась в путь – знакомиться с армией на месте. Фактически они побывали во всех военных округах и в двух-трех бригадах каждого округа, Главкомате ВВС и Главкомате ВМФ, а также различных бригадах центра. Одни были подготовлены лучше, другие – послабее. Но в целом, это были войска, способные дать отпор врагу.


* * *

Время, отведенное для работы в Анголе, пролетело быстро. В связи с тем, что на базе Луанды находился наш мощный узел связи, который обеспечивал все виды связи со всем миром, Варенников не один раз докладывал министру обороны и начальнику Генерального штаба о ходе работы.
В целом у комиссии сложилось достаточно хорошее впечатление о Вооруженных Силах Анголы, о чем Варенников и доложил по возвращении из Анголы в Москву.


* * *

Не прошло и полгода, как группа Варенникова вернулась из Африки, как обстановка на юге Анголы начала резко обостряться. Дело в том, что в Намибии, являющейся южной соседкой Анголы, начались революционные преобразования, что

526

вразрез шло с интересами ЮАР. Движущей силой Намибии была политическая организация народа СВАПО (лидер Ноема). Войска ЮАР, проведя карательные экспедиции по ликвидации этой политической организации на территории Намибии, вышли и на южную часть Анголы – тоже якобы в поисках отрядов СВАПО.
Президент Душ Сантуш вынужден был обратиться за помощью к кубинским друзьям. Кубинское командование, оценив обстановку, пришло к выводу, что кубинским войскам в боевые действия втягиваться нецелесообразно. В то время кубинцы предложили ангольцам отойти на рубеж Бенгальской железной дороги, оборудовать позиции, а правительственным войскам, чтобы сохранить свои силы на этом рубеже,
дальше противника не пропускать. С предложением кубинского командования войсками в Анголе согласился их Верховный Главнокомандующий Фидель Кастро. Фидель Кастро написал письмо Душ Сантушу, где убеждал его, что единственно верный путь – отвод войск на указанный рубеж, на котором следует накопить силы и дать противнику генеральное сражение.
Душ Сантуш немедленно передал письмо в Москву и просил совета – поддерживать ли рекомендации Фиделя Кастро. Срочно было собрано Политбюро ЦК КПСС. Доложил обстановку и письмо секретарю ЦК П.Н. Пономарев. Вывод - согласиться с Фиделем Кастро. Генсек Ю.В. Андропов говорит:
- Предварительно соглашаемся, но военным надо еще раз взвесить и доложить.
Д.Ф. Устинов с заседания приезжает в Генштаб и объявляет Н.В. Огаркову: “Политбюро решило поддержать Ф. Кастро”. Начальник Генштаба вызвал Варенникова. Варенников пришел. У Огаркова сидели П.И. Ивашутин – начальник ГРУ. Николай Васильевич объявил решение министра обороны, точнее, Политбюро ЦК и, выжидая, посмотрел в сторону Варенникова. Для Варенникова это уже не было неожиданностью, так как ему звонил К.Я. Курочкин и сориентировал о существовавшем письме Ф. Кастро.
- Думаю, что это поспешное решение, - сказал Варенников. – Товарищ Ф. Кастро опирается на доклады своих соратников, но сам лично обстановку не видел и ее не знает. А если бы увидел, то принял бы решение полярно противоположное.
- Почему? – допытывался Огарков.
- Во-первых, войска Анголы подготовлены и способны отстоять свое государство; во-вторых, отвод таких войск нанесет непоправимый моральный ущерб личному составу, а  офицеры вообще сочтут за предательство; в-третьих, почуяв кровь после отката правительственных войск, волки-юаровцы будут переть и дальше, до Луанды включительно; в-четвертых, отходить на рубеж кубинских гарнизонов – это, значит, надо отступить в глубину приблизительно на 300-350 километров. Другими словами, надо без боя отдать противнику одну треть страны; в-пятых, это не просто одна треть страны – это житница государства - здесь все зерно, мясо, овощи; в-шестых, это означает отдать все основные ископаемые богатства страны, так как они сосредоточены именно здесь. Поэтому в последующем выбить юаровцев отсюда будет невозможно, если, тем более, они пустят здесь корни – создадут производства и т.д. Но самое главное – Вооруженные Силы Анголы способны, как я сказал, сражаться. Переговорите на эту тему с генералом Курочкиным. Ну, с какой стати нужно отводить войска? У нас для этого нет никаких оснований.
- Я уже говорил с Курочкиным. Он мне звонил, - сказал Огарков.
- Думаю, что Валентин Иванович доложил убедительно, - начал П.И. Ивашутин. – К тому, что сказано, могу добавить, что крупных резервов у противника нет. Поэтому принципиально нарастить удар вводом больших резервов он не способен. Надо держаться, на мой взгляд, на тех рубежах, которые сегодня занимают правительственные войска.
Николай Васильевич, не говоря им ни “да”, ни “нет”, снимает трубку “кремлевки” (правительственной АТС).
527

- Андрей Андреевич, это Огарков. Все беспокоятся. Я по поводу Анголы. Ситуация такая, что отводить правительственные войска нецелесообразно. Я понял Вас так, что Вы военных поддерживаете? Спасибо, Андрей Андреевич.
Огарков положил трубку и сказал, что Громыко будет голосовать так, как считают
нужным военные, после чего прийти к Устинову и доложить наши мысли. Тогда он позвонил министру, просил принять троих. Устинов согласился. Заходят. Министр обороны на взводе.
- Уже договорились? Ну-ну! Выкладывайте.
- Дмитрий Федорович, позвольте генералу Ивашутину доложить о противнике, то
есть о войсках ЮАР. Затем генерал Варенников сообщит о правительственных войсках  Анголы, а уж потом я с небольшим резюме.
- Докладывайте.
П.И. Ивашутин разложил по полочкам войска ЮАР, как это было и в кабинете Огаркова, добавил, что Савимби, то есть УНИТА со своими бандами нигде не высовывается. На их взгляд, они выжидают, как в принципе будет развиваться обстановка. И, кроме того, сейчас для Савимби невыгодно выступать под знаменами ЮАР, поскольку население не любит юаровцев.
Устинов не перебивал, но и не проявлял интерес к тому, что говорилось. Когда Ивашутин закончил, министр, не комментируя сказанного, перевел свой взгляд на Варенникова. Тот о правительственных войсках доложил подробно, так как уровень их высокой подготовки видел лично. В способности продолжать удерживать занимаемые рубежи сомнений не должно быть. Соотношение сил сейчас на этом южном направлении приблизительно равны, поэтому отвод войск ничем не объясним. Представляя уже содержание выводов, которые хотел сделать Огарков, министр обороны решил его упредить:
- Странные вы люди! Дальше формальных цифр и фактов ничего не хотите видеть. Ведь здесь не просто боевые действия, а политика. И когда вмешиваются в события лично главы государств, то их высказывания, их рекомендации должны быть поставлены во главу. У нас есть мнение Ф. Кастро. Это мнение поддержал Душ Сантуш. О чем может идти речь? А вы о каком-то соотношении сил, о каких-то резервах, об уровне подготовки… При чем здесь все это, когда дана принципиальная рекомендация – отвести. А глава государства, то есть глава Анголы, говорит: “Правильно, я согласен”.
- Дмитрий Федорович, - начал Огарков, - если бы Душ Сантуш не сомневался в целесообразности отвода войск Анголы с юга страны, он бы не обратился к Советскому Союзу. Фактически он оказался в неловкой ситуации. Фидель прислал ему решение отвести. А на чем оно может базироваться? На докладе руководителей кубинской группировки в Анголе? А они находятся в Луанде, видят намного меньше, чем Душ Сантуш. Президенту Анголы было бы некорректно вступать в спор с Ф. Кастро. Вот он и вышел на Советский Союз, как на старшего брата, который рассудит и поможет правильно сориентироваться.
- А старший брат решил их обоих поддержать, - категорически отрезал Устинов.
- Почему же? Решение, как я помню, еще не принято. Во всяком случае, из
разговора с А.А. Громыко я сделал вывод, что Генеральный секретарь поручил Вам и, в первую очередь, военным, обсудить этот вопрос и доложить предложение.
- А почему Вы с Громыко обсуждаете  этот вопрос? Вам что, министра обороны недостаточно?
- Дмитрий Федорович, во-первых, я имею право любой военный политический
вопрос обсуждать с любым государственным деятелем вплоть до Верховного Главнокомандующего – я же начальник Генерального штаба, а не начальник канцелярии; во-вторых, зря Вы меня в чем-то подозреваете – я не имею цели выяснять, как
528

проводилось заседание Политбюро, но я хотел в лице Громыко приобрести нашего сотрудника, если Министерство обороны и Министерство иностранных дел будут единогласны, то остальные поддержат. В-третьих, Громыко сам мне сказал, что Политбюро никаких решений не принимало, была лишь поставлена задача – уточнить
вопрос и выйти с предложениями на вечернее заседание.
Дальше у них, то есть у Устинова и Огаркова началась перепалка: Устинов существенно отклонился от темы, обвинял Огаркова во всех грехах, а Огарков убеждал министра обороны в том, что он должен прислушиваться к мнению Генерального штаба, которое никогда не подведет – ни Верховного, ни министра обороны, ни страну в целом.
“А Вы, - заключил Огарков, - игнорируете Генштаб и слушаете каких-то шептунов. В связи с этим я Вам, Дмитрий Федорович, заявляю, что Генеральный штаб категорически возражает против отвода правительственных войск на юге Анголы. Если бы в свое время прислушались к Генштабу, то не было бы сегодня проблем и с Афганистаном”. Николай Васильевич явно вспылил. Да и с кем не бывает.
На этом заседание у министра обороны закончилось, и все опять вернулись в кабинет Огаркова. Петр Иванович начал нажимать на Огаркова, чтобы тот вышел на Андропова и попросил, чтобы на заседании Политбюро вызвали начальника Генштаба. Варенников поддержал Ивашутина. Но Николай Васильевич отказался делать это, и, видно, он был прав. Уже и там отношения между министром обороны и начальником Генштаба приобрели уродливую форму. А такой шаг не только усугубил бы их отношения, но со стороны был бы оценен отнюдь не в пользу Огаркова, что, в конце концов, боком вышло бы всему Генштабу. В общем, решили, что Варенников к утру следующего дня подготовит доклад (в основном карты, диаграммы, графики), которые наглядно показывали, что отходить нет смысла. И при первом требовании вместе с письменной справкой все это можно было бы представить министру обороны или в верха.


* * *

После вечернего заседания Политбюро Устинов, не заезжая в Генштаб, отправился на дачу, но из машины позвонил Огаркову и сказал, что решение осталось в силе – войска надо отводить. Естественно, по телефону много не скажешь, но, как рассказал Николай Васильевич, уже утром следующего дня будет полностью оформлено решение. Учитывая такой оборот, и не теряя последней надежды, они договорились с Огарковым с утра представить министру обороны все документы, подробно растолковать ему всю обстановку и убедить, чтобы он доложил на Политбюро мнение военных, начиная от военного советника в Анголе и до министра обороны СССР, едино – надо сражаться за интересы молодой республики и лозунг должен быть один – ни шагу назад!
Так и сделали. Утром Варенников, захватив документы, еще до приезда министра сидел в его приемной и ждал. Как только Устинов подъехал, подошел начальник Генштаба, и они вдвоем вошли к министру. Огарков спокойно, как будто никаких обострений не было, сказал:
- Дмитрий Федорович, как Вы и ориентировали нас, сегодня утром должно объявляться окончательное решение по Анголе. В связи с этим просим Вас взять с собой на заседание вот эти документы, содержание которых мы сейчас доложим.
Документы были весьма наглядны и убедительны. Около часа они подробно докладывали их содержание и самое главное – как с ними обращаться. Дмитрий Федорович заинтересовался и даже задавал вопросы, что уже говорило о том, что он может их материалами воспользоваться. Особенно важно было продемонстрировать на Политбюро карту, на которой были нанесены противостоящие группировки и наглядно
529

продемонстрирован их состав, ближайшие резервы, размер района, который предлагается отдать противнику без боя, и что в связи с этим можно потерять Анголу.
Министр обороны отправился на заседание, а Варенников с Огарковым – к себе, и стали ждать решения. Но долго томиться не пришлось – буквально через час Устинов
вернулся. Его помощники позвонили им и сообщили, что министр вызывает их обоих. Они зашли в приемную. Из кабинета вышел помощник министра, пригласил их войти. Устинов, ожидая их появления, изготовился к действиям. Когда они вошли, он взял пачку документов, которыми они снабдили его перед заседанием, подошел к торцу стола и с силой бросил эту пачку на стол так, что она рассыпалась по всему столу, а несколько
листов упало на пол. Никто не пошевелился. Тут министр, не выбирая выражений, буквально обрушился на них:
- Вы вечно… (дальше следовало то, что Варенников ни разу не слышал от него, и ему это даже не шло) упрямо настаиваете на своем мнении вопреки здравому смыслу. Это Вы, - Устинов угрожающе мотал пальцами в сторону Варенникова, - затеял эту кашу с Анголой! Раз затеяли, то сами и расхлебывайте. Сегодня вылетайте в Анголу и доводите все до конца.
- Есть, товарищ министр обороны, вылетать в Анголу! – с удовольствием повторил
Варенников распоряжение Устинова, как приказ для исполнения. Но он умышленно не сказал “сегодня”, потому что такой срочный вывод надо все равно готовить сутки.
Зашел адъютант Устинова, собрал все документы. Огарков остался, а Варенников ушел к себе. Тут же дозвонился до Курочкина в Луанду, рассказал обстановку и попросил, чтобы министр обороны Анголы отдал распоряжение “стоять насмерть!”. Сообщил, что через полтора-двое суток будут в Луанде. Варенников предупредил кубинских друзей, чтобы они не настаивали на отводе войск до его приезда.
Потом занялся непосредственно командировкой. Первым делом набросал задание
самому себе. Затем поручил заместителю начальника ГОУ собрать ему команду из девяти человек, перечислил вопросы, которые будет решать (команду собрал под задачи). Отдал распоряжение в Главный штаб ВВС о полете чартерного рейса на завтра, а, возможно, и раньше. Одновременно по этому вопросу заготовил в Анголу телеграмму за подписью начальника Генштаба, после обеда утвердил у Огаркова все документы и начал конкретно готовиться к поездке, в основном изучал справки всех видов.


* * *

И на этот раз Варенников летел по тому же маршруту и тоже в ночное время, и опять его в Алжире среди ночи встречал наш посол В.Н. Таратута. В Луанде встретился с нашим послом А.Ю. Калининым, Главным военным советником генералом К.Я. Курочкиным и командующим кубинской группы войск генералом Поло. Здесь же на аэродроме, по просьбе кубинцев, Варенников дал согласие приехать к ним уже сегодня во второй половине дня. Ему же они сообщили, что накануне вечером, в связи с его предстоящим прилетом в Анголу, из Гаваны прибыл куратор военных товарищей Рискет.
Генерал Поло уехал готовить встречу, а они втроем (посол, Курочкин и Варенников), расхаживая по перрону, беседовали о сложившейся ситуации. Варенников рассказал товарищам о возникших противоречиях и о том, что они намерены все-таки убедить кубинцев (анголян убеждать не надо – они и так все поняли) отводить войска нецелесообразно. Посол категорически поддержал Варенникова, сказав при этом, что отвод нанесет огромный ущерб моральному духу населения.
Приехав в резиденцию Главного военного советника, они обсудили сложившуюся ситуацию с его аппаратом и условились о своих действиях. Договорились также, что через
530

доверенное лицо президента офицера службы безопасности Роза-Мария Курочкин передаст Душ Сантушу, что Варенников намерен принять его после того, как у них будет достигнута договоренность с кубинскими товарищами. Это, как выяснилось позже, полностью устраивало ангольскую сторону. Встреча без такой договоренности, конечно,
ставила бы президента в сложное положение.
В установленное время Варенников, генерал Курочкин и три помощника Варенникова (остальные уже работали в Генштабе ангольских Вооруженных Сил, изучая истинную обстановку) встретились с членом Политбюро секретарем ЦК компартии Кубы Рискетом, командующим кубинской группой войск в Анголе генералом Поло и другими кубинскими товарищами в их резиденции. После обычного протокола обмена
любезностями перешли к деловой части, при этом инициативу сразу хотел захватить Рискет, а Варенников не препятствовал, хотя когда дошла очередь до Варенникова, то он все-таки заметил, вроде бы в шутку: “А я-то по наивности думал, что, пользуясь статусом гостя, уже могу с порога докладывать, с чем приехал”. На что Рискет сразу отреагировал: “Мы советского генерала не считаем у себя гостем”.
Естественно, товарищ Рискет свое выступление полностью построил на письме Ф. Кастро и принципиальной позиции, которая там изложена: единственное спасение в сложившейся ситуации – это отвод ангольских войск на юге страны на рубеж Бенгальской железной дороги, то есть на рубеж, где расположены гарнизоны кубинских воинских частей. А далее – совместные боевые действия по защите Анголы. Акцент делался на значительные силы ЮАР, на то, что еще не подключились силы УНИТы плюс “… ограниченные боевые возможности правительственных войск”. Более чем часовое выступление товарища Рискета носило характер безапелляционной констатации сложившейся ситуации, в которой есть только единственный выход – он изложен в письме Ф. Кастро. Следуя избранному Рискетом методу, Варенников сам задал вопрос и сам на него отвечал: “На основании чьих данных Верховный главнокомандующий Республики Куба сделал такие выводы, которые изложены в письме к президенту Анголы и которые мы сейчас услышали?”. И далее пояснил, что это могло быть только на основании того решения и тех предложений, которые последовали от наших кубинских друзей. Ну, а с кем эти предложения были согласованы? Практически ни с кем: ни с советскими военными, в том числе с генералом Курочкиным, ни с министром обороны Анголы, ни с другими ангольскими специалистами.
- Это согласовано с Генеральным штабом Вооруженных Сил Анголы! – перебил Варенникова Рискет.
Варенников многозначительно посмотрел в его сторону, сделал паузу, дав понять, что перебивать говорящего нетактично – он же его не перебивал! Но все-таки решил ему ответить:
- Надо внести ясность: согласовано не Генштабом, а лично с начальником Генштаба, который мне заявил (я уже с ним встречался), что это всего лишь его личное мнение, а не позиция Генштаба. Поэтому этот вывод ни с кем не согласован. И очень печально, что наша сторона вообще обойдена. А ведь во всех войсках Анголы находятся советские военные советники – специалисты высшего класса, и они способны оценить ситуацию на своем участке лучше, чем кто-либо. Кстати, оценки наших офицеров совершенно не расходятся с оценками офицеров ангольской армии.
И далее Варенников изложил взгляды на уровень подготовки 5-го, 4-го и 3-го военных округов, которые обороняют рубежи на юге и юго-востоке страны. Они способны нанести поражение агрессору. Отвод войск без боя за многие сотни километров окажет более тяжелое морально-психологическое воздействие на воинов ангольской армии, чем отход с боями, хотя можно быть уверенным, что ангольская армия устоит на занимаемых рубежах.
531

Далее поочередно выступали и докладывали свои соображения офицеры сторон, обосновывали ту позицию, которую они представляли.
Шесть часов бесплодного разговора завершились тем, что они решили встретиться на следующий день. Но и этот день прошел в переговорах и не дал результата. Разговор
перенесли еще раз. Однако следующий, то есть уже на третий день нудных и бесплодных переговоров, только ухудшил внутреннюю обстановку.
Накануне Варенников переговорил с Огарковым и сообщил ему, что пойдет на решительный шаг. Он его поддержал. Поэтому вечером третьего дня переговоров Варенников заявил, что констатировал тупиковую ситуацию, в связи с чем предлагает каждой стороне завтра утром выступить с радикальным предложением, которое бы
вывели их из этого тупика. Рискет и его товарищи согласились.


* * *

На следующее утро Варенников заявил, что советская сторона вносит предложение: создать смешанную группу офицеров, которые должны выехать на юг страны, объехать все три округа, защищающие это направление, побывать в воюющих бригадах, вплоть до переднего края, и на месте выяснить обстановку, сделать окончательные выводы – отводить войска или удерживать занимаемые рубежи. При этом предложил создать смешанную группу уже сегодня. Варенников заявил, что советскую часть группы будет возглавлять лично, а Главный советский военный советник в Анголе генерал Курочкин выступит в роли заместителя руководителя советской стороны на этом выезде. Они готовы вылететь уже завтра.
Для кубинских друзей это было неожиданным шагом. Конечно, надо было посоветоваться. Они просили получасовой перерыв.
В установленное время все снова встретились. Рискет объявил, что они предложение принимают, но только просят начать поездку не завтра, а послезавтра. Что касается состава группы, то от кубинского штаба будет пять человек во главе с генералом … Рискет назвал его фамилию – тот встал и поклонился. В эту же группу входят начальник разведки и три оператора из штаба генерала Поло. “К сожалению, ни Поло, ни заместитель министра обороны, который сейчас находится здесь, поехать с вами не смогут, так как имеют от министра задание и его надо выполнить на этих днях”, - заметил напоследок Рискет.
Варенников согласился с его предложениями, после чего договорились, что сегодня проект плана действий их совместной группы пришлет ему на согласование. Если будут какие-либо дополнения, можно вносить, он заранее с ними соглашается.


* * *

Действовали, как спланировали. Вылетели рано. На командный пункт 5-го военного округа прибыли в середине дня. Командующий округом подполковник Календа встретил их настороженно, но проявил должное внимание и вежливость. Между прочим, командующий округа окончил Военную академию имени М.В. Фрунзе и немного говорил по-русски.
Заслушав командующего, все приняли решение поехать посмотреть две бригады из четырех, побеседовать с офицерами и солдатами, после чего сделать вывод о состоянии обороны, возможностях и способностях ангольских войск. Итог подвести на КП округа.

532

Настроение солдат и войсковых офицеров – они готовы сражаться за свою землю с любым врагом.
Мнение командующего 5-го округа: надо удерживать рубеж, и они будут его удерживать.
Затем все отправились в другой округ. Там была приблизительно такая же картина. В третьем округе тоже придерживались тех же взглядов – удерживать занимаемые рубежи.


* * *

После возвращения групп в Луанду на следующий день Варенников переговорил с Москвой. В первую очередь он доложил обстановку начальнику Генерального штаба. Он сказал, что они тревожились и опасались, вдруг у него ничего не получится с кубинскими друзьями. Варенников сообщил о предстоящей встрече с Рискетом. Затем он переговорил с Курочкиным.
Прошли еще сутки и кубинские товарищи объяснили, что завтра готовы встретиться. Все это время было потрачено на консультации с Гаваной. Неизвестно, о чем они там договаривались, но Варенников приготовил им сюрприз.
Когда на следующий день снова приехали в резиденцию кубинцев, то группа Варенникова увидела, что все там были мрачны, как туча, и не разговорчивы. У Рискета шевелюра и борода были всклокочены. Сам он выглядел уставшим. Возможно, у них были свои внутренние проблемы. Жизнь есть жизнь, и живые люди в этой жизни – носители множества проблем. Вот и у кубинцев – группировка более 37 тысяч человек находится в дружественной, но в чужой стране. Люди с оружием. Их надо занять подготовкой и всесторонне обеспечить. А дома на Кубе у всех у них семьи…
Поздоровались, пожали руки, с некоторыми по-братски обнялись и сели за стол. Варенников окинул всех взглядом и почувствовал, что наши кубинские друзья уже хотят согласиться с ними. Кстати, накануне вечером начальник Генштаба ангольской армии, который считался лучшим другом кубинцев, намекнул генералу Курочкину, что Рискет и Поло после консультации со своим руководством, очевидно, примут предложение советского Генштаба.
- Будем начинать? – обратился Рискет к Варенникову.
- Мы готовы. Но прежде чем что-либо обсуждать, я хотел бы сделать заявление.
Все насторожились. Рискет откинулся на спинку стула и любезно произнес: “Конечно, пожалуйста!”.
Искренне поблагодарив кубинских товарищей за творческие и тесные взаимодействия с ними в изучении проблем и обсуждении этого важнейшего военно-политического шага в жизни Анголы, а ангольское руководство – за предоставленную возможность посетить войска и рассмотреть эту проблему применительно к Вооруженным Силам и народу юга страны, Варенников сказал:
- Всесторонне изучив сложившуюся ситуации на юге страны и имея в виду возможные последующие удары военщины ЮАР, а также учитывающую возможность и способности Вооруженных Сил Анголы, мы пришли к выводу, что лидер Республики Куба товарищ Ф. Кастро гибко предвидел дальнейшие события и мудро поступил, когда рекомендовал руководству Анголы отвести войска на рубеж Бенгальской железной дороги. Мы не только обязаны поддерживать это предложение, но и в возможно короткие сроки реализовать его.
Варенников сделал паузу, и посмотрел на лица сидящих в комнате людей. Одни смотрели на него как на человека, который безнадежно заболел! Другие сидели с широко
533

раскрытыми глазами и обменивались вопрошающими взглядами с соседями, все почему-то оглядывались назад. Варенников понял, что цель достигнута – после высокого накала мы поддержали нашего друга и товарища Ф. Кастро, выступающего на современном этапе символом борьбы за национальную независимость. Поддержали именно поэтому, а не из-
за того, что ему посоветовали его представители в Анголе, не согласовав это с соответствующим военным советником. Мы в своих действиях, конечно, обязаны были сделать все, чтобы сохранить военно-политическое лицо Ф. Кастро и совершенно не подвергать риску юг Анголы, а вместе с этим не подвергать испытаниям и судьбу
республики и авторитет Советского Союза.
Конечно, можно представить состояние друзей Варенникова, которые, наверное, видели в нем фигуру человека, который был категорически против отвода войск, а тут вдруг все наоборот, и он даже призывает быстрее это сделать.
Тем не менее, Варенников продолжал в том же духе:
- Убедившись в войсках, что они готовы защищать занимаемые рубежи и не намерены отходить, а также понимая, что Ф. Кастро прав – ударом на избирательных направлениях, сосредоточив здесь основные усилия, в том числе и авиацию, противник может опрокинуть ангольские войска и беспрепятственно шагать в глубину страны, а разрозненные части добивать своими резервами и вторыми эшелонами. Теперь мы должны действовать возможно энергичнее, чтобы оперативно построить современную оборону.
Но решать эту задачу надо творчески. Оборона должна быть глубоко эшелонированной, чтобы не получилось так, что противник, действительно сосредоточив большие силы на избранном направлении, и тем самым достигнув трех, даже пятикратного превосходства над ангольцами, проткнет обороняемую линию, а за ней уже не будет никакого сопротивления. Вот поэтому нам товарищ Кастро и говорит, что надо отводить – имеется в виду определенную часть войск – в глубину вплоть до Бенгальской железной дороги. Но, на наш взгляд, можно было бы пятьдесят процентов войск оставить оборонять те рубежи, которые они занимают сегодня, вторую же половину этих войск поставить опорными пунктами на дорожных направлениях до рубежа железной дороги включительно. При этом перед передним краем и по флангам, в том числе между опорными пунктами, шире применять инженерные заграждения. Наконец, иметь маневренный резерв. Да и вообще, все силы, расположенные в глубине на приготовленных позициях, должны быть готовы к маневру. Таким образом, отводя часть войск в глубину до рубежа нахождения кубинских войск, расположив их в опорных пунктах и подготовив к маневру, мы получим глубоко эшелонированную активную оборону на завершающем рубеже, который подключится к кубинским войскам. Противник, если и захочет наступать, то в такой обороне увязнет и своей цели никогда не достигнет.
Решая эту задачу, советским военным советникам и кубинским товарищам широко надо разъяснять, в первую очередь офицерам ангольской армии, цель наших действий, когда будет идти речь об организации опорных пунктов в глубине. Надо сделать все, чтобы у ангольских товарищей не создалось впечатление, будто мы отходим вообще.
Вот теперь прошу обсудить внесенное предложение.
Все сразу заговорили, задвигались. Предложение Варенникова было воспринято всеми положительно. Кубинские друзья смотрели на него мягко, с благодарностью, за то, что был найден выход из сложного положения. Потом началось обсуждение. Высказались все кубинцы и два-три наших офицера. Каждый подчеркивал, что это единственно правильное решение, а затем кто-то предлагал от себя.
Когда они прощались, товарищ Рискет сказал Варенникову:
- Я знал, что все, как всегда, закончится благополучно. Советские товарищи могут
534

найти выход даже там, где его нет.


* * *

От кубинцев Варенников с Главным военным советником поехал на советский узел связи. В Анголе базировались корабли советского Военно-Морского флота. В порту была советская база. Там же стояли пришвартованные эсминец, большой десантный корабль, подводная (дизельная) лодка и два сторожевика. Там же был и советский узел связи.
Варенников подписал донесение – шифротелеграмму, где изложил суть организации обороны с учетом предложения Ф. Кастро. Подчеркнул при этом, что по существу его рекомендация принята с целью создания глубокоэшелонированной обороны. Отметил, что этим шагом они значительно укрепят оборону, но Вооруженные Силы Анголы не намерены отходить, а будут защищать свое Отечество при любых условиях. Затем Варенников передал по телефону Н.В. Огаркову. Одновременно сообщил, что его группе желательно задержаться там как минимум еще на неделю, чтобы оказать помощь в проведении в жизнь замысла по югу Анголы. Начальник Генштаба предложение утвердил и сказал, что сразу идет докладывать министру обороны.
Решив все вопросы, в том числе по организации обороны, нанесении бомбардировочных ударов (в течение двух суток) по районам базирования основных сил УНИТА в юго-восточном районе Анголы и организации помощи отрядам СВАПО, которые действовали в этих же районах, группа Варенникова со спокойной душой и чистой совестью улетела к себе на родину. В числе провожающих был и Рискет.


* * *

 В Москве Варенников первым делом явился с докладом к Н.В. Огаркову. Фактически повторил то, что было в телеграмме, но сделал акцент на некоторых существенных деталях. Одна из них – поведение противника. Во-первых, нет консолидированных выступлений ЮАР и УНИТы, во-вторых, на протяжении всего пребывания группы Варенникова не было ни одной попытки нанести где-нибудь удар. Мало того, через три-четыре дня после прилета группы Варенникова войска ЮАР перестали обстреливать позиции правительственных войск.
- Да, это существенный момент, - подчеркнул Огарков, выслушав Варенникова. – Я думаю, что это связано с нами. Они, юаровцы, увидели, что Советский Союз решил капитально этим заняться, поэтому что-либо предпринимать бесполезно.
- Вполне возможно. Но немаловажно еще одно обстоятельство. Это уровень подготовки боевой способности войск Анголы. Они все-таки обломали противнику зубы. Одно дело ангольские войска в 1975-1976–ом годах, и другое – в 1983-1984-ом годах. Это современные войска, и они с юаровцами воюют наравне.
Огарков согласился. Потом Огарков позвонил министру обороны и доложил ему, что Варенников прибыл, и у него все в порядке, и он готов подойти и доложить. Устинов ответил, что он пригласит сам. Но сам он, разумеется, не пригласил. И правильно сделал. Варенникову было неудобно смотреть на него в ситуации, когда все получилось не так, как он настаивал. Но главное – дело не пострадало, и наш престиж остался на должном уровне.
Однако доклад в ЦК об их работе министр обороны, конечно, сделал. Вот тезисы этого доклада: ”Военно-политическая обстановка в Анголе и вокруг нее остается

535

напряженной. Борьба приобретает все более острый характер”. И далее, согласно шифротелеграмме Варенникова, присланной еще из Анголы.
Таким образом, крупная проблема с Анголой была решена. Сделать это было непросто. Но – необходимо, и было сделано. Главное, что сделано это - во имя жизни.


* * *

Успех ангольских проблем во многом был обусловлен нашей первоклассной боевой техникой и освоением (с помощью советских военных советников) эффективных
методов ее применения. В Сирии все было сложнее, постоянный ее враг Израиль.
Вызывает как-то Варенникова Огарков.
- Есть идея, - говорит он с хитрецой и смотрит на Варенникова.
Тот молчит, но всем своим видом показывает, что готов не только выслушать, но и взяться за это дело – коль идея начальника, значит, осуществлять ее придется  непосредственно подчиненным.
– Надо положить конец израильскому беспределу, - продолжает Огарков. – Ну, вы смотрите - ведет себя, как бандит на большой дороге: что хочет, то и вытворяет.
- Верно, - согласился Варенников. – На мой взгляд, объединить друзей – арабов,
чтобы они навалились на агрессора всем миром. Защита своей земли – это в первую очередь их дело.
- А какая у них сейчас обстановка, как обеспечены вооружением, боевой техникой? Чем уже помогли им мы?
Варенников доложил Огаркову в общих чертах (конкретных цифр не было – не взял он необходимых с собой справок), да и вообще это были не его вопросы – этим занималось 10-ое Главное управление Генштаба. Но в принципе должно знать все Главное оперативное управление Генштаба. Тем не менее, Варенников напомнил Огаркову о том, что начальник Генерального штаба Сирийской армии Шихаби при своем последнем визите в Москву (а это было буквально за месяц до вторжения Израиля в Ливан – в долину Бекше) информировал, что они вооружением обеспечены хорошо, кадры готовятся нормально, уже закончили строить командный пункт, и этот КП имеет отличные связи со всей страной и зарубежьем, вплоть до Москвы.
Обсуждая обстановку вокруг Сирии, они вернулись к идее Николая Васильевича ради которой он Варенникова и вызывал. Она прямо касалась сирийской проблемы, судьбы этого государства.
- Пока мы будем наблюдать за событиями на Ближнем Востоке со стороны, довольствуясь тем, что присылают послы или наши главные военные советники, до тех пор мы не сможем разобраться: а что же там на самом деле происходит, - сказал Огарков. – Даже отдельные специальные группы, направляемые, допустим, в Сирию для разбирательства каких-либо проблем, не могут дать полной картины. Как бы ни были объективны наши послы и главные советники, как и другие представительства, на них все равно лежит определенная тень заинтересованности. Поэтому только личный выезд самых компетентных лиц Генштаба позволит вывернуть все наизнанку и увидеть корни всех бед, которые постоянно сопровождают Сирию. И это позволит, наконец, сделать вывод, что конкретно надо предпринимать, чтобы оградить Сирию от израильской агрессии. Создается такое впечатление, что мир просто начинает привыкать к тому, что одни страны, как, например, Израиль, стали агрессорами, а другие должны быть только безропотными, потому что за Израилем стоит США.
- Полностью с Вами согласен, товарищ маршал. Действительно, чтобы
предпринять что-то конкретное в организации обороны страны, надо знать хорошо
536

обстановку. Однако для того, чтобы вывернуть все “наизнанку”, нужны, с одной стороны,
полномочия нашего руководства, а с другой – избрание президента Асада.
- Я намерен по этому поводу поговорить с Дмитрием Федоровичем. Думаю, что он согласится доложить Генеральному. Через дипломатические каналы можно было бы договориться и с президентом Сирии. Если будет “добро” на поездку, то поедем мы с Вами и еще человек 10-12. Вы можете сделать прикидку, кто конкретно, - закончил Огарков.
Буквально через неделю уже состоялось решение их поездки в Сирию. Команду, как и предполагалось, возглавил Н.В. Огарков.


* * *

Дамаск их встретил хорошей солнечной погодой и приветливыми улыбками сирийских друзей и офицеров советского аппарата. В первой половине дня повстречались с министром обороны Сирии генералом Тлассом и отдельно (так у них было принято) с начальником Генштаба генералом Шихаби. Уточнили планы действий, окончательно согласовав их с Шихаби.
Во время беседы с Тлассом и Шихаби Огарков в основном напирал на тот факт, что за последнее время позиции Сирийской Арабской Республики заметно окрепли, и мы гордимся тем, что за короткий промежуток времени удалось совместными усилиями достигнуть дальнейшего укрепления национальных Вооруженных Сил. Это, конечно, всерьез заставляет израильских агрессоров задуматься над возможными последствиями их действий. Говоря об этом, Огарков не только объективно констатировал сложившуюся ситуацию, но и вселял обоим военачальникам уверенность в своих силах, в большие возможности Вооруженных Сил Сирии.


* * *

Во второй половине дня состоялся визит к президенту. На аудиенцию с Огарковым отправилось пять человек.
Дорогой к президенту Варенников невольно отметил, что все вокруг весьма скромно, никакой помпезности, но аккуратно и красиво.
Улица, на которой размещалась резиденция президента, была обычной и находилась в центре города, неподалеку от того места, где проживала делегация.
Дом президента стоял в одном ряду с другими, примыкал к ним своим торцом и внешне отличался от других отсутствием каких-либо украшений. Вход в резиденцию прямо с улицы. При этом у входной двери незаметное крылечко.
Войдя в помещение, они попали в небольшой тамбур, откуда наверх вела неширокая деревянная лестница, прижавшаяся к левой стене. Поднявшись на второй этаж (здание было двухэтажное), они оказались на большой площадке, типа балкона. Средняя дверь была раскрыта, и Огарков шагнул туда вслед за их сопровождающим. Остальные – за ним. И все сразу оказались перед президентом. Комната была большая (но не зал), с высоким потолком и не кричащей мебелью и убранством. Ничего лишнего, освещение электрическое.
В общем, с президентом Х. Асадом встретились точно в назначенное время. Поздоровавшись с каждым за руку, президент подошел к своему креслу, пригласив Огаркова занять место визави. Остальные расселись поближе.

537

Беседа шла в основном между Асадом и Огарковым. Хотя президент внимательно
слушал Огаркова, он не оставлял без внимания и всех остальных, бросая взгляд на наше представительство. Разговор после обоюдных любезностей и передачи Огарковым приветствий и наилучших пожеланий от наших руководителей, в первую очередь от Андропова и Устинова, сразу принял деловой конкретный оборот.
Хафех заметно оживился, особенно когда зашла речь о целях их приезда и методах работы. Президент сказал, что он даст все необходимые распоряжения, чтобы их группе была предоставлена возможность всесторонне изучать состояние дел в Вооруженных Силах.
Руководители беседовали, а остальные делали в своих блокнотах пометки, не
забывая наблюдать за происходящим. Варенников, например, позволил себе хорошо
посмотреть на Асада. У него был невысокий, немного шишковатый лоб, большие умные глаза, неторопливые, но выразительные жесты. Держался уверенно и чувствовал себя твердо.
Группа Генштаба оставалась в одном из домов в центре города. Вверху место для отдыха, внизу – гостиная, а место для ведения деловых разговоров было оборудовано там же, где была устроена столовая.


* * *

На второй день после завтрака все отправились в местную столичную дивизию, которая подчинялась президенту. Она была огромной, содержалась по особому штату, имела в своем составе много танков, бронетранспортеров и артиллерии. Личный состав подбирался персонально. Обеспечение было очень хорошее. Поэтому никаких проблем здесь не было.
В дальнейшем были посещены остальные дивизии и бригады. Устанавливался уровень подготовки и готовности сил и средств к действиям по отражению агрессии.
Следовало установить причины безнаказанного вхождения в воздушное пространство Сирии израильской авиации и беспрепятственного решения ею своих боевых задач. А также определить, что конкретно надо предпринять, чтобы решительно и окончательно пресечь этот бандитизм. Для этого следовало выехать к границе.
Представители Генштаба ВС СССР разбились на три команды. Одну возглавил Н.В. Огарков, которая поехала к центру Голанских высот и далее на юг, вплоть до границы с Иорданией. Вторую – возглавил Варенников, и она отправилась в Ливан – в долину Бекаа, на рубежи, оборудованные к ее подступам, и далее на юго-восток к Голанским высотам. Третья осталась в Генштабе ВС Сирии для связи между командами и Москвой.


* * *

Команда Варенникова, приехав в знаменитую долину Бекаа, намеревалась изучить именно там, на одном из самых горячих участков, условия ведения боевых действий, и затем, возвращаясь обратно к Дамаску, осмотреть все подготовленные оборонительные рубежи. Надо иметь в виду, что на том направлении возглавлял группировку сирийский генерал в ранге командира корпуса. Он командовал этой группировкой уверенно и со знанием дела.
Изучив оборону, пришли с сирийскими товарищами единодушно к выводу, что она

538

весьма примитивна. Необходимо было все капитально поправить. С ними согласились, и
работа, если уже не закипела, то началась.
Варенникову бросилось в глаза, что по гребню Голанских высот установлены израильские различного рода радары, развернутые в сторону Сирии без всякой защиты. Они стояли на сирийской земле и нагло просматривали всю территорию, при этом даже не делалось попыток укрыть хотя бы их жизненно важные элементы. Что ж, эта их самоуверенность и пренебрежительный вывод о том, что сирийцы не посмеют их тронуть, тоже должны быть нами использованы в полной мере.
Радиолокационные станции, расположенные на Голанских высотах, обеспечивали техническую разведку большой части территории Сирии и всего ее воздушного
пространства, а также управление всей боевой авиацией Израиля (наведение на воздушные и наземные цели). Характерно, что аэродромы, на которых базировалась израильская авиация, находились сразу за Голанскими высотами. Время подлета до ближайшего аэродрома было всего лишь пять-семь минут. Это ставило агрессора в выгодное положение. Боевая авиация Сирии не успевала подняться в воздух, как достигалась ударами на аэродроме.


* * *

В представлении Варенникова ослабление удара авиации Израиля можно было обеспечить только созданием системы немедленного удара по важнейшим объектам (СНЧВО) противника, от которого в первую очередь зависело все управление силами и средствами нападения. Эта система должна выглядеть следующим образом.
Располагая достоверными данными разведки о всех военных объектах противника, отбираются важнейшие – это в основном пункты управления радиолокаторами, наиболее опасные ударные средства типа самолетов на аэродроме, ракетные установки и т.п.
По перечню отобранных целей назначаются наши средства поражения – артиллерийские и минометные батареи, танковые подразделения (главным образом для стрельбы прямой наводкой), ракетная бригада (головные части ракет в обычном снаряжении). На главные цели назначаются по два-четыре средства поражения. Для них оборудуются две или более огневых позиций с мощной инженерной защитой. Все ударные средства постоянно наведены на свои цели. Они находятся на боевом дежурстве в готовности: артиллеристы, минометчики и танкисты – к открытию огня через две-три минуты после команды. Летчики дежурных вертолетов и самолетов – к взлету через три-пять минут после команды. Летчики остальных боевых самолетов и вертолетов с подвижными ракетами и бомбами – через 15-30 минут после команды (летчики на казарменном положении – как временная мера). Пуски тактических и оперативно-тактических ракет – через 15 минут (в основном по аэродромам – взлетно-посадочным полосам и пунктам управления полетами).
Прибыв в Дамаск, Варенников поделился этими мыслями с Огарковым. Его предложение заинтересовало Огаркова. Собрали узкий круг специалистов, посоветовались, прикинули – вроде должно получиться. В том числе можно иметь три-четыре смены артиллеристов и танков, если будут дежурить по месяцу.
Но вдруг Николай Васильевич засомневался:
- Все это сбалансировано, но смогут ли наши сирийские друзья удержать все это в тайне. У них даже из Генштаба кое-что просачивается буквально на следующий день.
- Думаю, этого опасаться не надо, - успокоил Варенников. – На мой взгляд, это даже лучше. Надо создать вокруг этого ореол строжайшей секретности, чтобы привлечь внимание. А тем временем делать все капитально, как задумано. Наша цель – с началом
539

агрессии уничтожить или подавить особо важные объекты противника. И мы будем это
делать при любом условии – знает противник о нашем замысле или не знает. Но если мы определим, что он против наших огневых средств будет назначать свои соответствующие средства – примем дополнительные меры. Осведомленность противника об этих мерах будет только отрезвляюще действовать на охотников поиграть в войну. А это тоже в наших интересах.


* * *

Разобрав этот вариант, пришли к выводу, что путь правильный. Обсудили его и с Шихаби. Он сразу ухватился за эту идею. Решение было принято в течение недели и выполнено по всему фронту (правда, завершилась работа после убытия московской комиссии). Это действительно была целая эпопея.
Отсутствие должных мер по сохранению в тайне предпринятых в сирийской армии мероприятий привело к тому, что они стали известны в Генштабе Израиля. Однако работа в сирийской армии не прекращалась.
По итогам работы советской комиссии состоялась еще одна встреча с президентом Х. Асадом. Огарков сделал информацию о впечатлениях по Вооруженным Силам Сирии о наиболее сложных проблемах, принятых мерах и предложениях на перспективу. Особенно был разработан вопрос о системе нанесения ударов по особо важным объектам и об ответно-встречном (ответном) огневом ударе по противнику в случае развязывания им агрессии. Кроме того, было рекомендовано, и президент согласился с этим – провести под его руководством оперативное командно-штабное учение по отработке организации и нанесения ответного удара и разгрома агрессора. План проведения учения планировалось разработать с помощью советских специалистов.
Вернувшись в Москву, как обычно практиковалось, был подготовлен доклад в ЦК КПСС за подписью министра обороны Д.Ф. Устинова. Он отражал фактическую сторону состояния дел в ВС Сирии и предложения советской комиссии.
Для помощи в подготовке и проведении командно-штабного учения с высшим командованием Сирии в Сирию через четыре месяца была направлена группа офицеров и генералов во главе с генерал-полковником М.Л. Горяевым.


* * *

В 1983-ом году Варенникову довелось решать поручение нашего руководства в Эфиопии.
Ситуация в Эфиопии была сложной, но она еще больше усугубилась, когда нашим Главным военным советником стал генерал-лейтенант Денисов. Мало того, что он ни по каким параметрам не подходил для этой политико-дипломатической работы, так к тому же еще и болел. Причем болезнь была ярко выраженной, что вызывало у соотечественников сострадание, а у эфиопцев – неприязнь. Хотя Денисов был человеком, безусловно, хорошим. Отношения Денисова с главой государства Менгисту были почти нулевыми, они фактически не встречались. С министром обороны виделись редко, так как последний избегал таких встреч.
Однако аппарат Главного военного советника был нормальным.
Перед СССР стояла задача – потушить пожар в Эфиопии. Эта война была ни к чему не только для народа Эфиопии, но и для Советского Союза.

540

Руководство нашей страны приняло решение направить в Эфиопию военную
делегацию, которую поручено было возглавить Варенникову. Задача – разобраться в обстановке и подтолкнуть Менгисту к миру.
В ходе работы до полного представления картины об обстановке в стране Варенников побывал во всех трех армиях (две из которых вели боевые действия), в резервных соединениях, на основной базе ВВС, на ВМБ и проехал вдоль западного побережья Красного моря от порта Массаура (побывал у наших моряков на острове
Дахлак) до порта Асэбу, от которого вела прямая дорога в Аддис-Абеби.
Эта довольно сложная поездка потребовалась Варенникову еще и для того, чтобы осмотреть расположенные здесь склады боеприпасов (а их было много) и арсеналы. И Варенников действительно их полностью осмотрел и не выборочно, а в полном объеме, все основные хранилища боевой техники, вооружения, военного имущества и боеприпасов. Все, что мог, с помощью помощников посчитал. Это было очень важно, так как в телеграммах Менгисту говорилось, что у них почти ничего нет, склады пустые, и если вдруг потребуется что-то подать для войск, то они этого сделать не смогут. А даже грубые подсчеты, как и данные Главного военного советника, говорили о другом. В связи с этим возникала мысль, что определенные военные круги эфиопской армии, желая оправдать свое поражение в бою отсутствием оружия и боеприпасов, могли вводить Менгисту в заблуждение (если это не его собственное “творчество”). Чтобы все поставить на свое место, были предложены некоторые шаги. Были осмотрены и военно-учебные заведения.
Поездка советских представителей началась с севера, то есть с Асмари, где 2-ая Революционная армия вела боевые действия с сепаратистами Эфиопии.
Сложное положение эфиопских ВС состояло в том, что буквально за два месяца до приезда комиссии Менгисту арестовал и расстрелял более 600 офицеров. Это в основном коснулось генералов и полковников. Это были в основном те, которые были недовольны Менгисту и выступили против него.
Во 2-ой армии фактически было обезглавлено все – сама армия, все дивизии, бригады, полки и даже некоторые батальоны.
После очередного визита к Менгисту комиссия отправилась в 3-ю армию, базировавшуюся в провинции Тигре. Вначале встретились на границе провинции с недавно назначенным начальником Генштаба, который до этого занимал пост командующего ВВС (прежний начальник Генштаба возглавлял выступление против президента, был арестован и расстрелян).
В штабе армии их уже ждали. Здесь хорошо была слышна артиллерийская стрельба. Заслушав обстановку по карте, Варенников предложил выехать в две-три части, которые сейчас ведут бой.
В воинские части отправились на трех бронетранспортерах с крупнокалиберными автоматическими пушками. Вначале Варенников высказал мнение, что “Шилки” можно было бы и не брать – это средство ПВО, а у противника авиации нет. Но его убедили, что наземный противник боится “Шилки” больше танка.
Они двинулись в путь.
Условия боевых действий были сложными. Они проходили на всхолмленном плато, редко поросшем высоким колючим кустарником. Под ногами галька, спрессованная с песком. Солнце безжалостно жжет всех. Воды, как всегда в таких условиях, недостает. Все – и черные эфиопы, и белые советники – еще больше почернели от копоти, пыли и нещадного солнца.
К моменту приезда комиссии часть, в которую они попали, уже дважды отразила атаку повстанцев. И сейчас шла вялая артиллерийская перестрелка.
В течение двух часов комиссия вместе с начальником Генштаба подготовили
541

контратаку, которая должна начинаться сразу, как только противник перейдет в
очередную атаку.
Подготовили и эскадрилью штурмовиков с полетным временем 18-20 минут
Получилось как нельзя лучше. Противник начал массированный огневой налет – явный признак подготовки к атаке. Начальник штаба вызвал авиацию. Артиллерия открыла огонь по батареям противника. Через 15 минут сепаратисты перешли в атаку.
Артиллерия перенесла огонь по атакующей пехоте, а авиация нанесла бомбоштурмовые
удары по артиллерии противника. Танки пошли в контратаку. Как только они миновали свой передний край, пехота поднялась, и прикрываемая броней танков, тоже перешла в контратаку. Танки с ходу открыли огонь из орудий и минометов.
Пехота противника остановилась и залегла. Затем помчалась обратно на свои позиции. Еще два километра шло преследование. Противник практически был рассеян.
Варенников предложил начальнику Генштаба закрепиться на рубеже захваченных позиций противника, создать здесь оборону и одновременно начать переговоры с сепаратистами.
Переехав в соседнее соединение, Варенников увидел совершенно другую картину. Укомплектованность частей здесь была крайне недостаточной. Никаких резервов нет. Моральный дух личного состава низкий. При первом ударе противника они могли побежать и тем самым открыть дорогу на Аддис-Абеби и в тыл тем соединениям, которые удерживали свои рубежи.
В связи с этим Варенников посоветовал начальнику Генштаба, чтобы тот сосредоточил всю боевую авиацию на этом направлении, она будет постоянно с максимальным напряжением наносить бомбоштурмовые удары по войскам сепаратистов. Одновременно рекомендовал, как минимум два соединения из 1-ой армии, перебросить на Тигренское направление.
Последующие события показали правильность этого решения. Переброшенные на это направление эти соединения плюс эффективные действия боевой авиации охладили пыл экстремистов. Предложение же о прекращении огня и пресечении братоубийственной войны, сделанные по различным каналам, окончательно их остановили и заставили идти на переговоры.
Наконец, 1-ая армия, в отличие от двух других, находилась в “оранжерейных” условиях – никаких боев, никакой стрельбы, все тихо и спокойно. Что касается укомплектованности армии, то здесь никаких недостатков нет. Необходимые запасы имелись.
Вернувшись в столицу, группа Варенникова выполнила все оставшиеся в их плане мероприятия, в том числе посетила базу ВВС, училище, а также ряд центральных объектов хранения вооружения и боеприпасов. К сожалению, кроме хороших моментов, были и неприятные, связанные главным образом с морально-нравственными “вывихами”. Варенников заметил, что армиям старались навязать, что они слабо обеспечены вооружением и боеприпасами. При этом прибегали к неприличным методам – перебрасывали свое имущество из той части, куда его группа должна была ехать, в ту часть, где они уже побывали. В связи с этим Варенников распорядился, чтобы офицеры Главного военного советника не спускали глаз с центральных складов и арсеналов. Это, конечно, комиссию не украшало. Но еще хуже выглядели руководители тыла эфиопской армии, которые занимались так очковтирательством.
Вечером, накануне поездки по центральным складам, они уточнили с генералом – начальником тыла ВС (кстати, он же был временно исполняющий обязанности министр обороны, так как после массового расстрела новый еще не был назначен) порядок посещения этих объектов, согласовав его одновременно с поездками по военно-учебным заведениям и другим учреждениям (то есть, чтобы не проезжать один и тот же маршрут
542

дважды).
Буквально через три часа Главный военный советник докладывает Варенникову,
что на главный склад боеприпасов, куда Варенников намерен был ехать утром, нагнали большое количество машин. Приехали погрузочные команды и увозили имущество на другой склад, который не попал в перечень проверяемых.
- Разрешите пресечь эти паскудные действия начальника тыла? – с возмущением попросил Варенникова Главный военный советник.
- Зачем же? – спокойно сказал Варенников. – Наоборот, пусть все перевозят. А наша задача узнать, куда его перевозят.
- Уже узнали – на склад неподалеку от Аддис-Абеби.
- Вот и прекрасно. Завтра утром поедем прямо туда. Только Вы пока об этом никому не объявляйте. Прихватите с собой фотоаппарат или видеокамеру.
Утором следующего дня к завтраку подъехал начальник тыла. Настроение у него было прекрасное. Трапеза шла в хорошей обстановке. После завтрака генерал спросил Варенникова:
- Куда едем?
- Вы знаете, мы сегодня утром посоветовались и решили внести небольшие коррективы в наши планы: посмотрим склад боеприпасов (и назвал именно тот, куда вывозили всю ночь боеприпасы с центрального склада), а затем на обратном пути на этом направлении – военное училище.
Приподнятое настроение генерала как ветром сдуло.


* * *

Наконец, пришло время подводить итоги. С учетом полученного Варенниковым задания в Москве и принимая во внимание ситуацию, с которой он встретился на месте, ему надо было решить две принципиальные задачи: убедить Менгисту, что только политическим путем – путем переговоров и компромиссов – можно решить задачу выхода из тупика в войне с сепаратистами. Это первое. И второе – показать Менгисту, что его непомерные запросы по оказанию помощи Эфиопии оружием, боевой техникой и боеприпасами не вызывается сложившейся обстановкой и уровнем оснащенности эфиопской армии. Хотя самым главным он считал – без дипломатии объясниться с Менгисту начистоту.
Поэтому во время последней встречи с Менгисту Варенников сказал ему следующее:
- Мы констатируем, что военно-политическая обстановка в Эфиопии по-прежнему остается сложной. Наша группа подтверждает целесообразность рекомендации советского руководства о необходимости отыскания политического пути разрядки обстановки, осложнение которой наступило по причине упорного нежелания руководства Эфиопии переоценить отношения с оппозицией и пойти по пути соглашений.
О результатах визита в Эфиопию делегации Министерства обороны СССР было официально, письмом, доложено министром обороны маршалом Дмитрием Тимофеевичем Язовым в ЦК КПСС 1-го сентября 1989-го года.


* * *

Помимо командировок, как внутри государства, так и за границу, была текущая

543

работа в Генштабе. Однако, несмотря на невероятную загруженность, Варенников явился
инициатором строительства спортивного зала для Генерального штаба – переоборудовали
помещение бывших конюшен в Хамовниках.
Как-то в воскресенье утром Варенников поехал не в Генштаб, как обычно, а на стройку, рассчитывая к 10 часам управиться и прибыть к себе на службу. На стройке он немного задержался, и начальник Генштаба Н.В. Огарков знал, где Варенников находится.
Когда Варенников еще находился на объекте, вдруг из машины прибегает водитель и докладывает, что дежурный генерал по центральному командному пункту Генштаба (ЦКП) просит срочно подойти к аппарату. Варенников подошел к машине, взял трубку:
- Слушаю Вас.
- Товарищ генерал армии, прибыл министр обороны и разыскивает Вас.
- Вы доложили ему, что я нахожусь здесь?
- Так точно. После этого он приказал, чтобы Вы немедленно прибыли.
Варенников приезжает в Генштаб, поднимается к себе, звонит Устинову.
- Товарищ министр обороны, докладывает генерал Варенников. По Вашему приказу прибыл в Генштаб, и нахожусь на своем рабочем месте.
- Где Вы были?
- Товарищ министр, я был в Хамовниках. Мы там переоборудовали конюшни под спортивный зал для офицеров Генерального штаба.
- Для какого еще Генерального штаба? – взорвался министр. – Что Вы выдумываете? Есть Министерство обороны, которое имеет целый спортивный комплекс на Ленинградском проспекте. Называется ЦСКА – Центральный спортивный клуб армии. Слышали о таком? Так вот, там все военные и занимаются. Там должны заниматься и военные Генштаба. Он тоже входит в Министерство обороны, и никаких отдельных спортивных залов. Ясно?
Варенников знал отношения начальника Генштаба Н.В. Огаркова и Министра обороны Д.Ф. Устинова. Но личная их неприязнь уже захватила весь Генштаб. “Ваш Генштаб” - слова министра, в которых просматривается как будто бы Генштаб и не его.
Тем не менее, Варенников ответил ему спокойно:
- Ясно.
Через некоторое время звонит Огарков:
- Что там за переполох с утра, да еще в воскресенье?
Видно, министр обороны уже переговорил и с ним. Варенников подробно доложил, что произошло.
- Какие-нибудь служебные вопросы поднимались? Задачи какие-нибудь Дмитрий Федорович ставил? – поинтересовался Огарков.
- Да нет.
- Надо поспрашивать у помощников министра, возможно, они знают. Просто так он бы не звонил.
- Есть. Разберусь и доложу.
Варенников звонит Илларионову. Тот говорит, что ни о чем министр не спрашивал, ничем не интересовался. Странно. Но ведь Огарков прав – министр не стал бы попросту звонить, значит, у него были какие-то вопросы.
Варенников вызывает к телефону дежурного по центральному командному пункту:
- Воспроизведите еще раз точно разговор с министром обороны, когда он прибыл в Генштаб.
- Министр обороны звонит мне по прямой связи и спрашивает, какая обстановка. Я докладываю, что в Вооруженных Силах и в стране в целом все нормально, происшествий не произошло. Боевое дежурство сил и средств несется бдительно, все находится на контроле. В мире все спокойно.
544

- И все? – переспрашивает его Варенников.
- Затем министр обороны спрашивает: “Кто есть в Генштабе из руководства?”.
Дежурный ответил, что первым сегодня прибыл Варенников и ушел на стройку, а маршалы Огарков и Соколов уже должны скоро подъехать. Ахромеев вызвал машину. Тогда министр обороны переспросил: “На какую стройку?”.
В конце концов, оказалось, что действительно его возмутило именно только то, что для Генштаба делается небольшой спортивный комплекс неподалеку от рабочего места. Здесь каждое управление Генштаба могло отлично заниматься дважды в неделю по два
часа. Спортивный зал открывался в 8 утра и закрывался в 22 часа, а в субботу был открыт для всех желающих.
Варенников переговорил с Николаем Васильевичем и попросил в личном разговоре убедить министра, что Генштабу совсем неплохо иметь рядом такой объект, и попросить также, чтобы он снял свое вето. Тем более что спортивный комплекс уже готов. Огарков без особого желания согласился переговорить. Через несколько дней сказал Варенникову, что министр обороны согласился с Хамовниками, но предупредил, чтобы Генштаб больше ничего для себя не выдумывал.


* * *

Тем не менее, как говорят в народе, беда не приходит одна. В то время Варенников затеял переоборудовать расположенное неподалеку от Генштаба здание под гостиницу для лиц, которые приезжают в Генштаб. Гостиница Министерства обороны находилась на Мосфильмовской, она хорошая, но вечно переполнена. Надо заранее подавать заявку, и к тому же она находилась далеко. Вторая гостиница – на площади Коммуны – была в ведении Главпура, гостиница очень слабая, запущенная, вечно грязная и тоже далеко. А в Генштаб постоянно прибывают из войск с оперативными документами (для уточнения) командующие войсками, начальники штабов военных округов и флотов, начальники родов войск. Они частенько работают далеко за полночь (особенно начальники штабов и операторы), и, естественно, если бы у Генштаба была бы своя небольшая гостиница, чтобы ни от кого не зависеть и в любое время разместить приезжающих в Генштаб – это было бы прекрасно. Тем более что она чуть ли не под боком.
Здание, которое Варенников переоборудовал, находилось в двух шагах от Гоголевского бульвара, то есть фактически с Генштабом. Раньше здесь располагались склады Военной академии Генерального штаба, а когда академия получила новое добротное здание и переехала туда со всеми атрибутами, то здание у станции  метро “Кропоткинская” освободилось. Десятое Главное управление Генштаба хотело прихватить его под свои склады, но, убедив их, что это недопустимая роскошь, Варенников приступил к реставрации здания. А это величественное сооружение датировалось 18-ым веком и имело грамоту императрицы Елизаветы. Оно представляло собой здание и несколько этажей с высокими окнами. Оно стояло во внутреннем дворе одного из переулков, где было тихо, спокойно и весьма удобно.
Работа уже бурлила полным ходом. Но если министр обнаружит, что это будущая гостиница для Генштаба, то разразится очередной скандал. А их и так хватало. Надо было заниматься своими делами, а тут вдруг очередной “поджог от рейхстага”. Что делать? Надо найти приемлемую для министра обороны форму для его ублажения. Вроде такой вариант нашелся и Варенников поехал к заместителю министра по строительству маршалу инженерных войск Н.Ф. Шестопалову. И они с ним фактически вдвоем решились предпринять этот шаг. Они договорились, что сами ни с кем на тему гостиницы говорить не будут, ну, а если кто-то что-то узнает, то у них все однозначно: объект Министерства
545

обороны, но, так сказать, ключи от этой гостиницы будут в ГОУ Генштаба.
К счастью, опасения были излишними – не только министр обороны об этой гостиницы ничего не знал, но и начальник Генштаба о ней услышал впервые только, когда в очередной раз собирали командующих войсками, начальников штабов и членов Военных советов военных округов (групп войск) и флотов на годовое итоговое совещание. Как раз номеров было столько, чтобы разместить эту категорию военачальников.
Когда как всегда у Николая Васильевича разбирали все организационные вопросы
и дошли до размещения, Огарков сказал:
- Размещать будем по старой схеме - в гостинице на Мосфильмовской. Надо только заранее дать распоряжение, чтобы за три дня до наших мероприятий они ее освободили в той части, которая потребуется для нас.
Варенников вынужден был доложить:
- Есть еще один вариант.
Николай Васильевич удивленно посмотрел на Варенникова, потом на Шестопалова. Тот улыбался.
- Целесообразно трех основных начальников военных округов и флотов разместить в гостинице Министерства обороны на” Кропоткинской”, а остальных в гостинице Генштаба.
- Это что еще за гостиница? – спросил Огарков.
- Уютный старинный дом переоборудован под гостиницу со всеми современными удобствами. Имеется буфет с горячей едой. Так что командующих, командующих штабов, членов Военных советов можно разместить рядом с Генштабом.
- Мне надо посмотреть этот дом.
На том все в части приобретения законности существования этой гостиницы и закончилось. Очень приятно, что ее не развалили и не растащили, как это произошло, к сожалению, с некоторыми объектами, и она функционирует по сей день.


* * *

Однако отторжение (уже патологическое отторжение) Генштаба у министра обороны Д.Ф. Устинова было в то время более чем явное. В первую очередь, он уже не переносил Н.В. Огаркова. Он просто мучился, когда кто-то произносил: “Генеральный штаб”, а тем более – “начальник Генерального штаба”.


