Волк

 

Когда я вышел из здания краевого УВД, ветер с Амура бросил в мое лицо горсть колючих снежинок, забрался за ворот шинели и уже через минуту, стал пощипывать за уши. Немногочисленные прохожие, согнувшись, пряча лицо от жгучего ветра, бежали по своим делам, глядя себе под ноги.
Сегодня была моя очередь ехать в больницу к умирающему отцу. Мы с матерью  через день, после работы, приезжали в краевую больницу г. Хабаровска, где в отдельной палате лежал мой отец. Он не мог уже сам принимать пищу, садится, ухаживать за собой. Последний раз, когда ему меняли электро - стимулятор сердца, началось отторжение «батарейки», как называл ее отец. Рана под ключицей не заживала, из-под повязки постоянно сочилась светло- розовая жидкость. У отца был лейкоз, кровь практически не сворачивалась.

На площади имени Ленина, я еле влез в переполненный автобус. В автобусе пахло сыростью и сильно несло перегаром от рядом стоящего мужчины средних лет.
- Что начальник, не узнаешь? – спросил он.
Я посмотрел на него.

Тот день начался необычно. Уровень воды в  реке Амур,  в сентябре 1982 года, был большой. Мелкие до этого заливы и протоки переполнились,  низину перед женской колонией в с. Заозерное, заполнила грязная вода и подошла к самой дороге, которая вела в тринадцатую колонию. Я оставался за начальника колонии и рано в тот день вышел из дома.
Солнце еще только просыпалось, протягивая первые лучи к темному небу, на поверхности залива, плавали какие-то палочки, куски обрезной доски, настил небольшого мостика, который еще вчера, служил переходом к пожарному караулу, обосновался на самой середине залива.
         Я остановился.

         Было тихо, где-то на берегу залива, совсем рядом, переговаривались рыбаки, которые с вечера облюбовали эти берега, по воде расходились круги, это мальки кормились у самого берега. Здесь их были сотни, они как тучки, то становились маленькими и черными, то большими и серыми, но вот их спугнула рыбина побольше.
Я не сразу понял, что же привлекло мое внимание. 

Залив.
Он был кровавого цвета, а из-за небольшого течения,  вода, как змея, извивалась у моих ног. Назойливые комары, облепили лицо, лезли в глаза, слаженно пели свою песню и, наслаждаясь моей неподвижностью, делали свою работу.
Я провел рукой по лицу, достал из кармана платок, вытер кровь с ладони.
-Товарищ капитан, - окликнул меня безконвойник Тишин, он дежурил ночью на свиноферме, - Ночью чушка опоросилась, восемь поросят, разрешите остаться на день?
Я кивнул в ответ и пошел в штаб.
У дверей моего кабинета переминался с ноги на ногу, заместитель по режиму, подполковник Чекашин. В кабинет вошли вместе, я удивился тому, что Павел Лукич пришел  в форменном мундире. Он был в отпуске, и  собирался на следующий день вылететь самолетом на свадьбу к племяннице, которая проживала где-то под Киевом.
Не смотря на большую разницу в возрасте, он был старше и возрастом, и званием, мы были в дружеских отношениях. Когда выкраивали минуты отдыха, часто проводили время вместе, у него на даче, которая была как раз против окон моего дома.
Вот и сегодня, Лукич пришел пригласить меня с женой отметить его отпуск и вылет на Украину. Он еще раз напомнил мне, чтобы я не задерживаться вечером на работе. Потом, Павел Лукич повернулся и вышел.
Почему он пошел в зону, до сих пор не знаю. Но такой уж он был обязательный человек, если пришел, нужно проверить, как организована служба.

Ночью, в нашу колонию строгого режима пришел этап. С вечера я не успел ознакомиться с личными делами осужденных, а утром ДПНК доложил, что места в помещении изолятора не было, и всех прибывших поместили в свободной спальне отряда ХОЗО.
Было около 8 часов, на плацу в строю стояло полторы тысячи осужденных, нужно было произвести проверку и развод на работу, а меня, задержал на КПП осужденный – нарядчик, который дал на подпись список осужденных, их нужно было вывести на работу в 12, женскую, колонию.