* * *

Отношения между Д.Ф. Устиновым и Н.В. Огарковым в середине 1982-го года стали невмоготу, и Огарков решается на неординарные меры – он пишет письмо на имя Генерального секретаря ЦК КПСС – Верховного главнокомандующего Л.И. Брежнева. Предварительно Огарков договаривается с В.В. Пивоваровым, что тот передает его письмо из рук в руки, поскольку у него были большие возможности встретиться с Брежневым. Однако ситуация сложилась таким образом, что Пивоваров не смог встретиться с Брежневым, о чем сообщил Огаркову. И тогда тот попросил передать письмо помощника генсека Блатова, который поклялся, что передаст. И через пару дней сообщил, что якобы передал. Однако никакой реакции не последовало. Многие догадки в то время мучили Огаркова: то ли письмо застряло у Брежнева, то ли Брежнев передал его

546

Устинову, то ли Блатов отдал письмо не Брежневу, а Устинову.
О чем он писал Брежневу, пока сохраняется в тайне.
Прошли годы. Жизнь проходила по-старому. Но личные отношения руководителей – это личные отношения. Уже не было и Брежнева.
Однажды в кабинете Огарков в присутствии Варенникова, как бы размышляя вслух,  произнес:
- Мне казалось, что у нас хорошие отношения с К.У. Черненко. Он всегда меня поддерживал, особенно при Брежневе. Учитывая эти отношения и сложившееся у меня с
Устиновым напряжение, я хотел встретиться с генсеком и поговорить по душам. Надо, в конце концов, разрядить обстановку. Поэтому я вчера позвонил Черненко и попросил его принять меня по личному вопросу. Он спрашивает меня: “Что случилось?”. Я ответил, что хотел бы доложить при личной встрече – не все у нас с Дмитрием Федоровичем благополучно. Он отвечает: “Хорошо, дам знать” (по этому вопросу Огарков в свое время обращался и к Л.И. Брежневу, но встреча не состоялась, а напряженность между начальником Генштаба и министром обороны осталась).
А сегодня утром меня вызывает к себе Устинов и прямо выкладывает: “Что это Вы там названиваете генсеку? Делать ему, что ли больше нечего – только заниматься вашими личными делами. Что ж, Вам, собственно, не ясно?”. Я ему сказал, что к нему у меня никаких вопросов нет. И ушел.
- Ну, и правильно сделали. Что Вам с ним выяснять? Все до предельности ясно. И оставлять это уже нельзя. Не для этого Сергею Федоровичу присвоили звание маршала Советского Союза – ситуация приняла необратимый характер и уже перешла в стадию замены Вас на него. И вы зря обратились к Черненко.
- Да, теперь мне ясно, что зря это сделал. Но кто мог подумать, что Черненко немедленно об этом сообщит министру. Ведь это неблагородно.
- О каком благородстве может идти речь, когда Вы фактически поставили Черненко перед выбором: Устинов или Огарков? Ну, кто ему ближе – Вы или Устинов? Конечно, Устинов. Он с ним десятилетиями служил под одной крышей, и, извините, из одного самовара, сколько чая выпито. Разве мог бы он Вас вызвать, не сказав ничего министру? Ну, конечно, нет. Об этом стало бы известно министру Устинову, и тот мог бы обидеться на Черненко. А нужно ли Черненко иметь в лице министра обороны - личного врага? Ни в коем случае! Наоборот, министр должен быть его опорой. А потом, для чего сейчас генсеку о чем-то с вами беседовать? Извините, но вопрос уже предрешен. Я даже не представляю, о чем Вы могли его спрашивать? Это надо было делать раньше, несколько лет назад.
Вот здесь-то Николай Васильевич и разоткровенничался:
- При жизни Брежнева я к нему, Леониду Ильичу, обращался с письмом, в котором кратко описал обстановку и просил меня лично принять, чтобы доложить в том числе и предложения. Больше я ничего не просил. У меня была надежда, что он со мной переговорит, затем пригласит меня вместе с Устиновым и учредит, так сказать, между ними мир. Брежнев мастер это делать. Он сам по складу человек добрый и любил, чтобы и остальные работали и жили в добре и согласии. Но из моего замысла ничего не вышло. Вначале мы с Пивоваровым решили, что лично он передаст письмо. Но этого не получилось, и мы вынуждены были передать его через Блатова. Тот сказал нам, что передаст, но никаких обратных действий со стороны Леонида Ильича не было. Конечно, видите, я попытки делал и раньше.
- Ничего, товарищ маршал, - успокаивал Варенников Николая Васильевича, - жизнь на этом не кончается.
- Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют – это Вы хотите сказать? – повеселел Огарков.
547

- Вы – известная личность. Вас знает страна. И любое Ваше перемещение будет правильно оценено народом.
- Да так дальше работать невозможно, - как бы подвел он итог.
Через три месяца (сентябрь 1984-го года) состоялось назначение Н.В. Огаркова на должность главнокомандующего Западным стратегическим направлением. А вместо него начальником Генштаба был назначен Ф.А. Ахромеев.


* * *

Для Варенников, как для многих в Генштабе, это не было неожиданностью. В этот день Устинов провел коллегию Министерства обороны и представил Сергея Федоровича в новом качестве. Самого Сергея Федоровича на коллегии не было. А на следующий день Варенникова уже вызвал новый начальник Генштаба и спросил:
- Так мы будем и дальше под крышей Генштаба или как?
- Сергей Федорович, я думаю, лучше “или как”. Для пользы службы надо быть в войсках.
- Вам виднее. Я упрашивать не намерен.
- Вот и прекрасно. С Вашего позволения я буду ждать команду.


* * *

От новоиспеченного начальника Генштаба Варенников возвращался к себе с некоторым облегчением, и одновременно с тоской и тяжестью в душе. Чувство облегчения Варенников испытывал потому, что все-таки выбрался из этой обстановки – именно из этой затхлой, напичканной интригами, обстановки, а не из Генштаба, к которому он за пять лет “прирос”. И особо было печально то, что эта интриганская обстановка создавалась в первую очередь Устиновым.
Конечно, уйти, чтобы не видеть и не слышать все это – было бы отлично! Но в то же время коллектив Генштаба и его личный вклад в общий большой труд всего коллектива по укреплению и совершенствованию Вооруженных Сил многое для него значили. Эти годы и совместная работа породнили его с офицерами генштабистами – великими тружениками нашей армии и флота. Поэтому ему тяжело расставаться с тем, с кем вместе создавал что-то новое или укреплял уже существующее, но тоже крайне нужное для защиты Отечества.
Вот с таким противоречивым чувством Варенников ждал решения своей судьбы. Ждал, но и, конечно, работал. Прошло около месяца, никакого движения. Решил идти к Устинову и все высказать. В конечном итоге все зависит только от него. Позвонил министру и попросил принять. Он понял, о чем может идти речь, и сразу согласился. Но сказал, что сейчас занят – у него посетитель, а как освободится, его помощник ему позвонит.
Прекрасно. Вот и решится, наконец, его судьба. Ему уже не терпелось. Решил, чтобы сориентироваться по времени, позвонить и поинтересоваться в приемной, кто и когда зашел к министру, и кто еще в приемной на очереди.
Позвонил дежурному по приемной (там уже к такого рода вопросам приучены):
- Кто у министра?
- Товарищ из ЦК.
- А кто в приемной?

548

- Никого. Но буквально сей час нам стало известно, что придет начальник Генштаба.
- Спасибо.
- Да, если зайдет начальник Генштаба, то это не меньше часа, а то и два-три. Но Варенников уже не мог заниматься ничем другим – все мысли были только вокруг предстоящей встречи. Конечно, наилучший вариант – это Дальневосточный военный округ. Тем более что, наконец-то, Ивана Моисеевича Третьяка должны проводить по службе, в связи с чем открывалась вакансия, но если здесь ему не светит, то надо все
равно пробиться куда-нибудь подальше на любой военный округ (все-таки он пришел с округа).
Пока он рассуждал-прикидывал, вдруг звонит по телефону помощник министра генерал Илларионов:
- Валентин Иванович, Вас приглашает Дмитрий Федорович.
- Уже освободился?
- Давно.
Странно: освободился, да еще и давно. Значит, Сергей Федорович находится у него 10-20 минут, не больше. Идет, а сам недоумевает – почему у министра с начальником Генштаба такая короткая встреча. Не исключено, что у них был только один вопрос – о нем.
Беседа Устинова с Варенниковым состоялась один на один, что было крайне редко (во всяком случае, для Варенникова) – обычно как минимум присутствовал помощник. Устинов расположился на своем месте – в торце длинного стола. Варенников рядом. Внешне обстановка вроде благоприятная, но внутренне у Варенникова было все напряжено. Интуитивно он чувствовал, что министр тоже собрался к жесткому разговору. Каждый из них уже немного психолог. По лицу, по взгляду, по жестам и по манере говорить Варенникову было ясно, что он настроен не располагающе (тем более что Варенников смотрел на это лицо почти ежедневно уже несколько лет).
Варенников начал говорить:
- Товарищ министр обороны (Варенников никогда не называл его по имени и отчеству, как это делали другие его ранга – показывал, что это для военных является фамильярностью, тем более на службе), уже исполнилось пять лет, как я в Генеральном штабе. На мой взгляд, возложенные на меня за эти годы задачи, выполнены. Я бы хотел вернуться в войска.
- Так все-таки, почему Вы хотите вернуться в войска?
- Я никогда не просился в Генштаб. Наоборот, я вообще не хотел идти в центральный аппарат.
- И я был против Вашего назначения, но меня в свое время уговорили, - перебил его Устинов и жестко посмотрел ему в глаза.
Варенников, не отводя глаз, сказал:
- Так тем более меня надо отправить из Генштаба: все были в свое время против
моего назначения в Генштаб, и, надеюсь, мнение свое не изменили. Лица, которые Вас когда-то склоняли к тому, чтобы я был в Генштабе, сами уже ушли из него и ходатайствовать в этом плане некому. А в целом это пойдет только на пользу делу. С учетом того, что Сергей Федорович Ахромеев не возражает против такого решения.
Устинов пристально смотрел на Варенникова. Варенников понимал: Устинов хочет, чтобы он выговорился.
Что ж, пожалуйста!
- На протяжении пяти лет в ходе исполнения документов по подготовке и проведению мною каких-либо мероприятий, я не получил от Вас ни одного замечания, не считая случаев, когда при обсуждении каких-либо вопросов мои предложения не
549

совпадали с Вашим пожеланием, шла дискуссия. Все документы, которые 
разрабатывались мною или под моим руководством, и особенно по строительству, развитию и применению Вооруженных сил, всегда одобрялись начальником Генштаба и утверждались Вами без поправок. Капитально проводились теоретические исследования и создание регламентирующих документов. Все учения, маневры, тренировки руководящего состава, научно-практические конференции, проверки – также проходили на должном уровне. Все наши связи с промышленностью, непосредственные контакты с конструкторами, бюро, генеральными и главными конструкторами, начиная от академика Семенихина, Вами всегда поощрялись. Наши зарубежные поездки, в том числе и с моим участием или под моим руководством, каждый раз по итогам одобрялись. А что касается отработки предложений “пятерки” для руководства страны, документов на Совет обороны и лично Вам для заседаний Политбюро, то все выглядело нормально. Особенно мне хотелось обратить Ваше внимание на то, что старались всегда вооружить Вас самыми последними и достоверными данными по обстановке в Афганистане, Анголе, Мозамбике, Эфиопии, Никарагуа и другим напряженным регионам. У нас были, на мой взгляд, достаточно надежные отношения со всеми министерствами и ведомствами страны, а также со странами Варшавского Договора и их Вооруженными Силами.
Непосредственно этим занималось Главное оперативное управление.
Товарищ министр обороны, мне можно было бы еще долго перечислять, в решении каких проблем участвовало ГОУ ГШ, и я как его начальник. Но хотелось бы еще раз подчеркнуть, что по работе в ГОУ в целом и по моей лично работе никто никогда претензий не имел.
Поэтому, товарищ министр обороны, полагаю, я вправе считать, что в течение пяти лет выполнил возложенные на меня обязанности. А что касается военного округа, куда я прошусь, то у меня навык работы в этой должности есть достаточный и положительный. Если такое решение состоится – я буду благодарен. А если еще мне будет позволено высказать свои пожелания конкретно, то я буду благодарен вдвойне.
Варенников мог бы продолжить еще, но решил закруглиться, потому что почувствовал: надо кончать. И не ошибся.
- Да, Вы правы. В основном. Но со своей благодарностью Вам надо повременить. Никуда Вы не поедете. Будете работать в Генштабе. Вас назначат на освобожденную должность первого заместителя начальника Генерального штаба, а вместо Вас на ГОУ поставят другого генерала, но уже будет не первый заместитель начальника Генштаба, а просто – заместитель. Надо еще поработать здесь год – максимум полтора. Я обещаю вернуться к этому вопросу.
Причины Варенникову были ясны – какой бы опыт генштабовской работы ни был у С.Ф. Ахромеева, ему, конечно, нужна опора. Уход Н.В. Огаркова и немедленный уход Варенникова, появление на ГОУ генерала, который должен еще привыкать к этой сложной работе, могут на делах отразиться негативно. Тем более что уже год, как они распрощались с генерал-полковником И.Г. Николаевым. А он был не просто высоким авторитетом, но и высокого класса генштабовским специалистом.
Понимая все это, но самое главное – удивительно полярно измененный тон разговора – переход от резкого и агрессивного – “и я был против Вашего назначения” – к лояльно уважительному “надо еще год поработать… Я обещаю вернуться к этому вопросу” – конечно, подействовал и вынудил Варенникова согласиться.
Разговор был окончен. Они распрощались. Перед уходом Варенникова Устинов сказал:
- Надо, чтобы все было в порядке…
- Я Вас понял.
- Постарайтесь.
550

Варенников действительно понял, что именно имел в виду министр: надо, чтобы в
Генштабе было все в порядке, чтобы Генштаб и его начальник были на высоте. А это – гарантия успеха в руководстве войсками.


* * *

Разговор состоялся в сентябре, а через три месяца Дмитрий Федорович Устинов скончался. Но еще при его жизни перед Варенниковым стал в полной мере
вырисовываться Афганистан.
С получением звания маршала Советского Союза в 1983-ем году С.Ф. Ахромеев в Афганистан фактически уже не выезжал. С.Л. Соколов, убывая в 1984-ом году в очередную поездку в Афганистан, действовал уже без Ахромеева. Но в этот год, в то время, когда Соколов находился в Советском Союзе, выезжал в Афганистан Варенников для решения задач по отдельному плану, но он не занимался организацией и тем более проведением боевых действий, а проводил другие мероприятия.
В частности Варенников выезжал на контроль создания Пограничных войск Афганистана. Этапы становления пограничных войск Афганистана были сложными, болезненными. Случаи измены и перехода на сторону противника ценных застав, неустойчивость, проявленная при ударах мятежников, просто уход с дежурства или дезертирство – все это часто наблюдалось особенно в первые месяцы становления, и причиной всего этого была не столько слабая подготовка, сколько родоплеменные отношения, семейные и родственные связи, единая вера ислам.
Занимаясь проблемами советских пограничников, Варенников как-то уже втягивался в жизнь Афганистана.
На должность министра обороны СССР вместо Д.Ф. Устинова был назначен маршал Советского Союза С.Л. Соколов, до костей военный человек. К новому министру обороны с позиций знания дела не могло быть вопросов – он прошел все, без исключения, ступени военной иерархии, участник многих войн. Почти 20 лет был первым заместителем министра обороны, это уже говорит о том, что ему нечего изучать в Вооруженных Силах – он все знал.


* * *

Варенникова вызвал начальник Генштаба, предстояло заседание комиссии Политбюро ЦК КПСС по Афганистану. Председателем этой комиссии был А.А. Громыко. На заседании Политбюро с вопросом о Пограничных войсках Афганистана был приглашен и Варенников.
В этот раз в ходе заседания вдруг появляется М.С. Горбачев. Зашел, поздоровался и сел к столу слева, через стул от Варенникова, визави Громыко. Появление Горбачева на заседании всех насторожило. Тогда он хоть и был просто секретарем и членом Политбюро ЦК КПСС, но уже поговаривали о возможном его избрании Генеральным. В общем, Горбачев, конечно, привлек внимание всех присутствующих, естественно, и Варенникова тоже. Живой, энергичный взгляд, привлекательный.
Когда Громыко закончил доклад, Горбачев произнес:
- Я бы хотел сказать несколько слов, Андрей Андреевич.
- Прошу.
- Полностью разделяя изложенную здесь точку зрения в отношении важности

551

создания Пограничных войск в Афганистане и их роли в нормализации обстановки в этой
стране, я хочу подчеркнуть, что эта государственная структура потребуется им и когда стабилизируется обстановка. Так что руководству Афганистана надо подходить к этому вопросу с далеким прицелом. Но главное и принципиальное, что я хотел сказать, и
нацелить на это комиссию (Варенников подумал, в качестве кого он нацеливает комиссию? У нас есть председатель, тоже член Политбюро), так это вопрос о дальнейшем пребывании наших войск в Афганистане. Ведь всем же видно, что военным путем проблему не решить. Ее надо решать только политическими шагами. Следовательно, надо наши войска из Афганистана вывести. И чем скорей, тем лучше. Почему же наши воины должны там гибнуть? Во имя чего наши солдаты и офицеры должны отдавать свои
жизни? Надо принимать немедленно и самые решительные меры по выводу наших войск. В разрешении проблемы есть только один путь – политический.
Горбачев говорил эмоционально и о деле. Поэтому выглядел эффектно, к чему, по-видимому, готовился и стремился. И хотя мысли его для всех были не новые (военные уже в 1983-ем году категорически ставили вопрос о рассмотрении и разрешении проблемы политическим путем), ибо военный путь завел в тупик, но высказанные новым политическим человеком имели вдруг свежее звучание.
- Спасибо, Михаил Сергеевич, за выступление, - начал Громыко. - Наша комиссия по утвержденному Политбюро плану действительно во главу угла своих действий поставит именно эту задачу – развязать затянувшийся афганский узел политическим путем.
И дальше в порядке информации Андрей Андреевич обрисовал сложившуюся в Афганистане обстановку, рассказал, что они туже сделали и что намерены сделать. Он тактично дал понять Горбачеву, что он никаких открытий не сделал, поскольку комиссия, следуя решениям Политбюро, идет именно к этой цели.
Вот таким образом у Варенникова произошла первая встреча с человеком, который оказался носителем злого рока для нашего Отечества. Но тогда в сознании Варенникова, да и у большинства людей, были полярно противоположные мысли. Они были связаны с верой и надеждой в лучшее. Ведь объективно все для этого было.


* * *

Первоначально мыслилось иметь в Афганистане войско до 35-40 тысяч человек. Затем в ходе подготовки и разбора возможных задач эта цифра подскочила до 50 тысяч человек. В Генштабе существовало твердое убеждение, что это количество должно быть предельным. Однако через некоторое время руководитель Министерства обороны в Афганистане (или как еще называли это представительство – Оперативная группа МО СССР) маршал С.Л. Соколов начал ставить перед Москвой вопрос об увеличении количества наших войск. Поездки Варенникова с группой Генштаба в 1980-1984-ых годах на короткое время не давали возможности детально ознакомиться с обстановкой. Да и было бы просто неэтично что-то изучать в условиях, когда в Афганистане присутствует Оперативная группа Министерства обороны во главе с первым заместителем министра обороны СССР маршалом С.Л. Соколовым и первым заместителем начальника Генштаба ВС генералом армии С.Ф. Ахромеевым. Правда, Варенников наезжал в Афганистан в то время, когда они оба, а также основные силы опергруппы улетали в Москву на один-два месяца (а затем обратно возвращались) и это ему не позволяло заниматься углубленной работой. Такие действия могли быть расценены, как ревизия, недоверие опергруппе. А к тому “букету” разногласий, которые существовали между министром обороны и начальником Генштаба, добавлять еще афганские проблемы было просто недопустимо.
552

Но даже недельное или двухнедельное пребывание в этой стране в наших войсках
позволяло делать некоторые общие выводы. Например, о количественном составе 40-ой армии. На взгляд Варенникова, в начальный период войны его едва хватало на охрану основных объектов Афганистана (в том числе главных магистралей), своих гарнизонов и проведение ограниченных боевых действий по перехвату караванов из Пакистана (оружия) и операций по ликвидации совместно с правительственными войсками опасных скоплений мятежников.
Учитывая это, естественно, при первом же заявлении Сергея Леонидовича Соколова о том, что надо увеличить количество на 20-25 тысяч, Варенников попросил Н.В. Огаркова переговорить с Соколовым или Ахромеевым и убедить их, что этого делать нежелательно. Но Огарков категорически отказался. Затем, подумав, добавил:
- Это же бесполезно. Как и бесполезно обращаться с этим к министру обороны
. - Если Вы не возражаете, я сам позвоню Сергею Леонидовичу.
- Возражений нет, - сказал Огарков и, печально улыбнувшись, заключил: - Я уже сейчас представляю, чем кончится разговор.
После этого Варенников позвонил в Кабул. С маршалом С.Л. Соколовым соединили сразу. После приветствия Варенников без предисловий перешел к делу:
- Товарищ маршал, как мы поняли, возник вопрос об увеличении количества войск в составе 40-ой армии.
- Ну, так что?
- Для нас было бы идеальным вариантом, если бы численность наших войск в Афганистане не увеличилась. Тем более что 50 тысяч по нашим расчетам могут обеспечить выполнение того перечня задач, какие возложены не 40-ую армию сегодня.
- Конечно, тебе на Арбате виднее, чем мне в Афганистане: что нам надо и сколько надо для выполнения поставленных задач.
- Зачем же так ставить вопрос? Ведь в конечном итоге мы же, надеюсь, не собираемся пребывать в Афганистане десять лет?
- Я знаю, что делаю.


* * *

На том они распрощались. Да, Огарков был прав – не следовало на эту тему затевать разговор с Соколовым. Появилась только лишняя тень. Огарков решил не звонить, а кратко доложить за обедом, тем более что время подталкивало в столовую. Идут в столовую, а Николай Васильевич уже с В.В. Шабановым (заместителем министра обороны по вооружению) занимаются трапезой и что-то обсуждают. Варенников подсел и приступил к еде, обдумывая, как лучше преподнести состоявшийся с Соколовым разговор, и надо ли вообще говорить об этом в присутствии Шабанова. Вдруг Николай Васильевич обращается к Варенникову:
- Я же говорил! Это была бесполезная затея. Вы не успели закончить разговор с
Соколовым, как мне уже звонит министр и раздраженным тоном спрашивает: “Что там у вас Варенников носится с какими-то идеями о моратории по количественному составу
40-ой армии? Он что, не знает, что армия воюет и ей надо столько сил, сколько требует обстановка!” Я его, конечно, успокоил, и сказал, что Варенников хотел только посоветоваться.
- Это же все произошло при мне, - включился Шабанов. – Когда звонил Соколов, я был у Устинова, и министр все возмущался: “Вечно этот Генштаб…”.
- В общем, - подвел итог Огарков, - сегодня к исходу дня я должен доложить
министру обороны предложения по увеличению численности 40-ой армии до 75-80 тысяч.
553

Приходи с генералом Аболенсом (начальник Главного организационно-
мобилизационного управления) через час с вариантами решения этой задачи.
И, как говорят, пошло-поехало: вначале 30-40 тысяч, затем 50, теперь 75-80, далее 100, а пик этой цифры вышел за 110 тысяч. Однако задачи оставались прежние – охрана объектов и воспрещение переброски банд мятежников и оружия с территории Пакистана. Независимо от количества наших войск цель была одна – их присутствием стабилизировать обстановку в Афганистане и не допустить агрессию на его территории со стороны сопредельных государств.
А, может, Соколов действительно прав, что надо увеличивать количество наших войск? Может, ему, там, на месте виднее? Но дело в том, что из Москвы ситуация воспринималась по-другому: чем больше мы введем в Афганистан войск, тем больше наше там пребывание отражает формы войны. А сейчас мы пока пользуемся такими категориями, как: ограниченный контингент, стабилизация, временное пребывание.
Но как бы не рассуждали, решение было принято
С назначением нового министра обороны маршала Советского Союза С.Л. Соколова руководство Оперативной группой в Афганистане было поручено Варенникову, и теперь группа Варенникова выезжала в Афганистане все чаше и чаше.
В апреле 1985-го года Варенников участвовал в Афганистане в комиссии по созданию пограничных войск в ВС Афганистана для прикрытия афганской границы с Пакистаном и Ираком.
Варенникова пригласили в Москву на заседание комиссии на Политбюро по Афганистану.
Отчитавшись, Варенников показал руководству, что здесь много еще вопросов и что дальше решив эту задачу, мы не решим афганской проблемы в целом. Варенников сделал акцент на том, что нам надо, наконец, развязать этот узел политическим путем. Его заключение не вызвало энтузиазма ни у кого из присутствующих. И вообще, заседание  прошло как-то мрачно.
Варенников спросил у С.Ф. Ахромеева: “Что происходит?”. Он нехотя коротко ответил: “Да есть тут внутренние обстоятельства…”. Потом подумал и добавил: “Вам надо ехать обратно”. Варенников ответил: “Завтра в пять утра вылетаю в Кабул. Сегодня же, как прилетел, весь день протолкался в Генштабе, МИДе и ЦК. Домой даже не заглянул”. Сергей Федорович в его решение изменений не внес, но и не высказал одобрения. Видно было, что он получил от министра обороны указание отправить Варенникова обратно уже сегодня. Вероятно, молодой министр (шел только третий месяц, как его назначили) хотел, чтобы Афганистан ни на час не оставался без присмотра. Хотя в его бытность не только он сам, но и большая часть Оперативной группы через каждые два-три месяца выезжала в Москву на один-два месяца, а иногда и на более длительный период.


* * *

Но ничего не поделаешь – пришлось тут же отправляться обратно. Варенников летел и все думал, что же именно предпринять, чтобы коренным образом изменить положение с Афганистаном и пребыванием наших войск. Набрасывал себе в тетрадь варианты. Тут зашел подполковник Заломин (он тоже, как и некоторые другие офицеры, летел с Варенниковым в Кабул), и доложил, что звонит генерал-лейтенант Гришин (он оставался за Варенникова в Оперативной группе) и просит к телефону – есть важное сообщение. Соединяются. Гришин очень взволнованно докладывает, что неподалеку от Асадабада рота спецназа попала в засаду и все погибли. Сейчас принимаются меры по
554

эвакуации трупов. У Варенникова внутри все застыло. Совершенно не представляя, как,
находясь в самолете и не зная точно обстановки, можно повлиять на ход событий, Варенников ограничился распоряжением готовить два вертолета, небольшую группу офицеров и десантников. Вертолеты и все воины должны иметь полный комплект боеприпасов. Гришин ответил, что предвидел такое решение, поэтому все уже готово. До их прилета оставался час. Варенников провел его в тяжелых раздумьях.


* * *

Когда в Афганистане в качестве руководителя Министерство обороны в этой
стране (или иначе – начальник Оперативной группы МО СССР в ДРА был уже Варенников), то в декабре 1984-го года сразу после смерти Д.Ф. Устинова и назначения на этот пост министра обороны С.Л. Соколова, у Варенникова был обстоятельный разговор с Сергеем Федоровичем Ахромеевым. Он сказал, что министр обороны очень занят и поручил ему поговорить с ним, Варенниковым, по афганским делам, чтобы Варенников дал им конкретную ориентацию о нашей линии в этой стране и соответствующих действиях. Варенников совершенно спокойно отнесся к сообщению, что министр занят, хотя и понимал, что это сказано умышленно, дабы тем самым подчеркнуть личное отношение Соколова к Варенникову. Выглядело это смешно: Афганистан для нашей страны (тем более для ВС) был проблемой номер один, а у министра обороны нет времени поговорить с офицером, который туда едет старшим от Министерства обороны?! В конце концов, Варенников туда ехал вместо Соколова, а Соколову почему-то Варенникову нечего сказать. Странно очень.
Сергей Федорович Ахромеев тем временем начал подробно разбирать ситуацию в Афганистане на каждом направлении, и “лазили” они с ним по карте часа два. Естественно, он обращал внимание на особенности. Вот тогда-то он Варенникову и сказал об Асадабаде. В то время стояла там пехотная дивизия правительственных войск, которая совершенно не была способна даже защитить себя. Выше по Кунарскому ущелью, в Барикоте (километрах в 70-ти от Асадабада) стоял один пехотный полк с артиллерийским дивизионом. И еще один пехотный батальон стоял на реке Кунар в Осмаре (это между Асадабадом и Барикоте). Чтобы поддержать дух этой дивизии и в какой-то степени перекрыть поток душманских караванов на этом направлении, было принято решение посадить один батальон советской 1-ой бригады спецназа в Асадабаде. И этот батальон действительно сыграл решающую роль в стабилизации обстановки. Но он, как пехотная дивизия, существовал, словно на острове. К нему по дороге Джелалабад – Асадабад можно было прорваться только с боями. Возили все туда вертолетами, но для этого тоже надо было подготовить и провести целую операцию, чтобы подавить огневые средства душманов. И лишь один раз в год проводили операцию с целью проводки колонны машин с запасами для дивизии, нашего батальона, а заодно и кое-что везли и населению. Хотя торговцы туда просачивались даже в этих сложных и далеко не безопасных условиях.
Рассказывая об этом направлении, Ахромеев подчеркнул, что у него “руки не дошли” все сделать в интересах этого гарнизона (и это вполне понятно – в Афганистане сотни проблем), поэтому Варенников должен был полностью развязать этот узел и не откладывать “на потом”. И вот сейчас там такое тяжелое происшествие. А Варенников, к сожалению, еще там даже не успел побывать.




555


* * *

На аэродроме в Кабуле Варенникова встретили его товарищи, рассказав в общих чертах, что и как произошло. Они пересели в вертолеты и полетели. Но не прямо в Асадабад, а сначала в Джелалабад, где базировалась наша отдельная вертолетная эскадрилья, пересели на другую пару вертолетов, и лишь потом полетели в Асадабад. Дело в том, что летчики этой эскадрильи имели большой опыт полета по Кунарскому ущелью и были отлично осведомлены, где и какие средства ПВО у душманов, и знали особенности захода на площадку и самой посадки на площадке в Асадабаде.
В Джелалабаде, делая, как обычно, винтообразные круги над аэродромом, их вертолеты набрали высоту три с половиной тысячи метров и, став на курс, двинулись на север. Внизу все было покрыто зеленью и водой. Наконец, вошли в Кунарское ущелье. Летели строго над рекой, не очень широкой, но бурлящей и полноводной, с множеством порогов. Чем дальше они продвигались на север, тем выше становились горные скалы,
особенно по правую восточную сторону. Знаменитый Гиндокуш! А река Кунар брала свое начало где-то в памирских ледниках.
Скалы и вершины гор были значительно выше их эшелона полета, поэтому возникало впечатление, будто полет проходит в каменном коридоре. Душманы все время постреливали, но, видно, это для них опасности не представляло, так как экипаж на это не реагировал. Второй вертолет летел за ними в пятистах метрах.
В отличие от взлета на аэродромах, где была создана охранная зона, и там над охранной зоной, винтом набирая высоту, здесь, в Асадабаде, посадка проводилась весьма оригинально. Приблизительно за километр до площадки вертолеты стали резко “оседать”, быстро снижаясь. Один из товарищей Варенникова забеспокоился и спросил, не обращаясь ни к кому конкретно: “Что происходит?”. А борттехник спокойно и коротко ответил: “Посадка”.
Площадка оказалась рядом с бараками, где размещался батальон спецназа. Здесь уже находился командир бригады. Он прибыл туда и успел разобраться детально в обстановке. Вначале Варенников предложил пролететь на место трагедии, но комбриг сказал, что все охранение в том районе уже снято, всех погибших собрали и везут на БМП в Асадабад, и добавил:
- Оказалось, что из 29 человек 1 все-таки чудом оказался жив. Мы его привезли. Это сержант Владимир Тургин. Можно с ним поговорить, но он в очень тяжелом психическом состоянии.
- Где он сейчас?
- Рядом в бараке.
- Он что-нибудь рассказал?
- Да, он многое рассказал.
И, составляя все на местности, Варенников приблизительно набросал картину, которая разыгралась в Моравском ущелье.
- Так все-таки с ним встретиться или это нецелесообразно?
- Я предлагаю прямо сейчас повидаться с ним, а уже в ходе контакта будет видно.
Варенникова проводили в соседний  барак. Буквально через минуту к нему подвели из темноты помещения воина, одетого в черный или темно-синий хлопчатобумажный комбинезон (видно, его уже переодели). Варенников поздоровался – тот ответил кивком головы. Он весь дрожал, не просто немного подрагивал, нет, у него дрожало все – лицо, руки, ноги, туловище. Варенников взял его за плечо, и эта дрожь передалась и по руке Варенникову. Было такое впечатление, что у него вибрационная болезнь. Даже если что-то говорил, то клацал зубами, поэтому старался отвечать на вопросы кивком головы
556

(соглашался или отрицал). Бедняга не знал, что делать с руками, они очень дрожали.
Варенников понял, что серьезного разговора не получится. Посадил и взял его за плечи, стараясь успокоить, стал утешать его, говорить добрые слова, что все уже позади, что надо войти в форму. Но он продолжал дрожать. Глаза его выражали весь ужас пережитого. Он был психически тяжело травмирован.
Они распрощались. Варенников вызвал врача и сказал, чтобы его немедленно, с первым вертолетом отправили в наш Центральный госпиталь в Кабуле. Затем, уединившись с комбригом и еще двумя офицерами, они стали составлять хронику и описание всех действий, которые имели место. А произошло вот что.


* * *

За каждой ротой спецназа была закреплена определенная зона, где она, то есть рота, выполняла свои боевые задачи: перехват караванов и переходящих через границу банд, отыскание и захват складов с боеприпасами и оружием и т.д. У комбата и
самостоятельно у командиров рот были свои осведомители и доброжелатели из местных жителей, которые за вознаграждение приносили определенные сведения. Как правило, эти сведения подтверждались. А там, где не подтверждались, осведомитель обычно объяснял это изменившимися обстоятельствами, которые от него не зависели.
У командира 2-ой роты старшего лейтенанта Иванова тоже были осведомители. На днях один из них встретился с Ивановым в условном месте и сообщил, что в Моравском ущелье (оно было подконтрольно Иванову и шло от реки Кунар в районе Асадабада строго на восток к пакистанской границе) в первом из трех расположенных там кишлаков в следующую ночь состоится встреча крупных главарей. Разговор пойдет о захвате Асадабада и захвате в нем советского и афганского гарнизонов.
Командир роты немедленно об этом доложил командиру батальона. Они обсудили план действий и решили, что рота с этой задачей справится самостоятельно. Но средства батальона, в частности, артиллерийская и минная батареи, были готовы поддержать действия роты. Поскольку времени для подготовки было мало, командир роты ограничился инструктажем о плане и порядке действий. Была определенна группа захвата огневой поддержки и блокировка ущелья. Четыре поста займут позиции на высотах справа и слева по ущелью (два при входе в ущелье, два – на уровне кишлака, который будет атаковываться). Группа бронетехники и резерва останется на левом берегу после перехода через реку в районе брода (относительно Асадабада ниже по реке).
С наступлением темноты рота переехала на БМП через реку на левый берег, сосредоточилась в условном месте и выслала вперед четыре поста. Когда два первых поста стали на своих высотах справа и слева у входа в ущелье – рота подтянулась к ущелью и стала ждать доклада двух других. Около трех часов ночи эти посты доложили, что позиции заняты и что вокруг тихо, но осмотром в бинокль ночного видения было обнаружено у последнего дома кишлака небольшое движение (что конкретно – разобрать было сложно).
Получив донесение от всех постов, что они заняли позиции и, следовательно, ущелье заблокировано, ротный с группой захвата двинулся вперед. Надо было пройти около трех километров. Приблизительно в 4 они были у первых домов. Осмотр помещений и дворов показал, что они брошены. Начали прочесывать все остальное, а последний дом окружили и ворвались, думая, что главари собрались  именно здесь (тем более что посты отмечали какое-то движение). Однако нигде ни одной души и никаких признаков жизни. Уже рассветало. Вдруг кто-то обратил внимание ротного на дорогу, по которой вдалеке в дымке тумана маячила группа людей, уходящая на восток в сторону
557

границы, но на пути было еще два кишлака.
Командир роты сделал вывод, что это именно те главари, которые должны быть схвачены. Принимается решение преследовать.
Когда подошли к следующему кишлаку, уже совсем рассвело. Начали прочесывать дворы. Рота расползлась по селению. Вдруг справа и слева с высот начали бить сразу несколько крупнокалиберных пулеметов. Все солдаты и офицеры выскочили из дворов и домов, и рассыпались вокруг кишлака, ища убежище где-то у подножия гор, откуда шла интенсивная стрельба. Это было роковой ошибкой. Если бы рота укрылась в этих домах и за толстыми дувалами, которые не пробиваются не только крупнокалиберными пулеметами, но и гранатометом, то личный состав мог бы вести бой и сутки, и больше, пока не подошла бы помощь.
В первые минуты был убит командир роты и разбита радиостанция. Это внесло еще больший разлад в действия. Личный состав метался у подножия гор, где не было ни камней, ни кустика, которые бы укрыли от свинцового ливня. Большая часть людей была перебита, остальные ранены.
И тогда душманы спустились с гор. Их было десять-двенадцать человек. Они
посовещались. Затем один забрался на крышу и стал вести наблюдение, двое ушли по дороге в соседний кишлак (он был в километре), а остальные начали обходить наших солдат. Раненых, набросив им на ступни ног петлю из ремня, волоком подтаскивали ближе к кишлаку, а всем убитым делали контрольный выстрел в голову.
Приблизительно через час двое вернулись, но уже в сопровождении девяти подростков в возрасте десяти-пятнадцати лет и трех больших собак – афганских овчарок. Предводители дали им наставление, и те с визгом и криками бросились добивать наших раненых ножами, кинжалами и топориками. Собаки грызли наших солдат за горло, мальчишки отрубали им руки и ноги, отрезали носы, уши, распарывали животы, выковыривали глаза. А взрослые подбадривали их и одобрительно смеялись.
Через тридцать-сорок минут все закончилось. Собаки облизывались. Два подростка постарше отрубили две головы, нанизали их на кол, подняли, как знамя, и вся команда остервенелых палачей и садистов отправилась обратно в кишлак, прихватив с собой все оружие погибших.
А в это время сержант Тургин сидел в зарослях камыша по уши в воде. Здесь застал его первый обстрел. И он, интуитивно ища защиту, а также наблюдая, что вокруг происходит, решил укрыться в камыше, в готовности вступить в бой вместе со всеми. Но бой не состоялся. Состоялся отстрел незащищенных наших воинов, а затем жуткая казнь недобитых.
В середине дня прибыла бронегруппа. К исходу дня – резерв батальона и комбат. А утром начали вывозить убитых и изуродованных.


* * *

Тогда, когда была восстановлена эта трагедия, Варенников спросил у комбрига:
- Что еще конкретно сделано, кроме того, что собрали и вывезли убитых и спасли сержанта?
- Будем отправлять всех погибших в Ташкент. Это подготовлено.
- Это ясно. А что еще предпринято, в частности, в отношении мятежников?
- Пока ничего.
Варенников из Асадабада отдал распоряжение на Центр боевого управления армии о снаряжении боевых самолетов с задачей – сегодня полностью уничтожить кишлак, в котором укрылись душманы. И хотя он находился в километре от госграницы,
558

Варенников подтвердил свое решение и добавил, что будет находиться в Асадабаде до тех
пор, пока не увидит и не услышит действий нашей авиации.
Действительно, через три часа после поставленной задачи эскадрилья бомбардировщиков нанесла мощный удар по кишлаку и разнесла осиное гнездо в прах. А месяца через четыре офицер нашего разведывательного центра предложил Варенникову встретиться и поговорить с одним афганцем – торговцем из Асадабада.
Встреча состоялась на нашей советской площадке Кабульского аэропорта, что, безусловно, произвело впечатление на собеседника. Беседа велась втроем – в роли переводчика выступал офицер разведцентра.
Разговор начался с того, что торговец сделал подробное представление о себе и своих близких. Звали его Магомед, и он своим именем гордился. Отец его похоронен в Кабуле. А сейчас в столице проживает его дядя – родной брат отца. Как выяснилось, об этом он сказал неспроста, потому что сразу за этим сообщил, что на дочери его дяди женат министр энергетики ДРА Пактин (Варенников его прежде знал) – знай, мол, с кем имеешь дело. Потом добавил, что его два брата тоже заняты, как и он, торговлей. Один – в столице Пакистана Исламабаде, второй – Мазари-Шерифе.
Торговцы всегда были ценными информаторами. Вот и Магомед давал понять это и Варенникову. В свою очередь Варенников в конце встречи прозрачно ему намекнул, что он будет рад, если господин Магомед будет поддерживать дружеские связи с нашими офицерами.


* * *

Так совпало, что тогда к моменту встречи с Магомедом была проведена мощная Кунарская операция. И Варенников убыло интересно услышать от этого торговца его впечатление об этой операции. Зная склонность афганцев к преувеличению, особенно когда они хотят сделать приятное собеседнику, Вареников не очень-то доверял его рассказу, даже когда он “заводил” себя и впадал в состояние аффектации. Однако старался извлечь из этого миниспектакля зерно для себя.
Торговец сказал, что ни моджахеды, ни пакистанцы – военные, ни он и его друзья по торговле ничего подобного не только не видели, но не могли себе даже представить, хотя сам он человек с большой фантазией. По его словам выходило, “что исламские комитеты”, которые стояли над полевыми командирами, и сами полевые командиры – главари отрядов и их штабы – все предназначены для руководства моджахедами, в Кунарском ущелье были перебиты и в незначительных количествах сбежали в Пакистан. Были даже уничтожены все склады с оружием и боеприпасами, причем не только непосредственно в Кунарском ущелье от Джелалабада до Барикате, но и в выходящих из него малых ущелий, как, например, в ущелье Пячдара. Потом он подробно обрисовал картину по каждому району.
Варенников все больше и больше проникался к торговцу доверием, потому что он называл точки, фамилии и приводил такие факты, которые действительно имели место. Он говорил, что особенно эффективным, оказывается, было наше решение не обстреливать те кишлаки, куда местные жители не пускали банды мятежников. И на самом деле, перед началом операции к Варенникову на командный пункт приходила группа старшин из одного небольшого ущелья, где находилось четыре кишлака, с просьбой не обстреливать их. Варенников дал согласие, но в свою очередь сам поставил условие: в кишлаках не должно быть ни одного моджахеда и чтобы со стороны их кишлаков не было ни одного выстрела. Кроме того, в случае, если правительственным или советским войскам, совершая маневр, придется проходить по их ущелью и кишлакам, то
559

не должно быть никаких столкновений. Они согласились и заверили, что все будет
выполнено. Варенников спросил их, чтобы они такую же работу провели и с другими их соплеменниками и соседями. Они пообещали, правда, не очень уверенно. Что же касается кишлаков на восточном берегу Кунара (то есть ближе к границе с Пакистаном), то, по их мнению, это было делать бесполезно.
Этот факт мирного отношения к местным жителям был воспринят афганцами весьма положительно. И торговец, рассказывая об этом, совершенно не привирал.
Закончив повествование обо всей Кунарской операции, он вдруг переключился на событие, произошедшее в Моравском ущелье. Вначале он сказал, что в это время сам лично был в Асадабаде, где у него имеется два дукона (магазина), и что он только привез из Пакистана дополнительный товар.
- А как, где и на чем ты пересекал госграницу? – спросил Варенников.
Торговец удивительно посмотрел на него, потом на офицера-переводчика и невозмутимо ответил:
- То есть как где? Там же, где и все, кто едет на машинах – по основной магистрали Исламабад – Джелалабад. У меня большая крытая машина. Старенький “Мерседес”, но
надежный. Уже служит много лет.
- Но ведь там пограничные посты с обеих сторон?! – воскликнул Варенников. – Я же бывал там и сам все видел.
- Верно, посты есть. Если я еду из Исламабада, то вначале я проезжаю пакистанский пост, а затем афганский. Всегда так было, и так, надеюсь, и будет, слава Аллаху.
- И что же, совершенно беспрепятственно?
Варенников уже стал говорить с напряжением.
Заметив это, торговец спокойно ответил:
- Я не знаю, что Вы имеете в виду, но те и другие пограничники проверяют у меня документы, затем я им плачу по сложившимся тарифам, они заглядывают в кузов сверху, снизу – не везу ли я кого-нибудь, и затем я еду дальше. Правда, когда на пограничный пост приезжают какие-нибудь начальники, то мы тогда выжидаем, когда они уедут. По маршруту меня обычно останавливали еще в двух-трех местах и отбирали немного продуктов или керосина. А так все нормально.
- Мы отвлеклись от главного. Давай продолжим.
И Магомед подтвердил, что действительно на базаре Асадабада прошел слух, будто в одном из кишлаков должны были собраться главари отрядов моджахедов из ближайших районов и разработать под руководством исламского комитета план уничтожения воинских частей правительства и Советской Армии в Асадабаде. Однако слухи надо тщательно проверять. Они довольно часто подтверждаются, а иногда их распространяют специально в расчете спровоцировать необходимые душманам действия. Так произошло и на Мароварском ущелье.
- Ваших туда заманили в засаду, а осведомитель, который работал на “шурави”, исчез. Думаю, его убрали, то есть убили моджахеды, - заметил торговец. А потом рассказ о возмездии, которое постигло организаторов провокации: – Ведь у нас все делается во имя Аллаха милостивого, милосердного. А он, Аллах, к убиению неверных не призывает. Сура 109-ая Корана говорит: “У вас – ваша вера, а у меня своя вера!”. А 186-ой параграф второй суры Корана говорит: “И сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами, но не переступайте” – поистине Аллах не любит переступающих! И хоть Аллах милостивый и прощающий, но здесь налицо преступление – моджахеды переступили закон: они сами спровоцировали ваших к выступлению, сами организовали им западню, сами их перестреляли, а раненых и беззащитных зверски добили – это претит исламу. И когда прилетели самолеты и уничтожили их кишлак и тех, кто переступил, то люди
560

восприняли это как справедливое возмездие. Тем более что старики, женщины и малые
дети были давно выведены на территорию Пакистана, то есть, они заранее готовили боевые действия.
Насколько эта информация была достоверна, судить было трудно. Не исключено,       что торговец все это и высказал, чтобы потрафить Варенникову и закрепиться в его глазах. Но нельзя исключать, что многое соответствовало действительности, особенно по Кунарской операции.


* * *

Если с 1980-го по 1984-ый годы Варенников в Афганистане бывал от случая к случаю, то с начала 1985-го года стал уже своим человеком, и было официально объявлено, что Варенников В.И. является руководителем представительства Министерства обороны СССР – начальником Оперативной группы МО. Другими словами принял “наследство” от маршала Советского Союза С.Л. Соколова и генерала армии С.Ф.
Ахромеева. Сергей Леонидович руководил в Афганистане Оперативной группой до осени 1984-го года, а Сергей Федорович – несколько меньше – до 1983-го года. Его функции на один год были возложены на генерал-полковника В.А. Маремского.
Конечно, за этот период 1980-1984-го годов сделано было многое. Создана солидная инфраструктура для стотысячной армии. Войска обжили свои городки, аэродромы и другие объекты. Наша армия имела хорошие арсеналы, склады, базы (в том числе хорошую госпитальную базу, в первую очередь для полевой хирургии и борьбы с инфекционными заболеваниями, особенно с гепатитом и малярией). Налажена надежная система управления. Штабы и все органы управления были обустроены. Разведка всех видов пустила глубокие “корни”. Но самыми главными были два фактора. Первый – 40-ая армия приобрела значительный боевой опыт, и на этой базе была создана система подготовки и ведения боевых действий, боевого дежурства и поддержания постоянной боевой подготовки. Второй фактор – это Вооруженные Силы Афганистана. К 1985-му году они уже полностью определились не только по численности и структуре, но по методам их подготовки и применению. Кстати, в Вооруженные Силы ДРА, в отличие от других стран, в частности Советского Союза, США и т.д., входили - армия (включая и ВВС), МВД со своими войсками и МГБ со своими органами.
Таким образом, главные параметры жизни и боевой деятельности 40-ой армии и ВС Афганистана были обеспечены всем необходимым для подготовки и ведение боевых действий, которыми занимались генералы: И. Родионов, В. Дубинин, Б. Громов, Г. Кондратьев, А. Сергеев, Г. Пишев, В. Кот (последний был командующим ВВС 40-ой армии). Много в этой области сделали такие командиры дивизий, как Каспирович, Учкин, Исаев, Миронов, Барыкин, Слюсарь, Андреев. А при вводе наших войск в Афганистан большой вклад внесли Рябченко, Кузьмин, Степанов.


* * *

В январе и феврале 1985-го года параллельно с общей координацией действий нашей 40-ой армии и ВС Афганистана Варенникову надо было детально ознакомиться с дислокацией, обеспеченностью, обстановкой и характером боевых действий нашей и афганской армий. Поэтому на полеты и поездки уходило почти все время, но без этого было нельзя.

561

В марте 1985-го года состоялось что-то вроде боевого крещения Варенникова.
Было это так. Находясь в своем кабинете в штабе армии, где у Варенникова тоже было свое рабочее место, он разбирал свои дела. Вдруг заходит взволнованный командарм генерал-лейтенант Л.Е. Генералов и докладывает: только что переговорил с Главным военным советником Г.И. Салмановым и тот сообщил, что в Панджерском ущелье окружена пехотная дивизия правительственных войск, которую сейчас мятежники Ахмад Шаха уничтожают.
- Соберите всех основных начальников в центре боевого управления, - скомандовал Варенников.
- Уже дал команду, - ответил Генералов.
- Соедините меня с генералом армии Салмановым.
Связь работала как часы.
- Григорий Иванович, - говорит Варенников Салманову, - мне известно в общих чертах, что происходит в Панджерском ущелье. Скажите, Вы с министром обороны Афганистана уже приняли какое-нибудь решение?
- Сейчас этим занимаемся…
- Есть ли у Вас, в окруженной душманами дивизии, авианаводчики и корректировщики артиллерийского огня, чтобы можно было ударить нашей авиацией и
артиллерией и помочь?
- Нет, таких специалистов там не имеется.
- А координаты особо опасных объектов есть?
- Координаты на две-три цели имеются.
- Прошу Вас, прикажите срочно передать их в центр боевого управления 40-ой армии – я сейчас еду туда. Одновременно минут через 10-15 определитесь, кто из руководства советского аппарата – человека три-четыре – полетит со мной в Панджер, имея с собой средства связи. Все.
В центре боевого управления уже все бурлило. Данные по обстановке в Панджере были собраны. Связь с окруженной дивизией – Варенников переговорил с нашими советниками – установлена. Медлить было нельзя.
После недолгих консультаций и обсуждений Варенников принял решение, которое сводилось к следующему: массированными ударами авиации и артиллерии полностью подавить огневые точки выше и ниже по ущелью относительно окруженной дивизии - уничтожить цели, которые даны Главным военным советником; высадить вертолетами десант в составе усиленного батальона от 103-ей воздушно-десантной дивизии, тем самым поднять моральный дух дивизии; ударом мотострелкового полка 108-ой мотострелковой дивизии с юга по ущелью деблокировать афганскую дивизию и разгромить бандформирование мятежников, предпринявших действия по окружению.
В соответствие с решением были отданы все распоряжения.
Уже через 30 минут начались массированные удары артиллерии (в основном
108-ой мотострелковой дивизии), которая стояла при входе в Панджер – и не только группировкам мятежников севернее и южнее окруженной дивизии, но и по высотам восточнее и западнее дивизии, где тоже господствовали банды душманов, несомненно, имеющие средства ПВО типа ДИК и Эрликон. Эти средства уничтожались с целью обеспечить пролет наших самолетов и вертолетов.
Через 45-минут начались штурмовые действия нашей авиации, которая базировалась на аэродроме Баграм (подлетное время от аэродрома до цели 7-10 минут). Эти действия продолжались 30 минут. Затем снова открыла огонь артиллерия, не “занимая” коридора для пролета воздушного десанта. Транспортные вертолеты с десантом приступили к его высадке, а боевые, барражируя в районе высадки, подавляли обнаруженные цели.
562

Через два часа после принятия решения полк 108-ой мотострелковой дивизии
своими передовыми подразделениями завязал бой с бандами на юге Панджера и стал захватывать ближайшие высоты при входе в ущелье.
Управление было четким, а действия войск – исключительно оперативными. У частей 40-ой армии выработалась мгновенная реакция на опасность, поскольку, чем быстрее оказывалось давление на противника, тем меньший ущерб ему удавалось нанести нам, тем больше жизней было сохранено.
Варенников вызвал для своей группы шесть человек, вертолет на площадку штаба армии и вылетел в район боевых действий. С ним хотел лететь командарм Л. Генералов, но Варенников его отговорил, попросил остаться в центре боевого управления и управлять боевыми действиями.
Они летели в паре: группа Варенникова на транспортно-боевом вертолете, за ним шел вертолет боевой, получивший задачу поражать средства ПВО, открывающий огонь по первому вертолету. Когда они стали подходить к площадке, где должны были высадиться, с земли сообщили: идет интенсивный обстрел душманами всего района из минометов и, кроме того, на нашей площадке догорает вертолет, который сел перед ними, душманам удалось его подбить. С земли добавили: “Пусть это вас не смущает – площадка позволяет приземлиться еще одному вертолету”.
С командиром экипажа договорились, что еще до касания шасси земли он откроет дверцу, и они без трапа повыпрыгивают на грунт. Варенников прыгнул вторым, и неудачно – приземлился не равномерно на обе ноги, а в основном на левую (раненую еще на Висле 1944-го года). Ноги подкосились, и он упал, но быстро поднялся и побежал с площадки к ближнему дувалу – оказывается, идет обстрел не только из минометов, но и все простреливалось из пулеметов. Несколько шагов-прыжков и Варенников преодолел небольшой ручеек и сразу оказался у дувала, вдоль которого шла траншея, отрытая в полный рост (в полный профиль – если говорить языком военных). Оказавшись в траншее, Варенников наблюдал, как остальные, выпрыгнув вслед за ним из вертолета, бежали тоже в этом направлении.
Вертолет, тут же взмыв, пошел на базу (они условились, что он придет за ними по команде). Кстати, оказалось, что все, кто прыгал после него, тоже почему-то падали. К Варенникову сразу подошел старший от их группировки, начальник оперативного отдела армии полковник Зинкевич – толковый, энергичный и умный офицер, с отличными организаторскими способностями и твердым характером. Когда еще в штабе армии принималось решение по этому вылету, и возник вопрос – кому от 40-ой армии возглавить действия наших войск, в том числе авиации, то Зинкевич сказал: “Разрешите мне”. Заместитель командующего армии в то время находился далеко от Кабула, начальник штаба армии тоже был в отъезде. Оставалось отправляться в Панджер только ему. Командиру бросать командный пункт нельзя – у него и так было много забот. Понимал это и Зинкевич, но вызвался он не потому, что так сложилась обстановка, а потому что он лучше других понимал сложившуюся ситуацию и берег свою честь.
Зинкевич представился и предложил пройти на КПП.
- Подождем немного. Надо чтобы мои собрались и адаптировались, - ответил Варенников.
- Да они, по-моему, уже собрались. Непонятно только, почему они, выпрыгнув вслед за вами, тут же все падали?
- Что же тут непонятного? Начальник упал – остальные за ним тоже должны падать. Вот это настоящее уважение или хорошо развитый подхалимаж. А как же иначе? Если бы кто-то не упал, то, что можно подумать? Варенников, конечно, подумает, что это неуважение к старшему…
У Зинкевича брови вначале поднялись, а затем он, как и все стоящие возле них,
563

расплылся в улыбке. Варенников посмотрел на всех – просто зоопарк: все как один
“толстяки” – под стегаными куртками или шинелями бронежилеты, лица грязные, многие небриты, на голове каски. Глядя на них, Варенников сам не выдержал, и от всей души расхохотался. А они, глядя на него – тоже. Но уже по другой причине: видать, подействовали те “выводы”, которые Варенников сделал от падения.
Зинкевич пошел по траншее вперед, все за ним. КПП был оборудован на северной окраине кишлака Бараки. Обзор был удовлетворительный, полковник докладывал с показом ориентиров на местности, что позволило разобраться в обстановке быстро и детально. Они начали готовить решающий бой.


* * *

Схватка началась утром. А во второй половине дня мотострелковый полк 108-ой дивизии все-таки прорвался и деблокировал части афганцев. Стрельба же из всех видов оружия с обеих сторон то утихала, то вновь разгоралась до остервенения. И так в течение всего дня.
Наконец, когда обстановка начала стабилизироваться, руководители вместе набросали рабочий план дальнейших действий совместно с афганцами. По всему было видно, что афганские друзья не хотели бы опять оставаться один на один с Ахмадом Шахом. Они были крайне заинтересованы в присутствии наших войск. Учитывая, что здесь этот вопрос не решить, Варенников до наступления темноты вылетел в Кабул, и с вертолетной площадки сразу отправился в Генштаб Афганской армии. Там вместе с Главным военным советником генералом армии Г.И. Салмановым стал убеждать начальника Генштаба в том, что в Панджере советским войскам делать нечего, там должны стоять гарнизоны только правительственных войск. Они договорились, что когда завершится этот эпизод и будет закончена подготовка к полномасштабной операции в Панджере (а она штабом армии уже была подготовлена), то командир вместе с заместителем министра обороны армии ДРА проведут эту операцию.
Так и случилось. Однако операцию проводил уже генерал Н.И. Родионов.


* * *

Позднее, когда все улеглось, Варенников поставил вопрос: зачем нам вообще Панджер? Нужен ли он или можно бы на каких-то условиях договориться с Ахмад Шахом о том, что он пойдет на определенные уступки по части основной дорожной магистрали (не будет обстреливать), а мы выведем советские и афганские войска и станем гарнизонами у входа в ущелье? Вначале эта идея не была воспринята. Однако потом, разобравшись, пришли к выводу, что нам действительно незачем соваться в Панджер, ничего мы там не оставили и никакого влияния на общую военно-политическую обстановку в стране он не имеет. Но его отряд – это местные жители. Они, в конце концов, имеют право жить на своей земле. И мы пришли в Афганистан не покорять этот народ, а помочь ему успокоиться, покончить с междоусобицей, стабилизировать ситуацию в стране и жить мирно. Другое дело – нападение на колоны, следующие по магистрали Термез – Кабул, или угрозы в адрес действующей власти. Но, во-первых, для того и существуют переговоры, чтобы устранить все эти трения, и, во-вторых, чтобы Ахмад Шах не разросся в непреодолимую силу, надо перекрыть кровавые пути из Пакистана в Панджер, по которым переправляется оружие, боеприпасы и т.д., вплоть до французских

564

врачей и журналистов, даже женщин.
На том, пожалуй, и закончилась эпопея с Панджером. Начиная с 1980-го года,
удалось сохранить многие жизни, а главное – начала действовать правовая основа, силовые факторы стали уходить в тень. Откровенно говоря, для Ахмад Шаха Панджер был нужен не только потому, что он там родился, имеет корни родства и признан вождем, но и по экономическим причинам.
В верховьях этого ущелья, там, где оно подходит к провинции Бадахшан, в районе Сорысонга, разрабатывался лазурит. Это редкий ценный поделочный камень, имеет темно и светло-зеленую, фиолетовую и зеленовато- голубую окраску. Из лазурита также изготавливается ультрамарин – краски удивительной синевы. Этот самый камень, хоть и строгий и холодный, удивительно притягивает взор человека.
Естественно, в планах Ахмад Шаха лазурит играл не последнюю роль. Он его потихонечку разрабатывал. Так как лазуритовые копи находились в районах, где Гималаи поднимались до 4, 5 и даже 6 тысяч метров, то их производство было весьма примитивным (были данные, что там работали пленные офицеры, находившиеся на положении рабов). Но доход казне Ахмад Шаха давал значительный. Для переработки лазурита в Пакистане он имел и тайные, известные только ему и ограниченному кругу лиц караванные пути, выходящие к истокам реки Инд и Гилгит (кстати, эта река берет начало там же, где и река Кунар).
Время показало, что решение в отношении района Панджер и лично Ахмад Шаха было принято правильное. И если кто-то еще считал, что зря не уничтожили этого лидера, то они глубоко заблуждались, как заблуждался в свое время и Варенников, которого всячески подталкивали к его ликвидации. Варенников вспоминает, как во время одного из последних (до завершения вывода наших войск) посещений Кабула председателем КГБ В.А. Крючковым его с ним разговор фактически свелся в основном к этой проблеме. Естественно, Наджибулла нажимал на Крючкова (да он и без нажима приехал из Москвы с этим заданием), а последний – на военных. Поскольку сам В.А. Крючков человек деликатный, да и ведомство у него другое, он взял с собой “пробойника”, назначенного вместо него на должность начальника Главного управления (внешняя разведка) КГБ генерала Л. Шебаршина. На эту тему у Варенникова с последним состоялся нелицеприятный разговор в резиденции КГБ, а затем был продолжен во время поездки по Кабулу – Владимир Александрович решил посетить некоторые афганские предприятия, в том числе современный завод. Так вот, Крючков ходил с группой афганцев и наших товарищей, осматривал, беседовал с ними, а Варенников с Леонидом Шебаршиным отстали, и чтобы никто не слышал, выясняли отношения. Несомненно, он говорил не от своего имени.
- Ведь это же, - горячился Шебаршин, - откровенное пространство – оставлять Ахмад Шаха, а самим уходить. Это все равно, что набросить петлю на шею Кабула, а второй конец отдать главарю – когда хочешь, тогда и затягивай.
- Не надо сгущать краски и преувеличивать опасность, - парировал Варенников. – Это, во-первых. Во-вторых, афганской армии, органам МГБ и МВД Афганистана надо же мобилизоваться и не подстраиваться под хныкающие просьбы некоторых руководителей. В-третьих, надо выполнить свое решение.
- Вопрос стоит прямо: смогут или не смогут ВС Афганистана гарантированно защитить главную магистраль Термез – Кабул и в первую очередь Саланг? – спрашивал Л. Шебаршин и сам отвечал: - Я считаю, что не смогут. Ахмад Шаху достаточно в одном месте перехватить дорогу – и миллионный город, а вместе с ним и власть в Афганистане, обречены. Сейчас нельзя рисковать и проводить какие-либо эксперименты.
- Какие эксперименты? – возражал Варенников. – Вы и все те, кто рьяно поддерживает высказанную Вами линию, просто не знаете истинного положения дел.
565

Конечно, Наджибулле и его соратникам лучше бы и дальше “загребать жар чужими руками”. Но пусть он это делает, наконец, своими руками. Возникает резонный вопрос: “Что мы здесь, в Афганистане, делали почти десять лет?”.
- Вот именно! – перебил его Шебаршин, - десять лет проторчали и даже не смогли уничтожить Ахмад Шаха…
- Извините, но этот упрек надо отвести в свой адрес и КГБ в целом, - в свою очередь перебил его Варенников. – Задача 40-ой армии – это стабилизировать обстановку в стране, а с января 1987-го года – вместе с государственными органами проводить “Политику национального примирения”, а не разжигание вражды и отстреливать авторитетов афганского народа. Вы сегодня совершенно не представляете возможности и способности ВС Афганистана. За эти десять лет мы не только прилагали усилия по оказанию помощи народу и правительству Афганистана в значительной стабилизации обстановки (кстати, мы добились бы большего, если бы не вмешательство США), но и создавали новую, сильную армию, и это современная военная организация государства Среднего Востока. Здесь и пехота, и артиллерия, и ракетные части, бронетанковые войска и части специального назначения “Коммандос”, и военно-воздушные силы. Все они имеют то же вооружение, что и наша армия. Мало того, весь офицерский состав армии – это выпускники военных училищ и академии, то есть они имеют в основном высшее
образование и практику обучения и воспитания личного состава, подготовки и ведения боевых действий. Конечно, афганской армии далеко до Советской Армии. Но ее надо сопоставить с теми, с кем ей приходится бороться. А это ее соотечественники. Они такие же, как и наши афганцы, только более фанатичные (лучше обработаны) и материально заинтересованные, им хорошо платят. Но это компенсируется вооружением и численностью. Поэтому проливать слезы, что они, наши афганские друзья, обречены, нельзя. Нет для этого оснований! Нам надо всем вместе подтолкнуть их на решительный поступок – полностью взвалить на свои плечи судьбу Афганистана. А мы их не бросим – поможем оружием и материально, и тогда здесь будет полный порядок.


* * *

Вопрос о подготовке и проведении крупной операции в провинции Кунар (точнее, в главном Кунарском ущелье, и во всех основных его отрогах) поднимали еще в начале 1985-го года. Уже после разговора с Сергеем Федоровичем Ахромеевым, когда он беседовал с Варенниковым перед его отъездом в Афганистан, он обратил особое внимание на этот район. Варенников усвоил, что здесь сделано очень мало, а направление весьма ответственное – за чередой гор переход в Пакистан, откуда постоянно шастают караваны с оружием, боеприпасами и бандформированиями. И если в районе непосредственно Асадабада (где впадают реки Пячдара и Кунар, стоит большой кишлак), и наш батальон спецназа, который здесь дислоцируется несколько южнее, где-то делал перехват караванов, то севернее, в районе Осмара, и далее на север к Барикоте, еще и конь не валялся: мятежники чувствовали себя здесь вольготно, и государственная граница для них существовала лишь символически. Раньше боевую операцию по ликвидации банд и складов с оружием здесь проводили в 1984-ом году не только южнее Асадабада.
В марте план проведения операции в Кунаре попал на утверждение в Москву, и к апрелю все было готово.
К тому времени сменился командующий 40-ой армией. Генерал Генералов улетел в Москву принимать в Солнечногорске центральные курсы Министерства обороны “Выстрел”, а ему на смену на пост командующего прилетел генерал Родионов с Дальнего Востока, где тоже командовал армией.
566

Варенникова вызвали в Москву с докладом о состоянии дел. Вернувшись, он включился в разбирательство трагедии в Моравском ущелье. Сроки операции были перенесены.
Вместе с Родионовым пришел в армию и первый заместитель командующего армией В.П. Дубинин. Он лично обладал весьма высокими качествами, но к тому же многое унаследовал от Родионова. Обладая незаурядными организаторскими способностями и проницательным умом, успешно проводил весьма сложные и ответственные операции.
В 1987-ом году на 40-ую армию был назначен седьмой командарм. Им был генерал-лейтенант Б.В. Громов. Он прибыл с должности командующего 28-ой армии (Гродно, Белорусский военный округ). Это был его третий заход в Афганистан. Вначале он служил начальником штаба 108-ой мотострелковой дивизии. Затем был командиром
5-ой мотострелковой дивизии.


* * *

Приняв 40-ую армию, Б.В. Громов не тратил времени ни на моральную и
физическую адаптацию, ни на изучение корней в местном движении или особенностей партийного и государственного руководства Афганистана, ни тем более, на изучение  войск 40-ой армии. Все это было ему известно до тонкостей, а отдельные изменения существа дела не меняли.


* * *

Поскольку небольшими ударами мы не достигали цели, то есть ликвидировать главные бандформирования не удавалось, и подготовку к операции в секрете удержать не удалось, то решили готовиться к ней открыто.
В мае-июне 1984-го года количество задействованных наших войск значительно увеличилось: 103-я воздушно-десантная дивизия, 66-ая отдельная мотострелковая бригада, 56-ая отдельная десантно-штурмовая бригада, часть сил 108-ой и 201-ой, 45-го инженерно-саперных полков и большая часть ВВС – 40-ой армии, 1-ый армейский корпус в составе 8-ой, 9-ой и 11-ой пехотных дивизий, а также 37-ая бригада “Коммандос”, 10-ый инженерно-саперный полк  и 10-ая пехотная бригада армии ДРА. Это составляло четыре наших расчетных дивизии, в том числе одна военно-воздушная дивизия.
Не дремал и противник, он к тому времени располагал бандами общей численностью более 60 тысяч человек, значительно увеличив свою группировку в том районе. Зная о нашей подготовке к боевым действиям, выдвинул из Пакистана один раз 2,5 тысячи, а второй 3 тысячи человек.
Начались бои в Кунаре и особенно в ущелье Пячдара, в районах населенных пунктов Мане, севернее Осмара, юго-восточнее Нароя бои приобретали ожесточенный и затяжной характер.
“Результаты проводимых боевых действий для стабилизации обстановки в стране могут иметь только временный характер. С истечением определенного срока мятежники в этих районах способны восстановить утраченные позиции, если Кабул не предпримет решительных мер”, - доложил Варенников в Москву 6-го июня 85-го года.



567


* * *

Понимая, какое огромное значение имеет весь этот район для переброски караванов с оружием и боеприпасами, а также бандформирований из Пакистана на территорию Афганистана, Варенников понимал, что противник окажет здесь жестокое сопротивление.
Тем не менее, надо было противника уничтожать. Когда были разгромлены банды в первом районе, при входе в ущелье Кунар, приступили к действиям в районе Асадабада. На КП пришла группа стариков из шести человек из соседнего ущелья – с трогательной просьбой не обстреливать кишлаки. Они обязуются не пускать в свое ущелье ни одного моджахеда. Варенников был поражен смелости этих аксакалов – кругом идет стрельба, а они, невзирая ни на что, открыто шли по дороге. Один из них немного говорил по-русски. Варенников спросил, есть на территории их кишлаков склады с оружием и боеприпасами, на что они ответили, что имеются три пещеры, где, возможно, все это есть. Они готовы эти пещеры показать.
Варенников выделил мотострелковый батальон на БМП с артиллерийской батареей. Плюс авианаводчик (точнее группа боевого управления – ГБУ – управление авиации), которому была поставлена задача - просмотреть в течение дня все ущелье и доложить. Задача была выполнена. Душманов не было, пещеры были взорваны вместе с
боеприпасами.
Этот случай явился для Варенникова главным толчком в поиске правильного подхода к мирному разрешению и стабилизации обстановки. Кстати, когда закончилась операция и все войска разъехались в пункты своей дислокации, Варенников, направляясь в Кабул, прибыл на аэродром в Джелалабад, и здесь случайно оказался среди руководителей этой провинции. Они встречали самолет из столицы, откуда прибывала большая группа партийных и государственных чиновников для установления власти в Кунаре.


* * *

После боев на реке Кунар ожесточенный характер приняли бои в долине реки Пячдара.
Вспоминая Кунарскую операцию, необходимо отметить, что это единственная своего рода операция, в ходе которой было выброшено  воздушными десантами почти 12 тысяч человек, а вообще перевезено вертолетами более 17 тысяч воинов.
В итоге этой операции фактически была открыта дорога на Джелалабад – Асадабад и безопасность проезда существовала до 1989-го года, хотя рядом в 7-12 километрах поездки проводились с охраной, но без боевых действий.
Проведя Кунарскую операцию, Варенников направил донесение по этому поводу и через некоторое время донесение министру обороны, где указывал, что 40-ая армия ТурКВО продолжает нести основную тяжесть вооруженной борьбы с позицией Афганистана. Афганские войска участие принимают недостаточно.
Все это может вызвать необходимость дополнительного увеличения нашего контингента. Всеми принято, что решить вопрос в Афганистане военным путем невозможно. Обстановка требует переоценки сил, возможностей и определения дальнейших путей и способов политических и государственных преобразований в стране.
У Оперативной группы МО СССР по этой проблеме есть конкретные предложения.

568


* * *

В 1985-ом году был проведен ряд успешных операций, в том числе совместно с афганскими войсками, особенно вокруг Кабула в районе Герота и Гани. А на начало
1986-го года Главный военный советник в Афганистане вместе с Генеральным штабом армии ДРА планировали проведение самостоятельной операции по овладению Джавара – крупной базой мятежников в округе Хост. Эти планы вызывали большой интерес, тем более что база была расположена на границе с Пакистаном.
К операции привлекалось шесть неполных афганских дивизий, часть сил оставалась нести службу в пунктах постоянной дислокации. План проведения этой операции был утвержден министром обороны СССР С.Л. Соколовым еще в конце января 1986-го года, то есть за месяц до ее начала. Формальное утверждение было сделано министром обороны ДРА генералом Рафи по согласованию с главой государства Кармалем еще раньше.
Для того чтобы иметь полное представление о районе, Варенников на вертолете слетал в район Алихите, облазил и осмотрел все прилегающие маршруты. Затем на самолете АН-26 слетал в Хост, покружил над горными районами, где будут проходить основные боевые действия, и провел консультацию с местными жителями и афганским командованием в Хосте. Погода в феврале-марте в районе Алихите не в пользу
проведения этой операции. Учитывая такую ситуацию, высказал свои сомнения и тревогу Григорию Ивановичу Салманову, однако он был настроен оптимистично. Тогда Варенников позвонил Ахромееву.
- Изучив всю обстановку по предстоящей операции в районе Хоста, считаю, что ее надо перенести на полтора-два месяца позже и провести в конце апреля или начале мая.
- Вы с Салмановым на эту тему говорили?
- Не только говорил, но приводил доводы.
- Какие именно?
- Во-первых, здесь в феврале и марте идут дожди со снегом, часто бывают туманы; во-вторых, холодная мокрая погода максимально снижает дух солдат афганской армии;
в-третьих, дороги здесь не просто грунтовые, а очень скверные, в непогоду пользоваться ими вовсе нельзя; в-четвертых, коль маршрут проходит поблизости от государственной границы, душманы будут постоянно и исправно обстреливать колонны правительственных войск; в-пятых, авиация не сможет поддержать свои войска в связи с непогодой; в-шестых, эвакуация раненых и больных, а также подвоз необходимых запасов будут крайне ограничены. Все это я рассказал Салманову, но Григорий Иванович  настроен операцию проводить. Он сказал, что машина уже запущена. Хотя я лично считаю, что даже если что-то уже двигается, надо срочно остановиться и переоценить обстановку.
- Хорошо. Я поговорю с Сергеем Леонидовичем (министром обороны), - сказал Ахромеев.
- Заодно спросите его и о моем выезде в Москву на съезд.
Ахромеев помолчал, а затем говорит:
- В отношении поездки на съезд Вам лучше обратиться к нему, тем более что до съезда еще далеко (XXYI-ой съезд КПСС проводился с 25-го февраля по 6-ое марта
1986-го года). А что касается операции, то я все выясню.
Сергей Федорович был прав. Конечно, Варенникову лучше надо было выяснить у Соколова – ехать ли ему на съезд или не ехать. Но у Варенникова не было желания ему звонить. А вот в отношении операции Ахромеев хоть и выслушал его внимательно, но не сказал – согласен ли он с его доводами или нет, будет его в разговоре с министром
569

поддерживать или не будет.
Однако уже на второй день он ему сообщил:
- Сергей Леонидович при мне переговорил с Салмановым и тот его заверил, что успех уже обеспечен, и операцию поэтому надо принять.
Вот так. Переговорил с Салмановым, а с Варенниковым говорить не захотел. Выглядело это очень странно.
- Григорию Ивановичу Салманову с позиции сохранения престижа не хочется менять сроки. Я же летал в эти районы. Садился с трудом в нескольких местах – там уже сейчас фактически бездорожье. Совершенно не представляю, как будут здесь двигаться войска и на что они будут способны после этого марша? Вообще, будут ли они способны вести действия после таких маршей?! Мне также совершенно непонятно, чем обусловлены сроки проведения операции? Что это, горит, чтобы обязательно проводить ее в марте? Что изменится в военно-политической обстановке в целом по стране и в округе Хост, если операция состоится в мае?
Сергей Федорович с Варенниковым соглашался: да, действительно, можно было бы осуществить эту операцию чуть попозже, но решение уже принято… Будто это стартовала ракета, и уже ее вернуть на стартовую площадку нельзя. Ведь пока идет всего лишь “говорильня”. Можно тысячу доводов найти, чтобы обосновать этот перенос, но проводить эту операцию без риска и сомнения. Варенников знал, что переубеждать Салманова – бессмысленно. Поэтому как-то после очередной утренней работы в ЦБУ
40-ой армии по реализации обнаруженных разведкой данных Варенников пригласил к себе в Оперативную группу (их двухэтажный домик стоял в250-300 метрах, не доезжая до КПП штаба армии) начальника штаба Советнического аппарата, который тоже был в ЦБУ, генерал-лейтенанта Л. Печвого. В прошлом он был командиром одной из дивизий, входившей в Прикарпатский военный округ, поэтому Варенников знал его хорошо. Они поговорили с ним начистоту, тем более что днями должна приехать ему замена. Действительно, приехал генерал-полковник Владимир Андреевич Востров – прекрасный офицер. Варенников его службу наблюдал, начиная с лейтенанта. Вместе они долгое время служили в Заполярье.


* * *

Шло время, и вот в самый канун съезда Варенников получил официальное разрешение министра, что ему, делегату XXYI-го съезда КПСС, необходимо вылететь в Москву и принять участие в работе. Одновременно быть в готовности доложить о состоянии дел в Афганистане.
XXYI-ой съезд проводился под лозунгом “Перестройка, гласность и демократия”. Прошло ровно десять месяцев, как Генеральным секретарем стал М. Горбачев. Съезд утвердил новую редакцию Программы КПСС, а также “Основные направления экономического и социального развития СССР на 1986-1990-ые годы и на период до
2000-го года”. Началась так называемая перестройка.


* * *

В перерывах между заседаниями съезда Варенников, конечно, находился в Генеральном штабе (в основном в вечернее время). Отдельно доложил о ситуации в Афганистане начальнику Генштаба Советского Союза С.Ф. Ахромееву, министру

570

обороны маршалу Советского Союза С.Л. Соколову. Повстречался со всеми, от кого зависело состояние наших дел в Афганистане, и со всеми обо всем договорился, кроме министра обороны. Хотя Сергей Федорович и предупреждал Варенникова, что не надо поднимать вопрос о предстоящей Хостинской операции, Варенников все-таки попытался логически убедить Сергея Леонидовича в необходимости перенести операцию месяца на два. Но министр даже не стал его слушать – решение принято, надо выполнять. Было странно – даже Д.Ф. Устинов прислушивался к тому, что Варенников говорил, хотя и не переносил его (как и Огаркова).


* * *

Вернувшись в Афганистан, Варенников сосредоточил основные усилия Оперативной группы и свои личные на том, чтобы всячески помочь правительственным войскам провести операцию в округе Хост по овладению базой противника Джавара.
В это же время, когда позволяла погода, максимально привлекалась и боевая авиация 40-ой армии.
Но оппозиция, ее отряды, находившиеся вдоль государственной границы в районе Панджерского выступа и южнее до Хоста включительно, измывались над правительственными войсками. Поэтому последние не столько продвигались, сколько
“топтались” на месте - намеревались нанести поражение нападающим бандам, а фактически сами несли большие потери.
Первоначально всей группировкой командовал командир 3-го АК афганской армии генерал Даловар. Однако сложившаяся обстановка потребовала укрепления руководства. Для проведения этой операции министр обороны ДРА по согласованию с Кармалем (который к этому времени уже совсем утратил авторитет) назначил руководителем операции первого заместителя министра обороны генерал-лейтенанта Азими. В помощь ему была выделена оперативная группа Генерального штаба.
Но и это не изменило обстановку. Она становилась все хуже и хуже. Варенников с группой офицеров вылетел в Хост, чтобы на месте разобраться в обстановке. Затем повел беседу с Азими. В итоге понял, что ни Азими, ни его аппарат совершенно не знают обстановки, и не способны дальше управлять войсками.
Понеся потери от 60 до 70 процентов в боевых подразделениях (убитые, раненые, дезертиры), войска, выйдя через 1,5 месяца выдвижения в район Хоста на последнем дыхании, были фактически уже не способны даже пошевелить пальцами. Они пришли и просто легли. А попытка командования на второй день поднять их в наступление закончилась тем, что душманы отбросили правительственные части на 5-7 километров и стали уже угрожать Хосту. Пришлось принимать экстренные меры (в основном авиацией), чтобы пресечь эту тяжелую тенденцию.
Вместо генерала Азими, который “болел”, был назначен генерал Гафира – первый заместитель начальника Генштаба ДРА. Одновременно решили немедленно направить транспортной авиацией пополнение (несколько тысяч человек) в имеющиеся в Хосте части и дополнительные войска из афганской армии, а также подразделения КГБ и МВД.
С командованием 40-ой армии договорились, что в эту операцию немедленно включить советские войска – нашу артиллерию и авиацию, имеющих своих корректировщиков и авианаводчиков непосредственно на НП, афганских командиров будут поддерживать огнем, а наши мотострелковые подразделения и десантники станут во второй линии за афганскими частями, имея с ними визуальную связь. Решено было направить 5 батальонов: три из 56-ой десантно-штурмовой бригады и 2 – из 345-го отдельного парашютно-десантного полка. Руководителем всей советской группировки (в
571

том числе артиллерией и авиацией) был назначен начальник штаба 40-ой армии генерал Ю.П. Греков. Общее руководство всеми силами можно было бы возложить на Главного военного советника (тем более что инициатива исходила именно отсюда) или взять Варенникову на себя.
Учитывая, что генерал-полковник В.А. Востров только вступил в должность советника, ставить его в сложное положение (фактически под удар, так как неизвестно, чем это закончится), было бы неправильно. Поэтому, как и в Кунарской операции, Варенников решил руководить действиями лично. Об этом Варенников донес министру обороны СССР, одновременно сообщив об этом и Б. Кармалю.
В донесении было видно, что все то, о чем Варенников предупреждал – все произошло. В то же время им были определены меры для окончательного решения стоящей задачи, а также уроки, которые он извлек из этой ситуации.
Но буквально на второй день была получена от министра обороны шифровка-ответ, в которой он отмечал, что допущены ошибки (именно те, о которых Варенников хотел всех оградить), и что ни новый Главный военный советник Востров (который никакого отношения к этим ошибкам не имел), ни Оперативная группа МО СССР (имеющая ввиду Варенникова) не принесли должных мер, чтобы своевременно эти ошибки были исправлены. И далее ставились задачи, которые на месте уже выполнили и которые составляли лишь часть от того, что уже организовано. Вот так-то! На то, что Варенников написал в донесении Сергею Леонидовичу, он вернул Варенникову бумерангом. Мол, чтоб не подавал голоса.


* * *

У военных прижилась байка, которая очень хорошо показывает, что такое “требовательный” командир. А суть ее в следующем.
В одном из подразделений произошло происшествие. Старший начальник вызывает командира этого подразделение и сразу же задает вопрос:
- Почему это происшествие произошло у тебя?
- Докладываю. Вчера…
- Молчать! Я спрашиваю тебя, почему произошло это тяжелое происшествие?
- Товарищ полковник, вчера…
- Молчать! Я еще раз спрашиваю…
И так бесконечно.
Конечно, все, что было приказано, они полностью уже и без этой телеграммы выполнили, за исключением срока представления на утверждение плана ведения дальнейших боевых действий. Этот план надо было представить 17-го апреля, а они представили 12-го.


* * *

Отдав все необходимые распоряжения, Варенников со своей группой управления, а также генерал Греков со своими офицерами отправились в Хост. Первое, с чего начали, это определились с КП. Варенников принял решение наш основной КП расположить непосредственно в районе боевых действий. За базу КП были взяты развалины кишлака Таки (15 километров юго-восточнее Хоста). Запасной КП они сделали в Хосте, здесь же главный узел связи, через который они сносились со всеми миром и могли использовать

572

для дублирования команд в подчиненных частях, если вдруг прямая связь из Таки с ними будет разрушена.


* * *

В Хосте было все устроено, закрыто, защищено. Обеспечивались и управление, и быт. А в Таки все делалось с “чистого листа” и на “сделано”. Там не было ничего, кроме трех полуразрушенных саманных домов. Один их них взяли они с генералом Грековым и, отрыв по соседству ряд окопов, соединили их и дом траншеями, получили то, что надо. Внутри дома, состоящего из одной уцелевшей большой комнаты с толстыми саманными стенами, они расположили узел связи и оперативно-разведывательную группу. А наверху, на плоской толстой крыше, они расположили НП, где, кроме их разведчиков с приборами наблюдения и связистов, были артиллеристы, авиаторы, в том числе авианаводчики (до сих пор непонятно, почему под ними свалилась крыша, ведь вся она была из самина).


* * *

В двух других домах, в 50-60 метрах от них, расположился КП генерала Гафура. У них было визуальное общение, и если не было обстрела, то можно было переговариваться – он понимал по-русски, к тому же у них были переводчики. Гафур приблизительно так
же, как и они, оборудовал, точнее, приспособил свои дома под военные нужды. В тылу  у них был глубокий высохший арык, где размещался весь быт, медпункт и небольшие склады с имуществом, а также подразделения охраны, БТРы и боевые машины пехоты (БМП). Дома их вместе с наблюдательными пунктами были покрыты маскировочными сетями песочного цвета, что соответствует местности – нигде поблизости никакой растительности не было. Кстати, отправляясь по полевой дороге – тропе из Хоста в Таки на БТР, они пересекали небольшую речушку Вурзихвара, у которой было твердое дно из гальки и почти пустынные берега.
Их небольшое плато находилось на высоте 1200-1300 метров над уровнем моря. На севере его граница проходила от Хоста около десяти километров к Ходже-Рахиму. На юге плато простиралось километров на двадцать, приблизительно в центре его и находился кишлак Таки. Там, где заканчивалось плато, начинались горы высотой 2500-3500 метров. У подножия гор в расщелинах и небольших ущельях росли небольшие деревья и кустарники.
Подножия всех гор, их склоны и вершины занимали душманы. Поэтому во время подготовки наших действий (приблизительно с 7-го апреля и до начала наступления) всю боевую авиацию нашей 40-ой и афганской армий мы вынуждены были сосредотачивать на эти цели. С 7-го по 12-ое апреля выбивали “духов” из пригорья и с гор, расположенных восточнее плато: здесь засели бандформирования и здесь находились подступы к укрепленному району Джавара.
Оттеснив противника в горы и выдвинув на определенные рубежи афганские войска, они смогли полностью занять плато, подгорье и склоны гор, обращенные к ним. В “затылок” афганским частям были поставлены на визуальную видимость наши подразделения, причем между ними установили проводную и радиосвязь. Естественно, была и единая для всех таблица сигнала.
Учитывая, что войскам по пути к Джаваре придется прорывать фактически три оборонительных рубежа, хорошо оборудованных в инженерном отношении, Варенников

573

принял решение – прямо здесь, неподалеку от Таки, в предгорье и на склоне гор провести показное батальонное тактическое учение с боевой стрельбой. Для этого было создано мишенное поле, то есть построили оборону противника и провели с одним из батальонов 56-ой десантно-штурмовой бригады тактико-строевое занятие по прорыву этой обороны. А 12-го апреля вызвали всех командиров рот, батальонов и полков афганской армии, оставив на них штабных офицеров. Приглашены были и офицеры наших частей.
До начала операции решено было провести учение с повтором некоторых элементов.
К исходу 15-го апреля войска уже изготовились для штурма. 16-ое апреля было отведено для уточнения задач и взаимодействия, пополнения вооружения, боеприпасов, продовольствия, медикаментов и прочего. Весь день 16-го апреля авиация наносила бомбоштурмовые удары по первой позиции и по отдельным в глубине целям. Дальнобойная артиллерия и реактивные установки “Град” и “Урал” обрушили свои удары непосредственно по ущелью, где находилась база Джавара, а также по целям на территории Пакистана.
Варенников не разрешил вести обстрел объектов на территории Пакистана, дабы не ставить командование в сложное положение. Авиации запрещалось приближаться к границе ближе пяти километров, поэтому бомбовые удары они часто наносили из положения кабрирования – не залетая на территорию Пакистана. Атака проводилась вслед за огневым валом.
Вдруг наступление остановилось перед третьим рубежом. Никто не мог объяснить, почему остановились афганские пехотинцы. Втягивать наши подразделения на третий рубеж не хотелось. Тем более это уже совсем близко от Пакистана – артиллерия
противника могла вести прицельный огонь.
Но что же делать, чтобы в последний раз поднять афганскому солдату дух и стимулировать активные действия? Варенников обратился к генералу Гафуру:
- Ну, растолкуйте, наконец, солдатам и офицерам, что главная задача – прорыв обороны – уже решена! Надо теперь спуститься с гор в ущелье и дружной атакой захватить базу. И у нас будет победа!
- Мы именно так и рассказали. Все соглашаются, но, наверное, чего-то боятся…
- Ну, чего же бояться, когда там все перебито? Только сегодня сделано около ста самолетовылетов.
- Боятся.
- Гафур, а если сказать солдатам, что там, в Джаваре, несметные богатства, и все, что воин захватит, возьмет себе?.. У Варенникова уже больше не было аргументов, и он пошел на такой шаг. Но смотрит – генерал Гафур весь расцвел.
- Генерал Варенников, Вы отлично знаете  афганского солдата. Отлично! Я думаю, что это уже их поднимет обязательно.
Машина закрутилась. Гафур переговорил со всеми командирами. Все отлично восприняли эту идею. Учитывая, что день уже шел к концу, атаку назначили на завтра. С наступлением утра предварительно нанесли массированный огневой артиллерийский и авиационный налет. Удары планировались также по объектам вблизи Джавара на территории Пакистана.
Через два часа командир 25-ой пехотной дивизии афганской армии доложил, что они ворвались в Джавару. Особого сопротивления они не встретили. Командир сообщил:
- Но тех, кто там попадался, мы уничтожили, в плен никого не брали.




574


* * *

Варенников связался с Кабулом и через генерала В.А. Богданова (начальника штаба Оперативной группы) договорился с советским послом в Афганистане Ф.А. Таблевым и секретарем ЦК НДПА Наджибуллой (который на днях должен был принять дела у Кармаля) о проведении парада победителей штурма базы Джавара. Все с ним согласились.
Парад был назначен на 24-ое апреля на центральном аэродроме города Кабула. Там же наметили провести и митинг жителей столицы и представителей от некоторых провинций.
К началу торжества, то есть к началу митинга и парада к 10 часам утра 24-го апреля 1986-го года на аэродроме Кабула собралось около 20 тысяч жителей. С цветами, нарядные, они расположились слева и справа от специально построенной большой трибуны, где поместились: все руководство Афганистана (кроме Кармаля), советский посол со своим окружением, руководители советских представительств в Афганистане (МО, КГБ, МВД) и Главный советский военный советник.
На противоположной стороне были построены афганские войска, участвующие в параде: около 50 процентов привезенных из Хоста в Кабул самолетами, весь кабульский гарнизон и части, расположенные неподалеку от Кабула. Всего около 15 тысяч воинов.
Митинг, посвященный победе афганских войск над мятежниками в Джаваре, открыл секретарь ЦК НДПА Наджибулла. Он произнес действительно пламенную речь. Наджибулла говорил, что афганскому народу давно пора жить в добре и мире, однако американцы, пакистанцы и другие не хотят этого. Они нашли среди афганцев наемников, и те за деньги убивают мирных жителей. Фактически было именно так.
Затем выступали участники боев, в том числе генерал Гафур, представители
общественности и различных министерств.
По окончании митинга множество женщин и детей с цветами и скромными подарками бросились через широкую асфальтированную полосу к воинам. Они общались минут десять, если не больше, и это была трогательная картина. Затем все стали на свои места, и начался парад. Воины с фронта прошли первыми с боевыми знаменами и цветами. За ними – кабульский гарнизон. Последним, чеканя шаг, прошло Высшее военное общевойсковое училище Афганистана.
24-го апреля 1986-го года фактически был подведен итог операции в Хосте по овладению базы Джавара, а 26-го апреля у нас в стране произошла чернобыльская катастрофа, которая коснулась и Варенникова.


* * *

Варенникова чернобыльская трагедия застала в Афганистане, в Шинданте – в штабе 5-ой мотострелковой дивизии. Он готовил операцию в зеленой зоне Герата с выходом на границу с Ираком.
Услышав о трагедии, и чтобы разобраться в ситуации, позвонил в Управление химических войск. Варенников вышел на заместителя начальника химических войск МО генерала А.Д. Кунцевича.
- Что произошло, Анатолий Демьянович?
- По-моему, самое плохое, но еще не все ясно.
- А все-таки из того, что уже ясно, что произошло?
575

- Взрыв в реакторе четвертого блока Чернобыльской станции. Естественно, в атмосферу был выброс. Сейчас на блоке пожар. Формируют правительственную комиссию.


* * *

3-го мая вечером, на второй день после того, как Н.И. Рыжков с группой руководителей побывал в Чернобыле, позвонил Варенникову – первый раз за все эти дни событий – С.Ф. Ахромеев.
- Вы, конечно, уже знаете, что произошло у нас в Чернобыле. Вначале думали, что это происшествие локального характера, оказалось, что оно вышло за рамки даже государственного. Создана Оперативная группа Политбюро ЦК КПСС по ликвидации последствий во главе с Н.И. Рыжковым. Туда вошел и наш министр обороны С.Л. Соколов. Для принятия мер на месте действует правительственная комиссия под руководством первого заместителя председателя Совмина Б.Е. Щербины. От МО туда вошел генерал-полковник В.К. Пикалов – начальник химических войск. Сейчас кое-что подтянули и кое-что подтягиваем в этот район для того, чтобы решать задачу по ликвидации последствий аварии.
- Но, наверное, самое главное – это как закрыть четвертый блок – источник бед? – спросил Варенников.
- Это верно. Забрасывают его с воздуха различным балластом, чтобы погасить пожар, а пока других конкретных предложений нет. Принято решение эвакуировать всех в радиусе 30 километров от АЭС.
Вот так – решений по четвертому блоку нет, а это главное. Что касается эвакуации из всех населенных пунктов в радиусе 30 километров от станции, то это уже трагедия.
Таких населенных пунктов оказалось 188. Решение принял председатель Совмина СССР
Н.И. Рыжков 2-го мая 86-го года и сразу все закрутилось.
У Варенникова было какое-то предчувствие, что Чернобыль мимо него не пройдет, хотя оснований никаких: находился в Афганистане, война в разгаре, занимает пост руководителя, заменять его в Афганистане нет смысла ни по каким соображениям. И все-таки, где там глубоко, шевелилось предчувствие, что его тоже могут приобщить к чернобыльскому делу.
И действительно, через десять дней ему вторично позвонил по этому вопросу Ахромеев и сказал:
- Я больше так работать не могу – каждый день “сижу” только на Чернобыле, но у Генерального штаба много и других забот. Поэтому, Валентин Иванович, Вы сейчас два-три дня по телефону врастаете в обстановку, а потом придется на пару месяцев ехать в Чернобыль и все взять на себя, в том числе организовать все основные районы по ликвидации последствий аварии и снять с меня эту обузу.
Варенников особой радости не испытывал, хотя почему-то чувствовал, что его место в это время должно быть именно там. Поэтому он ответил буднично: “Готов”. И хотя он был доволен тем, что его включили в разрешение самой важной для нашей страны проблемы, но все же поневоле возникал вопрос: неужели в ВС невозможно было найти генерала необходимого калибра, который бы действительно смог взвалить на себя все, что связано с Чернобылем? Разумеется, начальник Генерального штаба постоянно должен быть в курсе дела, иметь всегда под рукой справки и выводы, но организаторскую работу могли сделать другие. Почему из ада надо поселять в пекло? Ведь было много таких, кому не снилось пекло. Это можно только предполагать. И Варенников, разумеется, предполагал… почему посылали именно его.
576


* * *

Однако вопрос был решен. Варенников немедленно включился в организаторскую работу. Находясь еще в Кабуле, он начал создавать в Москве свою Оперативную группу для работы в районе аварии. Но чем дальше, тем больше он стал убеждаться в том, что надо иметь хоть какую-то научно-исследовательскую базу, опираясь на которую можно было бы делать обоснованные шаги в вопросах ликвидации последствий аварии. В связи с этим он предложил Ахромееву создать на базе ВС, не привлекая никого извне, так сказать полевой “НИИ” и дать ему название – Научный центр МО, а во главе поставить генерал-лейтенанта А.К. Федорова. Последнее время он был первым заместителем начальника Главного штаба Сухопутных войск, а до этого длительное время проходил службу в Киевском военном округе – в роли начальника штаба округа. Естественно, в Киеве и на Украине он знал многих, хорошо знали и его. Тем более что он к тому же был депутатом Верховного Совета Украинской ССР и даже членом Президиума Верховного Совета. А это не последний фактор, когда приходится создавать какой-то орган и проводить организаторскую работу.
Начальник Генштаба не только не поддержал Варенникова, но и предоставил свободу действий, сказав, что штат, состав и персонал он волен подбирать по своему решению. Естественно, в состав института были включены лучшие научные силы МО, в том числе и гражданской обороны страны. В частности, начальником штаба этого НИИ стал генерал-лейтенант Б.П. Дутов – начальник Института гражданской обороны, доктор технических наук, профессор. А первым заместителем научного центра был назначен полковник (в последствии – генерал) Р.Ф. Разуванов – начальник Института химических войск МО, кандидат (в последующем доктор) технических наук.
Как ни печально, но А.К. Федоров и Б.П. Дутов преждевременно ушли из жизни. И причиной тому явился Чернобыль.
В середине мая Варенников был уже в районе аварии и в самый раз: Б.Е. Щербина уже сдал дела председателя комиссии И.С. Силаеву, а сейчас прибыл вновь, чтобы оказать необходимую помощь.
Иван Силаев никогда – и будучи министром, и после - не был Варенникову по душе. Варенников считал, что Д.Ф. Устинов, конечно, в кадрах разбирался. Но как он мог на авиационную промышленность пропустить министром Силаева – он ума не мог приложить! Правда, потом его потихоньку отвели с самостоятельного участка на зампреда, а позже и вовсе вытолкали в правительство РСФСР, ошибочно считая, что там делать нечего, однако все это было позже. А в Чернобыле он был председателем Правительственной комиссии, с которым невозможно было ничего решать, зато после него дела резко пошли на поправку. Вначале пришел Л.А. Воронин, который больше смахивал на делового Б.Е. Щербину и, конечно, двинул многие вопросы вперед. А с приходом Ю.Д. Маслюкова вопросы вообще решались оперативно, по-деловому и в полном взаимопонимании. Эти же традиции были сохранены и значительно развиты В.К. Гусевым. Не было никаких проблем и в период, когда председателем комиссии был Г.Г. Ведерников. Варенникову пришлось работать фактически почти со всеми союзными председателями Правительственной комиссии – это вторая половина мая, июнь и июль месяцы (они менялись через две недели, а Варенников оставался).





577


* * *

Заложив все основы будущей работы – а главное – решив создать свою основную базу в Овруче, Варенников отправился в Москву. Доложил начальнику Генштаба, что имеет уже общее представление о состоянии дел (ни министр обороны, ни начальник Генштаба к этому времени в Чернобыле еще не бывали). Кстати, Ахромеев там так и не появился, а Соколов приезжал на один день в июне или июле месяце. Доложил также, как он представляет себе стоящую задачу и методы ее выполнения – а они для него были на поверхности, никто их ему не ставил, да и ставить их не надо было.
Итак, на его взгляд, необходимо определиться (как шаги первостепенной важности):
Во-первых, ежедневное ведение воздушной и наземной радиационной разведки в районе станции и прилегающего промышленного складского района.
Во-вторых, постоянное проведение радиационного и дозиметрического контроля среди личного состава.
В-третьих, организация дезактивации сооружений и территории АЭС.
В-четвертых, то же самое, но в 30 километровой зоне.
В-пятых, провести обустройство всех прибывающих в район катастрофы войск для ликвидации последствий аварии.
Решая вопросы дезактивации сооружений и территории АЭС, необходимо было искать пути изолирования реактора и сбор разбросанных по плоским крышам зданий АЭС излучающих тел и других опасных элементов.
Нужно было строить подстилку (под разрушенный реактор) размерами 30 на 30 метров и толщиной 2,5 метра. Это был тяжелый труд. Строили группы военных под руководством подполковника Бельченко.
Кроме того, военным обязаны были создать дезактивационные пункты при выезде из АЭС и вторично – из 10-километровой зоны.
Далее нужно было содействовать гражданским органам, в организации эвакуации,
в поддержании порядка и недопущения мародерства в районах, где население
эвакуировано.
Наконец, особую важность представляла проблема защиты водных ресурсов от радиоактивного заражения.


* * *

Утром 24-го мая Варенников вылетел из Москвы в Чернобыль с основным составом оперативной группы и руководством научного центра.
В состав оперативной группы входили: генерал-лейтенант Г.С. Стародубцев, генерал-лейтенант А.Д. Кунцевич, генерал-майор Г.В. Прокопчук, генерал-майор С.Н. Ляховидов, полковник В.С. Трушнов.
В числе научного центра, кроме его руководителей – генералов А.К. Федорова, Б.П. Дутова и полковника Р.Ф. Разуванова, летели лица технического состава, взятые в основном из Института гражданской обороны и частично – института химических войск. С их помощью уже с первых дней можно было наладить делопроизводство, издание документов, дежурство, передачу и принятие распоряжений, информации и т.п.
Они приземлились на военном аэродроме Овруч. Проехали в город и, показав вместе с командованием дивизии место расположения научного центра его
578

руководителям, Варенников вернулся на аэродром, пересел на поджидавший там вертолет и отправился в Чернобыль. Полет занял 10 минут.


* * *

На вертолетной площадке в Чернобыле уже было оживление – люди, машины, мотоциклы и даже велосипеды. У многих на шее белел упрощенный фильтр воздуха – при необходимости (если поднималась пыль или в особо опасной зоне) маска из бинта и ваты быстро натягивалась на рот и под нос, которая гарантировала от попадания частиц изотопов урана, плутония, стронция и т.д. в легкие. Конечно, они многих спасли, но, к сожалению, помогли не всем. Так же как и свинцовые листы на полу вертолета: хоть они и были толщиной в палец, а дозиметр во время полета над АЭС показывал 10-15 рентген/час.
С вертолетной площадки отправились в здание, где уже располагались военные – генерал армии И.А. Герасимов со своей группой, группа генерал-полковника В.К. Пикалова, военные летчики, инженеры, связисты, строители и т.д.
Сам В.К. Пикалов болел и находился в Москве. О том, что себя плохо чувствует И.А. Герасимов, Варенников узнал от него лично. Видно, тоже подхватил большую дозу облучения.
Заслушав все представительства МО о состоянии дел, о решении задач, и особенно о проблемах, Варенников хорошо “вооружился” к совещанию у председателя Правительственной комиссии, где и выступил с конкретными предложениями по улучшению взаимодействия группы МО, держателем основных сил и средств на тот час. С другими министерствами и ведомствами многие работы выполнялись или совместно, или только силами МО по заказу другого министерства. В этот раз на совещании у И.С. Силаева Варенникову довелось познакомиться со всеми. Варенников сообщил им, что любой вопрос, любую проблему нужно передать ему в Оперативную группу и через каждые два часа он будет звонить туда, и будет получать информацию.
На совещание к председателю комиссии Варенников взял генерала Кунцевича и полковника Разуванова. Сразу после совещания они отправлялись на АЭС. Во всех административных ролях в то время на станции выступало одно лицо – главный инженер АЭС Штремберг. Он кратко, в популярной форме рассказал, как они дожили до такой жизни. Оказалось, что дежурная смена инженеров решила провести эксперимент (кстати, с этой идеей носились давно). Суть его сводилась к тому, что они хотели определить наивысшие параметры напряжения работы реакторов, при котором можно максимально снимать количество электроэнергии.
Главный инженер с удовольствием сопровождал их по всем блокам. В огромном, очень душном светлом зале на равном удалении стояли реакторы, а перед ними рядом – турбины. Все строго, аккуратно и понятно.
Четвертый блок уже был бутафорно отгорожен. Поэтому они туда зашли особо. Главный инженер поставил их на площадке, откуда было видно все, и сказал: “Не задерживайтесь. Идет излучение в несколько сот рентген в час”. Сам встал в каменный простенок. А через 20-30 секунд сказал: “Надо идти”. И они тронулись в обратный путь.
Дорогой Варенников думал об увиденном и о создании защиты для тех, кто будет здесь работать по ликвидации кратера, о создании роботов для сбора особо опасных элементов на территории АЭС. Угадывая его мысли, главный инженер по мере их движения к его кабинету стал высказывать свои соображения: “Если мы не уберем куски твел и других элементов на земле вокруг станции, мы ничего не сможем сделать”. В этом духе они говорили еще минут 15, уже находясь в кабинете. Варенников сказал, что усвоил все и
579

оставляет здесь пока для детального изучения обстановки полковника Разуванова. Затем
сюда переведут Оперативную группу Министерства обороны со средствами связи, чтобы можно было говорить с Москвой. В ее подчинении будут силы и средства для проведения работ. Надо организовать здесь пункты помывки личного состава, пищеблоки, санузлы, медпункты и места для дневного и ночного отдыха.


* * *

Варенников с Кунцевичем уехали в Чернобыль, а Разуванову оставили “уазик”. Но мысль о том, какая громадная беда свалилась на плечи нашего народа, не покидала Варенникова ни на минуту. Однако вздохами не поможешь, надо работать капитально, чтобы хоть кое-как смягчить эту беду. Уже начали “закипать” соседние страны, даже скандинавские.
К 18.00 Варенников успел вернуться в Чернобыль в Оперативную группу, где уже все собрались для получения конкретных задач.
Структура сил и средств МО, находящихся в районе катастрофы, представляла следующее. Руководство всеми силами и средствами военных осуществляла Оперативная группа МО, у которой для этой цели был штаб “Научный центр”. В штабе, кроме операторов, которые работали по направлениям (по военным округам и объектам), входили еще и службы центрального подчинения: химическая, ВВС, отдельно дорожно-
строительная, техническая, связи, тыла, медицинская служба, управления строительством и расквартированием войск.
Научный центр работал в тесном взаимодействии со штабом Оперативной группы и часто не только не ограничивался разработкой способов и методов проведения дезактивации какого-нибудь объекта или населенного пункта, но и занимался непосредственно организацией и проведением этих работ.
Объектом номер один во всей их деятельности, конечно, была АЭС. Затем шли три сектора, на которые разбили всю зону в радиусе 30 километров вокруг АЭС.


* * *

Несомненно, главную скрипку здесь старалась играть элита наших ученых во главе с А.П. Александровым – президентом Академии наук Советского Союза и его академиков. Однако, не дождавшись от них честных и ясных решений, что же делать с реактором и тем ураном, что там остался, Минсредмаш, набрав еще при министре Е.П. Славском мощные обороты, сейчас поддерживало инерцию работы. Совместно с Минэнерго выработали пути действий и выступили в роли майоров, а военные в роли подмастерьев. Но это относилось только к четвертому реактору. Что же касается всего остального на АЭС, то там действовали в основном только военные или военные совместно с кем-то.
В подвале (а он был жилой) административного здания АЭС расположили Оперативную группу от Чернобыльского штаба со всеми средствами связи. Здесь было все для жизни, быта и боевой деятельности.
Первые шаги по уборке территории АЭС налаживались очень тяжело. Но когда появился танковый тягач с мощной лобовой броней, экраном обзора местности и сильной длинной и гибкой “рукой”, которой можно было подбирать особо опасные элементы и складировать их в контейнер, а затем перевозить контейнер в могильник здесь же, в тылу АЭС – это уже победа.

580

Не дожидаясь, когда уберут излучающие элементы со всех сторон АЭС,
приступили к выполнению второго шага – дезактивации местности там, где уже не было большой опасности.


* * *

Весь остаток мая основные усилия были сосредоточены на АЭС. Но, когда Варенников почувствовал, что работы здесь приобрели системный характер, то начал заниматься всеми тремя секторами (зона была разбита на три зоны, подведомственные округам: Белорусский – северная часть зоны, Прикарпатский – западная часть, Киевский – восточная и южная часть зоны).
Иногда к группе офицеров, выезжавшей в один из секторов, отправлялся в путь академик В.А. Легасов, к которому Варенников питал особое уважение за его глубокие мысли и манеру держаться просто и доступно, а также за способность в любое время обсудить интересующий вас вопрос. Возможно, Варенникова еще подкупала в нем не только простота, но и глубокая душевность, когда он давал оценки действиям наших воинов. Они действительно заслуживали всяческого уважения.
В одну из таких поездок зашел разговор о перспективе Чернобыльской АЭС. Постоянная помывка всех зданий снаружи и особенно внутри коренным образом изменила ситуацию для продолжения дальнейших работ. А меры, принятые нашими
угольщиками, Минсредмашем и Минэнерго под четвертым реактором, позволяли делать выводы, что настало время приступить к строительству для этого блока мощного саркофага. Но Варенникову казалось, что по этому поводу будет еще не один сбор. Дело в том, что нет единства взглядов между академиками Александровым и Велиховым. Почему?
- Анатолий Петрович Александров утверждает, что бетонировать и строить саркофаг уже можно, а Евгений Павлович говорит, что этого делать нельзя, будто в бетон могут попасть частицы, излучающие радиацию, и мы создадим, мол, такое сооружение, которое само будет представлять опасность.
- А Вы, за какой вариант? – спросил Варенников.
Легасов, не задумываясь, ответил:
- Несомненно, саркофаг строить надо, и чем раньше, тем лучше. А чтобы не было
каких-либо тревог и сомнений типа тех, что у Велихова, надо определить четкие нормы и условия выполнения работ и создать жесточайший контроль над их выполнением. Тогда все будет нормально. Мы же в свое время задались целью – любой ценой погасить пожар в реакторе и приглушить брожение – реакцию, которая имела место с горючим (ураном). Мы поставили такую цель и добились ее выполнения. Благо наши вертолетчики в буквальном смысле ювелиры: огромное количество мешков высыпались точно в кратер.
Песок – это лучший физико-химический фильтр. Он связывает аэрозоли в реактивные газы. Кроме того, расплавляясь, он обволакивает уран, снижает температуру, проникает в нижние этажи и создает необходимую подушку. А чтобы одновременно поглощались свободные нейтроны, мы забрасывали вместе с песком борную кислоту и доломитовые глины. Особый разговор о свинце. Я настоял на его применении, потому что это средство, которое решительно снижает температуру в активной зоне. Я понимал, что часть этого свинца могла парами выделяться и в “дыхании” четвертого реактора. Но мы должны были выбрать меньшее зло: либо мы применяем все средства и гарантированно добиваемся погашения активной зоны, либо будем ждать, пока произойдет новый взрыв – ведь никто не мог сказать, сколько осталось урана даже предположительно. А что такое еще один взрыв, а может, не один? Да еще неизвестно, какой мощности? Взрыв может
581

разнести остальную часть АЭС, принести колоссальные жертвы, и весь адский труд,
который мы сюда вложили, улетит, как дым. Взрыв повергнет в шок всех – и правительство, и ученых, и промышленность, и военных, а мир скажет, что СССР совершенно не способен управлять процессами ядерной реакции. А ведь это не так. И первую АЭС создали именно мы, то есть Советский Союз, создали и продемонстрировали миру способность управлять ядерным процессом. Кое-где можно выстроить вдоль дороги посадки, фруктовые деревья, но их плоды для жизни будут непригодны, так как в их составе будет большое количество свинца, который микроэлементами выделяется у автомобилей вместе с выхлопными газами. Но со временем придорожная зелень все это приобретает в таких концентрациях, что эти яблоки или сливы становятся ядом. Так же, как и молоко (в траве тоже много свинца). В результате заброски сотен тонн свинца в четвертый реактор выход свинца с парами и дымом, конечно, в тысячи раз больше, чем у дорог, и мы это знаем, но просто иного пути у нас не было. А вот цели своей мы достигли – зону погасили, - рассуждал Легасов.
- Верно, верно, Валерий Алексеевич, это ахиллесова пята для всех последующих действий. Мы полностью поддерживали и разделяли сейчас это решение. Но, возможно, на сегодняшней стадии можно было бы ограничиться (и то, если обстановка требует вмешательства) только песком? Мы уже у себя в НЦ этот вопрос обсуждали, и наши ученые склонялись именно к такому мнению, а у нас единое мнение.
- Да, и я с ними общался, в том числе с Федоровым, Разувановым, и у нас единое мнение.
Контактируя с такими учеными, как Легасов, не только обогащаешься знаниями, но и одухотворяешься. Вообще, приятно общаться с культурным, эрудированным и порядочным человеком. А как интересно, поистине вдохновенно проводил Легасов беседы с офицерами и солдатами. Во-первых, разговор шел только на равных. При этом он, Легасов, задавал тон и вел беседу, точно понимая, с кем имеет дело, но не заигрывая с ними и не подыгрывая им! Наоборот, разбирая методы, например, дезактивация зданий, различных помещений, территории, он убедительно и настоятельно рекомендовал выполнять необходимые условия, перечислив их, так же как и соблюдение мер предосторожности, ведение контроля и учета за облучением. Это педагог высшего класса.


* * *

Наладив капитально работы на АЭС, Варенников вместе с НЦ провел в каждом секторе показные учебно-методические занятия с демонстрацией методов проведения дезактивации населенных пунктов (домов, других сооружений, огородов, садов, прилегающих земель) и соединяющих их дорог. Несомненно, это принесло большую пользу. НЦ выпустил в помощь войскам необходимые материалы.


* * *

Обычно Варенников всегда кратко заслушивал обстановку, отчет о том, как идет ход эвакуации населения (а если оно уже эвакуировано, то соблюдение режима), каково состояние с дезактивацией. Затем выезжали в населенные пункты, где велись работы. Значительное количество жителей все-таки не уезжало, в основном в возрасте 60-70-ти лет и старше. Никто их насильно не вывозил, однако рассказывали, какие беды со здоровьем могут случиться. Тем, кто никак не хотел расставаться с родным домом,

582

давались рекомендации, как вести себя в этих условиях, как поступить с домашней птицей 
и животными.
Как правило, на их предупреждения были одни и те же ответы:
- Пусть будет, что будет. Но я из своего села никуда не уеду, прожила здесь со дня рождения, и буду жить, пока живется. А ваши советы я учту.
- Если у вас возникнут вопросы или просьбы, то надо будет обращаться…
И далее разъяснялось, где, в каких поблизости деревнях были медпункты, почта, телефоны (в том числе междугородние), продовольственные ларьки, специализированная и, наконец, районная администрация. Люди весьма внимательно относились ко всем разговорам.


* * *

Были и не решаемые требования строительства за счет СССР новых объектов.
Руководство Украины пожелало построить за счет союзных средств канал в несколько сот километров, который бы перехватывал воды всего района и не допускал сброса загрязненных вод в Днепр.
Варенников дважды ездил к Щербицкому и убеждал в нерациональности строительства такого канала. Загрязненное после взрыва облако упало на внешние воды Припяти, которые  в это время были самыми большими, и потому все страшное уже ушло в Днепр.
Вопрос о строительстве канала не раз обсуждался в Чернобыле на правительственной комиссии, и все единогласно считали, что это ненужная затея. Наконец, украинские товарищи вопрос этот сняли.


* * *

За два в половиной месяца пребывания в Чернобыле Варенников выезжал в Москву
на заседание Оперативной группы Политбюро ЦК. Обычно приезжал накануне, вместе со своими товарищами готовили к выступлению начальника Генштаба С.Ф. Ахромеева – выясняли с ним все вопросы, если требовалось – поправляли карты и схемы. А на следующий день Варенников вместе с С.Ф. Ахромеевым, а также другими товарищами присутствовал на этом совещании. Докладчиков было много. Один раз заседание вел Н.И. Рыжков и два раза Г.К. Лигачев. Варенникову показалось, что Рыжков больше склонял заседание к практическим делам, и особенно к тому, как намерен он решать задачи, которые их ждут, какие меры следует принимать. А Егор Кузьмич упор делал на познавательную сторону, перебивал выступающих (у него это вообще в манере), тут же давал слово другому. Внешне заседание проходило живо, но все приобретало форму незаконченности. Правда, военных Лигачев не перебивал.
После этих поездок Варенников не чувствовал себя обогащенным. Возвращаясь к “себе” в Чернобыль – не только не было никакой ясности, но чувствовал себя обворованным - ухлопано целых два дня, хотя там вполне могли бы обойтись и без него. Дали лишь один раз выступить по оценке обстановки. На его взгляд, главенствовала не столько деловая озабоченность в связи с обстановкой на АЭС, сколько состязательность между ведомствами. Он не знал, может, в верхнем эшелоне и ставится такая цель, но это ничего не давало. Необходимо было взаимодействие, а не соревнование, кто эффективнее доложит.

583

Естественно, чем Варенников все-таки был доволен, так это тем, что руководство
страны обогащалось достоверной  информацией, что позволило ему правильно ориентироваться в перспективе и принимать нужные решения.


* * *

Когда все работы приняли системный характер, а прибывшие в районы катастрофы войска ВС были уже в основном капитально устроены по форме лагерного расположения (но оно почти не отличалось от хороших стационарных военных городков), Варенников стал подумывать о перемещении НЦ поближе к Чернобылю и к штабу Киевского военного округа. Было перебрано несколько вариантов. После рекогносцировок остановился на доме отдыха “Ирпень”. Приняв решение и согласовав его с руководством Украины и Киевского военного округа, а также доложив в Генштаб и получив одобрение, Варенников отдал все распоряжение.
Жаль, конечно, что он лично не помог НЦ передислоцироваться и устроиться на новом месте, как первый раз в Овруче, но на то были причины – ему надо было возвращаться в Афганистан. Там с приходом жаркого лета наступала и пора жарких схваток.
В Афганистане Варенников пробыл с конца июля и до конца сентября.


* * *

Возвращение Варенникова в Чернобыль началось с неприятности. По прилету ему доложили, что прибывший месяц назад (это уже без него) из Прибалтики полк химзащиты “бунтует”. Точнее, у личного состава очень плохое настроение, крайне негативные высказывания, полк плохо устроен, обеспечен, в связи с чем требуются экстренные меры. Варенников приказал на следующий день независимо от погоды отменить все работы и к 10.00 построить весь полк к его прилету. Будет с ним говорить.
Утром следующего дня – обложной дождь. Но он полетел. В установленное время полк был построен. Варенников вышел из вертолета и направился к полку. К сожалению, только в это время понял, что сделал ошибку, которую уже нельзя было исправить: не взял дома легкой плащ-накидки, а одет был в легкое афганского типа обмундирование, под которым, кроме майки и трусов, ничего не было, плюс полусапожки и фуражка.
Дождь моросил капитально, то усиливался, то сдерживал свой напор. Командир полка доложил, Варенников поздоровался громко и четко, но услышал вялый, несогласованный ответ. Командир полка, как бы извиняясь, начал говорить Варенникову, что вынужден всех одеть, так как холодно, всего плюс два-три градуса. Действительно, личный состав был одет в шинели. Сверху на шинели солдаты надели резиновые плащи из комплекта химзащиты, на голову подняли капюшоны, а на ногах резиновые сапоги. В таком одеянии их никакой дождь, ни какой холод не проймет. Варенников же на этом фоне выглядел довольно странно – приблизительно как купальник на берегу моря в зимнюю холодную штормовую погоду.
Но отступать было некуда. Варенников сказал о том, что вчера только прилетел из Афганистана и ему доложили ряд писем из полка, в которых солдаты жалуются на бытовые условия и высказывают ряд пожеланий. В связи с этим Варенников заметил, что сначала хочет высказаться по общим известным ему частным проблемам, а потом после общего разговора готов принять персонально каждого, у кого есть вопросы, вот в той

584

большой палатке (он показал, какую именно палатку имеет в виду).
- Поскольку здесь работал несколько месяцев, с обстановкой знаком, все проблемы мне известны, мы их, конечно, разрешаем, - заметил он, - но я хотел бы обратить внимание личного состава полка на следующее.
И далее он подробно рассказал об обстановке в стране, о том, что народ включился в перестройку с надеждой на лучшее. К сожалению, они еще не развязали афганский узел, но не теряют надежды. А вот чернобыльская трагедия добавила нам забот, она требует от всех сплочения и мобилизации всех усилий, чтобы бороться с бедой сообща.
Тут из строя послышался выкрик, но Варенников решительно его пресек. Затем еще один демагог начал рассуждать: “Все, что здесь делается, это не наше дело, наше дело в Прибалтике”. Варенников вывел его из строя, поставил рядом и разложил по полочкам перед строем: “А если бы эта беда случилась не на украинской АЭС, а на литовской, не дай Бог? Что, народы Советского Союза, в том числе Украины, были бы в стороне? Нет, конечно, как и сейчас здесь, в Чернобыле, так и в любом случае мы будем действовать только вместе”.
И в таком духе они почти два часа беседовали под проливным дождем. Раскрутив себя внутренне до предела, Варенников не чувствовал “собачьего холода”. Но на нем не осталось сухой ни одной ниточки, вода с него буквально лилась. Фуражка стала пудовой, а из сапожек с каждым его шагом (он высказывался, расхаживая вдоль строя) “выстреливали” струи воды.
Варенников ходил, говорил и одновременно думал о своих подчиненных, которые
прилетели с ним и стояли в отдалении группой, напялив на себя плащи химзащиты: неужели нельзя сообразить, что надо хоть для приличия предложить и ему плащ. Однако видимо, из опасения “испортить обедню”, никто к нему не подходил. Когда он говорил перед строем – лучше его не трогать. И это правильно.
Закончив свою тираду, Варенников еще раз подумал, где будет вести прием по личным вопросам, и пообещал принять необходимые меры. Однако указал, что и личный состав полка тоже должен постараться, в том числе и о своем благоустройстве.
После этого дал команду развести полк по подразделениям, а сам отправился в большую палатку. Там было тепло – “работали” сразу две печки. Несмотря на присутствие солдат и офицеров, Варенников снял фуражку и повесил недалеко от печки, чтобы стекла вода. Расстегнул “молнию” и снял сапожки, демонстративно вылил из них воду, выжал и, пододвинув табуретку, поставил их так, чтобы они сохли. Снял и выжал носки и тоже устроил их рядом с сапожками. Дал команду (сами не догадаются), чтобы принесли два солдатских полотенца. Снял вначале куртку, а затем майку, отжал и их. Куртку и одно полотенце отдал солдату, чтобы он, протирая, ее просушивал. Сам же, как следует, до пояса растерся. Затем этим же полотенцем протер брюки. Сразу полегчало.
Стал одеваться. Кто-то подал Варенникову сухую тельняшку. Он посмотрел – сержант, улыбаясь, немного покраснел. А может, ему показалось. В палатке уже было не тепло, а жарко: народу набилось полно. Варенников поблагодарил его и пожал руку. Надел тельняшку, затем мокрые носки и полусапожки. Надел теперь полусухую куртку. Принесли большую кружку крепкого, сладкого чая. Варенников сел на табуретку у стола и, обжигаясь, стал попивать этот изумительный напиток. Вдруг в ожидании беседы появились солдаты и сержанты.
Закончив все процедуры, Варенников усадил к столу своих офицеров и приказал записывать все беседы, обратив особое внимание на фамилию, имя и отчество заявителя, его адрес, суть вопроса и принятые Варенниковым решения. Объявив это громко, чтобы все знали, как все будет организовано. Добавил, чтобы заявители сидели в определенной Варенниковым последовательности. При этом полковое руководство отсутствовало, чтобы не стеснять своим присутствием тех, кто хотел бы сделать заявление в их адрес.
585

И так, не присаживаясь, Варенников провел еще четыре часа. Личный состав
попеременно ходил на обед и возвращался, а они продолжали прием по личным вопросам. Варенников считал, что это возымело действие. Хотя полк в целом был с “гнильцой” – почти все были призваны из запаса, ощущалось уже дуновение лжедемократии (этот процесс в Прибалтике начался раньше, чем в остальных районах страны). Командование полка – особенно командир полка, заместитель по политчасти и начальник тыла – было крайне неорганизованное, а ведь решение многих вопросов зависело непосредственно от них.
Под конец состоялись встречи по личным вопросам и с некоторыми офицерами. Разговор получился хороший. В заключение Варенников встретился с командованием полка и командирами батальонов. Откровенно сказал, что многое зависит от них самих, поэтому они обязаны в течение десяти дней обустроить полк и только после этого приступить к работам (полк оперативно подчинялся Прикарпатскому военному округу). Понимая, что в лице командира имеет дело с крайне неорганизованным человеком, Варенников приказал временно передать дела начальнику штаба полка, который произвел впечатление делового и способного офицера. “А завтра, - заметил Варенников, - окончательно объявлю вашу судьбу”. Начальник тыла и заместитель командира по политчасти, у которых было много упрощений, строго предупредил, что через неделю проверит, как они поправят дела. А остальным офицерам сказал, чтобы они не отгораживались от солдат, тем более таких, как у них – семейных, которым в основном тридцать, и за тридцать лет. С ними надо работать особо.
Уже вечерело, когда Варенников полетел обратно. Дождь продолжался.


* * *

На следующий день с утра Варенников встретился с Б.Е. Щербиной. Он был в роли председателя Правительственной комиссии, но уже на постоянной основе. Шло активное строительство саркофага под четвертый блок.
Учитывая необычную ситуацию в полку, в котором Варенников побывал, рассказал ему все подробности. Внешне он сильно изменился: осунулся, лицо серое, вокруг глаз черные круги, да и глаза стали не такие живые. А ведь недавно был даже румянец. Видно, устал. Человек исключительно обязательный и крайне активный. Если вцепился – все! Задача будет выполнена.
По ходу рассказа Варенникова он, как бы между прочим, отпускал оригинальные непарламентские фразы, давая оценку этому и высказывая свое личное отношение. Когда он закончил, Варенников спросил у него:
- Борис Евдокимович, ведь у нас было достаточно частей, которые могли бы справиться с задачами. Зачем втянули еще и этот полк?
- Это я должен у Вас спросить – на какой хрен он нужен, этот полк? Ведь с ним будет одна морока. А нам надо, чтобы он дело делал, а не отвлекал нас от работы. Вы спросите у Генштаба – зачем его прислали? Тем более, насколько мне известно, вопрос так вообще не стоял. Хотите, я спрошу – зачем нам эти “партизаны”?
- Да нет уж. Я сам переговорю с Генштабом. Но коль полк оказался здесь, то ему надо поработать.
- А теперь, Валентин Иванович, у меня к Вам вопрос из другой области. Вы что, в Афганистане уже решили все проблемы, что летаете туда-сюда так часто?
- Дело в том, что я здесь все закручивал, как всем известно, и сейчас, накануне первой чернобыльской зимы, надо, наверное, именно мне проверить готовность.
- Ладно. У меня есть дельное предложение – проехать посмотреть город Припять.
586

Там проведены большие очистительные мероприятия. Наши товарищи предупреждены.
Варенников согласился, и они поехали. Борис Евдокимович ударился в воспоминания о том, что и как было, начиная с первого дня. Оказывается, и Правительственная комиссия первоначально размещалась не в Чернобыле, а в городе Припяти.
- Бестолково все было – город дышал радиацией, а мы в нем сидели. Почему? Не было решения правительства об эвакуации.
Полдня они потратили на Припять. И не зря. Объехали буквально все. Конечно, в сравнении с тем, что было, к примеру, в мае, общая обстановка изменилась значительно к лучшему: наведен общий порядок.
Б.Е. Щербина принял правильное решение о создании смешанной комиссии, которой поручалось всесторонне изучить ситуацию в городе и доложить комиссии возможные варианты решений.
Подставленный под удары смертельных лучей, незащищенный организм Щербины был, конечно, обречен. А сколько таких как он еще умерло, и умирает по этой причине, в том числе и среди военных? Особо трагично сложилась судьба у начальника НЦ генерал-лейтенанта А.К. Федорова. После Чернобыля его назначили в 1988-ом году начальником штаба Группы войск в Германии. Однако по болезни он вскоре уволился. Долго врачи толком не могли определить, что у него. Но оказывается, альфа-лучи от частицы, которая попала вместе с воздухом в легкие и осела там, несколько лет разрушала организм.
Федоров перенес ряд сложнейших полосных операций. В итоге потерял полностью одно легкое и почку. Варенников встречался с ним в госпитале, куда временно был помещен для проведения диспансеризации. Это было в 1996-ом году, а уже весной 1998-го года Федорова похоронили.


* * *

Закончив свою работу во время второй поездки в Чернобыль, Варенников возвращался в Афганистан с тяжелым чувством неопределенности: чем все кончится в Чернобыле, если даже среди наших ученых ядерщиков нет единства во взглядах.
Варенникову было ясно, что недисциплинированность сотрудников-экспериментаторов во время эксплуатации АЭС обернулась на четвертом блоке ужасными последствиями. Положительный скачок реактивности привел к разгону реактора с периодом меньше одной секунды. При такой скорости нарастания мощности попытка “обуздать” ситуацию опусканием твел приводит только к их разрушению ядерным топливом, поскольку в реакторе резко возрастает давление и происходит взрыв. В результате верхняя плита взлетает, как крышка кастрюли. Но резкий разгон реактора на ускоряющихся нейтронах и его разрушение первым взрывом – это еще не все. Вслед за этим секунд через двадцать, последовал второй взрыв, значительно мощнее первого. Он произошел внутри реактора из-за быстрого скопления большого объема водорода, который начал образовываться в результате реакции имеющегося в реакторе циркония с паром (при температуре 900 градусов и выше идет интенсивное выделение чистого водорода). Второй взрыв и сделал основной выброс в атмосферу.


* * *

Фактически весь полет из Москвы в Кабул Варенников размышлял о положении в

587

нашей стране. И хотя опять он возвращался на афганскую войну, и, следовательно, и
мысли как будто должны были касаться именно этого, все-таки думы были о родном доме – о Советском Союзе. Сложная ситуация внутри страны и вокруг не давала покоя. Просто беда. С Афганистаном еще никак не развязали узлы – и вдруг обрушился Чернобыль.
В кабуле Варенникова встретили как обычно товарищи из Оперативной группы и генерал-лейтенант М.М. Соуков, который был “правой рукой” Варенникова при подготовке к возвращению в СССР. 12 тысяч воинов (или 6 боевых частей) были выведены из Афганистана осенью 1986-го года – то есть задолго до Женевских соглашений. Надо было подталкивать наше руководство снизу.
За несколько дней до его первого вылета из Кабула в Чернобыль (май 1986-ой год) Варенников официально поздравил Наджибуллу с избранием его на пост Генерального секретаря ЦК НДПА (вместо Б. Кармаля). Конечно, было много сторонников, но были и противники его назначения. Альтернативной фигурой называли полковника Сорвари (в свое время руководил МГБ), который для военного положения Афганистана и по другим качествам якобы больше подходил на роль лидера. Но в 1981-ом году Кармаль отправил его послом в МНР, тем самым избавив себя от возможности конкурента. Учитывая длительное отсутствие Сорвари в стране, большинство предпочло на пост лидера Наджибуллу, точнее, согласилось с советским предложением, несмотря якобы на его “слабые” стороны. Он был из аристократической семьи, женат на внучке короля, не имел военного образования (врач). Не так был близок к Советскому Союзу, как многие из
руководителей, которые или учились в нашей стране, или часто бывали там по делам службы. Считалось, что он будет далек от нужд народа. Но жизнь показала, что все претензии, предъявлявшиеся Наджибулле, отпали сами собой. Он оказался настоящим патриотом и прекрасным государственным деятелем. Наджибулла по природе был масштабным и талантливым человеком, поэтому впитывал в себя все необходимое с первого захода. Вот почему он и приглянулся и руководителям СССР.
В то же время Варенников понимал, что с приходом Наджибуллы нужен был поступок, который бы поднял авторитет и Советского Союза, и Афганистана. Надо было обозначить новую политику. Этим шагом мог стать вывод войск, хотя бы в незначительном составе, допустим, 10-12 процентов от имеющейся численности.
Варенников переговорил об этом с В.П. Поляничко, и они вместе прозондировали у Наджибуллы, как он посмотрит на то, что мы выведем несколько боевых полков из Афганистана. Наджибулла колебался недолго.
В тот же день Варенников переговорил по телефону с начальником Генштаба С.Ф.
Ахромеевым и подробно рассказал о состоявшейся беседе. Тот сразу ухватился за эту идею и сказал, что перезвонит через час. Действительно, через непродолжительно время позвонил (видно, с кем-то посоветовался) и начал сразу с вопросов:
- А Вы уверены, что Наджибулла действительно воспримет такой акт положительно? А не получится ли так, что накануне вывода он позвонит нашему руководству и скажет, что не хотел бы, чтобы наши части уходили? Не может ли он сказать, что поторопился со своим согласием?
И в таком духе было задано несколько вопросов. Варенников успокоил Сергея Федоровича, сказал, что Наджибулла, в отличие от других, не станет отказываться от своих слов и свое решение не изменит. Посоветовал также переговорить на эту тему с В.П. Поляничко, что Ахромеев и сделал. Затем последовали другие вопросы, касающиеся непосредственно вывода наших войск:
- Какие части предполагаете выводить? На каких направлениях? Как это отразится на общей обстановке?
- Думаю, что это будет пять-шесть боевых полков. Именно боевых – другие не прозвучат. Но в числе боевых могут быть и такие, которые фактически на боевую
588

обстановку особо не влияют.
- Например, зенитно-артиллерийские полки ПВО, - перебил Варенникова Ахромеев.
- Верно, зенитно-артиллерийские полки. Или танковый полк.
- Согласен. Но если в числе этих полков не будет мотострелковых, то мы только дадим пищу оппонентам.
- Надо подумать. Позвольте мне завтра подробно доложить предположения и одновременно согласовать их здесь, на месте.


* * *

На следующий день после обсуждения этого вопроса у себя в Оперативной группе, а также с командующим 40-ой армией и Главным военным советником пришли к выводу, что выводить советские военные части нужно там, где достаточно сильны афганские войска, или наших войск достаточно или в избытке. Из 5-ой мотострелковой дивизии через Герат на Кушну можно вывести танковый и зенитно-артиллерийские полки, из
201-ой мотострелковой дивизии через Кукруз на Термез – мотострелковый и зенитно-артиллерийский полки, из 108-ой мотострелковой дивизии из Кабула на Термез можно отправить один зенитно-артиллерийский полк. Если учесть, что с этими боевыми частями
мы рассчитывали отправить множество различных других подразделений, то в целом набиралось до двенадцати тысяч человек.
Таков состав был доложен Генеральному штабу ВС СССР.
Это, конечно, выглядело уже солидно. Получив от начальника Генштаба добро, Варенников отдал все необходимые дополнительные на этот счет распоряжения по завершению подготовки войск, предназначенных для вывода, назначил соответствующую команду, а сам по указанию Ахромеева вылетел в Советский Союз – вторично в Чернобыль.