Когда я вошел в жилую зону и подходил к санчасти, навстречу мне, согнувшись почти вдвое, шел, нет, скорее падал в беге, Павел Лукич.
Строй осужденных стоял не шелохнувшись, а перед строем стоял огромный, метра два осужденный с квадратным и красным лицом. В руках его был металлический клин, которым в промзоне разделывают кабель в металлической оплетке.
Была так тихо, что когда этот осужденный бросил на асфальт кусок металла, строй  вздрогнул.

Я подхватил Лукича и потащил в санчасть, из двери выскочил медбрат, санитар – осужденный, бывший студент четвертого курса мединститута.
Прямо мне в ладонь, из пробитого живота Лукича лилась кровь, а из перебитой сонной артерии, капли крови попали в мое лицо и глаза, на спине у подполковника видна была еще одна рана…

Через несколько дней, я прочитал в личном деле этого Волка, это фамилия у него была такая, что свое не согласие с осуждением  на большой срок, он избирает убийство коммуниста, руководителя, имеющего детей. Ему было все равно кого. Это было третье его убийство.
Мне потом рассказывали, когда Павел Лукич принимал рапорт ДПНК, дежурного помощника начальника колонии,  к нему из строя, расталкивая других, подошел Волк и нанес первый удар в живот. Павел Лукич согнулся вперед, Волк ударил его металлическим клином в спину, а когда Павел Лукич выпрямился, третий раз ударил по горлу, перебив солнечную артерию.
Павел Лукич скончался от потери крови.

Я ходил в штрафной изолятор, куда увели Волка и попытался поговорить с ним, то он мне сказал, что ему было безразлично, кто придет первый, подполковник, или я,  капитан.
Он смотрел на меня, как на кусок мяса, который не доел дикий зверь в клетке, даже слюна была у него в уголках губ.
 
Волка признали невменяемым и отправили на лечение в психиатрическую больницу.
Позднее, оперативники перехватили письмо его сестры, которая работала в Министерстве внешней торговли СССР. В письме были следующие строки:
-Мне надоело ложиться под этих уродов, чтобы тебя в очередной раз отмазать.

Я написал на имя генерального прокурора заявление, приложил письмо сестры Волка и отправил.
Как же был не доволен начальник политотдела Управления исправительно-трудовых учреждений, что без его разрешения, я отправил письмо в Москву.
Он, повышенным, визгливым голосом, выговаривал мне:
-  Почему через голову вышестоящих начальников?

- Если бы это случилось со мной, - ответил я, - Павел Лукич сделал бы все, чтобы Волка не стало.
После этого, от меня отстали.      

Была у меня мысль, самому решить судьбу Волка, но я быстро ее отбросил. Я потом часто думал, а может быть зря?

Позднее, когда я стал начальником колонии, мне сообщили, что Волка в Москве признали вменяемым, он был осужден к высшей мере наказания, приговор приведен в исполнение.

А вот что стало с его сестрой, не знаю.

В тот день, когда убили Лукича, я подписывал справку об освобождении попутчику, задавшему мне через два месяца вопрос в автобусе.

Отец меня встретил улыбкой, тихо спросил:
-Как на работе?
-Все хорошо, - ответил я.

Я присел на кушетку, которую поставили рядом с его кроватью, прислушался к его дыханию, оно было горячим, прерывистым. Отец что-то забормотал, я подумал, что он просит приподнять голову, а он начал говорить.
Когда он был здоров, крайне редко рассказывал о своей жизни, не любил вспоминать свое голодное детство. Я практически ничего не знал о его родителях.
События фронтовых лет и послевоенные года, когда он в войсках НКВД СССР боролся с бандитизмом, он начал рассказывать, уже находясь в больничной палате.
Вот и сейчас, он как будто бредил, а отдельные слова, словно превращались в ручейки, а те, сливались в бурную реку его жизни.