* * *

Вернувшись после первой поездки в Чернобыль в Афганистан, Варенников с Оперативной группой МО развернул кипучую деятельность по подготовке конкретных войск к выводу. В числе других мероприятий предусматривалось провести операцию по разгрому непримиримых банд, расположенных вдоль маршрутов, по которым пойдут войска. А с бандами, настроенными не особенно агрессивно, проводились соответствующие переговоры по принципу: нас не трогай – мы не тронем, а затронешь – спуску не дадим.
Ведя агентурную разведку с целью установления истинных планов мятежников и используя при этом данные не только наших военных разведывательных органов, но и также органов КГБ СССР, Варенников пришел к выводу, что нападение банд не исключено. Поэтому принял следующие меры.
Начало вывода войск условно назначили на конец августа 1986-го года. Затем определили конкретную дату и время начала движения головной колонны на каждом маршруте, и все это сразу же становилось известно всей стране. В средствах массовой информации Афганистана изо дня в день разъяснялись народу цели и задачи советского контингента в период его пребывания в Афганистане – это стабилизация обстановки. А также причина вывода наших войск – стремление советского руководства и военного

589

командования разрешить афганскую проблему политическим путем и показать это
мировой общественности.
Одновременно с этим в наиболее опасных районах, где предполагалось возможное нападение банд мятежников (в 15-20 километрах от этих участков), сосредоточились артиллерийские (в основном реактивная артиллерия) части, готовые по команде занять поблизости огневые позиции и открыть огонь на поражение по объявившимся душманам. Кроме того, самолеты-разведчики на значительной высоте, чтобы не спугнуть мятежников, делали съемку, а также вели визуальную разведку полосы местности в 10-15 километрах справа и слева от дороги.
В день вывода представители местной афганской власти и общественности прибыли в соответствующие наши полки для участия в церемонии прощания. Однако в связи с тем, что буквально в нескольких километрах от магистрали, где должны были проходить наши части, были обнаружены (как и следовало ожидать) большие скопления банд мятежников, готовых выдвинуться и массированным огнем взять в свинцовые клещи наши колонны, войскам была дана команда: “Отбой!”. А артиллерийские части, и особенно авиация, получили команду нанести массированные удары по скоплениям душманов, после чего дали разъяснение произошедшему.
Первые два часа удары наносились фактически непрерывно. Огневые налеты артиллерии чередовались с бомбоштурмовыми действиями авиации. Затем авиация повторяла свои удары через каждые два-три часа (отдельно самолетами и отдельно – вертолетами). Остальное время заполнялось методическим огнем артиллерии с
отдельными огневыми налетами. На протяжении всего дня велась разведка и уточнялись цели.
Через сутки в афганских средствах массовой информации по требованию советских представителей появилось подробное сообщение о том, что, несмотря на просьбы и предупреждения при возвращении советских войск на свою родину не провоцировать боевые действия, во многих местах банды изготовились к нападению на колонны 40-ой армии, предназначенных к выводу.
В таких условиях вместо нормального движения войска вынуждены были вести боевые действия. И все это – по вине главарей “Альянса семи”,  в ущерб афганскому и советскому народу. Во избежание больших потерь наших войск советское командование вынуждено было применить силу против тех, кто мешал мирному процессу в Афганистане. В итоге все подтянутые к магистралям банды были разгромлены.
Мятежники  “сорвали” вывод войск, и командование вынуждено было назначить второй срок вывода – середину сентября 1986-го года.
При этой операции строго предупреждалось, что если кто-то еще раз посмеет перейти к нападению, то последуют наши удары много крат мощнее предыдущих.
Однако опять, как в августе, оппозиция попыталась подтянуть свои силы к магистралям. Местных банд, судя по докладам агентурной разведки, было очень мало. В основном действовали пришлые, переброшенные из других районов страны и из Пакистана – из центров подготовки моджахедов.
Опять в назначенное время вместо выхода войск на маршруты наша артиллерия и авиация обрушили мощные удары по всем скоплениям банд, готовых напасть на наши колонны. Это был полный провал всех планов оппозиции. Ее формирования понесли тяжелые потери.
В связи с этим был назначен новый срок для вывода – теперь уже начало октября. Оставшиеся до этого две недели были посвящены “чистке” районов, прилегающих к маршрутам вывода войск.


590


* * *

Итак, третий срок вывода наших войск был назначен на начало октября.
А во второй половине сентября Варенникову пришлось вторично вылететь в Чернобыль, работать там по октябрь включительно, готовя войска к действиям, жизни и быту в условиях зимы в обустроенных лагерях – полевых военных городках. Таким образом, ему не довелось непосредственно участвовать в самом акте вывода. За Варенникова оставался генерал-лейтенант М.М. Саунов, с которым он поддерживал надежную связь, через которую Варенников информировал его по обстановке при необходимости и принимал дополнительные решения.
Наконец, все для вывода войск было готово. Перед отлетом Варенникова в Чернобыль он условился, что на третий раз при всех условиях войска задерживать не будут. И их вывели. Практически без потерь. Правда, все проходящие колонны сопровождались боевыми вертолетами и самолетами, а на особо опасных участках выдвигали наши войска (колонны останавливались) и максимальное количество артиллерии. Предварительно оппозиция получила грозное предупреждение: если кто-то посмеет обстрелять наши колонны, мы ответим ударами максимальной мощности, которые в соответствующем районе сметут все без исключения.
Варенников уверен, что это предупреждение плюс преподанные моджахедам уроки в августе и сентябре и, наконец, всестороннее обеспечение вывода войск – сопровождение авиацией, блокированием особо опасных участков нашими войсками и т.п. – сыграло
решающую роль. Это был настоящий триумф. Всему миру было блестяще продемонстрировано наше желание и готовность уйти из Афганистана хоть сегодня, но предварительно нужен конструктивный диалог, чтобы развязать затянувшийся узел политическим путем.


* * *

После вывода наших шести полков из Афганистана главные усилия были сосредоточены на развитии обозначившегося политического процесса, поскольку вывод значительной группировки боевых войск из состава 40-ой армии был самым лучшим способом доказать мировой общественности наши принципиальные намерения в отношении Афганистана. В связи с этим все советские представители в Афганистане (начиная от посольства), каждый по своей линии настоятельно предлагали всячески развить политический успех. При этом главное внимание обращалось на разрешение принципиальной задачи, то есть на выводе всех советских войск из Афганистана.
Казалось, начали шевелиться и центральные московские органы, хотя конкретных результатов не было ни в 1986-ом году, ни в первой половине 1987-го года.


* * *

Что же касается действий руководства самого Афганистана, то его политика должна была с приходом Наджибуллы коренным образом измениться. В.П. Поляничко был в центре этого бурления. Как-то он приезжает к Варенникову и говорит, что, наконец, не только определились с принципами новой политики, ее основным содержанием, но и со сроками и методами действий. Ориентируя Варенникова, он сказал, что новая политика
591

охватывает внутренний и внешний фактор, и будет называться “Политикой национального примирения”. Ее суть состоит в следующем: первое – с назначенного срока (предполагалось с первых чисел января 1987-го года) враждующие стороны немедленно прекращают ведение боевых действий, обстрелов и других враждебных выпадов по отношению друг к другу. Второе – от враждующих сторон должны быть выделены представительства с достаточными полномочиями, которые в определенное, по договоренности, время собираются в Кабуле (или в любом другом городе Афганистана) за “круглым” столом на равных. Третье – эти представительства избирают временное правительство. Четвертое – временное правительство готовит, а затем проводит открытые всеобщие выборы президента страны. При этом существующее правительство Афганистана давало гарантию обеспечения безопасности работы временного правительства и проведения выборов, подчеркивая при этом, что не будет возражать, если некоторые представители от оппозиции возьмут с собой необходимую личную охрану, о чем также можно будет договориться.
3-го января 1987-го года принимается декларация “О национальном примирении в Афганистане”, в которой говорится, что с 15-го января 1987-го года “Политика национального примирения” вступает в силу и что все без исключения обязаны ее выполнять. Документ гласил: прекращаются все виды боевых действий, запрещается ведение огня из всех видов оружия, все войска возвращаются в пункты постоянной дислокации и приступают к учебе по программе мирного времени. В случае обнаружения вооруженного отряда мятежников, если достоверно подтверждается, что этот отряд никакой агрессивности не проявляет и опасности не представляет – огневые удары
артиллерией и бомбоштурмовые действия авиации по ним не применять. Основные усилия армии МВД и КГБ будут сосредоточены на охране важнейших объектов, прикрытии государственной границы и обеспечении проводки колонн с грузом по основным магистралям.
Создается механизм претворения в жизнь декларации “О национальном примирении в Афганистане”. Хотя “Политика национального примирения” так и не достигла конечной цели, но ее объявление и усилия Наджибуллы провести ее в жизнь принесли афганскому народу немало пользы. Альтернативы “Политике национального примирения” не было, и нет. Только отсутствие у США желания утвердить мир на земле Афганистана не позволило претворить эту благородную идею в жизнь.


* * *

Как-то в очередной раз в Кабул прилетел министр иностранных дел Шеварднадзе (в другие города Афганистана, в отличие от председателя КГБ В.А. Крючкова, он не ездил) и сообщил Оперативной группе, что в Женеве намечается встреча с американцами с целью выработки соглашения на предмет вывода наших войск из Афганистана. У многих возник вопрос: “В связи с чем эта проблема должна обсуждаться с США? Это ведь наш вопрос”. Министр отвечал долго и витиевато, но ничего убедительного сказать не мог. Тогда Варенников поставил перед ним категорические условия, хотя вроде и не тактично было говорить в таком тоне, а тем более ставить какие-то условия министру другого ведомства, да еще в области, которая их, военных, касалась побочно. Однако Варенников все-таки высказался:
- Если руководством СССР было принято решение подключить к проблеме вывода наших войск и американцев с пакистанцами, то, на взгляд военных, в этом соглашении необходимо оговорить определенные позиции, хотя все советские представительства в
Афганистане считали, что вывод 40-ой армии можно было бы провести и без участия
592

каких-то посредников так же, как и ввод проводился без них.
- Какие позиции, Вы считаете, надо оговорить? – спросил Шеварднадзе, опуская вторую часть высказывания Варенникова.
- В принципе и США, и Пакистан, коль они включены в процесс обсуждения вывода наших войск, должны нести свою ношу и разделять ответственность за стабилизацию обстановки в Афганистане.
- Вы конкретнее! – бросил Шеварднадзе.
- Вывод советских войск из Афганистана не может рассматриваться в отрыве от возможного развития событий в этом регионе. Все, кто заинтересован в стабилизации обстановки, обязаны предпринять шаги, позволяющие полностью погасить боевые действия на всей территории Афганистана и вернуть народу этой страны мир. Что касается конкретных шагов, то они, на взгляд Варенникова, должны носить в себе следующее. Во-первых, одновременно с выводом определенной советской воинской части из Афганистана на территории Пакистана ликвидируется один из объектов оппозиции типа арсенала, склада боеприпасов или другого военного имущества, центра подготовки моджахедов, командного пункта и т.п. Сделать это просто, так как у нас есть перечень этих объектов и их координаты. Кстати, на территории Афганистана насчитывается 183 наших военных городка, а подобных им объектов оппозиции на территории Пакистана – 181 единица.
Во-вторых, действия, изложенные в пункте первом, могут быть не синхронными, а с корректировкой по времени, но не более месяца. То есть после вывода нашей части оппозиция вправе ликвидировать свой объект в течение месяца, что должно быть
отражено в соглашении или другом официальном документе.
В-третьих, за действиями той и другой стороны должен осуществляться контроль со стороны соответствующего органа ООН, у которого должна быть схема всех объектов и хотя бы на месяц вперед план вывода войск или ликвидации объектов.
В-четвертых, вывод советских войск из Афганистана должен быть разбит на два этапа, а между этапами должна быть пауза не менее полугода. После первого этапа необходимо будет подвести всесторонние итоги, в течение же паузы приучить к режиму самостоятельной жизни там, откуда выведены наши войска.
В-пятых, средства массовой информации должны широко освещать порядок выполнения плана по обе стороны.
Шеварднадзе внимательно выслушал заявление Варенникова, а также выступления других наших товарищей, поддержавших его, и сказал, что  в этом есть резон и что они постараются это учесть. В то же время дал понять, что из всех перечисленных вопросов, самое главное – это, конечно, вывод наших войск. Чувствуя в его словах определенный подтекст, Варенников продолжил свою мысль.
В итоге их непростого разговора они все-таки поняли, что министром Шеварднадзе предложение Варенникова, кажется, принято.


* * *

На второй день после отлета Шеварднадзе к Варенникову по поручению Наджибуллы прибыл Ласк – он не просто член Политбюро ЦК НДПА и министр, а весьма авторитетная в Афганистане и за его пределами личность (ученый, историк). Занимаясь племенами, Ласк имел широкие контакты со всеми, в  том числе с советскими представителями и был очень близок к Наджибулле. Последний делился с ним по всем вопросам. Однако частые поездки Наджибуллы в советское посольство или в резиденцию
определенными кругами Афганистана могли быть расценены отрицательно, что было ни к
593

чему. Если Варенников был в Кабуле, то Наджибулла с ним ежедневно встречался на заседании ставки ВГК. И как минимум два-три раза в месяц Варенников встречался с ним капитально и обсуждал все вопросы, касающиеся и Афганистана, и войск 40-ой армии. Но, чтобы обсудить особо важные вопросы, необходимо было уединиться, что тоже крайне нежелательно, ибо могло вызвать недовольство: почему это Верховный обсуждает с Варенниковым вопросы без основных министров? В таких случаях Наджибулла прибегал к помощи политического советника В.П. Поляничко и министра члена Политбюро Ласка.
Вот и в этот раз Ласк с вечера заслал к Варенникову своего помощника, чтобы договориться о времени и месте встречи, а утром следующего дня явился самолично. Разговор был добрый, откровенный. Правда, немного нудный и излишне продолжительный, но таким уж был Ласк – он не мог обойтись без философии. При обсуждении любого вопроса любил подробно рассказывать об истории афганского народа, о его именах. Естественно, пуштуны у него занимали всегда и во всем центральное место.


* * *

Проблема порядка и способов вывода наших войск, а также одновременного контроля за действиями оппозиции на территории Пакистана начала занимать фактически главное место во всех ежедневных делах советских военных. Остальное как-то было
отодвинуто в сторону. А жизнь продолжалась. Страна оставалась в состоянии гражданской войны, поэтому шли боевые действия. Экономика же и политическая жизнь, тем не менее, пульсировали.


* * *

В период пребывания Варенникова в Афганистане был проведен целый ряд интересных и сложных операций с участием командующих 40-ой армии генералов Генералова, Родионова, Дубинина, Громова и ряд операций с участием Варенникова. Немало операций было проведено командармами Тухориновым, Ткачем и Ермоловым. Но это еще до него.
Конечно, операция операции – рознь. Одни не оставляли никаких воспоминаний. Другие никогда не поблекнут. Для Варенникова особенно памятные операции в Кунарском ущелье, при штурме базы Джавара, на Пирочинарском выступе, в районе Кондуза, западнее Герата (до базы Копари-Шамари на иранской границе), в горном массиве Лурках, в районах Лашкаргаха, в провинции Кандагар и непосредственно за Кандагаром.
Некоторые фрагменты операции в Кандагаре (другие уже были описаны ранее).
Длилась эта операция полгода (с апреля по октябрь 1987-го года), и почти все это время Варенников был там. Надо было переломить обстановку, и они этого добились. Причем операция включала в себя комплекс различных действий, и не только боевых. Что касается боевых, то они велись одновременно: в некоторых районах самого города, и особенно западнее города, особенно у тюрьмы, в районе Черной площади, склада ГСМ и элеватора; южнее, и особенно западнее города, вдоль дороги на Герат (наиболее острые схватки происходили в зеленой зоне южнее города); в районе кишлака Кишкинахуд, что
около 50 километров западнее Кандагара и у границы с Пакистаном – в районе

594

населенного пункта Спинбульдак. Периодически вспыхивали боевые действия и в районе аэродрома, хотя он и хорошо охранялся, а вокруг него находились сплошные минные поля.
Мятежники были непримиримы. Особенно злой была банда у Мудлы Насима. Какие только подходы ни делали наши военные, однако склонить его к мирному диалогу не удавалось. Поэтому были вынуждены принять решение: непосредственно в городе, на его окрестностях, а также в зеленой зоне южнее и западнее Кандагара все банды разгромить. Задача была очень сложной. Город живой, население большое, торговое общение с другими городами, странами, а также с Ираком и Пакистаном нарушать нельзя. А банды выбить надо.
Что касается других районов, то там развязывались узлы значительно проще, и на взгляд Варенникова, именно так, как это следует делать в условиях введения “Политики национального примирения”. Через военных разведчиков (ГРУ МО) или разведчиков КГБ устанавливались контакты с главарями банд и часто договаривались решить все вопросы без боя. Направляли туда материальную помощь – муку, рис, жиры, консервы, сахар, предметы первой необходимости, керосин, мыло и т.п. Во многие районы одновременно выезжали и медицинские группы, на месте осматривали практически всех жителей кишлаков, которые сами и обеспечивали их лекарствами первой необходимости – антибиотиками, от кишечных заболеваний, валидолом, анальгином, зеленкой и, конечно, в большом количестве аспирином. Эти медицинско-гуманитарные отряды имели колоссальный успех. В ряде районов строили мосты, дороги и даже колодцы, пробивали артезианские скважины, автономные дизельные двигатели, которые и качали
воду и одновременно раскручивали генераторы, дающие электроэнергию. Для темного,
отсталого кишлака это было настоящей революцией: неспроста наших мастеров, хоть они и православные, на Джирге нескольких кишлаков, например в Кишкинауде – объявляли святыми.


* * *

Варенникову часто задавали один и тот же вопрос: почему в Кандагаре так затянулись боевые действия? Причина была одна: не допустить излишних жертв – и наших воинов, и солдат афганской армии и, конечно, населения. Поэтому шаг за шагом постепенно затягивали кольцо над мятежными зонами.
В Кандагар приезжали практически представители всех основных служб МО СССР. Однажды с группой различных специалистов прибыл командующий ракетными войсками и артиллерией СВ В.М. Михалкин. Ему предложили побывать в районе боевых действий, с чем он охотно согласился и убедился, что условия в Кандагаре были крайне тяжелыми. При нем тоже случились различные “картинки”, например, стрельба кочующего, с приглушенным выстрелом, миномета. Южнее Кандагара, рядом с зеленой зоной, у афганцев находилась система колодцев (керизов), соединенных между собой хорошими приспособлениями для хождения, почти в рост человека, ходами сообщения.
Вот из этих колодцев и постреливали два-три миномета, постоянно меняя позиции и создавая тем самым видимость массовости. Но самое интересное то, что невозможно было точно засечь место, откуда производился выстрел. Причиной тому было максимальное приглушение звука выстрела (раздавались только чихи). Оказывается, стреляли на значительной глубине, к тому же в казенный миномет наливалось немного воды (до жала, на который накалывается капсюль выщибного патрона, опущенного в ствол мины) – она частично поглощала звук и адсорбировала в значительной части дым, образующийся при
выстреле. Расстановка батареи звуковой разведки, к сожалению, из-за значительного
595

количества шумов, не могла запеленговать стреляющий миномет такого типа.
И все же, как непримиримые ни сопротивлялись, но к осени 1987-го года непосредственно в Кандагаре и в подавляющем большинстве уездов провинции обстановка коренным образом изменилась к лучшему. Даже первый губернатор провинции Сахаран в откровенной беседе сказал, что не верил, будто обстановку можно изменить. В городе стало спокойно. Все магазины-духаны заработали. На базаре (а это основной барометр социально-политической и военной обстановки) с утра до вечера был полон народу.


* * *

Проведение в жизнь “Политики национального примирения” поставило оппозицию в сложное положение. И хотя эта политика не нашла в ее рядах поддержки, а наоборот, после шока и мощного давления своих хозяев (в первую очередь США) она перешла к более жестким шагам – все-таки ростки мирной жизни пробивались, появлялись “зоны мира”, которые в связи с прекращением боев находились на льготном обеспечении правительства. Конечно, “Политика национального примирения” имела бы еще большие результаты даже в условиях непрекращающихся действий непримиримой оппозиции, если бы все государственные и партийные деятели выкладывались так, как это делал Наджибулла, министр племени и народностей Ласк, министр внутренних дел Гулябзой,
министр энергетики Пактин.
И все же оппозиции стало ясно, что может придти конец и ей, а значит, надо немедленно выступать с альтернативой. В связи с этим опять был поднят на щит вопрос, который муссировался еще с 1980-го года, но потом заглох – о создании афганского альтернативного правительства, в состав которого войдет и оппозиция со своими сторонниками. Возникал вопрос о месте размещения правительства. Конечно, желательно было разместить новую столицу в таком месте, куда можно было бы в любой момент “дотянуться” союзникам с целью оказания помощи. Таким городами могли быть Джелалабад, Хост и Кандагар. С давних времен в Джелалабаде находилась резиденция короля. Поэтому этот город считался второй столицей страны.
Однако рассчитывать на Джелалабад было опасно, так как здесь стояла значительная группировка правительственных войск, да и близко располагался Кабул, откуда могли быстро подтянуться необходимые резервы. Поэтому если даже советские войска и уйдут, закрепиться здесь оппозиции будет очень сложно.
Сосредоточить основные усилия на Кандагаре было тоже рискованно. Он расположен на значительном удалении от центра, а главное, в течение лета 1987-го года после проведения здесь многомесячной операции обстановка основательно изменилась в пользу кабульского правительства.
Таким образом, оставался только Хост. Он, правда, значительно меньше по размеру и по количеству населения, но расположен во всех отношениях очень выгодно: вблизи границы, блокирован со всех сторон на десятки и сотни километров враждебными Кабулу племенами, имеет вполне приличный аэродром, а гарнизон небольшой, и местные правители еле-еле держатся, так как находятся на голодном пайке. Продовольствие, боеприпасы, горючее и другие запасы здесь всегда на исходе, а их доставка производится только по воздуху и в ночное время.
Получив от разведки достоверные данные о замыслах оппозиции, военные поняли, что возникшая в связи с ними проблема становится и другой нашей проблемой – капитальным завозом в Хост всех видов запасов. Предварительный расчет показывал, что
доставить необходимо около 25 тысяч тонн грузов. Поскольку аэродром тяжелые
596

самолеты не принимал, небольшими транспортными самолетами эти грузы пришлось бы возить более двух лет, тем более что в Хост можно было летать только ночью. Напрашивался один вывод – проводить колонну. При этом могло быть два варианта. Первый: Кабул – Парачинарский выступ – Хост, второй: Кабул – Гардез – Хост.
Второй вариант был более приемлем: предварительно все имущество и колонны сосредоточить в Гардезе, а затем сделать бросок на Хост – это всего около 70 километров. Правда, тут могли возникнуть серьезные препятствия. Главное из них – непримиримая позиция племен, проживающих от Гардеза до Хоста. В первую очередь, это наиболее многочисленное и агрессивное племя джадран во главе с Джелалуддином – основным полевым командиром всего этого района. Фактически все племя подчинено ему.
Первоначально надеялись уговорить Джелалуддина и через него – племя джадран пойти на компромисс – он бы открыл дорогу, а у наших военных появилась бы возможность беспрепятственно завозить все необходимое в Хост и в знак благодарности снабдить племена вдоль дороги, прежде всего, естественно, племя джадран всем необходимым для жизни и быта.
В сентябре стали искать через разведчиков контакты с Джелалуддином. Одновременно приступили к подготовке операции с привлечением значительного количества сил армии Афганистана и советских войск. Непосредственно руководство операцией было возложено на командующего 40-ой армии генерал-лейтенанта Б.В. Громова и министра обороны ДРА генерал-полковника Шах Наваза Танная. Операция получила название “Магистраль”.
При этом учитывался один важный фактор – в ноябре в Кабуле планировалось провести Лойя Джиргу (съезд), который обсудит “Политику национального примирения”, утвердит программу дальнейшего государственного строительства, изберет президента республики. Фактически сроки операции и Лойи Джирги совпадали.


* * *

В конце сентября Варенникову доложили, что в первой декаде октября можно встретиться с посланцем Джелалуддина. В условленное время Варенников прилетел в Гердез. Разведчики доложили, что с наступлением темноты они приведут посланца в дом, стоящий рядом с их 56-ой десантно-штурмовой бригадой. Отправляясь в назначенный пункт, Варенников предупредил разведчиков, чтобы они не вздумали обыскивать его будущего собеседника: этим действием можно сорвать все.
Разумеется, организовать такую встречу было не просто, и, прождав несколько часов, Варенников уже готов был терять надежду. Однако посланец пришел. Встреча состоялась ночью. Разговор был деловой, в ровном тоне. Собеседник оказался близким родственником Джелалуддина, а это много значило. Они обсудили буквально все возможные вопросы. Наконец договорились, что встречаются с ним через два дня. Он должен принести ответ. Однако перед расставанием собеседник, как бы между прочим, заявил, что от Джелалуддина зависит не все – важнее позиция авторитетов племен и решение вождей оппозиции. В ответ Варенников сказал ему, что он считает первым авторитетом в этом районе именно Джелалуддина (надо было потрафить Джелалуддину), и поэтому многое зависит именно от него. Одновременно просил передать, что они готовы обеспечить племена всем необходимым.




597


* * *

Два дня вместе со своими офицерами из Оперативной группы Варенников потратил на детальную рекогносцировку района, а в условленное время вновь ждал “визита” своего нового знакомого. Он прибыл, как и обещал, но был весьма мрачен и неразговорчив. Варенников понял, что он принес отрицательный ответ. Его собеседник долго молчал, а затем стал выдавливать из себя короткие фразы. Варенников деликатно остановил его и спросил в лоб: “Да или нет?”. Он подумал и с трудом сказал: “Нет”. Варенников попросил передать Джелалуддину, что очень сожалеет, но они вынуждены провести колонны с применением силы. И мы сделаем это, независимо от привлеченных оппозицией отрядов, то есть все сомнем. В Хосте дети, женщины и старики без продовольствия. Мы обязаны им помочь. Но если Джелалуддин одумается, то мы готовы продолжить разговор о мирном пути. На этом расстались.
А приблизительно через месяц, когда началась операция “Магистраль”, Варенникову сообщили, что его собеседника из племени джадран прилюдно судили и убили за общение с неверными. Очевидно, его встречи с Варенниковым стали достоянием многих, что могло вызвать возмущение, и в результате последовала казнь бедняги, хотя на роль “посланника” его определили главари.


* * *

В назначенное время 23-го ноября 1987-го года начался первый этап операции. Когда перевал Сатикандов был захвачен, Варенников прилетел в район боевых действий, и из Гердеза отправился на передний край. По пути он заехал на объединенный КП и посетил генералов Б. Громова и Ш. Таки. Они дали ему справку, что уже сделано и что еще предстоит сделать. Детально изложили все по карте и объявили план их дальнейших действий.


* * *

С конца ноября в Кабуле начала заседать Лойя Джирга. Надо отметить, что этот шаг (с паузой в операции) имел для Наджибуллы большое значение. Он лично выглядел на Джирге как истинный и мудрый миротворец. Лойя Джирга в первые же дни своей работы делегировала министра по делам племен и народностей Ласка в Гердез с целью провести переговоры с племенами и избежать кровопролития. Чем он и занимался. Однако – безуспешно. Операцию пришлось продолжить, теперь уже с учетом решений Лойя Джирги, которая дала распоряжение афганской армии деблокировать Хост и провести туда колонны с продовольствием и другим имуществом для спасения населения от голода. Естественно, операция проводилась совместно с советскими войсками.


* * *

Операция “Магистраль” – это операция, которая по своим масштабам, размаху, участвующим силам и особенно по военно-политическим результатам относится к числу наиболее крупных и знаменательных операций. Накануне нового 1988-го года в Хост
598

пришла первая колонна с продовольствием, а 19-го января из Хоста в Гердез вернулась колонна, которая отвезла туда последнюю тысячу тонн груза. На следующий день начали снимать войска с дороги. Мятежники вслед за нами тут же выставили свои посты и закрыли дорогу вновь.


* * *

Теперь вопрос о выводе наших войск из Афганистана приобрел материальное выражение.
В начале 1988-го года в рабочем порядке фактически были согласованы все вопросы по выводу. В принципе вся группировка 40-ой армии делилась ориентировочно на две равные части. Каждая из них составляла около 50 тысяч личного состава.
В начале апреля 1988-го года министр обороны СССР генерал армии Д.Т. Язов прислал директиву, в которой определялись все вопросы, связанные с организацией и обеспечением вывода войск. В том числе указывалось, что все войска выводятся за 9 месяцев. Первый этап вывода – с 15-го мая по 15-ое августа 1988-го года, второй – с 15-го ноября 1988-го года по 15-ое февраля 1989-го года. То есть на каждый из этапов давалось по три месяца и на перерыв между ними еще три месяца.
Практика же показала, что мы способны были решить эту задачу и в более сжатые
сроки. Но надо было время, чтобы власть и народ в целом могли адаптироваться в условиях, когда советские войска ушли.


* * *

В середине апреля 1988-го года Варенникова вызвали на заседание комиссии Политбюро ЦК КПСС, где он докладывал готовность войск 40-ой армии к выводу и способность комиссии армии Афганистана защитить независимость страны. Заседание вел председатель комиссии Шеварднадзе. Он же, и особенно Яковлев, проявляли исключительную активность в обсуждении проблем, но в итоге все улеглось. Однако по двум вопросам решение было принято в сложных условиях.
Шла речь о способности афганской армии защитить власть и народ от агрессивных действий банд оппозиции. В нашем Политбюро сложилось впечатление, что советские воины нанесли недостаточное поражение мятежникам, а поэтому возможности правительственных войск защищаться сомнительны. Отсюда вывод: в оставшееся время пребывания частей 40-ой армии в Афганистане постараться нанести поражение по наиболее опасным группировкам противника (и в первую очередь Ахмад Шаху Масуда).
Второй вопрос – об участии корреспондентов средств массовой информации СССР и всех представленных в Афганистане государств. Проблема состояла в безопасности их безопасности.
Пришли к выводу, что каждый корреспондент сам отвечал за свою жизнь.


* * *

Решение о выводе войск не принималось просто так “арифметически”. Учитывалась военно-политическая обстановка в стране в целом и в каждой провинции отдельно. Особенно важно было представить, где конкретно противник предпринимает
599

после ухода наших советских войск свои первые удары с целью захвата соответствующих городов. Эти удары надо было, во что бы то ни стало парировать силами правительственных войск. А кое-где, если эти города не имели большого значения для страны, можно было и закрыть глаза на то, что там происходит (другого решения не могло быть).
Направления, представляющие особую значимость, например, Джелалабад, Кандагар заблаговременно (то есть до выхода советских войск) максимально усиливались. Туда перебрасывались дополнительные армейские части правительственных войск, боевая авиация, направлялось пополнение для доукомплектования частей гарнизонов, увеличивались не менее чем на три месяца материальные запасы, подавалась боевая техника и вооружение (особенно БТР, БМП, артиллерия). Шла большая организаторская работа, и советские военные выкладывались максимально, не зная покоя ни днем, ни ночью – строилась оборона, проводилась тренировка.
На первом этапе наши войска были выведены на востоке страны – из Асадабада, Джелалабада, Гердеза и Гарш. На юге – из Кандагара и Лошкагаха. На севре и северо-востоке – из Фензабида и Кундуза. Конечно, не обходилось без излишнего напряжения и даже скандальных ситуаций.
Например, на третий день после ухода всех наших частей из Джелалабада местные военные и административные органы доложили Наджибулле, что их группировка войск совершенно не имеет боеприпасов, а переданная им от советских частей бронетанковая
техника и артиллерия неисправны. Цель таких нечестных докладов была ясна: если вдруг мятежники перейдут в наступление и добьются успеха, то это можно будет объяснить тем, что у правительственных войск якобы не было боеприпасов. Конечно, Варенников в самых жестких формах навел должный порядок, и потребовал от местного руководства письменного заверения для президента Наджибуллы, что вкралась досадная ошибка и что у них имеется все в соответствии с утвержденными планами и договоренностями.
Обострилась обстановка и в Кандагаре. Новый командир корпуса – генерал-лейтенант Утоми (он же губернатор) потребовал, чтобы ему доставили авиацией десять БМП и большое количество боеприпасов и артиллерии. Пришлось заново выбрасывать на аэродром Кандагара нашу комендатуру, чтобы она обеспечила прием наших самолетов, а также необходимое количество боевых подразделений, которые бы охраняли в этот период аэродром, самолеты и комендатуру.
Еще тяжелее развернулись события в Кундузе. В результате предательства небольшая банда пришла из Ханобара, и буквально на второй день после ухода нашей 201-ой мотострелковой дивизии захватила город, хотя гарнизон правительственных войск в Кундузе был в три раза больше. Банда не просто захватила город, а перестреляла весь актив, разрушила и подожгла много зданий, в том числе мечеть, грабила и насиловала. Буквально за сутки город изменился до неузнаваемости.
Пришлось с группой офицеров и роты мотострелков вылететь в Кундуз. В течение ночи организовали управление всеми правительственными частями, подготовили их к боевым действиям, а с утра нанесли по банде удар. И хотя он был несколько вялый, однако в течение дня город удалось отбить и даже несколько десятков мятежников взять в плен.
Таким образом, в период вывода наших войск в жизни афганского народа и его армии на первом этапе не все проходило гладко.
Зато советские войска вышли без царапины. И нигде даже не было попытки организовать обстрел наших колонн, а тем более напасть на них. Прощание же афганцев с нашими воинами было просто трогательным.


600


* * *

В первый день выхода войск из своих гарнизонов Варенников был в Джелалабаде – там располагались 66-ая отдельная мотострелковая бригада и 1-ая бригада специального назначения ГРУ ГШ. Кроме того, здесь же, на аэродроме, располагался и небольшой авиационный гарнизон. Он включал в себя не только самолеты и вертолеты, перелет которых был спланирован отдельно, но и значительную часть наземного эшелона, куда входили различные подразделения обслуживания. Все они, конечно, шли с общей колонной под прикрытием боевых частей. Все, что было в Джелалабаде (и, естественно, по соседству в Асадабаде) – переходило в Кабул и располагалось там в специально отведенном районе недалеко от Кабульского аэродрома. Имелось в виду, что с утра 
(16-го мая часть войск Кабульского гарнизона и все те, которые подошли 15-го мая в Кабул), тронутся на Термез. Набиралось несколько тысяч. А поскольку все машины шли в колонне по одной дороге, то выход войск из Кабула занял около пяти часов.
Вообще, церемония вывода наших войск была просто торжественной и приобретала величественный характер.


* * *

После завершения первого этапа вывода войск резко увеличилось количество перебрасываемых в Афганистан караванов с военными грузами. Только в сентябре-октябре на его территорию прибыло 172 крупных каравана с оружием, предназначенным для активации боевых действий против госвласти.
По данным советских спецслужб неоднократно отмечалась переброска мятежников, оружия и боеприпасов к афганской границе на автомашинах ВС Пакистана.
Контроль за выводом войск с самого начала осуществлял штаб группы ООН. Однако ООН не смогла употребить свое влияние, чтобы не допустить вмешательство Пакистана и США в дела Афганистана и остановить кровопролитие в этой стране.


* * *

Когда приблизительно за месяц до начала вывода войск Варенникова вызвали из Кабула в Москву для доклада на заседание  комиссии Политбюро ЦК по Афганистану о готовности войск 40-ой армии к выходу, то он проинформировал ее о главном, еще раз подчеркнул наши надежды на то, что американская и пакистанская стороны тоже будут нести нагрузку, и что параллельно с выводом советских войск из Афганистана будет обязательно разрушена инфраструктура оппозиции на территории Пакистана. Это имело бы колоссальное значение и для народа Афганистана (прекратится война) и для народов Средней Азии, поскольку возможность войны и на нашей территории, чем угрожали моджахеды, сводилась к нулю. Конечно, Варенников рассчитывал на вдохновляющее всех нас в Афганистане решение. Надеялся услышать, что, мол, мы ваши предложения устные и письменные получили, они, несомненно, основательны и нашли свое подтверждение в Соглашении, которое подписано в Женеве, и мы будем добиваться, чтобы все это было выполнено.
Но вместо этого Варенников услышал от председателя комиссии Шеварднадзе нечто вялое:
601

- Вы уже об этом говорили. Надо будет иметь это в виду…
После чего он тут же перешел к другому вопросу. Поразительно! Всего лишь: надо будет это иметь в виду. Кому и что иметь в виду? Вместо того чтобы категорически заявить, что мы иначе и не мыслим, что именно так и будет все выполняться. Но хороши и другие члены комиссии – ведь никто активно Варенникова не поддержал. Допустим, министру обороны Д.Т. Язову все это время высовываться было и ни к чему – только назначили, да и Варенников в Министерстве обороны. Надо, чтобы выступил кто-то из других ведомств. Но… все промолчали.
Конечно, Варенникова это озадачило. И вообще, сколько он не поднимал перед руководством страны эту проблему, всегда она оставалась в подвешенном состоянии. Он ничего не мог понять. Как можно такой масштабный вопрос оставить без разрешения. Нет, это просто поразительно. Но значительно позднее, опираясь на факты, а также на все, что последовало за этим, Варенников пришел к безошибочному выводу, что, несомненно, здесь налицо заговор: с одной стороны – Горбачева и Шеварднадзе, а с другой – Рейгана и Шульца. Мы были преданы нашими “вождями” в пользу американцев. Это мерзко. И хотя в ходе вывода наших войск от имени Советского Союза и высказывались протесты в отношении США и Пакистана о том, что они нарушают подписанное Соглашение и т.п., то делалось это, скорее, для вида. Фактически это была ширма, которая прикрывала
истинные цели стран и обеспечивала их действия по известному только им плану.
- В Соглашении нет ничего, что ограничивает США в предоставлении военной помощи сопротивлению (то есть моджахедам), – вот так нагло, но ясно выразил Шульц мнение американского правительства по поводу Женевского соглашения по афганскому вопросу.
Варенников вполне мог предположить, что между Шульцем и Шеварднадзе (а через них, следовательно, и между Рейганом и Горбачевым) была особая договоренность о порядке действий в связи с выводом наших войск из Афганистана. То есть провести его так, как это было задумано, и как это было сделано фактически на первом этапе.


* * *

Первый этап вывода войск 40-ой армии в соответствие с Женевским соглашением все-таки провели, причем без сучка, без задержки – все вышли целыми и невредимыми. Важно, что многое в плане наших предложений о сосредоточении усилий ВС РА было все-таки выполнено. Во всяком случае, гарнизоны правительственных войск с нашим уходом оставались беззащитными, выводились в районы, где уже дислоцировались крупные силы. При этом серьезных проблем с размещениями этих войск не возникало. Возникали лишь проблемы с созданием властных структур из числа лиц местных авторитетов. Но этого и следовало ожидать. Однако провокаций со стороны наших афганских друзей советские военные, конечно, не ожидали, а они все-таки проявлялись.


* * *

Подходили сроки начала вывода наших войск по плану второго эшелона, а в это время нагнеталась обстановка вокруг лидеров оппозиции Ахмад Шаха. Все, кроме Варенникова, его окружения и Б.В. Громова считали, что приступать к окончательному выводу наших войск нельзя до тех пор, пока не будет уничтожен Ахмад Шах.
Варенников послал министру обороны донесение, в котором охарактеризовал

602

Ахмад Шаха Масуда, как авторитетного у населения. Непримиримый противник госвласти. Сейчас Масуд не идет ни на какие контакты. В отношении него нужны кардинальные меры и в первую очередь политические. Наджибулла соглашается, что реальной угрозой являются отряды А. Шаха. Товарищи Шеварднадзе Э.А. и Александров В.А. (псевдоним Крючкова В.А.) во время визита в Афганистан ориентировали, что если Ахмад не идет на переговоры, то его банду надо решительно бить. Главная роль в решении этого вопроса отводилась 40-ой армии.
На взгляд Варенникова, втягивание снова 40-ой армии в бои с А. Шахом может поставить наши войска в крайне тяжелое положение на втором этапе вывода их из Афганистана.
Варенников предлагал не воевать с А. Шахом, а идти с ним на компромисс, предлагать ему возможные уступки. Он должен знать, что будут удовлетворены все его условия, включая предоставление автономии северным провинциям в рамках единого Афганистана.


* * *

Начало вывода войск по второму этапу было назначено на 15-ое ноября, но еще
15-го декабря мы даже к этому не приступали – от нас требовали расправы с Ахмад
Шахом. А мы с Ахмад Шахом хотели договориться. И Варенникову удавалось на короткий срок договориться с ним об охране дороги на Южном Саланге, по которой должны пойти советские войска.


* * *

Чем меньше времени оставалось до окончания вывода советских войск и РА, тем более проявляло нервозность афганское руководство в связи с тем, что против Ахмад Шаха не предпринимались решительные действия. Оно постоянно и настойчиво обращалось за помощью в Москву. Из центра поступали жесткие указания готовить операцию против Масуда. Но находившиеся в Афганистане военачальники докладывали, что все это будет только во вред нашей стране. Однако к их мнению не прислушивались. Мало того, такая позиция рассматривалась, чуть ли не как саботаж. Учитывая, что с Варенниковым по этому вопросу все практически переговорили – министр обороны, председатель КГБ, министр иностранных дел и другие (Ульяновский – ЦК КПСС), Варенников доложил всем им, что это и невозможно, и нецелесообразно делать. И тогда начальники переключились на Б.В. Громова. Командующий 40-ой армии неоднократно имел нелицеприятный разговор по этому поводу с министром обороны СССР Д.Т. Язовым, который требовал отчета – почему до сих пор не разбил Ахмад Шаха. Б.В. Громов понимал бессмысленность этих действий. Знал, что будут дополнительные жертвы.
Что касается Варенникова, то он поневоле оказался в сложном положении. Ему в вину вменялись не только саботаж проведения боевых действий против А. Шаха, но и чуть ли не закулисные переговоры с оппозицией и нежелание выполнить указания советского руководства, отсутствие оперативного реагирования на просьбы лидеров НДПА – окончательно разбить отряды А. Шаха.
Во время январского, то есть последнего визита Шеварднадзе в Афганистан, руководство страны настоятельно просило его решить проблему Ахмад Шаха Масуда до

603

выхода советских войск из Афганистана.


* * *

Особое значение сохраняет вопрос борьбы с группой А. Шаха, принадлежащего к Исламскому обществу Афганистана. Учитывая, что его силы способны сразу же после вывода войск перерезать стратегическую магистраль Хайротон – Кабул в районе Южного Саланга, блокировать Кабул и тем самым создать для столицы катастрофическое положение, А. Шах должен рассматриваться как главный противник правительства на нынешнем этапе.
На взгляд Варенникова, решение этой проблемы неоправданно затянулось.
Шеварднадзе согласился с тем, что проведение операции против А.Шаха затянулось. Не совсем понятны причины этого, тем более что М.С. Горбачев обсуждал вопрос с министрами ВС Афганистана во время их визита в Москву три месяца тому назад. Очевидно, что следует разобраться также с ходом подготовки к запланированной операции. Понятно, что никакие локальные или ограниченные меры проблемы А.Шаха не решат…
Лично Шеварднадзе трудно было представить в то время настроение генералов,
офицеров и солдат 40-ой армии. Они-то уже четко и ясно понимали, что нет смысла воевать дальше. Однако вскоре после отъезда Шеварднадзе в Москву командование советских войск в ДРА получило указание срочно готовиться к проведению боевых действий против А. Шаха. Никакие возражения военных в расчет не принимались. Эта операция получила даже кодовое название “Тайфун”. Но советские военные придали этой операции другую направленность.
Фактически это была операция не против А. Шаха, а во имя укрепления Саланга. Суть этих действий состояла в том, что на все посты ставились правительственные войска. Против этого был А. Шах. Однако, на взгляд Варенникова, с нашей стороны мы поступили благородно, предложив ему три варианта. Первый – взять охрану перевала Саланг полностью на себя (то есть охранять отрядами А. Шаха), но при условии, что никто грабить колонны не будет, и об этом надо было подписать договор. Второй – охранять перевал будут совместно правительственные войска и отряды А. Шаха. И третий – охранять перевал будут только правительственные войска, а отрядам А. Шаха будет предоставлена возможность пользоваться Салангом на равных со всеми. Однако все три варианта А. Шах отверг, а своего не предложил. Поэтому Варенниковым было принято решение установить посты только от правительственных войск. Варенников понимал, что это вызовет негативную реакцию со стороны А. Шаха и столкновения неизбежны. Поэтому к проведению мероприятия готовились как к операции.
В двенадцатых числах января на Южном Саланге начали с нашей помощью устанавливать правительственные войска для охраны магистрали Термез – Кабул. Активные действия планировалось начать 24-го января 1989-го года. В район перевала были стянуты значительные силы советских войск, большое количество огневых средств, в том числе и тяжелые огнеметы. Но примерно в полдень 22-го января руководителю Оперативной группы МО СССР в ДРА из Москвы по телефону позвонил Д.Т. Язов и устно отдал приказ начать боевые действия на сутки раньше. Естественно, это была не его личная инициатива, он сам, видимо, на этот счет получил распоряжение советского руководства. И никакой тут западни не было в отношении тех лиц, которые стояли за проведение операции на Южном Саланге. Дал указание Горбачев по просьбе Наджибуллы, а поддержал – Шеварднадзе и Крючков.
Конечно, изменение срока операции, может быть, принципиального значения и не
604

имело. Но к тому времени не были готовы части правительственных войск. Они еще только подходили в район Южного Саланга. Пришлось принимать срочные меры для
того, чтобы в ночь на 23-е января спешно выдвинуть их на перевал.
В течение ночи небольшие подразделения афганской армии удалось вывести в район Южного Саланга.
Как и следовало ожидать, уже при установке первого поста правительственных войск сразу за Джабаль – Уссораджем моджахеды обстреляли всех, кто этим занимался. Естественно, по тем районам, откуда прозвучали очереди, был открыт ураганный огонь наших войск. Боевые действия на Южном Саланге продолжались примерно трое суток. Это были непродолжительные схватки и короткие удары по тем, кто открывал огонь в нашу сторону. К сожалению, не обошлось без жертв и среди жителей прилегающих к дороге кишлаков (хотя все были предупреждены, что возможны боевые действия и что кишлаки надо временно оставить), часть из которых не покинула своих домов. В связи с тем, что А. Шах двое суток по громкоговорящим средствам доводил до населения на их родном языке дари нашу просьбу о том, что во избежание жертв временно уйти из этих районов. Кстати, эта мера была одобрена и Наджибуллой. 28-го января в Советское посольство в Кабуле А. Шах передал письмо следующего содержания:
“Господин Воронцов! Я получил Ваше предупреждение. В этой связи необходимо сказать, что позиция советского руководства, которой оно придерживается в последнее
время в своих подходах к международным вопросам, а в особенности к афганской проблеме, вселила в нас веру, что новый режим в Советском Союзе изменился по сравнению со своими предшественниками, учитывает реальную ситуацию и хочет, чтобы проблема Афганистана решалась посредством переговоров. Мы также думали, что как минимум после десяти лет ужасов войны и убийств советские поняли психологию афганского народа и на опыте убедились, что этот народ невозможно силой и угрозами поставить на колени и заставить что-либо сделать. К сожалению, продолжается ненужное давление, которое вы оказываете для поддержки горстки наймитов, предлагающих самих себя, которым нет места в будущей судьбе страны. Жестокие и позорные действия, которые наши люди осуществили на Саланге, в Джабаль – Уссорадже и других районах в последние дни вашего пребывания в этой стране, уничтожили весь недавно появившийся оптимизм. Напротив, это заставит нас верить, что все хотели любым путем навязать нашему мусульманскому народу умирающий режим. Это невозможно и не логично.
С уважением Ахмад Шах Масуд”.
Вооруженный конфликт на Саланге, конечно, не входил в наши планы. Его просто не удалось избежать. Советское военное командование, не желая кровопролития, до последнего момента надеялось на возможность заключения с Масудом соглашения, но прямо-таки патологическая ненависть к нему Наджибуллы и других представителей пуштунского руководств НДПА не дали этого сделать. В результате пострадали люди. Что же касается местного населения, то оно, выходя из района боевых действий (по нашей просьбе) не принимало от нас никакой помощи, хотя все было для этого заранее организовано: разбиты палаточные городки, установлены пункты обогрева, питания и медицинской помощи.


* * *

Сразу же по окончании первого этапа вывода наших войск из Афганистана, согласно Женевскому соглашению, афганское руководство обратилось к советскому правительству с просьбой “прекратить вывод войск в связи с тем, что Пакистан и США не выполняют Женевских соглашений”. Однако советское военное командование в ДРА
605

настаивало на точном соблюдении установленного срока вывода 40-ой армии.
4-го сентября в штабе Оперативной группы МО СССР Варенников встретился с
председателем ДРА по его настоятельной просьбе. В ходе беседы Наджибулла настойчиво предлагал, чтобы в ответ на нарушение Женевских соглашений США и Пакистана приостановить вывод советских войск и тем самым создать условия для предотвращения ликвидации завоеваний Апрельской революции…
Варенников высказал свое мнение, что войскам 40-ой армии ни при каких обстоятельствах оставаться в Афганистане нельзя. Этот шаг ничего, кроме вреда, не принесет.
Наждибулла не верил, что ВС Афганистана уже способны самостоятельно без
40-ой армии защищать независимость своей страны. Наджибулла понимал, что очень многое будет зависеть от того, какое решение примет Варенников. Вот почему он зачастил с визитами к нему в резиденцию. Однако Варенников не был намерен менять свое мнение об обстановке и решение по поводу вывода войск. Наоборот, он всячески внушал Наджибулле уверенность в том, что все будет в порядке и что армия, МГБ и МВД его страны оправдают надежду.
Но чем ближе подходил срок второго завершающего этапа вывода наших войск, тем настойчивее были руководители Афганистана в намерении затормозить вывод 40-ой армии. Постоянно и все более решительно высказывались просьбы оставить часть советских войск в Афганистане. Такая позиция афганцев находила поддержку у определенной части советского руководства, которое стало колебаться. В их числе были Шеварднадзе и Крючков.
15-го января Шеварднадзе провел в Кабуле совещание со всеми советскими представителями. Он заявил, что, по его мнению, для предотвращения блокады афганской столицы и после ухода советских войск необходимо оставить (или направить позже) советскую охрану на столичном аэродроме и на дороге Кабул – Хайратон. В связи с этим он поручил находящимся в Кабуле в составе делегации сотрудникам МИД СССР подготовить записку в Комиссию Политбюро ЦК КПСС по Афганистану с обоснованием необходимости принятия этого предложения.
Вскоре дипломаты разработали все необходимые документы. В них предлагалось для охраны указанных объектов оставить в Афганистане часть сил 40-ой армии около двенадцати тысяч человек под видом добровольцев или же под эгидой ООН.
В связи со сложившейся ситуацией, Варенников был вынужден, до принятия окончательного решения в Москве, приостановить вывод войск из Афганистана. В противном случае пришлось бы оставляемые объекты потом отбивать у оппозиции с боями. Узнав об этом, офицеры и солдаты 40-ой армии возмущались. Они открыто проклинали Шеварднадзе и иже с ним, которые опять подставляли армию в угоду политическим амбициям Наджибуллы.


* * *

Пауза длилась до 27-го января. И все-таки возобладал здравый смысл. На заседании Комиссии Политбюро ЦК КПСС по Афганистану было принято решение не задерживать наши войска в ДРА, а полностью выполнять взятые на себя в Женеве обязательства и вывести их в установленные сроки. Все обошлось – все двинулись домой на Родину!




606


* * *

Командующий 40-ой армией генерал-лейтенант Б.В. Громов, распрощавшись с Кабулом 4-го февраля, передал дворец Тадж-Бек, где располагался штаб армии, и все вокруг постройки, созданные нашими строителями МО РА. Новое место дислокации штаба армии было неподалеку от Хайратона. Там заранее было подготовлено все необходимое для уверенного управления войсками. В этот же день на западном направлении нашими войсками был оставлен город и аэродром Шинланд, где располагались штаб 5-ой мотострелковой дивизии и многие ее части.
ОГ МО СССР оставили свою резиденцию и переехали непосредственно на кабульский аэродром и разместились там в помещении барачного типа, ранее принадлежавшего 103-ей воздушно-десантной дивизии. Местонахождение ОГ было максимально хорошо обеспечено всяким средствами связи. Мы имели место также для своего базирования и в жилом городке нашего советского посольства.
Варенникову к этому времени уже приходилось выступать не только в роли руководителя ОГ, но и как Главнокомандующего Сухопутными войсками – заместителя МО СССР. Осенью 1988-го года, когда Варенников прибыл в Москву с очередным докладом о состоянии дел в Афганистане, у него состоялась встреча с заместителем МО по кадрам генералом армии Д.С. Сухоруковым, который по поручению МО должен был
прозондировать настроение Варенникова – как он смотрит на должность главкома Сухопутных войск и на должность главкома войск Западного стратегического направления. Варенников откровенно сказал, что вообще не рассматривал вопрос о дальнейшей его службе. Но если обстоятельства требуют – он готов. Однако опять ехать за рубеж нежелательно. На том они и расстались. А потом уже, когда решение вопроса состоялось, Д.Т. Язов позвонил из Москвы в Кабул и тепло поздравил Варенникова с назначением на должность Главкома Сухопутных войск.
В этот период на ОГ буквально свалилось несколько задач первостепенной важности: постоянно следить, чтобы не только сама 40-ая армия обеспечивала свой выход, но и чтобы в этом процессе активно участвовали афганские войска, блокируя особо опасные районы от банд мятежников; ежедневно подводить итог – сколько и какого продовольствия наши колонны завезли в Кабул и кому это передано; круглосуточно заниматься приемом самолетов ИЛ-76 с мукой и другим продовольствием для Кабула (специально был организован воздушный мост); по ежедневным просьбам Наджибуллы разбираться с различными недоразумениями, какие возникали у наших афганских друзей (в первую очередь среди военных в области их обеспечения).
Приблизительно за неделю до вылета ОГ из Кабула на должность Главного советского военного советника Наджибуллы прибыл генерал-полковник М.А. Гареев, заменивший полковника М.М. Саукова. Дело в том, что советнический аппарат оставался в крайне сокращенном составе, а задачи были прежние. Знание Гореевым языка дари позволило ему в краткие сроки войти в контакт с Наджибуллой и его окружением, а личная смелость и решительность обеспечили устойчивость афганских войск в первых сражениях. Особенно важно это было под Джелалабадом.
В последнее время Варенникову приходилось заниматься лично с Наджибуллой фактически каждый день по несколько часов, разбирая ту или иную военную ситуацию на территории страны. В основном сводилось дело к тому, что Варенников его успокаивал и старался возможно больше вселить уверенность в перспективе. Как-то даже намекнул ему, что было бы неплохо пригласить на этот конфиденциальный разговор МО РА Шахназова, на что Наджибулла, не задумываясь, ответил: “Я ему не верю”. Варенникову, конечно, было некстати разбирать причины такого недоверия, в период, когда пошел
607

второй этап вывода наших войск. Но желая смягчить обстановку и придать их разговору приемлемое направление, Варенников сказал: “Я знаю, что Вы полностью доверяете начальнику Генштаба генералу Деловару, и коль министр обороны вызывает у Вас некоторое сомнение, приглашайте их обоих и пусть докладывают обстановку и предложения. Он Вам лично предан полностью. А втроем вы обсудите и примите решение”. Наджибулла немного повеселел и согласился.
Обо все этом и других особенностях  Варенникову, конечно, поведал М.А. Горяев. Разобрали ситуацию на различных направлениях, и он стал “врастать”. Конечно, доля выпала ему тяжелая, но, учитывая его личные высокие качества и несравненно возросший уровень афганской армии (по сравнению с 1980-ым годом), Варенников чувствовал, что все обойдется. Хотя, если говорить об армии, то она, во-первых, несомненно, имела массу недостатков и, во-вторых, армией непосредственно командовал министр обороны РА,  а не Горяев. И все-таки надежды были. И, как показала жизнь, М.А. Горяев свой долг выполнил с честью, за что заслуженно получил воинское звание генерала армии и орден Ленина.


* * *

14-го февраля Варенников попрощался с Наджибуллой. Решили никакой помпы не
устраивать. Немного погрустили, вспомнили весь долгий и тяжелый путь. Варенников пообещал через два-три месяца прилететь. Наджибулла внимательно посмотрел на него, а затем сказал:
- Валентин Иванович, у вас в стране такое сейчас творится, что Вам лично будет уже не до Афганистана. Виктор Петрович Поляничко от нас улетел и попал в Карабах. Звонил мне оттуда. Конечно, мы будем очень рады, если Вы появитесь хоть на один день.
Затем Варенников встретился с премьер-министром Холикьяром, который сменил на этом посту неудачливого Шарке. Холикьяр после губернаторства на Герате обрел большой авторитет, и сейчас умело руководил правительством, был ближайшим соратником Наджибуллы. Говоря о председателе правительства, Варенников должен был отметить, что наиболее преуспевающим среди них был все-таки Кешманд, который длительное время возглавлял правительство и лично сам не был замешан ни в каких грязных делах.
Наконец, встретился и распрощался с основными министрами.
В середине дня у него состоялась встреча в советском посольстве с представителями ООН – финским генералом Р. Хольминеном. Присутствовали советские корреспонденты. Господин Р. Хольминен рассказал, в основном, о содержании своего доклада в ООН, в котором выражалось удовлетворение своевременным выводом советских войск из Афганистана. В свою очередь Варенников зачитал пакет заявления советского командования, в котором выражалась благодарность представительству ООН за постоянное и теплое сотрудничество во время вывода советских войск из Афганистана. В то же время в нем отмечалось наше полное неудовлетворение отсутствием мер по поводу ликвидации инфраструктуры оппозиции на территории Пакистана, что, во-первых, является нарушением Женевских соглашений и, во-вторых, таит в себе потенциал продолжения войны в Афганистане и угрозу переброски боевых действий на территорию советской Средней Азии.
А вечером Варенников уже был на аэродроме, где его ожидал ИЛ-76 (он прибыл в Кабул с грузом и обратно забирал его). В 19.30 взлетел один, затем второй самолет с личным составом, а в 20.00 взлетел основной состав ОГ. Вместе с ним летел и Ю.М. Воронцов – чрезвычайный и полномочный посол Советского Союза в Афганистане, он же
608

первый заместитель министра иностранных дел СССР. После Москвы его ожидали переговоры  в Тегеране.
Провожало их, как договорились, всего лишь несколько человек – только от советских представительств. Это делалось еще и потому, чтобы не привлекать внимание банд, вооруженных дальнобойными и реактивными снарядами и комплексами “Стингер”. Прощание было коротким, но трогательным. Обнялись с каждым. От сердца к сердцу передавалось тоска. Улетающим было жаль, ведь будущее было со многими неизвестными. А остающимся было жаль, что их покидают. Но и те, и другие выполняли свой долг.
При взлете и наборе безопасной высоты, так уже повелось, все хранили молчание (это около 30 минут). А когда вышли на маршрут Кабул – Ташкент, поздравили друг друга – все обошлось (то есть их не сбили). Но в полете как-то беседа не клеилась. Каждый, видимо, думал о своем.


* * *

Варенников приступил  к своим обязанностям Главнокомандующего Сухопутными войсками – заместителя министра обороны СССР, понял, что здесь скучать не придется. Если брать все Вооруженные Силы СССР, то фактически именно в этих войсках было
самое пекло.
Генерал армии Евгений Филиппович Ивановский передал Варенникову обязанности главкома, обрисовал подробно сложившуюся картину. Самой острой и сложной задачей был предстоящий вывод в Советский Союз групп войск, расположенных на территории стран Восточной Европы и Монгольской Народной республики. Подготовленные для этой цели базы на территории СССР не было. А ведь в составе вывода войск сотни тысяч людей.
О Сухопутных войсках ВС СССР надо сказать особо, потому, как стратегические ядерные силы являются ядерным щитом сдерживания возможного агрессора, так Сухопутные войска являются опорной базой всех ВС и Отечества в целом. Охватывая оперативными границами своих военных округов всю страну, они создают основу всей военно-административной системы, на которую опирается государство.
Сухопутные войска ВС СССР к началу 1989-го года имели по штату 1350 тысяч человек. Штат был почти полностью укомплектован. Главному подчинялись все 18 военных округов и групп войск (о чем было специальное решение МО Д. Язова), 6 военных академий, 40 высших военных и 8 суворовских училищ, несколько НИИ, испытательных полигонов, сотни различных арсеналов, центральных складов, ремонтных заводов для всех видов вооружения и боевой техники и т.д. Сухопутные войска насчитывали 209 мотострелковых и танковых дивизий (плюс несколько десятков определенных бригад и полков). Эти соединения включали в себя приблизительно одну треть полностью развернутых дивизий, одну треть – сокращенного состава и одну треть – баз хранения с соответствующими сроками развертывания. Конечно, было и достаточно вооружения. В частности, десятки тысяч танков. Но ведь и наши сухопутные границы достигали тогда десятков тысяч километров. У нас были и десятки государств-соседей,  а иные из них при определенных обстоятельствах нам могли предъявить территориальные претензии.




609


* * *

С возвращением из Афганистана на Родину на Варенникова обрушился ряд проблем. В частности, ему было предложено баллотироваться кандидатом в народные депутаты СССР в Калмыкии. Главный аргумент был такой: это зона Сталинградской битвы, а он к ней имеет прямое отношение. Он дал согласие и поэтому несколько раз вылетал в Элисту и в Волгоград, а там уже на автомобиле ездил по районам, которые входили в избирательный округ.
Калмыки восприняли его по-доброму, гостеприимно. У Варенникова, собственно, и было такое предчувствие. Однако один момент его тревожил – проблема отселения этого народа вглубь страны во время Великой Отечественной войны. На этот вопрос Варенников не мог дать однозначного ответа, но зато у него был мощный козырь – был лично знаком и находился в близких отношениях с генералом Окой Иваном Городовицким (познакомились с ним еще на похоронах Сталина). Отношения в республике у него сразу сложились теплые, деловые. Естественно, возникло очень много личных проблем избирателей, особенно когда он, уже став депутатом, вел прием посетителей, разбирая их житейские дела вплоть до взаимоотношений с соседями.
Варенникова несколько смущало, что по округу он как кандидат шел один. Поэтому задолго до выборов он объяснился и с республиканским, и с районным руководством. Ему казалось целесообразным внести в список еще несколько кандидатов. Однако местные руководители категорически возражали. И однажды на одной из встреч один избиратель – русский по национальности, инженер по образованию – спросил:
- Валентин Иванович, а почему кроме Вас нет других кандидатов в депутаты? Ведь нынешние выборы – альтернативные.
- Наверное, этот вопрос надо адресовать организаторам выборов и в избирательную комиссию, - сказал Варенников.
- Ну, а как Вы сами относитесь к альтернативе? У нас есть такие?
- Несомненно, я буду приветствовать, если вместе с моей фамилией в списках будут и другие кандидаты.
В зале начался шум, отдельные выкрики. Слово взял доверенное лицо. Затем выступил председатель райисполкома. Они разъяснили, что на общем собрании избирателей района было принято решение выступить только с одной кандидатурой. А вот уже к следующим выборам будут готовиться, имея список кандидатов на одно место. Вносить сейчас какие-то изменения нет смысла.
Избиратель, однако, не унимался. Организаторы встречи вынуждены были поставить вопрос на голосование. В итоге этот непокорный, но справедливо ставивший вопрос избиратель, остался в одиночестве.
На выборах за кандидатуру Варенникова проголосовало 98 процентов избирателей. Но надо сказать, что обсуждение кандидата на собраниях, наказы и просьбы, высказывались весьма настойчиво и активно. Люди, как правило, без стеснения излагали свои пожелания, ставили интересующие их вопросы. Впервые депутатом его избирали смоляне – в Верховный Совет ССФСР. Затем туда же – автозаводчане города Горького. Потом дважды от Черновицкой области Украины в Совет Союза Верховного Совета СССР. И никогда эти выборы не были формальными.





610


* * *

Грустно вспоминать, как проходил первый съезд. Во время его в перерыве к Варенникову подошла группа незнакомых ему, в основном, молодых людей. Представились, что они из телецентра. Затем они сообщили, что к ним из Лондона прилетел английский генерал. Сейчас он в отставке, занимается историей, и хотел бы повидаться и побеседовать с кем-нибудь из военных, который тоже, как и он, побывал в свое время в Германии. Видно, его собеседники предварительно навели о нем справки, потому что оказалось, что им известна биография Варенникова. Они знали, где воевал он в годы Великой Отечественной войны и что участвовал в штурме Берлина. Знали и то, что по окончании войны он пять лет служил на территории Германии, а затем второй раз служил там в конце 60-х начале 70-х годов. Варенников подтвердил, что их данные соответствуют действительности, заметив, что в принципе не возражает против такой встречи. И они договорились такое собеседование провести на следующий день в обеденный перерыв.
Генерал оказался в военной форме, и по всему было видно, что человек он заслуженный, однако симпатии не вызывал. Глаза у него не думающие, а бегающие, прямо в глаза не смотрит, постоянно суетится. Их беседу снимали советские и английские телеоператоры. Варенников чувствовал, что у его собеседника, помимо обычной демагогии, будет и главный вопрос, ради которого он затеял эту встречу. Предчувствие не обмануло. Вначале все шло ровно, плавно – говорили в основном о боях и взятии Берлина. Затем его интересовала длительная служба на территории Германии – как она сказалась на изучении народа, какие отношения сложились между немецким народом и советскими военнослужащими. В свою очередь Варенников спросил генерала – какие отношения были у англичан с немцами в их зоне, применив некоторые неприятные для него факты.
Беседа по времени шла к концу, а самого главного вопроса все еще не было. Варенников посмотрел на часы, давая понять, что пора бы уже и поблагодарить друг друга за беседу. И вдруг англичанин “выстреливает” тот самый главный вопрос:
- А как Вы смотрите на объединение двух Германий?
- Этот вопрос надо задать немцам, а не наблюдателям со стороны, - ответил Варенников.
- Но советская сторона, как и американская, была участницей разъединения Германии.
- Чтобы быть точным, хочу напомнить Вам, что Сталин был против разъединения Германии.
- И все-таки, если возникнет вопрос объединения двух Германий, как Вы к этому отнесетесь?
- Свою судьбу немецкий народ должен решать сам: жить ему вместе или порознь, как сейчас. Прошла большая, тяжелая война. Это немецкий народ ее организовал, а нацисты захватили власть. Война принесла много бед и страданий. В итоге этой войны было подписано Потсдамское соглашение. И если возникнет вопрос об объединении двух Германий, то оно должно проводиться в рамках этих соглашений.
- В общем, Вы за объединение этих стран?
- Я еще раз повторяю, что я за то, чтобы немецкий народ сам решил эту проблему, но в рамках существующих договоров.
Буквально через два дня Варенникову докладывают текст телеграммы нашего чрезвычайного полномочного посла в ФРГ Ю. Квацинского в адрес МИД. По заведенному порядку такого рода телеграммы (где речь идет о лицах другого ведомства) рассылались из МИДа в МО ГГБ, и, конечно,  в ЦК (в международный отдел). Квацинский сообщал,
611

что по лондонскому телевидению выступил английский генерал, который встречался с генералом армии Варенниковым, и что последний заявил, что он, Варенников, за объединение двух Германий. При этом генерал показал портрет Варенникова. В связи с этим, Ю. Квацинский просил принять экстренные меры и поправить генерала Варенникова, сказал, что такое объединение может иметь место только при соблюдении духа и буквы Потсдамских соглашений.
На Квацинского Варенников не обиделся – это все проделки средств массовой информации. Связался с МИДом, рассказал, как все было на самом деле и все стало на свое место. Но что поразительно – приблизительно через год именно то, чего так опасался Квацинский, сделал Горбачев: он сам предложил Колю, который приехал в резиденцию президента СССР в Ставропольском крае, объединить две Германии без каких-либо условий. Вот тогда Варенникова удивило глухое молчание Квацинского и других деятелей из МИДа. А ведь это уже был разговор на официальном уровне, и выглядело все это не иначе как предательство интересов Советского Союза.
На съездах народных депутатов все широко общались, и, конечно, каждый приобрел себе новых друзей, в том числе и Варенников. О некоторых хотелось бы сказать несколько слов.
Первым из них был В.А. Стародубцев. Он был в центре внимания страны.
Вторым новым приятелем Варенникова стал, как ни странно, еще один председатель колхоза, но уже с Волги. Его ровесник, он в годы войны окончил курсы, получил лейтенанта, командовал танковым взводом, затем ротой. И так с ротой прошел до конца войны. Много раз его машину подбивали, горел в танке, был ранен, имел награды. Тяжелый прошел путь, но выжил. В 1946-ом году демобилизовался и приехал в свою деревню. Естественно, стал первым кандидатом на пост председателя колхоза. Его и избрали, хотя и отбивался.
- Я в танковом деле толк понимаю, а в колхозном – ни уха, ни рыло.
Ему отвечали:
- Ничего, поможем. Через год станешь профессором. Нам главное, чтобы мужик был работящий, непьющий и честный.
- Так вот, насильно и сделали меня председателем, - шутя, жаловался Варенникову Вагин.
- Стал почитывать, ума набираться. Ветеранов-колхозников собирал, советовался, да и поврозь с ними говорил. Колхоз стал подниматься. Создал хорошую тракторную бригаду – “танкистами” назвал. Сам двигатель знал хорошо, так что если что – бегут ко мне, и я иду им помогать. Авторитет среди колхозников поднялся. А тут и дела пошли в гору. За два года построили дорогу от основной магистрали до колхоза. Ну, совсем, зажили.
Когда в ходе заседания съезда разворачивалась никому не нужная бестолковая демагогия, то Варенников, как правило, уходил на задние ряды (там было свободно), располагался со своей папкой деловых бумаг и, не теряя времени, решал свои задачи, одновременно прислушиваясь к ораторам. Сюда же приходил и Вагин – ему тоже надо было разбираться со своими документами. Вот здесь они и познакомились.


* * *

В конце первого съезда народных депутатов Варенников подал в президиум записку, а на следующий день – вторую, с просьбой дать ему слово. Никакой реакции не последовало. Между тем, он намеревался в своем выступлении поведать о состоянии Вооруженных Сил, особенно Сухопутных войсках, рассказать о задачах по выводу наших
612

войск из Восточной Европы и Монголии, которые предстоит выполнять, о трудностях, которые при этом возникали. Хотел он высказать народным депутатам и просьбы оказать содействие и помощь в выполнении этих задач. Однако выступить ему не дали ни на первом, ни на втором съезде. Лишь на третьем съезде дали ему слово, однако, в неудобное время. Так что хоть его тезисы и прозвучали, но в памяти остались далеко не у всех.


* * *

Широкий резонанс вызвали трагические события 9-го апреля в Тбилиси, с которых, собственно, и начался самый первый съезд. Печально, что погибли люди – 18 человек скончались от давки и удушья, а 1 от травм. Народные депутаты (не все) в своих выступлениях обвиняли в этом войска Закавказского военного округа, которые якобы напали на мирно гуляющих у правительственных зданий людей. Варенников утверждал, что это “гуляние” проходило в три часа ночи.
Фактически это подняла голову контрреволюция, воспользовавшаяся смутой, которая поднималась в стране в связи с горбачевской перестройкой и так называемой демократией. Естественно, она, контрреволюция, спровоцировала на противозаконные действий тысячи людей, которые выступили против Советской власти и Советского Союза, и вышли к Дому правительства с требованием передать власть “демократии”, то есть сторонникам Гамсахурдиа.
На том же заседании съезда выступил и командующий округа генерал-полковник И.Н. Родионов. Убедительно и точно представив картину случившегося, он аргументировано ответил на все вопросы оппонентов, не дав им ни малейшей возможности продолжать балаган. Понимая, что в поддержку Родионова надо бы
выступить еще кому-то из авторитетных, обладающих точной информацией, депутатов, причем хорошо, если бы это были не военные, а гражданские, Варенников стал искать Поляничко, но его в зале не оказалось. Тогда Варенников послал в президиум записку с просьбой дать ему слово. Как и следовало ожидать, ему было отказано, то есть выступить не дали. Была надежда, что, может, свое слово скажет  генерал армии министр обороны Д.Т. Язов. Но и он не выступил. А между тем, грузинские экстремисты продолжали напирать: они уже требовали снятия Родионова с поста командующего и лишения его мандата народного депутата.
По этому поводу состоялось объяснение с Д.Т. Язовым, был разговор и на коллегии МО. В результате было принято решение, что оставаться в этом зверином логове ему было нельзя. И тогда министр обороны, естественно, с ведома Горбачева, назначил И.Н. Родионова начальником Военной академии Генерального штаба. Фактически это было повышение. Народным депутатом Родионов остался.


* * *

Центральной проблемой для Главного командования Сухопутных войск МО СССР и для страны в целом было обеспечение вывода нашей огромной группировки войск из стран Восточной Европы и Монголии. Самым сложным было то, что для выводимых войск на территории Советского Союза фактически не были подготовлены не только военные городки, но и жилье для офицерского состава. Вторая проблема – это совершенно безумные и необоснованные темпы вывода.
В связи с этим Варенников всегда приводил в пример Канаду – эта благополучная в

613

экономическом, политическом и других отношениях страна выводила из ФРГ свою пехотную бригаду численностью полторы тысячи человек более двух лет. А мы почему-то ежегодно обязаны были выводить по 100-120 тысяч.
Куда мы спешим? Почему мы спешим? И вообще, если говорить о Германии, то зачем нам эти гроши, которые выделил Коль Горбачеву в обмен на согласие объединить две Германии? Коль выделил всего 13,8 миллиардов марок, а мы оставляли в ГДР только нашей недвижимости более чем на 90 миллиардов марок. И вообще – зачем нам немецкие деньги? Мы оказались в Германии не по своей воле. Поскольку возникла проблема объединения двух Германий и, следовательно, поднимется вопрос о выводе наших войск, то мы готовы сделать это, но при условии, что Германия для нашей группировки войск, уходящей с ее территории, построит военные городки, жилье для офицеров и прочую инфраструктуру – уже на территории СССР. Вот тогда мы будем готовы выводить свои войска. И выводить соответствующие части будем постепенно по мере готовности военных городков.
Не надо нам никаких денег. Мы же победители. Немцы обязаны построить в нашей стране все, что необходимо для вывода наших войск из Германии.
Что касается других стран Восточной Европы, то не они, а мы должны диктовать условия нашего вывода. Тем более, таким странам, как Венгрия, которая в годы Второй мировой войны выступала в качестве сателлита фашистской Германии.
За период с 1989-го года мы должны были вывести 625тысяч офицеров и солдат. Это все те, что стояли в строю.
Сюда надо приплюсовать семьи офицерского состава и прапорщиков,  а также вольнонаемный состав – это еще несколько сотен тысяч человек. А всего около миллиона (для сравнения: население республик Северного Кавказа составляет в среднем 300-350 тысяч человек). И всем им нужен был не только кров, а современные условия для жизни и деятельности. Это в послевоенные годы люди вынуждены были жить и в палатках, и в
бараках, и в сборно-щитовых домиках. Но тогда было понятно: только что закончилась самая кровавая и разрушительная война. Сегодня же наши воины должны быть оснащены современной боевой техникой и вооружением, иметь современную жилую и учебную базу. Вот тогда и можем говорить о боевой готовности армии. Увы, к сожалению, при выводе наших войск из Германии это элементарное требование не соблюдалось.
Предстояло вывести: 35 мотострелковых и танковых дивизий, 2 мотострелковые бригады, 1 бригаду ВМФ. Далее 11 авиационных дивизий, включающих в себя 43 авиационных полка, плюс 18 вертолетных полков. Кроме того, около 2 тысяч различных частей и учреждений типа ремонтных заводов, арсеналов и т.п.
В числе крупного вооружения и боевой техники предстояло вывести около 2 тысяч самолетов, почти 1,5 тысячи вертолетов, более 13 тысячи танков, 15,5 тысячи БМП, 8,5 тысяч единиц артиллерии.


* * *

В течение 1989-1991-ых годов Варенникову удалось с помощью Военного совета Сухопутных войск, начальников главных и центральных управлений с непосредственной помощью заместителя МО по строительству Н.Ф. Шестопалова, заместителя МО по тылу В.М. Архипова и заместителя МО по вооружению В.М. Шабанова решить многие вопросы по муниципальному устройству выводимых войск. А из 35 дивизий удалось вывести 21 и несколько десятков различных специальных бригад и полков.


614


* * *

Варенников, увидев разрушительные поездки Горбачева по странам Варшавского Договора, написал на имя министра обороны маршала Д.Т. Язова и начальника Генерального штаба генерал армии М.А. Моисеева о том, что Варшавский Договор неминуемо развалится и произойдет это через несколько месяцев. Учитывая это обстоятельство, Варенников предлагал руководству страны предложение – выступить инициатором роспуска Варшавского Договора (оговорил этот вопрос с его членами) и призвать Запад к роспуску блока НАТО.
Конечно, писал он, Запад никогда на это не пойдет, но наша инициатива будет доведена до мирового сообщества, и народы планеты, несомненно, одобрят нашу действительно мировую инициативу.
Однако коллегия МО его предложение оценила отрицательно. Он очень сожалел, что вопрос на обсуждение был поставлен в его отсутствие – в это время он находился в Армении в связи с очередным ограблением нашего склада с оружием.
Нашу страну довели до унижения, какого она не испытывала со времен памятной Русско-японской войны 1904-1905-го годов, Горбачев, Яковлев, Шеварднадзе. Мы сократили обычное вооружение и наши Вооруженные Силы до уровня, который устраивал США и НАТО. Это было открытое разрушение нашей армии.


* * *

Еще в 1989-ом году, когда военные убедились, что внутренняя и внешняя политика Горбачева ведет к пропасти, военные начали настойчиво предлагать министру обороны
вопрос о проведении Горбачевым Главного Военного совета (он, кстати, обязан был делать это). В Главный Военный совет входила не только коллегия Министерства обороны, но и председатель правительства, председатель ВПК, он же первый заместитель председателя правительства, затем председатель КГБ, МВД, министры отраслей промышленности, все командующие войсками военных округов (группы войск) и члены военных советов.
18-го октября 1989-го года такое заседание состоялось. Председательствовал Горбачев. Доклада не было. После его вступительного слова (“Вы хотели встретиться – я пришел!”) начались выступления. Наиболее резко высказывались все главнокомандующие видами Вооруженных Сил – Ю.П. Максимов, В.М. Воронцов, И.М. Третьяк, А.Н. Ефимов, В.Н. Черновин, В.М. Архипов, а также командующий войсками Приволжского военного округа генерал-полковник А.М. Макашов, министр оборонной промышленности М.Б. Белоусов.
Все с огромной тревогой и озабоченностью говорили о катастрофическом положении в Вооруженных Силах в связи с выводом войск и в военно-промышленном комплексе – из-за отсутствия финансирования заказов. Правительственные же органы, которые непосредственно за это отвечают, на наши запросы не реагируют. В общем, “дебаты” шли полдня. Подведя итоги, Горбачев поблагодарил всех за честный и откровенный разговор, пообещал незамедлительно принять меры по устранению и сказал, что в таком составе мы будем встречаться как минимум два раза в год. Кстати, там же нами был поставлен вопрос о присвоении звания маршала Советского Союза министру обороны – это тоже показатель отношения к Вооруженным Силам. Вскоре звание было присвоено, но ни одной встречи, ни одного решения Горбачева в пользу Вооруженных

615

Сил или ВПК так и не последовало.


* * *

На протяжении всего времени своей службы, особенно когда Варенников уже изучил круг обязанностей и деятельности Главного командования Сухопутных войск, непосредственно ему этот орган представлялся весьма положительным. На первом плане в решении всех проблем, естественно, всегда выступал главнокомандующий. Вслед за ним – Главный штаб, Главное управление боевой подготовки и другие главные управления. Сами главнокомандующие Сухопутными войсками, в первую очередь Г. Жуков, Р. Малиновский, В. Чуйков, да и сами начальники Главных управлений выглядели высоко. Взять хотя бы генерала армии В.Я. Колпакчи, бывшего до того командующим Северным военным округом, а затем ставшего начальником Главного управления Сухопутных войск. Надо заметить, что на эту должность назначался, как на повышение, уже опытный командующий войсками военного округа. И не просто опытный, а достойный военачальник, способный учить и строго спрашивать с командующих военных округов. Вот всеми этими качествами высшего класса и обладал генерал Колпакчи, который был не только профессионалом, незаурядным организатором и отличным военачальником, а вообще особенным человеком – широкой, многогранной эрудиции. И когда он на учении погиб в вертолетной катастрофе, то скорбели все Вооруженные Силы, и не только.
Разумеется, в Главкомате были сильные штабы и их начальники, а также Политическое управление во главе с членами Военного Совета. Все рода и службы были представлены на уровне главных и центральных управлений, а их начальники – в звании генерал-полковника. Ракетными войсками и артиллерией, как правило, командовал маршал артиллерии.


* * *

Когда Варенников принял у Е.Ф. Ивановского Главное командование СВ, то Военный совет ГК, в который фактически входили все заместители главкома, начальники родов войск, служб и начальники главных управлений, был высоко подготовленным, исключительно организованным и деятельным. Вообще, всю свою службу, начиная с войны, Варенников попадал в сильные коллективы и его окружали замечательные офицеры и солдаты, хорошо подготовленные, самоотверженные. Естественно, бывали и исключения, но весьма редко. Основная масса действовала так, что он верил в них как в себя.
Заместитель ГКСВ генерал армии Бетяхтин весьма авторитетный человек. Любые задачи выполнял легко и с высокой ответственностью.
Генерал-полковник М.Д. Панков – член Военного совета – начальник Политотдела. Положительной чертой его было то, что он не копировал начальника Главпура А.А. Епишева, а был весьма самостоятельный в принятии решений и руководства порученным участком. В 1990-ом году сменил его на этой должности Н.А. Моисеев, с которым у Варенникова сложились самые откровенные отношения.
Генерал-полковник Гринкевич – начальник Главного штаба Сухопутных войск. До этой должности был начальником штаба Группы Советских войск в Германии. Д.А. Гринкевич был начальником штаба высшего класса и брал на себя многие крупные вопросы. Не любил критики в свой адрес. Варенников на одной из коллегий МО

616

критически высказался в свой адрес и адрес Главного штаба СВ относительно недостаточного проведения контроля за службой войск в военных округах. Это вызвало у
Гринкевича обиду – он даже не мог представить, что у него могут быть какие-то недостатки. Так они, к сожалению, и расстались – не так, как хотелось бы Варенникову.
Д.А. Гринкевича сменил генерал-полковник М.П. Колесников. Это был опытный руководитель, до этой должности был начальником штаба Южного стратегического направления. Служба Варенникова с ним спорилась прекрасно. Неудивительно, что в последующем его забрали в Генеральный штаб, где он был начальником Главного управления, а затем – начальником Генерального штаба.
Заместитель ГКСВ по боевой подготовке – начальник Главного управления боевой подготовки СВ генерал-полковник А.А. Демидов. Это самое беспокойное управление: сердце Демидова этой работы не выдержало. Он получил инфаркт миокарда и уволился в отставку, хотя в целом мог бы еще потрудиться. Эту должность занял Э.А. Воробьев, который до этого  командовал Центральной Группой войск. В последующем отказался возглавить войну в Чечне, и был уволен из ВС.
Генерал-полковник Е.И. Крылов – заместитель ГКСВ по военно-учебным заведениям – добросовестный генерал.
Все названные военачальники были ближайшими сподвижниками ГКСВ.
Дальше шли рода войск и службы.
Маршал артиллерии В.М. Михалкин – начальник ракетных войск СВ. В.М. Михалкин со своим штабом обеспечивал безукоризненное применение рода войск. Толковый военачальник.
Генерал-полковник Ю.Т. Чесноков – начальник войск ПВО СВ. Ю.Т. Чесноков был прекрасным военачальником.
Генерал-полковник В.Е. Павлов – заместитель ГК СВ по армейской авиации, Герой Советского Союза. Воевал в Афганистане. Жаль, что рухнула страна, а с нею Вооруженные Силы и Сухопутные войска превратились в мираж. Но важно, что надежда и вера живы, а также есть люди типа В. Павлова, которые смогут поднять все из руин.
Генерал-полковник П.И. Баженов – заместитель ГК СВ по вооружению. Учитывая, что еще существовали самостоятельные главные бронетанковые, автомобильные, ракетно-артиллерийские управления с прямым подчинением и главкому, и министру обороны, то роль заместителя главкома по вооружению заключалась в координации действий этих управлений, слежении за прохождением заказов в промышленность и за выполнением в руководстве научно-техническим комитетом (который, кстати, действовал весьма плодотворно), наконец, в контроле выполнения войсками директив министра, Генштаба и Главнокомандующими СВ по соответствующим разделам.
Но годы шли, настало время, и на смену пришел генерал-полковник С.А. Моев – “афганец”. После реорганизации ВС возглавило объединенное Главное автобронетанковое управление.
Генерал-полковник А.А. Галкин успешно руководил бронетанковой службой. Танков у него было больше, чем во всем мире, кроме СССР.
Генерал-полковник В.Ф. Попов – начальник автомобильной службы ВС. Фактически он обеспечивал все виды ВС, все рода войск и службы, весь тыл и строителей.
Генерал-полковник М.Е. Пенкин – начальник ГРАУ. “Щупальцы” этого громадного управления пронизали весь наш военно-промышленный комплекс.
Генерал-полковник В.П. Кузнецов – начальник инженерных войск – был достойной сменой маршалу инженерных войск С.Х. Оганову.
Генерал-полковник С.В. Петров – начальник службы химической защиты. В целом же генерал С.В. Петров достойный начальник.
Генерал-полковник Арепелян – начальник вновь созданного Центрального
617

дорожно-строительного управления. Решение по его созданию было принято на уровне правительства СССР. Было образовано три дорожных корпуса. Однако содержание их
финансировалось через пень колоду.
Все перечисленные генералы были членами Военного совета Главкомата СВ, которые не были безучастными наблюдателями к судьбе ВС, которые принимали решение обратиться к съезду народных депутатов, в котором была изложена вся трагичность состояния войск с учетом их вывода из Восточной Европы и Монголии на неподготовленные места (фактически в поле).


* * *

Выступление Варенникова на Главном Военном совете, на съезде народных депутатов, позиция в Военном совете и Заявление Военного совета главного командования СВ на съезде народных депутатов, очевидно, подчеркивало его левую позицию. Однажды ему позвонил один из секретарей ЦК Компартии РСФСР Г.А. Зюганов, и они договорились о встрече. Зюганов подъехал к Варенникову в штаб, и они вдвоем вначале обсудили обстановку – их взгляды совпали. Затем Зюганов сказал, что группа товарищей намерена сделать обращение к народу с опасением сложившейся ситуации и призвать не дать черным силам развалить страну.
Положение в стране все более ухудшалось. Так родилась идея выступить с обращением к народу, призвать его спасти страну. Эта идея была воплощена в обращении “Слово к народу”. Автором первого варианта “Слова” был Распутин. В работе над ним приняли участие А. Прохомов, Ю. Бондарев, Г. Зюганов и все остальные подписанты.
На июльском Пленуме ЦК КПСС состоялось обсуждение “Слова”, и кое-кто из “стаи борзых” Яковлева попытались оклеветать и это обращение, и некоторых его авторов. Но им капитально врезали честные члены ЦК.


* * *

Чтобы в офицерском корпусе не “затухало” оперативное мышление, МО и ГШ 7-го декабря 1990-го года проводят научно-практическую конференцию, которая позволила взглянуть на обстановку с позиций современной военно-политической ситуации.
Конференцию вступительным словом открыл министр обороны СССР маршал Советского Союза Д.Т. Язов. С основным докладом на тему: “Актуальные проблемы современного этапа строительства Вооруженных Сил в ответ требований оборонительной военной доктрины и реализации концепции оборонной достаточности” выступил начальник Генерального штаба генерал армии М.А. Моисеев.
Говоря об уровнях военной опасности и военной угрозе, М.А. Моисеев отметил, что сегодня маловероятен широкомасштабный военный конфликт между Востоком и Западом, тем более что снята угроза мировой ракетно-ядерной войны. Надо сказать, что он был по-своему прав, Западу не было никакого резона ставить в повестку дня какие-либо конфликты с Востоком (точнее, с Советским Союзом) в условиях, когда Восток разваливается. И не только разваливается, а страны – бывшие члены Варшавского Договора переходят на другую сторону баррикад. Благодаря “эффективной” разлагающей работе Горбачева-Яковлева эти страны, особенно Польша, стали врагами Советского Союза. Да и в самом СССР шли процессы развала государства. И весь доклад в таком духе.

618

Слушая его доклад, было горько, и Варенников вновь и вновь мысленно спрашивал
себя: кто во всем этом виноват? Ведь мы сами затянули на себе петлю.
Вывод начальника Генерального штаба был тревожный: военно-стратегическая обстановка в мире существенно меняется в пользу США и НАТО. Против НАТО сейчас стоит только Советский Союз, и сегодня мы можем рассчитывать лишь на собственные силы. Бывшие наши союзники по Варшавскому Договору вполне могут выступить в будущем на стороне НАТО. Поэтому наши Вооруженные Силы должны готовиться к любой войне, которая может быть развязана против СССР, и вступить в нее в любой обстановке.
Начальник Главного разведывательного управления Генерального штаба генерал армии В.М. Михайлов, развивая мысль начальника Генштаба в оценке наших, так сказать, партнеров, сделал такое заключение: “Боевые возможности сил США в глобальном масштабе, объединенных сил в масштабе НАТО в Европе и основных иностранных государств на Востоке и на Юге по отношению к Советскому Союзу поднимутся на новый качественный уровень”.
С докладом выступили начальник Главного политического управления СА и ВМФ генерал-полковника Н.И. Шлига и заместитель министра обороны по вооружению генерал-полковник В.М. Миронов.
Значительный интерес вызвали выступления главнокомандующих войсками стратегических направлений: генералов армии С.И. Постникова и И.И. Попова и генерал-полковника А.В. Ковтунова. Интересные вопросы были подняты командующим войсками Одесского военного округа генерал-полковником И.С. Морозовым и командующим Балтийским военным флотом адмиралом В.П. Ивановым.
Хорошим было выступление начальника Военной академии Генерального штаба генерал-полковника И.Н. Родионова. Оно одно из немногих было откровенным.
Затем выступили главнокомандующие видами Вооруженных Сил генералы армии Ю.П. Макашов, В.И. Варенников и И.М. Третьяк, генерал-полковник авиации И. Шапошников, адмирал флота В.П. Черновин. Последним выступил заместитель министра обороны начальник тыла Вооруженных Сил генерал армии В.М. Архипов. Естественно,
каждое из этих выступлений вызывало интерес у участников конференции. Варенников свое выступление посвятил проблемам Сухопутных войск.
В заключение с указаниями выступил министр обороны, но ответы на некоторые поставленные вопросы кратко дал начальник Генерального штаба.


* * *

Августу 1991-го года предшествовали многие события, и важно понять, откуда исходили корни этих событий. Толчком развала СССР послужили январская трагедия 1990-го года в Баку и другие конфликты на территории Азербайджана.
В Азербайджане авторитет преступного мира Понахов был задержан на вокзале и арестован вместе с телохранителями за незаконное ношение огнестрельного оружия. При нем была крупная сумма денег. Суд определил ему меру наказания – пять лет тюремного заключения. Но первый секретарь Азербайджанского обкома КПСС Везиров обратился к Горбачеву с просьбой выпустить Понахова, так как якобы его, Понахова, клан взбунтовался, и последствия будут тяжелыми. Горбачев дает команду – и Понахова выпускают. То есть все происходит не по законам правового государства, а как в каменном веке. Но самое интересное происходит дальше. Понахов набирает группу подобных себе людей, вступает с ними в уже образованный к тому времени Народный Фронт Азербайджана и пробивается в руководящий состав фронта. Затем выживает из
619

правления всех неугодных ему людей (фактически это были истинные демократы из числа азербайджанской интеллигенции), и захватывает вместе с Мамедовым власть в Народном
фронте. После чего форсировано готовится к захвату власти в республике. Причем делает
это цинично, по-зверски. Чтобы посеять панику в партийном и государственном аппарате, он обходит всех основных начальников и предупреждает их, что в ближайшие дни они будут уничтожены.
Надо сказать, что Понахов расхаживал по кабинетам беспрепятственно. Это красноречиво свидетельствовало, что власть в республике уже “качалась”.


* * *

В январе 1990-го года ситуация в Азербайджане накалилась до предела, и виновником явился не Народный Фронт.
Пожар начался на националистической почве. Столкновение с армиями в Сумгаите, Нагорном Карабахе, затем в Гянджи и Баку привели к жертвам. Пролитая кровь порождала новое кровопролитие.
Необходимо было погасить огонь, чтобы он не запылал по всей стране. Было принято решение - развернуть несколько воинских частей на территории республики (в том числе одну дивизию непосредственно в Баку), но наполнить эти соединения и части не местным контингентом (так как это будут в основном азербайджанцы), а из соседних областей. С этой целью провели призыв по Северо-Кавказскому военному округу (Ростовская область, Краснодарский край, Адыгея и т.п.). Это был верный шаг. Тем более что морально-боевой дух этих призывников был исключительно высоким. Не было ни пьяных, ни саботажников, ни нытиков и уклоняющихся от призыва. Варенникову довелось объехать все призывные пункты, повстречаться с тысячами призывников. Вопросы, как и ответы, были лаконичными.
- Имею ли я право применять оружие?
- Да, имеете такое право в случае, если вашей жизни, жизни ваших товарищей и охраняемым объектам грозит опасность.
- Будет ли проявление заботы о моей семье, если вдруг со мной что-нибудь случится?
- Несомненно. Семья будет обеспечена, как утратившая кормильца.
- Когда нам придется выполнить свои задачи?
- Буквально в эти дни.
Перед ответами на вопросы Варенников кратко рассказывал о братоубийственных столкновениях в Баку и других городах Азербайджана, объяснял, что их миссия состоит в том, чтобы пресечь эту беду и стабилизировать обстановку. В этом решении не сомневался никто. Наверное, кроме И.К. Полозкова – первого секретаря Краснодарского крайкома КПСС. Тот, попав под влияние взбунтовавшихся жен воинов, призванных из запаса, направил руководству страны протест, в котором было выражено требование – вернуть всех отмобилизованных домой (вместо того, чтобы разъяснить населению края ситуацию и необходимость проведения мероприятий в Баку).
Варенников занимался Азербайджаном, но при этом намеревался при встрече с Полозковым объясниться (ведь он был, конечно, не прав и действовал на руку тем, кто раскачивал Советский Союз), как вдруг узнает, что И.К. Полозков избран первым секретарем только что созданной компартии РФ. Его это, конечно, удивило. И все же в Азербайджане успели подать пополнение в те части, которые предполагалось развернуть, в том числе мотострелковую дивизию, которая одной своей половиной располагалась в центре города – в Сальянских казармах, а второй – в военном городке на окраине Баку.
620

Варенникову пришлось восстанавливать порядок в Гянджи (бывший Кировабад).
Это второй город в республике по величине и общей значимости. Здесь подобно Баку
произошли беспорядки, в результате которых весь район, ранее заселенный армянами,
полностью опустел. По городу ходили гражданские вооруженные люди. Аэродром полностью блокирован несколькими рядами заграждений, на всех подходящих к нему дорогах сооружены баррикады. Пришлось почти трое суток проводить встречи и переговоры на разных уровнях, чтобы убедить руководство города снять все баррикады и ограничения, а контроль на дорогах проводить совместно с военнослужащими. В решении этой проблемы не малую помощь оказал первый секретарь горкома Мамедов (не путать  с тем, который входил в правление Народного фронта).
Когда в Гянджи был наведен порядок, Варенников позвонил министру обороны Д.Т. Язову (он был уже в Баку) и доложил обстановку. Министр приказал оставить в Гянджи кого следует, а самому отправляться в Баку, где события приобретали трагический характер.


* * *

Прилетев в столицу Азербайджана, Варенников почувствовал, что попал в прифронтовой город: опустевшие улицы, во многих местах баррикады, бронетранспортеры, военные патрули, слышны одиночные выстрелы. Вид у города был взъерошенный, поблекший.
После несколько дней, проведенных в Баку, он пришел к выводу, что только с вводом чрезвычайного положения можно предотвратить развал республики.
Варенников, по прилете в Баку, уяснил, что самая тяжелая обстановка сложилась вокруг Сальянских казарм: военный городок был полностью блокирован, дорога от Баку на центральный аэродром, который находился за городом – все было также блокировано. А между тем, туда должна была прилететь воздушно-десантная дивизия.
Народофронтовцы и примкнувшие к ним экстремистски настроенные граждане решили изолировать военных, не дать им возможности вмешаться в акцию расправы с руководством и с аппаратом партии и правительства республики. Этого допустить было нельзя. Надо было, чтобы мотострелковая дивизия вырвалась из Сальянских казарм и, сметая все на своем пути, вышла бы к аэродрому, расчистила магистраль от Баку до аэродрома и создала благополучные условия для ввода в город десантников. А уже они обязаны были взять под охрану все правительственные здания, почту, телеграф, банк, порт, важнейшие предприятия и учреждения, и в условиях объявленного чрезвычайного положения (которые оппозицией не выполнялись) навести в городе строгий режим и обеспечить населению безопасную жизнь.
В связи с этим Варенников принял решение ехать в Сальянские казармы и осуществить этот замысел. Д.Т. Язов с ним согласился. Собрав небольшую группу офицеров, Варенников отправился на трех “уазиках” к Сальянским казармам, предварительно сообщив по телефону командиру дивизии полковнику Антонову о том, что он направляется к нему. Не доезжая нескольких сот метров до центрального КПП (у военного городка было пять КПП, и все они были блокированы), Варенников встретился с огромной, в несколько тысяч человек, массой людей, которая была до предела наэлектризована и что-то громко выкрикивала. К КПП можно было пробраться только сквозь толпу. Но вся группа, прибывшая вместе с Варенниковым, была в военной форме. Они вышли из машины и отправились пешком, а водителям с одним офицером дали команду отправиться в штаб стратегического направления, где базировался министр обороны и все московские начальники (Главнокомандующим ЮСН в то время был
621

генерал армии Н.И. Попов, сменивший на этом посту М.М. Зайцева, тоже генерал армии).
К удивлению Варенникова пробраться через эту очень плотную массу народа не
составило труда. По команде офицеров люди хоть с трудом, но расступались, образовав
нормальный коридор для прохода. И ни одного бранного слова в их адрес, ни одной попытки физического оскорбления – с их подходом все затихали и расступались.
Приблизившись к КПП, Варенников заметил непосредственно у ворот несколько крупных самосвалов, груженных камнями с песком, которые препятствовали въезду и выезду с территории военного городка. У пешеходного входа была свободной небольшая площадка. Варенников остановился, осматривая возбужденные, хмурые лица собравшихся. К нему подошли трое и представились, что они от руководства Народного фронта Азербайджана. Варенников в свою очередь назвал себя. Один их троих сказал, что он хорошо его знает по Афганистану. Когда они начали беседовать, народ поутих. Варенников сказал, что сейчас сделает обращение и к руководству Народного фронта, и ко всем присутствующим. Поднявшись на ступеньку лестницы, Варенников громко, чтобы услышало как можно больше людей, стал объяснять суть и подоплеку всего, что здесь случилось.
- События, которые последнее время происходят в Азербайджане, - сказал Варенников, - совершенно не отражают интересов народа республики, а тем более интересов трудящихся. Так называемый Народный фронт, нарушая конституцию, фактически преследует свои цели и вводит народ в заблуждение. Любые выступления, высказывания, и тем более действия не должны идти в разрез с существующими законами. Если кому-то не нравятся республиканские власти, то следует поставить вопрос об их переизбрании. Но насилия над ними никто не допустит. Сейчас вы блокируете городок. Это противозаконные действия. Ведь там, в казармах, такие же люди, как и вы. Они ничего против вас не замышляют, они выполняют свой долг и имеют право на нормальную жизнь, общение с народом и своими родственниками. Среди них не только русские, украинцы, белорусы, но много и азербайджанцев. Вы уже сутки блокируете военный городок, а ведь среди солдат, сержантов и офицеров есть больные, их надо
направить в госпиталь. Военный городок нуждается в продовольствии и различном имуществе. Поэтому я обращаюсь ко всем присутствующим – надо закончить всю эту демонстрацию силы, снять блокаду и приступить к нормальной жизни. Если это не произойдет, то мы будем вынуждены принять меры в соответствие с законом, но ответственность за все последствия будет нести руководство Народного фронта и вы, как исполнители.
Один из троих, что встретил их, пробормотал, было, что они выполняют решение Народного фронта. Но Варенников еще раз сказал, что они обязаны разойтись и до наступления темноты убрать все самосвалы, закрывающие выезд из военного городка.
С этими словами Варенников удалился в воинскую часть, где его уже ожидал командир дивизии полковник Антонов. У него был растерянный вид. Постоянно пугливо оглядываясь, на ходу рассказывал об обстановке, при этом кивая на окружающие военный городок жилые дома. На балконах и на крышах 5, 9 и 11-ти этажных домов, которые окружали низкорослый военный городок (в нем были в основном одно-, двухэтажные здания) открыто расхаживали гражданские люди с автоматами, видны были также установленные пулеметы и прожекторы на балконах. Эти приготовления свидетельствовали о сгущающейся тревоге. В связи с этим была проведена тщательная организация защиты города от возможных обстрелов. По всему его периметру на позиции были направлены военнослужащие с задачей: открывать огонь только при явной угрозе и по огневой точке, которая откроет огонь первой. Ни в коем случае не стрелять по безоружным людям.
С наступлением темноты все прожекторы, установленные на балконах, были
622

включены, и военный городок стал похож на поле стадиона, ярко освещенного в ночное время: все было как на ладони. Были включены громкоговорители и пытались образумить
экстремистов – не допустить роковой ошибки, не допустить кровопролития. Однако среди
ночи с 11-го этажа института “Азгирозем” раздалась пулеметная очередь – погибло сразу три солдата. И тут началось! До самого рассвета продолжался непрерывный (именно непрерывный) взаимный обстрел. Варенников еще подумал: “Как в Сталинграде”. В три часа ночи Варенников отправился в медпункт проверить, какая же там обстановка. Пройти было не просто – все пространство простреливалось. Но добрался без происшествий. Оказалось, что медпункт был уже забит нашими ранеными и пострадавшими оппозиционерами. Наши воины, рискуя жизнью, выползали за границы военного городка и затаскивали к себе раненых “оппозиционеров”, так сказать, “противника”, а потом уносили их в медпункт. Это было очень благородно. Поговорив с врачами, он решил, что нужно срочно оборудовать под лазарет соседнее помещение, а пока установить дополнительные койки вдоль коридора, благо он был довольно широким.
Вернувшись на свой КП, а это был кабинет командира дивизии, Варенников узнал, что не могут разыскать полковника Антонова – командира дивизии. Вначале Варенников не на шутку забеспокоился. Когда ему сказали, что его видели в одной из казарм, тревога рассеялась, но Варенников все же организовал прямой контакт с начальником штаба дивизии и приказал ему управлять частями гарнизона, поскольку у него была прямая связь со всеми “группировками” и с каждым КПП, которые располагались на втором этаже двухэтажного здания штаба дивизии. На первом этаже и на чердаке находились боевые подразделения, а личный состав дивизии располагался в прекрасном подвале этого здания. Все было под боком. Однако беспокойство не покидало. Дело в том, что в здании штаба дивизии, как и в клубе этого военного городка, было полно “беженцев”: здесь нашли укрытие люди из ближайших жилых домов, в основном старики, женщины и дети – русские и армяне. Было понятно: 13-го января в Баку произошли погромы и резня армян, их выбрасывали из окон и с балконов верхних этажей. Но почему прибежали русские – было непонятно, их никто не обижал. В разговорах было одно и то же – “Нам страшно”.
Положение осложнилось, когда в военный городок перестала поступать вода. Естественно, прекратила функционировать и канализация. Возникла критическая ситуация.
Стало ясно: надо деблокировать городок. Военные хорошо подготовились к этой операции, и в одну из ночей внезапным ударом, проделав танковыми тягачами пролом в бетонном заборе, выпустили вначале маневренную группу с танками, а затем и главные силы дивизии. Танки использовались как тягачи для растаскивания баррикад на улицах города. Теперь они устремились на аэродром, расчищая магистраль для вхождения в город десантников, “прозябавших” на аэродроме. Подразделения дивизии имели задачу – отогнать от городка экстремистов и очистить от завалов и машин въезды в военный городок. Это было выполнено блестяще, так как не было ни одной жертвы. Экстремисты сопротивления не оказали – одни разбежались, другие, побросав собратьев и оружие, затесались среди домов, наблюдая за действиями солдат, разбиравших завалы.
В наведении порядка поспособствовало введение 19-го января 1990-го года Чрезвычайного положения в Баку – согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР. На основании этого указа приказом коменданта особого района города Баку генерал-лейтенантом В.С. Дубиняком в городе были введены особые структуры управления (создано 11 комендантских участков) и соответствующий режим, который определял ряд ограничений в жизни и деятельности населения. Запрещались собрания, митинги, шествия, демонстрации, забастовки. СМИ контролировались, запрещалось ношение оружия, с 23.00 до 6.00 закрывалось движение и т.д. Войскам и правоохранительным органам предоставлялось право контроля по многим вопросам.
623

После успокоения города министр обороны Д.Т. Язов оставил Варенникова в Баку за себя, а сам вместе с министром иностранных дел В.А. Бакатиным улетел в Москву. С ним улетел и заместитель министра обороны В.А. Ачалов, который фактически руководил
действиями десантников.


* * *

Варенников решил встретиться с коллективом одного из крупных предприятий города Баку. Позвонил директору, просил организовать встречу, разъяснить народу, чтобы он слушал не только одну сторону – Народный фронт, но и тех, кто выступает против действий этого фронта.
Директор предложил вначале встретиться с ним и председателем профсоюза Т.О. Талиевым. Через 30 минут те уже были в кабинете Варенникова. Они предложили не собирать весь коллектив завода, а пригласить в клуб человек пятьсот из актива, администрации завода, инженерно-технический состав и авторитетных рабочих, имеющих большой стаж работы.
В назначенное время Варенников приехал на завод. Народ уже был в зале. Вместе с руководством завода Варенников вошел в зал. Зал их встретил напряженной тишиной. Директор усадил Варенникова за стол президиума, рядом с собой, и открыл их встречу. Он сказал, что она организована по инициативе Варенникова.
Вначале было предоставлено слово председателю профсоюза, речь которого в основном была нейтральной. Потом предоставили слово Варенникову. Он был в военной форме.
Вначале в течение пяти минут Варенников рассказывал о себе, все слушали внимательно, не перебивали. Но когда перешел “горячую” тему – зал “задышал”, зашевелился, послышались резкие выкрики.
Говоря о ситуации в стране, Варенников подчеркнул, что кое-кто из уголовных сил
хотел бы стать у власти.
- Кто конкретно? – выкрикнули из зала.
- Понахов! – не сказал, а “выстрелил” Варенников и попал в десятку. Что тут началось: зал буквально взвыл. Наиболее разговорчивые выскакивали к трибуне и кидались на Варенникова, причем это в основном немолодые люди. Чувствовалось, что это люди Понахова. Их, конечно, оттеснили в зал. Варенников спокойно стоял на трибуне и ждал, когда все успокоятся. Наконец, все притихли.
- Да, я еще раз подтверждаю, осужденный за уголовные преступления был отпущен под честное слово и сейчас занялся политикой. Вместе с такими же, как он сам, решил свергнуть правительство Азербайджана, уничтожить его и взять власть в свои руки.
- Это ложь! – послышалось из зала.
- Вы можете сами убедиться в достоверности того, что я говорю, встретившись с каким-либо ответственным работником ЦК партии или правительства Азербайджана.
Встреча длилась часа четыре. И если Варенникова встретили в штыки, но когда он, уходя, пожелал коллективу всяческих успехов, и в первую очередь закончить забастовку (какая проходила в этот день на заводе) и приступить к работе, то его проводили аплодисментами.





624


* * *

Летом 1990-го года планировалось проведение на базе Одесского военного округа
учения с привлечением сил Черноморского флота, а также ВВС и ВФВ.
С.Ф. Ахромеев (он к этому времени был у президента СССР помощником по
военным вопросам) предложил пригласить на учения Горбачева. Варенников был не против. Министром обороны проведение учений было возложено на Варенникова.
Было принято решение провести учения с открытыми картами, чтобы Верховному Главнокомандующему, который совершенно не имел никакой военной подготовки (в отличие почти от всех американских президентов, да и наших генсеков – Хрущев и Брежнев воевали в регулярной армии, Андропов – воевал в партизанах) наглядно показать, как в бою и в ходе операции действуют СВ ВВС и РДВ, силы ВМФ.
Общий замысел учения: “восточные” обороняются, “западные” наступают.
Утром в установленное время Верховный Главнокомандующий ВС СССР М. Горбачев прилетел в Одессу, где пересел на вертолет, который доставил его и сопровождающих лиц – министра обороны Д.Т. Язова, помощника президента по военным вопросам С.Ф. Ахромеева, руководство Украины: Л. Кравчука, М.С. Гиренко, а также первых секретарей Одесского и Николаевского обкомов партии – в район учений. Варенников их встретил вместе с другими главнокомандующими видами ВС, привел на специальную площадку, где по наглядным схемам и картам сделал сообщение о предстоящем учении. Затем все поднялись на смотровую вышку. Уже на местности и на море Варенников еще раз сориентировал всех присутствующих, и учения начались.
Место расположения смотровой вышки было выбрано удачно: отсюда можно было вести наблюдения за высадкой морского десанта наступающих, а также за противодействием войск, обороняющих берег.
Погода выдалась хорошая. Поэтому все действия на суше, на море и в воздухе наблюдались прекрасно.
Войска и силы флота действовали умело. Части обороняющихся и наступающих демонстрировали высокую подготовку. Варенников комментировал действия войск. Его поражало молчаливое согласие или несогласие Горбачева с тем, что тот говорил.
Учения продолжались. Все перелетели ближе к Николаеву на Широколанский 
полигон. Там выбрасывался крупный парашютный десант ВДВ. Руководил десантированием герой Афганистана – Герой Советского Союза генерал-майор Востронин.
Затем на полигоне в течение часа показали Горбачеву боевую технику и вооружение, которыми были оснащены наши войска.
К концу дня добрались на вертолетах в военный городок Широколанского учебного центра, где пообедали (хотя и поздновато). Там же Горбачев выступил перед офицерами – участниками учений и приглашенными из других военных округов. Сфотографировались на память, и Горбачев с министром обороны Д.Т. Язовым и С. Ахромеевым улетели на вертолетах в Николаев, а оттуда – в Москву.
Итак, Горбачев побывал на учениях. Атмосферу военного дела он почувствовал. Одновременно услышал наши позиции и оценки событий в мире и у нас в стране, особенно состояние Вооруженных Сил.





625


* * *

Развал страны продолжался. Было решено подписать новый договор. Был проведен референдум о сохранении Союза – 76 процентов взрослого населения страны проголосовало за сохранение СССР. Горбачев только создавал видимость того, что он якобы беспокоиться о сохранении Союза, а сам палец о палец не ударил в этом направлении.
После референдума проходило заседание Совета Федерации. Помимо других
вопросов обсуждалось положение в Прибалтике, и в частности  в Литве. Учитывая
остроту сложившейся ситуации, Горбачев пригласил на это заседание двух народных депутатов – А. Денисова (ученый из Ленинграда) и Варенникова. На заседании присутствовали президент, председатели Верховных Советов и председатели правительств всех республик, за исключением России и Литвы. Ельцин игнорировал Горбачева, поэтому Россию представляли Хасбулатов и Силаев, а от Литвы был только представитель Ландбержа, который уже тогда считал, что Литва находится вне Советского Союза. В заседании заседали союзные министры Д.Т. Язов, Б.К. Пуго и другие.
К удивлению Варенникова, некоторые выступающие почему-то говорили о чем угодно, только не по повестке дня.
В середине обсуждения Горбачев дал слово народному депутату А. Денисову. Тот изложил в общих чертах обстановку в Прибалтике – а она была тревожной – и сказал, что нужны хоть какие-нибудь решения.
Варенников полагал, что если не сразу за ним, то через одного-два человека будет предоставлено ему слово. Но продолжали выступать другие, причем никак не отреагировали на сказанное А. Денисовым. Варенников раз поднял руку – Горбачев увидел и кивнул, мол, имеет в виду. Через двух выступающих Варенников еще раз поднял руку – он опять кивнул ему. Поскольку Варенников был в военной форме, он не мог его “потерять”. Но когда выступило два или три человека и все продолжали говорить не о Прибалтике, а кто во что горазд, и по ходу совещания чувствовалось, что дело идет к концу и ему вообще не дадут выступить, он после слов Горбачева: “Ну что, товарищи…” – решительно встал, поднял руку и громко произнес: “Прошу дать мне слово!”. Горбачев этого явно не ожидал. Но он был вынужден обратиться к присутствующим: “Вот еще товарищ Варенников хочет выступить, как вы считаете?..” Конечно, ему хотелось, чтобы все сказали: “Надо заканчивать”. Однако раздались голоса: “Надо дать”.
Не ожидая приглашения Горбачева, Варенников пошел к небольшой трибуне, что
стояла рядом со столом, за которым сидел президент. Представился присутствующим: “Народный депутат Варенников. Приглашен на заседание в связи с обсуждением обстановки в Литве. Мне приходилось решать там ряд задач, поэтому ситуацию знаю детально”.
Однако он начал не с Литвы и Прибалтики, а с того, что Совет, поставив пред собой архиважный вопрос, практически его не обсуждал, и ему, народному депутату, странно слушать, когда в столь тревожной обстановке говорят совершенно на другие темы. Да и здесь нет достаточно твердых позиций.
Варенников, подробно обрисовав обстановку в Литве, вплоть до выявления дезертиров из ВС, сведенных в отряды боевиков, и открытой работы американских “специалистов”, введенных Ландбержем в свой штат, сказал:
- Обстановка в республике ухудшается из года в год, из месяца в месяц. Она и будет ухудшаться, если мы четко и ясно не поставим перед собой цели – заставить выполнять Конституцию СССР и Конституцию Советской Литвы. Для этого нужны и
626

соответствующие меры. Главная из них – введение Чрезвычайного Положения в соответствие с Федеральным законом, или хотя бы введение президентского правления. Другими методами обстановку не поправим. Если же мы задались целью “тушить” отдельные вспышки, что мы делаем сегодня, то надо будет иметь в виду, что под этим мнимым благополучием будет накапливаться такая сила, взрыв которой разнесет Советскую власть не только в Литве, но и во всей Прибалтике.
Наконец, есть третий вариант – под лозунгами лжедемократии вообще не обращать внимания на то, что там происходит. Дать центробежным силам полную свободу и ни во что не вмешиваться. Тогда надо быть готовым, что эти силы разнесут и Советский Союз.
Варенников умышленно шел на обострение, рассчитывая на то, что Горбачев или
одернет его, или поправит, или спросит мнение у присутствующих. Но он не реагировал. После 15-20-минутного резкого выступления Варенников отправился на свое место, не теряя надежды, что Горбачев прокомментирует его выступление, или хотя бы скажет: нужно вводить какой-нибудь режим в Литве или можно обойтись и без этого.
Каково же было удивление Варенникова, когда Горбачев встал и заговорил так, будто его выступления и не было.
- Думаю, что обмен мнениями был полезен, - сказал он. – Каждый мог извлечь для себя необходимое. Будем и впредь стараться придерживаться этого метода. Если возражений нет, то можно было бы закончить нашу работу.
Возражений не было. Заседание закрылось.
Если проанализировать деятельность Горбачева на протяжении всех лет его руководства страной, то можно сделать вывод, что он ни одного полезного дела не довел до конца, ему важно было лишь обозначить себя.
Он был личным врагом Варенникова.


* * *

Вскоре после заседания Совета Федерации, на которое Варенников был приглашен как народный депутат и выступал о ситуации в Литве, он заболел. Из него выходил Афганистан. Тени различных болезней, приобретенных в этой стране, продолжали сопровождать его и далее.
26-го марта его госпитализировали, и в этот же день на консилиум были приглашены наши медицинские светила. Все единолично поставили диагноз и пришли к выводу, что сложную полостную операцию надо делать немедленно. Однако так же дружно “светила” разошлись во мнении о методе ее проведения. На одной стороне был
доктор медицинских наук профессор Н.Г. Сергиенко. А на другой – все остальные, и тоже с высокими титулами, в том числе и академики. Операция была поручена Н.Г. Сергиенко, поэтому он, видя бесполезность дальнейшей дискуссии, объявил, что будет делать операцию так, как считает нужным – всю ответственность за последствия он берет на себя. Начальник госпиталя профессор Крылов утвердил это решение, и Николай Григорьевич, создав операционную бригаду, приступил к подготовке.
Когда Варенников привезли в операционную, то она ему показалась каким-то храмом со святыми в светло-голубых халатах, белых колпаках и марлевых повязках на лицах, со слегка подтянутыми в перчатках руками. Все смотрели на него. Приблизительно за час до операции к нему приходил Н.Г. Сергиенко. Спокойным, ровным и даже тихим голосом (что является его характерной чертой), он, не торопясь, рассказал, как будет проводиться операция и как Варенников должен себя вести. Варенников чувствовал, что за этим тихим голосом скрывается твердый характер и могучая сила. Поэтому на душе у него было совершенно спокойно.
627

Варенников отыскал глазами Н.Г. Сергиенко – они были немного прищурены и подмигивали ему. Вокруг стали “по боевому расчету”, накрыли белым покрывалом с прорехой, в которой работали. У изголовья стояли врач и сестра. Врач спросил, как Варенников себя чувствует. Сергиенко давал какие-то команды. Затем сестра сказала, что сейчас ему дадут, и… будет все в порядке. Действительно, через несколько минут он погрузился в забытье.
Операция прошла в основном нормально. Закончилась же она к вечеру. Его, сонного, отвезли в реанимацию, организовали как обычно службу, Н.Г. Сергиенко остался ночевать в госпитале – операция все-таки сложная, все может быть. Среди ночи он
пришел проведать Варенникова и обнаружил, что у него нет пульса. Нет пульса! Он
объявил тревогу, всех поднял на ноги, кое-кого вызвал из дома и начал “запускать” сердце. Оно послушалось, и потихоньку, редкими, слабыми ударами заработало. Жизнь вернулась, клиническая смерть отступила. Однако врачи и сестры никуда не уходили до самого утра, “ворковали” вокруг него. Варенников периодически просыпался и опять засыпал, но в полусне удивлялся, почему здесь много народа, хотя обстановка вроде изменилась. А спросить – закончилась ли операция – не было сил. Утром он увидел склонившееся над ним лицо Н.Г. Сергиенко: “Как самочувствие?”. ”Нормально”, - ответил Варенников. Он улыбался в свои пышные усы. А через два дня Варенникова перевели в палату.
Через две недели уже был дома. Привел себя в порядок, вошел в обычный ритм жизни, а 3-го мая улетел в ФРГ во главе военной делегации с официальным ответным визитом.


* * *

9-го мая перед возложением цветов к Могиле Неизвестного Солдата коллегией Министерства обороны в Александровском саду Варенников повстречался с Горбачевым. Он подошел к каждому, пожал руку. А Варенникову, кроме того, сказал: “Прихворнул немного…”. Тот ответил: “Было дело”. Не стал говорить, что после этого уже слетал в Германию. Но, несомненно, Горбачев был хорошо информирован, в чем Варенников убедился.


* * *

В конце апреля 1991-го года Варенникову позвонил заместитель Административным отделом ЦК генерал А.Н. Сошников и говорит:
- Есть мнение, чтобы на торжественном собрании, посвященном 46-ой годовщине Победы советского народа в Великой Отечественной войне, перед работниками ЦК выступил бы с докладом генерал Варенников. Как Вы смотрите на это предложение?
Разумеется, Варенников ответил, что коль “есть мнение”, то он воспринимает это с благодарностью за доверие, которое оказывают. Они уточнили дату и место выступления. Варенников поинтересовался, кто будет присутствовать из руководства ЦК. Александр Николаевич сказал, что еще уточнит, но то, что членов Политбюро не будет, так это точно. В основном на встречу приедут от заведующего отделом и ниже. У Варенникова это вызвало двойное чувство. С одной стороны, хорошо, что Варенников освобождался от высокого контроля, а с другой – непонятно, почему отсутствует какое-то общее начало. Подобное выступление ранее у него состоялось в Госплане СССР, и ему тогда, конечно,

628

импонировало присутствие на этом мероприятии Н.К. Байбакова.
О содержании будущего доклада в ЦК КПСС никто с Варенниковым не говорил и даже не намекал. Он тоже никому никаких вопросов не задавал по части того, чтобы они хотели услышать. Это позволило ему “влить” в доклад не только события, связанные с войной и нашей победой, но и всю остроту момента, в котором находилась страна: развал экономики, падение жизненного уровня народа, межнациональные конфликты, проявление сепаратизма и процветание преступности всех видов, отсутствие должного внимания к проблемам Вооруженных Сил в связи с выводом войск из Восточной Европы и Монголии, да и вообще к вопросам обороны, в том числе к ВПК.
Накануне намеченной даты Варенникову позвонили из ЦК и сказали, что все
остается в силе – завтра, 7-го мая, в 16.00 в Большом зале ЦК, в новом здании, состоится торжественное собрание, желательно подъехать минут за пятнадцать до начала. На следующий день часа за два до доклада Варенникову опять звонят из ЦК и говорят, что на торжественном собрании будет член Политбюро ЦК Яковлев. Вроде он только что сообщил об этом. Возможно, так оно и было, но возможно, и наоборот – чтобы не давить на него своим авторитетом и создать условия для подготовки доклада с позиций военных. Это сообщение Варенникова, конечно, заинтересовало, но он и в мыслях не держал вносить какие-то поправки. Если уж Варенников на Совете Федерации выступал столь резко, да и на съезде народных депутатов выступление было в том же ключе, то уже перед аппаратом ЦК Варенников еще более должен был быть откровенен. Мысленно даже решил, что интонацией он должен заострить все острые моменты еще больше.


* * *

В тот же день Варенникова встретили в установленное время. Встретили его по-доброму. Провели в комнату президиума – там уже было человек двадцать, многие были Варенникову знакомы. Поздоровались, пообщались, подошел еще кто-то. В 16.00 сказали, что все собрались, и они отправились на сцену. И здесь Варенников повстречался с Яковлевым, с которым был знаком относительно давно, еще во времена, когда Варенников приезжал из Кабула и докладывал о положении дел на заседании Комиссии Политбюро по Афганистану. Он тогда еще “прививал дух демократии” – настаивал на том, что корреспондентам надо разрешать бывать везде, в том числе и в бою. Хотя это,
конечно, требовало дополнительной организации и выделения сил для охраны – чтобы их не перебили.
После непродолжительного вступительного слова (так уж повелось) торжественное собрание было открыто и слово для доклада предоставили Варенникову.
Пока он говорил о войне, о ее главных событиях, о победах на фронтах и в целом о разгроме немецко-фашистских войск, а также о наших фантастических темпах восстановления и развития народного хозяйства и, конечно, о значении нашей Победы для народов мира, доклад многократно прерывался аплодисментами. Но когда он перешел к разделу, где показывал язвы нашей жизни и говорил о том, что результаты ратного труда и в целом нашей Великой Победы утрачиваются, все притихли. Лишь когда он сказал, что руководству страны надо, наконец, повернуться лицом к проблемам народа и его Вооруженных Сил и принять самые решительные и экстремальные меры по наведению порядка, зал буквально взорвался. Это Варенникова ободрило. И в целом, когда он закончил доклад, зал по-доброму и долго благодарил его
После торжественного заседания стали расходиться. Варенникову передали, что Яковлев приглашает в комнату президиума на чай. Там было человек шесть-семь. Варенников с Яковлевым сели визави, остальные разместились справа и слева от них. Их
629

разговор был фактически продолжением доклада. Точнее, это был даже не диалог, а ответы Варенникова на вопросы, задаваемые Яковлевым: на каких фронтах Варенников воевал, что из себя представляла его дивизия, как сложилась послевоенная служба и т.д. Так они быстро добрались и до событий сегодняшнего дня.
- Да, конечно, народ сегодня переживает трудности, - начал Яковлев, - но они носят временный характер.
- Разве могут временные явления продолжаться годами? Ведь уже шесть лет, как идет перестройка, а положение все хуже и хуже, - возразил Варенников.
- Но не могут грандиозные дела решаться за несколько дней или месяцев. Возьмите
вы Прибалтику. Это очень сложный политический узел. Как Вы относитесь к этим
событиям?
Подробно рассказав, что видел в Прибалтике и как это оценивает, Варенников сделал принципиальный вывод о том, что центральная власть прозевала начальную стадию зарождения сепаратистских устремлений экстремистских сил.
И в таком духе Варенников излагал впечатления и выводы минут 15-20. Яковлев не говорил ни да, ни нет, но иногда вставлял небольшие реплики. Варенников понял – ему захотелось вытянуть из него политические взгляды на события, что Варенников с удовольствием и сделал.
Расстались все в благоприятном настроении, хотя Варенников и наговорил резкостей и в докладе, и в личной беседе. Во всяком случае, Яковлев сделал вид, что он доволен, и даже, прощаясь, поблагодарил его и за доклад, и за “откровенный разговор”, как он определил их беседу.




























630


Глава   седьмая


* * *

Хотя Варенников в Афганистане и не был ранен, однако он оставил в его здоровье свои следы – свирепствовавшие там тяжелые болезни делали свое дело. В связи с этим по возвращении на Родину после окончательного вывода наших войск из Афганистана, ему приходилось периодически проводить оздоровление организма. Но последствия Афганистана и Чернобыля полностью ликвидировать уже было невозможно – все хвори приобрели хронический характер. Но в целом здоровье было приличное, что позволило ему, как минимум, три четверти времени находиться в поездках – проверять, как выводились или готовились к выводу войска из Восточной Европы и Монголии, или “смотаться” в горячие точки во многих районах страны. Отсюда высокое напряжение, тяжелые переживания, бессонные ночи… Но врачи и медикаменты помогали ему поддерживать здоровье, а оно в свою очередь помогало справляться с возложенными задачами.
Однако, попав в “Матросскую тишину”, Варенников сразу лишился всех лекарств. А ведь кое-что приходилось принимать уже на постоянной основе, чего в тюрьме, разумеется, не было. Мало того, осенью с началом зимы несколько раз тяжело простудился. Лечение было одно – таблетки от кашля. Начались воспаления в местах операций, проведенных в начале 1991-го года. Рентген показал затемнение легких. В результате Варенникова положили в тюремную больницу. Две недели инъекций, таблеток, ударных доз антибиотиков – и все вошло в норму. Он вернулся в камеру. Опять пошли допросы, опять сменялись камеры, а вместе с ними сокамерники. В результат этих допросов Варенникову не хотелось даже вечером писать свои мемуары. Вдруг начало побаливать сердце, поднималось давление, чего у него никогда не отмечалось. Ему становилось все хуже и хуже. В камере все чаще стали появляться врачи. Затем его обследовала медицинская комиссия. В ее составе были и военный врач А.А. Люфинг и Н.Г. Сергиенко. 11-го декабря 1990-го года администрация тюрьмы предупредила его: “Завтра вместе с охраной переезжаем в госпиталь”.
Наступило 12-ое декабря. Варенников собрал все свои пожитки, а самое главное – исписанные им в тюрьме тетради и различные книги, комментарии к ним и тому подобное. Как и в первый раз снова ехали на трех машинах. На первой – начальник тюрьмы полковник В. Панчук с охраной, впереди сидел капитан по имени Николай из Челябинсккого ОМОНа (они подружились), в третьей ехали только охранники. Таким поездом проехали почти через всю Москву.
Взору Варенникова предстала ужасная картина: всюду тысячи ларьков, на всех улицах торговцы продают товары с рук, кругом грязь и мусор, везде сидят какие-то обшарпанные, озабоченные люди. Впечатление такое, будто попал в чужое государство. Варенников вздыхал и сокрушался: неужели такое творится по всей стране? “Подобный базар” в городах страны он видел на кинолентах, отснятых в 1917-1923-ем годах. Видно, гайдаровщина в Москве, как тифозная вошь в переполненных тюремных камерах, поразила очень многих. Над городом нависли свинцовые тучи грядущей катастрофы. Но больше всего его удручило, что в обществе быстро формируется слой торгашей. Не производителей, а именно торгашей-спекулянтов, паразитов.
Привезли его в Центральный военный госпиталь имени Бурденко. Там прошли в 11-ое кардиологическое отделение – его возглавлял полковник медицинской службы

631

Владимир Петрович Тюрин. Персонал встретил их с испугом. Впрочем, любые переполошатся, если к ним нагрянет семь верзил в пятнистой форме с автоматами. К тому же, оказывается, для него и охранников освободили целый отсек на этаже.
В комнате Варенникова размером два, два с половиной на три с половиной метра помещались кровать, тумбочка, небольшой столик и два крохотных стула. Был санузел. Ему эта комната показалась райским уголком. Все чистое, светлое, уютное, окна без металлических решеток, а на подоконнике цветы (почему их охрана не убрала?). Давно он не был в такой обстановке. Только от одного этого вида уже можно было излечиться от любых болезней. Варенников остановился у стола и улыбнулся. Панчук не выдержал:
- Что-то у Вас, Валентин Иванович, необычное настроение.
- Конечно, необычное. Увидел, как живут нормальные люди.
- Это верно… Но давайте разберем организационную сторону быта в новых условиях.
- Давайте.
И Валентин Никандрович подробно рассказал о порядке и режиме в отсеке, где находится его палата, и будет располагаться охрана, которую обязали организовывать доступ к нему врачей, доставлять пищу и убирать посуду. Во время каждого посещения врачей будет присутствовать охранник, как в “Матросской тишине”.
Уточнив некоторые детали, он простился, пожелал Варенникову напоследок укрепить свое здоровье. Они посмотрели друг друга в глаза – Варенников чувствовал, что Панчук хотел сказать еще что-то, вроде: “Желаю обратно в “Матросскую тишину” не возвращаться”, но, промолчал, а вместо этого промолвил: “Периодически буду Вас навещать”.


* * *

Полковник уехал, а охранная команда осталась. Устраиваясь в своей новой обители, Варенников перебирал свои тетради, различные вырезки из газет. Попались ему и сообщения о трагической гибели маршала Сергея Федоровича Ахромеева и министра внутренних дел Бориса Кирриловича Пуго.
Не верилось, что маршал покончил жизнь самоубийством. Если даже предположить, что самоубийство все-таки было, Варенников полностью его отвергал, не верил, не мог Ахромеев именно повеситься, хотя в деле и имеются оставленные Сергеем Федоровичем записки, в которых он рассказывал, как готовил шнуры, как они оборвались после первой попытки, и какие он принял меры, чтобы шнуры не оборвались при второй самоказни.
В принципе факт самоубийства принято рассматривать однозначно, как проявление малодушия и трусости. Да, в определенных случаях человек решает уйти из жизни в пьяном состоянии, в состоянии аффекта, в страхе и неудержимой трусости перед возможным возмездием или привлечением к ответственности. Все это бывает. Но бывает и другое: когда кристально честный человек кончает с собой в знак протеста, когда он жертвует своей жизнью, не имея возможности протестовать иначе против режима и диких порядков, когда страна и народ страдают городами, а впереди не видно никакой перспективы (как у нас в начале 90-ых годов). В этом случае не малодушие, а огромная сила протеста может заставить чиновника расстаться с жизнью.
Можно было бы этот второй случай отнести к Сергею Федоровичу Ахромееву. Но если знать его недостаточно. Варенникову же довелось провести вместе с ним многие годы. Нет, не мог он уйти просто так, бросив всех и все. Ахромеев должен был бороться. Но он уже включился в эту борьбу, досрочно вернувшись с юга из отпуска, он сам себе
632

вменил в обязанность сбор и анализ полезной информации по стране и занимался полезным делом. Так как же погиб С.Ф. Ахромеев? Не исключено мощное зомбирование, которое довело до полной утраты осознания своих действий, не исключено и присутствие при этом постороннего лица.
В схожем состоянии, на взгляд Варенникова была и семья Пуго. Когда к ним пришли, жена Пуго после смертельных в нее выстрелов из пистолета умирала, а Борис Карлович был уже бездыханным. Его же пистолет, из которого якобы он застрелил жену, а затем покончил с собой, лежал на прикроватной тумбочке (то есть застрелил жену, затем себя в кровати, и… положил пистолет на тумбочку)?!
Первым у кровати Пуго почему-то оказался Г.А. Явлинский с командой. То, что он “демократ” да еще и западник – это всем известно, но все же - какое отношение он имел к такого рода событиям – совершенно непонятно.


* * *

В первые сутки пребывания в госпитале Варенникова осмотрели врачи (естественно, в присутствии охраны), и он готов был уже приступить к лечению, как вдруг 14-го декабря 1992-го года во второй половине дня старший охраны объявляет, что скоро к нему приедет начальство. На его вопрос: “Что случилось?” – охранник сказал, что сам ничего не знает. Конечно, Варенников был встревожен и начал строить различные версии. Действительно, вскоре к нему в палату заходят сразу шесть или семь человек во главе с заместителем Генерального прокурора генералом Фроловым и полковником Панчуком. Хотят возвратить в “Матросскую тишину”? Но, глядя на их светлые, торжественные лица (а Панчук – тот вообще широко улыбался), Варенников сразу отверг это предположение. И даже немного подрастерялся – что случилось?
Небольшая комната была забита народом. Фролов и Панчук поздоровались с Варенниковым за руку, затем первый немного выдвинулся и сказал:
- Валентин Иванович, по поручению руководства я обязан объявить следующий документ.
И дальше развернул красную папку, стал читать постановление Генерального прокурора РСФСР об изменении Варенникову меры пресечения – тюрьма заменялась освобождением из-под стражи и подпиской о невыезде. Когда генерал читал документ, размеренно, торжественно и громко, Варенников почему-то вспомнил торжественный момент в Кремле, когда А. Громыко зачитывал Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ему Героя Советского Союза c вручением ордена Ленина и медали “Золотая звезда”.
Генерал Фролов закончил читать левитановским голосом этот исторический документ и торжественно вручил его Варенникову. Затем тепло, сердечно поздравил с этим событием и сказал:
- Будем надеяться на лучшее.
Вслед за ним Варенникова поздравили и остальные. Он был несказанно рад. И не только за себя, но за всех присутствующих, которые выражали восторг и удивление таким решением.
Потом Варенникова поздравил персонал отделения во главе с В.П. Тюриным. Врачи и медицинские сестры искренне радовались за Варенникова. Затем появилось руководство госпиталя во главе с генералом Крыловым. А наутро следующего дня – это было 15-го декабря, день его рождения – к нему пожаловали жена Елена Тихоновна со слезами радости, цветами и различными сладостями, старший сын Валерий со своей семьей и некоторые друзья. Привезли с собой фотолюбителя, который сделал памятные
633

снимки.
Варенникову не верилось, что произошло, да еще в день его рождения. И он еще раз утверждал, что этот шаг был сделан по настоянию полковника В. Панчука, хотя он его об этом никогда не просил.
Затем появились журналисты Н. Мишин и Б. Куркин. Варенников был им благодарен за поддержку и помощь в издании брошюры “Судьба и совесть”. Центральное место в ней занимало не только все, что случилось с ним и его переживания в связи с тем, что произошло и что может ожидать народ, но и некоторые документы, которые уже можно было публиковать. В частности, одна из шифротелеграмм, которую он направлял из Киева в Москву в адрес ГКЧП. Между прочим, почему-то некоторые члены ГКЧП в последующем говорили, что они якобы не видели этой телеграммы. Но такого не бывает. Шифротелеграмма докладывается соответствующему начальнику, как правило, немедленно.
Текст брошюры в 90 страниц, наговоренный Варенниковым в ходе их встречи в госпитале, быстро и удачно скомпоновал Б.Н. Куркин. Издал брошюру “Судьба и совесть” Н.Л. Мишин.


* * *

В госпитале у Варенникова побывали молодые политики В. Анпилов – руководитель “Трудовой Москвы” (а затем “Трудовой России”) и В. Тюлькин – первый секретарь Российской Коммунистической рабочей партии.
Варенников поблагодарил их за визит, а В. Анпилова и за то, что представители “Трудовой Москвы” с первых дней его ареста и на протяжении фактически всего пребывания в тюрьме постоянно находились у стен “Матросской тишины”, требуя освобождения политзаключенных. Но это был не только визит вежливости. В течение многих часов (они приходили несколько раз) они откровенно говорили обо всем, что
произошло, и что в этих условиях должны делать истинные патриоты, чтобы спасти Россию. Надо отметить, что по целому ряду позиций их взгляды совпадали, особенно в оценке обстановки.
На этом они с В. Анпиловым и В. Тюлькиным расстались. После было еще много встреч, но в основном на ходу: “Здравствуйте! До свидания!” – о чем Варенников очень сожалел, хотя с В. Анпиловым еще были возможности контактировать.
Находясь в госпитале, уже без стражи, Варенников думал о своих товарищах по “Матросской тишине”. К середине декабря еще далеко не всем изменили меру пресечения, некоторые еще продолжали пребывать в тюрьме. На вопросы Варенникова: “В чем дело? Почему не выпускают?” – его друзья, которые приходили к нему в госпиталь или звонили, отвечали однозначно: “В ближайшее время должны освободить”. И хоть основная масса уже была на свободе, но кое-кого продержали в тюрьме до января-февраля 1993-го года – до выхода постановления Военной коллегии Верховного Суда Российской Федерации от 26-го января 1993-го года, в котором говорилось о назначении судебного следствия.


* * *

Первое судебное разбирательство было назначено на 14-ое апреля 1993-го года. Здесь же было сказано об изменении меры пресечения для всех, кто проходил по делу

634

ГКЧП и все еще находился под стражей.


* * *

После полуторагодичного пребывания в тюрьме всех арестованных по делу ГКЧП выпустили на свободу под подписку о невыезде. И хотя одни сразу попади домой, а другие подлечивались (в том числе пришлось и Варенникову), свобода поднимала дух. Дело находилось уже в Верховном Суде.


* * *

Наконец Генеральная прокуратура передала дела по ГКЧП в суд. Вскоре определили состав суда. Председателем суда был назначен заместитель председателя Военной коллегии Верховного Суда РФ генерал-лейтенант А.Т. Уколов, народными заседателями – генерал-лейтенант Ю.Д. Зайцев (в отставке) и генерал-майор П.И. Соколов (служил в Вооруженных Силах). Председательствующий принял постановление, в котором определялось, что дело взято к производству, первое судебное заседание дела назначается на 14-ое апреля 1993-го года. А в феврале 1993-го года были выданы обвинительные заключения в пяти томах. Таким образом, для подготовки к суду оставалось всего два с небольшим месяца. Заседание планировалось проводить в здании Военной коллегии Верховного Суда РФ.
На первом суде подсудимых было двенадцать: Г.И. Янаев, А.И. Лукьянов, В.С. Павлов, В.А. Крючков, Д.Т. Язов, О.С. Шенин, О.Д. Бакланов, В.И. Варенников, Ю.С. Плеханов, В.В. Генералов, А.И. Тизяков, В.А. Стародубцев. Этих обвиняемых защищала сильная группа адвокатов. Государственные обвинители были представлены от Генеральной прокуратуры РСФСР. Всего их было девять человек. Никто из перечисленных лиц Варенникову не был знаком. Председательствующий суда определил место в здании суда, где подсудимые могли собираться, изучать материалы предварительного следствия (их 150 томов) и готовиться к очередному судебному следствию.
Это было очень удобно. Первую половину дня Варенников работал с необходимыми материалами, общался со своими товарищами, с адвокатами, а после обеда продолжал подготовку уже дома. Условия для их работы были созданы нормальные. Теперь многое зависело от них самих.


* * *

Наступило 14-ое апреля 1993-го года. Различные общественные организации к 9 часам утра организовали на Калининском проспекте (Новом Арбате) многотысячный митинг в поддержку привлеченных по делу ГКЧП к суду. Достаточно весомое место занимала “Трудовая Россия” во главе с В. Анпиловым. И вся эта огромная масса людей после коротких речей двинулась к зданию Верховного Суда РФ. Варенникову довелось
увидеть много знакомых лиц. Все были возбуждены, торжественны и решительны. Встречный дружеский взгляд и несколько ободряющих слов – это была самая высокая духовная поддержка. Все-таки В. Анпилов молодец: ему и всей “Трудовой России” все обвиняемые были премного благодарны не только за эту акцию, но и за солидарность в
635

ходе судебного процесса, когда самоотверженные москвичи ежедневно, не считаясь ни с чем, приходили к зданию Верховного Суда и весь день, пока не заканчивалось судебное заседание, стояли в пикете и периодически скандировали различные лозунги. Это была реальная Сила и эффективная поддержка.
Вся многотысячная процессия двинулась к Верховному Суду. Все переулки и улочки, которые вели к зданию суда, были заполнены народом. Привлекаемых к суду просто “внесли” в это здание, придав сил и мужества.
К установленному времени подсудимые вместе с адвокатами заняли свои места в зале заседания. Правда, перед этим случилась небольшая заминка. Руководство суда хотело, чтобы все обвиняемые сели в первом ряду, а их адвокаты – во втором и третьем. Но их это не устраивало. Все сели так, как было удобно, то есть каждый со своим защитником. Варенников занял место у прохода – крайнее и ближе к двери. Сердце его все-таки беспокоило, и он на всякий случай предусмотрел и такую позицию – у выхода в коридор в случае приступа.
В зале заседания на своих местах уже были все, кто обеспечивал работу суда: представители генпрокуратуры, адвокаты пострадавших, родственники пострадавших и, конечно, полный зал народа. Желающих попасть было очень много, но впускали по пропускам - ровно столько, сколько было мест.
В 10 часов утра 14-го апреля 1993-го года комендант суда подал команду:
- Прошу встать. Суд идет!
Все поднялись. Началась новая историческая страница в жизни нашего народа – судьи решили попытаться на фоне этого суда показать, что же произошло у нас в стране. Варенников стоял, и, как и все волновался и думал: будет ли правосудие или их ждет расправа, как того требовало лживое и циничное Обвинительное заключение Генпрокуратуры? Сколько продлится суд – месяцы или годы? Что явится решающим фактором и сможет ли он повлиять на суд? То, что от них, подсудимых, лично будет зависеть многое, это несомненно. Но народная поддержка, поддержка различных движений и партий тоже много значили, как и правдивое освещение нашими немногочисленными газетами истинного состояния дел.
Торжественно вошли судьи. Впереди председатель, за ним – два народных заседателя. Все в черных судейских мантиях. Это было впервые, поэтому и сами судьи, и болельщики в зале поначалу, на взгляд Варенникова, испытывали некий дискомфорт. Однако все вскоре к нововведению привыкли.
С первых минут и часов работы подсудимые почувствовали, что идет строгое педантичное выполнение всех требований Уголовного процессуального кодекса. И не только потому, что в зале заседания среди других присутствующих заместитель Председателя Верховного Суда – председатель Военной коллегии Верховного Суда, которому поручено вести судебное следствие и объявить вердикт, генерал-полковник И.А. Петухов, и не потому, что в зале было много юристов, политологов, социологов, журналистов и других специалистов, и не потому, что по периметру зала были установлены (или смонтированы на постоянной основе) телекамеры и за ходом заседания следили многие – от президента России и председателя правительства до министра обороны и Генерального прокурора России (а в новостях по телевидению показывали всему миру), не потому, что так были настроены сам председатель суда и народные заседатели. Даже если бы всего перечисленного не было, здоровый педантизм Уколова все равно сыграл бы свою роль.
Он, строго придерживаясь УПК, сразу взял бразды правления в свои руки и не допускал ни малейших отклонений, ни тем более каких-либо нарушений со стороны участников процесса. В то же время проявлял терпение там, где другой бы на его месте давно бы выступающего оборвал. В целом на заседании суда сразу воцарился строгий, но
636

справедливый порядок. Это способствовало утверждению авторитета суда, а у подсудимых и защитников – зарождалась, хоть и весьма туманная, вера и надежда на справедливое разбирательство.
После выполнения установленных формальностей – проверки явки на суд участвующих сторон, выяснения основных данных каждого подсудимого, разъяснения им своих прав и обязанностей – начались высказывания ходатайства обвиняемой стороны, различные заявления всех сторон. Многие адвокаты умело использовали широкое присутствие на суде средств массовой информации, и, блистая своей эрудицией и логикой, один за другим задавали вопросы четко, ясно и рационально. И если кто-то из них хотел быть похожим на православного русского юриста, судебного оратора конца XIX начала XX века Федора Плевоку, отстоявшего много крупных дел, так это заслуживало только всеобщего одобрения.
Первое заявление сделал защитник Янаева адвокат Хамзаев. Это один из сильнейших адвокатов. Все его выступления всегда изобиловали подробными выкладками, глубоким анализом и убедительностью. Вот и на этот раз он сделал заявление об отводе всего состава суда. В его заявлении говорилось: “Народные заседатели по своему положению являются подчиненными нынешнего министра обороны России генерала армии Грачева,  а тот, в свою очередь, проходит по делу как свидетель, следовательно, народные заседатели не могут объективно исследовать показания Грачева, роль которого в событиях 19-20-го августа неоднозначна, и, разумеется, аргумент весомый, и вывод здесь напрашивается однозначный”. Однако суд не удовлетворил это ходатайство. В мотивации было сказано, что судьи по закону независимы. И как сей аргумент не был достаточно убедительным (в стране законы нарушались сплошь и рядом), подсудимые больше не возвращались к этому вопросу: большинство из них были заинтересованы в скорейшем разбирательстве дела ГКЧП. Настаивание же на смене суда таило в себе нежелательную перспективу в виде затяжки разбирательства еще на три-пять месяцев (новому составу необходимо было бы изучить дело).
Вслед за этим последовало ходатайство Варенникова об отводе всего состава группы государственных обвинителей. Заявление сделал Г.И. Янаев: “Заявляю отвод всем прокурорам, поскольку они являются подчиненными Генерального прокурора России Степанкова, который до судебного заседания, выполняя социальный заказ президента России, неоднократно выступал перед прессой, другими средствами массовой информации с явно обвинительным уклоном в отношении меня и других подсудимых”. Геннадий Иванович убедительно подкрепил свое ходатайство еще двумя возмутительными фактами – передаче немецкому журналу “Штерн” видеозаписей допроса Крючкова, Язова и Павлова, а также изданием книги “Кремлевский заговор”, предавшей гласности первые версии следствия в то время, когда еще не закончилось предварительное следствие. Это было грубейшим нарушением самых элементарных норм юриспруденции. Вообще, такого дикого выпада против закона и столь неслыханного нарушения презумпции невиновности не было не только в годы Советской власти, но и во времена Российской империи при царях-батюшках. Г.И. Янаева поддержали другие подсудимые и защитники. Однако, как и следовало ожидать, государственные обвинители категорически возразили против такой постановки вопроса, настаивали отвести это ходатайство. Обстановка сложилась острая: с одной стороны, явно нарушался закон, и лица, представленные в качестве государственных обвинителей, должны быть отстранены от возложенных на них в суде функций; а с другой – государственные обвинители
утверждали, что в ходе служебного следствия они будут строго придерживаться требований закона, и что сейчас и впредь генпрокурор Степанков на них не будет оказывать давления. Однако косвенно давали понять, что так было и в отношении состава суда, по которому тоже был заявлен отвод, но затем подсудимые и их адвокаты
637

согласились с решением суда об отклонении ходатайства адвоката Хамзаева.
Учитывая остроту ситуации, суд объявил перерыв, судьи удалились в комнату для совещаний, а подсудимые, адвокаты, государственные обвинители уже в неформальной обстановке продолжили тему, которая обострилась в зале суда. Особенно горячо дискутировали адвокаты Ю.П. Иванов, Д.Д. Штейнберг и Л.С. Абельдяев. Они доказывали З.Г. Денисову и другим представителям Генеральной прокуратуры, что в этих условиях государственные обвинители в суде должны представлять независимые от Генерального прокурора юристы. Есть такие? Несомненно, есть. И в многочисленных учебных заведениях, и в различных государственных структурах, и среди крепких и здоровых пенсионеров. Конечно, вслед за заменой государственных обвинителей этой новой группе тоже понадобится дополнительное время на адаптацию, изучение уголовного дела и т.д. Но, как говорят в народе, “игра стоит свеч”. Ведь независимые прокуроры способны будут оценить дело и каждого подсудимого объективно, и даже закрыть это дело за отсутствием состава преступления. И это было реально.
Через некоторое время их пригласили в зал заседания, и суд объявил принятое им Определение, которым Верховный Совет РФ обратил внимание на грубые нарушения закона, допущенные Генеральным прокурором Российской Федерации Степанковым В.Г. и заместителем Генерального прокурора Российской Федерации Лисовым Е.К., и предложил рассмотреть вопрос о реальном обеспечении независимости государственных обвинителей по данному уголовному делу.
Судебное разбирательство дела продолжить после получения ответа на это Определение. Определение подписали председательствующий А. Уколов, народные заседатели Ю.Зайцев и П. Соколов.
Таким образом, суд посчитал, что отвод государственных обвинителей заявлен обосновано. Действия Степанкова и Лисова не только вошли в противоречие многих статей УПК, но глубоко нарушили Конституцию РСФСР. Налицо факт того, что они лично заинтересованы в деле, и, конечно, ни о какой беспристрастности Генпрокуратуры в отношении дела ГКЧП не может быть и речи. Поэтому суд вынужден был обратить внимание Верховного Совета РФ на грубые нарушения, допущенные Степанковым и Лисовым, и предложить рассмотреть вопрос о создании реально независимой группы прокуроров, которая могла бы представлять государственное обвинение. Мало того, в Определении сделано и разумное предложение – как именно выйти из этого положения, как создать независимый от Генпрокурора орган.
Фактически все подсудимые и многие адвокаты были уверены, что этот документ возымеет действие. Право и закон восторжествуют. Однако некоторые из адвокатов сомневались в положительном исходе. Свои сомнения они обосновывали двумя причинами: Хасбулатов, как и Ельцин, не заинтересованы в положительном разрешении дела ГКЧП. Кроме того, также было известно, что между Р. Хасбулатовым и В. Степанковым тесные связи. Действительно, в итоге подсудимые получили из Верховного Совета РФ отрицательный ответ. Их вопрос был поставлен на пленарном заседании Верховного Совета, но не набрал необходимого количества голосов. Был принят хитрый ход: Р. Хасбулатов поручил первому заместителю Председателя Верховного Совета Ю.Воронину проголосовать эту проблему в конце вечернего заседания, когда в зале, как правило, оставалось мало депутатов. Стало также известно, что В. Степанков поставил перед Р. Хасбулатовым вопрос прямо: “Или я, или они!”. Естественно, была принята сторона Генерального прокурора. Но, чтобы подсудимые и адвокаты не бурлили, подвели
под такое голосование, когда много решений и не могло быть. И придраться не к чему – проголосовал Верховный Совет. Это была хорошо завуалированная обструкция. Ни Хасбулатов, ни тем более Степанков, не желали, чтобы суд над гэкачепистами был справедливым.
638

Но им ничего не оставалось, как идти дальше той командой, которая была представлена в первый день суда. Однако все они понимали, что прокуроры государственного обвинения после неудачной попытки “вытолкать” их из зала суда ожесточатся. Разумеется, внешне они будут делать вид, будто придерживаются объективности, но фактически станут злее. Поэтому, обсудив вопрос на своем уровне, подсудимые и адвокаты решили максимально повысить свою бдительность на заседаниях.
Между тем, социально-экономическая обстановка в стране резко ухудшалась. В Москве 1-го Мая мирная традиционная демонстрация трудящихся была избита омоновцами. Кровь, пролившаяся на центральных улицах столицы, была результатом провокации властей и милиции. Расправа над демонстрантами выглядела мерзко и противно, тем более что избиение проходило под огромным полотнищем, на котором было написано: “С праздником, дорогие россияне!”. Власти хотели, чтобы народ беспрекословно выполнял их команды. Им уже хотелось установить диктатуру без ограничений – что хочу, то и ворочу. Но трудящиеся всего мира традиционно отмечают Первомай. Почему же решили воспротивиться российская и московская власти? Это отдавало самодурством. Власть обязана обеспечить порядок при прохождении демонстрантов. А в Москве 1993-го года власть сделала Первомай кровавым.
По состоянию здоровья Варенников не мог принимать участие в этой демонстрации. Но 9-го Мая на манифестацию он пошел. На этот раз обошлось без бойни. Тысячи людей. Множество волнующих встреч. Кругом добрые глаза. Власти сделали вывод, и на сей раз не полезли на народ с дубинками. День Победы был встречен в “мирных” условиях.


* * *

Судебный процесс по делу ГКЧП возобновился, как и предполагали, в сентябре. Подсудимые вновь выступали с различными заявлениями и ходатайствами. В то же время начали таять ряды подсудимых. Вначале по болезни было приостановлено дело А.И. Тизякова, а потом и в отношении О.Д. Бакланова. Вслед за этим из их рядов выбыл Г.И. Янаев – заболел его адвокат А.М. Хамзаев. Янаев мог взять другого адвоката, но пока тот ознакомится с делами – уйдет много времени. А у них и без того ситуация со временем была прескверная: процесс начался в апреле, а к оглашению Обвинительного заключения приступили только в октябре.
Поэтому в целях продвижения вперед генерал-лейтенант А. Уколов пошел по пути освобождения дела от всего, что его тормозило. На взгляд Варенникова – это было правильно. Это мнение с ним разделял адвокат Д.Д. Штейнберг и некоторые другие товарищи. Однако по формальным признакам можно было критиковать и суд, и его председательствующего. В частности, за выделение в особое производство дела Янаева, обоснование которого было недостаточным. Но во имя ускорения процесса они решили все-таки не сопротивляться.


* * *

Но осенью 1993-го года в стране произошли трагические события – расстрел правительства. Естественно, они не миновали подсудимых, наложили свой отпечаток и на их судебный процесс. Все, что происходило в Москве, начиная с 21-го сентября, подтверждало: осуществился второй этап контрреволюции, против которой в августе

639

1991-го года выступили они.
Октябрьская 1993-го года трагедия была тяжелее той, которая произошла в августе-декабре 1991-го года, а действия властей еще более позорными. Творилось непоправимое, что навечно оставляло уродливые шрамы на облике России.
В итоге штурма Дома Советов руководители сопротивления были захвачены и посажены в Лефортовскую тюрьму (Хасбулатов, Руцкой, Ачалов).
А вскоре получили “нормальную демократическую Конституцию” (соавторы Шахрай, Бурбулис, Шумейко), которая всю основную власть отдала президенту страны, полностью вывела его из-под контроля и фактически не позволяла отстранить от управления человека, который занимал пост президента и творил антигосударственные дела вплоть до крупных преступлений.
Расстрел российского парламента, по сути, стал расстрелом души народа. В стране создалась тяжелая гнетущая обстановка.


* * *

После октябрьской трагедии, приблизительно через месяц после основных событий, Военная коллегия Верховного Суда предложила свои судебные заседания.
Приступили к допросу подсудимых и свидетелей. Первым из подсудимых выступал В.А. Крючков. Как и в любом сложном деле, первому, конечно, труднее всего, а в таком – даже опасно. Но Владимир Александрович со своими задачами справился успешно – как в личных показаниях, так и в ответах на вопросы суда, государственных обвинителей, а также при допросе свидетелей он проявил незаурядную дипломатию и гибкость.
В своем выступлении В.А. Крючков, что касается событий августа 1991-го года, так это была попытка защитить и спасти Отечество от развала.
Он категорически не признал свою вину и вину товарищей, привлеченных по делу ГКЧП.
Д.Т. Язов также категорически отвел все предъявленные ему обвинения, убедительно доказав, что все они надуманы. Он умно, без малейшей тени злопыхательства, показал предательскую роль Горбачева - и в расшатывании Вооруженных Сил, и в разбазаривании наших территорий и акваторий.
О.С. Шенин в своем показании подчеркнул, что готов нести ответственность не за то, что выступил против горбачевских реформ, что настаивал ввести чрезвычайное положение и сорвать подписание нового Союзного договора, чтобы спасти страну, а за то, что все сделал, чтобы сохранить нашу Великую державу – Советский Союз.
Варенникову довелось выступить четвертым – вслед за О.С. Шениным. Точнее, после того, как вся процедура с ним была закончена, в том числе допрошены свидетели, по той части дела, которая касалась его лично.
Во время выступления Варенникова на суде имел место эпизод. В конце первого дня его показаний председательствующий – генерал-лейтенант А. Уколов прервал его
вопросом:
- У Вас по времени еще много докладывать? Может, мы продолжим заседание и закончим его уже сегодня?
Варенников ответил, что у него осталось ровно столько, сколько уже доложено, то есть еще на один день. Это вызвало улыбки и шум в зале. Но суд подошел к этому с пониманием. Председательствующий, сообщив, что показания будут продолжены завтра, объявил перерыв.
Однако когда Варенников закончил свои показания, вдруг их известили, что
640

Государственная Дума Федерального Собрания приняла Постановление об амнистии. Новый парламент явно демонстрировал свои права.


* * *

На следующий день на очередном судебном заседании все пришли в возбужденном состоянии. Подсудимым также стало известно, что в свет вышло еще одно Постановление Госдумы, которое идет в связке (в пакете) с Постановлением об амнистии. Фактически им распускалась недавно созданная парламентская комиссия, которая должна была расследовать факты расстрела в октябре 1993-го года Верховного Совета РСФСР. Понятно, что это второе Постановление стало разменной картой режима.
Председательствующий на суде А.Т. Уколов при абсолютной тишине в зале заседания зачитал Постановление № 1 Госдумы от 23-го февраля 1994-го года и сделал небольшую паузу. Видно, для того, чтобы все глубоко осознали, что именно произошло. Затем сказал, что теперь он будет персонально опрашивать каждого из подсудимых с целью выяснения отношения к амнистии. Тогда они, то есть подсудимые и адвокаты, попросили выделить им время для проведения внутренних консультаций. Посоветовавшись, суд удовлетворил их просьбу. Был объявлен перерыв.
Подсудимые собрались в своей комнате, где обычно шла подготовка к очередным заседаниям. А.И. Лукьянов, уже являясь депутатом Госдумы первого созыва, подробно рассказал им об амнистии, подчеркнув, что у Думы фактически это был первый решительный шаг. Поэтому в сложившейся ситуации, в том числе и для оказания поддержки Думе, им целесообразно согласиться с амнистией. Начались выступления. Большинство высказалось за амнистию. Отмалчивались О. Бакланов и В. Стародубцев. Варенников чувствовал, что они, как и он, не согласны с амнистией. Учитывая, что дело все-таки склоняется к принятию амнистии, он попросил слово.
Понимая, что амнистия - это гуманный шаг, что такие решения бывают редко и ими надо дорожить, что принятие ими амнистии имеет обратную связь, то есть они тем самым поддержат их новый законодательный орган, что на фоне трагедии, которая произошла в октябре 1993-го года с Верховным Советом РФ, конечно, имеет для общества исключительное значение, понимая все это, он в то же время не может согласиться с амнистией, так как ни в чем не виновен, как и все привлеченные к суду по делу ГКЧП. Именно поэтому нельзя соглашаться с амнистией. Кроме того, второе Постановление, которое фактически идет в обмен на амнистию, ставит крест на работе парламентской комиссии, а она должна была разоблачить истину – тех, кто отдавал приказы и кто их исполнял, в результате чего погибли сотни ни в чем не повинных людей при штурме Дома Советов в октябре 1993-го года. Но его товарищи продолжали напирать на него, аргументируя это тем, что, во-первых, все они, проходящие по делу ГКЧП, невольно становятся в оппозицию к Государственной Думе, а это на руку только врагам; во-вторых, развязав руки с разоблачением тех, кто расстрелял людей в октябре 1993-го года,  проблема отката нашей страны от государственности, права и элементарного
порядка в стране стала бы еще более бы явной. Но эти доводы прозвучали для него неубедительно, так как их возможности были ничтожны. В-третьих, ему напоминали его же слова о том, что надо идти в деле ГКЧП единым фронтом, по принципу: один за всех и все за одного. А тут вдруг Варенников решил оторваться от коллектива.
Но Варенников продолжал сопротивляться и пытаться убедить своих друзей, что раз они невиновны, то соглашаться с амнистией им нельзя. Наоборот, на судебном процессе надо показать, кто есть кто, и кто на самом деле разломал Советский Союз, кто сыграл в этом главную роль. Ведь разоблачением разрушителей можно раскрыть глаза
641

народу, помочь ему правильно оценить политическую обстановку в стране. Тогда один из его товарищей обвинил его в амбициозности, в том, что будто он претендует на положение - хочу выделиться. Тут он, конечно, взорвался и наговорил лишнего. Однако это обвинение заставило Варенникова задуматься. Разумеется, пункт “а” 64-ой статьи УК РСФСР грозил тяжелым наказанием: от 10 до 15 лет строгого режима или расстрелом с конфискацией всего имущества. То есть мало того, что сам пострадаешь (пусть будет даже “наилучший”  вариант – 10 лет, но это лучше, чем расстрел), так пострадает еще и семья – отберут все, что нажито за многие десятилетия. Допустим, он не согласится, и его будут судить, но свидетелями, конечно, кроме других, будут выступать все его товарищи по делу ГКЧП, и, несмотря на амнистию, их тоже могут по ходу судебного разбирательства опять привлечь к уголовной ответственности. Ведь в стране установился беспредел, и в судебном процессе можно было ожидать любых осложнений. К тому же они хоть и прониклись уважением к составу суда, но полных гарантий, что он будет строго придерживаться закона, не было. А что подумают о нем и дети его товарищей? Конечно, амнистия подсудимым в условиях, когда над ними уже занесен меч - это большой соблазн.
К сожалению, Варенников не знал тонкостей юриспруденции. Оказывается, закон предусматривает положение о том, что если судебный процесс начался, а в ходе его объявлена амнистия, то суд обязан довести дело до конца и объявить приговор – обвинительный или оправдательный. Если приговор оправдательный, то освобождают всех – за отсутствием состава преступления. Если приговор обвинительный, то всех освобождают по амнистии, но подсудимые уходят на свободу с клеймом судимости.
Если бы он все это знал, то продолжал бы настаивать хотя бы на продолжении суда. Объявленная амнистия, так или иначе, освобождает подсудимого, хотя он этого и не хочет. Но это когда суд начался. А если судебное разбирательство еще не началось, то всех освобождают без суда. Если учесть, что суть проблемы не раскрыта (виновны – невиновны), то амнистию нельзя рассматривать как помилование.
Это стало ему известно гораздо позже, когда он пообщался с адвокатом Д. Штейнбергом. Он все разложил Варенникову по полочкам, но в тот момент спора в кругу товарищей многое ему было не ясно. Опасаясь, что его товарищи могут пострадать из-за его позиции, он в итоге их часового спора сказал:
- Хорошо, я вместе с вами приму амнистию, но сделаю заявление, в котором свое согласие свяжу с определенным условием.
Товарищи с ним согласились.
После перерыва председательствующий суда стал всех спрашивать. Наступила и очередь Варенникова. Он заявил:
- Я не возражаю против амнистии, но я не виновен. Могу принять амнистию при условии возбуждения уголовного дела по факту развала Советского Союза.
Его устное заявление было принято. Далее опрашивали остальных. Все согласились.
В итоге 1-го марта 1994-го года было издано Определение Военной коллегии Верховного Суда РФ, в котором говорилось, что уголовное дело в отношении всех
привлеченных к ответственности по делу ГКЧП прекращено со ссылкой на Постановление Государственной Думы РФ об амнистии. При этом отменялась мера пресечения – подписка о невыезде, а также арест, наложенный на личное имущество.
Казалось бы, все обошлось без тяжелых осложнений, все должно нормализоваться, можно было бы и успокоиться. Но фактически на душе было тревожно. Варенников не чувствовал удовлетворения и все-таки надеялся на какие-то подвижки в отношении его ходатайства. Но суд молчал.

642


* * *

И вдруг через несколько дней было объявлено о том, что Генеральная прокуратура РФ вынесла протест на Определение Военной коллегией Верховного Суда РФ от 1-го марта 1994-го года, по которому уголовное дело ГКЧП прекращено. Президиум Верховного Суда принял этот протест, потому что Военная коллегия Верховного Суда прекратила судебное разбирательство и закрыла дело ГКЧП. Так как решение Военной коллегии вошло в противоречие с УК, где указано, что суд обязан довести разбирательство до конца при всех условиях (в том числе и при объявлении амнистии), Президиум Верховного Суда принял мудрое решение: отменяет Определение Военной коллегии от 1-го марта 1994-го года, и по делу о ГКЧП возбуждает новое судебное разбирательство.
Расчет был до гениальности прост: создается новый состав суда. Его председательствующий еще до начала судебных заседаний по-новому опрашивает персонально каждого из подсудимых по делу ГКЧП об отношении к амнистии, все соглашаются и принимают амнистию, и суд, не начав следственных действий, закрывает дело. Это соответствует полностью правовым нормам. И все должны быть довольны - волки сыты, и овцы целы. Однако не все получилось столь гладко. Не решался вопрос возбуждения уголовного дела по развалу Советского Союза. Председательствующий нового состава суда генерал-майор В.А. Яськин начал приглашать каждого из них в Верховный Суд, сообщив, в связи с чем он их пригласил. Он им предлагал согласиться с решением об амнистии и написать соответствующее заявление.
Варенников всесторонне обсудил ситуацию со своим старшим сыном Валерием (он жил в Москве), адвокатом Д.Д. Штейнбергом и пришел к выводу, что просто обязан не принять амнистию. С таким предварительным решением, естественно, написав соответствующее заявление, он вместе с Валерием отправился в Верховный суд к В.А. Яськину. Встреча у них была ровная, разговор проходил спокойно, но внутренне обе стороны были напряжены.
После знакомства (они раньше не встречались) В.А. Яськин подробно рассказал Варенникову обо всех перипетиях их дела. Сообщил, что у него уже было 8 человек из 12, и все согласились с амнистией, оставив письменное заявление. Кто конкретно уже был и согласился – он не говорил, а Варенников и не спрашивал. Наконец, наступил решающий момент.
- Вот теперь пришел и Ваш черед, - сказал Яськин. – Я предлагаю и Вам принять амнистию, как это сделали уже многие…
- К сожалению, я этого сделать не могу, - твердо ответил Варенников.
Яськин вопросительно посмотрел на него.
- Дело в том, что еще на первом суде при опросе подсудимых об отношении к амнистии я устно заявил, что могу принять амнистию при одном условии – если будет возбуждено уголовное дело по факту развала Советского Союза. Однако это учтено не было. Поэтому сейчас я отказываюсь от амнистии и делаю письменное заявление.
При этом Варенников ему вручил домашнюю заготовку.
Прочитав его заявление, В.А. Яськин немного задумался, но затем продолжил беседу, стараясь убедить его принять амнистию.
- И все-таки, Валентин Иванович, я хочу обратить Ваше внимание на то, что в сложившейся обстановке целесообразно амнистию принять. Ведь процесс может затянуться и на год…
Тут он сделал паузу. Варенников молчал. Тогда он, глядя ему в глаза, продолжил:
- И на полтора… и даже на два. А результат будет одинаковый…
643

- Ну, что ж, два – так два. Будем судиться.
- Но ведь Вам придется иметь все это время адвоката, а это стоит больших денег!
- Я откажусь от адвоката. Мне защита не нужна.
- Но по такого вида статьям, как 64-ая УПК, предусматривается обязательное присутствие адвоката.
- В таком случае пусть государство назначает адвоката и оплачивает его труд, - парировал Варенников.
- Государство такого делать не будет. Это никакими законами не предусмотрено.
- А я тем более не намерен этого делать.
- И все-таки считаю своим долгом сказать Вам, что можно было бы еще подумать и затем объявить свое решение. Государство предлагает Вам амнистию.
- Это хорошо продуманный и далеко не поспешный шаг. Решение это было принято несколько месяцев назад, а сейчас я только еще более утвердился в правоте своих взглядов и своего решения.
- Так что – ни в какую?
- Да, я настаиваю на проведении суда. Амнистию принимать не намерен.
Уже обращаясь к сотруднику, который сидел рядом с ним (видно, тоже юрист), Яськин как бы попытался найти у него поддержку:
- Вот видите, Валентин Иванович амнистию принимать не хочет и настаивает, чтобы состоялся суд.
Коллега Яськина неопределенно поднял плечи, но в разговор не ввязался. Тогда Яськин заключил:
- Ну, что ж, мы сделали все, чтобы убедить Вас в целесообразности принятия амнистии. Вы категорически отказываетесь и решили идти в суд. Это Ваше право. Значит, быть по сему. Но если в ближайшие дни вдруг передумаете – мы можем все исправить.
Варенников заверил В.А. Яськина, что исправлять ничего не придется. Они распрощались, но теперь уже в ожидании их встречи на суде. Весь путь к дому Варенников обсуждал с сыном Валерием ситуацию. Тот всячески поддерживал отца и считал, что это единственно правильное решение. Дома жена, как всегда, встала на его сторону, но без энтузиазма – ее пугали сроки, да и финансирование тоже.
Варенников никому их своих товарищей об этом пока не сообщал, чтобы не бередить их души, да и самому не расстраиваться. А вот адвокату позвонил сразу. Дмитрий Давыдович воспринял это весьма положительно и сказал, что он от него другого решения и не ожидал, и готов сражаться. Это вдохновило, и вообще, он почувствовал душевное облегчение.
Собравшись с мыслями и ориентировочно прикинув возможный вариант событий, Варенников уже на второй день засел за работу и стал конкретно готовиться к предстоящему судебному процессу. Конечно, основная подготовка, как и раньше, проходила в стенах Военной коллегии Верховного Суда РФ, так как здесь можно было воспользоваться всеми необходимыми материалами, в том числе предварительного следствия обвинительного заключения - и показания В.А. Крючкова, Д.Т. Язова, О.С. Шенина, а также свидетелей, которые вызвались по их делу. Особое внимание обратил на
тексты своих собственных показаний и на ходатайства, которые он решил заявить до начала судебного разбирательства. Разумеется, центральное место его ходатайство о возбуждении уголовного дела по факту развала Советского Союза.


* * *

21-го июня 1994-го года в 10 часов утра начался суд – для Варенникова уже второй.
644

Видно, основные сотрудники Военной коллегии дело ГКЧП хорошо изучили еще в ходе первого процесса, поэтому затяжек с началом процесса не было.
Председательствовал член Военной коллегии Верховного Суда генерал-майор В.А. Яськин. В роли народных заседателей были генерал-майор В.И. Подустов и контр-адмирал И.Н. Юрасов, оба действующие офицеры. Разумеется, на них налагалась большая ответственность за судьбу дела, но в то же время они, как и любой человек, были далеко не безразличны к своей собственной судьбе. Ведь исполнительная власть, начиная с президента РФ Ельцина, ждала, что суд раздавит Варенникова, уличит его в самом тяжелом преступлении, тем самым на ГКЧП будет выжжено клеймо позора. Если же суд вынесет другое решение, то его авторов будет ждать соответствующая участь.
В роли государственного обвинителя выступил полковник А.Б. Данилов, бывший в составе группы государственных обвинителей и на первом суде. Тогда за ним были закреплены подсудимые Язов и Варенников. Какие-то категорические выводы относительно А.Б. Данилова они с Д.Т. Язовым и адвокатами сделать тогда не могли – вел себя ровно, своими вопросами особо от других прокуроров не выделялся. Поэтому на первом суде и сейчас, на втором, он был загадкой. Хотя Варенников видел в нем внутреннее благородство.
В день начала судебного процесса у здания Военной коллегии Верховного Суда РФ собралось огромное количество людей во главе с В.И. Анпиловым. Они демонстрировали солидарность и искренне поддерживали Варенникова. Эта акция, конечно, имела огромное значение для поднятия духа. Лозунги, плакаты, многочисленные обращения к Варенникову волновали и радовали. Варенников чувствовал и видел, как много у него искренних сторонников и верных друзей.
Большой отряд милиции старался не допустить каких-либо эксцессов. Собравшиеся люди вели себя достойно, и провокаций не было. Это тоже его радовало. Когда Варенников подошел к демонстрантам и завел с ними разговор, началось что-то неописуемое. Люди старались пожать ему руку, подбодрить, выразить свою солидарность. Варенников подробно рассказал им, что будет в суде, каких позиций он придерживается, и, естественно, тепло поблагодарил всех за поддержку.


* * *

В зале суда Варенников появился за полчаса до начала заседания. Все места для гостей были уже полностью заняты. И здесь его тоже тепло приветствовали. Удивительное дело – ведь начинается суд, а у него праздничное настроение. Да и суд-то какой – обвинение по самой тяжелой статье в УК. А у него при взгляде на всех окружающих на душе легко и даже радостно. Конечно, он волновался и глубоко осознавал, что сейчас несет полную ответственность не только за себя лично, не только за всех двенадцать его товарищей, привлеченных к суду по делу ГКЧП, но за принципиальную политическую оценку событий августа 1991-го года и за личную
офицерскую честь.
Все заняли свои места. Раздается уже знакомая команда коменданта:
- Прошу встать. Суд идет!
Все, стоя, встречают высокий суд во главе с В.А. Яськиным. Заседание начинается с обычной проверки явки подсудимого, свидетеля, затем устанавливается личность подсудимого, объявляется состав суда, и разъясняются права отвода. Варенникову также разъясняются его права. Затем приступили к заявлениям и разрешению его ходатайств. Ходатайств было много. Поэтому на их разбирательство ушло несколько дней. Но из всех желательно выделить главное – его ходатайство о возбуждении уголовного дела по факту
645

развала Союза – это был настоящий взрыв бомбы.
Текст ходатайства следующий:
“Военная коллегия Верховного Суда РФ
от Варенникова В.И.
Ходатайство
17-го марта 1991-го года в итоге всесоюзного референдума наш народ выразил свою волю сохранить Союз Советских Социалистических республик. И хотя все годы “перестройки” подводили нашу страну к все более тяжелому политическому социально-экономическому кризису, люди надеялись, что их воля будет реализована. Однако вопросы всенародного волеизъявления бывший президент СССР Горбачев М.С. и еще несколько лиц приняли решение о подписании нового Союзного договора, который исключал из состава СССР ряд республик и фактически уже разваливал Союз. Подготовленный в Ново-Огарево проект договора на обсуждение Верховного Совета СССР не выносился и не утверждался, следовательно, он не имел юридической силы.
Считаю, что в этих и других действиях, имеются признаки преступного деяния. А наступившие вслед за ними тяжелые последствия продолжают усугубляться, и сейчас пагубно сказываются на жизни нашего народа.
На основании изложенного и существующего законодательства прошу суд возбудить уголовное дело по факту развала Советского Союза и виновных лиц в этой трагедии привлечь к уголовной ответственности
Необходимо, наконец, открыто и гласно разобрать все то, что произошло с нашей страной, назвать причины трагедии и виновных, дать факту ликвидации Великой Державы объективную правовую оценку.
Молчание дальше продолжаться  не должно. Надо положить конец утаиванию правды от людей. И народ России, и народы мира должны знать, почему развалили Советский Союз, и кто это сделал. Выяснение в судебном заседании истины и одновременно принятие парламентом страны законов, не позволяющих повторения нарушения воли, прав и свободы народа, пресечение разгула преступности и беспредела – залог стабилизации обстановки и целостности России, основа начала выхода из кризиса и возрождения нашего Отечества. В этом каждый нормальный человек видит сегодня спасение.
Убежден, что объективное судебное разбирательство этого самого важного и самого тяжелого вопроса для нашего народа высоко поднимет авторитет правосудия России.
21-ое июня 1994 г.                В.И. Варенников”.

Но еще больший резонанс имело рассмотрение его ходатайства судом. Суд признал его правомерным и вынес на этот счет специальное Определение, в которое были включены и некоторые другие вопросы, в том числе вопрос Р. Нишанова и о ходатайстве потерпевших Л. Комаре и А. Усове. Вот этот документ:
“Определение
21-ое июня 1994-го года
Г. Москва
Военная коллегия Верховный Суд Российской Федерации в составе:
председательствующего – Яськина В.А.
народных заседателей – Подустова В.И., Юрастова И.Н.
в судебном заседании по уголовному делу в отношении Варенникова В.И.
установила:
В подготовительной части судебного разбирательства заявлены ходатайства:
- подсудимым Варенниковым В.И. о возбуждении уголовных дел в отношении лиц,
646

виновных в развале Советского Союза и в отношении Нишанова Р.Н. за нарушение установленного порядка дачи Президиумом Верховного Совета СССР согласия на лишение Варенникова В.И. депутатской неприкосновенности;
- защитником-адвокатом Штейнбергом Д.Д. о вызове в качестве свидетеля Нишанова Р.Н. о назначении военно-технической экспертизы для решения вопроса, был ли причинен ущерб обороноспособности страны в результате действий, инкриминируемых Варенникову В.И.;
- потерпевшими Комарь Л.А. и Усовым А.А. о возмещении им морального вреда, связанного с гибелью их сыновей…
Обсудив заявленные ходатайства, Военная коллегия пришла к следующим выводам:
Заявление Варенникова В.И. о возбуждении уголовных дел подлежит исполнению. В связи с тем, что, согласно ст. 256-ой УПК РСФСР, суд вправе возбудить уголовное дело в отношении лиц, не привлеченных к уголовной ответственности лишь тогда, когда установлены обстоятельства, указывающие на совершение этим лицом преступления.
Эти обстоятельства судом не установлены и не являются предметом исследования, поскольку в соответствие со статьей 254-ой УПК РСФСР разбирательство дела в суде производится только в отношении обвиняемых и лишь по тому обвинению, по которому они преданы суду.
Ходатайство защитника о назначении военно-технической экспертизы не подлежит удовлетворению на этой стадии судебного разбирательства, так как в деле имеется заключение соответствующих экспертов, выводы которых еще не исследованы судом.
Ходатайство потерпевших о возмещении морального вреда не подлежит рассмотрению в суде, поскольку основы гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик, предусматривающие возмещение вреда, вступили в законную силу с 1-го января 1992-го года. События же, с которыми потерпевшие связывают причинение морального вреда, произошли 20-го августа 1991-го года, то есть когда правовых оснований для его возмещения еще не имелось.
Ходатайство защитника о вызове Нишанова Р.Н. в качестве свидетеля подлежит удовлетворению.
На основании изложенного и руководствуясь ст.ст. 29-ой, 109-ой, 261-ой и 276-ой УПК РСФСР Военная коллегия Верховного Суда Российской Федерации
определила:
1. Вызвать на судебное заседание свидетеля Нишанова Р.Н.
2. Заявление подсудимого Варенникова В.И. о возбуждении уголовных дел в
отношении лиц, виновных в развале Советского Союза, и в отношении Нишанова Р.И. направить в Генеральную прокуратуру Российской Федерации по последственности.
3. Ходатайство защитника о назначении военно-технической экспертизы оставить
без удовлетворения.
4. В удовлетворении ходатайства потерпевших Комарь Л.А. и Усова А.А.
отказать.
Председательствующий по делу В.А. Яськин.
Народные заседатели
В.И. Подустов, И.Н. Юрасов”.


* * *

Надо отметить, что ходатайств Варенникова о вызове свидетелей судом много было удовлетворено, но все-таки не все. Однако главное было решено – вызов в качестве
647

свидетеля Горбачева фигурировал. Не только в его ходатайстве, но и в просьбе государственного обвинителя, а также в решении самого суда. Среди свидетелей, кроме Горбачева, оказалось много крупных военных, политических фигур и государственных деятелей. Но были и рядовые работники, которых Варенников раньше не знал и к которым не имел никакого отношения.
В период разбирательства ходатайств Варенникова произошло интересное событие. Был обеденный перерыв. Варенников сидел в отведенной ему комнате и готовился к заседанию суда. Вдруг вбегает офицер – работник суда – и сообщает: приехал В. Жириновский со всей своей думной фракцией и сейчас они сосредотачиваются внизу, в вестибюле. Варенников тут же представил, что может произойти, если этот “отряд” появится и без того в переполненном зале суда. Поэтому быстро спустился вниз, чтобы перехватить его там, встретился и поприветствовал Владимира Вольфовича, а также его ближайших соратников. Поблагодарил за проявленную солидарность, предложил высказаться прямо здесь, в просторном вестибюле, не поднимаясь наверх. Предложение было принято, и начался импровизированный митинг. В основном говорили двое – В.В. Жириновский и В.И. Варенников. Жириновский делал акцент на том, что исполнительная власть допускает произвол, и поэтому ЛДПР еще в 1991-ом году выступала у стен “Матросской тишины” против таких действий. Сейчас вся его партия поддерживает Варенникова за принципиальную позицию. В свою очередь Варенников рассказал, чем вызван его поступок, какие цели он преследует, на какой стадии находится судебное разбирательство, какая в целом обстановка. Естественно, искренне поблагодарил всех присутствующих за то, что они нашли возможность приехать в Верховный Суд.
Помитинговав не более 20-25 минут, они расстались.


* * *

Завершив все подготовительные действия, разобрав все заявления и ходатайства сторон, суд приступил к главному – к судебному следствию.
Было оглашено обвинительное заключение. Председательствующий опросил Варенникова, понятно, за предъявленное обвинение. Варенников ответил, что существо обвинения совершенно непонятно и ложно. Варенников сказал, что не считал и не считает себя виновным. Суд никак не отреагировал, однако протоколом его заявление было зафиксировано.
Затем был обсужден вопрос о порядке проведения допросов. Варенников сказал, что его устраивает любой вариант, который будет предложен судом.


* * *

Наконец, председательствующий предоставил Варенникову слово для дачи показаний. Его выступление заняло два дня. В речь по первому суду он внес изменения, но незначительные – глубже дал причинно-следственные связи событий августа 1991-го года с тем, что происходило до этого (то есть фактически дал обоснование августовским событиям), а также резче поставил вопросы, связанные с нарушением закона, которые допускались органами государственной власти.
Показания Варенникова состояли из двух частей.
Первая часть посвящена только одной проблеме – изложение и хронологическая последовательность всех фактов, имевших место в августе 1991-го года, их оценка, а

648

также доказательство абсурдности предъявленных ему и ГКЧП в целом обвинений.
Вторая часть – его идеалы, оценки событий августа 1991-го года и нарушения законности и прав человека.
Показания по факту событий Варенников построил в хронологической последовательности  с 16-го по 20-ое августа 1991-го года, а также с учетом места действия, согласуя все это с предъявленным обвинением.
Итак:
В обвинительном заключении записано, что 16-го августа 91-го года Язов к участию в заговоре привлек своего (подчеркнуто) заместителя Варенникова, чтобы посвятить его в план:
1) срыва подписания Союзного договора и 2) введение чрезвычайного положения.
На Варенникове, как на Главкома СВ планировалось возложить обязанности по непосредственному обеспечению режима чрезвычайного положения.
Это ложное, бездоказательное обвинение! Во-первых, авторам Обвинительного заключения должно быть известно, что Варенников не заместитель Язова, а заместитель министра обороны СССР. И это принципиально.
Во-вторых, ему совершенно непонятно, в какие планы Д.Т. Язов мог его посвятить, если ни плана срыва подписания Союзного договора, ни плана введения чрезвычайного положения (ЧП) не существовало.
В-третьих, непонятно, когда планировал и мог ли планировать возложение на него обязанностей по непосредственному обеспечению режима ЧП? В деле это нигде не проходит.
Действительно, 16-го августа 1991-го года у него с министром обороны были встречи, в ходе которых оценивалась ситуация – политическая обстановка в стране. Но эти встречи с министром обороны были частными.
Изложенное в Обвинительном заключение утверждение о том, что Язов 16-го августа привлек к участию в заговоре Варенникова, посвятив его в планы срыва подписания Союзного договора – плод фантазии Генеральной прокуратуры, задавшейся целью не вскрыть истину, а обязательно обвинить, прибегая к любым методам. Ведь все это ничем не подтверждается. Ни в какие планы Язов его не посвящал, никаких планов в природе не было. А, следовательно, и не мог Язов втянуть Варенникова в какой-то заговор. Это абсурд.
Что касается возможного введения чрезвычайного положения в отдельных районах страны и некоторых отраслях народного хозяйства – да, об этом разговор шел. Но плана ввода ЧП не было, и поэтому министр обороны не мог возложить на Варенникова какие-то задачи.
Затем Варенников перешел к действиям 17-го августа на объекте АБЦ. Москва. Он зачитал:
- В Обвинительном заключении записано, что Варенников совместно с другими участниками заговора, окончательно согласовав совместные действия по захвату власти, определил дату выступления 18-го августа.
И далее описывается, каким путем будет осуществлен захват власти.
Констатируется, что Варенников, как и другие, знал, что до начала разговора у Горбачева будут отключены все виды связи, а при отказе выполнить их требование президент будет изолирован.
Варенников заявил, что 17-го августа во время встречи на объекте КГБ АБЦ в его присутствии рассматривались только две проблемы: первая – оценка обстановки в стране, и вторая – что делать?
При этом
- никаких разговоров об изоляции президента, усилении его охраны, отключении у
649

него связи, и тем более лишении его власти – не было;
- никакого согласования совместных действий по захвату власти, то есть разработки такого плана, не было;
- никто на встрече не говорил о какой-нибудь власти вообще и тем более о ее захвате, о перераспределении властных структур. Власть была в руках у каждого из нас. Никто не определял и дату выступления – 18-ое августа. Эту дату (18-го августа) никто и тогда не упоминал как “дату выступления”. Перед нами очередной вымысел следствия;
О том, что не было никакого захвата с целью захвата власти, говорят все участники этой встречи: Язов, Крючков, Павлов, Бакланов, Шенин, Болдин, Грушко, Ачалов, Варенников.
А что же было 17-го августа на АБЦ?
Мероприятия  17-го августа на АБЦ можно условно систематизировать по пяти вопросам: 1) социально-политическая обстановка в стране – информацию делал В.А. Крючков; 2) состояние экономики, финансов и уборка урожая – информировал Павлов В.С.; 3) проект Союзного договора – сообщение Крючкова и Павлова; 4) состояние подготовленных документов – офицеры КГБ; 5) создание группы для поездки в Крым.
То есть первые четыре вопроса носили информационный характер, а пятый организационно-технический.
Таким образом, на АБЦ был деловой разговор ответственных людей, близких к президенту, озабоченных тяжелейшей обстановкой и желанием найти выход из этого положения. Все время звучала мысль: наша святая обязанность помочь народу и максимально подключить к этому президента. И близко не было разговора о каком-то захвате власти. Наоборот, речь шла о закреплении существующей власти, законности и Конституции.
Обвинительное заключение дает перечень ложных утверждений следствия.
Первое. Что якобы группа, направляемая в Крым, должна была предъявить ультиматум Горбачеву – либо введение ЧП, либо уход в отставку. Хотя этот вопрос никем на встрече не поднимался, и в деле этого нет.
Второе. Якобы были оговорены вопросы по изоляции президента в Форосе. Но
17-го августа на встрече на АБЦ на эту тему никто ничего не говорил.
Третье. Якобы на АБЦ обсуждали состав ГКЧП. Но фактически этот термин даже никем не упоминался.
Четвертое. Что якобы на АБЦ были оглашены документы ГКЧП. Этого не было – был только зачитан небольшой фрагмент из обращения к народу и все.
Пятое. Якобы на АБЦ Язов внес предложение обсудить взаимодействие МО, МВД и КГБ. Фактически он ничего об этом не говорил.
Шестое. Якобы на АБЦ обсуждался вопрос – заручиться поддержкой республик. Вопрос этот никем не поднимался, и в деле этого нет.
Седьмое. Наконец, якобы на АБЦ была определена дата выступления – 18-го августа 1991-го года. Но, как уже говорилось выше, эта дата вообще нигде не упоминалась.
Все это ложь! Как это ни прискорбно, но это возрождение тяжелых традиций 37-го года.
Итак, 17-го августа не было и не могло быть в действиях Варенникова каких-либо преступных деяний. Ему было предложено лететь в Крым – он согласился, хотя внутренне не мог понять, почему по таким вопросам не летят первые лица.
Далее Варенников перешел к действиям 18-го августа в Крыму.
В Обвинительном заключении изложено, что захват власти должен был быть осуществлен путем: предварительно изолировав президента Горбачева в Форосе, и, отключив все виды связи, потребовать от него ввести в стране ЧП или подать в отставку.
650

В случае его отказа подчиниться или объявить Горбачева больным и возложить его обязанности на вице-президента Янаева. Предъявить ультиматум Горбачеву было поручено Бакланову, Шенину, Болдину и Варенникову. Язов поручил Варенникову после переговоров с Горбачевым вылететь в Киев и обеспечить через руководство Украины введение там чрезвычайного положения.
Прибыв на объект “Заря”, Варенников удостоверился, что узел связи МО СССР отключен. Затем, пройдя с помощью Плеханова к президенту, выступая от лица участников заговора, объединившихся в ГКЧП, предложили ввести в стране ЧП. Когда Горбачев отказался сделать это, то непосредственно Варенников потребовал от него уйти в отставку. Не добившись от него выполнения предъявленных требований, Варенников и другие покинули объект… Вечером того же дня перед отлетом в Киев Варенников в соответствие с указаниями Язова на военном аэродроме Бельбек провел встречу с лицами, которых ориентировал на действия в условиях ЧП.
Кроме того, в Обвинительном заключении еще есть запись, что в беседе он (Варенников) скрывая наличие заговора, сообщил командующим, что Горбачев серьезно болен, поэтому обязанности президента страны будет выполнять Янаев, и что последует введение ЧП.
Непонятен вывод о том, что Варенников в беседе с командующими скрыл от них существование заговора. Это не в правилах Варенникова – скрывать. Но главное в том, что скрывать-то было нечего – никакого заговора не было! А если бы был, то зачем скрывать? Наоборот – логичнее было бы втягивать в этот заговор, тем более иметь поддержку командующих.
Горбачев же был действительно серьезно болен, о чем он сам им говорил. Внешне он производил удручающее впечатление и в физическом, и в морально-психологическом плане.
Возникает вопрос: если вы рассчитывали на то, что Горбачев поймет сложность обстановки и поддержит введение ЧП в некоторых районах и отраслях народного хозяйства, или поручит это введение кому-то из соратников, то зачем же тогда отключать связь? Это было сделано для того, чтобы создать благоприятные условия для разговора. Это было в его, Горбачева, интересах, и в интересах этой делегации. Постоянные звонки, которые бы отвлекали Горбачева от очень важной беседы, нанесли бы только ущерб, хотя такой шаг и был некорректен в отношении Горбачева. Но вопрос стоял о судьбе страны, а не о судьбе власти.
В Обвинительном заключении ложное утверждение о том, что Варенников настаивал на отставке, потребовалось самому Горбачеву для ореола мученика. Не исключено, что мысль о том, что во время беседы ему это вот-вот предложат, возможно, угнетала его. Ведь он проводил антинародную политику.
Варенников вел себя активно в беседе с президентом, как он – Горбачев – сам об
этом говорил: “Варенников что-то кричал…”
Варенников действительно проявил себя активно, особенно, когда Горбачев сказал, что после подписания Союзного договора он подпишет ряд указов президента по экономическим вопросам. Понимая, к чему ведет подписание договора, и, зная цену этим указам, а также – какая на них будет реакция, считал своим долгом высказаться.
Во-вторых, Горбачев отмечал активность Варенникова, так как он действительно говорил с напором, но он умалчивал умышленно, в чем же она, активность, заключалась, что именно Варенников говорил.
Фактически Варенников Горбачеву сказал, что последнее время ему по долгу службы приходится много разъезжать по стране. У него много встреч, особенно с офицерским составом. Везде и всегда он старается представить нашего президента в лучшем свете. Особо показывает его заслуги в развитии демократии у нас в стране и его
651

вклад в дело сближения Запада и Востока. Но всегда и везде ему задавали такие вопросы, на которые фактически невозможно ответить.
Вот о чем они его спрашивали:
1. Почему проект Союзного договора не отражает результатов всенародного
референдума и требований съезда народных депутатов СССР по сохранению Союза?
2. Почему сепаратистскими, националистическими и экстремистскими силами всех мастей дозволено действовать так, как они считают нужным, и никто им не ставит никаких преград?
3. Почему продолжается обнищание народа?
4. Почему военнослужащие, и в первую очередь офицеры и их семьи, ущемлены во всем, особенно в связи с выводом войск из Восточной Европы и Монголии?
5. Почему непомерно растет преступность, а эффективных мер по ее пресечению не предпринимается?
6. Почему у нас не выполняется Конституция СССР, хотя президент в свое время присягал на ней перед народом, клялся, что она будет безусловно выполнена?
7. Почему у нас в стране никакие Указы Президента СССР никем не выполняются?
Перечислив в резкой форме эти и другие вопросы, Варенников одновременно обратил внимание Горбачева на то, что офицеры его спрашивают: “Вы, товарищ генерал, можете назвать у нас в стране хоть одно направление, где уже наметилось улучшение или хотя бы стабилизация обстановки?”. И я не могу ничего конкретно ответить. Приходится лавировать.
Все это вызвало у Горбачева раздражение. Он сказал, что это нам, военным, кажется, что можно все так просто сделать – “ать-два!”. Варенников ему сказал, что не только искренне докладывает настроение офицеров, но и крайне обеспокоен этим настроением. Надо принимать меры. Однако он ответил, что все это он уже слышал и обстановку знает хорошо. Добавил еще несколько фраз и дал понять, что встреча закончена.
Они попрощались. Он подал всем руку и сказал: “Черт с вами, делайте, что хотите, но доложите мое мнение”. Спрашивается – какое? То есть опять: ни да, ни нет. Одновременно добавил, обращаясь ко всем: “Очевидно, после такого разговора мы не сможем вообще работать вместе”, на что Варенников тут же ответил: “В таком случае я подаю рапорт об уходе в отставку”.
Странно, но Горбачев никак на это не отреагировал. Хотя мог бы на месте как Верховный Главнокомандующий принять отставку Варенникова. Мало того, он мог всех задержать – ведь позже он сказал, что все мы преступники. Еще более странным является то, что он лично ничего не предпринимал во время их визита. Он мог вместе с группой вылететь в Москву, ведь такая обстановка! Тем более что к нему приехали, предлагали полететь вместе в столицу, разобраться, принять меры.
Что он делает? Самоизолируется! В этот трагический, казалось бы, вечер после “плотного” ужина (заказал водку, вино) он идет смотреть эротический фильм (естественно, в “суровых” условиях изоляции). Уже только это характеризует уровень морали Горбачева.
Что касается встречи Варенникова в Крыму с командующими на аэродроме Бельбек, то она была проведена по поручению министра обороны с целью ориентировать их о возможном введении в действие Закона “О правовом режиме ЧП” и в связи с этим – о возможном повышении степени боевой готовности. Ничего предосудительного в этом нет и тем более нет ни малейших признаков каких-либо противоправных деяний. Наоборот, эти действия обеспечили порядок и организованность в границах трех военных округов на территории всей Украины.
Таким образом, ни на одно из перечисленных в Обвинительном заключении по
652

18-му августа обвинений нет ни одного обоснованного доказательства. Все это замысел Генеральной прокуратуры.
Иногда раздаются голоса, что, мол, зачем было лететь в Крым? Ведь Горбачев собирался 20-го августа прибыть в Москву – вот тогда можно было бы с ним и поговорить. Дело в том, что он последнее время всячески избегал личных разговоров на сложные темы. Он старался, чтобы разговоры были публичные, надеясь на то, что никто в присутствии посторонних на обострение не пойдет.
18-го, 19-го, 20-го августа в Киеве свои действия Варенников начал выдержкой из Обвинительного заключения.
В период нахождения в Киеве Варенников потребовал от руководства Украины:
1) поддержки действий ГКЧП и 2) введения чрезвычайного положения в ряде областей Западной Украины.
Кроме того, дал пять шифротелеграмм в адрес ГКЧП и отдал распоряжение командующему ЧФ об усилении охраны и подготовки к “обороне аэродрома Бельбек”. Особо акцентировал внимание суда на том, что якобы он из Киева давал указания командующему Черноморским флотом на различного рода действия.
Варенников объяснял, что, зная обстановку в Западной Украине и особенно в Львовской, Ивано-Франковской и Тернопольской областях, которые находятся под давлением националистического сепаратистского Руха и что в этих районах уже нет Советской власти, поэтому во избежание беспорядков им было рассмотрено введение ЧП в этих районах. Варенников позвонил Кравчуку, но Кравчук позвонил Крючкову, и они договорились вообще на Украине ЧП не вводить и вопрос отпал. Дальше с Кравчуком разговор шел только по вопросам обеспечения на территории республики спокойствия и порядка. Варенников внес ряд предложений – все они были приняты и выполнены (в частности, выступления руководства республики по телевидению, создание единой оперативной группы для сбора данных в границах Украины и т.д.).
Говоря о предъявленных, так называемых, требованиях к руководству республики, уместно привести выдержку из одной телепрограммы, которую Варенников давал из Киева в Москву. В телепрограмме он указывал, что Кравчук просит: прислать документы ГКЧП, определить, где ввести чрезвычайное положение. А далее записано (цитирую) “Желательно предварительно посоветоваться с Кравчуком и другими руководителями Украины по этим вопросам (какие пожелания они высказали)”. Конец цитаты. Это еще раз доказывает, что не было никакого давления в отношении руководства Украины. Наоборот, все согласовывалось. Не было со стороны Варенникова распоряжений Черноморскому Флоту об усилении охраны и подготовки к обороне аэродрома Бельбек, как это утверждает Обвинительное заключение. Не было таких распоряжений и 18-го августа, когда Варенников находился непосредственно на этом аэродроме, о чем говорит Хропонуло – цитата: “Мне никакой конкретной задачи Варенников не ставил”.
Варенников просил суд обратить внимание на то, что он: 1) никаких требований не предъявлял и предъявлять не мог; 2) ни о какой обороне речи не было (как сказано в обвинении), а речь шла только об охране; 3) ни о каких конкретных силах для этой охраны тоже не говорилось; 4) тем более не было разговора об уничтожении самолетов в случае их несанкционированной посадки, о чем записано в Обвинительном заключении.
А события развивались совершенно иначе: начальник штаба флота показал, что во второй половине дня 19-го августа командир флота Хронопуло предложил для охраны аэродрома Бельбек роту морских пехотинцев. Перед этим Варенникову звонили из штаба корпуса ПВО из Киева, и просили оказать помощь в охране аэродрома Бельбек (с утра
19-го августа была объявлена повышенная боевая готовность), и отсюда и просьба. Она законна – это предусмотрено планами.
Наконец, о шифротелеграммах, которые Варенников направлял из Киева в Москву.
653

Да, он действительно, находясь в Киеве и по телевизору наблюдая за вакханалией в районе Красной Пресни в Москве, направил телеграмму в Москву в адрес ГКЧП с настоятельной просьбой пресечь беспорядки, которые таили в себе тяжелые последствия, принять меры к авантюристам, разжигающим страсти.
В период пребывания Варенникова  18-го, 19-го и 20-го августа в Киеве в его деяниях не было ничего преступного. Мало того, все его помыслы и действия были направлены на поддержание стабильной, спокойной обстановки.
Наконец, Варенников остановился на действиях 20-го августа в Москве.
Он сказал, что он обвиняется в том, что, вернувшись 20-го августа в Москву, принял обсуждение вопроса о применении якобы военной силы для захвата здания Верховного Совета России и руководства Российской Федерации.
Кроме того, для реализации этих планов дал указание “подготовить три танковые роты и эскадрилью боевых вертолетов с боезапасом”.
Прежде чем давать конкретные показания по факту событий второй половины дня 20-го августа в Москве (именно в это время Варенников прилетел из Киева), он обязан сообщить суду, что на совещании в Генеральном штабе, которое проводилось заместителем министра обороны В. Ачаловым, присутствовало не менее 12-13 человек (не считая Язова Д.Т., который появился на 3-5 минут и ушел). Варенников попал на совещании, когда оно уже началось. Никаких указания никому не давал, задач не ставил, требований не предъявлял.
Варенников привел этот фрагмент не для того, чтобы высказать свое возмущение тем, что остальные участники совещания не привлечены к уголовной ответственности. Отнюдь! Он говорит об этом лишь с одной целью – подчеркнуть, что все в отношении этих людей сделано правильно: не было причин привлекать их к ответственности, и тем более брать под стражу, так как нет состава преступления.
Особо Варенников подчеркнул решение Верховного Совета РФ, который отказал Генеральному прокурору РФ в санкции на арест народного депутата Росси Ачалова, хотя он и действовал вместе со всеми, в том числе 16-го, 17-го, 18-го, 19-го и 20-го августа был в Москве. Нет преступления и нельзя привлекать к ответственности. Правильно действовал Верховный Совет РСФСР и совершенно неправильно действовал Президиум Верховного Совета СССР.
Народные депутаты Бакланов, Стародубцев, Болдин, Шенин и Варенников арестованы Трубиным и Степанковым обманным путем. Президиум Верховного Совета  под руководством Нишанова, нарушая все законы и регламент в угоду Горбачеву, разрешил арестовать народных депутатов, не имея для этого никаких оснований, не проведя даже голосования. Тем более – не заслушивая депутатов, которых прокуратура намерена арестовать.
Варенников считал, что фактически был арестован за то, что как показал свидетель
Горбачева, вел себя активно в беседе на его даче в Крыму, то есть сообщил ему горькие слова упрека офицеров о его бездеятельности в условиях, когда разваливается страна. Горбачев дал прямые указания – арестовать и судить, назвав перед этим всех преступниками и определив состав их преступления. А кто из его окружения мог ослушаться? Да и при чем здесь закон? Ведь к этому времени никто в стране не выполнял ни законы, ни Конституцию, ни тем более указы президента.
Особым долгом Варенников считал высказать свое отношение к следующей ложной записи Обвинительного заключения. В нем было записано, что для обеспечения практической деятельности ГКЧП, поддержания режима чрезвычайного положения Язовым, Крючковым и Пуго были задействованы Вооруженные Силы, а также спецподразделения КГБ и МВД СССР. Варенников дал пояснение, так как это касалось и его. Во-первых, не Вооруженные Силы, а только несколько частей Московского военного
654

округа и Воздушно-десантных войск, и только в Москве. А все Вооруженные Силы были в пунктах постоянной дислокации и никуда не выходили. В Москве же было привлечено из двух дивизий 3806 человек и около 2000 от ВДВ. Всего 5000 для поддержания порядка в десятимиллионном городе.
Во-вторых, в самой Москве военные части фактически использовались (были задействованы) не ГКЧП (точнее, не только ГКЧП), а руководством России для охраны Дома Советов и проведения митингов.
В-третьих, части Вооруженных Сил использовались псевдодемократией во всех возможных ролях, в том числе и в роли врага, как это было с западней, в которую попала колонна БМП в районе Смоленской площади. Делалось все, чтобы из этого фактора – Вооруженных Сил – выкачать возможно больше дивидендов для псевдодемократов, используя доверчивость и открытость, как руководителей Министерства обороны, так и личного состава войск.
Далее на показаниях, сделанных в первый же день его ареста и допроса без адвоката, Варенников сказал, что, вернувшись из Киева в Москву по указанию министра обороны и разобравшись в общих чертах с обстановкой, он понял, что ни разборка заграждений на проспекте Калинина (для чего были подготовлены 5 инженерных машин разграждения), ни проведение других мероприятий не снимут напряжения вокруг Российского дома, и к положительным результатам не приведут. Надо было выводить войска. Переговорили с министром обороны – он сам был склонен именно к такому решению. Дело в том, что, несмотря на то, что по отношению к Белому дому никаких шагов не предпринималось, экстремистские силы продолжали нагнетать обстановку, и во второй половине дня 20-го августа взвинтили ее до предела. А это таило в себе тяжелые последствия и могло вылиться в большую трагедию…
Войска из города вывести решил Язов Д.Т.. Он пришел к такому решению вечером 20-го августа, а 21-го утром объявил это решение и отдал соответствующим командирам необходимые распоряжения. Мало того, при Варенникове он в 7 часов утра говорил с Лужковым. Лужков сказал, что окажет помощь в расчистке улиц от завалов.
Вооруженные Силы были с народом.
Не менее примечательно, что с танка МВО выступал президент России Ельцин (а затем он же, не имея никаких на то прав, незаконно отстранил почему-то командующего МВО Калинина Н.В. от занимаемой должности. Это мог сделать только президент СССР, но последний не поправил Ельцина. Побоялся. А ведь обязан был это сделать).
Совещание, которое проводилось Ачаловым и Агеевым в Генеральном штабе Варенников начал по рекомендации министра обороны с целью изучения обстановки в Москве. Агеев сообщил, что в районе Смоленской площади гостиницы “Украина” и  в других пунктах города отмечены выстрелы из боевого оружия, и что это представляет общественную опасность. Отмечено было также, что таких вооруженных боевиков много
и в Белом доме, и что их надо изолировать и разоружить в первую очередь.
Об этих вооруженных людях говорил и генерал Лебедь, это же подтверждал позже офицер КГБ от Плеханова, который также ходил в Белый дом.
Кроме того, на совещании говорилось, что в Белом доме усиленно ходят слухи о том, что будет штурм, который готовится ГКЧП.
Инициатива по взвинчиванию обстановки исходила именно из этого дома. Кому-то это было крайне необходимо. В этих же целях подогревалось и руководство России, которому внушалось, что будет штурм, что их жизни грозит опасность, а вместе с этим нависла якобы опасность вообще над демократией, над государственным строем, Конституцией и прогрессом. На совещании говорилось, что в КГб имеется отряд, который способен всех незаконно вооруженных гражданских лиц изолировать.
Варенников унес с совещания у Ачалова недоумение – с одной стороны, идут
655

схоластические разговоры об организации проникновения в Белый дом в условиях, когда его охраняют наши подразделения десантников, а генералы ВДВ свободно ходят по этому зданию; а с другой стороны – о необходимости такого проникновения, то есть надо ли это делать вообще, если нами этот дом охраняется. Одновременно Варенников был убежден, что все присутствовавшие на совещании говорили одно, а будут делать другое – каждому было ясно, что ни о каких действиях в отношении Белого дома не может быть и речи. И формальные рассуждения, и различные реплики являлись только затяжкой времени и имитацией деловитости. Никто и не думал реально что-то предпринимать и фактически никто ничего и не предпринимал.
На этом же совещании был обостренный разговор с генералом Лебедем, после того как он сказал, что если начнется бойня, то будет много крови. Это вызвало у Варенникова возмущение, и он его оборвал, сказав, что это не его дело. Задача состояла в том, чтобы вообще не допустить кровопролития и даже столкновения. Варенников ему также сказал: десантникам поставлена задача - охранять Белый дом, значит, надо охранять, и что он обязан как генерал проявлять оптимизм и воодушевлять людей, а он проявляет пессимизм и сеет среди личного состава панику.
Это заявление было вызвано неправильным пониманием генералом Лебедем обстановки и его роли и места в решении тех задач, которые ему были определены. Ему надо было охранять здание, а не распространять слухи о штурме и не вселять страх в солдат, что они могут при этом погибнуть. То есть генерал должен был заниматься своим делом.
Таким образом, если показания, о которых Варенников говорил выше и которые он давал в августе-октябре 1991-го года сопоставить с показаниями других обвиняемых и свидетелей по этому вопросу, то суду будет видно, что его оценка этого совещания была реалистичной, и его недоумение было законным. А также будет понятна и его роль во всем этом деле.
В заключение Варенников оценил показания других – в подтверждение отсутствия в его действиях состава преступления.
1. Министр обороны Д.Т. Язов сказал, что Ачалова он предупредил, чтобы он вместе с работниками КГБ и МВД рассмотрел вопросы действия войск по обеспечению охраны порядка в Москве. Но о Белом доме речь не шла. После возвращения Варенникова из Киева он попросил его принять участие в рассмотрении мероприятий по координации действий с правоохранительными органами.
2. Начальник Генштаба Моисеев сказал, что в Министерстве обороны никаких планов штурма Белого дома не разрабатывалось.
3. Командующий ВДВ Грачев сказал, что реально никто и не планировал штурмовать Белый дом.
4. Заместитель командующего ВДВ Чиндаров сказал, что вообще на совещании
Ачалова задачи по-военному не ставились. План не вырабатывался. Детали не прорабатывались. Никакого плана захвата не было, никаких документов по этому вопросу не имелось и не прорабатывалось…
С военной точки зрения так не делается. Все говорили о том, что никто не был заинтересован и не хотел совершать захват здания Правительства России.
Чиндарову был задан вопрос следователя: слышал ли он на этом совещании чье-либо предложение усилить формирование КГБ (группы А) танковыми подразделениями, разградителями и боевыми вертолетами.
Последовал ответ: такого предложения на этом совещании он не слышал.
5. Заместитель командующего Московским военным округом Головнев сказал,
что план штурма Белого дома при нем не обсуждался и ему об этом ничего не известно.
6. Командир Таманской дивизии Марченков сказал, что распоряжение ему о
656

штурме Белого дома никто не давал.
Все эти показания уже достаточно убедительно говорили о том, что ни о каком штурме Белого дома не говорилось, всякого рода планов на это счет не создавалось, и никто никому никаких соответствующих распоряжений не давал. Одновременно показано, что все военные структуры подчинялись и управлялись.
Для полной картины по этому вопросу необходимо привести показания и представителей КГБ.
1. Начальник управления правительственной связи генерал Беда сказал, что план
штурма здания Верховного Совета СССР на совещании не обсуждался. На совещании никаких решений принято не было, и утверждать, что на совещании у Ачалова шел разговор о штурме, он не может. Так вопросы штурма решаться не могли. И еще, кажется, что присутствующие понимали, что подобным образом этот вопрос решен быть не может. В ходе совещания не было выработано никакого конкретного плана и решения.
2. Начальник 3-го управления КГБ Жардецкий сказал, что сначала к Ачалову
зашел Грачев, Агеев, Прилуков и он, Жардецкий. Договорились, как провести заседание. Потом пригласили остальных. Кроме того, запомнил прибытие Варенникова.
3. Начальник УКГБ города Москвы генерал Прилуков сказал, что нашу позицию на совещании у Крючкова об отказе от всех насильственных действий поддержали все, в том числе Ачалов, Варенников и Громов.
4. Заместитель начальника УКГБ города Москвы Корсак сказал, что отношение присутствующих к штурму Белого дома определить затрудняется, так как обсуждения не было.
5. Наконец можно привести показания председателя КГБ СССР Крючкова В.А., по которому задал вопрос следователь: “Был ли приказ или устное указание на штурм Белого дома?” Ответ: “Нет! Мы знали, что в Белом доме было определенное число боевиков. Они были вооружены… Позже оказалось, что у них в Белом доме был свой ОМОН – кооператив “Алекс”.
Поэтому возник вопрос – как нейтрализовать опасность, которая создавалась в районе Белого дома. Агеев и Карпухин получили задание устранить опасную ситуацию. Крючков дал согласие на проработку этого вопроса с МО и МВД… Конечно, сил у МВД и КГБ было вполне достаточно для того, чтобы решить задачу в отношении Белого дома. Но политические соображения плюс нежелательные жертвы – это должно быть на первом плане. Речь могла зайти о том, чтобы войти в Белый дом и обезоружить находившихся там людей – вооруженных боевиков.
Но и это было не решение, а всего лишь один из вариантов… Никакого решения о штурме Белого дома не принималось. Но из Белого дома шли призывы к неповиновению… Никаких препятствий со стороны военных для прохода в Белый дом не
чинилось. Однако ораторы у Белого дома призывали людей к разгрому ГКЧП. Крючков не винит ораторов – они просто ничего не знали о ГКЧП. Но беспорядки могли быть. События могли выйти из-под контроля. Поэтому возник вопрос о разоружении лиц в Белом доме. Конечно, технически операцию можно было провести, о каком либо отказе исполнителей от проведения операции Крючков не слышал. Да и не мог слышать, потому что команды на ее проведение не было.
Итак, о штурме вопрос не стоял, а о разоружении боевиков говорили.
Варенникову неизвестно ни одного случая отказа подчиненных от выполнения распоряжений начальников – правомерны эти распоряжения или нет. Все команды выполнялись беспрекословно. И никто из следствия ни одного примера неповиновения не привел. Но по этому поводу уместно отметить, что различного рода политиканы в августе 1991-го года и сейчас продолжают эксплуатировать мысль, что армия не выдержала ГКЧП и осталась на стороне народа Несложно понять цель таких заявлений – настойчиво
657

продолжать внушать, вдалбливать народу ложь об антинародном характере ГКЧП. Тем самым отвести от себя удар, избежать ответственности за развал Союза, за нанесение ущерба суверенитету, государственной безопасности и обороне страны, за развал экономики, обнищание народа и за другие аномалии, а также за изменение и деформацию общественного и государственного строя. Вот это-то как раз и является преступлением.
Таким образом, и подсудимые, и свидетели, не договариваясь и не имея такой возможности, говорили об одном и том же. Но самое главное, что на совещании не проводилось обсуждения военной силы, как записано в Обвинении, для захвата здания Верховного Совета России и тем более – захвата руководства Российской Федерации (о последнем, вообще, никто ничего и нигде не говорил). Следовательно, и присутствие Варенникова на таком совещании никак не могло повлиять на решение, как первого, так и второго вопроса, то есть ни о захвате здания, ни о захвате руководства.


* * *

Теперь – о второй части Обвинения по 20-му августа. По этому вопросу в Обвинительном заключении есть даже два варианта обвинения. Первый: “Для усиления намеченных для участия в штурме подразделений Варенников, возвратившийся по указанию Язова из Киева, отдавал ли он приказ подготовить три танковые роты и эскадрилью боевых вертолетов?”.
Второй: “Для реализации этих планов (то есть планов захвата здания Верховного Совета РФ и захвата руководства РФ) Варенников отдавал указания подготовить три танковые роты и эскадрилью боевых вертолетов с боезапасом?”.
Совершенно разный смысл. Ну, разве все это не может вызывать недоумение? Хотя и то, и другое – вымысел авторов Обвинения.
Придерживаясь принципа и истины – говорить только правду, Варенников обязан был заявить, что к этому абсурдному обвинению необходимо присовокупить еще одно – им было отдано распоряжение подготовить и доставить вечером 20-го августа в Москву пять инженерных машин разграждения. По этому вопросу он также намерен дать показания.
Теперь по существу Обвинения. Варенников попросил обратить внимание Суда на то, что все это происходило 20-го августа во второй половине дня. А накануне, то есть
19-го августа все войска были приведены в повышенную боевую готовность, по которой во все виды боевой техники, в том числе и вертолеты и танки, загружаются боезапасом, следовательно, вертолеты и танки, о которых идет речь, уже были с боезапасом. Мало того, танки к этому времени уже были в Москве.
20-го августа в разговоре с министром обороны просматривалось, что надо поправлять положение в районе Белого дома, и что в этих условиях (в интересах разрядки обстановки) надо войска из города вывести. Если Министр обороны думал о выводе войск, то, как он, Варенников, мог думать о другом? Тем более, о штурме? Просто странно.
Таким образом, подводя итог по предъявленным по 20-му августа обвинениям, можно утвердительно сказать, что ни принятие участия в совещании, которое проводилось в Генеральном штабе, ни отданные им указания по танкам, инженерным машинам разграждения и вертолетам не несли в себе признаков преступных деяний.
Принятие участия в совещании имело цель изучить сложившуюся обстановку в Москве в целом и подробно вокруг здания Дома Советов РФ для принятия решения на последующие действия.
Применение танков мыслилось как запасной вариант на случай, если не будут
658

поданы инженерные машины разграждения для наведения порядка – расчистки магистрали Калининского проспекта и других районов (тоже для растаскивания стоящих на проезжей части машин и троллейбусов).
Применение вертолетов мыслилось проводить для воздушной разведки района Красной Пресни, маршрутов выхода войск из города и сопровождения частей во время совершения марша.
То, что Варенниковым были отданы только предварительные распоряжения и не были поставлены конкретные задачи – вполне логично: конкретные задачи могли быть поставлены только после объявления министром обороны о выводе войск.
Общий итог по разделу предъявленного Варенникову обвинения.
Первое. В план срыва подписания Союзного договора 16-го августа 1991-го года министром обороны маршалом Д.Т. Язовым Варенников не посвящался, как это записано в Обвинительном заключении, так как такого плана в природе не существовало, также на Варенникова никто не делал ставку по  обеспечению режима чрезвычайного положения.
Нигде в материалах предварительного следствия вы, уважаемый суд, не найдете ни одного доказательства по событиям 16-го и 17-го августа, подтверждающего существование какого-то плана “Срыв Союзного договора”. Руководители прокуратуры выдают желаемое за действительное.
Более того, Варенников высказал предположение, что Обвинительное заключение составляли не только юристы. Поэтому выдвинутые обвинения являются умышленно выдуманными.
Второе. Откровенной ложью звучат утверждения Обвинительного заключения и по 17-му августа 1991-го года при встрече на объекте КГБ АБЦ, где якобы были оговорены вопросы по изоляции президента, о составе ГКЧП, оглашены документы ГКЧП, обсуждены вопросы взаимодействия МО, МВД и КГБ, а также о том, что надо заручиться поддержкой республик, что была определена дата выступления на 18-ое августа и, наконец, что направляемая в Крым группа должна была предъявить Горбачеву ультиматум – либо он вводит чрезвычайное положение, либо он уходит в отставку. Ни одно из положений не нашло подтверждения на завершающей стадии предварительного расследования и сейчас, в судебном разбирательстве.
Лишь факт организации поездки в Крым действительно имел место, но цели преследовались иные в сравнении с обвинением, а именно: предложить президенту, а не предъявлять ему ультиматум (хотя, как народные депутаты, мы могли бы и потребовать) – объявить ЧП в ряде районов страны и т.д.
Третье. Ни на одном из обвинений, перечисленных по 18-му августа 1991-го года, нет ни единого обоснования. В том числе о принуждении президента уйти в отставку, так как этого не было, как и не было его изоляции. Он, Горбачев, использовал сложившуюся ситуацию и организовал самоизоляцию, рассчитывая на многое. Но сами события
подтвердили крайнюю ограниченность такого решения.
Следовательно, все обвинения следствия, касающиеся 18-го августа – очередная фантазия, не имеющая ни малейшего подтверждения. Хотя сегодня приходится только сожалеть, что все мы, являясь народными депутатами, могли потребовать от Горбачева сдать пост президента – как условие крайней необходимости, что предусматривал УК РСФСР.
Четвертое. Обвинение, предъявленное в связи с пребыванием Варенникова в Киеве 18-го, 19-го и 20-го августа 1991-го года, еще более возмутительно и абсурдно. Он не только не  требовал от руководителей Украины введение на Украине чрезвычайного положения, а наоборот – внес предложение, обеспечивающее спокойствие и стабилизацию ситуации в республике. Что касается трех областей запада Украины, то они действительно вызывали у него сомнения. И последующие события 1991-го, 1992-го и
659

1993-го годов подтвердили правильность его опасений.
В беседах в Киеве о ГКЧП вообще не шло речи, и это подтверждается показаниями руководителей Украины. А направленные в Москву на имя ГКЧП телеграммы любого содержания совершенно никого ни к чему не обязывали, а только позволяли старшему органу ориентироваться в обстановке, а также в оценке лицам, находящимся за пределами Москвы, в той ситуации, которая сложилась на Красной Пресне.
Ложь и полуправда об этом периоде – вот основание, которым определяется Обвинительное заключение.
И, наконец, пятое. Во второй половине 20-го августа 1991-го года ни его участие в совещании, проведенном в Генштабе, ни отданные им предварительные распоряжения о возможном применении инженерных машин разграждения, танков и вертолетов без конкретного определения целей и задач их использования, так как министром обороны Д.Т. Язовым решение о выводе войск еще не объявлялось, не несли в себе даже признаков преступного деяния.
Таким образом, анализируя каждую позицию следствия и подводя общий итог Обвинительному заключению, можно сделать следующие выводы:
  Во-первых, в нашем законе говорится, что преступлением признается предусмотренное особой частью настоящего кодекса общественно-опасное деяние, посягающее на советский (именно советский) общественный или государственный строй, социалистическую систему хозяйства (именно социалистическую!), социалистическую собственность, личность, политические, трудовые, имущественные и другие права граждан, а равно иное посягательство на социалистический правопорядок. Это – общественно-опасное деяние.
Но все деяния Варенникова, как и деяния его товарищей в августовских 1991-го года событиях, были направлены не против советского общества и государственного строя. Эти деяния, их сущность не выражала посягательства на социалистическую систему хозяйства, социалистическую собственность. Наоборот, все было направлено только на защиту всего этого! Об этом свидетельствуют и изданные ГКЧП документы, и все его действия – так же, как не было посягательства на личность, политические, трудовые, имущественные и другие права граждан. И вообще, все было направлено на сохранение и утверждение социалистического правопорядка, который, к сожалению, рушился и продолжает рушиться, чего никто не может отрицать. Поэтому общественная опасность, которая могла быть выражена реально причиненным вредом перечисленных объектов или реально содержала бы в себе такую возможность причинения вреда, фактически отсутствовала!
Во-вторых. О Президенте СССР Горбачеве как о личности, то есть как гражданине и как должностной фигуре.
Поскольку следствием Горбачев признан не потерпевшим, а свидетелем, то
вопросы нанесения ему ущерба как личности или ущемлении его гражданских прав отсутствуют.
Руководители страны 17-го августа после обсуждения и изучения обстановки в государстве, решили не звонить Горбачеву, а послать к нему группу и предложить с учетом критического положения принять адекватное решение. Все были уверены, что такое решение будет принято, потому что другого выхода из этой ситуации не могло быть.
В сложившейся обстановке, которое доложило руководство страны, группе, вернувшейся из Крыма, ясно вырисовывалась главная опасность. Горбачев, никак не желая ввязываться в процесс пресечения теневых тенденций в экономике, межнациональных отношений и пресечения преступности, одновременно намерен был подписать проект Союзного договора, подготовленного в Ново-Огарево, что фактически
660

означало узаконивание развала Союза. Этого нельзя было допустить и руководство страны, находясь в условиях крайней необходимости, создает ГКЧП и принимает решение – временно передать функции президента вице-президенту, одновременно еще надеясь, что Горбачев правильно оценит обстановку даже лично для себя и подключится к действиям ГКЧП.
Конечно, если ГКЧП и его решения рассматривать в отрыве от складывающейся в стране ситуации, их можно условно (условно) называть не совсем конституционными. Почему условно и почему не совсем конституционными? Формально на несколько дней предполагалось передать обязанности президента вице-президенту с целях срочной стабилизации обстановки. Формально решение по этим вопросам принимал не Горбачев. И это обстоятельство никто не отрицает, в том числе и Варенников. Однако фактически ГКЧП действовал не от своего имени, а от имени народа, который выразил свою волю на референдуме о необходимости сохранения Союза. Поэтому фактически действия ГКЧП были направлены на сохранение нашего Отечества – Советского Союза, отвечали интересам защиты нашей Родины, в измене которой его и его товарищей обвиняют.
Теперь о чисто юридической оценке действий ГКЧП. Действуя в состоянии крайней необходимости, устраняя единственно имеющимся путем опасность развала страны, когда устранить ее при данных обстоятельствах другими средствами было невозможно, ГКЧП действовал абсолютно конституционно, законно и обусловлено. Состояние крайней необходимости – есть состояние критическое. Действия, которые ГКЧП совершал и которые вытекают из этого состояния, никакой опасности не образуют, ибо они являются абсолютно конституционными.
Итак, деяния ГКЧП совершены в состоянии крайней необходимости, то есть в интересах устранения опасности, угрожающей интересам Советского государства, что реально выражалось в недопущении развала Советского Союза. Опасность была в наличии – сам проект договора по схеме 9 плюс 1 уже говорил о выпадении из Союза ряда республик. Источником такой опасности был, в первую очередь, Горбачев – Президент СССР. Реальные условия причинения этого вреда стране, то есть ее развала, уже были созданы, и это не мнимая, а действительная опасность – сроки и место подписания договора уже были определены и согласованы. Других средств, другого пути, как Варенников уже сказал, другого выхода в то время не было: 20-го августа должен был быть подписан новый Союзный договор, а 19-го августа предпринимается этот шаг и оглашается всему народу. Что касается ГКЧП, то и он, предполагалось, должен был быть утвержден или отвергнут на Верховном Совете СССР. Ведь неконституционно созданный Горбачевым в 20-х числах августа Госсовет только 5-го сентября был утвержден съездом народных депутатов СССР. Хотя съезд, в свою очередь, был разогнан Горбачевым сразу же на следующий день – 6-го сентября 1991-го года. Что же касается соотношения причиненного и предотвращенного вреда, то здесь эти величины просто несостоятельны:
вред нанесен только личному престижу Горбачева, который предал свой народ! Но ГКЧП делал все во имя спасения Отчизны! Участвующие в этих событиях военные, кроме того, во имя достижения цели, то есть во имя безопасности Отчизны, обязаны были и рисковать своей жизнью – так записано в комментариях к ЦК.
Таким образом, деяния, совершенные в состоянии крайней необходимости, были вызваны объективной необходимостью, и они законны.
В-третьих. Об умышленных действиях, якобы направленных в ущерб государственной безопасности.
В обосновании этого абсурдного обвинения Обвинительного заключения Варенников привел следующие доводы:
1) смещение главы государства – Президента Горбачева;
2) нарушение нормальной деятельности системы высших органов власти;
661

3) использование в антиконституционных целях Вооруженных Сил;
4) срыв подписания Союзного договора;
В Связи с этим Варенников попросил Суд обратить внимание на следующее:
Первое. Ни он, и никто другой, Горбачева с поста президента не смещал и не имел такой цели, хотя основания для этого были, и надо было это сделать - изолировать и доложить Верховному Совету СССР. Он же, как был на отдыхе в отпуске в этот крайне тяжелый для страны период времени, так спокойно и продолжал пребывать в своей резиденции в Крыму, не меняя ни режима отдыха, ни методов лечения, ни даже содержания своих развлечений. Временное же исполнение Янаевым Г.И. обязанностей президента не является его смещением. Тем более что все это должен был рассмотреть Верховный Совет СССР.
Второе. Деятельность системы высших органов власти в этот период не только не была нарушена, но, наоборот, обустроена и подтянута. А все основные руководители исполнительных органов государства находились по-прежнему на своих местах. Президент же находился в отпуске. Таким образом, никакого нарушения нормальной деятельности органов власти не было.
Третье. Вооруженные Силы в стране вообще нигде, тем более в антиконституционных целях, не применялись. Ввод нескольких частей Московского военного округа только в столицу в связи с объявлением в городе чрезвычайного положения выполнен в соответствие с законом “О правовом режиме чрезвычайного положения”. И если бы не было организовано нападение несмышленых ребят на военную колонну БМП, которая была в 1,5 километрах от Белого дома и двигалась в противоположную от этого здания сторону, то и этой трагедии – гибели трех молодых людей – не произошло бы.
Что касается принятого в ночь с 18-го на 19-ое августа решения по срыву подписания Союзного договора, то этот вопрос уже разобран.
Надо только дополнительно обратить внимание на два факта:
1) никто не мешал президенту СССР и президентам республик подписать этот
договор в конце августа начале сентября (главные противники этого акта уже были арестованы), однако подписание не состоялось;
2) вместо подписания Союзного договора Президентом СССР в нарушение
Конституции СССР, принятою съездом народных депутатов СССР, был подписан документ о выходе прибалтийских республик из состава Советского Союза. Эти актом плюс разгоном съезда народных депутатов СССР было уже реально физически обозначено разрушение нашей страны, которую десятки лет создавали наши предки. Было совершено вопиющее преступление, и правоохранительные органы не отреагировали, и в первую очередь – Генеральный прокурор СССР.
Следовательно, Варенниковым и его товарищами не был нанесен, тем более, умышленно, ущерб государственной безопасности. Она, государственная безопасность, в
дни августовских событий пребывала в обычном режиме и нормальных условиях, если не считать незаконные антиконституционные действия органов союзной и российской прокуратур, арестовавших наглым способом лиц, отвечающих за государственную безопасность в стране. Вот этим, конечно, был нанесен ущерб госбезопасности СССР, что со временем будет оценено по достоинству, так как этим воспользовались все враждебные строю силы, как внутри страны, так и за рубежом. Этим воспользовался, в том числе, и Горбачев.
Четвертое. О якобы умышленных действиях, направленных на нанесение ущерба обороноспособности страны.
Обвинительное заключение пытается обосновать это обвинение следующим: якобы Президент СССР, он же Верховный Главнокомандующий, был отстранен от своих
662

полномочий путем изоляции, и тем самым был лишен возможности принимать решения по использованию стратегических ядерных сил.
В связи с этим Варенников еще раз заявил: никто Горбачева не отстранял ни от каких постов в государстве и партии, хотя он этого заслуживал. Любые манипуляции с переносными средствами (генераторами), обеспечивающими только конфиденциальную связь не делались, и, следовательно, никакой угрозы и ущерба управлению системой ядерных средств не наносилось, о чем подробно Варенников может доложить на закрытом заседании Военной коллегии Верховного Суда. Он также считает, что можно, если потребуется, еще раз провести экспертизу.
Пятое. О не конституционности действий, что подчеркивается в заключительной части Обвинительном заключении.
Задаемся вопросом, чем вызвано появление ГКЧП и его действий? Причин много. Варенников пообещал остановиться только на главных из них. Это:
- Обстоятельства крайней необходимости недопущения развала Советского Союза;
- Провокационный характер трагедии. Горбачев спровоцировал появление и выступление ГКЧП;
- Отсутствие мер по пресечению грубых нарушений Конституции, невыполнение указов президента, что выливалось в “войну законов”;
- Все ухудшающееся экономическое, социально-политическое положение в стране, обнищание народа, ухудшение криминальной и межнациональной обстановки;
- Катастрофическое падение авторитета нашего государства;
- Наличие фактов нарушения лично Горбачевым Конституции;
Кроме того, большой ущерб государству Горбачев наносил анархическими лозунгами, которые он бросал с трибун съездов и пленумов.
Например: “Все разрешено, что не запрещено законом!”. А если учесть, что нашими законами многое не предусматривалось, то вполне объяснима вакханалия, которая поднялась в ответ на горбачевский вексель – призыв к беззаконию, и это тоже привело к развалу Союза, и тоже оказало влияние на создание ГКЧП.
Шестое. Об общей направленности Обвинительного заключения.
В любом процессе, а тем более в таком, как этот, в котором рассматриваются крупные проблемы, касающиеся всего государства, к которому привлечена вся общественность не только нашей страны, но и всего мира, и в котором по делу проходят все основные руководители законодательной и исполнительной власти страны, особое значение имеет Обвинительное заключение.
Наряду с другими мерами и документами оно должно максимально продемонстрировать стремление Генеральной прокуратуры РФ обеспечить объективность, беспристрастность и справедливость, создать все условия для Суда, чтобы тот нашел истину. Ведь в обстановке возможного возрождения демократии в России и освобождения ее от тех уродливых форм, которые она уже приняла в течение последних
лет, исключительное значение имеет и этот политический процесс.
Но Генеральная прокуратура не нашла в себе сил и мужества для признания своих грубых ошибок и не направила в Суд объективного Обвинительного заключения. Наоборот, продолжает отстаивать абсурдные, и даже лживые позиции, с целью сохранения чести своего мундира. Она предпринимает все, чтобы не обнажилось ее истинное политическое лицо и ее услужливые действия в угоду исполнительной власти, в угоду проводимой этой властью политики реставрации капитализма – антиконституционной политики. Если говорить о Конституции Советского Союза, Конституции нашей Родины – Конституции, которую он, Варенников, защищал 30 лет, в том числе с оружием.
А жаль. Ведь в этом просматривалось не только раскрытие путей дальнейшего
663

развития нашей демократии, но и международный авторитет России, нашего общества. Пора, наконец, нам встать в строй развитых, цивилизованных стран мира, хотя бы в области права!
Нет больше смысла рассказывать неуклюжие действия этого высокого государственного органа – Генеральной прокуратуры РФ. Но полезно заметить, что действия Генпрокуратуры по данному конкретному делу не только вредны, но и представляют общественную опасность.
Что касается деяний Варенникова, то в них нет даже формальных признаков преступления, он не признавал себя виновным в измене Родине! Нет в его действиях признаков и любых других преступлений, вытекающих из статьи 64-ой.
На этом Варенников закончил показания по факту происшедших событий, предупредил Суд, что вторая часть его показаний также займет по времени весь день и будет в себя включать: мотивы, побудившие к выступлению, причинно-следственные связи событий и нарушение Генпрокуратурой РФ законов.
Итак, первая часть показаний  закончена. Вечером после заседания Варенников с адвокатом Д.Д. Штейнбергом обсудили некоторые поправки и показания на следующий день.


* * *

Во второй части своих показаний Варенников затронул три принципиальных вопроса:
1) о его идеалах; 2) о его политической и правовой оценке событий августа
1991-го года; 3) нарушение прав человека Генеральной прокуратурой;
На взгляд Варенникова, все тяжелые проблемы нашего общества и в августе
1991-го года, и до сегодняшнего дня, как в фокусе, сосредоточены в известной публикации “Слово к народу”, которая была представлена общественности нашей печатью в июле 1991-го года, то есть за месяц до событий. Этот документ был подписан не формально. Варенников вложил в него лично все, что думал, как и другие авторы, в том числе В.А. Стародубцев и А.И. Тизяков, тоже проходившие по делу ГКЧП.
Несмотря на то, что прошло уже три года, как это “Слово” появилось, и хотя за это время произошли колоссальные изменения в нашей стране, актуальность поднятых в нем вопросов не только не утрачена, а наоборот, приобрела еще большее значение. Разве “Слово к народу” не взывает к единению, консолидации во имя мира, спокойствия и сохранения Отечества?
Все личные взгляды Варенникова не влияли на официальный государственный курс, на государственную политику. Но в то же время эти взгляды опирались на незыблемые принципы, которые позволяли ему делать соответствующие оценки и выводы. Именно это подтолкнуло его к действиям в августе 1991-го года и фактически выступить против политики Горбачева.
Что касается внутренней политики (социально-политической и экономической ее сторон, благосостояния народа), то, на его взгляд, политика в отношении каждого человека должна быть крайне честной, открытой, правдивой, понятной и реальной. Никакого намека на лживые заявления и фальшивые действия.
Говоря о своих взглядах, Варенников подчеркнул, что он был и остается сторонником сохранения, укрепления и процветания Советского Союза, который имел все необходимые объективные условия для такого процветания.
Он всегда был противником развала Союза, против вульгарного выхода каких-либо республик из состава Советского Союза, тем более по указке из-за рубежа, по сценарию
664

Запада. Если уже выходить из Союза, то в соответствие с принятым на съезде народных депутатов СССР Законом “О порядке выхода из состава СССР”.
Он был против анархии в экономике и войны законов, что в итоге привело к небывалому обнищанию народа, моральному и физическому угнетению советских людей, развалу хозяйственных связей и бесконтрольному грабежу богатств нашего Отечества, развалу СССР.
Он был против всевозрастающего национализма, сепаратизма и экстремизма всех мастей, которые приводили к крови, большим жертвам, миллионам беженцев, к полнейшей обреченности ни в чем не повинных людей.
Он был против роста, не имеющей на своем пути преград, преступности всех видов, против разложения и растления молодежи – будущего нашего Отечества, против падения демографических показателей нашей страны, что особо важно.
Он выступал против ущемления интересов и авторитета нашего государства, против одностороннего сокращения Вооруженных Сил и вооружений, нарушения принципа равной безопасности, против уродливых форм конвенции военной обороноспособности, государственной безопасности и, естественно, наносящих удар по суверенитету нашего государства. Вот куда надо было смотреть прокуратуре!
Он противодействовал, когда ущемлялись интересы личного состава и особенно офицеров и членов их семей, выводимых спешно из стран Восточной Европы и Монголии в неподготовленные в нашем государстве районы. Категорически возражал в отношении дискриминационных условий пребывания наших военнослужащих в Прибалтике, Закавказье и некоторых районах Средней Азии.


* * *

Далее Варенников остановился на причинах, которые вызвали особое возмущение и несогласие с политикой Горбачева.
Первое. О стратегических ядерных силах. Под лозунгом “Нового мышления”, общечеловеческих ценностей, то есть якобы в целях “Прорыва” в отношениях между Западом и Востоком подписали особо ущербный для Советского Союза договор о сокращении ракет меньшей и средней дальности. СССР сократил своих носителей в 2,5 раза больше в сравнении с США.
Второе. Преступлением является и то, что без ведома Верховного Совета американцам передано более 50 тысяч кв. км в Баренцевом море. Это лишило ВМФ СССР районов рассредоточения.
Третье. Сокращение обычных вооружений и Вооруженных Сил. Да, у нас Сухопутные войска были больше, чем в США, и танков было больше. Так у нас и соседей
– десятки, а сухопутные границы тянутся на десятки тысяч километров. Но Горбачев
пошел на одностороннее сокращение, хотя военные настаивали на том, чтобы в связи с этим предложить американцам одновременно рассмотреть крупное сокращение своего ВМФ, который значительно превышает флоты всех стран. Эта мера позволила бы сохранить паритет в мире.
Четвертое. Вывод наших войск с территорий стран Восточной Европы и Монголии. На самом деле это был не вывод, а позорное, трусливое бегство. Бегство в совершенно неподготовленные районы.
Пятое. Ликвидация радиолокационной (с фазированной решеткой) станции слежения за космическими объектами в Красноярске. Да, она была построена с некоторыми нарушениями договоров по противоракетной обороне, станция такого типа должна размещаться по периметру страны (располагать их в глубине страны или
665

выносить за пределы государства не разрешалось). Создание такой станции требовала обстановка, надо было надежно закрыть “дыры” в системе противоракетной обороны на важнейшем северо-восточном космическом стратегическом направлении. Строительство на Камчатке или Чукотке обошлось в 2,5 раза дороже, чем в Красноярске.
Шестое. Вывод войск из Афганистана. В феврале 1994-го года мы отмечали пятую годовщину вывода советских войск из Афганистана. Горбачев сделал беспардонное заявление, проведя аналогии между пребыванием наших войск в этой стране и войной американцев во Вьетнаме (проклиная при этом своих предшественников, принявших решение о вводе войск). Здесь абсолютно полярная противоположность.
Седьмое. Конверсии военного производства в Советском Союзе. Этот вопрос особой важности.
Уже в 1989-ом году стало понятно, что конверсия ВПК приняла уродливые формы. Это наносило ущерб не только оборонным предприятиям и обороне страны, но и всей экономике государства.
Уместно задать встречные вопросы, а именно:
1) Для какой цели существует блок НАТО и почему он не распущен как Варшавский договор?
2) Почему блок НАТО не только не сокращается, а расширяется и укрепляется за счет принятия в свой состав новых членов?
3) Кто командует блоком, и какие он ставит перед собой цели?
4) Претендует ли США на мировое господство и как мы должны на это
реагировать?
5) Почему все без исключения страны Запада постоянно совершенствуют свое
оружие и широко им торгуют, а мы, наоборот – свернули военное производство?
6) Почему у западных стран существует долговременная программа развития вооружений и укрепления своих национальных Вооруженных Сил, а мы все развалили?
7) Почему страны Запада захватывают все новые и новые рынки торговли оружием, а мы эти рынки добровольно сдаем?
Эти и другие подобные вопросы имели прямое отношение к мотивации выступления Варенникова против политики Горбачева. Варенников, как и все нормальные люди, видел пагубность политического курса Горбачева, не соглашался с ним, вносил конкретные предложения.
В связи с этим Варенников заявил, что готов в любое время дать подробные показания Суду, Генеральной прокуратуре либо парламентской комиссии о том, как политическое руководство страны во главе с Горбачевым целенаправленно разваливало наши Вооруженные Силы и оборону страны в целом.
Он был, есть и останется человеком коммунистических убеждений. Он не отрицал весьма далекую перспективу некоторых ее положений, но он всегда считал, и будет считать, что только социализм способен принести народу социально справедливое
общество. Принципы социализма отражают и социальную сущность библейских сказаний, то есть они – глубинные.
В связи с изложенным, на взгляд Варенникова, важно обратить внимание Суда на картину, которую пытается сейчас выстраивать свидетель Горбачев в показаниях следователю. В показаниях Варенникова, как и в показаниях свидетелей В.С. Павлова, В.А. Крючкова, Д.Т. Язова, Д.С. Шенина, О.Д. Бакланова в ходе предварительного следствия и в показаниях других лиц, проходящих по делу ГКЧП, весьма четко отмечено, что и устными заявлениями в различных условиях, и письменными докладами, и самими практическими действиями он и его товарищи открыто и ясно еще до августовских
1991-го года событий предпринимали шаги по недопущению катастрофы.
В то же время свидетель Горбачев в ходе предварительного следствия, и особенно
666

во время своих последних двухлетних выступлений по телевидению, старался ввести правоохранительные органы в заблуждение. Он, в частности, говорит, что руководители, которые вошли в ГКЧП, всегда и во всем его поддерживали и что, мол, их выступление для него было неожиданным. То есть надо понимать, что, вроде в лицо они ему говорили одно, то есть поддерживали и разделяли его политику, а сами фактически плели за его спиной “сети”, готовили заговор! Это лживое заявление! Оно, несомненно, является попыткой обелить себя, отвлечь внимание народа от преступных деяний Горбачева по развалу страны.
Очень важно, чтобы суд обратил внимание на показания, излагаемые Горбачевым. Цель одна – замести следы и уйти от ответственности за содеянное. Дико слышать, но факт – он думает баллотироваться в президенты России. Варенников вынужден еще раз сказать, что этот человек, опираясь на поддержку Запада, может пойти на любой безнравственный и беззаконный шаг.
Таким образом, причины и мотивы, побудившие Варенникова к действиям в августе 1991-го года, объективно существовали. Это дестабилизация обстановки в государстве и хаос в экономике, падение уровня жизни народа, реальная угроза государственной безопасности и обороноспособности страны, угроза развала СССР, что было реальным и самым главным.


* * *

Наконец, Варенников перешел к изложению последнего раздела показаний.
Это вопрос – о нарушениях законности и прав человека Генеральной прокуратурой и другими официальными лицами. Представляемый с соответствующими пояснениями перечень грубых нарушений Генеральной прокуратуры РФ и других официальных органов является не только классическим примером для нашего, и тем более, международного права, но и вечно будет хорошим наглядным пособием для всех поколений отечественных юристов.
Варенников остановился на нарушениях, которые имели место во время следствия и задолго до суда, и он обратил внимание суда на нарушения, имевшие место только в отношении его лично.
Первый факт. О полном игнорировании ходатайств Варенникова во все инстанции РФ по вопросу назначения парламентской комиссии в целях расследования событий августа 1991-го года. По этому факту даны показания подробно.
Учитывая, что события августа 1991-го года несут политический характер и что они признаны Генеральной прокуратурой преступными, а все обвиняемые, в том числе все основные руководители законодательной и исполнительной власти (кроме Президента СССР), были взяты под стражу. Учитывая необычность явления, Варенников с первых
дней ареста постоянно настаивал на том, чтобы было назначено парламентское расследование событий.
Было обращение к Председателю Верховного Совета РФ Р.И. Хасбулатову, аналогичное (и не единственное) обращение весной-летом 1992-го года было сделано в адрес Президента РФ. Такие же письма были направлены в адрес Генерального прокурора РФ. Везде был отказ. Но он не из тех, кто бросает начатое дело на полпути, и продолжал настаивать на создании парламентской комиссии. В том,  что так и не была назначена парламентская комиссия, Варенников усматривал то, что законное конституционное право было умышленно бюрократически затерто. Поэтому ходатайствовал теперь перед Военной коллегией Верховного Суда РФ провести разбирательство этого противозаконного действия.
667

Второй факт. О задержании Генеральной прокуратурой РФ его ходатайств, направленных из следственного изолятора через Генеральную прокуратуру в различные официальные инстанции. Ни на одно ходатайство, ни на одну жалобу, ни на одно письмо, направленное в другие инстанции через Генеральную прокуратуру, Варенников не получил ни одного ответа.
Он считает, что это ущемляет его права и требует должностной оценки Судом действий прокуратуры.
Третий факт. Об игнорировании его просьб встретиться с Генеральным прокурором РФ. Учитывая сложившуюся вокруг него обстановку, он начал настаивать на личной встрече с Генпрокурором РФ, тем более что никто из руководства следственной группы за год ни разу с ним не встретился. Его ходатайства не были удовлетворены. Встречи не было.
Четвертый факт. О встрече с народными депутатами РФ.
Летом 1992-го года внезапно была проведена встреча в здании следственного изолятора с народными депутатами Р.Ф. Исаковым, Павловым и Саенко. Характерно, что встреча проводилась в присутствии Генерального прокурора Степанкова. Цель встречи – выяснить, не допускаются ли к подследственным противозаконные действия и на месте установить возможность и целесообразность изменения меры пресечения.
Варенников высказал всю правду о грубых нарушениях законности, принципа презумпции невиновности лично Генеральным прокурором РФ и его заместителями. Степанков в ходе его сообщения бросил несколько реплик, которые сводились к тому, что надо, мол, в своем докладе опираться не на сообщения средств массовой информации, а на его личные заявления.
Группа депутатов в итоге встречи сообщила, что ею будут предприниматься шаги по изменению меры пресечения.
Прошло еще полгода. И только тогда, когда состояние его здоровья стало совсем плохим, Варенников был помещен в госпиталь под стражей, и Генпрокуратурой была пересмотрена мера пресечения.
Пятый факт. О грубых нарушениях, допущенных при предъявлении Варенникову обвинения.
Сложилась парадоксальная ситуация: ему неоднократно предъявляют бездоказательные обвинения, заставляя его же доказывать свою невиновность, хотя по закону именно следствие обязано доказать ему его вину. Но оно это не делало и не собиралось делать. Генеральная прокуратура фактически бесконтрольно чинила произвол. Каждый раз, опровергая абсурдные обвинения, Варенников все-таки был вынужден доказывать свою невиновность. Фактически он готовил следствие к тому, что оно, используя его аргументы, могло бы заново предъявить обвинения в совершенно другой редакции. Причем Генпрокуратура каждый раз подчеркивала, что следствие располагает (или ею добыты) убедительные доказательства его вины.
Шестой факт. О безосновательном заявлении Президента РФ Ельцина на встрече с руководителями некоторых средств массовой информации 21-го августа 1992-го года.
В связи с тем, что в этом заявлении Ельцина было допущено в отношении Варенникова ложное обвинение, будто он требовал Ельцина расстрелять, Варенников вынужден был поместить в ряде газет (в том числе в “Советской России”, “Правде”) свой протест. Он не стал зачитывать весь текст опровержения. Он процитировал одну цитату, в которой говорилось, что у него возникли основательные предположения, что руководство Генеральной прокуратуры РФ не располагает доказательствами дела, фальсифицирует различные справки и тем самым провоцирует руководителей России на безответственные заявления.
Поэтому он категорически протестует и заявляет, что в условиях существующей в
668

России Конституции и принятой в прошлом году Декларации “О правах и свободах человека и гражданина России” недопустимы оскорбления чести и достоинства людей, и тем более их оговоры. Также эти действия он расценивает, как внесудебную расправу.
Седьмой факт. О ложном выступлении Е. Лисова в “Курантах”. Его выступление  17-го сентября 1992-го года, то есть после того, как псевдодемократы безуспешно пытались пышно отметить годовщину так называемой победы над ГКЧП в Москве в целях поддержания тонуса идеологического давления на узников, заключенных в “Матросской тишине”, и продолжения формирования у общественности реактивного мнения об этих людях. Красной нитью в его беседе с корреспондентом под рубрикой “Чего боится прокуратура?” у него проходит два положения: первое – показать гэкачепистов преступниками, пытающимися якобы извратить истину с целью выпутаться из этой истории. Второе – представить себя идеальным блюстителем закона и права, в том числе строго соблюдающего презумпцию невиновности.
Варенников обратил внимание суда, что небрежность Лисова не просто допущенная им ошибка, а умышленный шаг.
Восьмой факт. О провокационных действиях Леканова Ю.И., бывшего следователя Генеральной прокуратуры РФ, что также нанесло Варенникову ущерб.
Первоначально с Варенниковым работал, то есть вел допрос, он. Это тонкий следователь, видавший на своем веку многие аномалии в юриспруденции и поэтому в меру своих уже уходящих сил и способностей всячески лавировал, приспосабливаясь к обстановке. Для того чтобы Варенников давал ему такие показания, какие нужно и чтобы своих следов нигде не оставлять, следователь наговаривал ему целый перечень вопросов. А фактически составлялась наводящая схема показаний Варенникова. Тот добросовестно набрасывал их в черновик, а затем давал письменные показания. Прочитав их, Любимов вновь наговаривал вопросы, уточняя кое-что и т.д. Варенников давал дополнительные показания, строго придерживаясь навязанной ему схемы. Опыта не было, знания в этой области тоже весьма ограничены, что позволило варьировать следователям так, как им было угодно, чтобы достичь поставленных целей.
Затем дело Варенникова было передано следователю Леканову Ю.И., Стоумову А.Н. и еще одному проводившему съемки допроса (как Варенников позже понял – это то лицо, которое будто вместе с Лекановым передало германскому журналу “Шпигель” кассеты с допросами премьер-министра, министра обороны и председателя КГБ СССР).
За три дня до начала допроса Леканов встречался с Варенниковым в следственной комнате, где с ним работал Любимов и адвокат, и в присутствии свидетелей открыто и грубо провоцировал Варенникова. Он говорил, что сейчас проводит допрос другого обвиняемого (называл фамилию Язова). Так вот он, этот обвиняемый, якобы показывает все, как было. “А Вам (то есть Варенникову), боевому генералу, тем более надо не брать все на себя – Вы будете выглядеть авторитетно, солидно, как и подобает Вашему служебному положению. Да и вообще, возьмите Ельцина – к нему давно надо было
принять меры! Помните его выступление в Доме кино, когда он выходил на трибуну, закатывал рукава и говорил: “Хватит! Нам пора действовать”. И такая обработка Леканова шла трое суток по 15-20 минут.
Варенников, конечно, не вступал с Лекановым в дискуссию, но после его ухода каждый раз обращался к присутствующему при этом адвокату и другим лицам и спрашивал: почему Варенников должен брать на себя то, чего не совершал? О каком выступлении Ельцина говорил Леканов – он впервые слышал, что он выступал в Доме кино? Варенников действительно в то время ничего об этом не слышал.
Варенников обратил внимание суда также на методы самого допроса, которыми пользовался Леканов.
Накануне своего допроса Леканов еще раз встретился с Варенниковым и Леканов
669

предложил ему следующий порядок допроса: вначале чтобы Леканов выслушал его изложение событий, как Варенников их представлял и как оценивал, а затем Леканов задавал Варенникову все интересующие его вопросы, хотя и в ходе сообщения тоже Варенников предполагал отдельные уточнения. Леканов согласился, но начал свой допрос со слов: “Вы (то есть Варенников) не совсем искренни! Изменилась ли Ваша позиция, и что сейчас можете сказать по существу предъявленного обвинения?”.
Девятый факт. О незаконном изъятии у Варенникова правительственных наград.
Текст постановления Лисова уже здесь оглашался. Поэтому Варенников решил воздержаться от цитирования документа, но подчеркнул еще раз лишь одну фразу, что в целях обеспечения приговора прокурор постановил: произвести выемку орденов и медалей.
Прокурор мог возразить, так как следственные органы и Генпрокуратура РФ не лишали наград, а сделали только их выемку. А кто давал им право делать такую выемку? Каким законом им позволено порочить награды, завоеванные в бою? Кто давал право этим людям, в том числе Лисову, который не видел и не знает, что такое война, дотрагиваться до этих святынь, символизирующих защиту Отечества? Где, в какой стране это дозволено? Нет таких примеров!


* * *

Перечисленные Варенниковым нарушения законности делались в общем потоке максимального давления на незаконно арестованных обвиняемых по общему сценарию, который имел две основные цели: максимально опорочить невинных людей и обязательно всех их сломать физически и морально-психологически, чтобы они утратили всякую способность к защите и сопротивляемости. Наверное, они чего-то и добились бы, но только не в отношении Варенникова. Одновременно средствами массовой информации, которые уже почти десять лет находились в руках Яковлева, общественному мнению навязывалась мысль о якобы законном обвинении. Эти средства продолжали и далее делать свою работу, печатая то полностью “Обвинительное заключение”, то якобы допросы на предварительном следствии, то, обзывая суд самыми последними словами, рассчитывая на то, что тем самым подтолкнут его к желаемому для Горбачева и Ельцина приговору.
И, наконец, последнее – о грубых нарушениях закона, допущенных при аресте Варенникова. Этот вопрос он не раскрывал, имея в виду, что он подробно будет разобран на судебном следствии при допросе свидетеля Р.Н. Нишанова. Варенников отметил, что и статья 34-ая и 35-ая Закона “О статусе народного депутата СССР”, и статья 106-ая Конституции СССР были нарушены и, следовательно, принятое постановление Президиума Верховного Суда СССР должно быть судом исследовано.
Таким образом, незаконные действия, допущенные в отношении Варенникова
Генеральной прокуратурой РФ и другими официальными органами, не только порочны с позиции закона и нравственности, но они наносят моральный, физический и материальный ущерб человеку и государству. Многие из них общественно опасны и уголовно наказуемы.


* * *

Подводя итоги всем показаниям, Варенников вправе сделать вывод о том, что

670

причины и мотивы, побудившие его к выступлению в августе 1991-го года в поддержку
руководства страны, образовавшего в последующем Государственный комитет по чрезвычайному положению, логически и непременно вытекали из той обстановки, в которой находилась страна, из обстановки, в которую ввергла страну политика Горбачева.
Варенников не согласен был с этой политикой, разрушающей Советский Союз. Считал своим гражданским долгом народного депутата СССР, своей офицерской честью непременно поддержать орган, который должен был поставить преграду этому развалу, не допустить катастрофу нашей страны.
В итоге представленных суду показаний Варенников также подчеркивал, что не было в действиях ГКЧП, а, следовательно, и в его, поддержавшего этот Комитет, никаких преступных деяний. Он вправе поставить сегодня сакраментальный для его дела, священный для него лично вопрос: есть ли связь между тем, что произошло в течение нескольких дней августа 1991-го года, и тем, что этим дням предшествовало за последние 80-ые годы, породившие и создание, и выступление ГКЧП, или нет этих причин?
Наконец, вполне объяснимы (с учетом произошедших в обществе деформаций) и незаконные в отношении его действия Генеральных прокуратур СССР и РФ, как и других официальных органов государства. В основе этих действий – политический курс, а не Право и Закон! Кроме того, руководители этих органов обязаны были продемонстрировать не только свою приверженность, но и безропотную преданность не Закону, а вождю (иначе их могли просто убрать). Наконец, они также обязаны были блюсти честь мундира своего ведомства, даже если это будет в ущерб Конституции.
Варенников верил, что Военная коллегия Верховного Суда объективно рассмотрит и оценит все его показания.


* * *

Эти два дня, в течение которых Варенников давал показания, были очень напряженными. По окончании заседания к нему подходили многие товарищи, поздравляли с ярким и смелым, как они говорили, выступлением. Особенно тепло отозвался о нем в своей речи В.А. Крючков. Его показания были аргументированы и убедительны, честны и справедливы.
Как всегда вечером, перед тем как идти домой, Варенников с Д. Штейнбергом уточняли их действия на следующий день. Оказалось, что уже завтра, с учетом показаний Варенникова, его будут допрашивать судьи, государственный обвинитель, защитник потерпевших. Кроме того, задавать вопросы будет и его защитник - адвокат Д. Штейнберг.
В связи с этим Варенников дома готовился к судебному заседанию особенно тщательно, прикидывая и прогнозируя, какие и от кого могут последовать вопросы. Разумеется, весь их перечень он составить не мог, но все-таки многое совпало с тем, что он предполагал.


* * *

И вот снова зал заседания. Судьи буквально атакуют Варенникова вопросами – настолько жесткими, что во время перерыва он даже сказал: “Этим судьям надо работать не в суде, а в прокуратуре”. По некоторым проблемам он был вынужден, с позволения председательствующего, давать дополнительные показания. Но чем дальше шел допрос,

671

тем больше он убеждался, что подход к нему со стороны председательствующего явно
предвзятый, нарушалась состязательность сторон в рассмотрении ряда вопросов.
На суде были оглашены показания Варенникова, которые он давал на предварительном следствии. Естественно, кое-какие положения с тем, что он докладывал на суде, совпадали не полностью, что вызывало ряд вопросов. Разумеется, приятного в этом было мало.
В своих показаниях на суде, он не мог с точностью “до микрона” воспроизвести то, что показывал на предварительном следствии в течение года. Где-то была недосказанность или даны другие акценты. Но то, что он был не виновен, было доказано на всех этапах следствия, так же как и преступные действия исполнительной власти. .А это главное.
Однако поскольку принципиальных, существенных расхождений не было, то и опасаться каких-то негативных последствий не стоило.
Во время перерыва, еще находясь под впечатлением своего выступления, он подумал – а не заявить ли ему о недоверии суду? Дмитрий Давыдович успокаивал его, мол, в судах все бывает, но в принципе его идею о замене состава суда не отвергал. Однако когда заседание закончилось, а Варенников полностью успокоился, он посоветовал пока повременить с таким заявлением: “Посмотрим, как они будут вести дело завтра и послезавтра”. Варенников согласился, но дома все-таки ходатайство написал.
На следующий день заседание проходило более мирно: исследовались все стороны вопроса. Не исключено, что Д. Штейнберг переговорил с председательствующим В. Яськиным и народными заседателями В. Подустовым и Н. Юрасовым, обрисовал обстановку и намерения Варенникова, и это сыграло свою роль.


* * *

Наконец, начался допрос свидетелей.
В суд было вызвано более тридцати свидетелей. В ходе следственных действий им было заявлено ходатайство о том, чтобы в качестве свидетелей были допрошены дополнительно еще ряд товарищей. Однако вызвать всех, кто входил в число ранее подсудимых по делу ГКЧП, а сейчас амнистированных, суд отказал. Но из числа тех, кто не обвинялся (а Варенников просил пригласить Жардецкого, Корсака, Беду, Головнева, Чичиварова и других) многих все-таки пригласили.
В целях исследования обстоятельств, связанных с передачей надзорных функций бывшим Генеральным прокурором СССР Н. Трубиным бывшему Генеральному прокурору РФ В. Степанкову, а также для исследования вопроса, связанного с законностью ареста Варенникова, как народного депутата СССР, и длительным его содержанием в следственной тюрьме, он ходатайствовал вызвать в качестве свидетеля Н. Трубина и В. Степанкова. Однако суд ему в этом отказал.
В числе первых выступал заместитель министра обороны РФ Герой Советского Союза генерал-полковник Б.В. Громов.
Б. Громов появился в зале по приглашению суда. Как всегда спокойный (во всяком
случае – внешне), он ровной и уверенной походкой прошел на свое место. А когда его пригласили на трибуну и объяснили его обязанности, Варенников обратился к Громову со своим “провокационным” предложением – вначале хорошо взвесить свои показания, учитывая, что он находится на службе.
Из всех свидетелей, находившихся в тот момент на государственной службе или в отставке, в самом сложном положении был Б.В. Громов. Во-первых, он находился на государственной службе и занимал высокий пост заместителя министра обороны. Во-
672

вторых, туман сомнений власть предержащих в отношении роли и места в августовских
1991-го года событиях первого заместителя МВД (а эту должность тогда занимал Б.
Громов) еще не рассеялся. К тому же министр внутренних дел СССР Б. Пуго застрелился. Все это накладывало отпечаток и ставило Б. Громова в очень сложное положение.
Председательствующий спросил у Громова:
- Какое у Вас отношение к Валентину Ивановичу?
- Прекрасное. Самое доброе, честное и откровенное.
- А у Вас, Валентин Иванович, к свидетелю Громову? – обратился к Варенникову Яськин.
- Такое же, как у него ко мне, - ответил Варенников.
А сам подумал: “Это же надо! Как бы его искренность и откровенность Громова не вышли ему боком. Ведь столько уже поломанных, загубленных судеб”.
Борис Всеволодович в своем выступлении подробно обрисовал сложившуюся обстановку и причины, почему страна попала в такое положение. Давал безжалостные характеристики Горбачеву и его политике. Прямо заявил, что наш доверчивый и благородный народ, поверив ему, возлагал большие надежды на перестройку, фактически же это был пустой звон, и страна была ввергнута в катастрофу. В этих условиях деятели из руководства страны, преданные народу, конечно, были обязаны принять меры, чтобы спасти хоть что-то, для чего и создали Государственный комитет по чрезвычайному положению – ГКЧП. Его активно поддержал генерал армии Варенников. Являясь патриотом нашей Родины, он не мог поступить иначе.
Далее Громов дал всестороннюю положительную характеристику, как служебной деятельности, так и личных качеств Варенникова. Что же касается ГКЧП, то Б. Громов заявил: “Целиком и полностью поддерживаю цели и задачи комитета, его выступление против политики Горбачева. Надо было это сделать еще раньше. Одобряю все документы, которые изданы комитетом – они справедливо оценивают обстановку и реалистично подходят к вопросу выхода страны из кризиса и стабилизации обстановки. Но я критикую комитет за недееспособность и схоластику – сказали много из того, что нужно, но ничего не сделали. За непоследовательность, нетвердость в проведении своих решений в жизнь, слабую организаторскую работу и фактически отсутствие управления страной, за трусость взять реальную ответственность на себя и навести надежный порядок в стране. Я критикую ГКЧП за то, что он не оправдал доверия народа”.
Вопросы Борису Всеволодовичу задавали мало.


* * *

Интересным было выступление на одном из заседаний бывшего начальника РВ и А СВ маршала артиллерии Владимира Михайловича Михалкина. Он тоже уделил большое внимание оценке произошедшего в стране, с болью говорил о беспределе и развале государства и его “экономики”, о процветании преступности, при этом никто не несет ответственности за случившееся. Органы, призванные по долгу службы стоять на страже
закона, решительных мер к наведению порядка не принимали. Исключительно остро маршал говорил о самой трагедии, постигшей наше Отечество, о развале Советского Союза! Владимир Михайлович говорил: “Так что же получается? Раньше, если человек украл мешок картошки, так его судили и сажали в тюрьму, а сейчас развалил государство и никого спроса, живет себе припеваючи?”.
В.М. Михалкин тепло отозвался о Варенникове.


673


* * *

Большой интерес вызвало и выступление свидетеля – бывшего командующего Черноморским флотом адмирала Михаила Николаевича Хронопуло. В основном он говорил о “фантазиях” Генеральной прокуратуры, об охране участка побережья, где располагалась резиденция Президента СССР, а также о преступных решениях, которые якобы имели место на аэродроме Бельбек – главной авиационной базе, через которую шла вся физическая связь Москвы и других городов страны с Горбачевым. М.Н. Хронопуло положительно высказался в адрес Варенникова.


* * *

От Комитета государственной безопасности в качестве свидетеля выступал начальник одного из главных управлений генерал-лейтенант Александр Владиславович Жардецкий, который глубоко и обоснованно оценил сложившуюся в стране к августу 1991-го года обстановку. То есть фактически он подтвердил показания Варенникова на суде о том, что события августа 1991-го года нельзя считать случайностью – это результат разрушительной антинародной политики, которую проводил Горбачев.
Выступление на суде генерала Жардецкого подтверждало опасность ситуации, сложившейся на Красной Пресне и необходимости разоружения боевиков, засевших в Доме Советов РСФСР.


* * *

Особый интерес представляло выступление командира подразделения “Альфа” Героя Советского Союза генерала В.Ф. Карпухина. Не анализируя всех передвижений этого подразделения в августовские дни, можно отметить, что “Альфа” имела высокую готовность к действиям, и была способна безупречно выполнить любой приказ своих начальников. В.Ф. Карпухин на суде прямо заявил, что его подразделение было готово выполнить любую задачу. Однако никаких распоряжений об активных действиях, в том числе, о проникновении в Белый дом с целью разоружения боевиков они так и не получили. В.Ф. Карпухин развенчал тех, кто разносит нелепые слухи, будто личный состав подразделений КГБ, в том числе “Альфа”, отказались выполнять приказы в отношении Белого дома. Он еще раз подтвердил готовность “Альфы” к действиям, но, увы, приказа о них так и не последовало.


* * *

Необычным было выступление председателя Палаты Национальностей Верховного Совета СССР Р. Нишанова. Когда его вызвали в зал суда как свидетеля, то он уже с порога начал громко причитать, что произошла досадная ошибка: ни у кого даже в мыслях не должно быть, что генерал Варенников мог совершить преступление против Родины. Валентин Иванович патриот своей страны, предан своему народу, поэтому надо немедленно все поправить… В общем, в этом духе он продолжал еще долго. Но самое удивительное то, что он подошел к Варенникову и неожиданно обнял его. Вот какие
674

“глубокие” чувства вдруг пробудились у него, когда запахло тем, что его могут привлечь к уголовной ответственности за нарушение Закона. Став за трибуну и дав расписку о том, что будет говорить только правду, Р. Нишанов снова продолжил восхваления в адрес Варенникова. Наконец, председательствующий остановил поток его красноречия, и Нишанову начали задавать вопросы – судьи, государственные обвинители, защита. Варенников же воздержался от вопросов, потому что после излияний Р. Нишанов чувствовал себя весьма неловко. Ведь он даже не дал ему договорить, в чем Варенников обвиняется. Он возмущался, что Варенникова могут в чем-то обвинять! Не будем гадать – все это шло от души и сердца Нишанова, или того требовали обстоятельства, но факт такой был.
Все вопросы, адресованные Нишанову, крутились вокруг одного момента – почему были грубо нарушены положения, регламентирующие порядок снятия с народного депутата СССР неприкосновенности и привлечения его к уголовной ответственности. Нишанов каждый раз говорил, что он ни в чем не виноват, что здесь допущена ошибка и ее надо поправить, после чего с еще большей энергией начинал восхвалять Варенникова. И хотя Р. Нишанова “пощипали” основательно, он из этой истории все-таки выскользнул, отделавшись только испугом.


* * *

Но кто бы ни выступал на этом процессе, и чтобы он ни говорил, главное внимание участников суда, средств массовой информации и граждан, присутствовавших на заседании и собиравшихся перед зданием Верховного суда, было приковано к Горбачеву. О дне его прихода на заседание было известно заблаговременно. Поэтому “Трудовая Россия” во главе с В.И. Анпиловым встретила его так, как он того заслуживал. Народу собралось очень много, но и милиции было не меньше. Переносными ограждениями определили границы участка, где было позволено стоять митингующим. С проезжей части дороги всех вытеснили на тротуары. Народ стоял с плакатами, огромными карикатурами на Горбачева и постоянно скандировал: “Горбачев – Иуда!”, “Горбачев – предатель”, “Горбачева под суд!” и т.п.
Но когда Горбачев подкатил к центральному подъезду – народ взревел! Творилось что-то неописуемое. В него полетели помидоры, яйца, какие-то коробки. И, несмотря на то, что на проезжей части до входа милиция сделала “коридор”, Горбачев и его спутники (он приехал с дочерью и помощниками) едва проскочили в здание.
Со временем в сознании людей стирается все, что в свое время натворил Горбачев. Может потому, что его преемник Ельцин “затмил” Горбачева. А тогда все – и развал страны, и разграбление страны, и “война” законов, и пустые полки, и разрыв экономических связей, и непомерный рост преступности, и нарождение капитализма, и холуйство перед Западом, и все то, что привело нас к краху – все это еще было слишком
свежо в памяти.
Допрос Горбачева длился два дня. Он стал единственным свидетелем, который давал показания так долго. Первый день его допрашивал суд, государственный обвинитель и защитники. А на второй день вопросы задавал Варенников. Весь день. С утра до вечера с часовым перерывом на обед.
В первый день особое внимание Горбачеву уделили прокурор А. Данилов и народный судья генерал В. Подустов. Своими вопросами, особенно о развале Советского Союза, они буквально загнали Горбачева в угол. Доведенный до “белого каления”, Горбачев начал выкрикивать:
- Я понял, куда я попал! Я понял, что это за суд!
675

Но председательствующий его осадил, успокоил и предупредил, что судебное
следствие идет в рамках закона, и никаких нарушений нет. И тогда народный судья В.И. Подустов с еще большим вниманием продолжил допрос.
Вообще-то, Горбачев свое участие  в суде хотел использовать для поднятия своего политического имиджа. Впереди были выборы Президента России. Возможно, он рассчитывал, как можно более эффектно разделаться с Варенниковым, чтобы идти на выборы. Но его планы были разрушены уже в момент появления у здания Верховного Суда. А потом начались сплошные “спотыкания”, начиная с первой его фразы показаний. На вопрос председательствующего:
- Как вы относитесь к Варенникову?
Горбачев ответил:
- Нормально, уважительно.
На такой же вопрос, заданный Варенникову, тот ответил, что относится к нему (Горбачеву) с неприязнью. Это уже наложило отпечаток на атмосферу допроса свидетеля.
Впрочем, первые осложнения Горбачев создал себе сам. В начале выступления он сказал:
 – Уважаемый суд! Я долго думал о том, идти мне на этот суд или не идти?
- То есть как это: идти или не идти? – перебил его председательствующий и посмотрел на Горбачева. Тот, переминаясь с ноги на ногу, ничего толком не смог объяснить. Тогда А. Яськин объявил, как отрубил:
- Если бы Вы не явились в суд, то Вас бы привели. Вы – свидетель.
Не найдя, как отреагировать на такой оборот, Горбачев долго теребил свои листочки. А когда, наконец, собрался с мыслями, то начал жаловаться, какое тяжелое наследство ему досталось. Застойный период, по его мнению, поразил все сферы деятельности государства, и лишь с началом перестройки народ облегченно вздохнул – гласность и демократия двинули общество вперед.
При этих словах в зале поднялся шум – присутствующие не могли сдержать своего негодования. Председательствующий вынужден был призвать к соблюдению тишины.
Перейдя к показаниям, которые касались Варенникова, свидетель Горбачев постоянно подчеркивал: “Валентин Иванович имеет большие заслуги перед государством”, “он внес большой вклад в дело строительства и развития Вооруженных Сил, а события августа 1991-го года – это просто эпизод, куда его втянули…” и т.д. Однако совершенно ничего не сказал о том, что Варенников, будучи у Горбачева в Крыму, “кричал на него”, как это он подавал в прессе. Явно просматривалась тенденция задобрить Варенникова, а вместе с ним и всех участников судебного заседания. Тогда можно было бы надеяться на то, что все последующие разбирательства будут проходить в либерально-спасительном ключе. Когда Горбачев стал говорить о ГКЧП, его составе, активно поддержавших этот комитет, он бросил такую фразу: “Вот они сидят все в один ряд. Я каждого из них за уши вытянул на тот пост, который каждый из них занимал. А что они в благодарность сделали?”. То есть Горбачев рассуждал прагматически: коль я поставил их
на эту должность, то они и обязаны мне служить. А как же Конституция? А долг перед народом и Отечеством? Нет, такие категории его не интересовали. Именно ему должны были все служить. Как в рабовладельческом обществе.
Однако к концу первого дня Горбачев скис. Реакция на вопросы стала замедленной. Ответы были вялые. Ушел он из зала понурый. И уезжал уже не от парадного подъезда, а скрытно, со двора, чтобы не попасться на глаза народу.




676


* * *

На следующий день он также тайно со двора пробрался в здание суда и
присутствовал на заседании уже с сокращенной свитой (в частности, не приехала его дочь, и правильно сделала: зачем позориться?) Ведь этот день вопросы задавал Горбачеву Варенников. Правда, половину из них председательствующий снял, так как, по его мнению, они носили политический характер, но на половину Горбачеву все же пришлось давать ответы. Но уже то, что вопросы прозвучали, позволяло делать выводы о том, что у нас в стране произошло и по чьей вине.
Обращаясь к Горбачеву, Варенников назвал его “видетель”. Он же в начале обращался к нему по имени-отчеству, затем только по фамилии. А в какой-то момент взорвался и сказал, обращаясь к Варенникову: “Вы не забываетесь: я – свидетель!” – и при этом поднял руку вверх. Затем, резко опустив ее вниз и показывая на пол, добавил: “А Вы – подсудимый!”. Видимо, хотел подчеркнуть колоссальную разницу между ними: небо и земля.
Естественно, Варенников должен был немедленно отреагировать, что он и сделал: “Верно! Это – так! Пока вы свидетель, а я подсудимый. Но придет время, и мы поменяемся ролями”. Чтобы пресечь полемику, председательствующий периодически вмешивался и предлагал переходить к следующему вопросу.
- Свидетель, - спрашивает Варенников Горбачева, - скажите, постановления и другие решения Верховного Совета СССР для Вас, как для президента страны, были обязательны, или это касалось только народа, а Вы могли их не выполнять?
Понимая, что вслед за этим последует другой и основной вопрос, Горбачев всячески маневрировал, не давая прямого ответа. Видно, прикидывал, что может быть в вопросе.
Варенников настаивал:
- Свидетель, Вы все-таки ответьте на конкретный вопрос: постановления Верховного Совета СССР для Вас были обязательны или Вы могли их не выполнять?
И лишь после третьего захода он вынужден был сказать:
- Да, постановления Верховного Совета мною должны были выполняться.
- Тогда скажите, свидетель, почему вы не выполняли постановление Верховного Совета СССР от 23-го ноября 1990-го года? Оно называется “О положении в стране”. В констатирующей части этого постановления говорится, что в стране у нас создалась чрезвычайная обстановка. А в постановляющей части давалась рекомендация: Президенту СССР принять адекватные, то есть чрезвычайные меры по наведению порядка. Почему Вы не выполняли это?
Естественно, Горбачев прямо не отвечал, а развернул демагогию, как он это умел делать. Перебивая его, Варенников сказал:
- Мы к Вам в Крым приехали в августе 1991-го года. Это через девять месяцев после того постановления. И приехали с теми же предложениями, что и в постановлении, то есть о введении чрезвычайного положения там, где этого требовала обстановка. И если бы еще в конце 1990-го года были бы приняты меры, как записано в постановлении
Верховного Совета, то, может, не было бы и событий в августе 1991-го года. Почему Вы не выполнили это постановление?
После длительного горбачевского словоблудия Варенников, обратившись к председательствующему, сказал, что свидетель умышленно затягивает время, уходит от ответа, поэтому он предлагает перейти к следующему вопросу.
Генерал В. Яськин согласился и предложил задать следующий вопрос. Варенников спросил Горбачева:
677

- Свидетель, скажите, после того, как мы побывали у Вас на даче в Крыму, Вы считали себя еще президентом или считали, что Вы уже лишились этого поста?
Вопрос, конечно, был неожиданным и принципиальным. Чувствовалось, что Горбачев не был готов к ответу, поэтому и начал издалека. Послушав несколько минут
характерную для Горбачева демагогию, Варенников вынужден был прервать его и вновь повторить вопрос:
- Скажите прямо: Вы считали, что оставались президентом, или считали, что Вы уже не президент?
Горбачев опять начал рассказывать обо всем, но не отвечал на вопрос. Варенников понимал, что ему надо выиграть время, чтобы сообразить, что для него выгоднее. И он, естественно, мысленно метался, а посоветоваться было не с кем – главный советник (Раиса Максимовна) отсутствовала. Когда стало ясно, что Горбачев прямо отвечать на поставленный вопрос не хочет, Варенников должен был обратиться к суду:
- Уважаемый суд, прошу вас заставить свидетеля ответить на конкретный вопрос!
- Вы знаете, Вам придется ответить, - заключил генерал В. Яськин.
Загнанный в угол, Горбачев, немного помешкав, сказал:
- Я оставался президентом.
Варенников повернулся к суду и заявил:
- Мне предъявлено обвинение в измене Родине с целью захвата власти. Скажите, какую власть я хотел захватить? Если законодательную, то она сидела в “Матросской тишине” рядом со мной в лице Президента Верховного Совета СССР А.И. Лукьянова. Если исполнительную, то она в лице председателя Правительства В.С. Павлова и силовых министров тоже сидела в одних стенах с ними. В отношении судебной власти ко мне никаких претензий нет. А вот этот свидетель сейчас сказал, что он как был президентом, так им и остался. Какую я хотел захватить власть?
Конечно,  в этой обстановке положение председательствующего было сложным, но он быстро нашелся и сказал:
- Валентин Иванович, это мы еще обсудим, а сейчас давайте перейдем к следующему вопросу.
- Свидетель, - снова обращается Варенников к Горбачеву, - сейчас я задам Вам вопрос, в котором будет мало комфорта. Но я вынужден его задать. –
И сделал небольшую паузу. Горбачев заерзал (его посадили на стул, он уже не мог стоять). Глядя ему в глаза, Варенников продолжил:
- Скажите, свидетель, почему Вы в итоге своей деятельности стали ренегатом в партии и предателем своего народа?
Конечно, никто никогда подобного ему не говорил. Он сразу вскочил и начал кричать: “Это произвол! Это недопустимо! Что здесь вообще происходит? Почему его не приведут в порядок?”. В этом же духе он продолжал “выступать” еще несколько минут. Председательствующий тоже поднялся со своего места и стал его успокаивать, говоря, что все идет в рамках судебной процедуры… Варенников смотрел на эту перепалку и думал: “Вот это надо было сказать Горбачеву раньше, хотя бы в 1987-1988-ом годах. Может, тогда и не было бы такой трагедии”.
Выяснение отношений закончилось, и Горбачев, подводя итог, сказал:
- Я подам на него в суд.
- Это Ваше право… Можете подавать в суд по месту жительства, - отреагировал В. Яськин.
А Варенников подумал: “Вот будет хорошо, если он подаст в суд. Ведь у меня миллионы свидетелей”.
Все сели на свои места, успокоились. Обычно председательствующий вопросы, носящие политический характер, снимал. В данном случае из-за поднятого Горбачевым
678

переполоха вопрос снят не был. Но Горбачев не ответил, почему он предал народ. Тогда Варенников в наступившей тишине громко и горячо произнес:
- Так я жду ответа!
Горбачев беспомощно развел руками, а председательствующий, словно его
хватившись, объявил, что вопрос снят, так как носит политический характер. Верно, но ведь он освещает истину – кто предал наш народ.
Наверное, за всю свою жизнь Горбачев никогда не испытывал такого принародного унижения, как на том суде. Было позорище и на заседании Верховного Совета РСФСР, когда Горбачев стал на трибуну, а к нему подошел Ельцин и тыкал Горбачеву в лицо бумаги и требовал – вот, читай. И тот читал. Но это был эпизод. А здесь два дня допроса его в качестве свидетеля, два дня позора. Однако Горбачев мог его избежать, избери он положение не свидетеля, а потерпевшего. Потерпевший мог на судебный процесс не являться. Но ни высшее юридическое образование Горбачева, ни руководство Генпрокуратуры, которое дало Горбачеву право выбора, в какой роли ему выступать, ни ближайшее окружение не показали ему, как правильно себя вести на суде.
Однако, наверное, зря беспокоились по поводу того, что Горбачеву доставлены неприятности. Видимо, лично он на все это смотрел проще, практичнее и спокойнее, чем все думали.
Взять хотя бы случай с его женой Раисой Максимовной. Как он пережил, когда она умерла! Столько слез. Сколько страданий… Но не прошло и полугода, как мы видим Горбачева улыбающимся и жизнерадостным! – в кругу московской элиты, встречающей Новый 2000-ый год.
Вот тут весь Горбачев.


* * *

После Горбачева суд допрашивал еще много свидетелей. И все допросы были интересны. Но они имели значение в основном только для следования уголовного дела, а политический фактор уже, как правило, отсутствовал.


* * *

Наступил день прений сторон. Первым выступил государственный обвинитель – прокурор, полковник А.Б. Данилов. Для того чтобы на него не давили и не влияли начальники, готовясь к выступлению, он уехал за город. Его речь произвела эффект разорвавшейся бомбы – государственный обвинитель потребовал снять с подсудимого все обвинения за отсутствием в его действиях состава преступления.
Свою речь А.Б. Данилов произнес 9-го июля 1994-го года. Как и день объявления приговора, это был для Варенникова судьбоносный день.
Приступая к отведенной для него роли в процессе на завершающем этапе,
государственный обвинитель А.Б. Данилов заявил, что в своей речи отрекается от личных и политических пристрастий, помнит лишь о высшей цели – торжестве правосудия.
Волей-неволей, давая оценку делу, он вынужден был рассматривать это дело в соотношении с событиями, предшествовавшими тем, которые привели Варенникова на скамью подсудимых, и последовавшими за ними.
Увы, иначе поступить нельзя, ибо дело это лишь следствие и отражение глубинных исторических процессов, свидетелями и участниками которых оказались все находящиеся

679

в этом зале.
Итак, Варенников обвиняется в совершении преступления, предусмотренного пунктом “а” ст. 64-ой УК РСФСР, то есть в измене Родине. В том числе ему инкриминируется участие в заговоре с целью захвата власти – совместных действиях с лицами, образовавшими Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) и принявший участие в его создании и работе.
Очевидно, следует проследить – какие предпосылки лежали в основе создания этого комитета, ибо, не исследовав истоки его появления, нельзя сделать правильный вывод по тем объяснениям, которые приводил Варенников в обосновании своих поступков, ставших предметом судебного разбирательства.
Сам по себе тот факт, что данное, начатое три года назад, дело до сих пор не завершено, свидетельствует о его незаурядности.
В августе 1991-го года – именно эта дата взята за точку отсчета предварительного следствия – огромная страна – Союз Советских Социалистических республик, занимавшая территорию, равную шестой части суши земного шара, оказалась в глубоком кризисе, который поразил экономическую, политическую и социальную сферы великого государства.
Глава Советского государства – Президент СССР М.С. Горбачев связывает свои надежды с подписанием нового Союзного договора, установив для этого дату 20-го августа 1991-го года.
В противовес ему ряд государственных деятелей видят в этом факте окончательный развал государства и полагают, что спасти положение можно лишь экстренными мерами чрезвычайного характера.
Следует отметить, что идея о необходимости чрезвычайных мер появилась не вдруг и не только у лиц, которые ранее были привлечены к уголовной ответственности в связи с данным делом.
3-го апреля 1990-го года был принят Закон СССР “О правовом режиме чрезвычайного положения”, и по поручению президента прорабатывался механизм реализации этого закона на практике. 16-го мая 1991-го года принят Указ Президиума СССР “О неотложных мерах по обеспечению стабильной работы базовых отраслей народного хозяйства”. Этот Указ ввел в обиход и в повседневную жизнь сотен тысяч людей понятие “меры особого режима работы” – цитируется по тексту, подписанному лично Горбачевым.
Иными словами, существовали объективные предпосылки для того, чтобы – как по Чехову – ружье, висевшее на стене в первом акте, выстрелило в последнем.
Бывший председатель Совета Национальностей Верховного Совета СССР Р.Н. Нишанов показал в суде, что последний вариант проекта Союзного договора не соответствовал итогам мартовского (1991-го года) референдума по вопросу о сохранении Союза ССР. Сам Нишанов, занимавший одну из высших ступеней в иерархии государственной власти, фактически был отстранен от разработки этого важнейшего для страны документа.
Несмотря на объявленный срок подписания договора, механизм подписания, очередность, состав участников, вступление в силу не были до конца отработаны.
Высший орган государственной власти – съезд народных депутатов СССР вообще
оказался в стороне от развернувшихся событий вопреки ст. 73-ей и 108-ой действовавшей Конституции СССР.
Характерными словами описал Язов мотивы, которыми руководствовался он и его сподвижники: “Все ближайшее окружение Горбачева было против распада Советского Союза. Поэтому и создалось впечатление, что оно выступило против Горбачева. Но не лично против Горбачева, а против развала СССР. Для меня не было большей беды, чем
680

развал Советского Союза”.
Итак, непосредственно в состав ГКЧП вошли Бакланов О.Д. – первый заместитель председателя Совета обороны СССР, Крючков В.А. – председатель КГБ СССР, Павлов В.С. – премьер-министр СССР, Пуго Б.К. – министр внутренних дел СССР, Язов Д.Т. – министр обороны СССР, Янаев Г.И. – и.о. Президента СССР, а также Стародубцев В.А. и
Тизяков А.И.
Обнародованные ГКЧП “Заявление советского руководства”, “Обращение к советскому народу”, “Постановление № 1” приводили Конституцию СССР и Закон СССР в качестве главенствующих правовых документов, подчеркивая их базу – безусловное верховенство на всей территории СССР.
Привлеченные к уголовной ответственности по данному делу лица, в том числе и Варенников, неоднократно, с первых же допросов на предварительном следствии, говорили, что их действия не были рассчитаны на длительный период времени.
Объективным свидетельством того, что ГКЧП был образован на непродолжительный срок, является тот факт, что на 26-ое августа 1991-го года была созвана внеочередная сессия Верховного Совета СССР. В обвинении указано, что “в августе 1991-го года группа лиц, занимавших высшие государственные посты и не разделявших позиции Президента СССР в вопросах оценки ситуации в стране, путей и форм дальнейшего осуществления процесса реформ, стремясь сорвать подписание Союзного договора, желая ввести в стране чрезвычайное положение и добиться тем самым изменения государственной политики, встала на путь организации заговора с целью захвата власти”.
Следует сразу же отметить, что в перечне должностей и фамилий, вошедших в данный пункт обвинения, имя Варенникова отсутствует.
Исходя из этого факта, следует сделать вывод о том, что непосредственно у истоков ГКЧП подсудимый не стоял.
Конкретные первоначальные действия с участием Варенникова, вмененные ему, датированы 16-ым августа 1991-го года.
В соответствие с фабулой обвинения, в этот день “Язов к участию в заговоре привлек своего заместителя”, при этом посвятил его в планы срыва подписания Союзного договора и введения чрезвычайного положения. На Варенникова при этом планировалось возложить обязанности по непосредственному обеспечению режима ГКЧП.
Подсудимый Варенников по данному эпизоду обвинения показал в суде, что его нельзя было посвятить в планы по срыву подписания Союзного договора и введения чрезвычайного положения по той лишь причине, что такого плана просто не существовало.
Где, кто и когда возложил на Варенникова обязанность по непосредственному обеспечению режима ГКЧП, обвинение не раскрывает, а подтверждений тому в деле не имеется. Сам Варенников факт встречи с министром обороны Язовым в тот день отрицает, подчеркивая, что это была обычная встреча, носившая рабочий характер. Затрагивалось в беседе и положение в стране, при этом министр обороны Язов предупредил о возможном применении закона “О правовом режиме чрезвычайного положения” в некоторых районах страны. В связи с этим министр обороны предупредил, что Варенников должен быть готов отправиться в Киев для обеспечения порядка на
территории Киевского военного округа, Прикарпатского военного округа и Одесского военного округа.
Допрошенный в качестве свидетеля Язов в судебном заседании показал в этой части, что в связи с опубликованием нового Союзного договора он пригласил к себе Варенникова и Ачалова 16-го августа и изложил свою позицию о том, что с подписанием договора ВС СССР в их прежнем виде перестанут существовать, оборона государства
681

будет разрушена. Если в складывающейся ситуации встанет вопрос о введении ЧП, то Варенников поедет на Украину. Но окончательное решение принято не было.
Не подтверждает обвинение в этой части и допрошенный в суде Ачалов, который был третьим участником разговора 16-го августа 1991-го года.
Вывод:
Доказательства эпизода обвинения по 17-му августа 1991-го года:
Встреча на объекте “АБЦ” Варенникова, Крючкова, Язова, Болдина, Бакланова, Павлова, Шенина, Грушко, Ачалова.
Подсудимый показал по данному эпизоду обвинения, что он действительно принимал участие в совещании 17-го августа 1991-го года на объекте “АБЦ”, при этом предметом обсуждения были два вопроса: 1) оценка обстановки в стране и 2) что в этой обстановке делать.
Какой-либо план не разрабатывался, дата 18-ое августа 1991-го года не определялась как начало выступления.
Было принято общее решение – ехать с докладом к Горбачеву, просить принять адекватные меры, в том числе ввести в некоторых районах и отраслях народного хозяйства страны чрезвычайное положение. А если Горбачев захочет остаться в тени, то поручить это кому-либо другому, например, вице-президенту.
Крючков и Павлов говорили о проекте Союзного договора, который вел к распаду СССР.
Никакие другие вопросы на заседании не рассматривались, обвинение в этой части ничем по материалам дела не подтверждается.
Участники совещания – Крючков, Павлов, Болдин, Бакланов, Шенин, Язов, допрошенные в суде, показали, что на встрече 17-го августа 1991-го года они согласовано пришли к выводу, что подписание Союзного договора приведет к мартовскому общенародному референдуму.
В связи с этим было принято общее решение – лететь к Горбачеву, доложить еще раз обстановку в стране и убедить его не допускать подписания нового договора.
Выводы следствия о противоправном характере действий Варенникова не основаны ни на законе, ни на материалах дела.
18-го августа 1991-го года Варенников в составе делегации вылетел в Крым.
По показаниям допрошенного в суде Плеханова он лично заранее сказал Варенникову о том, что у президента будет отключена связь, этот факт бесспорен. Сам же Варенников расценивает его как обстоятельство, которое должно было облегчить разговор, не дав Горбачеву отвлекать его внимание на какие-то другие разговоры.
Факт ограничения связи, бывшей в распоряжении Президента СССР, подтверждается показаниями свидетеля Карасева Н.В., пояснившего, что объект “Заря” имел связь с Москвой лишь по паролю.
Свидетель Язов показал, что о существовании средств связи, управления стратегическими силами в Форосе Варенников не знал и не мог знать.
Свидетель Кириллов В.А. показал в суде, что, будучи оператором абонентского комплекса № 1, он не получал от Варенникова указаний ни об отключении аппаратуры, ни об отправке ее в Москву.
В совокупности же с показаниями свидетеля Генералова В.В. следует вывод о том,
что: во-первых, на объекте “Заря” не было узла связи министра обороны, во-вторых, Варенников не являлся инициатором встречи с оператором абонентского комплекса № 1, в-третьих, отключение АК-1 было за пределами полномочий Варенникова.
На основании этого, поскольку иных данных на ПС, ни  в суде не добыто, данный эпизод подлежит исключению из обвинения, как вмененный необоснованно.
В части противоправных действий Варенникова, вмененных ему в составе группы
682

лиц, обвинение является недоказанным.
В ночь на 19-ое августа 1991-го года был образован ГКЧП. Допрошенный в суде Язов показал, что именно он отдал Варенникову распоряжение собрать в Бельбеке командующих войсками округов и проинформировать их о порядке введения повышенной боевой готовности. В отношении Хронопуло Язов никаких распоряжений не давал. На
самого Хронопуло Язов – по этикету – возложил функции сопровождающего заместителя
министра обороны на территории, относящейся к ведению Черноморского флота.
В обвинении верно указано, что встреча была не инициативой самого Варенникова, а выполнением распоряжения министра обороны, и Варенников, выполняя отведенную ему роль в заговоре, прибыл в Киев, встретился с руководством Украины и потребовал от него поддержки действиям ГКЧП и введения чрезвычайного положения в ряде областей Западной Украины.
Содержащаяся в обвинении формула об отведенной Варенникову роли в заговоре не подтверждается никакими материалами дела, поскольку ни на предварительном следствии, ни в суде никто из допрошенных лиц не показал, как именно предписывалось поступать Варенникову в Киеве в условиях создания ГКЧП.
Сам Варенников, допрошенный в суде, показал, что он действительно встречался с председателем Верховного Совета Украины Кравчуком Л.М. и другими должностными лицами, однако ни от кого из них не требовал поддержки действий ГКЧП, не требовал и ввести ЧП в ряде областей Западной Украины, хотя в предположительной форме такая возможность обсуждалась, и то инициатором этого был сам Кравчук. Шифротелеграмма, имеющаяся в деле, полностью совпадала со словами Варенникова по этому делу.
Следует сказать, что допрошенный в ходе судебного следствия свидетель Гуренко С.И., в объективности показаний которого сомневаться не приходится, полностью опроверг данный пункт обвинения, поскольку пояснил, что он присутствовал в течение всего разговора Варенникова с Кравчуком, и Варенников при этом никаких противозаконных просьб или требований не выдвигал, в том числе не требовал поддерживать действия ГКЧП и вводить ЧП в Западной Украине.
Таким образом, данный пункт инкриминируемых деяний подлежит исключению из обвинений.
Варенникову вменяется тот факт, что в течение 19-го августа 1991-го года он направил в адрес ГКЧП пять шифротелеграмм, текст которых исследован в суде, и выдержки из которых содержатся в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого.
Сам Варенников подтверждает свое авторство в написании телеграмм, при этом поясняет, что их содержание было продиктовано конкретной ситуацией в стране, и в Москве. В частности, Варенникову было известно о взрывоопасной обстановке у Белого дома, которую необходимо было разрядить. Помимо этого следует учесть, что отправленные телеграммы носили рекомендательный характер, не имея никаких практических результатов и последствий.
В частности, Варенников, как Главком Сухопутных войск, не дал распоряжений по подчиненным войскам во исполнение тех предложений, которые содержались в телеграммах.
В обвинении указано, что Варенников отдал распоряжение командующему
Черноморского флота Хронопуло об усилении охраны и подготовки к обороне аэродрома Бельбек. Во исполнение этого рота морских пехотинцев, разведывательный батальон и противотанковый дивизион с полным вооружением заняли позиции на аэродроме.
Перед ними была поставлена задача уничтожения самолетов в случае их несанкционированной посадки.
С точки зрения конструкции обвинения в данном пункте не указано – где и когда
683

Варенников отдавал такое распоряжение. Не приведена и причина – чем было вызвано такое распоряжение.
Сам Варенников по приведенному эпизоду показал, что действительно высказал Хронопуло свои соображения о недостаточной охране аэродрома Бельбек. Сделал он это в разговоре по телефону из Москвы вечером 20-го августа 1991-го года.
Однако Хронопуло не был подчинен Варенникову по службе и не мог воспринимать подобное замечание как приказ.
Таким образом, само по себе усиление охраны объекта не носит противоправного характера, поскольку не определены конкретные цели и задачи, силы и средства их достижения. Не опираясь на иные доказательства, выпадая из общей хронологии событий, данный эпизод подлежит полному исключению из обвинения.
С изложенной позицией, кстати, согласуется и тот факт, что уголовное дело в этой части в отношении всех участников прекращено за отсутствием состава преступления.
Обвинение по 20-му августа. Вернувшись в Москву, Варенников принял участие в обсуждении вопроса о применении военной силы для захвата здания Верховного Совета России и руководства России. Во исполнение этого Варенников дал указания подготовить три танковые роты и эскадрилью боевых вертолетов с боезапасами.
Данный пункт обвинения – один из наиболее серьезных, и остановиться на нем следует подробнее.
Варенников подтвердил сам факт совещания у Ачалова и свое участие в этом совещании наряду с представителями МВД и КГБ.
При этом Варенников отмечает, что главным обсуждаемым вопросом был поиск решения по нормализации обстановки у Белого дома – в первую очередь разоружение боевиков внутри здания. Однако, реально оценив ситуацию, участники пришли к окончательному решению, что любые насильственные меры чреваты кровопролитием, и поэтому не могут быть применены. С военной точки зрения план захвата здания Верховного Совета не разрабатывался, приказы по войскам на это не отдавались, реальные действия не предпринимались.
Эти показания согласуются с иными доказательствами, исследуемыми в суде.
Так, бывший министр обороны СССР Язов Д.Т., допрошенный в качестве свидетеля, показал в суде, что именно по его указанию Варенников, только что прилетевший из Киева, принял участие в совещании у заместителя министра обороны Ачалова. При этом Язов не ставил Варенникову какой-либо конкретной задачи, и ему достоверно известно, что по итогам совещания Варенников никаких приказов по войскам не отдавал. Напротив, вечером 20-го августа 1991-го года Варенников высказал Язову свои соображения о необходимости вывода войск, с чем Язов согласился, и что нашло поддержку у коллегии министра обороны 21-го августа 1991-го года. Войска были выведены из Москвы без боевого применения.
Если даже иметь в виду косвенную заинтересованность Язова в изложении событий, то и другие свидетели дали в судебном заседании аналогичные показания.
Достаточно сослаться в этом случае на показания свидетелей Жардецкого, Карпухина и Громова.
Ни один из этих допрошенных в суде лиц не показал то, что кто-либо из руководства МО, КГБ, МВД дал приказ о захвате здания Верховного Совета России или
тем паче руководителей республики.
Таким образом, если говорить о ситуации в целом, то никто из участников совещания у заместителя министра обороны Ачалова не получал и не давал приказаний по захвату здания Верховного Совета России. Причина, по которой не состоялся так называемый “штурм Белого дома” даже в изложении постановления о привлечении в качестве обвиняемого и Обвинительного заключения свидетельствует о добровольном
684

отказе от амнистии, что в силу ст. 16-ой УК РСФСР исключает уголовную ответственность. Этот вывод строился на предполагаемой следствием же противоправности действий Варенникова, выразившихся в присутствии на совещании у министра обороны.
Уже в силу этого Варенников не видит необходимости иной интерпретации и оценки описываемых событий.
По поводу фразы о захвате руководства России. Никакими материалами дела она
не подтверждается, и потому подлежит безусловному исключению из обвинения.
Что же касается танков и вертолетов, то их предполагаемое использование никак не было связано с боевым применением.
Сам Варенников на это показал, что распоряжение о подготовке танковых рот он дал с целью последующего их использования в качестве машин разграждения – для очистки улиц Москвы от баррикад, завалов и т.п.
Вертолеты же предназначались для обеспечения вывода войск из Москвы, и не для чего иного.
При этом боевое снаряжение танков и вертолетов было не в силу особого на то распоряжения Варенникова, а обычным состоянием техники, находящейся в повышенной боевой готовности.
Данные показания Варенникова ничем не опровергнуты.
Однако распоряжение Варенникова выполнено не было, так как, спустя несколько часов, Язов запретил все полеты.
Варенникову вменено, что в результате неправомерного ввода войск в Москву в ночь с 20-го на 21-ое августа погибли три человека: Комар, Кричевский и Усов, а также неправомерными действиями ГКЧП был причинен ущерб на общую сумму 24,2 млн. руб.
В данном случае предварительное следствие применило принцип объективного
вменения, поскольку известно – и это не требует отдельной аргументации – что
Варенников к вводу войск в Москву не имел никакого отношения.
Кроме этого, ни на предварительном следствии, ни в суде не добыто убедительных свидетельств, подтверждающих сумму ущерба, выраженную в 24,2 млн. руб.
Этот вопрос Варенников затрагивал в целях объективности, поскольку обвинение подлежало исследовать в полном объеме, исходя из требований ст. 20-ой УПК РСФСР.
Для вменения последствий в виде гибели людей и материального ущерба оснований, требуемых по закону, не имелось
С точки зрения теории уголовного права попытаемся рассмотреть инкриминируемые Варенникову действия через призму состава преступления.
1) Объект преступления. Это, очевидно, Союз Советских Социалистических Республик и атрибуты, присущие ему как государству.
Довольно будет сказать лишь о том, что ныне, на момент применения уголовного закона, сам объект перестал существовать.
2) Объективная сторона. Как видно из приведенной диспозиции ст. 64-ой пункта “а” УК РСФСР, Варенников не совершал ни одного действия, попадающего под описание измены Родине.
В период с 18-го по 21-ое августа 1991-го года (когда, кстати, ГКЧП был распущен Указом вице-президента Янаева Г.И.) Варенников продолжал оставаться ГК СВ и заместителем министра обороны, не выросли в должностях и другие лица, образовавшие ГКЧП.
3) Субъект преступления. Исходя из тогдашнего положения страны и ее граждан, в пункте “а” ст. 64-ой УК РСФСР фигурирует специальный субъект – гражданин СССР (то есть никто другой не мог быть привлечен к уголовной ответственности по данной статье). С декабря 1991-го года эта категория граждан - около 300 млн. человек - де-юре
685

перестала существовать, перейдя в другое качество и приобретя иной статус - распад или развал СССР объективно способствовал уголовной ответственности Варенникова.
4) Субъективная сторона. Закон прямо указывает на то, что преступление должно быть совершено с прямым умыслом.
Совершенно можно сказать, что у Валентина Ивановича Варенникова, Героя Советского Союза, прошедшего Великую Отечественную войну, неоднократно раненого в
боях по защите Отечества, бывшего по личному распоряжению маршала Жукова начальником караула, сопровождавшего Знамя Победы, всю жизнь отдавшего служению Родине, умысла на измену ей не было.
Подводя итог сказанному, в комплекте вопросов, которые предстоит решить суду в совещательной комнате, Варенников изложил свою позицию суду по двум вопросам: ущерб, названный в обвинении, взысканию с Варенникова не подлежит – и в силу недоказанности, и в силу отсутствия гражданско-правовой вины подсудимого.
И, кроме того, судья полагает, что акт амнистии, от которого Варенников отказался, не применим в рассмотренном деле.
В соответствие с законом и, повинуясь ему, прошу: Варенникова В.И., привлеченного к уголовной ответственности по пункту “а” ст. 64-ой УК РСФСР, оправдать за отсутствием в его действиях состава преступления.


* * *

Едва А.Б. Данилов закончил свою речь, как весь зал встал и буквально взорвался аплодисментами, хотя в зале суда аплодисменты запрещены. Присутствующие аплодировали мужеству и профессиональной честности государственного обвинителя, для которого служение закону и справедливости оказалось выше служения “монарху”: напрасно председательствующий пытался угомонить присутствующих, все было тщетно. Тогда он, вконец растерянный, громогласно произнес:
- Объявляется перерыв. После перерыва судебное заседание будет закрытым.


* * *

После перерыва выступил защитник – адвокат Д.Д. Штейнберг. Он не только защищал Варенникова, но и обличал Генеральную прокуратуру. При этом умно и остро показал ограниченность бывшего прокурора России Степанкова.
Выступление адвоката Д.Д. Штейнберга тоже внесло свой вклад в юридическое развенчание предъявленного Варенникову обвинения.


* * *

На следующий день было назначено выступление Варенникова – последнее слово.
Далеко не каждый может представить себе состояние человека, который должен сказать так, и такое, что могло бы повлиять на суд, даже если он был беспристрастным. Одно дело, когда человек что-то натворил и хочет как-то выпутаться из этого. И совсем другое – когда явно ни в чем неповинный, а прокуратура в угоду президенту хочет подогнать твои действия под статью Уголовного кодекса. Каким получилось его последнее слово – судите сами.
686

В августе 1941-го года он принял военную присягу и пошел защищать свое Отечество от немецко-фашистских захватчиков.
В августе 1991-го года, то есть через 50 лет, он вновь встал на защиту своей Родины. Но уже от внутренних скрытых врагов и предателей советского народа.
А в августе 1994-го года он должен узнать от Суда – честно он прожил свою жизнь, принес ли он своим трудом пользу народу, или, как сказано в обвинении, нанес
умышленно ему ущерб?
Для любой нации война – самое тяжелое испытание. Так было и для нас в годы Великой Отечественной войны – тяжелейшее испытание и для нашего народа, и для его армии. Все солдаты и офицеры – все воины всех видов Вооруженных Сил и родов войск находились в крайне трудных условиях. Но для воинов стрелкового полка, для солдат и офицеров всех его взводов, рот, батарей и батальонов война – это самое тяжелое испытание. Здесь нет пауз в бою. Нет специального времени на отдых (а иногда и на
подготовку к бою), здесь вечно не хватает личного состава, времени, материальных и боевых запасов. Зимой и летом, весной и осенью они – только в поле! И вечно в поту и пыли, по пояс в грязи и в непроходимых болотах или снежных сугробах. И все время только пешком и ползком. Летом при палящем солнце и суховее, часто нет капли воды даже для раненого. А в зимнюю стужу и темную ночь нельзя зажечь и спичку, чтобы согреться – это смерть, противник немедленно откроет ураганный огонь. Но, оказывается, обычная война, какой бы тяжелой она ни была, не может сравниться с таким страшным явлением, как морально-политическая деформация общества, подрыв всех устоев изнутри невидимым врагом, хотя он находится рядом. Когда политические паразиты – клещи – носители морально-политического энцефалита, пользуясь отсутствием предохранительных мер, отсутствием бдительности, но присутствием честной, открытой души и тела нашего народа, впиваются в людей, в их здоровые организмы, а в сравнении с капиталистическим обществом – фактически стерильно чистые, не развращенные и не изуродованные не только наркобизнесом, но и бизнесом вообще, эти клещи своими бациллами убивают у наших людей все человеческие качества – мораль, нравственность, культуру и даже чувство патриотизма. Общество становится уродливым, его перспективы – самые мрачные. Эта болезнь тем более опасна, что она инфекционна – легко передается от человека к человеку и средствами массовой информации (тем более что СМИ находятся в руках производителя этой инфекции).
В таком тяжелом положении оказалось наше общество. Советские люди, привыкшие выступать против нашествий единым щитом и имевшие в своей среде, как и в прошлые века, достойных лидеров и полководцев, оказались на этот раз бессильны против предателей и изменников.
И вот нашлась группа руководителей, которая, несмотря на опасность, создала ГКЧП и выступила, чтобы предотвратить катастрофу. Но эти люди сами стали жертвами. В последнем слове Варенников решил затронуть несколько вопросов.
Он сказал, что предъявленное ему обвинение, несомненно, затрагивает его честь, тем более что это умышленно ложное обвинение.
Но даже его честь и достоинство не могут быть главными в этом деле. Речь идет о насильственном разломе Советского Союза – государстве, которое своим авторитетом и мощью надежно поддерживало паритет и стабильность в мире.
Чрезвычайно важно подчеркнуть, что Обвинительное заключение умышленно уводит Суд и общественность от истинных изменников и виновников трагедии, постигшей Отечество, лиц, виновных в насильственном разломе Советского Союза, насильственном изменении советского государственного и общественного строя, умышленном нанесении ущерба жизнеспособности и обороне страны.
Далее Варенников остановился на его отношении к амнистии, которая состоялась
687

23-го февраля 1994-го года.
Когда 1-го марта 1994-го года на судебном заседании Военной коллегии Верховного Суда РФ было официально объявлено постановление Госдумы об амнистии, и каждый из подсудимых был опрошен, как он относится к этому акту, Варенников заявил, что он против решения Госдумы об амнистии возражений не имеет, но просил иметь в виду, что он ни в чем не виновен и одновременно ходатайствует о возбуждении
уголовного дела по факту развала Советского Союза. Это было как бы его моральным условием принятия амнистии.
Он рассматривал амнистию как недопустимый компромисс, размен. Родственникам безвинно погибших 3-го и 4-го октября его трудно понять. Но мотив был ясен – под шумок освобождения людей из тюрьмы Ельцин решил замести все следы своего октябрьского преступления.
Прекращение деятельности комиссии по расследованию событий 21-го сентября –
4-го октября 1993-го года означало, что отныне останется тайной, сколько погибло людей в период 3-го и 4-го октября, и кто виновен в этой гибели.
В заключение своего последнего слова Варенников сказал, что в 41-ом над страной нависла смертельная опасность – и он пошел на ее защиту. В 91-ом опять возникла тяжелая угроза нашему государству – и он опять встал на защиту Отечества. Но когда случилась с ним беда – его арестовали (он вначале посчитал это великой ошибкой), и он говорил, что и в беде нельзя падать духом. Однако когда все иллюзии рассеялись, и стало очевидным, с кем он имел дело и кто именно является изменником Родины – он стал убеждать себя, что неизбежное надо нести с достоинством. И он нес.
Сколько бы ни проходило допросов, сколько бы все новых обвинений ему ни предъявляли, он никогда не сомневался в своей невиновности. Даже наоборот, чем дальше шло следствие, тем больше он убеждался в абсурдности предъявленного ему обвинения, как и обвинения ГКЧП в целом, а также в том, что к истинному виновнику разрушения страны, изменнику Родины и предателю нашего народа меры приняты не были.
Вся трагедия состояла в том (и об этом все дело о ГКЧП), что отсутствует само преступление. Поэтому он и не мог его совершить, разумеется, если рассуждать о преступлении. А суд все оценит с позиций права.
Таким образом, заявление Варенникова о его невиновности, на его взгляд, обосновано. Он не считал себя виновным.
Но он с горечью и глубоким сожалением переживал чувство неисполненного долга – он не все сделал, как и его товарищи, чтобы не допустить развала нашей Родины. В этом каялся.
Искренне он надеялся, что Военная коллегия Верховного Суда РФ оценит все
показания объективно и вынесет справедливый приговор.


* * *

Фактически последнее слово писалось накануне и в ночь перед заседанием, поэтому оно недостаточно отшлифовано, но главное Варенников постарался изложить.
И вот, наконец, наступил день вынесения приговора. Снова раздается уже привычная команда: “Встать. Суд идет!”. Все встают.
Судьи в мантиях с суровыми лицами вышли на свои места, но не сели. Председательствующий генерал В. Яськин начал зачитывать текст приговора. На это ушло целых полчаса! В документе одно за другим отметалось обвинение, сфабрикованное Генпрокуратурой.
688

Чем дальше читал приговор В.А. Яськин, тем больше становилась его уверенность, что все может окончиться благополучно. Наконец, В. Яськин произнес: “Суд приговор…” и сделал паузу. У него сердце оборвалось. Как же так? Вроде все обвинения отметены и вдруг – “приговорил!”. Но, оказывается, существует такая судебная формула, и она употребляется независимо от меры показания или вывода Суда.
Вот текст приговора от 11-го августа 1994-го года: “Именем коллегии Верховного
Суда Российской Федерации в составе: председательствующего генерал-майора юстиции Яськина В.А., народных заседателей генерал-майора Подустова В.И. и контр-адмирала Юрасова Н.П., при секретарях майоре юстиции Сокрине С.Г., капитане юстиции Зинченко В.И. и старшего лейтенанта юстиции Неустроева В.С., с участием государственного обвинителя – старшего военного прокурора Главного управления по надзору за исполнением законов в Вооруженных Силах полковника юстиции Данилова А.Б. и защитника – адвоката Штейнберга Д.Д., рассмотрев в открытом судебном заседании уголовное дело по обвинению бывшего Главнокомандующего Сухопутными войсками Вооруженных Сил СССР – заместителя министра обороны СССР генерала армии Варенникова Валентина Ивановича, родившегося 15-го декабря 1923-го года в городе Краснодаре, русского, имеющего высшее образование, женатого, в преступлении, предусмотренном пунктом “а” ст. 64-ой УК РСФСР,
Установила:
На 20-ое августа 1991-го года намечалось открытие подписания Договора о Союзе суверенных государств, что, по мнению ряда высших должностных лиц страны, привело бы к разлому и прекращению существования СССР. 16-го августа 1991-го года министр обороны СССР информировал Варенникова В.И. о возможном введении в стране чрезвычайного положения.
Далее в приговоре указаны события, произошедшие в стране с 17-го по 21-ое августа 1991-го года и участия в них Варенникова В.И. и других бывших должностных лиц государства.
Органы предварительного следствия квалифицировали действия Варенникова В.И. как измена Родине в форме заговора с целью захвата власти, то есть преступления, предусмотренного пунктом “а” ст. 64-ой УК РСФСР.
Суд считает такую оценку ошибочной.
В августе 1991-го года Варенников В.И. находился на действительной военной службе. В соответствие с воинскими уставами приказ начальника является обязательным для беспрекословного, точного и своевременного исполнения военнослужащим. Большинство же своих действий (присутствие на совещаниях 17-го и 20-го августа
1991-го года, встречи с Президентом СССР и руководством Украины, проведение совещания с командующими войсками военных округов) он совершал, но не по собственной инициативе, а по приказу министра обороны СССР. Совершая инкриминированные ему действия, он не располагал достоверными данными, позволяющими считать, что происходящие события фактически противоречат воле Президента СССР – Главнокомандующего Вооруженными Силами государства.
Мотивами и целью содеянного им были не корыстные побуждения или иная личная заинтересованность, а сохранение и укрепление своего государства, что
соответствовало воле народа, высказанной на референдуме 17-го марта 1991-го года.
Действия Варенникова не повлекли за собой материального ущерба или иной существенный вред. Более того, ознакомившись с обстановкой в Москве 20-го августа 1991-го года он своими советами Язову Д.Т. и Крючкову В.А. способствовал отказу от кровопролития.
На основании изложенного Военная коллегия Верховного Суда Российской Федерации приговорила: Варенникова Валентина Ивановича по обвинению в
689

преступлении, предусмотренном пунктом ”а“ ст. 64-ой УК РСФСР, оправдать за отсутствием в его действиях состава преступления. Меру пресечения в отношении его – подписку о невыезде - отменить.
Приговор обжалованию и протесту в кассационном порядке не подлежит
Председательствующий по делу генерал-майор Яськин”.


* * *

Едва председательствующий закончил чтение приговора, как народ в зале и на улице буквально взревел: “Оправдали! Ура!”. Ликование вышло за все рамки – все целуют и обнимают друг друга, плачут, кричат, аплодируют…
Это была Победа! Победа Закона и Права над произволом и беспределом. Эта победа была таких, как А.Б. Данилов, В.А. Яськин, В.И. Подустов, Н.И. Юрасов, Д.Д. Штейнберг. Было бы несправедливо не вспомнить и первый состав суда, который тоже вел следствие в рамках закона. Это А.Т. Уколов, Ю.Д. Зайцев, П.И. Соколов. Благодаря чести и мужеству всех, кто выше указан, оказалось возможным при разгуле беззакония, ставшего в России нормой в ельцинскую эпоху, отстоять закон и справедливость.
Да, в это день можно было торжествовать победу. Но вместе с радостью в душе металась тревога: что день грядущий нам готовит? И эта тревога с каждым месяцем становилась все сильнее – ведь страна разрушалась…


* * *

Весть об оправдательном приговоре Варенникова В.И. как ураган охватила всех, кто был в здании суда и вокруг этого здания, а также по различным каналам молниеносно распространилась повсюду. Десятки, сотни тысяч людей вмиг узнали, что вынесен невиданный вердикт – оправдали того, кого, по мнению демократов, надо было расстрелять или как минимум посадить на 10-15 лет в тюрьму со строгим режимом, отобрав у семьи все, что было нажито трудом за многие годы.
Уже буквально через несколько часов Варенников имел возможность и по радио и по телевидению услышать и увидеть всех, кто занимал полярно противоположные позиции в отношении этого события. Приговор по делу Варенникова, как бы кто ни вертел, имел и политический характер.
Истинных патриотов этот приговор радовал, вселял надежду и веру в торжество справедливости. “Демократы” же, начиная с Ельцина, остервенев, громили всех (в первую очередь Генпрокуратуру), кто не обеспечил нужный им приговор, и принимали самые решительные меры, чтобы поправить положение. Генпрокуратуре было приказано немедленно опротестовать оправдательный приговор и потребовать, чтобы Варенникова судили вновь.
Естественно, так называемые демократы не могли сдержать своих чувств. Перебивая друг друга, давали самые “изысканные” оценки тому, что произошло, и требовали, чтобы восторжествовало “право”. А Яковлев договорился даже до того, что “надо этот суд судить!”. То, что Варенникова надо пересуживать вновь – вопроса нет! Надо! А суд же, который осмелился оправдать Варенникова, надо немедленно судить, чтобы другим было неповадно, а то ведь так можно дойти до того, что демократию загубим. Не дали же погибнуть демократии в сентябре-октябре 1993-го года! Да, расстреляли парламент, да, погибли люди, но зато спасли демократию – раздавили все

690

ненавистные Советы до Верховного Совета РСФСР исключительно, посадили своего президента на законное место (хотя и сам президент был уже незаконным) и страна пошла вперед к победе…


* * *

Не прошло и недели после суда, как Генеральная прокуратура РФ заявила протест на оправдательный приговор Верховного Суда, при этом дала циничное и ложное описание событий и вины подсудимого. “Свободная” пресса и телевидение растрезвонили это на все лады. Но надо отдать должное, что даже в демократической прессе, как и на каналах телевидения, и на некоторых волнах радио, нашлись умные люди. Они или молчали, или тонко, чтобы не навлечь на свою голову беду, намекали, что, мол, едва ли из этой суеты что-то получится.
В связи с появлением в процессе публикации Генеральной прокуратуры РФ Варенников вынужден был официально обратиться к руководству Верховного Суда страны с заявлением. В заявлении он указывал, что Генеральная прокуратура РФ 16-го сентября 1994-го года опубликовала в прессе полный протест на оправдательный приговор Военной коллегии Верховного Суда РФ по делу Варенникова.
Учитывая намерения Президиума Верховного Суда РФ рассмотреть протест в ближайшее время, он готов дать необходимые объяснения и ответить на все интересующие Президиум Верховного Суда РФ вопросы.
В то же время он обязан отметить, что доводы Генеральной прокуратуры РФ, изложенные в протесте, не только безосновательны, но и позорны для юриспруденции в целом. Все перечисленные в протесте позиции повторяют положение Обвинительного заключения, а оно абсурдно и во многом наполнено ложным содержанием.
Мало того, подписавший протест заместитель Генеральной прокуратуры РФ М.Д. Славгородский, сам подпадающий под ст. 130-ую УК РФ, утверждает, что Варенников якобы в своей шифротелеграмме писал, что “надо принять меры по ликвидации законно избранного Президента РСФСР”, чего в действительности не было и даже не предъявлено в Обвинительном заключении. Налицо гнусная клевета.
В то же время Варенников в протесте умышленно не учитывает важный фактор – подсудимый был не только заместителем министра обороны и Главнокомандующим Сухопутными войсками ВС, но и народным депутатом, что принципиально меняет его положение, а также значительно расширяет права и обязанности.
Протест Генеральной прокуратуры РФ – это позорные шаги позорного органа. Она порочит людей, усугубляет и без того тяжелую правовую обстановку в стране, не способствует достижению согласия в обществе.
Варенников готов был к последующим сражениям. И опять он не задумывался о последствиях для себя. Он действовал искренне и во имя главной цели – разоблачить преступников, разваливших СССР.
Пресса обсуждала создавшуюся ситуацию. А Варенников переживал. И не только
за себя – переживал за страну.
Приблизительно за месяц Президиум Верховного Суда объявил, что судебное заседание назначено на 3-е февраля 1995-го года. Сообщение вроде обрадовало – наконец-то будет поставлена точка всем этим судебным мытарствам, но и встревожило: совершенно неясный настрой президиума суда. Конечно же, он в этот период особо консультировался с большим министром юстиции РСФСР В.А. Аболенцевым, с бывшим Генпрокурором СССР А.Я. Сухалевым и другими высокими юристами.
Время смутное и опасное. Ельцин расправлялся с каждым, кто смел думать иначе,
691

чем он. А думать именно так, как думал он, мало кто умел, потому что тот не способен был вообще думать (тем более нормально). Его постоянно обуревал страх, и на этой почве он такие фортели откалывал, что все столбенели – от Запада до Востока, не говоря уже о самой несчастной России (к примеру, расстрел из танков Верховного Совета РФ). Вся
государственная структура строилась на личной преданности президенту и явно выражала холуйство. Кто позволял себе чуть вправо-влево, тот вышибался из обоймы президентской администрации, то бишь, “семьи”, а также из правительства. А то, что некоторые кричали на митингах или в Госдуме: “Долой президента – губителя России!” – так пускай себе кричат. Чем бы дите не тешилось… Ведь от этого крика ничего не изменится. Для иллюстрации, кто именно окружал Ельцина в администрации, можно привести пример – близкий всем военным людям. В составе администрации есть такая должность – помощник президента по вопросам национальной безопасности, он же председатель комиссии по высшим воинским должностям, высшим воинским званиям и высшим специальным званиям. Наверное, президенту нужен в этой области специалист высшего класса, тем более что для него лично она совершенно неведома – он в Вооруженных Силах не только не служил, но видел их части только на парадах.


* * *

Итак, наступило 3-е февраля 1995-го года. Варенников заранее прибыл в здание Президиума Верховного Суда РФ, куда пришло много его друзей. В том числе прибыл и первый заместитель председателя КПРФ В.А. Кунцов. Это было приятной неожиданностью. Видимо, по тактическим соображениям официальных лиц от КПРФ ни на первом, ни на втором судебном процессе не было.
Все заняли свои места. В назначенное время появились члены Президиума Верховного Суда РФ во главе с его председателем В.М. Лебедевым.
Варенников уже был информирован о Лебедеве В.А. Аболенцевым. Он поведал Варенникову о высокой подготовке и большой судебной практике В.М. Лебедева, о его принципиальности и святом подчинении Закону. Конечно, внутренне это его укрепляло. Но человек есть человек, и в условиях установившегося в России беспредела, когда после расстрела Верховного Совета РФ президент распоясался, от него можно было ожидать чего угодно. И стоило В.М. Лебедеву или его заместителю И.А. Петухову (он же председатель Военной коллегии Верховного Суда РФ) более настойчиво защищаться в своем решении, как все могло бы рухнуть.
Наконец, В.М. Лебедев открыл судебное заседание. Определил порядок работы и предоставил первое слово судье Верховного Суда РФ З.Ф. Галиуллину, который довольно обстоятельно и, на взгляд Варенникова, беспристрастно доложил суть вопроса. Варенников в своем выступлении постарался раскрыть основные положения, затронутые в докладе, и показать абсурдность предъявленных ему обвинений. Затем выступил его защитник адвокат Д.Д. Штейнберг, который, естественно, вел линию в одном ключе с Варенниковым. Для Варенникова было странным (но он в тонкостях юриспруденции не
разбирался), что были приглашены потерпевшие, к которым он совершенно никакого отношения не имел. Выступили и они, и их адвокат.
Заместитель Генерального прокурора М.Д. Славгородский, как и следовало ожидать, ничего нового в сравнении с предъявленным Варенникову обвинением сказать не мог. Он голословно повторял избитые и развенчанные на втором Суде факты и настаивал на возвращении его дела в суд для нового рассмотрения. Варенников выступил с репликой и раскрыл примитивность приемов Генпрокуратуры РФ, ее неспособность доказать хотя бы какую-то часть вины Варенникова. Было лишь обычное перечисление
692

фактов, имевших место в августовских событиях 1991-го года. Сами же события не подпадали под разряд преступных, а некоторые из них были вынужденной мерой.
До обеда шло судебное разбирательство протеста Генпрокуратуры РФ, а затем суд удалил всех присутствующих из зала, продолжая заседание в закрытом режиме. Видно,
выступили все 13 членов Президиума (то есть подавляющее большинство), потому что заседание длилось до позднего вечера. Варенников предполагал, что среди членов Президиума нет единства в оценке проблемы, следовательно, идут жаркие выступления.
Покинув зал заседания, все в ожидании решения суда вышагивали по коридорам и комнатам, старались по различным каналам вести разведку – что же происходит за дверьми зала Президиума. Получали отрывочные, иногда противоречивые данные. В целом все сводилось к тому, что единства среди судей не было. Это удручало. И дальнейшее ожидание было еще более тяжелым.
Наконец, вечером всех неожиданно пригласили в зал. Все быстро заняли свои места. Волновал один вопрос – какое решение? Варенников приготовился все подробно записывать. Вот входят члены Президиума Верховного Суда, у всех озабоченный вид, никто из них не смотрит по сторонам. Все размещаются на своих местах, все успокаиваются. Пауза. До чего же томительны последние минуты и секунды ожидания. Но вот председатель Президиума Верховного суда РФ В.М. Лебедев открыл свою папку и, быстро прочитав текст, объявил: “Президиум Верховного Суда РФ постановил: протест заместителя Генерального прокурора РФ в отношении Варенникова В.И. оставить без удовлетворения”. Затем так же быстро закрыл папку, встал и ушел. Весь состав суда тоже быстро встал и вышел из зала.
Все, начиная с Варенникова, вначале даже не сообразили, что произошло. Потому зал так бурно не отреагировал на объявленное В.М. Лебедевым постановление. Когда шок прошел, все начали дружно рукоплескать и поздравлять друг друга с таким финалом.
Все! Долгий судебный марафон наконец-то завершился. Как говорят в народе, выше только Бог!
Теперь Победа, Право и Закон полностью обеспечены! И даже если Варенникова убьют (к примеру, собьет машина при переходе улицы и т.п.), рассуждал Варенников, то цель достигнута: на суде позорное клеймо предателя и изменника Горбачеву все-таки было поставлено, и его продолжатель, разрушитель и грабитель страны Ельцин так же был пригвожден к позорному столбу. Сначала – еще в его шифротелеграммах из Киева в Москву на имя ГКЧП, а на суде была подтверждена гнусность его антиконституционных действий.
Все ликовали.
Честь судебной власти была защищена, а бесчестие Генпрокуратуры еще раз было выставлено на всенародное обозрение.
Наконец все стало на свое место. Фактически был оправдан не только Варенников лично, но все, кто проходил по делу ГКЧП.











693




З а к л ю ч е н и е


Судебный процесс над Варенниковым В.И. закончился. За отсутствием в действиях Варенникова В.И. состава преступления ему был вынесен оправдательный приговор. Меры пресечения в отношении его были отменены. Ему возвратили награды, восстановлен он был и в воинском звании.
Чтобы восстановиться в должности Главкома СВ, с которой его уволил президент, он не стал судиться. Он еще до событий августа 1991-го года планировал уволиться из Вооруженных Сил. Теперь у него было много времени активно заняться политической и общественной деятельностью.
Уже на выборах 1995-го года он был избран депутатом Государственной Думы Российской Федерации. С января 1996-го года он уже работает председателем комитета Государственной Думы по делам ветеранов. Он активно, как народный депутат, участвует в реализации Федерального закона “О ветеранах”, особенно в плане социальной защиты ветеранов войн и военной службы, ветеранов труда.
В последующем Варенников являлся председателем правления Российской ассоциации Героев Советского Союза, Героев России и кавалеров ордена Славы трех степеней. Был членом ЦК КПРФ.
Он автор ряда публикаций по военным и общественно-политическим проблемам, в том числе “Откуда исходит угроза миру” (1980-ый год), “Судьба и совесть” (1993-ий год).
В 2000-ом году Варенников выпустил мемуарное издание “Неповторимое”. Это честная исповедь выдающегося сына советского народа, Советской России, прошедшего путь солдата, офицера, военачальника, государственного и общественного деятеля, своего рода учебник истории XX века.
На выборах 7-го декабря 2003-го года был избран депутатом Государственной Думы РФ по спискам блока “Родина” (третий номер федерального списка).
Избирается снова в руководство Комитета Государственной Думы РФ заместителем председателя.
Является сопредседателем фракции “Родина” Варенников В.И. – Герой Советского Союза, награжден двумя орденами Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны I-ой и II-ой степени, Красной Звезды, “За службу Родине в Вооруженных Силах СССР” III-ей степени, тридцатью медалями СССР, а также более чем двадцатью иностранными орденами.
В 1990-ом году за участие в изобретении нового оружия ему была присуждена Ленинская премия.
В 2002-ом году удостоен звания лауреата премии имени В.И. Вернадского “За особый вклад в развитие России”.
Генерал армии Варенников В.И. лауреат премии имени М.А. Шолохова. Уволен с должности Главкома Сухопутных войск – заместителя министра обороны.
Проблемы со здоровьем у Варенникова В.И. начались после августовского путча 1991-го года. Череда судов не прошли для него бесследно. У него часто шалило сердце, со временем болезнь стала хронической.
27-го декабря 2008-го года в Военно-медицинской академии Санкт-Петербурга Варенников перенес операцию на головном мозге.
13-го января 2009-го года его переводят из Военно-медицинской академии в

694

госпиталь имени Бурденко (город Москва) для реабилитации. Вначале его здоровье пошло на поправку, но потом он снова попадает в реанимацию.
Умер генерал Варенников 6-го мая 2009-го года. Похоронен 8-го мая 2009-го года на Троекуровском кладбище в Москве. Там же похоронена и его жена Елена Тихоновна.














































695




С о д е р ж а н и е




Предисловие            ---------------------------------------------------          2

Глава  первая                3

Глава  вторая               79

Глава  третья              190

Глава четвертая    ----------------------------------------------------        263

Глава  пятая           ----------------------------------------------------        386

Глава  шестая              499

Глава седьмая        ----------------------------------------------------        630

Заключение             ----------------------------------------------------        693